"Овернские влюбленные" - читать интересную книгу автора (Эксбрайя Шарль)VВойдя в комнату, Альбер сразу бросился к прилегшей на диван жене. — Соня! Бедная моя! Что он с тобой сделал, этот негодяй? — Мне уже никто не поможет, Альбер, — прохрипела молодая женщина. — Я спасу тебя, дорогая! За мной едет Периньяк. Нотариус выпрямился и налетел на Франсуа. — Мерзавец! Почему… — Я… я не виноват… — Не отпирайтесь, Франсуа, вы убийца! Я все знаю! Мадам Шерминьяк ринулась в бой. — Прошу вас выбирать выражения! Если бы эта… Иезавель сидела дома, она бы и сейчас была в добром здравии! Так нет же, она приперлась совращать ребенка — вот и получила по заслугам! Удивленный неожиданным нападением, нотариус повернулся к Франсуа. — Это еще что? Софи, возмутившись, что ее сочли неодушевленным предметом, накинулась на мэтра Альбера. — Да вы, я вижу, забыли, где находитесь? Так я напомню вам! Я — вдова Шерминьяк, урожденная Софи Шальмазель, владелица этого дома! Извольте немедленно выйти вон! — Не вам мне приказывать! Уйду, когда сочту нужным! — Ах, вот как! Значит, если вашей похотливой супруге вздумалось преследовать беззащитного молодого человека… даже у него дома, то вы считаете себя вправе вламываться сюда? Что вы здесь ищете? Уж не деньги ли? — О! За такие слова, мадам, вам придется отвечать по суду! Софи разразилась недобрым смехом. — И вы сможете объяснить судьям, что ваша законная половина забыла у моего постояльца? Пораженный этим замечанием, мэтр Альбер вернулся к жене. — По крайней мере в одном эта мегера права, Соня. Зачем вы здесь? Согласитесь, что добродетельной супруге не пристало глотать яд на квартире холостяка? — Тебя ничто не изменит, Альбер, — с горечью простонала умирающая. — Ты всегда будешь видеть только внешнюю сторону… Думай теперь все, что тебе угодно, но дай мне спокойно умереть! — Однако… На сей раз вдова Шерминьяк поддержала соперницу. — Верно, отвяжитесь от нее! А я тем временем позвоню в полицию. Пусть они мне скажут, по какому праву совершенно посторонние люди являются в мой дом умирать! Софи сняла трубку, и в это время вбежал перепуганный доктор Периньяк. Волнение, однако, не помешало ему действовать хладнокровно. Выяснив, что произошло, он сунул пузырек в карман и сказал, что немедленно отвезет мадам Парнак к себе в клинику. Там больной сделают промывание желудка, а в лаборатории исследуют содержимое флакона. Таким образом, выяснится, что там за яд. Выходя из комнаты, нотариус обернулся к Франсуа. — Молите Небо, чтобы она выжила, иначе… Думаю, излишним будет говорить, что я больше не желаю видеть вас в конторе. Ремуйе принесет вам заработанные деньги, а вы напишете расписку. Оставшись вдвоем с мадам Шерминьяк, Лепито в полном отчаянии стал жаловаться на горькую судьбу? — Господи! За что мне такое? Ну почему она думает, будто это я ударил ее в саду, а теперь еще и отравил? Как она может это думать про меня… Нет, эта женщина безумна, совершенно безумна! — Интриганка! Хочет привлечь к себе внимание, не больше! — толковала на свой лад вдова. — Привлечь к себе внимание самоубийством? — А почему бы нет? — Но ведь она, наверное, умрет? — Такова жизнь… — …А я теперь вот потерял работу! — Не волнуйтесь, Франсуа… Нечего тужить, пока есть я! И вдова уже хотела приступить к самым нежным признаниям, как в дверь с величайшей деликатностью постучали. Войдя, инспектор Лакоссад сразу принялся за Лепито. — Я, конечно, знаю утверждение наших соседей, немцев, что «здравый смысл у молодых людей — все равно что весенний лед», но, право же, Лепито, последнее время вы заставляете нас слишком много заниматься своей особой! Почему вы звонили в полицию, мадам? Софи Шерминьяк, обрадовавшись неожиданному слушателю, со многими подробностями и отступлениями изложила свою сугубо личную версию происшедшего; как ни странно, но инспектор все же кое-что понял. — Значит, так… Мадам Парнак пришла в гости к мсье Лепито, и этот последний отравил ее. У несчастной все же хватило сил позвонить мужу, а тот, в свою очередь, вызвал доктора Периньяка, который сейчас отхаживает мадам Парнак у себя в клинике. Я правильно изложил суть дела? — Почти… — отозвался Франсуа. — Только это не я напоил ядом мадам Парнак, она выпила его по собственному почину. — Зная, что это яд? — Нет… я сказал, что это микстура от горла… — А у мадам Парнак болело горло? — Да… — Плохо… очень плохо! — Клянусь вам, я никак не предполагал, что она возьмет флакон! — В таком случае, почему вы не помешали? — Потому что она отхлебнула этого чертового снадобья, пока я разговаривал с мадам Шерминьяк на лестничной площадке. — А что там был за яд? — Понятия не имею. — В самом деле? — Мне его принесли всего за несколько минут до этого. — Значит, вы его заказывали? — Нет. — Странный подарок, вы не находите? — Я забрал пузырек у одного человека, который собирался покончить с собой. — Здесь? — Да. Немного помолчав, Лакоссад заметил: — Как нарочно, припомнилась одна мысль Дидро: «Недоверчивость бывает пороком глупца, а доверчивость — недостатком умного человека…» Тем хуже! Я согласен прослыть дураком, но уж слишком ваш рассказ неправдоподобен. Мсье Лепито, я попрошу вас следовать за мной в комиссариат. Вдова вскочила. — Вы не имеете права тащить его в участок как какого-то злоумышленника! — Да нет, что вы, пока мсье Лепито просто подозреваемый. — Но вы не имеете права! — Вы так думаете? Идемте, Лепито. — Я готов, инспектор. Софи вцепилась в молодого человека. — Нет-нет! Не ходите! Этот человек вас ненавидит! Он служит вашим врагам! Когда Франсуа вышел, Лакоссад шепнул мадам Шерминьяк: — Я не стану сердиться на вас за эти глупые и обидные слова, ибо еще Демокрит писал: «Подобно тому как облака скрывают солнце, страсть помрачает человеческий разум». Набивая трубку, комиссар Шаллан признался своему подчиненному: — Эта семейка Парнак начинает здорово действовать мне на нервы: сомнительное самоубийство, непонятное нападение, покушение без всякой видимой причины и в довершение всего — совершенно бредовая попытка отравления. Это уже слишком. Вы не находите? — Да, вне всякого сомнения, вы правы. — И больше всего в этой истории раздражает полная бессмысленность всех этих действий. — Да, комиссар, полная… Разве что нам удастся все же найти логику, которая движет этой, на первый взгляд более чем странной, чередой событий. — Возможно! Но черт меня побери, если я вижу хоть какую-то связь между настоящим или мнимым самоубийством мсье Дезире и попыткой пылкого воздыхателя отравить Соню Парнак! — Или тем, кто лишь притворяется воздыхателем. Как говорят в Будапеште, «торговец ядом рисует на вывеске цветы». — Теперь уже вы обернулись против Лепито, а? — Сейчас я не вижу другого объяснения. — Ну-ка выкладывайте, что у вас на уме! — Предположим, Франсуа Лепито прикидывается порядочным человеком, но на самом деле это не имеющий ни крупицы совести честолюбец. Нужны доказательства? Пожалуйста, кто б иной сумел одновременно тронуть сердце дочери хозяина, очаровать домовладелицу и при этом осаждать еще Соню Парнак? — А вдруг по каким-то непонятным для нас причинам этот молодой человек просто-напросто неотразим? — Почему в таком случае он не разуверит вдову Шерминьяк? Почему не скажет правды Мишель Парнак? Зачем увивается за Соней? — Не исключено, что просто ради забавы. Конечно, это довольно цинично, но такие вещи стары как мир. — Цинизм, доходящий до покушения на жизнь?.. — Так-так, интересный поворот, продолжайте. — Итак (естественно, это только предположение), наш Лепито, если можно так выразиться, хладнокровный соблазнитель. В таком случае он никогда не теряет голову и никакая страсть не нарушает его расчетов. Оставим в стороне нежные чувства, которые питает к Лепито домовладелица, хотя это наверняка приносит ему кое-какие материальные выгоды… Зато я уверен, что крошка Мишель очень и очень нравится молодому человеку. Она молода, свежа, недурна собой и, скорее всего, получит немалое приданое. Наш Лепито собаку съел в искусстве обольщения, а потому делает вид, будто девушка ему безразлична. И чем больше он изображает равнодушие, тем больше влюбляется Мишель. Она не может допустить, что ею, богатой наследницей, пренебрегает какой-то нищий клерк. Может быть, Лепито ухаживает за мачехой как раз для того, чтобы вызвать ревность у ее падчерицы? Но вообще-то я склонен считать, что наш честолюбец хочет получить все сразу, и немедленно. Ему известно, что мсье Дезире завещал все имущество брату. Он знает и то, что мсье Альбер все оставит жене и дочери. Нетрудно предположить, что после смерти одной из женщин другая станет единственной наследницей состояния Парнаков. Стало быть, задача Лепито проста: сделать так, чтобы в живых осталась одна Мишель, которая его любит и ни о чем не мечтает, кроме как выйти за него замуж. Ну, остальное, как говорится, дело техники. Помните, как все началось? Вначале произошла ссора между мсье Дезире и Лепито, потом, через несколько часов смерть старика. По-видимому, Парнак-старший вывел предприимчивого клерка на чистую воду, и Франсуа вынужден был в целях самозащиты убить «Мсье Старшего». Затем он пытался прикончить Соню, назначив ей свидание в ночном саду, подсунул взрывчатку в машину мсье Альбера. Но тут у него произошли две осечки подряд. В темноте он не заметил, что в тот вечер на Соне был пышный шиньон, значительно смягчивший удар. Не знал он и о том, что нотариус выедет несколько раньше против прежнего. И наконец, Франсуа совершает повторную попытку отправить Соню на тот свет: под видом микстуры он подсовывает несчастной женщине яд. Такова, на мой взгляд, логика событий, если я прав, конечно. Вот так вот, а вы еще сетовали на их бессвязность, господин комиссар. В сущности все это лишь подтверждает замечание Эсхила: «Из нарушения меры произрастает безумие, а жатву приходится пожинать слезами». — Дорогой мой Лакоссад, вы всегда призываете на помощь столь великие авторитеты, что с вами почти невозможно спорить. Из ваших логических построений я могу вынести по крайней мере одну, но глубокую мысль: все эти несчастья отнюдь не случайны. За каждым из них стоит чья-то злая воля, наметившая вполне определенный план, осуществлению которого могли частично помешать лишь непредвиденные обстоятельства: шиньон на затылке Сони Парнак или решение нотариуса выехать из дому раньше, чем обычно. Я согласен с вами, главный побудительный мотив убийцы — деньги. Вместе с тем я отнюдь не испытываю вашей уверенности в том, что касается личности преступника. Во-первых, Лепито до сих пор не привлекал нашего внимания и ни разу ни в чем не проявил какого-то особого честолюбия. Так что все, что вы поставили ему в вину, можно толковать совершенно иначе. А что, если Франсуа любит Соню Парнак больше, чем Мишель со всем ее приданым? Ведь неопытные молодые люди довольно часто влюбляются в красивых и зрелых женщин! На домовладелицу вообще не стоит обращать внимания. Она напоминает мне мадам Потифар, готовую проглотить бедняжку Иосифа. А вдруг убийца, зная о страсти Лепито к Соне, решил воспользоваться этим, чтобы свалить на молодого человека собственные преступления? Услышав о ссоре между Франсуа и «Мсье Старшим», он решил, что это прекрасная возможность избавиться от старика. Скандала он не хотел, поскольку это могло бы насторожить будущие жертвы, предпочел сымитировать самоубийство, отлично понимая, что, если полиция заподозрит неладное, расплачиваться придется Лепито. И вы действительно сочли его виновным, Лакоссад. А кроме того, мой дорогой Ансельм, позвольте заметить, что Соня Парнак наверняка отправилась к клерку своего мужа вовсе не для того, чтобы потолковать о Кодексе. Ну как, убедительно? Вот так вот, дорогой! Между нами говоря, ваша версия страдает довольно крупным изъяном. — В чем же? — В основном, дружище Лакоссад! Вы приписываете Франсуа Лепито какое-то совершенно дьявольское коварство, и если ваши предположения верны, то он хитер как змей. Но тогда чем вы объясните, что он как последний дурак отравил Соню у себя дома? Действуя таким образом, он выдал себя с головой мужу, потерял работу и утратил всякую надежду жениться на Мишель! — Да… вы правы, получается ужасная чепуха. Но если не он, то кто же? — Давайте честно признаем, что не имеем об этом ни малейшего представления. — И что в таком случае нам делать с Лепито? — Допрошу его, как полагается, а потом подождем, не подаст ли Соня Парнак жалобу, хотя, по правде сказать, меня бы это очень удивило. Не думаю, чтобы он просидел тут больше чем до завтрашнего утра. А теперь приведите-ка мне этого молодого человека, за чье сердце, на его беду, сражается так много дам. Франсуа больше походил на мальчишку, пойманного с поличным за кражей варенья, чем на матерого преступника. Глядя, как молодой человек смущенно переминается с ноги на ногу, не зная, куда деть руки, Шаллан вдруг подумал, что он отчаянно напоминает пингвина. Лакоссад усадил Франсуа напротив комиссара и тоже остался в комнате. — Вы причиняете нам слишком много хлопот, мсье Лепито, а мы, полицейские, не особенно любим возмутителей покоя, — сказал Шаллан. — Поверьте, господин комиссар, я… — Не перебивайте. Так вот, пока вам не предъявлено никаких официальных обвинений и я не собираюсь держать вас под арестом. Сейчас вы просто свидетель, от которого я надеюсь получить кое-какие разъяснения насчет того, что творится у Парнаков. А поэтому вам придется ответить на все мои вопросы. — С удовольствием, господин комиссар. — Превосходно. С вашей внепрофессиональной деятельностью, мсье Лепито, тесно связаны три женских имени. Прошу вас, проясните наше недоумение и признайтесь, в которую из них вы влюблены на самом деле? — Вы никому не скажете, господин комиссар? — Все останется между нами, если судопроизводство не потребует обратного. — В Соню Парнак… — Вот как? А что же тогда с Мишель Парнак? — Ее я тоже очень люблю, но совсем по-другому. Это всего-навсего дружеское чувство. Мишель сама во что бы то ни стало хочет, чтобы я на ней женился… Но, сами понимаете, отец ни за что на это не согласится. Впрочем, отказ меня не огорчил бы, поскольку я люблю другую. — А Софи Шерминьяк? Франсуа вытаращил глаза. — Что?! — Разве вы не ухаживаете за своей домовладелицей? — Вы что, ни разу ее не видели? — Однако вдова убеждена, будто вы умираете от любви к ней и только никак не решитесь признаться, — вступил в разговор Лакоссад. — Ну и ну… — Что вы об этом думаете, Ансельм? — осведомился Шаллан. — Пожалуй, тут мсье Лепито вполне искренен. В надежде немного скрасить свое существование вдова приняла желаемое за действительное. Кстати, это напоминает мне высказывание Шамфора: «Воображение, порождающее иллюзии, подобно розовому кусту, цветущему круглый год». — Допустим, вы сказали нам правду, мсье Лепито. Но вы же не станете отрицать, что всего за несколько часов до смерти мсье Дезире между вами произошла бурная ссора? — Это верно. — Из-за чего вы не поладили? — Мсье Дезире узнал о моей любви к мадам Парнак. — Каким образом? — Старик нашел одно, а может и несколько писем, которые я писал его невестке. — А эта дама отвечала вам взаимностью? — Я так думал. — Но теперь считаете иначе? — Да. — Однако у вас было ночное свидание в саду? — Я сам просил о нем, чтобы рассказать о своей ссоре с ее деверем. «Мсье Старший» ненавидел Соню. — Скажите, мсье Лепито, что вас толкнуло на преступление — оскорбленная любовь, ревность? Почему вы пытались отравить мадам Парнак? — Это не я! — Но кто же тогда? — Она отравилась сама! И Франсуа снова рассказал, как все это случилось, не упоминая, однако, имени Мишель. — Но если у вас не было преступных замыслов против мадам Парнак, зачем вы сказали ей, будто это микстура? — Я ляпнул первое, что пришло в голову. — Самое досадное, что вы назвали яд микстурой от горла, в то время как у мадам Парнак и в самом деле болело горло. — Тогда я об этом не знал! — Не очень-то удобоваримая история, мсье Лепито… Назовите имя человека, который принес вас пузырек. — Не могу. — Почему? — Это было бы постыдно. — Еще постыднее — оказаться на скамье подсудимых по обвинению в убийстве. А именно это может с вами случиться, если будете так себя вести. — Господин комиссар, бывают низости, на которые порядочный мужчина не пойдет даже ради собственного спасения! — Прелестно! Понадеемся, что это благородное убеждение утешит вас, если дело обернется совсем скверно. Пока мы не получим известий из клиники, мсье Лепито, вы останетесь здесь. Уведите его, Лакоссад, и оставьте у себя в кабинете. Я уверен, что у мсье Лепито хватит ума не пытаться сбежать. — А знаете, старина, — проговорил комиссар, когда Лакоссад вернулся, — сдается мне, молодой человек говорит правду. Ну и путаница! Все, за исключением мсье Дезире, были уверены, что он ухаживает за богатой наследницей, а на самом деле клерк вздыхал по хозяйке дома!.. Кто знает, быть может, именно проницательность стоила Парнаку-старшему жизни… Но я бы очень хотел знать имя того или той, кто принес Лепито пузырек с ядом… — Вы и в самом деле верите его рассказу? — Да. — Почему же? — Интуитивно. Или вы отрицаете интуицию? — Ничуть! Вот, например, в «Тысяче и одной ночи» я прочитал, что «слепец обходит ров, в то время как зрячий туда падает». Вошел мэтр Парнак. — Моя жена спасена! — сразу воскликнул он. Комиссар и инспектор тепло поздравили нотариуса с доброй вестью. — Я знаю, господа, что должен был бы плясать от радости, ибо, хоть нынче это и вышло из моды, очень люблю свою жену. Однако обстоятельства, которые едва не кончились трагически, не дают мне покоя. Я не могу поверить, что Соня изменяла мне с этим молодым человеком… ведь я пригрел его в своем доме… Нет, будь это так, я бы, наверное, покончил с собой. — Вы рассуждаете как романтик, мэтр, уж простите, если я вас обидел. — От великого до смешного… Утратив веру в Сонину порядочность, я бы не смог больше жизнь… — Странно слышать такие вещи от человека ваших лет. — Может быть… но уж такой я уродился. Все были против нашего союза, и я бы не хотел смотреть, как они торжествуют победу. А кроме того, мне невыносимо думать, что моя жена могла войти в соглашение с человеком, пытавшимся убить меня… — Вы имеете в виду Франсуа Лепито? — А кого же еще, черт возьми! — В таком случае, зачем ему понадобилось убивать вашего брата, а потом дважды покушаться на мадам Парнак? — Понятия не имею. — Я лично почти уверен в невиновности молодого человека. — Тогда зачем к нему понесло мою жену и откуда у Лепито взялся яд? — Боюсь, вы смешиваете две совершенно разные вещи, мэтр: с одной стороны, убийство вашего брата и серию неудачных покушений на вашу супругу и на вас, а с другой — отношения мадам Парнак и Франсуа Лепито. Что об этом говорит ваша супруга? — Признает, что Франсуа по уши влюблен в нее… Заподозрив, что Лепито покушался на мою жизнь из ревности, она пошла его урезонивать. — А насчет яда? — Говорит, что и вправду сама его выпила, но лишь после того, как ее уверили, будто это микстура от горла. — Она проглотила яд в присутствии Лепито? — Нет. — Вот видите! — Да, конечно. Но ведь он же соврал, будто это микстура! Если у Лепито были честные намерения, почему он не сказал, что в пузырьке яд? — Должен признать, тут кое-что есть… — Что ж, поймите меня правильно, комиссар, я человек мягкий, но если будет доказано, что этот молодой человек пытался убить и меня и мою жену, я его уничтожу! — И совсем тихо он добавил: — А коли выяснится, что между ними что-то было, я наложу на себя руки. — Прежде чем употребить крайние меры, давайте подождем заключения доктора Периньяка. Да, забыл у вас спросить, собираетесь ли вы подавать жалобу на Франсуа Лепито? — Не хочу ничего решать, пока не получу твердое доказательство его виновности. — А мадам Парнак? — Она поступит так, как я прикажу. Больше всего мне бы хотелось избежать огласки. А теперь, господа, я возвращаюсь дежурить у постели жены. Я во что бы то ни стало хочу узнать правду. Лакоссад, по обыкновению, подвел итог беседы. — Осторожнее, мэтр… Желание любой ценой докопаться до истины погубило многих… Всегда надо помнить совет Пиндара: «Показав лицо, правда отнюдь не всегда выигрывает». — У меня есть заботы поважнее, чем размышлять над высказываниями Пиндара, инспектор! — Позвольте заметить, мэтр, это очень грустно! После чего нотариус удалился в клинику доктора Периньяка. — Кто бы мог подумать, — заметил Шаллан, — что у представителя сутяжного сословия столь нежная душа! — Страсти не вяжутся со здравым смыслом… — Однако нам нужен кто-то, способный мыслить логически. У меня есть предчувствие, Ансельм, что, разгадав тайну пузырька с ядом, мы бы очень продвинулись к конечной цели. Почему в комнате Лепито оказался яд? Откуда он его взял? И если молодой человек сказал правду, то кто и с какой целью принес пузырек? Ведь в конце концов подобные подарки не делают без соответствующей просьбы! Появление доктора Периньяка прервало едва начавшийся разговор. Впрочем, было заранее ясно, что пока обсуждать тему яда бессмысленно — все равно не на чем построить хотя бы мало-мальски устойчивую конструкцию. Но и рассказ врача разочаровал полицейских — они ожидали гораздо большего. — Ну, доктор, судя по тому, что сообщил нам мсье Парнак, дело обошлось легким испугом? — Позвольте не согласиться с вами, комиссар. Даже если попытка отравления сорвалась, она все же остается преступлением. — Разумеется. Но в этом-то и весь вопрос! Была ли в самом деле попытка отравления! — По-моему, факты… — То-то и оно, что факты ровно ничего не доказывают, во всяком случае, твердой уверенности у нас нет. Ваша больная сама признает, что никто не заставлял ее пить из пузырька. — Вы играете в слова! Представьте себе, что вы налили мне яду, сказав, что это портвейн, а потом вышли из комнаты. Сам ли я выпью отраву, или вы мне ее поднесете — в любом случае это будет убийство, и притом умышленное. Разве не так? — Конечно, но, насколько я знаю, Лепито вовсе не предлагал мадам Парнак отведать микстуры! Разве он знал, что у жены нотариуса болит горло? — Честное слово, понятия не имею… Наверное, нет. — Тогда вам придется согласиться, что вряд ли Лепито приготовил яд специально для мадам Парнак. Скорее, можно было предположить, что ей вовсе не захочется пить микстуру. А кстати, что там был за яд? — Дигиталин. Мадам Парнак спасло лишь своевременное промывание желудка — мучительное и очень эффективное средство. — А где яд? — Я оставил его в клинике. — Вам следовало принести пузырек сюда. — Пожалуйста, за ним можно послать. Насколько я понимаю, вы не уверены в виновности этого Лепито? — Нет, не уверен. — А как же нападение на мадам Парнак в саду? Или, по-вашему, она сама разбила себе голову? — Естественно, нет. — Так вот, я считаю, что Лепито виноват в обоих преступлениях! — Что же его к этому побудило? — Ревность! Он влюблен в мадам Парнак, но та не хотела нарушить супружеский долг. Вот Лепито и мстил ей за равнодушие! — Значит, взорвать мэтра Парнака пытался тоже он? — По-моему, это очевидно. — Допустим, вы правы, доктор. Попытки убить мсье и мадам Парнак таким образом объясняются, но как быть с убийством мсье Дезире? — С убийством м… — Да-да, мсье Дезире. — Но он же покончил с собой! — Боюсь, что убийца обвел вас вокруг пальца, доктор. — Невозможно! Послушайте, я бы непременно заметил обман! Из угла донесся голос Лакоссада: — Я как-то читал у Диогена Лаэртского, что «настоящее не надежнее вероятного». — А если бы мы получили неопровержимое доказательство, что мсье Дезире убили, вы бы по-прежнему думали, что виновный — Лепито? Доктор Периньяк совершенно растерялся. Впрочем, он и не пытался скрыть замешательство. — Ну вот, а мне-то казалось, что все ясно, как божий день! И вдруг теперь, после того что вы сказали, я чувствую, что, кажется, вел себя как полный идиот! — Не стоит преувеличивать, доктор! — Да-да, надо же было так дать маху! Просто в себя не могу прийти… Ну что ж, господа, забудьте все, что я тут болтал, и мои неосторожные обвинения… А мне пора возвращаться в клинику — время вечернего обхода больных… До свидания, господа… Разумеется, я остаюсь в вашем полном распоряжении. — Спасибо, доктор. Периньяк вышел далеко не с тем горделивым видом, с каким недавно появился в кабинете. Оба полицейских пришли к выводу, что врач тяжело переживает то, что ему кажется поражением, серьезной профессиональной ошибкой. Ничто не могло бы уязвить его сильнее. Люди, подобные Периньяку, мучительнее всего воспринимают раны, нанесенные их самолюбию. Сейчас он, должно быть, с ужасом воображает, как весь Орийак будет потешаться над доктором, выдавшим свидетельство о смерти убитому. Подобная история способна нанести жесточайший удар его карьере. В провинции не так легко прощают ошибки, как в Париже. — А что теперь, патрон? — Пойдем по домам и постараемся уснуть пораньше, в надежде, что никакие новые события на нарушат наш покой. — Нет, я имел в виду дело Парнак. — Подождем. Терпение в нашей работе — главное, старина. Да-да, ждать и еще вовремя оказываться там, где хоть на миг проскользнет какая-нибудь мелочь, позволяющая опознать убийцу. Кроме того, мы должны держать в руках нервы и подавлять внезапные побуждения. Мне не меньше вашего хочется пойти в дом этого почтенного семейства и перевернуть там все вверх дном, но к чему это приведет? Разве что обоих погонят с работы… Меж тем мне очень нравится в Орийаке… А вам? — Мне тоже… — В таком случае… Однако обоим полицейским так и не удалось сегодня пораньше вернуться к желанному уюту домашнего очага. Только они собрались уходить, как в кабинет, подобно ожившей статуе оскорбленной справедливости, вплыла вдова Шерминьяк. Ради такого случая она облачилась в черное платье (отчего лицо казалось еще более желтым, чем обычно) и огромную шляпу из рисовой соломки, украшенную перьями. — Господа, — торжественно заявила она с порога, — я пришла к вам требовать справедливости! Шаллан и Лакоссад посмотрели друг на друга и вздохнули, понимая, что им предстоит. Комиссар предложил Софи сесть, и та опустилась на стул с достоинством, приличествующим особе, привыкшей черпать в прекрасном воспитании и развитом нравственном чувстве силы, необходимые для борьбы с грубой прозой жизни. — Чем могу вам служить, мадам Шерминьяк? — Освободите Франсуа Лепито! — Поскольку никто не подал жалобу, обвиняя мсье Лепито в покушении на убийство, он будет свободен не позднее завтрашнего утра. — Это уже слишком! Мальчик невинен как агнец! — Откуда вы знаете? — Я знаю его лучше, чем вы! Бедный ребенок не способен совершить преступление. — Мадам, — заметил Лакоссад, — еще Расин говорил: «К преступлению, как и к добродетели, идут постепенно». Вполне возможно, что Франсуа, если он виновен, всего лишь дебютант… Но это вовсе не тот случай, когда полиция должна закрывать глаза. — Никто и не требует, чтобы вы закрывали глаза, — уверенно поставила его на место вдова Шерминьяк. — Напротив, откройте их пошире, и вы увидите, что Франсуа нисколько не похож на преступника! А кстати, господин комиссар, Иезавель умерла? — Простите? — Пала ли Иезавель, как того заслуживала ее, черная душа, под действием так называемого яда? — А, вы имеете в виду мадам Парнак?.. Нет, она спасена. — Тем хуже! — Если Лепито вам действительно дорог, вам следовало бы поблагодарить Небо, что его жертва не скончалась! — Благодарить Небо? Ничего себе! Да эта женщина — чудовище, господин комиссар! Она преследует молодых людей даже дома. Бесстыдница! Если хотите знать мое мнение, она сама все это подстроила! — Что подстроила? — Не знаю… ну, все это… Ненадолго в кабинете воцарилась тишина. — Мадам Шерминьяк, — холодно осведомился Шаллан, — будьте любезны сообщить мне, по каким причинам вы с таким рвением защищаете Лепито? Софи слегка покраснела. — Господин комиссар, — смущенно проговорила она, — мы с Франсуа любим друг друга… — Вот как? — О, я давным-давно обо всем догадалась… Знаки внимания, недвусмысленные намеки, взгляды… Тут женщину почти невозможно обмануть… Я долго колебалась, не решаясь ответить на его страсть, вы сами понимаете почему, господин комиссар… Но в конце концов у любви свои законы, и общественные представления над ними не властны. Я решила выйти замуж за Франсуа Лепито, как только бы его отпустите. Познав горечь темницы, он заслуживает истинного счастья! — Лепито просил вашей руки? — Он не осмеливается, бедняжка. Но поскольку я все-таки немного старше, то, пожалуй, могу себе позволить нарушить правила и сделать первый шаг. Вы согласны со мной? — Без сомнения. Но выразил ли он свою нежность к вам достаточно ясно? Вдова слегка смутилась. — Нет. Франсуа так робок… и не позволяет себе ничего, кроме намеков… — А может, вы заблуждаетесь? — Что вы имеете в виду? — Только то, что все мы бываем склонны принимать желаемое за действительное. На вашем месте, мадам Шерминьяк, я бы хорошенько подумал, прежде чем решиться на столь деликатное объяснение. А кстати, кроме мадам Парнак, к Лепито никто не приходил в гости? — Да какая-то взбалмошная девица. — Вы не могли бы мне ее описать? Вдова выполнила просьбу, и полицейские понимающе переглянулись. — Благодарю вас, мадам вы нам очень помогли. А теперь прошу прощения, но нам с инспектором еще предстоит большая работа. Софи Шерминьяк сурово посмотрела на комиссара. — Я вижу, вы уже стали на сторону Иезавели, потому что она могущественна и несправедливо вознесена, но будьте осторожны, господин комиссар, безвинно пролитая кровь падет на вашу голову, а Бог за все потребует ответа! И вдова, даже не удостоив полицейских взглядом, гордо удалилась. Шаллан весело подмигнул Лакоссаду. — Это, наверное, самая живописная часть истории. Старая лошадь совсем потеряла рассудок. — Каждый из нас немного безумен, — нравоучительно заметил Лакоссад, — просто некоторым удается это скрывать. — Слушайте, Ансельм, сдается мне, что юная гостья Лепито подозрительно смахивает на Мишель Парнак. Как вы думаете? — Наверняка она. — Значит, это Мишель принесла яд. — С какой целью? — Тут либо ревность, либо корысть. Она хотела избавиться или от соперницы, или от сонаследницы. — Но тогда Франсуа — или сообщник, или жертва. — Вот именно. Телефонный звонок прозвучал заключительным аккордом этой интересный беседы. Шаллан снял трубку. — Комиссар Шаллан слушает… А? Что-нибудь новенькое, доктор? Что?! Мы немедленно выезжаем! Повесив трубку, комиссар повернулся к Лакоссаду. — Только этого не хватало! — воскликнул он. — Мэтр Парнак отравился у постели своей жены. Он мертв. Убитый горем, доктор Периньяк принял полицейских у себя в кабинете и рассказал им, что совершил страшную ошибку. Произошло это только потому, что он никогда не умел отказать женщине. Соня умолила врача оставить ей пузырек с ядом, чтобы она могла показать орудие преступления мужу и убедить его в вероломстве клерка. И вот, когда Периньяк вместе со старшей медсестрой находился у одной из больных, они услышали душераздирающий вопль. Помчавшись в палату мадам Парнак, они обнаружили на полу тело нотариуса, а его жена билась в истерике. Оставив снедаемого угрызениями совести врача размышлять о последствиях, которые сулила ему допущенная слабость, полицейские отправились в комнату мадам Парнак. Та встретила их жалкой улыбкой. — Похоже, господин комиссар, мы с вами уже никогда не расстанемся. — Зато мэтр Парнак, судя по всему, покинул нас навсегда, — сухо заметил Шаллан. — Так что же произошло, мадам? — Это я во всем виновата, — задыхаясь от слез, простонала Соня. — Что за дурацкая мысль пришла мне в голову? Зачем я выпросила у Периньяка флакон с ядом? И какого черта этот идиот согласился? — Для чего вам был нужен яд? — Я хотела доказать мужу, что не лгу и что этот Франсуа, которому он так доверял, на самом деле мерзавец! А потом… я хотела разжалобить мужа… думала, этот флакон будет для него своего рода символом моих страданий и смертельной опасности… Знаете, комиссар, мы, женщины, иногда любим, чтобы с нами обращались как с детьми… Вот только… И она снова разрыдалась, не в силах справиться с горем. — Я понимаю вас, мадам… Все мы глубоко скорбим о потере, которую понесли в лице вашего почтенного супруга… Но, как бы это ни было мучительно, вам придется продолжить рассказ… Мужайтесь, мадам! — Благодарю вас, комиссар. Вы очень добры… Так вот, вопреки моим надеждам, Альбер поддался дурным подозрениям… Он потребовал, чтобы я сказала, зачем пошла в гости к этому молодому человеку… Я немного запуталась в рассказе, и муж понял, что той ночью в саду, когда меня ударили, я тоже виделась с Лепито. Альбер ужасно рассердился. Таким я его никогда не видела. Он был так страшно разгневан, что говорил почти шепотом… Как он ругал меня, господин комиссар! Вы и представить себе не можете, какие оскорбления он бросал мне в лицо! Я тщетно пыталась объяснить, что этот Франсуа со своей детской любовью, скорее, умилял меня, чем будил ответные чувства, и что на ночное свидание я согласилась исключительно ради того, чтобы избежать какой-нибудь безумной выходки с его стороны. Альбер так и не захотел понять главного. Только потому, что я не сомневалась в виновности Лепито, я и пришла уговорить его перестать покушаться на жизнь моего мужа… Впрочем, именно из-за этого изверг и хотел убить меня! Он понял, что мне все известно… — Лепито сам сказал вам об этом? — Нет, но как иначе объяснить преступление? Ведь я никогда не причиняла ему ни малейшего зла… — И что же ваш муж? — Это было чудовищно, господин комиссар! Он сказал, что самоубийство брата уже и так запятнало его имя и что неверность жены, которую теперь не удастся скрыть, завершила бесчестье. И потому он решил умереть. Альбер схватил флакон, и прежде чем я успела хоть как-то помешать, поднес его к губам и рухнул мертвым. Соня, рыдая, зарылась в подушки. — Пойдемте, Лакоссад, дадим мадам Парнак возможность успокоиться. И тут Ансельм задал совершенно неуместный вопрос? — Вы уже пили кофе, мадам Парнак? — Да, чашка еще стоит на тумбочке. Шаллан подумал, что его подчиненный, кажется, тоже начинает потихоньку терять разум. Вернувшись в кабинет Периньяка, комиссар пересказал все, что услышал от мадам Парнак. — Я уже в курсе, — устало подтвердил врач, — она говорила мне то же самое. — Я не понимаю лишь одного, доктор. Каким образом один и тот же яд убил мэтра Парнака на месте, в то время как его супруга почти час не испытывала ни малейших признаков отравления и в конце концов отделалась легким испугом? — Я думаю, что в первую очередь это связано с количеством. Мадам Парнак, скорее всего, проглотила гораздо меньше яда, чем ей кажется. Вероятно, флакон был не полон. А кроме того, нельзя не учитывать состояние здоровья нотариуса… у него было очень слабое сердце… То, что у одного вызвало лишь сильный спазм, у другого, видно, привело к обширному инфаркту. Но только вскрытие даст истинную картину. — На сей раз, доктор, я попрошу вас не выписывать свидетельство о смерти, не повидавшись со мной. Шаллан и Лакоссад отпустили машину и медленно двинулись по авеню Аристид-Бриан — обоим хотелось пройтись пешком. — Помимо весьма странно действующего яда, в истории с мадам Парнак есть и другие несообразности. Почему нотариус сказал жене, будто самоубийство брата запятнало его имя? Ведь он знал от нас, что мсье Дезире, скорее всего, убили… — Вопрос на вопрос, господин комиссар: зачем мадам Парнак понадобилось мыть чашку, после того как она выпила кофе? Разве в клинике Периньяка принято, чтобы больные мыли за собой посуду? — Осторожно, Ансельм! На этой дорожке легко поскользнуться! Не забывайте, что яд принесла Лепито вовсе не мадам Парнак. На площади Дворца правосудия друзья расстались. — Спокойной ночи, Лакоссад… Попытайтесь уснуть, и будем надеяться, что завтрашний день хоть немного прояснит это дело. Во всяком случае, мы узнаем что-нибудь новенькое. — Как и Лихтенберг, я считаю, господин комиссар, что «новое редко бывает истинным, а истина — новой». На следующее утро не успел комиссар побриться, как в дверь позвонили. — На сей раз кто-то слегка перебарщивает! — крикнул он из ванной. — Половина восьмого утра! Ты можешь открыть, Олимпа? Олимпа ответила, что на ней пеньюар и бигуди, а потому, открыв дверь, она рискует сделать непрошенного гостя заикой. — А мне, значит, можно показываться в таком виде? — возмутился Шаллан. — Ну, дорогой, у тебя давно выработался иммунитет! Однако в дверь продолжали названивать, и комиссар, ворча, вытер лицо, натянул подтяжки и поплелся открывать. На крыльце стоял Лакоссад. — Ах, это вы… Олимпа, поставь на стол чашку для инспектора. Что вас привело в такую рань, Ансельм? — Несчастье. Шаллан удивленно посмотрел на инспектора. — Что-нибудь серьезное? — Нет… но дело едва не окончилось очень скверно… так что я подозреваю тут новое покушение на убийство. — Опять? — Логическое продолжение абсурда. — Только не говорите, что жертва в очередной раз кто-то из Парнаков! — Да, патрон. Мишель Парнак. — Господи Боже! Пойдемте в ванную, Лакоссад, вы мне все расскажете, пока я добреюсь. Инспектор поведал то немногое, что ему удалось узнать. Девушка вернулась из Лиможа в два часа ночи. У самого дома на нее налетела машина, ехавшая с погашенными фарами. К счастью, у Мишель хватило самообладания и ловкости увернуться в последний момент. Впрочем, автомобиль все же довольно сильно задел ее крылом и отбросил к решетке сада. Однако особых травм, если не считать ушибов, нет. Шофер, естественно, и не подумал остановиться. — Где сейчас мадемуазель Парнак? — Дома. Плантфоль и Жерье нашли ее во время обхода в полубессознательном состоянии. Ехать в больницу девушка отказалась, и ее поручили заботам Агаты. Плантфоль и Жерье вызвали врача — доктора Гро, тот сразу приехал к Парнакам, но не обнаружил у Мишель ничего серьезного. По-видимому, барышне крупно повезло. — Вот уж чего не скажешь о нас! Теперь вообще ничего не поймешь. Если это и впрямь очередное покушение, то кто виноват? Лепито — за решеткой, Соня — в больнице, а мэтр Парнак — в морге. Все это превращается в загадку, а я терпеть не могу загадок! — Я тоже, ибо, как заметил Бурк, «там, где начинаются загадки, правосудию конец». Несмотря на бурные протесты Олимпы, мужчины, даже не выпив кофе, помчались на авеню Гамбетта, где их встретила очень хмурая Агата. Сославшись на то, что барышня спит, кухарка отказалась провести к ней полицейских. Комиссар и его помощник двинулись вслед за Агатой в кухню и с удовольствием согласились выпить кофе. Олимпа наверняка была бы глубоко уязвлена, узнай она, что ее муж и гость удостоили девушку чести, в которой отказали ей самой: спокойно сели за стол. Похвалив искусство кухарки, комиссар спросил: — Скажите, Агата, после того как я позвонил вам и попросил сообщить мадемуазель Парнак о несчастье с господином нотариусом, вы сразу же связались с ней? — Да, сразу же. — А она не говорила, в какое время собирается вернуться в Орийак? — Нет, сказала только, на какой поезд сядет в Лиможе. — А вы никому не рассказывали об этом? — Да вроде нет. За весь вечер я не видела ни души и в ожидании мадемуазель смотрела телевизор. Тем не менее сон меня все-таки сморил, так что проснулась я, лишь когда господа полицейские позвонили в дверь… Ах, да! Теперь вспомнила! Часов в десять из больницы звонила мадам и спрашивала, знаю ли я о нашем горе. Я ответила, что да, конечно, сказала также, что предупредила барышню и та вернется сегодня с последним поездом. Позвонив в клинику, Шаллан узнал, что мадам Парнак все еще в постели и ночью, естественно, никуда не отлучалась. Вскоре проснулась Мишель и согласилась принять полицейских. Девушка лежала на кровати с распухшим от слез лицом. Она любила отца и тяжело переживала его смерть. Кроме того, это самоубийство, необъяснимое с моральной точки зрения и очень непохожее на обычные поступки весельчака нотариуса, придавало происшедшему что-то зловещее и непостижимое. — И все по вине этой стервы! — с ненавистью вскричала девушка. — Должно быть, папа узнал, что она ему изменяет, и, не в силах пережить такой удар, потерял голову! — Во всяком случае, мадемуазель, должен с прискорбием сообщить вам, что на Франсуа Лепито ложится тяжкая ответственность. Если бы у него не оказалось этого пузырька с ядом… может, ничего бы и не произошло. Впрочем, он уверяет, будто этот пузырек ему принесли… Довольно жалкая отговорка! — Франсуа говорит правду! — возмутилась Мишель. — Это я принесла пузырек! Шаллан и Лакоссад переглянулись. Наконец-то хоть одно их предположение подтвердилось. — Разрешите спросить, мадемуазель, зачем вы носите с собой яд, способный убить человека на месте? — Яд? Да вы что, издеваетесь надо мной? Это была вода, но Франсуа так наивен, что готов верить любой чепухе! — Вода? — Ну конечно! Я налила ее из крана на кухне. Впрочем, можете спросить у Агаты — это она нашла мне флакончик, и воду я наливала у нее на глазах. — Но… зачем? Мишель пришлось рассказать все: о сцене, которую она устроила Франсуа, узнав о приходе мачехи, и о том, каким образом она вырвала у молодого человека обещание не разыгрывать Дон-Жуана. Полицейские не могли прийти в себя от удивления. Наконец Шаллан спросил у своего помощника: — Что вы об этом думаете, Лакоссад? — По-моему, мадемуазель Парнак говорит правду. Эта девушка с характером. Кстати, она напомнила мне одну чешскую поговорку: «Причесывай дочь до двенадцати лет, до шестнадцати — не спускай с нее глаз, а потом скажи спасибо супругу, что избавил тебя от забот». — Да, но если наша барышня права, то как объяснить отравление мадам Парнак у Лепито? — Вранье! — воскликнула Мишель. — Эта женщина на все способна, лишь бы привлечь к себе внимание! Отравление такая же чепуха, как и то, что на нее якобы напали в саду! — Но, мадемуазель, доктор Периньяк… — О, этот… Нашли кого слушать! Ради моей мачехи Периньяк готов расшибиться в лепешку. Каждое ее желание для него — закон! — Почему? — Что почему? — Почему доктор так покорен вашей мачехе? Мишель с явным недоумением воззрилась на полицейских. — Как, вы не в курсе? А я-то думала, только папа и Франсуа ни о чем не догадываются! — О чем же все-таки, мадемуазель? — Да просто доктор Периньяк уже больше года спит с Соней! Агата полностью подтвердила историю с пузырьком и водой из крана. Отпустив Франсуа, Ансельм посоветовал ему навестить Мишель, а сам пошел в кабинет комиссара, и полицейские принялись обсуждать положение. — Похоже, все несколько прояснилось, а, Лакоссад? — Право же… — Наконец-то мы получили первое доказательство козней, которые подозревали с самого начала! — Нам здорово помог яд, надо сказать. — Доктор Периньяк солгал. Почему? — Не хотел упускать редкую возможность избавиться от мэтра Парнака. — По-моему, это очевидно. Но раз мы выяснили, что он солгал насчет смерти Парнака и отравления Сони, то почему бы не допустить, что заключение о смерти мсье Дезире тоже ложно? — Как вы считаете, мадам Парнак — его сообщница? — Будь у нас только отравление, я бы еще усомнился, но покушение в саду… — И какова их цель? — По-моему, тут не может быть двух мнений. Они задумали присвоить состояние Парнаков, а потому не исключено, что это Периньяк сегодня ночью пытался сбить Мишель. Таким образом, Соня осталась бы единственной наследницей своего мужа, а заодно и его брата. Ловко придумано, а? Если б мы пораньше узнали о тайных отношениях Периньяка и мадам Парнак! Выходит, в курсе были все, кроме нас… Нечего сказать, хороша полиция! — Да, вы правы. Достаточно предположить, что виновен Периньяк, и вся история великолепно увязывается. Смотрите, доктор знал, что мсье Дезире терпеть не может невестку и вполне способен предупредить брата о ее поведении. Подстроить «самоубийство» мсье Дезире — для него детская игра. Периньяк — свой человек в доме нотариуса. Потом он предпринимает липовое покушение на Соню. Зачем? Во-первых, таким образом она будет выглядеть одной из жертв и, естественно, не вызовет подозрений, а во-вторых, предосторожности ради преступники накапливают улики против Лепито. Кроме того, во время визита к больной Соне врачу нетрудно проникнуть в гараж, куда он, вероятно, поставил и свою машину, и сунуть бомбу в мотор автомобиля нотариуса. Шутка с ядом, разыгранная Мишель, перепугала Соню, но врач сразу усмотрел здесь отличную возможность разом избавиться и от Лепито, и от нотариуса, которому жена могла без помех подсунуть отравленный кофе (поэтому, кстати, она и вымыла чашку). Если бы Периньяку удалось сегодня ночью убить Мишель, никто и никогда не докопался бы до истины. Можно предполагать, что через несколько месяцев Соня продала бы контору, а доктор — свой кабинет и оба навсегда исчезли бы из Орийака. И ничто не помешало бы им в чужих краях наслаждаться плодами нечестно приобретенного богатства. Но замысел провалился. Теперь уже им не помогут никакие деньги. Можно подумать, это с них писал некогда Сервантес: «Фортуна посылает миндаль тем, у кого больше нет зубов». — Оставьте в покое Сервантеса, Лакоссад, и поспешите отправить побольше народу на поиски сведений о прошлом доктора Периньяка. Как только они с этим покончат, я пойду к прокурору. Еще до полудня комиссар узнал, что доктор Периньяк по уши увяз в долгах, а в два часа уже звонил в дверь прокурора. Учитывая социальное положение предполагаемых преступников, тот долго не мог поверить в их виновность. Однако доказательства, приведенные комиссаром, в конце концов убедили представителя судебной власти. В три часа Шаллан, Лакоссад и еще два инспектора явились домой к доктору Периньяку. Последний сначала выразил изумление, а потом возмутился. Но комиссар быстро оборвал возражения. — Не трудитесь напрасно, доктор. Мы едем прямиком из клиники. Мадам Парнак во всем созналась: и в убийстве братьев Парнак, и в покушении на жизнь его дочери, предпринятом этой ночью. Неисправимый игрок, доктор принял поражение с тем же фатализмом, как если бы поставил не на ту масть или вытащил неудачную карту. Он сам передал полицейским тряпки, которыми обернул пистолет, оборвавший жизнь мсье Дезире. А начав признания, Периньяк довел их до конца и рассказал все. Таким образом, полицейские с удовлетворением узнали, что все их выводы нисколько не грешат против истины. Отправив врача в тюрьму, Шаллан и Лакоссад уже вдвоем пошли в клинику разговаривать с Соней. Та встретила их с достоинством, подобающим вдове, только что потерявшей супруга. — Не знаю, какова причина вашего визита, господа, но буду вам очень признательна, если вы поторопитесь — мне надо одеваться и ехать домой. Вы же понимаете, я должна позаботиться о том, чтобы мой несчастный супруг достойно отправился в последний путь. — Напрасно вы так спешите, мадам, — холодно заметил Шаллан. — Мы с инспектором подождем, а потом поедем вместе с вами. — Очень любезно с вашей стороны, господин комиссар. — Ошибаетесь, мадам, не такая уж это любезность — мы собираемся везти вас в тюрьму. — Вы с ума сошли? — Доктор Периньяк уже там. Кстати, он подписал полное признание. — Вот сволочь! От неожиданности Соня потеряла контроль над собой и мгновенно превратилась в то, чем была на самом деле — жестокую, безжалостную и циничную уличную девку. Комиссар улыбнулся. — Вам следовало понимать, что Периньяк сломается, столкнувшись с первым же затруднением. — Верно… Я знала, что он не сдюжит, но сама себя обманывала. Уж очень он мне нравился… Что ж, тем хуже для меня. Эта история наделала так много шума, что в Орийаке о ней говорят до сих пор. После того как преступных любовников должным образом судили и отправили на каторгу, а мэтр Парнак обрел вечный покой в семейном склепе рядом со старшим братом, жизнь вошла в привычную колею. Антуан Ремуйе взял на себя руководство конторой, а Франсуа Лепито, глубоко разочарованный преображением Сони, вновь приступил к повседневной работе. Полицейские тоже окунулись в обычную рутину. Комиссар Шаллан, как и прежде, наслаждался восхитительной кухней Олимпы, а инспектор Лакоссад, размышляя о легкомыслии тех, на кого обрушилась тяжкая десница закона, неизменно повторял арабскую пословицу: «Кто хочет украсть минарет, должен заранее вырыть подходящий колодец». Как-то утром Мишель зашла в контору и объявила Ремуйе, что собирается обговорить со своим опекуном (тот жил в Париже и нисколько не жаждал переселиться в Орийак) все необходимые меры к тому, чтобы впредь старший клерк мэтра Парнака заменил покойного хозяина. Антуан рассыпался в благодарностях, но девушка, махнув рукой, попросила Франсуа следовать за ней в бывший кабинет отца. — Ну, Франсуа, — сказала она, закрыв за собой дверь, — решитесь вы наконец или нет? — На что? — Просить у меня руки, дурень этакий! — Я не позволю вам разговаривать со мной таким тоном! — Вы мой служащий, а потому я буду разговаривать с вами так, как мне заблагорассудится! — Нет, честное слово, вы, кажется, воображаете, будто у нас до сих пор монархия! А была ведь и революция, мадемуазель, но вы, конечно, о ней позабыли? — Плевать мне на нее! — Ну раз так, я ухожу! — А я вам запрещаю! — Ха-ха! — Ну что же, смейтесь, болван! И она изо всех сил треснула Франсуа по физиономии. Из разбитого носа сразу хлынула кровь, а глаза наполнились слезами. От неожиданности и боли клерк сел на ковер, да так и застыл, не понимая толком, что с ним стряслось. Перепуганная Мишель опустилась рядом на колени. — Ох, Франсуа, простите, — бормотала она, нежно гладя и утешая молодого человека, — я не хотела… Но это сильнее меня! Почему вы так упорно не желаете признаться, что любите меня? — Не знаю… не знаю… — без всякого выражения прошептал еще не оправившийся от потрясения клерк. — Так я вам скажу почему! Просто вы до идиотизма застенчивы! — А? — Но вам нечего бояться! Глядя на окровавленный платок, Лепито вовсе не испытывал такой уверенности. — Будьте умницей, Франсуа, скажите, что вы меня любите и хотите жениться! Прежде чем ответить, Лепито встал. — Не то что бы я не любил вас, Мишель, но, пожалуй, мои чувства не так глубоки, чтобы жениться. — Ах, вы опять за старое! — В конце-то концов свободный я человек или нет? — Нет! Вы меня скомпрометировали и теперь обязаны жениться! — Я? Я вас скомпрометировал? — Разумеется! Неужели вы не помните, как я приходила к вам, собираясь покончить с собой в вашей комнате? Подобное лицемерие так возмутило Франсуа, что он сперва остолбенел, а потом завопил что есть мочи: — Лгунья! Подлая лгунья! Не в силах снести обиду, Мишель закатила молодому человеку пощечину и тут же получила в ответ еще более увесистую оплеуху. Теперь уже она села на попку, но почти сразу вскочила, и между противниками завязалась отчаянная потасовка. Агата первой услышала странные звуки, доносившиеся из кабинета покойного мэтра Парнака. Она на цыпочках подошла и, приоткрыв дверь, увидела такое зрелище, что, при всей своей невозмутимости, едва не закричала на весь дом. Поспешно закрыв дверь, кухарка опрометью кинулась в контору. — Быстро! — завопила она, ворвавшись туда. — Бегите скорее! Мсье Лепито убивает нашу барышню! На мгновение все оцепенели. Как и следовало ожидать, первым опомнился Ремуйе и побежал в кабинет нотариуса. За ним по пятам мчались Агата, задыхающийся от астмы Вермель и, наконец, мадемуазель Мулезан — последняя сидела без туфель и потому поотстала. Влетев на поле боя, изумленные служащие увидели опрокинутую мебель, несколько разбитых ваз и безделушек. А среди всего этого невообразимого хаоса сидели рядышком держась за руки Франсуа и Мишель. Несмотря на сильно помятые физиономии, молодые люди нежно улыбались друг другу. — Я всегда знала, что вы меня любите, — ворковала девушка. — А я и не подозревал, до какой степени… — признался прижатый к стенке Франсуа. Тут они заметили присутствие посторонних, и мадемуазель Парнак довольно сухо осведомилась: — Что вы хотите? Ремуйе, не в состоянии произнести ни слова, обвел красноречивым жестом разгромленный кабинет, и Мишель, поняв общее замешательство, любезно снизошла до объяснений: — Франсуа попросил моей руки, и я дала согласие. — Вот уж никогда не думала, что это происходит таким образом, — говорила по дороге в контору мадемуазель Мулезан Вермелю. Вдова Шерминьяк услышала, что Франсуа возвращается насвистывая модный мотив. Это было настолько не в обычаях воспитанного молодого человека, что она вышла посмотреть, в чем дело. Клерк не стал ждать вопроса. — У меня великолепная новость, мадам Шерминьяк! Я решил жениться. — Да-а? В это «да» Софи сложила всю нежность, все предположения и надежды, скрашивавшие ее тусклое существование. — На мадемуазели Парнак. — Да-а? В этом «да» звучала вся горечь обманутых влюбленных с начала веков и до наших дней. Оставив Франсуа Лепито, Софи Шерминьяк удалилась к себе готовить липовый чай, должно быть надеясь утопить в нем собственные иллюзии. |
|
|