"Гнев Божий" - читать интересную книгу автора (Хиггинс Джек)

Глава 3

Все закончилось очень быстро. Собиравшиеся вздернуть меня полицейские выпустили из рук веревку и кинулись к своим пистолетам, но опоздали. Я бросился к девушке и повалил ее на пол. Ван Хорн тем временем направо-налево поливал комнату пулями.

Он определенно умел обращаться с оружием. В барабанном магазине «томпсона» еще оставались патроны, и он продолжал стрелять. Зеркало за барной стойкой со звоном разлетелось на мелкие осколки. Двое из оставшихся в живых полицейских бросились к кухне.

Первому из убегавших удалось проскочить в дверь, так как спина второго закрыла его от смертельного огня. Прошитый насквозь пулеметной очередью, полицейский медленно опустился на пол. В кухонной двери зияли пулевые пробоины.

Хлопнув задней дверью, единственный уцелевший в этом кромешном аду полицейский кинулся в спасительную темень двора. Ван Хорн кинулся за ним. Девушка перевернулась на спину и села. Руки мои были по-прежнему связаны за спиной, поэтому мне с трудом удалось подняться на колени.

— Ты в порядке? — спросил я ее.

Она кивнула и наклонилась над бездыханным телом Дельгадо. Вынув у него из-за пояса нож, она перерезала веревку на моих запястьях, и я наконец смог освободиться от петли. Сильно натертая веревкой шея с порванной в некоторых местах кожей нестерпимо горела. Девушка все с тем же застывшим, безучастным лицом тщательно осмотрела мою шею, затем поднялась и выбежала на кухню.

Снаружи послышался конский топот, затем раздался громкий крик, за которым последовал треск пулеметной очереди. Поднявшись на ноги, я оглядел комнату. Повсюду была кровь, в воздухе стоял запах пороха и горелого мяса.

Черт возьми, как на скотобойне, подумал я.

Тачо, стоя за барной стойкой, дрожащей рукой пытался налить в стакан текилу.

Взяв со стойки бутылку, я налил себе этой горючей жидкости. Текила была самым крепким напитком из тех, что мне довелось когда-либо пробовать. Почти неразбавленный спирт. Для такого случая текила подходила как нельзя лучше. Выпив стакан огнедышащей жидкости, я почувствовал себя значительно лучше.

— Дело дрянь. Не так ли? — обратился я к Тачо.

Лицо старика выражало полное отчаяние.

— Убить полицейского, даже деревенского, — страшное преступление. На пути в Гуилу можно легко натолкнуться на федеральных кавалеристов. В этих местах недавно происходили беспорядки.

В этот момент в комнату, держа в руке керамический сосуд с какой-то жирной мазью, вошла девушка. Подойдя ко мне, она, сосредоточенно сдвинув брови, принялась втирать эту мазь в поврежденные участки шеи. Я чувствовал, как нежно работала она пальцами, боясь причинить мне боль. Затем, оторвав от подола нижней юбки полоску муслиновой ткани, она дважды обмотала ею мне шею.

В знак благодарности я нежно потрепал ее по щеке.

— Теперь мне гораздо лучше. Огромное тебе спасибо.

На ее лице впервые появилась улыбка. Бросив неуверенный взгляд на Тачо, девушка вновь скрылась на кухне.

— Твоя дочь? — спросил я его.

Он покачал головой:

— Нет. Ее зовут Балбуенас, сеньор. Виктория Балбуенас. Неподалеку отсюда у ее отца была гасиенда. Я раньше на ней работал. Пять лет назад, во время боев, она была сожжена дотла. Хозяин с женой погибли у дочери на глазах. Тогда ей было всего двенадцать. Совсем еще ребенок. Вот тогда-то с ней это и произошло. Что-то очень странное.

— Что ты имеешь в виду?

— С ее головой, сеньор, — сказал он, похлопав при этом себя по голове. — С того дня Виктория не может вымолвить ни слова.

Раздался звук шагов, и в дверном проеме с пулеметом под мышкой и сигарой в зубах появился Ван Хорн.

— Ну как? — сгорая от нетерпения, спросил я.

— Сбежал, будь он неладен.

Теперь передо мной предстал совсем другой человек, ничуть не похожий на того католического священника, которого я знал до этого. В нем вдруг все переменилось, даже жесты, походка. Голос стал более грубым и резким. В его действиях теперь ощущались неукротимая воля и решительность, скрываемые до сих пор, на что у священника определенно были свои причины.

Положив на стойку бара пулемет, Ван Хорн щелкнул пальцами и обратился к Тачо:

— Быстро дай выпить. Все равно что. Надо обдумать, что теперь делать.

Вынув у Дельгадо из-за пояса свой «энфилд», я, как обычно, проверил магазин и сунул револьвер в кобуру, висевшую у меня под мышкой. Поддев труп мыском ботинка, я обратился к священнику:

— Вы кое-чему научились на Западном фронте, святой отец. Не правда ли?

— Сын мой, — торжественно произнес он, положив руку мне на плечо. — Должен признаться, что все не так, как это кажется с первого взгляда.

— Ну такое бывает редко.

Он залился громким смехом, странным для священнослужителя.

— Не буду вас пока переубеждать. Выберем для этого более подходящие время и место. Сейчас надо обдумать ситуацию, в которую мы попали. Как скоро этот улизнувший от нас парень доберется до своих?

— Тачо говорит, что по дороге в Гуилу полно федералов. Недавно в этих местах возникли большие беспорядки. Вы это имели в виду, когда говорили, что надеетесь благополучно проскочить через горы в Гуиамас?

— Да. Мой друг сказал, что туда, на побережье, с островов Тихого океана на шхунах все еще возят копру. Похоже, это достаточно тихое место, откуда спокойно можно было бы выехать из страны.

— Туда можно добраться только этой дорогой?

— Думаю, что да. Надо еще раз взглянуть на карту.

Когда священник ушел, из кухни, держа перед собой поднос с кофейником и чашками, появилась Виктория. Разлив кофе, она мне первому протянула чашку. От этого я почему-то почувствовал себя неловко. Затем она развернулась и зашла за дальний конец барной стойки. Вид у нее оставался серьезным даже тогда, когда я, встретившись с ней взглядом, улыбнулся. Она напоминала верную собачонку, замершую в ожидании команды хозяина. Ван Хорн, держа в руках большую карту Мексики, быстрым шагом вошел в комнату и подошел к стойке. Когда он развернул карту, я увидел, что на ней была изображена северная часть страны.

— Север, юг или восток интереса для меня не представляют, — произнес он. — В ближайшие несколько часов они пошлют сообщение по телеграфу и опередят нас.

— Так что остается только дорога через горы, — заметил я, проведя пальцем по карте в направлении Гуилы. — Это самый безопасный путь. От основной дороги в горах имеется ответвление, по которому, миновав сорок миль, можно оказаться в Гуиле.

— На таком длинном пути неприятностей нам не избежать.

— А вы предлагаете ехать вместе?

— У вас есть другой вариант? Вы ведь как-никак тоже влипли в это дело. Случись что-нибудь, нам вдвоем будет легче справиться.

Другими словами, я ему был нужен. Это я понял минуту спустя.

Хлопнув с досады рукой по карте, священник с горечью произнес:

— Черт возьми! Ну почему я не могу заняться своими делами?

На это у меня уже имелся ответ, но я предпочел промолчать. Неожиданно Тачо, наклонившись над картой и уставившись в нее близорукими глазами, вмешался в наш разговор:

— Через горы есть и другая дорога. Через Нонава-Пасс. Правда, совсем плохая и почти заброшенная, но во время революции гринго все же удалось доставить по ней с побережья пару грузовиков с оружием. С тех пор, насколько я знаю, этой дорогой так никто больше и не воспользовался.

— Это уже что-то, — оживился Ван Хорн. — Если старик прав, там нас никто не будет искать.

— А как с бензином?

— У меня в баке двадцать пять галлонов, да еще пятьдесят в канистрах. Достаточно, чтобы добраться до побережья.

Я снова посмотрел на карту. Дорога, по которой предлагал ехать Тачо, проходила в милях пятнадцати от Гуилы. Мне ничего не оставалось делать, как соглашаться. Горную местность нам предстояло преодолеть по дороге, мало чем отличающейся от старой козьей тропы.

— В темноте по этой дороге ехать опасно. Не важно, будем ли мы ехать с зажженными фарами или нет, — заметил я.

— А что делать? Прижать свои зады к скамейке и ждать, когда сюда прибудут федералы? Будьте же разумным, Киф. Конечно, мы могли бы спрятать свои носы в какой-нибудь дыре и не высовываться. Могли бы рвануть напрямик через русла пересохших рек и ручьев. Поймите, у нас нет выбора. Так что давайте трогаться в путь.

Свернув карту и прихватив с собой нераскупоренную бутылку текилы, он вышел из комнаты.

— Он прав, задерживаться здесь не имеет никакого смысла, — сказал я Тачо.

Как только я повернулся, чтобы уйти, девушка схватила меня за руку. По ее горящим глазам было видно, что она хочет мне что-то сказать. Мимические мышцы ее лица усиленно работали. Но напрасно Виктория отчаянно шевелила губами: с них не слетело ни единого звука.

— В чем дело? — резко спросил я.

— Думаю, что она хочет с вами, сеньор, — пояснил за нее Тачо.

Девушка яростно закивала. Я взял ее за плечи и встряхнул.

— Не глупи. Куда ты поедешь? Что я с тобой буду делать? Мне самому нужно спасаться.

Она еще сильнее сжала мою руку. В ее глазах застыла мольба. Я решительно покачал головой:

— Нет, ни за что.

Я так и не понял, что вдруг произошло с Викторией. Возможно, она потеряла всякую надежду, а может быть, даже нечто более важное и необходимое в жизни. Она отвернулась от меня. Плечи ее печально поникли.

— Она ведь, как и вы, сеньор, тоже в смертельной опасности, — заметил Тачо. — Для своих лет она повидала много плохого. На ее долю выпало слишком много горя. Семья Балбуенас была очень известна в этих местах. Отец Виктории был аристократом, но совершил грех, непростительный для человека такого благородного сословия. Он взял в жены индианку. Более того, из племени яаки. Женщину из Страны Прохладной Реки, лежащей по ту сторону горного хребта. Родня отца так его и не простила.

— И у девушки никого нет?

— Здесь нет, сеньор. Но там, за горами, живут родственники ее матери.

— Ну хорошо, — сказал я Виктории, решившись покориться судьбе. — Даю тебе пару минут на сборы.

Она, повернув голову, бросила на меня быстрый взгляд и мгновенно скрылась за кухонной дверью.

— Иногда Господь все же снисходит на землю, сеньор, — облегченно сказал Тачо.

— Правда, не очень часто, насколько я знаю. А что будет с тобой, когда придут федералы?

— А что я? Сторонний наблюдатель, с которым грубо обращались, сеньор, — грустно ответил он, пожав плечами. — А кроме того, куда мне, старому человеку, податься?

Раздался нетерпеливый гудок «мерседеса», и сразу же из кухни, сжимая в руках небольшой узелок, вышла Виктория. Ее плечи покрывал толстый шерстяной платок. Я легонько подтолкнул девушку к выходу.

— Пожалуйста, присмотрите за ней, — попросил меня Тачо. — Теперь ее судьба в ваших руках, сеньор.

Мне стало не по себе от одной мысли, что на меня вновь легла ответственность за жизнь другого человека, но изменить что-либо было слишком поздно.

Подойдя к «мерседесу», я взял из рук Виктории узелок и закинул его на заднее сиденье.

— Мы что, в игрушки собираемся играть? — резко спросил Ван Хорн.

— Девушка едет с нами, — твердо сказал я. — И никаких споров.

— Только через мой труп.

— Это можно устроить, — спокойно заметил я.

В тот момент могло произойти что угодно, так как я уже взялся за приклад своего «энфилда». На мое удивление, священник капитулировал.

— Ладно. Ради всего святого, скорее сажай ее в машину, и давайте отсюда сматываться. А башку тебе продырявить я успею и позже.

Я посадил девушку на заднее сиденье, а сам сел рядом с Ван Хорном. Священник нажал на газ, и мы тронулись в путь.

Первые пятнадцать миль дороги, ведущей в Гуилу, мы преодолели без каких-либо проблем. На это у нас ушло около получаса. Совсем неплохо, если учесть скверное состояние дороги и кромешную тьму, в которой нам приходилось передвигаться.

Наши беды начались с того места, где нам предстояло свернуть с основной дороги. Сначала пришлось потратить полчаса на то, чтобы отыскать поворот на ту самую дорогу, о которой говорил Тачо. Как только мы на нее съехали, я понял, что основные трудности ждут нас впереди.

Даже при свете автомобильных фар видимость здесь была практически нулевой. С большой осторожностью мы медленно, со скоростью не более десяти миль в час, продвигались вперед, продираясь сквозь густые заросли колючих кустарников и кактусов. Если бы не быстрая реакция Ван Хорна, мы дважды могли бы оказаться на дне высохшей речушки.

В конце концов священник затормозил, отключил двигатель и погасил фары.

— Да, ты был прав. Я даже не уверен, не заблудились ли мы. Продолжим путь, как только рассветет.

Я взглянул на девушку, сидевшую сзади.

— Как ты? Все нормально?

В ответ она слегка коснулась моей руки.

— Могу ли я теперь спросить, что тебя заставило взять ее с собой? Неужели без этого нельзя было обойтись? — недовольно произнес Ван Хорн.

— Федералы по очереди надругались бы над ней.

— Если не в Гуэрте, так где-нибудь еще с ней все равно это произойдет, — заметил он. — Какой же смысл брать ее с собой?

— По ту сторону гор живут родственники ее матери. Они примут ее и позаботятся о ее судьбе. У племени яаки сильно развиты родственные чувства. Они ее не отвергнут.

С зажженной спичкой в руке Ван Хорн повернулся и с удивлением посмотрел на меня.

— Так ты говоришь, что она яаки?

— Нет, ее мать. А отец принадлежал к очень знатному роду и был одним из крупнейших землевладельцев.

— Сын мой, в этом что-то есть. В ней течет кровь индейцев. Яаки ничем не хуже апачей, поверь мне. В первую же ночь, если ты не угодишь ей в постели, для нее не составит труда взять нож и оскопить тебя.

— Это мои проблемы, не ваши, святой отец.

— Раз уж мы вместе, это касается нас обоих. Как только переедем горы, мы сразу же ее высадим. Понял?

— Там посмотрим.

— Нет. Поступим именно так, — твердо сказал он, а затем, желая прекратить эту тему, произнес: — На рассвете похолодает еще сильнее. Там сзади, у нее под сиденьем, лежат пледы.

Он повернулся к девушке и раздраженно повторил ей то же самое, но уже по-испански. Виктория приподнялась и принялась шарить руками в темноте. Вскоре она протянула мне толстый шерстяной плед.

— Нет, это для тебя, — запротестовал я.

В смехе Ван Хорна я уловил иронию.

— Теперь она присосется к тебе, как пиявка, Киф. Помяни мое слово, — сказал он и, потянув за конец пледа, расправил его, укрыв наши колени. — Там осталось еще два, и она может прекрасно устроиться. Однако я не буду возражать, если тебе захочется погреться под ее пледом.

Думаю, ему очень хотелось задеть мое самолюбие. Но я не стал поддаваться на провокацию и, повернувшись к Виктории, сказал ей:

— Укройся хорошенько и усни. На рассвете тронемся в путь.

Ван Хорн включил освещение приборной доски, отыскал бутылку текилы, которую прихватил с собой из бара, и откупорил ее. Сделав большой глоток, он вздохнул:

— Одному Богу известно, как эта дрянь действует на печень, но только она поможет мне пережить эту ночь. Тебе бы тоже стоило хлебнуть.

Я набрал полный рот текилы и, задержав дыхание, сделал глоток. Алкоголь обжег мне внутренности, и я поспешно вернул бутылку священнику.

— Думаю, старый Тачо сам изготовил ее где-нибудь в задней комнате.

— Охотно верю. В этой проклятой стране готов поверить во что угодно, — сказал Ван Хорн и поежился. — Боже, если можно было бы повернуть время вспять.

— Что-нибудь изменилось бы?

Я услышал, как горлышко бутылки звякнуло о его зубы. Затем раздалось продолжительное бульканье. Наконец, вздохнув, он произнес:

— Да нет. Но эта долгая зловещая ночь у порога в неизвестность, Киф. А мы оба так далеко от дома. Такова наша реальность.

— А какая она?

— Это очень старый вопрос, — смеясь, произнес он. — Поверишь ли, Киф, если скажу, что я четыре года провел в духовной семинарии? И что меня действительно учили богословию?

— Сегодня утром в Бонито вы уже достаточно убедительно это доказали, проводив обреченных в последний путь.

Похоже, этой фразой я разбередил ему старые раны.

Он резко повернулся ко мне:

— Им предстояло умереть, Киф. У них оставались считанные минуты. Они легче приняли смерть, зная, что рядом священник. И не важно, где они теперь.

— Так вы полагаете, что они сейчас в более счастливом месте?

Это был глупый и неуместный для данной ситуации вопрос, на который я получил от священника заслуженный ответ:

— Не умничай, мальчишка.

— Хорошо, не буду. Прошу прощения.

Он сделал еще один глоток из бутылки и протянул ее мне.

— Что вы делаете, когда на вас нет сутаны? — спросил я.

— Скажем, занимаюсь банковскими делами, — ответил он и громко рассмеялся.

Несмотря на большое количество выпитой текилы, его голос звучал удивительно трезво.

— Да, мне нравится этим заниматься. Ты знаешь, когда-то я жил в маленьком городке штата Арканзас. Так вот, там для ношения огнестрельного оружия местной полиции требовалось представить веские доводы, зачем оно вдруг вам потребовалось.

— И что вы им сказали?

— Я сказал, что мне часто приходится перевозить большие суммы денег. Правда, я не уточнил чьих.

— Понятно. Вы — грабитель.

— Да, граблю банки, если угодно. Но поверь, тебе с этим лучше смириться.

— Вот почему вы колесите по всей Мексике, изображая из себя благочестивого священнослужителя?

— Совершенно верно. Пару дней назад в маленьком техасском городке под названием Браунсвилл я в одиночку взял «Нэшнл бэнк». Удивительно, но все почему-то слепо верят священникам и монахиням. За полчаса до закрытия я постучал в дверь, и охранники банка не колеблясь открыли мне.

— Сколько же трупов вы там после себя оставили?

— Трупов? — удивленно переспросил он. — Скажу тебе, я проделал все чисто и гладко. После себя я оставил четверых, лежащих на полу со связанными за спиной руками, и пустой сейф. Только и всего. — Он подался ко мне, словно желая разглядеть мое лицо. — Между прочим, а скольких ты, Киф, отправил на тот свет? Вот вопрос.

Священник был вправе задать мне этот вопрос. Я был уверен, что мой ответ его шокирует.

— Более одного, — сказал я.

— Ты и твои политики всегда так отвечают, даже если у вас есть чем оправдаться. Мы во многом схожи, Киф: ты и я, хотя и отличаемся друг от друга. И я скажу, в чем наша схожесть. Все очень просто — наши души закостенели.

Вероятно, это были самые суровые слова, которые мне пришлось услышать в свой адрес, и скорее всего, потому, что они обнажали истину, которую каждый из нас хотел скрыть.

— Как ты тогда назвал это место? — спросил Ван Хорн. — Последнее, что сотворил Господь на этой земле? Это многое объясняет. Моя старая бабушка всегда говорила, что я кончу так, как этого заслуживаю. Она и мой отец были голландцами. Бабушка приехала в штат Вермонт, когда отец открыл в Алтуне типографию. Для нее религия была всем. Поверь мне, юноша, никто так серьезно не относится к религии, как голландские католики. В духовную семинарию меня отдали по настоянию этой глупой старушенции, которая скончалась через полгода после того, как я закончил обучение. Следом за ней умерла и мать. Для меня Гнев Божий и день Страшного Суда слились воедино. С тех пор я с этим и живу.

Священник некоторое время еще что-то бессвязно бормотал себе под нос, а потом затих. Он не был сильно пьян, но винные пары все же действовали. Начал накрапывать дождь, который становился сильнее и сильнее. Тяжелые капли холодной воды забарабанили по открытой машине. Мы с Ван Хорном, поспешно выскочив из «мерседеса», подняли брезентовый верх. И надо сказать, вовремя, так как буквально через секунду на автомобиль обрушились сплошные потоки воды.

— Боже мой, — промолвил с досадой Ван Хорн, — только этого нам не хватало.

Интересно, понимал ли он в тот момент, с какими проблемами нам теперь придется столкнуться? — думал я. Теперь к утру дорогу развезет, а стремительные потоки воды превратят некогда пересохшие русла речек в непреодолимую для нас преграду.

Далее размышлять о серьезности нашего положения не имело никакого смысла: уж этим-то точно делу не поможешь. Концом пледа я укутал колени от холода и поднял воротник.

А скольких же ты, Киф, отправил на тот свет? Можно ли было заснуть после такого вопроса?

Наступило серое, унылое утро. Дождь все еще лил как из ведра. Наш автомобиль стоял на самом краю русла вздувшейся от бурных потоков реки. Сплошная пена на поверхности воды напоминала цветение вереска, которое можно наблюдать ноябрьским утром у себя на далекой родине. Горы обступали нас гораздо ближе, чем я мог ожидать. Мы развернули карту и наконец определили наше местоположение.

Предстояло преодолеть еще десять — двенадцать миль, прежде чем мы смогли бы попасть на дорогу, ведущую в Нонава-Пасс. Эта дорога, четко обозначенная на карте, проходила в расселине между двумя высокими горами, на вершине одной из которых лежал белый, словно сахар, снег, а другую венчала упирающаяся в небо корона из трех зубцов. Несмотря на дождь, с места нашей стоянки обе горы отлично просматривались.

Ван Хорн нажал на стартер, и двигатель «мерседеса» мгновенно заработал. Машина медленно тронулась с места, с трудом прокладывая себе дорогу. Колея, по которой мы двигались прежде, за ночь была размыта дождевыми потоками.

Было довольно холодно. Виктория, все еще закутанная в оба пледа, вглядывалась в наступившее утро. Как всегда, ее лицо было очень серьезным и опечаленным. Я спросил, хорошо ли она себя чувствует? В ответ девушка кивнула и улыбнулась. Это меня порадовало.

— Где ты так хорошо научился говорить по-испански? — спросил меня Ван Хорн.

— Моя мать родилась в Севилье.

— Неужели? Твой отец, должно быть, много поездил по свету. А я научился испанскому в Хуаресе, когда работал там менеджером в одном маленьком казино. Некоторое время мне пришлось отсидеть в Ливенуорте, тюрьме штата Техас, пока не сбежал оттуда.

— За что посадили?

— Подстрелил парня, который сам пытался меня застрелить. Только у него в суде были друзья, а у меня нет.

Меня поразили изменения, произошедшие в манерах Ван Хорна. Голос его вдруг стал резким и самоуверенным. В нем зазвучали чересчур твердые нотки, будто он усиленно пытался кого-то в чем-то убедить, вот только непонятно кого — меня или себя. Через пару минут мы преодолели небольшой подъем и прямо перед собой внизу увидели конный разъезд федералов.

Они, уже успев спешиться и разбить лагерь, теперь стояли в кружок, видимо в ожидании дальнейших распоряжений старшего по званию. Наша встреча была неожиданной как для нас, так и для них. На тихий звук двигателя, работавшего на малых оборотах, накладывался сильный шум проливного дождя, и поэтому федералы не слышали приближения автомобиля.

Увидев машину, один из кавалеристов что-то неистово крикнул. Резким движением Ван Хорн повернул руль и что было сил нажал на газ. Раздалось несколько одиночных выстрелов, но мы уже мчались вниз по склону через глубокие лужи прямиком к горам.

Федералы кинулись в погоню, исход которой у них, обычно отличных наездников, сомнений не вызывал. Священник, демонстрируя чудеса вождения автомобиля, гнал «мерседес» напропалую. В тех местах, где ему приходилось периодически резко сбрасывать скорость, на земле от колес оставались глубокие отметины.

Около двух сотен ярдов отделяло нас от преследователей, как вдруг Ван Хорн выругался и резко сбросил скорость. На нашем пути возникла небольшая бурлящая речка. Пока на малой скорости мы преодолевали эту преграду, расстояние между нами и федералами сократилось до пятидесяти ярдов, не более. Машина, пробуксовывая, медленно взбиралась на противоположный берег, лежащий у подножия горы с сахарно-белой вершиной.

— Как только выберемся наверх, окажемся на той самой дороге! — крикнул священник. — Они ни за что от нас не отвяжутся. Там, у тебя в ногах, «томпсон». Ну-ка, припугни их.

Подняв с пола заветную дорожную сумку священника, я открыл ее и увидел ручной пулемет, лежащий поверх десятка пачек новеньких банкнотов. Каким бы забавным это открытие ни показалось, мне все же предстояло заняться более важным делом. Просунув дуло пулемета в окно автомобиля, я выпустил поверх голов преследователей длинную очередь. Это немного остудило их пыл, и они уже начали придерживать лошадей. Я вновь попытался открыть огонь, но неожиданно барабанный магазин пулемета заклинило. У ручных пулеметов такой конструкции такое случалось довольно часто.

Всадники уже взбирались вверх по склону, когда мы, наконец перевалив седловину холма, увидели внизу, в пятидесяти ярдах от нас, долгожданную дорогу. Она была в гораздо лучшем состоянии, чем я предполагал. Выехав на нее, автомобиль стал подниматься выше в горы, и я было решил, что мы теперь в безопасности.

Неожиданно Ван Хорн посмотрел на меня и, как-то злобно улыбнувшись, переключил скорость. Дорога, идя на подъем, прижалась к краю горного ущелья. Вновь бросив взгляд вперед, священник неожиданно вскрикнул и нажал на тормоз. Огромный осколок горы, отвалившийся, вероятно, в результате ночного ливня, перегородил нам путь. Дороги, как таковой, уже не существовало.

Ван Хорн дал задний ход и начал разворачиваться, но было слишком поздно. Более десятка федералов, догнав нас на подъеме, со злобными криками окружили машину.

Очередью из своего «энфилда» я смог бы уложить двоих из них, но никак не больше. Силы были слишком неравными, и я, положив автомат на сиденье и высоко подняв руки, вылез из машины.