"Штормовое предупреждение" - читать интересную книгу автора (Хиггинс Джек)

6

Несмотря на то, что пробило лишь две склянки полуденной вахты, в салоне было так темно, что сестра Анджела зажгла лампу. Она сидела за столом, который, как и кресла, был привинчен к полу. Перед ней лежала открытая библия. Лотта сидела напротив с иголкой и ниткой, штопая грубую брезентовую рубаху.

Снаружи завывал ветер и «Дойчланд» тяжело клонилась на левый борт, подолгу возвращаясь в равновесие: ранее это событие вызвало бы заметную тревогу, но не сейчас. Вода капала со ступенек трапа кают-компании и шлепала на пол. Было холодно и сыро, все было влажным, даже одеяло, которым она закутала плечи.

Лотта, при плохом освещении сосредоточенная на своей работе, коротко улыбнулась, как от тайной мысли. Сестра Анджела в последнее время часто видела такую улыбку — и слишком хорошо понимала, что она значит. Казалось, словно девушка ускользает от нее, от всего, что раньше выглядело таким важным, и для чего?

Она осознавала подымающийся изнутри гнев, когда открывались старые раны, но решительно держала его под контролем. Он был бессмысленной эмоцией и ничего не решал.

Она спросила Лотту:

— Эта рубашка господина Рихтера?

Лотта подняла глаза:

— Да, сестра.

До того, как разговор смог продолжиться, на трапе раздался топот и появился боцман с большим бидоном в руке. Он был с непокрытой головой, светлые волосы и борода в бусинках дождя, с желтого плаща стекала вода.

Ставя бидон на пол, он улыбнулся:

— Горячий чай, сестра. Весь камбуз готов к работе.

— Плохая погода, господин Рихтер? — спросила сестра Анджела.

— Просто еще один атлантический шторм, сестра — ответил он. — Ничего особенного для старожила, вроде вас.

Она улыбнулась вопреки себе, было трудно удержаться.

Лотта сказала:

— Ваша рубашка, господин Рихтер, будет готова к вечеру.

— Вы балуете меня, фройляйн. — Судно качнуло и ему пришлось опереться на стол. — Мне лучше вернуться. Погода плохая.

Он поднялся по трапу и Лотта прервала штопку:

— Он никогда не останавливается. Иногда можно подумать, что он единственный мужчина в команде.

— Конечно, он прекрасный моряк — сказала сестра Анджела. Помолчав, она продолжала — И красивый молодой человек. Он много рассказывал вам о себе?

Лотта, покраснев, подняла глаза.

— Я спрашиваю только потому, что сестра Кэт сказала, что заметила вчера вечером, как вы и господин Рихтер долго разговаривали на палубе.

Прежде чем девушка ответила, судно содрогнулось от очередного мощного порыва, свернув с курса. На палубе раздался тревожный крик, дверь в кают-компанию с треском распахнулась и каскадом хлынула вода.

Бергер держал штурвал с двумя помощниками-матросами, «Дойчланд» бороздила бушующую белую пену. Несмотря на их совместные усилия, судно постоянно сдувало с курса на пару румбов в обе стороны.

Штурм и впередсмотрящий Кнорр попытались зарифить носовой парус и весьма намаялись, ибо море постоянно перехлестывало через штормовой козырек, покрывающий люки, снова и снова окатывая их по пояс, так что им пришлось прекратить работу и просто висеть, крепко вцепившись, чтобы их не смыло.

Рихтер, выбежав из кают-компании, захлопнул за собой дверь и принялся продвигаться к трапу квартердека. Гигантская волна, пришедшая с кормы, башней нависла из дождя, словно пытаясь проглотить их. Он крикнул Бергеру, показывая, но волна с силой разбилась о полуют, сбив с ног обоих помощников капитана.

Рихтер вцепился в штормовую оснастку и удержался. Проходящая волна кипела вокруг него, все унося с собой, и на мгновение он поверил, что судно потонет под ее весом.

Медленно «Дойчланд» начала подниматься, вода отступала, и он увидел, что на штормовой оснастке носового паруса остался только Штурм.

Кнорр барахтался в подветренных скупперах, пытаясь подняться на ноги. Рихтер начал двигаться к нему, пока «Дойчланд» продолжала выбираться и здесь накатилась другая большая волна и снова сбила его с ног. Он схватился за край чехла главного люка и крепко вцепился, однако та же волна перенесла через поручни Кнорра. Когда Рихтеру удалось встать на ноги, он заметил в воде желтое пятнышко, но оно быстро исчезло.

Штурм начал двигаться по палубе вдоль штормовых линей. Бергер с двумя помощниками побеждал в схватке с штурвалом. Рихтер заметил, что двери трапа в кают-компанию распахнуты. Он вошел, закрыл их за собой и спустился.

В салоне было по колено воды и все монахини вышли из кают в тревоге и присоединились к сестре Анджеле и Лотте.

— Все в порядке, дамы — успокоил их Рихтер. — Все под контролем, но я настаиваю, чтобы вы вернулись в каюты и привязались к койкам, пока не пройдет шторм.

Возникла некая заминка, но сестра Анджела проворно сказала:

— Господин Рихтер прав. Мы немедленно должны сделать, как он сказал.

Все монахини возвратились в каюты, по колени в воде, подобрав юбки, но Лотта осталась и, подняв руку, потрогала пятно крови на правой щеке Рихтера.

— Вы поранились, господин Рихтер.

— Ничего — ответил он, — только царапина. Пожалуйста, делайте, как я сказал. — Он повернулся к сестре Анджеле — Мы только что потеряли человека. Кнорра. Скажите остальным, когда сочтете нужным. Я не хочу тревожить их без необходимости.

Она перекрестилась:

— Разве ничего нельзя было сделать?

— При таком море? Его просто проглотило.

Судно снова качнуло и он, ругаясь, развернулся, пронесся мимо Лотты и быстро поднялся по трапу. Она потянулась за ним, словно хотела удержать.

— Хельмут — прошептала она.

Ее юбка мокла в воде, плещущей вокруг ног. Она стояла с близким к отчаянью выражением лица:

— Он убьется, я знаю!

Сестра Анджела мягко сказала:

— Он нравится тебе, не правда? Я имею в виду, очень сильно нравится?

— Да, сестра — ответила Лотта тихим голосом.

Сестра Анджела села за стол, стиснув руками край:

— Дитя мое, тебе следует вспомнить, что мы члены ордена, чей обет побуждает нас любить всех ближних наших равным образом. Опасность в том, что любой вид личных отношений умаляет даваемое другим. Мы дали обет служить человечеству, Лотта.

— Я не давала такого обета, сестра.

Сестра Анджела удержалась за стол, когда судно снова качнуло. У нее слегка перехватило дыхание и не только от физического усилия.

— Ты понимаешь, что ты говоришь?

— Да — ответила Лотта с новой твердостью в голосе. — Я больше не уверена в своем призвании.

Сестра Анджела протянув руку крепко сжала ладонь девушки:

— Подумай хорошо, Лотта — настойчиво сказала она. — Отказаться от любви к богу ради…

— …любви к человеку? — спросила Лотта. — Разве нельзя любить обоих?

Сестра Анджела пыталась остаться спокойной, однако горечь разливалась в голосе, как желчь:

— Вещи не всегда таковы, какими мы их видим. Человеческие существа хрупки. Однажды, когда я была гораздо моложе тебя, я полюбила мужчину, отдала ему свое сердце и, боже, помоги мне, отдала ему и свое тело — а взамен… — Ей перехватило горло — А взамен…

Лотта тихо сказала:

— Из-за того, что один мужчина так поступил, разве запятнаны все мужчины? Вы хотите, чтобы я в это поверила, сестра?

— Нет — прошептала сестра Анджела. — Конечно, нет. — Она сжала руку Лотты — Мы достаточно поговорили сегодня. Иди и ложись, как приказал господин Рихтер. Он знает, что для нас лучше.

Лотта поколебалась, но сделала, как было сказано. Дверь в каюту закрылась за нею. Сестра Анджела осталась сидеть за столом, уставившись в пространство отсутствующими глазами.

— Почему, Карл? — прошептала она. — Почему?

Потом, когда горячие слезы застили ей глаза, многолетняя железная дисциплина, как всегда, пришла ей на помощь. Чтобы успокоиться, она глубоко вздохнула, сложила руки и начала молитву за спасение души впередсмотрящего Петера Кнорра, за всех грешников мира, чьи деяния оторвали их от бесконечной благости божией любви.

К вечеру шторм ослабел, однако, дуло еще очень сильно, и высоко над палубой Хельмут Рихтер, Штурм и старший матрос Клют, балансируя на рее, пытались укрепить заново починенный верхний носовой парус. Жестоко-холодный дождь, хлещущий с юго-востока, бил, словно пулями, когда они молотили кулаками по сырому брезенту, ругаясь, когда кровь проступала из разбитых пальцев.

Бергер стоял, наблюдая за людьми наверху, рядом был Отто Прагер в черном клеенчатом плаще и зюйдвестке.

— Мне страшно даже смотреть — сказал консул. — Я бы никогда не научился, даже если плыть в кругосветном путешествии год или больше.

— Это превращает мальчиков в мужчин — ответил Бергер, когда Штурм и другие начали спускаться.

Молодой лейтенант взобрался на квартердек.

— Теперь все паруса наверху, капитан. — Лицо было бледным и вытянутым, воспоминание о Кнорре еще не оставило его.

Бергер сказал:

— Не вини себя, парень. Ничего нельзя было сделать.

— Я почти поймал его — сказал Штурм. — Но он выскользнул из пальцев.

Бергер положил ему руку на плечо:

— Сделай себе кофе.

Штурм спустился по трапу. Бергер посмотрел через поручень и увидел Рихтера, который платком останавливал кровь.

— Сильно? — спросил он.

— Кончик пальца, только и всего.

— Скажи сестре Анджеле. Она полечит.

Когда боцман сошел по лестнице, салон был пуст, если не считать Лотту, сидящую за столом с открытой книгой. На звук шагов по лестнице она подняла глаза и улыбнулась.

— Господин Рихтер?

— Фройляйн, — С недавнего времени по какой-то причине он считал невозможным звать ее сестрой. — Вам следует быть на койке.

Она потянулась к его пораненной руке и начала развязывать платок:

— Что случилось?

— Ничего — ответил он. — Рассадил палец, вот и все. Забивали брезент. Случается все время.

Кончик среднего пальца разошелся до кости:

— Надо что-то сделать.

— Я сама посмотрю — сказала сзади сестра Анджела. — Пожалуйста, вернитесь к вашим молитвам и делу, которое я дала. В свою каюту, — добавила она.

Лотта покраснела, подхватила книгу и быстро вышла. В салоне стало очень тихо, голос ветра снаружи смягчился, стих. Рихтер и сестра Анджела стояли лицом к лицу.

— Я схожу за медицинской сумкой.

Он сел за стол и достал сигарету.

— Вы не против? — спросил он, когда она вернулась.

— Вы курите? О, нисколько, господин Рихтер. Мой отец любил говорить, что у мужчин должны быть пороки. Определенного сорта.

— Вы имеете в виду короткий поводок?

— Разве? — Она исследовала палец. — Надо наложить два шва. Вам лучше смотреть в сторону.

Затягиваясь сигаретой, он смотрел на дверь каюты Лотты, ворча, когда иголка входила в плоть.

— Откуда вы родом, господин Рихтер?

— Вена.

Она удивилась:

— Моряк из Вены? Не знала, что такое бывает. Как это случилось: вы сбежали на море?

— Достаточно странно, но именно так — сказал ей Рихтер. — Мой отец, если вам интересно, был хирургом и готовил подобную карьеру мне.

— А у вас были другие идеи. Вы женаты?

— Нет — просто ответил он.

Игла впилась снова.

— А надо бы. Это лучше для души, господин Рихтер. Теперь я кончила.

— Как странно — сказал он. — Мне всегда казалось, это лучше для тела.

Она сдержалась и принудила себя говорить спокойно:

— Оставьте ее в покое. Свою жизнь он сможет употребить для лучших вещей.

— Разве? Только потому, что это сгодилось для вашей жизни?

Она резко встала, схватила медицинскую сумку и ушла в свою каюту. Рихтер сидел еще несколько мгновений. Когда он встал, щелкнула дверь каюты Лотты.

— Все в порядке, господин Рихтер? — прошептала она.

— Прекрасно — ответил он. — По правде говоря, я никогда не чувствовал себя лучше, фройляйн.

Она снова улыбнулась и исчезла. Рихтер подымался по лестнице через две ступеньки.

Для Паули Герике события закрутились с чрезвычайной быстротой. Предварительный допрос в Фальмуте, во время которого его одежду высушили и вернули. Потом по суше его перевезли в Портсмут, где он попал в руки военно-морской разведки.

Они отнеслись к нему с уважением. Кроме всего, он был редкостной добычей — самый известный командир подлодки, взятый в плен после Кречмера.

Пять часов подряд его посменно допрашивали без малейшего успеха. Герике решительно застрял на личной информации, разрешенной Женевской конвенцией, и более ничего не сообщал.

Сразу после полудня ему сказали, что его переведут Лондон. Он прошел в фургон морской полиции в наручниках под охраной старшины, двух матросов и суб-лейтенанта, все с оружием.

Потому в четыре-тридцать пополудни он был в лагере военнопленных лондонского округа, размещенного в реквизированном особняке в Кенсингтон Пэлис Гарденс. На сей раз обращение не было столь хорошим, в частности со стороны главного старшины лагеря, при появлении взявшего его под свое попечение, массивного человека сорока шести лет по имени Карвер с поломанным носом боксера.

— Будь моя воля, сынок — информировал он Герике, — мне больше всего понравилось бы заполучить тебя на ринг раундов на шесть, и уверяю тебя, ты остался бы на нем до последнего гонга.

— О, не знаю, чиф — спокойно ответил Герике, — кажется, ты лучше бы смотрелся в темном переулке с бутылкой в руках.

На мгновение показалось, что Карвер его ударит, но рядом находились два матроса. Главный старшина, трясясь от ярости, удовлетворился, сорвав с Герике награды.

Комната, куда его, наконец, отвели, была достаточно приятной. Похожая более на студию, чем на кабинет: на стене книжные полки, в камине огонь, и хотя высокое окно загораживали тяжелые решетки, можно было разглядеть сад. Его посадили в кресло возле широкого стола, все еще в наручниках, и он бесстрастно ждал, кто же появится. Два вооруженных матроса стояли по бокам.

Через некоторое время дверь открылась. Человек, прошедший по другую сторону стола, был капитаном первого ранга королевских ВМС с орденом За заслуги и нашивками за первую мировую войну. Герике все воспринимал автоматически: ржаво-седые волосы, бледное аскетичное лицо. Он сильно хромал и тяжело опирался на трость из черного дерева.

Он положил на стол пару скоросшивателей и довольно официально сказал:

— Капитан Герике, мое имя Воан.

— Хотелось бы сказать, что рад познакомиться.

Воан кивнул одному из матросов:

— Теперь можете снять наручники. Подождите снаружи.

Он подождал, пока они выполнят приказ, и сел лишь тогда, когда за ними закрылась дверь. Герике потер затекшие запястья:

— Благодарю. Они начинали становиться неприятными.

— Сигарету? — Воан через стол пододвинул пачку. — Ваш английский в самом деле совершенен, потому что вы прожили здесь пару лет, не так ли? — Он открыл один из скоросшивателей и достал из кармана пару старомодных очков — С двадцать шестого по двадцать восьмой. Холл. Вы посещали там гимназию.

— Похоже, вы знаете.

— Конечно, капитан — ответил Воан тем же тихим, нейтральным голосом. — О вас — все. Кстати, блестящий послужной список. Поздравляю.

Герике подавил желание рассмеяться:

— Спасибо.

— Не только Рыцарский Крест, но и Дубовые листья к нему. Редкостное отличие.

— Было.

— Почему вы так говорите?

Герике расстегнул кожаную куртку, показать, что награды нет:

— Военный трофей.

В первый раз Воан выказал эмоции. На правой щеке задергался крошечный мускул:

— У вас отняли награды?

— Да.

— Здесь? Будьте добры, скажите мне когда и кто?

— Главный старшина из приемного блока — сказал Герике и коварно добавил: — мне казалось, это нормальный ход вещей.

— Пока я здесь командую, нет, уверяю вас, капитан. — Лицо Воана побледнело, рот сжался, он поднял трубку телефона на столе — Живо пришлите в кабинет двадцать два главного старшину Карвера.

Он поднялся на ноги и подошел к окну, тяжело ступая и опираясь на трость. В дверь постучали и вошел Карвер.

— Вызывали, сэр?

Воан сказал, не оборачиваясь:

— Карвер, я знаю, что у вас находятся некоторые награды, принадлежащие этому офицеру.

— Сэр? — Карвер начал багроветь.

Воан повернулся, посмотреть ему в лицо:

— Черт побери, положите их на стол. Немедленно!

Карвер торопливо достал Рыцарский Крест, Железный Крест первой степени, нашивки за ранение и положил на стол.

— Это все? — Воан спросил Герике.

Герике кивнул. Воан резко сказал Карверу:

— Я разберусь с вами позднее. Убирайтесь.

Когда дверь за Карвером закрылась, Герике собрал награды и положил в карман.

Воан сел, достал сигарету из пачки на столе и снова изучил в дело:

— Как я говорил, прекрасный послужной список. Посмотрим дальше. После возвращения с Дальнего Востока, вы вошли в Десятую флотилию в Бресте, не так ли?

— Я сказал вам, кто я, и это все, что от меня требуется. Извините, капитан Воан, мне нечего больше сказать.

— Хорошо — сказал Воан, — вы вынуждаете меня стать неприятным. Вы действительно не оставляете мне другого выбора.

— Что ж, несите резиновые шланги. Но это ничего не изменит.

Воан поморщился:

— Вы не в гестапо. Мы не действуем подобным образом.

— Тогда я с большим нетерпением хотел бы услышать ваши предложения — заверил его Герике.

Воан открыл второй скоросшиватель:

— Пятого апреля тысяча девятьсот сорок второго года в американских водах вблизи Род Айленда вы потопили нефтяной танкер по имени «Сан Кристобаль».

— Совершенно верно.

— Вы осведомлены, конечно, что это было испанское судно, зарегистрированное в Бильбао, и что торпедировать и затопить его — значило войти в противоречие с законами войны?

— Я другого мнения.

— Суть дела в том, что наши американские друзья хотят призвать вас к ответу. Из вежливости мы информировали американскую военно-морскую разведку о вашем пленении. Через два часа они предъявили официальное требование арестовать вас. Как я слышал, они собираются отправить вас в Штаты для суда.

Герике засмеялся:

— Какая чепуха! «Сан Кристобаль» чартерным рейсом перевозил нефть для американского военного департамента.

— Здесь не упоминается об этом факте.

— Странно — вся остальная информация кажется весьма аккуратной.

Воан пожал плечами:

— Американцы требуют вас, Герике, вот в чем дело, и если они станут судить вас, то последствия могут быть в высшей степени неприятными.

— Но вы могли бы предохранить меня от всего этого?

— Если вы пожелаете сотрудничать.

Герике вздохнул:

— Извините, но вы действительно тратите со мной время.

Воан спокойно кивнул, положил скоросшиватели под мышку, поднялся и безмолвно похромал прочь.

Оставшись один, Герике, подчиняясь внезапному импульсу, прицепил к кителю Железный Крест и нашивки за ранение и повесил на шею Рыцарский Крест. Потом подошел к окну и выглянул сквозь решетку. Сад окружала высокая стена, он сильно зарос. Дождь с ветвей большого бука капал в чащу рододендронов. Вид был меланхоличный.

Дверь позади открылась и вошел Карвер, за которым следовал рядовой с накрытым подносом.

— Поставь там, парень — приказал Карвер и обратился к Герике: — Не хотите ли поесть, капитан?

Рядовой удалился и Герике подошел к столу. Карвер наклонился и схватил его за ворот. Глаза холодно блеснули.

— Я достану тебя, немецкий ублюдок, клянусь — прошипел он. Он толкнул Герике в кресло Воана и торопливо вышел из комнаты.

Вскоре после семи часов того же вечера Джанет и Харри Джего подъехали на такси к дому на Кенсингтон Пэлис Гарденс. Они поднялись по ступенькам к входной двери, охраняемой двумя часовыми, и прошли в вестибюль, где за козловым столом сидел сержант армейского разведкорпуса.

Джего предъявил документы:

— Лейтенант Джего. Доложите обо мне капитану Воану.

— О да, сэр, он ждет вас. Сейчас вас проведут наверх.

Сержант нажал кнопку звонка и Джего сказал:

— О'кей, если леди подождет меня здесь?

— Почему бы и нет, сэр.

Джего повернулся к Джанет:

— Извини. Какого дьявола я должен прежде всего отрапортоваться капитану королевских ВМС, только бог знает. Будем надеяться, что это не затянется. Потом мы направимся прямо в театр.

Она похлопала его по щеке:

— И как могла наша могучая машина войны катиться без тебя?

Прежде чем Джего придумал подходящий ответ, появился молодой капрал, чтобы провести его к Воану. Джанет уселась в кресло у окна, положив ногу на ногу в такой манере, которая восхитила сержанта разведки за столом.

— Не слишком плохой день сегодня, мисс — отважился он, — три в Хэкни, два по дороге в Поппер и один в Годерс Грин.

— Что же хорошего? — спросила она.

Летающие снаряды Фау-1 были достаточно страшны, скрипучий рев их двигателей усиливался при приближении, но по крайней мере вы знали, что они идут. Напротив, ракеты Фау-2 предупреждений не давали: сверхзвуковой удар, грохот взрыва и полной опустошение.

Дверь в дальнем конце холла открылась и два вооруженных матроса ввели Герике. Руки были скованы спереди, но он выглядел поразительно в белой морской фуражке с Железным Крестом на кителе и Рыцарским Крестом на шее.

Он не показал вида, что заметил Джанет и наполовину повернул голову, смеясь над тем, что сказал один из охранников, Они поднялись по ступенькам и исчезли.

Сержант за столом сказал:

— Пленный джерри, мисс. Морской офицер. Через нас прошли многие из них.

— О, понимаю.

Она встала, пересекла вестибюль и остановилась под портиком крыльца. Высоко в темном небе раздавалось характерное стаккато и она подняла глаза, чтобы увидеть Фау-1, проходящий по небу, короткая струя пламени выбивалась из хвоста.

— Хотел бы я знать, где упадет этот ублюдок — сказал позади часовой.

Смерть и разрушение. Она только что видела одного из ответственных за это. Враг. С начала войны она еще не была так близко к немцу. На мгновение она снова представила Герике, со смехом подымающегося по ступенькам между охранников, и почувствовала гнев.

Джего появился сзади и взял ее под руку:

— О'кей, пошли отсюда.

Они сошли по ступенькам и повернули на тротуар:

— И зачем?

— Ну, не вижу причины не говорить тебе. Британцы прошлой ночью выловили капитана немецкой подлодки, одного из настоящих асов. Парень по имени Пауль Герике. Сюда его привезли для допроса. Похоже, передадут нам. Завтра вечером его отсылают в Глазго ночным экспрессом. Передадут нашим и отправят на конвое в Штаты через три-четыре дня.

— А при чем тут ты?

— Ну, у него британская охрана, но какой-то светлый ум в штаб-квартире флота вспомнил, что я возвращаюсь этим поездом и решил, что будет прекрасно, если я стану приглядывать за нашими интересами.

— Ты видел его?

— Только что.

— Среднего роста, бледное лицо, темные глаза, Железный Крест на кителе?

— Это наш парень.

— Он смеялся, поднимаясь по ступенькам — сказала она. Они проходили мимо ряда полуразрушенных домов. — Он смеялся. Он и ему подобные довели до этого.

— Мне говорили, что Берлин сейчас выгладит гораздо горячее.

Она взяла его под руку:

— Ты слишком добр для этой жизни, Харри Джего. Кстати, я еще не успела сказать, но полковник Брисингем сегодня вернулся в госпиталь с моими проездными документами на завтрашний ночной поезд.

Джего засветился от радости:

— Это значит, мы сможем быть вместе весь путь до Маллейга.

— Я так не уверена — сказала она. — На самом деле мне устроили спальное купе. Отдельное.

— Что? — изумленно спросил Джего. — Знаешь, кто в таких ездит в наши дни?

— Да — сказала она. — Эйзенхауэр.

Джего засмеялся. Дождь усилился и они побежали на перекресток, где она укрылась под деревом, а он пытался свистнуть кебу.

И все время ей почему-то представлялось смеющееся лицо Герике, подымающегося по ступенькам.

Пробили семь склянок первой вахты. Сидя в каюте за столом с сигарой в зубах Эрих Бергер приостановился послушать и вернулся к журналу. Скрип пера звучал в тишине неестественно громко.

В дверь постучали и со шквалом дождя вошел Штурм. На нем был черный клеенчатый плащ и зюйдвестка, капли воды сверкали в свете керосиновой лампы.

— Ну, господин Штурм? — спросил Бергер.

Штурм козырнул:

— Только что сделал обход, капитан. Все крепко и прекрасно. За штурвалам Клют и Вебер. Идем на норд-вест-вест по моей оценке на десяти узлах.

— На полных парусах?

— Стоят все, что можно поставить.

— Погода?

— Ветер пять баллов с сильным дождем, удивительно теплым.

— Прекрасно.

Бергер шагнул к шкафу, достал бутылку рома и два бокала.

— Как долго вы работали вчера на радио?

Штурм с благодарностью принял бокал:

— Ровно полтора часа.

— Как батареи?

— Не слишком хорошо, капитан, однако они и раньше были такими же. Какие нашлись. Господин Прагер смог быстро достать только такие, я знаю. Но… — он сделал паузу. — Вы хотите, чтобы я перестал слушать, капитан?

— Нет, не надо. Британские и американские прогнозы погоды очень полезны, военные новости тоже. Но когда мы будем ближе к дому и захотим передать, что нуждаемся в буксире, я хочу быть уверенным, что у нас есть достаточный резерв.

— Сколько слушать сегодня?

— Полчаса — сказал Бергер. — Когда закончите вахту. Я думаю, этого должно быть достаточно.

— Очень хорошо, капитан. — Штурм с неохотой осушил остаток рома. — Извините, мне надо вернуться на квартердек.

Он повернулся и протянул руку к двери и вдруг снаружи раздался крик женщины.

Внизу было жарко и очень душно. Для Лотты путешествие казалось бесконечным. Из ниоткуда в никуда. Снизу раздавался тихий, но постоянный храп. Сестра Анджела без всяких объяснений перевела в ее каюту сестру Эльзу.

Лотта лежала на верхней койке, над ее лицом не более чем в двух футах находилась палуба, было жарко и неудобно, несмотря на то, что на ней была надета только льняная ночная рубашка. Она думала о Хельмуте Рихтере, сосредотачиваясь с почти пугающей интенсивностью, пытаясь в воображении вызвать его из тьмы — медленную улыбку, нестриженые светлые волосы и бороду. Лотта была тихой, сосредоточенной в себе девушкой. Большая часть ее жизни была совершенно замкнута — вначале по требованиям жестко ортодоксальной католической семьи, потом самодисциплиной и воспитанием сиделки. А потом Орденом Сестер Милосердия. Не требовалось ничего, кроме Бога.

Она научилась жить в себе. Но Рихтер — Рихтер был чем-то иным, совершенно новым переживанием. Когда она думала о нем, то непроизвольно улыбалась.

Тело было влажным от пота. В каюте стало невозможным оставаться даже минуту. Ей хотелось дышать — чистым соленым воздухом. Она мягко спустилась на пол, потянулась за капюшоном и выскользнула наружу.

Далеко на горизонте мерцали молнии, придвигаясь ближе. Новым была жутковатая фосфоресценция, судно стало средоточием света и тьмы, теплый дождь оседал на палубу серебристым туманом.

Клют стоял за штурвалом, предельно радуясь мгновениям, когда «Дойчланд» на всех парусах летела сквозь ночь. Позади него на перила склонился Вебер, потягивая трубку. Никто на заметил, как Лотта появилась из кают-компании.

Но Херберт Вальц, заваривая себе кофе на камбузе, увидел ее. Девушка держалась в тени у поручней левого борта и остановилась у средних вантов, подняв голову, чтобы ощутить дождь.

Она отошла от поручней и когда проходила мимо входа в камбуз, Вальц выскочил и схватил ее за талию.

Лотта не поняла, что произошло. От неожиданности и страха она закричала — испустив пронзительный вопль ужаса, ясно прозвучавший сквозь дождь и ветер.

Хельмут Рихтер, дремавший в одном из гамаков, повешенных в коридоре для дополнительных членов команды, мгновенно проснулся, выбежал по трапу и оказался на палубе до того, как Бергер и Штурм появились из капитанской каюты.

Лотта пошатываясь бежала по палубе, потеряла равновесие от качки и упала к ногам Рихтера. Когда он поднял ее, капюшон спал с ее плеч.

Из кают-компании появилась сестра Анджела.

— Лотта! — позвала она.

Рихтер отстранил девушку, сделал шаг и остановился, ожидая, пока Вальц нерешительно вышел из камбуза.

— Вальц — тихо произнес Рихтер.

Он стоял, расставив босые ноги, одетый лишь в морские брезентовые брюки. От приблизившегося шторма над головой мерцали молнии. На каждом конце мачты горели огни святого Эльма и все судно словно пылало сверхъестественным неярким пламенем.

— Рихтер! — крикнул Бергер.

Боцман, не слушая, двинулся вперед. Перепуганный Вальц вцепился в линь и начал взбираться на фок-мачту. Рихтер последовал за ним, аккуратно выбирая путь, словно имел в запасе все время мира.

Вальц взбирался с невероятной скоростью. Добравшись до нижней реи, он остановился взглянуть вниз, потом выхватил с пояса нож и перерезал линь. Лотта вскрикнула. У собравшихся членов команды вырвался внезапный вздох, потом все задержали дыхание и наступила полная тишина.

Линь оторвался, но Рихтер дотянулся до ближайшего каната и качнувшись на нем, перелетел на вантовый линь с искусством акробата на трапеции.

Он немного повисел на нем перед тем, как начать подыматься снова. Вальц, держась за рею, ждал его, свесившись вниз, чтобы располосовать руку боцмана ножом. Рихтер уклонился от взмаха, но Вальцу удалось зацепить его лицо.

Рихтер на несколько футов соскользнул вниз по линю, потом остановился, вращаясь на веревке. Лотта, прижав кулаки ко рту, смотрела вверх. Штурм шагнул вперед.

Бергер схватил его за руку:

— Оставь их! — сказал он тихим голосом.

— Ради бога, капитан Бергер — сказала сестра Анджела, — сделайте что-нибудь.

— Что вы ожидаете, сестра? — спросил Бергер, не на миг не отрывая взгляда от сцены наверху.

Это было чрезвычайное зрелище, с широкими полосами молний, взрывающимися от одного горизонта до другого, со странными шарами огней святого Эльма, пульсирующих на вершине каждой мачты, с жуткой фосфоресценцией электрических разрядов, текущих по каждому канату и по каждой веревке, с полной ясностью выхватывающих из тьмы Вальца и Рихтера.

Невероятным усилием боцман на руках подымался по линю, потом схватился за рею нижнего топового паруса и через мгновение твердо стоял на веревках оснастки.

Вальц повернулся и снова начал подыматься, карабкаясь к рее верхнего топового паруса. Вспышки молний слепящим мгновенным блеском словно впечатывали сцены в глаза стоящих на палубе, но в промежутках были короткие интервалы полной тьмы, поэтому действие продвигалось вперед рывками, кадр за кадром, как будто они смотрели в глазок старомодной машины с движущимися картинками.

Когда Вальц добрался до реи, боцман перегнулся в сторону, перешел на дальний конец реи и начал медленно подыматься по веревкам оснастки. Вальц повернулся и пошел к другому концу реи.

Рихтер был теперь очень близко. Он висел не более чем в трех футах от Вальца, вслепую ударявшего ножом. Кончик ножа зацепил правую щеку боцмана. Тот неумолимо продвигался вперед и Вальц испустил крик отчаянья.

Он схватился за скрепы главного верхнего топового паруса и в бешенстве перерезал их ножом. Линь распался и рея, свободная от ограничений, стала беспорядочно болтаться взад-вперед, парус захлопал на ветру.

Рихтера должно было сбросить в пустоту, но ему удалось вскарабкаться на нижнюю рею топ-галланта.

Вальц бессмысленно метался взад и вперед. Неожиданно «Дойчланд» качнуло и его почти сбросило с реи, он ухитрился спастись, только зацепившись рукой за оснастку.

Рихтер двигался позади галланта между качаниями судна. Он сделал паузу и внимательно наблюдал, выбирая момент, в то время как Вальц на другом конце болтался высоко над морем.

Судно накренилось, Вальца быстро качнуло и он повис на одной руку, бешено размахивая ножом. Рихтер, держась руками за веревку, обеими ногами ударил его в лицо. Вальц закричал и сорвался с реи в пространство.

Он вошел в воду на некотором расстоянии от поручней правого борта. Рука замахала в безмолвном призыве, но, несмотря на бешено полощущийся парус, «Дойчланд» все еще делала десять узлов, и он исчез, став одним из многих, взятых ночью и морем.

— Спустить паруса, господин Штурм. Двойной джибс. Подтяните топовый и галлант, потом за работу: устраните повреждения. Я хочу снова начать движение через час — приказал Бергер.

— Это все, что вы можете сказать? — Голос сестры Анджелы был тихим и напряженным. — Человек погиб.

— Об этом будет записано в журнале — бесстрастно ответил Бергер.

Рихтер спрыгнул на палубу и Лотта побежала к нему с простертыми руками. В трех-четырех шагах от него она пошатнулась в полуобмороке. Рихтер быстро подхватил ее. Несколько мгновений он смотрел на нее, кровь сочилась из рассеченной щеки, потом пошел в кают-компанию.

Столпившиеся внизу лестницы монахини быстро расступились, давая дорогу. Сестра Кэт спросила:

— Все в порядке, господин Рихтер?

Рихтер не ответил. Он прошел через салон в каюту Лотты и положил ее на нижнюю койку. Он потянулся к простыне, чтобы укрыть девушку, ее веки затрепетали.

Секунду она слепо смотрела в пространство, потом узнала его:

— Господин Рихтер?

— Все в порядке — сказал Рихтер.

Он сделал движение, поворачиваясь, возникла легкая паника.

— Не покидай меня.

Он взял ее за руку и склонился возле койки, гладя ее лоб, словно успокаивая ребенка:

— Никогда больше. Теперь спи.

Она закрыла глаза, лицо успокоилось. Через некоторое время дыхание стало медленнее и регулярнее, ее руки расслабились.

Он встал на ноги и повернувшись увидел монахинь, в тусклом свете глядевших в дверь с одинаковым выражением изумления на лицах. Сестра Анджела стояла в ногах постели сложив руки, бледная и спокойная. Подавив эмоции, совершенно спокойно он подождал, что она скажет, и как всегда она его удивила.

— Я думаю, теперь вам лучше пойти со мной, господин Рихтер — мягко сказала она. — Исходя из положения вещей, я должна сказать, что вам следует наложить еще один-два шва.

В сером свете рассвета далеко к северо-востоку U-235 поднялась на поверхность у буя встречи в миле от Бергена. Она представляла собой чрезвычайное зрелище, ибо вместо носа был лишь зазубренный пенек скрученного заржавевшего металла. Посреди пролива обнаружилось, что восемь метров полубака смято на один бок. Фримель сообразил, что освободиться от поврежденного куска металла можно, если попеременно менять скорость с полной вперед на полный назад.

Однако, остаток пути представлял настоящий кошмар. Он не смыкал глаз тридцать шесть часов и когда последовал за Энгелем по трапу на мостик, это в самом деле было весьма медленно.

Эскорт из двух вооруженных траулеров спешил встретить их, мигая сигнальными фонарями. Энгель рассмотрел их в бинокль, потом повернулся. Лицо его было серым, глаза потемнели, стали безжизненными. Повязка на лбу не улучшала общего впечатления.

— Мы дошли, господин адмирал?

— Похоже на то.

Сзади них по трапу быстро вбежал матрос и передал листочек:

— Сообщение, капитан.

Он вручил его Фримелю, но тот покачал головой:

— Ты прочитай — сказал он Энгелю.

— Прекрасная работа, Отто. Дениц, главнокомандующий Кригсмарине — прочитал Энгель тихим голосом. — Это все.

— Прекрасная работа — резко засмеялся Фримель. — В самом деле, прекрасная работа.

Возник очередной шквал активности, когда миноносцы прошли мимо них на позиции, матросы с бортов приветствовали медленно ползущую U-235.

Откуда-то снизу раздался крик, заглушенные вопли радости, по железному трапу затопали ноги и на мостик пулей вылетел Хайни Рот с очередным листочком в руке. Он был бледен от восторга.

— Ради бога, что там такое? — спросил Фримель.

— Еще сообщение, господин адмирал. Просто говориться: «Информация абвера. В лондонскую тюрьму Кейдж девятнадцатого доставлен Герике.»

Он отвернулся и тяжело склонился на поручни, совершенно не владея собой. Фримель из нагрудного кармана достал смятую пачку сигарет. Там еще оставалась одна, которую он аккуратно вставил в мундштук. Хайни дрожащей рукой дал ему прикурить.

Фримель глубоко затянулся, потом вздохнул:

— Последняя из вшивого французского сорняка, но за всю свою жизнь я не курил сигареты слаще.