Глава 20. Линья

Вернемся на месяц пораньше и перенесемся в город Линью. Этот славный своей историей, культурой, купцами и мастерами город, Венеция старкских земель, долгое время был независимой республикой и почти сохранил свой статус в старкской империи. Потеряв лет двадцать назад имперский статус (практически по своей собственной недальновидности; но, конечно, горожане обвиняли во всем короля Старквайи), город не потерял своего богатства. Половина внешней торговли королевства Старквайи шла через него, да и во внутренней он занимал долю большую, чем даже столичный Зоор. В Старквайе было три очень богатых города: Линья, Зоор и раза в два победнее их Карлинор. Во время рокоша Карлинор стал богатеть, так как значительная часть торговли переориентировалась на него, да принц Клингор еще и проделал остроумный ход, значительно снизив пошлины на торговлю королевства Тромы, которая после этого тоже в значительной степени переориентировалась на Карлинор.

Все это было ударами по богатствам Линьи (правда, и Зоора также). В городе накапливалось недовольство. И уже за месяц перед сдачей города в большом секрете собрался Малый тайный сенат.

Сенат города по традиции состоял из трехсот отцов-сенаторов. Они выбирали из своей среды шестьдесят самых мудрых и почтенных, а те жребием тайно отбирали тридцать, составлявших Малый тайный сенат. Когда число членов Малого тайного сената падало до пятнадцати, назначались новые выборы. Даже если бы король был в Линье, сенат предпочел бы по какой-то формальной причине отложить выборы этого важнейшего охранительного учреждения республики, чем дозволить вмешательство короля.

Члены Тайного сената обсуждали положение города. После того, как Клингор обосновался рядом с Линьей, торговля резко упала. Смена военачальника ничего не изменила. И сенатор Абростуг, сын Иркултода, из древнего коренного линьинского рода Иктаф (имевший, впрочем, и старкское имя Ар Иситовар), вдруг сказал:

— А ведь принц Крангор несколько лет прожил в городе, учась у почтенного Суктраккита. И потом он все время навещал наш город.

Члены Малого Сената переглянулись. Принца привлекали в город не только воспоминания отрочества, не только его Учитель, но и дочь почтенного Абростуга Ариньисса Иситовар. Отец не поощрял их встречи, поскольку принц не смог бы жениться на девушке из-за того, что браками семьи короля распоряжался король (вернее, фактически канцлер), который не потерпел бы неравнородного брака. А делать дочь гетерой отец не хотел, тем более что Высокородной она уже не смогла бы стать.

— Сколько я знаю, он не женат, а помолвку, продиктованную канцлером, конечно же, немедленно расторг после начала рокоша, — сказал Ис Артинор.

Тут остальные члены Тайного Сената возбужденно загомонили. Формальности в процедурах этого тайного сборища было очень мало, двадцать один остававшихся в живых членов Малого Сената не нуждались в таком регулировании. В итоге было принято принципиальное решение: сдать город принцу Крангору, предложить его кандидатуру народу для избрания консулом, а затем при помощи принца-консула восстановить имперский статус, а то и независимость, Линьи.

Вернувшись домой, Абростуг сказал жене Брунхильде (Буриссе по-старкски):

— Дорогая, даже на встречах Тайного Сената уже говорят по-старкски! Наш город теряет свою культуру. Как хорошо, что хоть в нашем доме наш древний язык сохраняется.

— Да. Вот и сейчас, пока тебя не было, заходил Суктраккит, очередной раз вернувшийся от принца Крангора, и передал, что Крангор просит в следующий раз отпустить с ним нашу Адель. Он хочет, чтобы Адель помогла ему усовершенствоваться в линьинском языке.

На древнем линьинском имя Ариньиссы — Адель.

— Ишь какой! Захотел словарь с длинными волосами… Отпустить, что ли, к нему Ирлин, может, она его умает до полусмерти? — вскипел отец. — Ну ладно, Учитель воинских искусств полководца — личность почитаемая, да и сам он таков, что связываться с ним не захочешь. Но отпустить в военный лагерь дочь, как какую-то гетеру!

— А если он на ней жениться хочет, что же здесь плохого? — вкрадчиво заметила жена.

— Ну и дурак же я! Теперь я понимаю, почему на заседании так ехидно смотрели в мою сторону! Я же сам сказал, расхваливая принца, что он не женат и, поскольку находится в состоянии рокоша, свободен от всяких династических обязательств! И что он любит нашу культуру!

— Мой дорогой и мудрый муж! Ты порою слишком строг, а я потихоньку поощряла нашу дочь смотреть в сторону принца. Ведь даже если бы не было рокоша и он женился бы на какой-то династической дуре, то, после выхода замуж Адели, какой великолепный кавалер был бы для нее и какая выгодная ситуация для нашей семьи!

— Ты у меня мудрая, моя женушка! — сказал размякший сенатор.

Немного подумав, сенатор добавил.

— Конечно же, принц благородный сеньор, и никогда не допустил бы ничего лишнего по отношению к дочери, но у него же есть прихлебатели, которые могут, желая угодить принцу, нечаянно опозорить нашу дочь.

— Муженек, ты абсолютно прав. Но стоит немножко уточнить. Не опозорить, а поставить принца в такое положение, когда он, как человек чести и как тот, кто очень сильно симпатизирует нашей добродетельной Адели, должен будет немедленно жениться на ней. Однако лучше, если он примет такое решение по собственной воле, а не по воле обстоятельств, — со вздохом добавила жена.

— Ты права, женушка. Так что я отправлю ему вежливейший отказ с намеком. Как ты смотришь на такую формулировку:

"Благородный принц Крангор! Когда твое высочество соизволит быть в Линье, мы всегда будем рады видеть тебя у себя дома. Я, моя жена и наша дочь Ариньисса примем тебя как гостя нашего города и как нашего желанного гостя. А если у тебя будет свой двор здесь, мы с удовольствием будем отпускать Ариньиссу быть при твоем дворе, до тех пор, пока это не будет затрагивать ее и твоей, принц, чести."

— Прекрасно, мой мудрейший муж! Годы заседаний в Сенате отточили твой язык и твой ум! — и жена ласково поцеловала мужа, а тот свою мудрую и ненаглядную хозяйку дома.

Сенатор даже не заметил, что выболтал практически все содержание сверхсекретного обсуждения на Малом Совете. Не будь его жена действительно мудрая, это бы разнеслось по всему городу, назначенный канцлером консул всполошился бы, и некоторым сенаторам можно было бы даже потерять голову, а уж свободу и значительную часть имущества — наверняка.

Принц Крангор, получив через своего Учителя Суктраккита такое устное послание сенатора, призадумался. Он понял, что кое-кто в Линье не прочь видеть его в городе, и что сенатор среди таких. Так что задача взять Линью уже не представлялась столь невыполнимой. И он еще понял, что его личная задача, связанная с девушкой Ариньиссой, которую он никак не мог забыть, вполне решаема. Осталось только решить обе эти задачи наилучшим образом. Пока что о женитьбе принц и не думал, у знатного и благородного человека есть масса других способов добиться благосклонности девушки. А вот о городе он думал все больше и больше, тем более, что ему всегда нравилась Линья, в отличие от скучного Зоора.

Брунхильда вовсю занялась Аделью, попросив мужа пока что не вмешиваться, за исключением мимолетных благожелательных упоминаний о принце. Она стала расспрашивать дочь о том, как та, будучи еще двенадцатилетней девочкой, обучала принца линьинскому языку. Оказалось (но, впрочем, Брунхильда вычислила это уже давно), что принц полушутя-полусерьезно ухаживал за Аделью уже тогда. У Адели хранились его невинные подарочки, и мать постепенно пробудила в ней воспоминания о таком остроумном и обходительном принце. Все, что рассказывала дочь, мать поворачивала в такую сторону, что принц выглядел героем и сказочным принцем. Так что уже через несколько дней Адель чудом поймали, когда та пыталась сбежать из города.

Выяснилось, что наслушавшись героических баллад и начитавшись историй о женщинах и девушках-героинях, она вознамерилась прийти к принцу и своим очарованием заставить его снять осаду с родимого города. На вопрос матери, понимает ли она, что для этого скорее всего пришлось бы стать любовницей принца, дочь серьезно ответила, что, конечно, понимает. Но принц настолько милый и выдающийся, что такая жертва ради родного города была бы ей сладка втройне. Видимо, мать слишком быстро преуспела в том, чтобы разбудить у дочери чувство заочной влюбленности. Ей пришлось усилить надзор за дочкой и она стала думать, как, не выдавая тайных планов, показать Адели, что брак вполне реален. Но страшные события прервали этот процесс.

В этом мире способ борьбы с эпидемиями резко различался, если болезнь была не опасна для потомства (в первую очередь) и не очень смертоносна, и если болезнь не удовлетворяла этим критериям безвредности. В первом случае карантин, конечно, был. Больных лечили и, в общем, обходились с ними близко к тому, как в нашем мире. Во втором все было организовано намного более безжалостно и жестко, зато крайне эффективно.

Если начиналась эпидемия вредоносной болезни, устанавливался жесточайший карантин, а больных просто уничтожали на месте, за исключением тех, кого необходимо было постараться всеми силами сохранить, либо для кого семья оплачивала строгую изоляцию и лечение. Если семья пыталась скрыть больного, уничтожалась вся семья. Дурная венерическая болезнь, от которой покончил с собой Эстайор, признавалась вредоносной и эпидемической. Вредоносность была связана с ее побочными последствиями для потомства (видимо, это было что-то типа земного сифилиса). Правда, карантин в этом случае был менее строгим, и больных перед уничтожением расспрашивали, с кем они имели сношения, поскольку простой контакт с ними считался безвредным. Но даже тех, кого лечили, лишали возможности иметь детей.

Эту болезнь успели занести в Линью, и началась чистка в публичных домах, в тавернах, среди портовых шлюх, да и светских людей все это затронуло серьезно. Сам Суктраккит покончил с собой, ухитрившись по пьянке подхватить болезнь.

Такие события в городе вызвали сильное брожение в народе. Как всегда бывает в подобных случаях, валили и на больную голову, и на здоровую. Наместник-консул не осмеливался выходить из дома без сильной охраны. Словом, народ был подготовлен к смене власти.

В этой обстановке инициаторы переворота, среди которых был член Совета Трех и Совета Семи, склонили эти тайные советы к тому, чтобы объявить консула низложенным. Было проведено тайное заседание Сената, которое приняло то же решение. А затем принца впустили в город через потайную дверь, под прикрытием организованного им штурма одних из ворот. Консул-наместник был объявлен низложенным (специально для этого собрали народное собрание). Даже гарнизон его не поддержал, и флот перешел на сторону восставших. Когда консул попытался заявлять, что он не признает решения Сената и Народа, старейший из сенаторов поднялся на трибуну и задал три вопроса.

— Налагает ли кто-то из преторов вето на решение народа?

— Налагает ли кто-то из трибунов вето?

— Налагает ли кто-то свое жизненное вето?

— Ну что же, вето нет. Бывший консул, отдавай знаки отличия, иначе у тебя их отберут насильно и ликторы выгонят тебя из города палками.

После этого королевский наместник бесславно удалился.

Через неделю после взятия Линьи, когда эпидемия была официально объявлена законченной, состоялись выборы нового консула. Вначале народ выбрал открытым голосованием двенадцать выборщиков. Затем из них по жребию отобрали восемь. Эти восемь удалились в зал совещания и выбрали двенадцать новых выборщиков. Из них по жребию отобрали семь. Этих семь заперли в малом зале совещания, выдав каждому из них по хлебу, кувшину вина и кувшину воды. Они не имели права выходить, пока не придут к единогласному решению о кандидатуре консула. Приев хлеб и выпив вино, они рекомендовали консулом принца Крангора. Народ утвердил их решение. После этого выборщики образовали Совет Семи, следящий за консулом, чтобы тот не скатился в деспотию, и выбрали десять кандидатов, из которых тайным жребием был отобран Совет Трех, высший наблюдательный орган республики. Далее Сенат и Народ по рекомендации Малого Сената, Совета Семи и Совета Трех (от лица которого выступал секретарь, чтобы не рассекречивать его членов), приняли решение предоставить консульские полномочия принцу Крангору пожизненно, но лишив его права рекомендации преемника.

После торжественного вступления в должность нового консула состоялся большой государственный пир. По обычаю, на этом пиру танцевали только знатные особы, и он имел значение еще и ярмарки невест, одного из тех редких мест, где можно было невесте и жениху объявить о своем будущем браке по своему выбору, а не по выбору их семей.

Первый танец был для девушек из знатных семей. Ради этого танца одевались необычно для себя и крайне легкомысленно по обычным понятиям. Юбочка из отдельных полосок разноцветных тканей, широкий пояс, венок из цветов на груди, сандалии. Принц сразу заметил Ариньиссу, которая не сводила с него глаз. И вот наступил финал танца. Девушки шли танцевальным шагом мимо шеренги неженатых мужчин. Это был момент, когда жених мог выбрать невесту, а она согласиться на его предложение.

Было два способа выбора. Обычный, когда жених выводил невесту из шеренги, целовал ее, и если она отдавала ему поцелуй, то помолвка считалась совершенной. Если же она не отвечал ему поцелуем, а возвращалась в шеренгу, позора не было ни для одной стороны. Порою некоторые женихи на таком балу делали по три попытки привлечь невесту, а уж несколько попыток на одну девушку было обычным явлением. Торжественный и обязывающий, когда жених снимал с груди девушки венок из цветов и отдавал ей с поцелуем. Если она в ответ надевала его как венец ему на голову и целовала его, то обе стороны считались обязавшимися вступить не просто в брак, а в одну из высших форм брака. Но второй попытки здесь быть не могло. Отказ девушки позорил жениха, да и девушку до некоторой степени тоже.

Никто не удивился, когда принц выбрал Ариньиссу-Адель. Не были удивлены и тогда, когда он снял с нее венок. Но мать и отец девушки заволновались. В принципе этот механизм выбора был еще и механизмом легальной любовной связи. Обычная помолвка частенько и легко расторгалась. Девушка выходила замуж за того, кого указывала семья, побыв некоторое время возлюбленной своего жениха. А взявший венок произносил одну из двух фраз: "Я отдаю тебе свою любовь", приглашая девушку в возлюбленные и обещая ей безусловную верность на три года, либо "Я отдаю тебе свою жизнь", предлагая брак, причем весьма трудно расторжимый. Первая фраза часто бывала преддверием вступления в менее обязывающий брак, тем более что на три года семья теряла власть над девушкой и она немедленно переезжала в дом возлюбленного. Более того, если любовники продолжали связь еще хотя бы день после трех лет или же за это время у них рождался ребенок, то они автоматически считались законными мужем и женой (правда, по низшему из разрядов брака: брак-использование). Но тот, кто предлагал девушке стать возлюбленной, брал на себя весь позор возможного отказа. Даже первый вариант устроил бы сейчас семейство Иситовар (они были уверены, что принцу их дочь не откажет), но очень хотелось второго.

Принц, как и полагалось, взял венок в руки, поцеловал Ариньиссу, отметив про себя чистоту ее реакции, и торжественно произнес, протягивая ей венок:

— Я отдаю тебе, — последовала мучительная театральная пауза, и, глядя на ее смущающееся лицо, принц произнес не то, что хотел сначала. — Свою жизнь.

Ариньисса приняла венок, поцеловала принца и увенчала его цветами со словами:

— Я отдаю тебе свою жизнь. И свою любовь тоже.

Тем самым она выразила не только свое согласие, но и возможность немедленно, еще до свадьбы, стать возлюбленной своего избранника. Однако счастье этой пары было отсрочено. Отцы города в восторге от случившегося потребовали, чтобы пара венчалась государственным браком, которым в принципе венчались лишь венценосные особы, но здесь сенаторы аргументировали, что в лице принца вся Империя вступает в брак с Республикой Линья в лице Ариньиссы. Для такого брака требовалось объявление о помолвке более чем за два месяца и множество других обрядов.

У принца, конечно же, была законная наложница из рабынь, которую он немедленно освободил и выдал замуж. У него были ранее связи и с гетерами, и со светскими дамами. Но сейчас принц совершенно не жалел о своем решении. Эта девушка была чистой и любящей. Вседозволенностью и раскованностью в любовных связях принц уже пресытился по горло. Он был даже немного доволен тем, что придется пройти длительный период ухаживания. Хотелось очиститься и предстать перед своей любимой столь же чистым, как и она. А успех ухаживания был уже гарантирован.

Для Брунхильды началось счастливое, но весьма хлопотное время. Нужно было подготовить великолепное приданое дочери. Расходы по государственной свадьбе брал на себя город, но нужно же было все организовать. Принц теперь был постоянным гостем в доме Иситоваров. И здесь требовалась постоянная бдительность матери. Жениха и невесту надо было оставлять наедине и точно подбирать время, когда такое уединение нарушить, чтобы ничего нежелательного не успело произойти.

Тем временем Брунхильда наставляла свою дочь, как вести себя с женихом и мужем.

"Дочка, в тебе сейчас борются девичий стыд и жаркая любовь. И то, и другое тебе необходимо, чтобы на всю жизнь соединиться с твоим необыкновенным женихом и быть с ним столь же счастливой, как я счастлива с твоим отцом. Поэтому помни. Каждый день уступай ему чуть-чуть больше, чем в предыдущие дни, но лишь чуть-чуть. Здесь тебе опора — девичий стыд. В конце концов ты отдашься ему полностью и безусловно, к этому тебя ведет любовь, и важно, чтобы ты прошла этой дорогой с честью и красиво."

"Помни, что дело мужчины — принимать решения. Ты с годами станешь ему мудрой женой-советницей, но и сейчас ты — женщина. Ты наблюдательнее его, твои чувства тоньше. Есть одна страшная ошибка, которую делают умные женщины. Если ты подскажешь мужу правильное решение, он будет тебе благодарен, но никогда тебе этого не простит. Тем самым в некоторый момент ты натолкнешься на необъяснимую холодность либо даже ненависть."

"Но если ты покажешь мужу то, что он не увидел либо не почувствовал, и подтолкнешь его к правильному решению так, чтобы он сам по доброй воле его принял, точно так же, как принц сам, по доброй воле отдал свою жизнь тебе, то он будет тебе лишь благодарен. Хотя он может даже забыть поблагодарить, поскольку будет рад, что сам додумался до верного и избежал коварной ошибки. Не обижайся на это. Внутри него останется благодарность, которую он никогда не забудет, и доверие его к тебе еще усилится."

"Если ты так будешь поступать, применяя весь свой ум и всю свою интуицию, то ты поддержишь славу линьинских женщин, которые считаются лучшими женами выдающихся мужей."

Подобные наставления Брунхильда старалась давать в таких порциях, чтобы не пересолить. Она снабжала их примерами и из классической литературы, и из песен, и из собственной жизни.

В доме Иситоваров была одна необычная служанка. Это была Ирлин, вскользь упомянутая ранее. Она — линьинка, младшая дочь древнего рода, проходила обучение в школе гетер, но была продана в рабство как не выдержавшая обучения. Продажа ее вспоминалась до сих пор, хотя это было двадцать лет назад. Девушку вывели со словами:

— Частным лицам не продаем. Соитие с нею опасно для жизни из-за ее неконтролируемой силы. Продаем только в публичный дом.

Отец Адели, который тогда был мощным молодым военачальником, выкупил эту рабыню из публичного дома, несмотря на предупреждения. Когда он собирался жениться, он отпустил Ирлин на волю. Жена, поскольку брак у них был не по любви, а по расчету, оценила чисто деловые качества вольноотпущенницы и удержала ее в доме. Ирлин временами услаждала гостей (самых сильных физически, но отнюдь не самых важных). Она заведовала женской прислугой. Иногда и у нее появлялись любовники. Как правило, после первой ночи они исчезали на пару дней, а потом появлялись вновь и начинали молить о новом свидании. У Ирлин был им один четкий ответ:

— Не раньше, чем через полгода.

Надо было обучить дочь женским секретам. Раньше Брунхильда несколько поскупилась делать это, поскольку занятия с наставницами из школы гетер стоили очень дорого. Теперь же они взяли бы еще дороже, а вдобавок мог быть большой позор, если бы слухи о таком обучении невесты принца пошли вокруг. И Брунхильда вспомнила об Ирлин, рассчитав, что необходимому она обучит не хуже, но бесплатно и тайно.

И действительно, Ирлин тщательно готовила Адель к роли жены, а заодно приучила ее детально рассказывать все тонкости свиданий с принцем. В обмен она давала советы, как чуть по другому себя вести, чтобы быть еще прелестней и еще сильнее влюбить себя принца. Советы были вроде маленькие (как повернуться, как прикоснуться, когда глянуть в глаза, когда отвести взгляд, когда чуть поддаться, когда, наоборот, увернуться и т. п.), но действовали безотказно, при этом они совершенно не выглядели подлыми или пошлыми. В ходе занятий Адель сдружилась с Ирлин и узнала ее историю.

— Принц уже не влюбился в тебя, а втюрился по самые уши, — иронически сказала Ирлин как-то, когда Адель наконец-то разрешила принцу взглянуть на свое обнаженное тело. — Госпожа тебя наставляет, как с ним разговаривать, а я — как его обхаживать на свиданиях.

— Ты такая циничная! — возмутилась Адель. — Я искренне люблю своего жениха и хочу, чтобы нам с ним было хорошо.

— Если бы ты не любила его, у тебя так не получилось бы. Ты сработала с ним на уровне высокородной гетеры, хотя не знаешь и сотой части того, что они знают о любви и соитии.

— Но ведь у принца уже были любовницы-гетеры. И высокородные тоже.

— А любили ли они его? Одной легкой симпатии или страсти здесь недостаточно. Вот почему твой принц пресытился полуживотной страстью и захотел настоящей людской любви. Ты ему такую и даешь, так что не стесняйся. Больше никто такой любви дать принцу не сможет, так что я заранее ему сочувствую. Когда он будет пытаться утешаться с другими женщинами, он теперь будет каждый раз глубоко разочарован. Поэтому не бойся, если он даже когда-то увлечется кем-то. Увлечение очень быстро пройдет, если ты сама не наделаешь глупостей и не пихнешь его силком в объятия другой.

— Ирлин, ты так глубоко все понимаешь. Почему же ты потеряла свое положение, почему ты не стала почтенной гетерой?

— Ну что же, молодая госпожа, ученица моя. Я тебе все расскажу. Ты уже готова воспринять.

"Я была отнюдь не худшей ученицей в школе гетер. Правда, я больше увлекалась телесными упражнениями, чем духовной тренировкой, но ведь гетер в шутку делят на четыре разряда: духовные, телесные, нежные и прелестные."

Адель улыбнулась:

— А я слышала, что есть и жадные, — добавила она.

"И такие есть. Но в пятнадцать лет нас начинают обучать тайным искусствам уже на реальном соитии. Первое соитие, когда я теряла девственность, мне не особенно запомнилось. После него от нас требуют проанализировать совместно с наставницами все ощущения и во втором соитии добиться для себя наибольшего наслаждения. Это оказалось ловушкой для меня. Добившись наслаждения и экстаза, я вошла в неуправляемую страсть и уже не могла из нее выйти. Несчастного юношу еле живого оттащили от меня. А я все выгибалась и стонала, и уже глядя на меня холодным взором, как на отброс, позвали одного из тупых и сильных служителей, на которых ученицам демонстрируют животную страсть и изнасилование. Его тоже оттащили еле живого. Вернее, он сам отполз. И лишь второй служитель смог наконец удовлетворить меня. Я очнулась и увидела в своих объятьях вместо симпатичного знатного юноши зверолюдя."

— Какой ужас! — только и вымолвила Адель.

"Меня не продали сразу же. Формально я училась со всеми вместе до испытаний, которые я, конечно же, провалила. Как мне недавно сказала старая наставница, которую я видела на улице, на меня уже смотрели как на рабыню и экспериментировали над любопытным экземпляром. До тех пор считалось, что средний уровень духовной тренировки полностью гарантирует от провала в неконтролируемый секс."

"В публичном доме меня не пришлось даже стерилизовать. У меня все в женских органах, что способствует размножению, а не сексу, и так выгорело. Развратники как мухи на мед липли на объявление, что соитие со мной смертельно опасно, и не помню уже, пять или шесть из них действительно вышли из моих объятий мертвыми. Помню только, что все три, кто имел глупость вновь пожелать моих объятий через пару дней после бурной ночи, умерли. Я не стала ведьмой, видимо, лишь потому, что грехи рабыни на ее хозяевах, пока она исполняет приказания."

"А, может быть, есть и другое объяснение. Я потом слышала, что хозяин моего публичного дома готовил необычную черную мессу с жертвоприношением. На алтаре Кришны, Князя мира сего, я должна была насмерть заобнимать нескольких мужчин, пока сама не умру в муках страсти. Так или не так, уже никто не скажет. Вскоре после того, как меня продали, хозяина убили."

"Твой отец, как он потом сказал, пришел ко мне на спор. Он мало того, что выдержал ночь, он сохранил ясность духа утром и оценил меня как страшное оружие. Он выкупил меня и взял с собой в поход. Первоначально я вознаграждала отличившихся воинов. Затем он обнаружил, что значительно чище и гуманнее не пытать пленных ради сведений, а отдавать их мне. Если пленный слаб телом и душою, наутро он, еле живой, не имел сил ничего утаивать. Если же он силен телом, но слабоват душою, то на следующий день он начинал просить новой встречи со мной. Ему давали меня в награду за сведения. А я, как сказал мне хозяин, после этого осуществляла эвтаназию: он бы потерял честь, ему было бы смертельно стыдно, а так он получал почетную смерть. Так что за свою жизнь рабыни я убила больше людей, чем обычный наемный убийца."

Адель слушала с ужасом на лице. До нее доходили какие-то слухи, но она даже не могла представить себе такого. Все это так не вязалось с образом преданной и доброй служанки… Но потом все стало на свои места: ручной хищник своих не ест, солдат своих не убивает.

Принцу мешало все это время лишь одно: необходимость быть государственным мужем и полководцем. Сидя на курульном кресле на народных собраниях или заседаниях Сената, он думал только о том, как бы быстрее это покончить и вернуться к своей ненаглядной и непорочной невесте. Поэтому он утверждал все, что рекомендовали ему отцы-сенаторы, а те не могли нахвалиться таким консулом. После завершения гражданских и военных обязанностей Крангор немедленно направлялся в дом невесты. Та встречала его у дверей, они целовались и шли трапезничать. И хозяева, и гости не могли налюбоваться, как эти двое не сводят друг с друга глаз. Об их любви линьинские художники уже стали слагать песни. Даже линьинские гетеры поместили в свою часовню рядом с фреской Любвеобильной портреты принца и его невесты, как символ глубокой и чистой любви. И только некоторые старые сенаторы иногда ворчали:

— Не может быть все так хорошо! Ну не может быть! Надо ждать чего-то очень плохого.

— Когда я раньше читал о такой глубокой и чистой любви, я думал, что авторы очень сильно приукрашивают. А теперь, моя радость, я думаю, что они в этом ничего не понимали. То, что я чувствую, намного красивее и сильнее всех описаний, — сказал как-то принц во время очередного свидания.

— Я тоже много читала и слушала песен о любви к герою-освободителю. Я думала, что до такого мне не дотянуться. А теперь я чувствую, что все описания и все песни ничто по сравнению с нашей любовью, — ответила Адель.

— Я уже чувствую, что наши линии судьбы сошлись вплоть до самой смерти, — прошептал принц.

— И я тоже, — с поцелуем шепнула Адель.

— Я мечтаю о том времени, когда ты родишь мне трех богатырей-сыновей и мы будем, как герои песни о Габриэли, смотреть с башни на наш цветущий город, на моря и поля вокруг него.

— Я молюсь о том же, — улыбнулась Адель.

Правда, когда приходилось вершить суд либо патрулировать земли Линьи, принц собирался: неприлично судье или полководцу выглядеть растяпой. Когда король уже вернулся в Зоор, принц во время одного из патрульных объездов начал уже мечтать о невесте, поскольку все было в порядке, но вдруг увидел, что к нему конвоируют связанного дворянина на коне. Принц-консул спросил:

— Кого поймали?

— Посланца короля к Мастеру Тору. У него письмо с личной королевской печатью и он все время грозил нам страшным гневом короля. Мы поняли, что письмо важное, и доставили письмо и гонца тебе, консул.

— Давайте сюда письмо! Я сам посмотрю, что там, — приказал принц.

Прочитав письмо, он вдруг бешено расхохотался.

— Как я счастлив, что у меня такая прекрасная и добродетельная невеста! А письмо совсем не вредно! Знаете что, развяжите всадника… Да, рыцарь, назовись, чтобы я знал, кого приму как гостя, — милостиво обратился к гонцу принц.

— Кин Астриконг.

— Так вот, рыцарь Астриконг. Я тебя сегодня не отпущу дальше. Мы тебя угостим пиром. Если ты пожелаешь, пир устроим у наших гетер. А утром ты получишь кошель золота в компенсацию неприятностей и повезешь письмо по назначению.

— Отдайте мне письмо и я двинусь дальше!

Принц передал письмо своим людям, даже не потрудившись запечатать вновь, и велел:

— Письмо отдадите утром вместе с деньгами. А сейчас последите, чтобы гость был напоен, накормлен и уложен спать самым лучшим образом.

После этого он повернулся и направился к своей ненаглядной невесте. Правда, некоторые старики-сенаторы после этого эпизода скрипели:

— Наш консул совсем мальчишка. Надо было, если уж вскрывать письмо, то в секретной комнате и восстановить печать. Или просто уничтожить его вместе со всадником. А сейчас король может почувствовать себя оскорбленным.

До свадьбы Адель и принц немного не дотерпели. Она прибежала к матери после очередного свидания с принцем и возбужденно-растерянно заговорила:

— Мама, когда принц стучится в мои ворота, они сами открываются и хотят впустить его во внутренний двор!

— Ты его еще не впускала?

— Нет, он туда только заглядывал.

— Я поговорю с отцом, что можно сделать. А что говорит Ирлин?

— Она ответила мне, что теперь уже следующий шаг — впустить его. И что мы оба уже полностью подготовлены друг для друга.

Отец нашел в обычаях, что без нарушения святости и торжественности государственного брака допустимо отдать девственность победителю и освободителю, лишь бы не забеременеть до свадьбы, и последнюю неделю влюбленные уже наслаждались в объятиях друг друга. В результате к свадьбе принц подошел в состоянии полностью очарованного и навсегда плененного своей верной невестой. Он и Ариньисса решили сразу же после венчания дать друг другу торжественную линьинскую клятву верности, и заучивали ее сложную и красивую формулу на древнем языке. Текст клятвы был разным для мужчины и для женщины. Принц, заучивая текст, понял, как политик, что, хотя он выглядит весьма категоричным, но оставляет несколько лазеек.

А текст клятвы Ариньиссы был достаточно кратким и ясным.

"Я клянусь сохранять верность своему мужу до самой своей или его смерти, пока солнце не почернеет, луна не сдвинется с места или стена города не упадет."

Ариньисса видела здесь всего одно исключение: как и полагалось по преданиям города, в случае смертельной опасности для города можно было пожертвовать женской честью на его благо. Ирлин же сразу вспомнила, что в момент сильной страсти солнце кажется черным, а луна сдвигается с места. Говорить это своей молодой госпоже она не стала.

Словом:

Город старинный

Принца сумел привязать

Чистой девицей.

Править не сможет

Тот, кто любовью пленен.