"Пидор" - читать интересную книгу автора (Берроуз Уильям Сьюард)

ГЛАВА 4

Вечером в пятницу Аллертон отправился на работу. Вместо своего соседа по квартире он вычитывал корректуру в газете на английском языке.

В субботу Ли встретился с ним в «Кубе» — баре, интерьер которого напоминал декорацию к сюрреалистическому балету. Стены украшали фрески подводных сцен: русалки и водяные в причудливых композициях с гигантскими золотыми рыбками таращились на клиентов бара с неподвижными одинаковыми выражениями апатичного смятения. Даже рыбы казались встревоженными, но безрезультатно. Возникало очень беспокойное ощущение — точно все эти гермафродиты испугались чего-то у посетителя за спиной или сбоку. Выпивохам от такого навязанного общества становилось не по себе, и они уходили в другие заведения.

Аллертон был несколько угрюм, а Ли было тоскливо и не по себе, пока он не опрокинул в себя пару мартини.

— Знаешь, Аллертон… — начал он после долгого молчания. Аллертон что-то мычал про себя, барабанил по столу пальцами и нервно оглядывался. Когда Ли заговорил, он перестал мычать и вопросительно поднял одну бровь.

«Паскудник умнеет на глазах», — решил Ли. Он знал, что никак не сможет наказать мальчишку за безразличие или дерзость.

— В Мексике — самые неумелые портные, которых я только встречал, сколько путешествую. Ты себе у них что-нибудь заказывал? — Ли осмотрел обноски Аллертона. Тот к одежде относился так же безразлично, как и сам Ли. — Вижу, что нет. Я, например, попал с одним по-крупному. Казалось бы, все просто. Я купил готовые брюки. Примерять не было времени. В них бы влезли мы оба.

— Некрасиво смотрелось бы, — сказал Аллертон.

— Люди бы думали, что мы — сиамские близнецы. А я тебе рассказывал про одного сиамского близнеца, который сдал своего брата фараонам, чтобы сняли его с джанка? Ладно, сначала о портном. Приношу ему эти штаны вместе с другой парой, говорю: «Эти брюки слишком просторные. Ты можешь их ушить до размера вот этих?» Он пообещал сделать через два дня. Прошло уже больше двух месяцев. «Manana», «mas tarde», «ahora», «ahotita», и всякий раз, как я к нему прихожу, — «todavia no», еще не готово. Вчера этого «ahora» я уже выдержать больше не мог — сказал ему: «Готовы или не готовы — отдавай мои штаны». Все брюки были распороты по швам. Я говорю: «За два месяца ты только и сделал, что выпотрошил мне брюки?» Отнес их к другому портному, говорю: «Зашивай». Ты есть хочешь?

— Вообще-то, да.

— Как насчет «Стейк-Хауса Пэта»?

— Отлично.

У Пэта подавали отличные стейки. Ли это место нравилось, потому что в нем никогда не было людно. Он заказал двойной сухой мартини. Аллертон — ром с колой. Ли заговорил о телепатии.

— Я знаю, что телепатия существует — сам испытывал. Доказывать неинтересно — что-то кому-то доказывать вообще неинтересно. Мне интересно, как ею пользоваться. В Южной Америке, в верховьях Амазонки, есть растение, оно называется «яхе». Вроде бы, оно усиливает телепатические способности. Им знахари пользуются. Один колумбийский ученый — забыл фамилию — выделил из яхе вещество, которое назвал «телепатином». Я в журнале об этом читал.

А потом мне другая статья попалась. Русские пользуются яхе, когда ставят эксперименты с рабским трудом. Им, похоже, хочется вызывать автоматическое послушание, а в конечном итоге — контролировать мысли. Беспонтово — никакого тебе разогрева, никакой болтовни, никаких номеров откалывать не надо. Залезаешь к кому-нибудь в душу и отдаешь приказы. У меня есть такая теория, что жрецы майя развили в какой-то форме одностороннюю телепатию, чтобы крестьяне им всю работу делали. Все это, конечно, им аукнулось рано или поздно, потому что телепатия — не односторонний расклад по природе своей, там не может быть передатчика и приемника.

А сейчас с яхе должны экспериментировать Штаты — если только они не глупее, чем я думал. Яхе ведь может стать ключом к полезному знанию, к телепатии. Все, чего можно добиться химическим путем, можно другими способами сделать.

Ли заметил, что Аллертону это не очень интересно, и сменил тему.

— А ты читал про одного старого еврея, который хотел провезти десять фунтов золота, зашив себе в пальто?

— Нет. А что там?

— Ну, вот — этого старого еврея сцапали в аэропорту по пути на Кубу. Я слыхал, у них в аэропорту что-то вроде миноискателя стоит — и он звонит, если человек через ворота проходит, и у него — какое-то жуткое количество металла. Так в газетах писали, что когда этого еврея начали трясти и нашли золото, видели, как в окно аэропорта заглядывает множество возбужденных иностранцев, похожих на евреев. «Ой, гефильте фиш! Нашего Аби заграбастали!» А в римское время евреи восстали — в Иерусалиме это, кажется, было — и порешили пятьдесят тысяч римлян. А жидовки — то есть, молоденькие еврейские дамочки, тут осторожнее надо, чтобы меня в антисемитизме не обвинили, стриптиз устраивали с римскими кишками.

Кстати, о кишках — я тебе не рассказывал об одном моем приятеле, Реджи? Один из невоспетых героев британской разведки. На службе потерял задницу и десять футов кишечника. Много лет прожил под личиной арабского мальчишки, в штаб-квартире его знали только как «номер 69». Однако, они выдавали желаемое за действительное — арабы только в одну сторону признают. Ну вот, а бедняга Реджи заболел одной редкой восточной болезнью и потерял чуть ли не всю свою требуху. За Бога и отечество, каково, а? И никаких речей ему не нужно было, никаких медалей — только знать, что он выполнил свой долг. Ты только подумай — столько лет терпеливо ждать, чтобы все части головоломки на место встали.

О таких, как Реджи, нигде не прочтешь, но это они в муках, в опасности добывают ту информацию, которая подскажет какому-нибудь генералу на передовой план блистательного контрнаступления. А генерал потом на грудь ордена вешает. Например, Реджи первым догадался, что у неприятеля нефть на исходе, потому что закончилась смазка. И это только одна из его блестящих догадок. Как насчет бифштексов на косточке?

— Нормально.

— С кровью?

— Умеренно.

Ли заглянул в меню.

— У них есть печеная «аляска». Ел когда-нибудь?

— Не-а.

— Хорошая штука. Снаружи горячая, внутри холодная.

— Наверное, поэтому и называется печеной «аляской».

— У меня идея появилась. Новое блюдо. Берешь живого поросенка и швыряешь в очень горячую духовку. Снаружи он поджаривается, а когда начинаешь резать — внутри еще живой и дергается. Или если у нас есть склонность к эффектам, представь: из кухни выбегает визжащий поросенок, облитый горящим бренди, и умирает прямо у тебя под стулом. Можешь руку протянуть, оборвать ему хрустящие, прожаренные уши и закусить ими свой коктейль.

Снаружи город лежал в сиреневой дымке. Теплый весенний ветерок шелестел листвой. Они прогулялись по парку до квартиры Ли, то и дело останавливаясь и поддерживая друг друга — они ослабели от хохота. Прохожий мексиканец бросил им:

— Cabrones.[14]

Ли крикнул ему вслед:

— Chinga tu madre,[15] — и добавил по-английски: — Я приезжаю в твое захолустье, трачу тут свои американские баксы и что? Меня же еще и оскорбляют прямо на улице!

Мексиканец повернулся, пока не понимая, что делать, а Ли расстегнул пиджак и большим пальцем поддел из-за пояса пистолет. Мексиканец пошел дальше.

— А придет такой день, когда он не убежит, — сказал Ли.

Дома у Ли они выпили немного бренди. Ли положил Аллертону руку на плечо.

— Ну, если настаиваешь, — сказал Аллертон.

В воскресенье вечером Аллертон ужинал дома у Ли. Тот приготовил куриную печень, потому что в ресторанах Аллертон постоянно заказывал куриную печень, а там она, как правило, не очень свежая. После ужина Ли начал обхаживать Аллертона, но тот отверг его домогательства и сказал, что хочет пойти в «Эй, на борту!» выпить рома с колой. Ли погасил в квартире свет, и, прежде чем выйти на улицу, обнял Аллертона. Тот был раздражен и не поддался.

В баре Ли подошел к стойке и заказал два рома с колой.

— И сделай их покрепче, — сказал он бармену.

Аллертон сидел за столиком с Мэри. Ли принес напитки и поставил оба стакана рядом с ним, а сам подсел к Джо Гидри. Гидри был с молодым человеком, который рассказывал, как его в армии лечил психиатр.

— И что же ты у него выяснил? — спросил Гидри. Голос его звучал насмешливо и презрительно.

— Что у меня эдипов комплекс. Я выяснил, что люблю свою маму.

— Так ведь все любят своих мам, сынок, — сказал Гидри.

— Я в том смысле, что люблю ее физически.

— Мне трудно в это поверить, сынок, — сказал Гидри. Ли это показалось очень смешным, и он расхохотался.

— Я слыхал, Джим Кочен вернулся в Штаты, — сказал Гидри. — Устраивается на работу на Аляске.

— Слава богу, что я обладаю независимым источником дохода, и мне не нужно подвергать себя капризам арктического климата, — сказал Ли. — Кстати, ты знаком с женой Джима Элис? Господи, сука она первостатейная. Ни с одной американкой не сравнится. Джим даже в гости никого привести не может. Она запретила ему ходить в рестораны, потому что хочет видеть, как он питается. Ты когда-нибудь таких видел? Что и говорить — ко мне Джиму заходить тоже нельзя, у него такой взгляд затравленный, когда он ко мне домой заскакивает. Прямо не знаю, почему американцы с таким говном в бабах мирятся. Я, конечно, не великий знаток женской плоти, но Элис — паршивая подстилка. Это прямо на всем ее костлявом теле написано.

— Да ты сегодня просто с цепи сорвался, Ли, — сказал Гидри.

— Есть с чего срываться. Слыхал про этого типа, Вигга? Есть тут в городе такой американский хипстер — торчок, говорят, клево на контрабасе лабает. Все на шару норовит, хотя капуста у него водится. И постоянно заразу выхаривает, говорит: «Не-е, покупать я не хочу — бросаю. Мне только пол-баша». Ну, а я тут понял, что с меня хватит — он тут на новом «крайслере» за три штуки разъезжает, а дрянь себе покупать жмется. Что я ему — Благотворительное общество торчков? Этот Вигг — урод каких мало.

— И ты его харишь? — спросил Гидри. Казалось, его юного друга это шокировало.

— Еще чего? Ко мне рыбешка побольше плывет. — И Ли взглянул на Аллертона, который как раз смеялся над какой-то фразой Мэри.

— Правильная рыбешка, — саркастически хмыкнул Гидри. — Холодная, скользкая. Трудно поймать.