Рейерсен с «Южной Звезды»

Старое просмоленное рыболовное судно, скользя, входит в залив и тащит за собой ялик. Судно называется «Южной Звездой», а шкипера зовут Рейерсеном. Оба старые и хорошо известны в бухте, и яхта и шкипер, они бывали там много лет подряд, сушили там рыбу в Сальтенфиорде и треску для испанцев, для отправки её в Бачалаос.

По высоким берегам кругом не видно людей; только в глубине бухты, где выстроились сараи для хранения лодок, играли ребятишки. Прежде не то было, лет двадцать тому назад, когда «Южная Звезда» впервые пристала к месту сушки рыбы. Тогда кругом, на высоких берегах, стояли удивлённые женщины и дети, и один рыбак за другим отправлялись на лодках на «Южную Звезду», чтобы встретить её и разузнать о новостях.

На палубе четыре человека, но сам Рейерсен стоит у руля, он всегда это делает в важных случаях. Он управляет своим маленьким рыболовным судном с такой же торжественностью, как будто это огромный пароход. У него седые волосы и борода: это было двадцать лет тому назад, когда он впервые приехал в Сальтенфиорд и был ещё молодым человеком. Куртка его поношенная и рваная; времена величия шкипера Рейерсена прошли, но при входе в бухту он адмирал своего корабля, и он львиным голосом отдаёт приказания.

— Отпускай! — слышится его команда.

И якорь опускается.

Громкий лязг цепей смешивается с голосом командира. Но времена переменились. Почтовые пароходы начали заходить в торговое местечко, и народ уже не с таким почтением относится к шкиперу старого рыболовного судна.

Когда играющие у лодочных сараев ребятишки услыхали, что брошен якорь, они взглянули на бухту и продолжали играть совсем так, как если бы один сказал другому, что это только Рейерсен со своим судном.

Когда рабочий день кончился, судно стояло на якоре и люди легли спать, шкипер сел на палубе и стал смотреть на бухту. Ночь была светлая и тихая, солнце золотило воду. Он знал каждый камень, и со всем здесь у него были связаны воспоминания. Он проводил здесь весёлые дни своей юности, три летних месяца каждый год, когда он стоял тут и сушил рыбу. Он был первым человеком в этом местечке, и ему уступали дорогу, куда бы он ни приходил, и он добивался всего, чего только ни желал. Он ходил по воскресеньям в церковь, чтобы быть там, где был народ, и всегда его сопровождала толпа девушек, когда он шёл оттуда. Когда молодёжь танцевала в летние ночи, то можно было видеть Рейерсена, который тотчас же приплывал в своей лодочке по бухте, при чём он стоял у руля во весь рост в ярко вычищенных башмаках; и повар, или кто другой из его экипажа, сидел на вёслах. Он танцевал как герой, и каютный запах его изящной синей пары волновал девушек. Да, Рейерсен был одарённый человек, к тому же он дружил со всеми; молодёжь местная молча уступала ему место, как только он появлялся. Он их и вытеснял отовсюду, они не показывали ему кулаков, они отходили в сторону и проливали слёзы.

Теперь у Рейерсена имелась жена и пять человек детей в Офотене.

Блестящее покоится море, и ночь наступает, шкипер Рейерсен всё ещё сидит тут и думает о минувших днях. Каких только девушек не знавал он! Самых видных в этом местечке! В первый год это была молодая девушка, с тёмными волосами и тёмными глазами, с которой он водился. Его видали с этой, только-что конфирмованной девочкой[1], в самое неположенное время — и ночью и ранним утром, когда приличные люди предполагали, что каждый дома и сам по себе. А потом, когда приближалось время его отплытия, всё прошло, Рейерсен не танцевал с ней, а пребывал больше с толстой дочерью рыбака из соседней бухты. У неё были глубокие ямочки на щеках, белые зубы, и звали её Эллен Хелене.

Да, Эллен Хелене.

Так прошёл год. По обыкновению у Рейерсена это не длилось целый год, поэтому люди говорили, что теперь он попался. Рейерсена поймали! Хо-хо, плохо знали Рейерсена. Но, во всяком случае, он окончательно расстроил обручение Эллен Хелене с кузнецом из бухты, и дело зашло так далеко, что он во всеуслышание называл её своей возлюбленной.

А через год Рейерсен прибыл в бухту с каютами, переполненными мелочным товаром: мукой, кофе, шерстяными материями, полотнами, вплоть до колец и чудесно расшитых нарукавничков. Никогда он не мог забыть этого, на «Южной Звезде» устроилась настоящая лавочка, и Рейерсен благодаря этому стал ещё более почитаться. Он заплатил этим товаром за наём помещения и за работу по сушке рыбы, и много воротничков и блестящих булавок с камнями раздарил он девушкам. Эллен Хелене должна была примириться с этим, с Рейерсеном было безполезно спорить.

Но и Эллен Хелене не ушла от своей судьбы, как она ни была уступчива; её место заняла Якобина, это огненное, жизнерадостное создание, которая приходила и с таким удовольствием ворочала у Рейерсена рыбу. Почему же это Эллен Хелене должна была одна быть всем для такого человека, как Рейерсен с «Южной Звезды»? Когда осенью надо было укладывать рыбу, Якобина осталась одна у него в комнате и получила много подарков от шкипера, а когда она сходила с судна, он приказал двум людям своим доставить её на сушу. Быть в комнате значило не более, как быть у него в каюте, а укладывать рыбу на местном наречии значило нагружать судно.

Этим и кончилось всё, что было с Эллен Хелене. Йенс Ольсен, её отец, требовал объяснения того, что было, наступал на могущественного шкипера, грозил ему кулаком и предлагал ему грубые вопросы. Но Рейерсен в то время не позволял так говорить с собой. Он тоже показал кулак и сказал: — «Если ты решишься подойти ближе, мой милый Йенс Ольсен, то ты узнаешь, кто такой Рейерсен с «Южной Звезды».

Но Якобина не могла надолго пленить ветреное сердце шкипера Рейерсена. Была ночь такая же, как сегодня, такая же тихая и светлая: он ходил по палубе своего судна взад и вперёд, когда услыхал далёкие удары вёсел. Это в лодке возвращалась какая-то девушка, ездившая собирать яйца.

— Эй, лодка! — закричал Рейерсен. Она подняла вёсла и прислушалась.

— Причаливай сюда, эй, миленькая, — сказал он.

— Я вам не миленькая, — был ответ из лодки.

— Но я тебя знаю, — сказал Рейерсен. — Есть у тебя яйца в лодке?

Тогда лодка подплыла поближе.

— Да, если вы яиц хотите, можете получить, — сказала девушка.

На это Рейерсен не ответил ни слова, спустился в свою лодочку и оттуда прямо перескочил к девушке.

— Знакомый вам, я — Рейерсен, — сказал он.

Он отнял у неё вёсла и стал грести к лодочным сараям. Никого не было видно, ночь была тёплая и таинственная.

— Мы можем тотчас же спрятать лодку в сарай, — сказал Рейерсен, когда они причалили к берегу.

И девушка ответила:

— Уж очень вы услужливы.

Но, что они должны поставить лодку в сарай, он сказал с совершенно определённой целью, и у него тут были свои соображения. Хо-хо, негодный Рейерсен, ты при этом представлял себе кое-что, а девушка была ещё совсем глупым ребёнком, раз не боялась тёмного сарая в ночную пору.

Когда они расстались, она сказала только:

— Как же вы теперь попадёте к себе на судно?

— Я доплыву, — ответил Рейерсен.

И с этими словами он прыгнул в море.

Девушку эту звали Паулина.

Ах, а теперь его подруги рассеялись повсюду; одна умерла, другая в Америке, третья замужем. И от самого Рейерсена осталось одно воспоминание, так сказать. Паулина одинокая жила, как прежде, в бухте; а когда несколько лет тому назад она окривела на один глаз, она стала благочестивой, и всё мирское перестало её касаться. Так кончается всё на свете. И сам Рейерсен кончил женой и пятью детьми в Офотене….

Был уже час ночи. Скоро проснутся морские птицы. Рейерсен громко зевнул и посмотрел кругом. Да, лучше всего будет пойти в каюту, стар он стал, устал и отжил своё время. Завтра ему придётся начинать промывку рыбы, потом придёт народ на судно, мужчины и женщины, в непромокаемых сапогах и кожаных куртках.

Между ними молодые девушки с веснушками на смеющихся лицах, поистине невинные создания. Рейерсен знал их. И седеющий отец семейства украдкой посмотрелся с минуту в стекло компаса, перед тем как спустился в свою вонючую дыру, каюту, и лёг спать.

Ранним утром лодки причалили к судну. Рейерсен ходил по палубе взад и вперёд, как хозяин у себя дома, в лучшем своём платье, с искусной часовой цепочкой, сделанной из волос, которая спускается у него на груди. Нужны ли ему промывщики? Да, они ему нужны. Завели разговоры о цене, выставили требования. Рыбаки, по своей дурной привычке, осмелились торговаться с таким человеком, как Рейерсен: они потребовали на шесть шиллингов больше, чем он предложил. что это за новая мода? Ах, не дорожили больше Рейерсеном с «Южной Звезды»; времена менялись с каждым годом, его заместили капитаны с золотыми пуговицами с почтовых пароходов.

Он угостил народ водкой и дал им кренделей. Они поблагодарили и выпили. Он щипал девушек за бока, они отталкивали его и смеялись над ним; они дерзко смотрели на него сверху вниз и держались очень развязно. Ну что же, он одумался, даёт он на шесть шиллингов больше?

Тут шкипер почувствовал себя глубоко уязвлённым и повел дело очень решительно. Он повернулся и пошёл на корму, там у руля было его место, оттуда он командовал. Всё будет, как прежде. Совсем так, как прежде. Люди добрые, желаете работать на промывке? Рыбаки, удивлённые, ответили утвердительно. «Хорошо! — сказал Рейерсен. — Столько-то и столько-то за работу, поднимайтесь скорее. И больше никаких».

Но вышло не так, как в прежние годы; рыбаки тоже повели дело решительно и спустились в свои лодки. Когда они отчалили от судна и стали грести обратно, шкиперу пришлось уступить и согласиться на их требования.

— Я даю вам шесть шиллингов, чёрт вас побери!

Лодки повернули обратно, открылись большие люки в «Южной Звезде», и наверх выбрасывается рыба, с которой капает рассол. Так проходил день за днём, прерываемый едой и сном. На местах сушки кишел народ; одни промывали рыбу, другие носили рыбу на носилках из досок от бочек, а ещё другие раскладывали её на площадках по уступам скал для сушки на солнце. По мере того, как яхту разгружали, она поднималась из воды; под конец корпус её показался над водой, и только киль оставался в море. «Южную Звезду» вымыли, совсем разгрузили.

Для шкипера Рейерсена настали спокойные дни. Поручив своим людям вымыть и вычистить судно с верху до низу, он сам оставался на берегу, расхаживал среди сушильщиков, засунув руки в карманы, и шутил с девушками. Только с Паулиной он не пускался в разговоры, ей уж было под сорок лет, и, по благочестию своему, она говорила так мало, как только могла; но когда обращение Рейерсена казалось ей слишком лёгкомысленно, она смотрела на него одним глазом, который у неё ещё оставался, с немым упрёком. Так проходила неделя за неделей. Рейерсен ни у одной ничего не добился, и виной тому был его возраст, власть захватила местная молодёжь.

«Ну», — говорили девушки, когда он подходил к ним слишком близко. Это «ну» означало: «отстань!».

Но Рейерсен что-то замышлял. Он не чувствовал своего возраста, он знал, что он всё тот же замечательный шкипер Рейерсен прежних лет. Он водил «Южную Звезду» из бухты в бухту, и ни разу его судно не получило пробоин; он покупал рыбу и сушил рыбу, платил по счетам такой длины, как ряд судов, вёл самым точным образом свои записи, чёрт побери. Но народ не оказывал ему больше должного почтения. «Вымой-ка каюту, — сказал он повару, потому что он замыслил что-то. Рейерсен отправился на берег и заявил сушильщикам, что ему нужно на судно двух девушек, чтобы починить кое-что из платья и, между прочим, зашить дыры на флаге «Южной Звезды».

Но ни одна девушка не пожелала отправиться к нему на судно. Рейерсен потерпел опять неудачу. Он вёл переговоры в продолжение двух дней, и всё напрасно. Наконец слышит женский голос, который говорит:

— Если я могу помочь вам, то я охотно готова услужить вам.

Это Паулина так говорила из сострадания.

Рейерсен поразмыслил с минуту, глаз Паулины был устремлён на него. На что она ему? Наконец он благодарит её и принимает её предложение, — Паулина сходит в лодку. Девушки, оставшиеся на берегу, хихикают.

Собственно у Рейерсена совсем не было намерения наполнять свою каюту скучным благочестием, он мечтал устроить себе весёлый день с весёлыми девушками, с выпивкой и кренделями, как во времена его величия. Но что же было делать?

Он достаёт из ящиков и сундуков свою рваную одежду, выкладывает флаг, и Паулина принимается за работу. Она говорит так мало, Рейерсен подносит ей стаканчик, она выпивает его, но продолжает молчать и работать.

— Тебе, Паулина, — говорит он, желая сказать ей что-нибудь приятное, — тебе хорошо, ты Бога нашла.

— Это вы верно сказали, — отвечает она. — Но время и вам к Нему обратиться.

Рейерсен возражает:

— Может быть, я и не так далёк от Него, как прежде был.

— Вы это говорите? — спрашивает она.

— Мне кажется, что последнее время я немного стал лучше, да.

— Слава Тебе, Господи, — говорит она.

Теперь язык у неё развязался, и старая дева продолжала говорить о Боге. Рейерсен раскаивался, что начал разговор об этом предмете, ему это было неприятно, и седовласый греховодник приводил всевозможные доводы в доказательство того, что он, действительно, старается приблизиться к Богу. Ему казалось, что он испытывал нечто подобное, — сказал он.

— Дайте этому место в вашем сердце, — просила она.

Рейерсен наливает ей ещё рюмку водки и предлагает ей ещё кренделей.

— Девушки на берегу смеялись, — сказал он. — Теперь ты можешь им рассказать, что тебе не так плохо было у Рейерсена.

Они выпили оба. Но когда он захотел повернуть разговор на более мирское, она принималась шить прилежнее и не пускалась с ним в дальнейшее. Он не решался напомнить ей о старых весёлых временах двадцать лет тому назад, у него вертелось это на языке, но он промолчал.

Становилось всё скучнее, часы проходили, флаг был готов, но весёлого смеха Рейерсен не услыхал.

— Ну, на сегодня довольно, — сказал он, когда он не мог больше выносить этого. Он бросил своё платье в ящики и велел Паулину доставить на берег.

День был потерян, его расчёты не удались.

И снова прошло несколько недель. Дело было к осени, рыбу высушили, и приближался день, когда её снова надо было нагружать на судно. Он выбрал тёплое утро, десяти- и восьмивёсельные лодки были нагружены рыбой до самых краёв, и люди в одних жилетках свозили их на «Южную Звезду».

Был старый обычай, что нагрузка производилась четырьмя девушками. Кто будет на этот раз грузить? Все отказывались. Вопрос ближе всего касался руководителя сушки, Эндре Польдена, и шкипер не вмешивался в это; но его оскорблял этот новый недостаток уважения к нему, он кусал себе губы от обиды. Паулина опять проявила сострадание и предложила укладывать рыбу, если трое других пойдут с ней. Рейерсен повернулся на каблуках и ушёл к себе.

Он спустился в свою каюту и один принялся опоражнивать бутылку. Что же ему было делать при таких обстоятельствах? Его роль была сыграна. Хорошо. Ну, так он в последний раз заезжал с «Южной Звездой» в эту дыру; есть другие места для сушки рыбы в Сальтенфиорде. Он слишком стар? Это ещё он увидит. Ваше здоровье!

Он пил. Он пил основательно наедине с собой и подвинчивал себя. Через полчаса он пришёл в такое настроение, что смело мог вызвать любого капитана почтового парохода, с золотыми пуговицами, померяться с собой. Он услыхал шёпот на палубе; он осушает ещё стакан и поднимается наверх из каюты.

Нагрузчики, что ли, тут были в трюме? Он заглядывает вниз, четыре девушки в разгаре работы; Эндре Польден проявил наконец свою власть и силой загнал их на судно. Хорошо! А теперь шкипер Рейерсен предпримет! Он слышит, как смех и болтовня девушек раздаётся на пустом судне, и думает: «О, сделайте одолжение, будьте благонадёжны!». Не болтала одна Паулина.

Было также старым обычаем, что грузильщицы в дни нагрузки имели даровое угощение. Даровое угощение? Ха-ха! Да, Рейерсен не забудет этого. Да, именно это-то он и придумал: дарового угощения им не будет.

Это же зависело от него.

— Паулина, — закричал он: — я желаю с тобой поговорить в каюте.

Паулина поднялась из трюма и пошла вслед за шкипером в его каюту вниз.

— Ты одна не отказалась прийти на судно, — сказал шкипер. — Я хочу тебе за это подарить что-нибудь.

— Только не тратьтесь на меня из-за этого, — ответила она. Но Рейерсен непременно хотел потратиться на неё. Не

было ничего, что принадлежало ему, чего бы он не отдал ей. — Повар, разведи огонь и свари кофе! Шкипер сам поставил перед нею водку и кренделя и устроил Паулине настоящее пиршество.

— Когда опять пойдёшь в трюм, расскажи девушкам, что шкипер Рейерсен ничего дурного не сделал тебе, — сказал он.

Она пила и угощалась, Рейерсен потрепал старую девицу по плечу. Она встала и хотела идти на работу.

— Погоди, — сказал он, — поболтаем ещё немного. Я ведь в последний раз сюда заезжаю рыбу сушить,

— Ах, что вы говорите?

Рейерсен кивнул головой:

— В последний раз.

Что-то шевельнулось в сердце старой девы, она опустила глаза и спросила:

— Когда же вы отбываете?

— Когда всю рыбу уложат. Завтра вечером, или послезавтра вечером.

Она опять села.

— Да хранит вас Бог, — сказала она про себя.

— Давай, выпьем за это, — ответил он. Лишь бы не вышло из этого какой морали. Он прямо спросил её:

— Ну, а когда же ты, Паулина, замуж выйдешь?

Она посмотрела на него с удивлением и сказала:

— Что вы надо мной насмехаетесь?

— Я над тобой насмехаюсь? — спросил он. — Зачем же?

— Как же я замуж пойду, я, кривая? — спросила она.

Рейерсен свистнул:

— Почему бы нет. Это только маленький телесный недостаток!

Она была благодарна ему в своём сердце за эти слова и согласилась с ними. Она потеряла один глаз, но от этого ведь она не стала хуже; это было её несчастье, ребёнок, играя, выколол ей глаз вязальной спицей. Затем прошли года, и у неё не было другой поддержки, кроме Бога. Она плакала иногда, оплакивала свой глаз. Но она была сильная, у неё было хорошее здоровье, которое Бог не отнял у неё.

Рейерсен наливает в стаканы. Он наклоняется к ней и не хочет слышать о том, что она не может больше пить. Он ведь последний раз стоит здесь в бухте, и она единственное существо, решившееся прийти к нему, этого он никогда не забудет. Они оба растроганы этим разговором; Рейерсен берёт руку старой девы, которая сидит рядом с ним, такая крепкая и сильная, как молодая девушка.

Вдруг он обнимает её за шею и говорит:

— Помнишь ты тогда, в сарае, ту ночь, двадцать лет тому назад?

— Да, — отвечает она совсем тихо. Она не противится, он продолжает обнимать её за шею. — Я всё время думала о вас, да простит мне Бог мой грех, — говорит она.

Теперь он хочет тут же проверить, верно ли он старик, ни к чему не годный.

— Что это вы? — спрашивает она, удивлённая. — Вы с ума сошли? Женатый человек! — Но так как её уговаривания не помогают, она ударяет его своим тяжёлым кулаком по голове, так что он, оглушённый, падает на жёлтую панель. — Если бы я только знала, что вы хотите, ноги бы моей здесь не было, — говорит она сердито. — Где это видано! Женатый человек!

Она выходит за дверь по лестнице и спускается в трюм, к своей работе. Её мечта о Рейерсене была разбита, она, конечно, больше не будет думать о нём, не будет вспоминать его черноволосой головы в юности, если он такой. Ни себя он не уважал, ни заповеди Господних. В сарае двадцать лет тому назад! Да разве это было то же самое? Тогда ни один из них не был женат и не поступал против закона.

Но Рейерсен с этого мгновения стал конченным человеком. Даже кривая сорокалетняя ведьма не хочет знать его, его, видевшего у своих ног всех девушек бухты. Старость наступила, его счёты окончены.

Ему ничего и не оставалось другого, как стать серьёзнее и богобоязненнее на старости лет: если всё ему изменило, у него есть ещё на что положиться. Он вспомнил об этом решении, когда совершенно протрезвился, и сказал самому себе: ты делаешься лучше каждый день понемножку, подвигаешься хоть небольшими шагами, но подвигаешься вперёд. Паулина, может быть, и права в том, что время настало.

Когда Эндре Польден явился вечером на судно и сказал, что нагрузка рыбы кончится завтра к вечеру, шкипер ответил серьёзно:

— Слава Богу.

Эндре Польден с недоумением посмотрел на него. Он спросил:

— А когда вы снимаетесь с якоря?

И шкипер ответил опять непонятно:

— Если Богу угодно будет, завтра в ночь.

И Богу было это угодно. Рейерсен снялся с якоря, как решил раньше, и вышел из бухты. Тысячи мыслей теснились в его голове. Он знал каждый островок, здесь он пережил то, там — другое в дни его юности, во времена его блеска… Ах, теперь всё это прошло…

Рейерсен стоит у руля. Он смотрится в стекло компаса. Вдруг он выпрямляется, как адмирал какой, и говорит про себя:

— На будущий год я попробую где-нибудь в другом месте. Не подавать же мне в отставку, чёрт побери!