"Король-Беда и Красная Ведьма" - читать интересную книгу автора (Ипатова Наталия)

8. Персональный ад

Какое-то время ему казалось, что он продолжает видеть. Либо все, что находилось здесь, каким-то образом выделяло на свою поверхность слой фосфоресцирующего состава, либо, что было более вероятно, на его сетчатке остался слабый зрительный след. Постепенно он угас, и некоторое, достаточно продолжительное время Рэндалл находился в полной тьме.

Лучшего момента сойти с ума ему, пожалуй, в жизни бы не представилось. Однако совершенно интуитивно он отвел в своей психике дальний темный уголок, куда, как часть себя, поместил этот свой персональный ледяной ад. Страха не было. Что есть страх, как не напряженное ожидание чего-то ужасного, готового случиться с минуты на минуту? Оно случилось, и бояться, по существу, стало нечего. Чего еще тут можно было бояться! Страшно думать, что ты можешь наткнуться на труп. А когда ты уже на него наткнулся, не все ли равно? Да, пожалуй, слишком холодно было бояться. Замерз бы он, пожалуй, прежде, чем спятил.

Он не мог не думать об окружавших его останках, как не смог бы не думать о белой обезьяне. Поэтому он стал о них Думать.

— Я никогда, — произнес он вслух, — не стану бояться тех, кто уже умер. И баста.

Он не хотел садиться на лед, ходить, а тем паче бегать вслепую было бы в высшей мере неблагоразумно. Он мог сломать или вывихнуть что-нибудь такое, что еще могло ему понадобиться. Поэтому он топтался на месте, сперва более энергично, потом — менее, и хлопал себя по бокам и плечам. Хорошо, что он был одет в бархат, а не в кожу. Кожа давно бы встала коробом, и обжигало бы само ее прикосновение.

Ему показалось, что тела имели различную степень разложения. Где-то он заметил чистые голые кости. Наверное самые старые. Сколько же… сколько нужно веков, чтобы плоть начисто истлела практически при температуре замерзшей воды?

Как они сюда попадали? Сколько лет этой традиции? Вряд ли все они очутились здесь в результате собственного любопытства и дури. У Рэндалла было не слишком много времени их разглядывать, но все же ему показалось, что некоторые были меньше. Жертвы загадочных политических исчезновений? Почему нет? Заталкивая тело в дыру, стражник, один из бравых, ретивых усачей, возможно, и знать не знал, что там с ним происходит. Бросали ли их сюда живыми? Вполне вероятно. Если это происходило зимой, жертва падала на лед и некоторое время агонизировала. В летнее время скорее всего камнем шла ко дну. Потом всплывала, подчиняясь неизменным законам природы, насыщавшим разлагающуюся плоть легкими газами. Потом кости, бывшие тяжелее воды, либо опускались на дно, либо вмерзали в подходящую льдину дрейфовали вместе с ней.

Бросали ли им сюда пищу, если хотели некоторое время поддержать жизнь? И это могло быть. Наверное, весь антураж должен сильно действовать на психику, и если хотели кого-то сломать…

…то для этого достаточно других средств. Здешнее местечко весьма смахивало на последнюю инстанцию.

Доставали ли отсюда кого-нибудь?

Иначе непременно сохранились бы страшные сказки и он бы знал. В детстве он был большим любителем страшных сказок, но едва ли теперь ему удастся сохранить это хобби.

Страшная тайна предыдущих царствований дома.

Тьма давила так, словно обладала собственным физическим весом.

Рэндалл, охлопывая себя, рискнул сделать несколько шагов в ту и другую стороны. Теперь он при всем желании не мог возобновить свои попытки выбраться тем же путем. В темноте ему нипочем не найти отверстие, находящееся выше его роста.

Если за многие столетия тайна не выплыла наружу, значит, никто отсюда не выбирался. Если никто не нашел отсюда выхода, это со всей очевидностью значило, что и он угодил сюда… насовсем.

Как не хотелось делать такой подарок Гаю Брогау!

— Эй! — сказал он. — Вы думаете, я такой же, как вы? Беспомощная жертва, из которой вытрясли дерьмо и бросили умирать? Никоим образом. Это мы вас сюда бросали.

Наверное, они все-таки умирали от холода. У самого Рэндалла давно зуб на зуб не попадал, но неприятнее всего было чувство замерзших ног. Он перестал их чувствовать до середины ступни. Наверное, когда он потеряет сознание, то станет бредить об огне. Если он великий волшебник — хотелось быть именно великим, иначе неинтересно! — почему бы ему не рассечь трещиной эту проклятую каменную стену, не открыть себе путь к свободе и власти, к теплу и свету, просто не помечтать об этом, в конце концов?

Силы, поддерживавшие движение в организме, иссякали. Он не мог нагреть теплом своего тела эту огромную ледяную каверну, а она тянула из него все больше. Помалу его притоптывания стали менее энергичны, и все тише под его подошвами скрипел иней. Но Рэндалл все еще до боли и нестерпимой рези напрягал глаза, пытаясь разглядеть проблеск света в одной из этих круглых дыр, в одном из этих желобов ледяной смерти, как назвал бы их кто-нибудь более впечатлительный. Ведь прошло достаточно времени, и его должны уже искать. Даже если никто наверху не знает про ад, по коридорам должны бегать солдаты с факелами. Его обострившееся в темноте зрение вполне способно различить даже самый слабый светящийся след.

Может ли он со всей уверенностью утверждать, что Брогау про сие неизвестно? Вообще-то вполне в духе графа Хендрикье выяснить всю подноготную о новообретенной собственности. Как бы ни был он Рэндаллу неприятен, приходилось признать в нем отличного хозяина. Он мог знать и мог пользоваться знанием в собственных интересах. Если в его интересах было не обыскивать «некое место», он мог «забыть» приказать обыскать его.

Это был не свет. Когда сил его уже не хватало, чтобы делать шаги, он всего лишь переминался с ноги на ногу, и издаваемый им скрип инея почти совсем угас. Что и позволило ему уловить слабый, напоминавший плеск, звук. Впрочем, почему напоминавший? Это и был плеск.

На мгновение он все же дал волю фантазии. Он представил себе чудовище, вздымающееся из бездны, взламывающее спинным гребнем броню льда, потоки воды, рушащиеся с вырастающей над его головой под самый невидимей купол глыбы. Сцена потребления чудовищем жертвы в воображении окрасилась серебристо-голубоватым умиротворенным светом и была величавой и совершенно беззвучной.

И все же он готов был поклясться, что отчетливо слышал удар о воду. Потом к нему добавился ржавый скрип. А потом он таки увидел свет, самый слабый из всех, какой способен различить глаз.

И он пополз через чертову мешанину острых ледяных лезвий через хаотическое нагромождение вздыбленных льдин, иногда на коленях, иногда вообще ползком, в кромешной тьме, иной раз натыкаясь на то, что не могло быть не чем иным, как костями, и не обращая на них никакого внимания, может, даже не позволяя сознанию зацепиться за факт. Он завопил от восторга, когда его пальцы нащупали трещину в стене, заросшую изморозью как белым мхом и вполне достижимую для его роста. Уходившую, как он смог разобрать на ощупь, не вверх, а горизонтально вперед. Не теряя ни секунды, обдирая с плеч непрочный бархат, а с краев — мелкую изморозную пыль, он втиснулся в щель. Вряд ли он мог бы двигаться вперед, будь тяжелее фунтов хотя бы на десять.

Потом он наткнулся на преграду. Сперва показалось, что щель перекрыта решеткой, и он чуть не умер на месте от отчаяния. Потом, когда пальцы обследовали помеху, сердцебиение слегка нормализовалось. Это был всего лишь скелет. Кто-то, как и он, рвался на волю, и застрял. Намертво. В буквальном смысле. Должно быть, пока этот голубчик напрочь не разложился, он закупоривал трещину так, что никто вовсе не мог ни услышать звука, ни увидеть света.

Теперь он действовал хладнокровно. Если он плохо рассчитает, то кончит так же. Вполне возможно, что ему эта трещина сгодится. Все ж таки он был худощавым, да к тому же подростком.

Он выдрался из трещины и залез туда снова, теперь уже вперед ногами. Нанес по скелету несколько хороших прицельных ударов изо всех сил, на удивление мобилизованных надеждой. Хотя действовать пришлось вслепую, что-то там многообещающе хрустнуло. Подалось. Он снова вылез и снова изменил позу, нырнув головой вперед. Хрупкая конструкция рассыпалась на отдельные кости, и ему не составило особого труда разобрать и повыбрасывать обломки обратно, на ледяное поле персонального ада. Как он ни торопился, здесь действовал аккуратно и методично. Не хотелось по своей вине оставить что-то такое, что помешает ему пролезть. Хотя бы фалангу пальца.

После того, как он вылез с другой стороны, одежда его превратилась в лоскутья и сам он был весь в ссадинах и порезах. Однако откуда-то из самой глубины существа шел лихорадивший его жар, невероятное чудовищное возбуждение, горячечная страсть. Казалось, она способна греть, как живущее внутри солнышко. И он им пользовался, понимая где-то на периферии сознания, что так будет недолго, что удовольствий это кончится, и кончится внезапно. Сразу, Тогда он и пальцем пошевелить не сможет.

Здесь, по другую сторону, было так же темно. Хоть глаза выколи. Он вспомнил, что слышал плеск воды, и первый шаг сделал осторожно. Но нет. Поверхность под ногой оказалась столь же ледяной и на удивление ровной. Ровной настолько, что Рэндалл побоялся делать следующий шаг. Если здесь бывал свет, если тут скрипело что-то, звуком напоминающее ржавую цепь, значит, это должно повториться. Он подождал немного, тем временем слегка восстановив силы. Он и так сделал то, что было не под силу ни одному из запертых там Он фыркнул со всегдашним мальчишеским презрением к тем, кто позволяет себя одолеть. Жертвы!

Свет зажегся неожиданно и сверху. Его появлению предшествовал стук, по характеру деревянный, потом далеко вверху, можно сказать, в самом центре гигантского купола, такого как в соседнем помещении, высветилось квадратное отверстие. Рэндалл закричал, но то, что вырвалось из горла, походило на смесь писка и хрипа. В этом холоде он надорвал горло, а дотуда снизу было слишком высоко. На все его беснования и вопли сверху не последовало ни малейшего отклика. Мало ли какие звуки привыкли они там, наверху, слышать отсюда и объяснять их извращенным эхом.

Зато оттуда спускалась бадья.

Огромная деревянная лохань. При нормальном свете, наверное, было бы видно, как позеленела она от долгого употребления. Но сейчас он видел лишь силуэт, по краям обведенный золотым, самым прекрасным в мире светом.

Рэндалл тряхнул головой и заставил себя сосредоточиться. Потом он позволит себе эмоции. А если «потом» не будет, то и эмоций не жаль. Бадья спускалась на толстой кованой цепи. Достаточной, чтобы выдержать вес нескольких десятков ведер. Наверняка ее выкручивают воротом, причем на вороте — не один человек. Все это его устраивало. Теперь оставалось только добраться до бадьи.

А вот это было непросто. Усилием воли Рэндалл растянул секунды. Лучше побыть здесь еще… некоторое время, чем допустить роковую ошибку. Бадья шла вниз, раскачиваясь на железной цепи, а внизу под ней чернел бесформенный провал чудовищной полыньи, вид которой Рэндалла и ободрил и обескуражил одновременно.

Ободрил тем, что полынья не была замерзшей. Тоненький кружевной ледок по краям был там, как и ожидалось, но сама сердцевина, самый ее центр свидетельствовали, что воду отсюда брали настолько часто, что при всем царящем здесь холоде она не замерзала никогда. По крайней мере в этом сезоне. И лед на этом подземном озере был гладким настолько, становилось очевидным: его не взламывало давлением изнутри. Выход талым водам, переполняющим емкость, давала, должно быть, та же полынья.

Он поглядел на нее пристально, стараясь не думать о том, что в эти минуты бадья, как примерещившийся ему давеча левиафан, уплывает вверх, по дороге к спасению. Пунктирные струйки воды обрывались с нее вниз.

Пришло время подумать о том, что его обескураживало. Полынья была слишком просторной, чтобы он мог дотянуться до цепи. Разве что с разбегу, да и то навряд ли. Он представил, как разбегается и прыгает, пытаясь поймать цепь, еле видимую на трепещущей грани света и тени. Малейший помах — и он тут же окажется в проруби… больше всего, честно, напоминавшей фамильную усыпальницу королей в династии.

Второй раз лохань приплыла на удивление быстро. Королевский замок потреблял много воды. И вновь пристальное наблюдение подтвердило, насколько самообладание выгодно человеку в затруднительном положении. На этот раз Рэндалл обнаружил, что цепь существенно отклоняется в одну сторону. Это могло объясняться единственным образом, а именно: здесь проходило сильное течение. В общем-то неудивительно. Если эти полости могло затопить почти доверху, если талые воды ежегодно поступали сюда, взламывая ледяные поля, то следовало ожидать, что где-то непременно отыщется сброс воды. Судя по силе, с какой волокло туда бадью, узкий. Настоящая стремнина.

Итак, с одной стороны до цепочки-выручалочки было ближе. Но все же недостаточно близко, чтобы быть уверенным. Однако ему кое-что уже приходило в голову.

Рэндалл вернулся к той щели, через которую проник из первого зала во второй, и вторично повторил свой подвиг по протискиванию. Ему казалось, что с него живьем сдирают шкуру, и более того, заставляют делать это его самого.

Теперь у него было все. Примостившись возле стенки, чтобы не угодить, не приведи господь, в полынью, он сел, положив ступню левой ноги на бедро правой, с помощью кинжала отодрал железную набойку и взрезал подошву. Работать пришлось на ощупь, и руки озябли, хоть он и грел их под мышками, и он изрядно ее измочалил, пока добился прямого разреза. У его сапожек были толстые подошвы. Впрочем, он и не собирался прорезать их насквозь.

В разрез он вставил изогнутую реберную кость, так чтобы она слегка выдавалась над плоскостью подошвы. Потом вторую — параллельно. То же самое проделал с правой ногой и встал. Кости держали. Впрочем, не имело смысла думать о них, как о костях, коли уж ему угодно было превратить их в полозья коньков.

Он прекрасно владел коньком. В конце концов, он же был принцем северной страны. То, что он сделал их двухполозными, зависело не от того, что он хотел более надежно держаться на ногах, а лишь от того, что он не слишком доверял крепости человеческих костей. Прыгать с конька в длину ему доводилось. Более того, он был мастером подобной забавы.

Чтобы привыкнуть, Рэндалл немного подвигался вдоль стены. «Полоз» не ломался, не выскакивал из подошвы и не цеплял лед. У него был шанс, и когда люк колодца вновь распахнулся над его головой, мальчик был готов.

Она так медленно шла вниз! Или же это он сам настолько нетерпелив? Вот она плюхнулась в ледяную воду… Он стоял, наклонившись, готовый к броску, сжимая и разжимая руки. Разогревая их. Если руки сорвутся, все остальное просто потеряет смысл. Если он сейчас окажется в ледяной воде, то сердце его разорвется прежде, чем он начнет тонуть.

Бадья наклонилась, повинуясь весу грузила на одном из своих боков, и легла, зачерпнув воду. Чем больше, тем быстрее, и вот уже со слабым бульканьем совсем скрылась из виду. Рэндалл ждал. Он вполне представлял себе механизм действия слуг, крутивших ворот. Сейчас они расслабленно ждут, пока емкость наполнится. Потом напрягут мышцы и потянут груз наверх. Если он прыгнет рано, то его тяжесть вырвет ворот из их пальцев. Известно, чем это для него чревато.

Он оттолкнулся, как только дрогнуло вверх первое звено. Четырьмя длинными шагами набрал скорость и взвился в воздух, одновременно втянув сквозь зубы порцию такого ошеломляюще холодного воздуха, что на некоторое время вообще позабыл о том, что надобно дышать.

Он едва не перестарался. Его швырнуло на цепь и мотнув до вокруг нее, и пальцы чуть не сорвались, обожженные прикосновением к железу, и кожа тут же примерзла. Ему повезло. Ногами он встал на дужку ведра, но все равно едва держался, весь трясясь от напряжения, потому что костяные полозья коньков так и норовили соскользнуть, и он был вовсе не уверен, что сможет удержаться на одних руках.

Наверное, его целую вечность вытягивали вверх, свет становился все ближе, и это походило на рождение или смерть, кто как говорит. Он уже почти ничего не чувствовал и не соображал. Когда он, почти примерзший к цепи, с покрытыми инеем волосами, появился над краем кухонного колодца, визг поварих и кухонных девушек, принявших его за колодезного ляда, чудо-юдо из разряда домовых и леших, и норовивших огреть метлой или ухватом, лишь скользнул по поверхности его обледеневшего сознания. Но все же он был жив. Правда, эти кухонные дурехи попытались столкнуть его обратно и закрыть тяжелую дощатую крышку, но не тут-то было. Онемевшими губами, почти без голоса он выговорил:

— Я — Рэндалл Баккара!

И только тогда выпустил из ободранных обмороженных ладоней железную цепь и предоставил им выражать верноподданнические чувства над своим бездыханным телом.