"Москва в первый год войны (Физиологические очерки)" - читать интересную книгу автора (Кржижановский Сигизмунд Доминикович)

III

Да, настало время включить в мой очерк это слово: «клубмен». От недели к неделе лицо нашей писательской столовой довольно быстро менялось. Наряду с членами клуба стали появляться и завсегдатаи его, клубмены. Рядом с вилкой лег карандаш; рядом с салфеткой, — впрочем, виноват, салфетки ушли еще в начале декабря 1941 года, — блокнот. Посетители стали засиживаться у своих приборов, возникло своего рода молекулярное движение внутри двух зал, одной тесной и другой просторной, с потолком под самую крышу. Рядом с судками и стеклянной банкой начали посещать клуб и портфели. Сперва тощие, потом набитые до росщелка замка. У стены, что ближе к буфетной стойке, оттасовавшись от двоек и троек нашей писательской колоды, сидели — в мягких зеленых креслах с готическими спинками — товарищи онёры. В центре, сдвигая поближе друг к другу столы, группировались поэты и друзья поэзии. У решетки, отгородившей лесенку, сбегающую в подвал, — друзья непустых бокалов. Поближе к окнам, к вечеру надевавшим глухие матерчатые маски, редактора, работники радио и издательств. В большом холодном, как сталактитовая пещера, зале зябли пришлые люди: дальние родственники литературы, ее свояченицы и троюродные племянники. За дощатым перешейком коридора, за створами тяжелых резных дубовых дверей сидели почетные гости клуба.

Мои встречи с человеком в пенсне и шубе повторялись. Обычно он бывал не один, но говорил один:

— Литература, пока в ее чекане преобладает благородный металл, это… литература. Ну, а у нас лигатура. Только и.

Или:

— Они пробуют втащить театр военных действий на театр. Бедный верблюд. Несчастное игольное ушко. Или:

— «Parabellum»:[2] такая система у нас уже есть. Чисто убивает. А почему не усовершенствовать ее в «Si vis pacem»?[3]

Или:

— Сегодня снилось, что я распался на талоны. И никак меня не соберешь… Или:

— Наш Иль-Иль, глядите, за буфетом на счетах щелкает. Знаете анекдот об игумене? Какой? А такой: «Привезли в монастырь кладь — надо тюки сосчитать; у игумена счетов не было, так на четках спроворил». А?

Наткнувшись как-то глазами на мои глаза, клумбен добавил, чуть снизив голос:

— Произвожу впечатление не слишком симпатичного человека? Знаю. Думаю совершенствоваться: из несимпатичных в антипатичные. Что вы на это скажете? Или облагодетельствуете презрительным молчанием? А?

Я ответил:

— Хвалить не стану. Бранить — тоже. Не в антипатичности тут дело, а в том…

— В чем?..

— В том, что вы жидкий кристалл.

— Как?

— Жидкий кристалл. Ученый Леба давно уже открыл это явление в растительно-животном мире. Остается перенести внимание этажом выше: здесь война как бы деконфигурирует человека и создает крайне неустойчивые психические новообразования. Нечто аналогичное жидким кристаллам. Если опыт, точнее — эксперимент, предпринятый агрессором, затянется, жидкое затвердеет — и вы действительно из несимпатичного превратитесь в довольно ярко выраженный экземпляр антипатичности. Но я не верю в победу войны, ставлю свою ставку на мир. Вы не успеете добиться высоких степеней отвратности. Вероятнее, начнете скоро, как вам это ни неприятно, деградировать в благодушие…

— Нет, мне душно от душ.

— Что же. Это добрый знак. Вас, жидких кристаллов, много самых различных форм — одни тяготеют к положительному полюсу, другие — к отрицательному, но все это временно. Пройдет война, пройдут и неустойчивые формы. Надо их наблюдать и фиксировать сейчас — пока не поздно. Изображение на непроявленной пластинке погибает от солнца. Не так ли?

Я встал из-за столика. Мне надо было уходить. Рукопожатие наметилось, но не состоялось.