"О человеках-анфибиях" - читать интересную книгу автора (Дедюхова Ирина Анатольевна)

сказ первый О РЫБАКАХ И РЫБКАХ

Да как в некотором царстве, да в самом огромном государстве проживали в сравнительно недалеко расположенных друг от друга деревеньках — две сопливые еще пигалицы. Обоих звали по-взрослому Еленами Прекрасными, а запросто — Ленками. Не потому, что их родителям было лень напрягаться и имена позатейливей выдумывать. Народ в том обширном государстве, хоть и проходил номинальным хозяином среди многочисленных полей и рек, но, на всякий случай, приучился юркие глазенки под кепку прятать и шибко из толпы не выделяться. И раз пришло в голову одной тетеньке дочурку Ленкой в метрике прописать, то все остальные тут же за ней в очередь встали, чтоб репу долго не парить и ничем особым ненароком не отличиться. Так оно ведь и нам проще!

Подрастали наши Леночки, и с первыми половыми признаками организма стали в их сознании укореняться мечты. Мечты — как мечты. Обыкновенные, девичьи. Обе хотели выйти замуж за царевичей и родить им королевичей. А ткать там, прясть и жрачку готовить они, как говорится, не нанималися.

Но мечты мечтами, а жизнь, братишки, жизнью. Поэтому одна Ленка сразу после школки стала прядильщицей четвертого разряда, а вторая — ткачихой-стахановкой.

В общественное питание пристроиться им не довелось, но так удачно сложилось, что подружки ихние там затесались, их же деревенские Ленки. Они ведь все после школы из своих деревень сразу в город свалили. За царевичами. Эти Елены-поварихи, отправляясь на работу в общепит, всегда имели при себе пустую банку для разливной сгущенки и мешок такой специальный для домашнего фарша и теста. Так что в целом все Ленки жили в городских общежитиях хорошо, не оскудевая физически…

И, представьте, мечты у обоих Ленок сбылись как по писаному. Почти одновременно вышли наши Леночки замуж. А парни им попались — как из многосерийных фильмов про производительность труда! Симпатичные, голубоглазые, улыбчивые… У обоих — стаж был не менее трех лет, заочный техникум, очередь на жилье в первой сотне и две благодарности по профсоюзной линии. Тут надо заметить, что по сложившейся в том царстве традиции, оба жениха по паспорту оказались Валентинами, но это неважно. Потому что Ленки одного звали «дусиком», а другого — «котиком»…

…А в это самое время в стольном граде той самой славной державы, на самом-самом верху произошел между руководящими товарищами такой судьбоносный разговор…

— Слушай, товарищ Первый, а где бы нам бомбу водородную взорвать, как ты полагаешь?

— А где все прочие взрывал, товарищ Второй, там и водородную взорви — делов-то куча! — с видимым раздражением отмахнулся Первый. Он как раз изучал скудные демографические сводки рождаемости, концы с концами у него в какой-то отчетности не сводились. — Слушай, а если двухголовые младенцы родятся, их можно в двойном размере засчитать? Если считать по головам, то славно получается, черт возьми! А если снизу считать, то… выговор получается по партийной линии, не говоря уж о прогрессивке и премии.

— Директива была, чтобы снизу считать, как сам помнишь. Было ведь руководящее указание две головы на одном стержне — к одной редиске приравнивать. По-моему, прошлым годом прошло, декабрем. Товарищ Третий даже в ЖЭКиспустил распоряжение и в «Кодекс жилищный» внес поправку, чтобы на одной жилплощади только по низам прописывали. Сам представляешь, сколько умников двухголовых при нормативах в 9 квадратов ринутся в двойном размере прописываться. Тут не только выговора дождешься, а вообще куда-нибудь в Бангладеш вывалишь. Послом народной воли.

— Правильно! Ты ведь у нас нынче за демографию не отвечаешь! Я думаю, ты нарочно пришел, «как бы посоветоваться», а сам обстановочку изучаешь, где бы подсидеть партийного товарища высматриваешь! Да, прорыв получается у меня по демографии! Можешь сдавать меня ЦК с потрохами! Души меня! Жги синим пламенем!

— Ты не заводись, товарищ Первый, не заводись! — рассудительным партийным баритоном поправил его Второй. — Ежели все до дна поднимать, что у нас тут друг на друга накопилось, так ведь в одной связочке в Бангладеш покатим. Подозреваю я, что по двойной боекомплект голов как-то связан с предыдущими испытаниями нашего нового оружия пролетарского возмездия. Мне ученый это один говорил, забыл я его фамилию. Он у меня какой-то микроскоп просил, чтобы все поточнее докладом в ЦК представить, а я денег на эту аппаратуру не дал. Имею право. Поэтому и посоветоваться пришел. Так что вовсе я не сука какая-то, а думаю о партийной солидарности и субординации все-таки. По понятиям, короче.

— Так бы и объяснил сразу, — немного успокоился товарищ Первый. — А взорви ты эту бомбу свою… в Море-Окияне, товарищ Второй! Но так, чтобы цунами непременно к империалистам дошло! Двух галок сразу выбьем в отчетности!

— Вот это ты мне идейку подкинул, товарищ Первый! Вот спасибо, так уж пузырь с меня!

— Это ты правильно, подметил, — сказал товарищ Первый, довольный собственною интеллектуальной мощью. — «Спасибо», как известно, не булькает!

Об чем это я? Ах, да! Вышли, значит, наши две Ленки взамуж. Стали молодые жить-поживать, портвейном-мороженым угощаться, ходить под ручку в кино, на рейды оперотрядов… И, конечно, с шариками и флажками организованно посещали демонстрации.

Вот как раз на демонстрации Лены ходить не любили. Дусик с котиком, в ожидании движения колонны, забивалися в ближайший подъезд с хмырями с соседнего участка «погреться». Всю последующую демонстрацию солидарности всклокоченным Ленкам приходилось их на своем горбу через центральные улицы волочь, а разогретые дусики-котики только подвывали нетрезвой колонне «Смела таварищи-и в ногу-у!» и обкомовскому радио «Ура-а-а! Дастратуи-ит!» Надоело до чертиков Ленкам так два раза в год уродоваться! А как не пойти, если из очереди на жилье выкинуть могут? Планы-то у них были королевичами обзаводиться!

Кстати, о выполнении и перевыполнении планов и принятых на себя прочих повышенных обязательств. Загвоздка с теми королевичами выходила. Ничего с королевичами не получалось. И уже председатели профсоюзов Петровичи обоим Валентинам несколько раз прозрачно намекали, что очередь на жилье подходит, а без справки из женской консультации светит нашим молодоженам, в лучшем случае, коммунальная комнатенка, но выше себя не перепрыгнешь.

Cамое противное, что на каждом обеде в столовке, перекрикивая радиопередачу «В рабочий полдень», Валентинов под общий хохот стали допрашивать об этих проблемах вальцовщики Кольки из подсобных цехов. Мол, не надо ли опыт передать, поучить чему или, может, посодействовать?.. Хоть вешайся, в самом деле.

Поэтому вначале после получки появилось пиво… потом пиво с водкой… а потом и закрытая лекция по линии комитета комсомола об общей статистике уродств и патологий на основе пьяного зачатия. С фотографиями в разрезе, скукожеными демонстрационными образцами на спирту и комментариями специалистов.

Чуть было от таких лекций оба Валентина не скурвились в корягу. Но выстояли. Хотя после лекций долго блевали и орали по ночам… Ленки наоборот ночью плакали, а днем анализы сдавали в консультации. Но без всякого настроения. С потухшими лицами. Производительность труда упала, как водится. Какая тут в жопу производительность…

…А в это самое время в Море-Окияне, в один прекрасный денек (минус двадцать, дождь со снегом и буря по метеопредупреждению) состоялся на рыболовецком сейнере такой разговор между первым помощником капитана и главным технологом.

— Что за черт, Кургузкин? Почему вся рыба синяя?

— А я откуда знаю, товарищ Мерзляков? Солим согласно технологии, вот — все тонкости соблюдаем по ГОСТам!

— Ты свои ГОСТы, знаешь, куда засунь? План летит птицей чайкой, рыба у него голубая, как яйца у дрозда, а он ГОСТы нюхает своим подозрительным румпелем! Думаешь, я твою анкету не изучал? Ты чо своей массонской ложей лыбишься?

— Да я эта… на ветру щурюсь, гражданин начальник второго ранга!

— Щас выложишь у меня партбилет и к стенке, гад! Сразу щуриться перестанешь! Как ты себе такой позор представляешь? В порт придем и под духовой оркестр перед нашими товарищами начнем это вот вываливать?

— Это что, товарищ Мерзляков! Радист сейнера «Петропавловск Камчатский» мне по секрету сказал, что у них рыба, как ни соли, наоборот вся желтая получается!

— Что же это за хрень такая? — схватился за голову первый помощник капитана Мерзляков. — Мать… мать… в… мать! Всех к стенке! Чо делать-то будем? Вот-те нате, хрен в томате! Вместо бычков…

— Я думаю, что такую рыбу назад в море топить — окружающую среду отравлять, экологию с ней на пару нарушать к едрене фене, — глубокомысленно почесал в затылке технолог Кургузкин. — Давайте, подождем с недельку, а? Перекантуемся на новое место лова, а сами промолчим об этом в эфире. Никто ведь за язык нас не тянет, а? Вы корвалольчику на ночь тяпните грамм двести, а? А то чо-то, товарищ Мерзляков, весь вы зеленый какой-то…

Спустя месяц после этого разговора в дальнем море Валя-дусик и Валя-котик, независимо друг от друга, заскочили в гастроном-стекляшку. А там практически в тот день ничего не было, кроме богатого улова, засоленного согласно ГОСТам на сейнерах «Петропавловск-Камчатский» и «Писатель Лев Толстой». Вся рыба уже приобрела серебристо-стальной цвет с квелым отблеском возле сломанных плавников. Вот оба мужика мимо дум тяжких и купили по селедочке к ужину, вспомнив, что как раз намедни их хмурые тещи синхронно доставили им по чувалу картошки из деревенских погребов. И, глядя на селедку, плававшую в коричневом кровянистом рассоле, оба даже подумали так с удовольствием: «Вот сейчас мы вашу картошечку, Елизавета Макаровна, и оприходуем!» К слову сказать, тещи тоже были у них полными тезками.

И представляете, через девять месяцев после того достопамятного ужина с селедкой каждая из Лен родила по мальчику. Хорошенькие такие пацанчики получились! Щечки розовенькие, ручки в перевязочках, голосенки требовательные, а глазки острые такие, голубенькие. Причем, так похожи были друг на друга, так похожи! Ладно, что ни дусик, ни котик домами не дружили и сынков своих промеж себя не сравнивали. Да и некогда им было тогда очень. В профкоме обоим Валентинам ордера на квартиры дали (совмещенный санузел, кухня пять квадратов, одна комната проходная), грамоты за предновогоднюю вахту и премии по пятнадцать рублей.

Единственное, что не совсем устраивало тогда наших осчастливленных дусика и котика, был торжественный переезд обоих Елизавет Макаровн в город «на первое время поводиться». Тещи с деревенской простотой расположились в новых квартирах под бельевыми веревками c одинаковыми раскладушками цвета хаки. Оставив на соседок в родной деревне по корове, каждую из которых, естественно, звали Зорькой, они очень переживали, конечно. Все ночи напролет из-за переживаний они вздыхали и скрипели своими милитаристическими раскладушками, но назад не торопились. Тут уж совершенно излишне упоминать, что их соседок обе деревни промеж себя кликали не иначе, как Свистоболками.

И как-то раз, торопливо купая внуков перед программой «Время», обе Елизаветы Макаровны крикнули своим дочерям: «Ленка! Нет, ты глянь, зараза, что у нашего Женечки выросло! Ты врачихе давно его показывала, ась?»

У обоих младенчиков за ушками наметились такие пипочки со щелкой посередке. Навроде прыщиков. А сами ушки немного покраснели вроде как от раздражения. Ленки так и сказали своим матерям, что поменьше бы они в телик пялились, а не жалели бы присыпки на родных внуков.

Это Ленки так родных матерей уесть хотели. Хотя Елизаветы Макаровны действительно излишне увлеклись тогда романтической телевизионной историей о необыкновенно красивом человеке-анфибии. Скрывали они эту привязанность, боролись с ней, стесняясь признаться в этом даже соседкам с нижнего этажа Эмилиям Фабрициевнам. Втайне обе Елизаветы Макаровны думали, что внуки у них будут совершенно необыкновенные — человеки-анфибии! А за ушами у них не диатез вовсе, а розовенькие жабры проклевываются. Они стали любить обоих Женек еще больше, передавая им нерастраченную нежность к далекому и несчастному человеку-анфибии…

Невзирая на тайные пристрастия разных Елизавет Макаровн к молодым людям атлетической наружности с неправильным устройством верхних дыхательных путей, жизнь шла своим чередом. Народец вокруг шустрил, добывал ковры, хрусталишко по мелочи, стенки и шубы котиковые своим супруженицам, а в основном за пропитанием в очередях ошивался. И не без результата, поскольку на территории той огромной страны население неуклонно плодилось и размножалось, улучшая демографическую ситуацию.

Нет-нет, да и принесет какой-нибудь Вася своей Людке морепродуктов в пакетике. А после ужина — да на боковую! А потом — «уа-уа», пеленки-распашонки и путевки профкомовские в ясли-сад через пять остановок автобусом. Радостно народ жил, одним словом, с оптимистическим настроем на будущее.

Вот и одному дядечке в то же самое время выдали в закрытом партийном распределителе замурованный крафт-бумагой пакетик рыбного дефицита накануне очередной демонстрации солидарности. Приняв с сослуживцами армянского коньяку по случаю торжества, отъехал он на дачу, где в роскоши и безделье томились его жена Маргарита Львовна и кухарка Фенька. Скинув серую шинель на руки Феньке, прошел тот дядечка в гостиную, где супруга его с недовольным скучным лицом глядела на сосновый бор за окном.

— Ритка! Ну, Ритунчик! Глянь-ка, я тебе рыбки принес! — сказал дядечка совершенно обычным тоном, хотя был он в той стране полководцем большого государственного значения.

Маргарита Львовна повернула к нему прекрасное лицо, очень похожее на лицо ее папы, которое на всех демонстрациях таскали по городам и весям страны пьяные дусики и котики, и с грустью сказала: «Ах, зайчик! Мне так морально тяжело по причине нашей бездетности! И не столько жаба давит за то, что с тебя нехилый налог за бездетность вычитают в пользу каких-то прошмандовок, которые вообще без мужиков родить исхитряются, сколько переживаю я, что некого нам с тобой вместе любить, дарить игрушки из закрытых магазинов… Я там недавно такую матросочку видела, расстроилась невероятно! Вот гадство! И кому, скажи на милость, нам оставлять эту дачу после пожизненного закрепления?..»

Дяденька-зайчик, конечно, после ужина с жареной рыбкой, посыпанной свежей зеленью, с вином из черного пакета и фенькиными разносолами утешил Маргариту Львовну, как мог. И хорошо так утешил!

Расцвела через некоторое время его супруга, похорошела и округлилась, стала ездить на служебной «Волге» в закрытую консультацию для различных анализов организма. Для компании Феньку с собой брала, чтобы та в ее отсутствие необходимые сейчас для здоровья ананасы не пожрала. Водилось за этой Фенькой, знаете ли. А Фенька и рада! Улыбается чему-то, чувствует себя в закрытой больничке как на родной даче! Маргарита Львовна — в один кабинет, а она тут же — в другой! Наглая такая. Маргарита Львовна, в силу своей врожденной интеллигентности и воспитания, терпела некоторое время, а потом все-таки решила статус-скво восстановить. Это слово она выучила, когда с папой в посольстве за границей жила. И тут ей Фенька радостно кипу справок под нос сует. О своем особом положении. Нет, это же надо такую подлость в душе иметь!

Вернувшийся из министерства дяденька-зайчик вызвал Феньку в кабинет на второй этаж для конкретного душевного разговора. А та ревет белугой и только бормочет: «Я не виновата ни в чем, Павел Афанасьевич! Вы же знаете! Ни в чем я перед вами не виноватая!» Что делать, что делать?.. Не увольнять же Феньку с нарушением трудового кодекса. Да и как еще исчезновение Феньки соседи по дачам воспримут?.. И Фенька говорит, что, главное, ни с кем и никак у нее не было! Запирается сука! Утверждает, что, будто бы, приготовляя рыбку в тот достопамятный вечер, она всего лишь плавничок отломила, чтобы проверить уровень готовности блюда. А много ли продуктов в плавничке? Так, пососать для вкуса. Вот Фенька и пососала… Некого винить, выходит… Не Феньку же!

Родили Маргарита Львовна и Фенька через девять месяцев после той демонстрации по мальчику. Хорошенькие такие пацанчики получились! Щечки розовенькие, ручки в перевязочках, голосенки требовательные, а глазки острые такие, голубенькие. Причем, так похожи были друг на друга, так похожи! Да чо там! Маленькие ведь все друг на друга как китайцы похожи.

Подрастали дачные мальчики, вот уж и играть стали друг с дружкой. И Маргарита Львовна даже сердцем против Феньки отошла, глядя как та самоотверженно за мальчонками хвостается. Даже подумалось ей, что ведь как удачно получилось! Станет ее Петенька как папа-зайчик военным начальником, а возле него уж денщик готовенький! Искать не надо, отбирать и просеивать. Хороший все-таки народ эти Феньки!

Долго ли сказочка сказывается, да не скоро дело делается. Не по дням, а по часам росли наши Женечки вровень, даже не догадываясь о существовании друг друга и еще множестве таких же Женек, чьих родителей осчастливил улов тихоокеанской флотилии. Страна тогда находилась на положении всеобщего равенства и развивалась по принципу открытости любых путей и дорог всем, вне зависимости от того, дусиком был ихний папа или котиком.

С самими только Валентинами произошли разительные перемены, которые все дальше стали откидывать их от полной идентичности, когда они в одинаковых картузах в серую клетку и болгарских полупальто блатного фасона выбирали для своих Ленок селедочку.

Валю-дусика однажды приметила мирно дремлющим на отчетно-перевыборном партийном собрании одна руководящая женщина, которая посвятила свою жизнь становлению и процветанию народного равенства в отдельно взятой стране.

Проходила она к трибуне в задумчивости от того, что как ни бьется она о пользе народа, а личного счастья ей от того народа обломилось хрен да еще маленько. И тут увидела она Валю-дусика в каком-то новом свете! Да и к слову сказать, хорошо он смотрелся тогда среди прочего гегемона. Все из цехов после смены повылазили, а он с отгула пришел. И хотя весь отгул на картошке у Елизаветы Макаровны провел, но дремал на приставном стульчике красного уголка с какой-то живописной эстетикой. После деревенской бани выглядел он замечательно, а рубашечка на нем была беленькая, личико светленькое — чистый дусик!

Эта женщина партийная сразу поняла, что не пропали ее руководящие усилия, не ушли в песок! Вот он народ! Только спит, как всегда!

Подошла она к дусику, взяла его за руку тепленького, ничего не соображающего спросонок, и повела за собой по всем президиумам и далее по служебным лестницам…

А Валя-котик… Нет, Валя очень любил Лену, очень! Но потом он почему-то после вечера, посвященного Дню солидарности всех женщин, пришел домой пьяным и до макушки измазанным липкой помадой. С Валей-дусиком, в период бурного продвижения по служебной лестнице, такое тоже стало происходить частенько и по менее значительным поводам, но его теща Елизавета Макаровна помалкивала в тряпочку, как та селедка. А у Вали-котика Елизавета Макаровна сдерживать себя не стала. Начал Валя-котик ее сторониться, дома начал бывать все реже, а потом и вовсе ушел к кладовщице Копысовой Надежде Сергеевне. И в последующее наше повествование Женька уже ничего не слышал о своем папе-котике. Даже алиментов не получал.

Народившуюся молодежь народ старался воспитать в строгости. Не патлатиков в клешах, а людей из сопляков народ хотел сформировать! По этой причине придумывались разные культурные мероприятия для детворы. Например, сложился тогда обычай не давать всяким Женькам сальные волосенки до плеч развешивать и под битлов косить. Ох, много усилий было затрачено в борьбе с этим негативным явлением — империалистическим оволосением подрастающего поколения… С ног от усталости все сбивались.

В школах директриссы Натальи Семеновны на переменках с линейками ходили и три сантиметра от ушей всем Женькам отмеряли, а потом ножницами только чик-чирик! И снова наши Женьки ненадолго становились вполне легитимными членами общества.

Уставал народ в педагогических заботах, если честно. Поэтому при принудительной стрижке Женек недосуг было мальцам за уши заглядывать, подростковые прыщики изучать. После той селедочки столько Женек наплодилось! Лагерей пионерских не хватало.

Только Женька, который от котика произошел, в лагеря не ездил. С тоской он глядел на веселые автобусы, развозившие всех прочих Женек пионерским лагерям, с пригорка деревенского выпаса. Все лето он проводил на свежем воздухе с бабкой Елизаветой Макаровной в деревне. Забор починить, сена на зиму Зорьке сподобить, картошку загрести — на все теперь один Женька у них остался. Но ничо, справлялися.

Бабка его в навалившихся проблемах совершенно забыла о своей любви к человеку-анфибии, все больше к огороду она теперь тяготела, потихоньку привыкая к земле. Ленка ее в деревню не являлась вовсе, у нее человек в городе был. Был тот человек беспросветно женатым, так что Ленка только летом и отрывалась, когда мать с сыном в деревне к зиме готовились.

А вот зимы в той стране были долгими и длинными. Поэтому подготовка к зиме на все другие времена года растягивалась. И до конца отопительного сезона пенсии Елизаветы Макаровны и Ленкиной зарплаты совершенно не хватало на прокорм подрастающего мужика. По этой причине Женька увлекся подледным ловом. В самые морозы приносил он богатый улов, в любую погоду рыбачил! Ленка-то между работой и мужиком своим семейным едва успевала крутиться, Елизавета Макаровна все больше по хозяйству пласталась, некогда им было задумывася, что Женька на рыбалки ездит без снастей, а домой с мокрыми волосенками вертается. Не до того было. Больше всех раздражало, что этот подлец сам рыбу жрать отказывался. Но потом Елизавета Макаровна стала ее на углу возле гастронома продавать. Ничего, охотно у нее рыбку народ покупал. Так и сводили концы с концами…