"Новый Мир ( № 6 2005)" - читать интересную книгу автора (Новый Мир Новый Мир Журнал)Рассказы бабушки I. О-де-колон О-де-колон, о-де-лаванд, о-де-ла-рен-д’Онгри (то бишь “венгерской водкой”) душилась я, а цвет любила “горлышко пижона”, но более еще — grenouille бevanouie (“лягушка в обмороке”, значит). Ты бабушку сбиваешь!.. То, может, притчилось иль возводили несодеянность такую: Герардова племянника постами заморила, и он зачах. А на балах являлась очень даже авантажной. Князь Сергей, внучатый брат по бабушке Евпраксии, был не последней руки любезник и шаркун, хоть мотишка изрядный, но не бывал в чинах, ни в случае особом. Он нашивал рисованные всё жилеты с сюжетами по белому атласу и пуговицы сплошь с изображеньем на кости, эмали и по перламутру, предорогие, величиной с пятак; а как пошло сукно, теперь ни пудры, ни белья, ни кружев не ищи! Тогда в большом употреблении по бархату бывало рисованье: экраны для каминов, ридикюли, ширмы, мебель — все размалевано, мон шер, и в лучшем виде. Теперь все это в кладных, в рухлядных палатах. Все пудрились, румянились, и не видали ни желтых, ни зеленых лиц, как ныне. В мои года младыя прелестниц писаных не счесть бывало, но Настя, Настя Каковинская! Мала, худа, но ни вокруг кого на всех балах не вилось столько мотыльков, как возле этого розанчика, поверь. В больших веселостях живали! Для барышень своих держала я по два белых платья, мелкой мушкой да горошком, серебряною, значит, битью по шелковому тюлю, и дымковые два — уж ежли вдруг и царская фамилия который осчастливит бал... Вот вспомнился Барыков, наш сосед по Веневу, жена его, покойница Телегина Настасья. Когда женился, ей не было одиннадцати лет... В приданое, подумай-ка, ей отпустили кукол! Три сына, девять дочерей из осемнадцати детей-то их достигли совершенных лет. Да, внучек, жили-жили — не тужили, что имели — берегли. И жизнью во всю жизнь не смели тяготиться. Гнушались лицедейств, позорищ театральных. Никто б не смел внушать понятий скотских о Боге, о Царе! И кушали во славу Божью всё, что ни подадут, и этим очень сами утешались и тешили весь век других... Теперь и яблок этих нет, поди: ни длинной “мордочки” моей любимой, ни круглого и плоского “звонка”... Мельчает скоро век, и знаю: благое время моего исхода уж теплит светоч на излете былых ореховых аллей.
II. Татищев Как дедушка Василий Никитич учуял, верно, свой час, велел позвать невестку, сына, внука, домашних и дворовых всех людей. Спросив прощения у всех и отпустив, велел соборовать начать и отошел — с Евангельем последним. За столяром послали мерку снять. А гроб-то уж готов по воле деда! И ножки сам точить изволил. За день он повару-французу сказал: “Я гость теперь. Обедать более не буду”. А государыне вернул из Болдина звезду с курьером, что ее привез, хоть оправдали уж и сняли караул с него. Так дед и дописал историю российскую свою.
III. Матрешка Покойный ангел наш государь Александр Павлович, когда его женили, шестнадцати был лет, а молодая — на полтора моложе года. Амур и Псиша прозвали их. А на балах был краше всех мужчин, и бабушка налюбоваться, бывало, им не могла. Но как-то голову тянул вперед престранно и туг был на которое-то ухо. Был суеверен и приметы чтил. Так, утром вперед он левую обует ногу и на нее всегда встает. А после у окна, хотя бы и мороз, брал ванну он воздушную так с четверть часа... Однажды ехал по Пречистенке верхом на Воробьевы горы. Из-за забора, у Орловой дома, голос: “Bonjour, mon cher!” Глядит. А там сидит разряженное чудо в цветах и перьях, румянах и белилах, вихляется и шлет ему воздушный поцелуй! Шлет адъютанта: что, мол, за фигура? “Орловская я дура Матрешка”, — фигура важно отвечает. Преумная, претонкая была то штучка! Смеется государь и шлет ей сто рублёв на ленты и румяна. А так, уж коли кто ей приглянется, тянула за рукав иль платье: изволь с ней чрез решетку целоваться, не то ударит аль щипнет.
IV. Экипажи От времени, когда могли, умели и любили жить весело и широко, в Москве лишь два вельможных оставалось дома — Апраксина и Долгорукова. Теперь и тени нет того. Поднять бы наших стариков, они бы ахнули: и обмелела, и измельчала москвичами, хоть много их теперь... Есть имена, но токмо нет людей. Красна Москва домами, а жизнию скудна. Что срам и стыд по-нашему — теперь и нипочем. А экипажи? Тьфу! У князя ли, купца — ни герба, ни коронки. Что ж прятать? Ведь не краденый: от дедушек достался! И у меня их два: и свой, и мужнин. Статочное ль дело — тащиться в колымаге одноцветной, как Простопятова какая! Не говорю, что четверней по всей Москве не боле двух десятков сыщешь. А то и просто катят на ямских! Средь бела дня! То был великий стыд, опричь когда своих жалеешь иль по торговым по рядам. А ныне — хуже и того: уж на извозчиках все рыскают по матушке Москве. И год от года пуще: глаза бы не глядели и слушать то не приведи Господь. Мы письма, помни, гербовой печатали печатью, а не облаткою какой, не незабудкою паршивой.
V. Бал В собрание пускали по билетам да самых лучших, но было что-то много. Девицы, дамы — все в платьях золотых, серебряных, с каменьями, а кавалеры — в кафтанах шитых, с кружевами, при звездах и в перстнях. И государыня сама в серебряном наряде, невелика и ростом, но величава и вместе ласкова, проста. Играли: куплет кончался: во время менуэта, все разом обращались к ней... Мне было девятнадцать зим, и близко от императрицы тогда случилось танцовать, и вдоволь на нее я нагляделась; не видела ни штучные полы, ни штофные шпалеры. Опомнилась уже спустя гораздо. Таких балов уж вам и не приснится, а мне его не застят беды, ни долгоденствия лета.
VI. Саша Москва узнала в феврале печальную ту весть. А Саша их премилый был, престранный, не так пригляден, может статься, но искры снопами сыпались из глаз. Дикарь и увалень чумазый, лет десяти невступно. Неловко в плясы пустится с другими, потом еще обидится на смех: губу надует, весь инда покраснеет и сядет одинешенек в углу, и даже бабка Марья Алексевна, бывало, и та не вытащит любимца своего. Говаривала, что умен, до книжек-то большой охотник, да порядком урока не сдает. То не прогонишь играть с детьми, то разойдется так, что не унять ничем. Из крайности в другую бросается. Нет середины. “Бог знает, как случится, но не сносить (ты слово, Саша, помяни мое!) тебе своей курчавой головы”. А рохля был какой и замарашка! Не то что мальчик Грибоедов — тот чистенький ходил, опрятный... Мамзелей брали к ним, мусье, а жили весело, открыто они за Разгуляем где-то. Там, у Елохова моста. Весь дом вела безбедно сама старуха Ганнибал. Как перебрались в Петербург, так года до француза за полтора, я Марью Алексевну и Пушкиных из виду уж потеряла навсегда.
1 Д. Благово. |
|
|