"Иисус Христос в восточном православном предании" - читать интересную книгу автора (Мейендорф Иоанн)

Космическое измерение спасения: преп. Максим Исповедник

Вплоть до VII века Ориген оставался единственным мыслителем, попытавшимся построить систему христианской метафизики. Но несмотря на то, что его учение питало богословскую мысль на протяжении нескольких поколений, оригенизм как система был отвергнут Церковью. Самое построение этой системы, ее внутренняя логика, основанная на постулатах платонизма, сделала невозможным усвоение ее христианской традицией. Последовавшие одно за другим осуждения оригенизма (важнейшее из них — собор 553 года) поставили византийских богословов перед многочисленными проблемами: существуют ли альтернативы оригенизму и можно ли построить отличную от него систему христианской метафизики?

В эпоху Юстиниана столь значительным было влияние великого богослова–монофизита Севира Антиохийского, что деятельность православных богословов свелась по большей части к простой защите своих позиций. Среди них мы не находим ни одного крупного автора. Только в лице преп. Максима Исповедника появился наконец богослов, способный не только выйти за узкие рамки полемики (ей, впрочем, он посвятил большую часть своей жизни и умер мученически за чистоту православной веры, провозглашенной в Халкидоне), но и наметить контуры целостной системы, которая могла по–новому ответить на вопросы, вызванные оригенизмом. Фактически преп. Максима можно назвать подлинным отцом византийского богословия. Идеи Оригена, Евагрия, каппадокийцев, Кирилла и Псевдо–Дионисия были сохранены для восточного христианства только благодаря его системе, в которой все значительные традиции обрели свое законное место.

Однако, хотя различные элементы наследия преп. Максима составляют органичное целое, в его трудах они не представлены в виде стройной системы. Учение Максима Исповедника разрознено и реконструируется по множеству отдельных «глав», по комментариям на трудные места Писания и Отцов (Ambigua) и по малым полемическим сочинениям. Существующие публикации его творений являются несовершенными и неполными, поэтому неудивительно, что современным комментаторам не всегда удается ясно представить его идеи. Вместе с тем, невозможно понять византийское богословие в его целостности, не учитывая синтеза преп. Максима.

Основная ошибка оригенизма — его интерпретация творения. Изначально неизменяемый, статичный, вечный мир умов пришел к разнообразному и вещественному существованию вследствие грехопадения. Только свободное самоопределение умов заставило их войти в область времени. Божественные же действия, включая творение, вечны (отсюда фактическое отождествление происхождения божественных Ипостасей и творения мира). Св. Максим описывает систему Оригена следующей триадой: неподвижное состояние (stasis), движение (kinhsis) и возникновение (genesis). Начало существования видимого мира не является для Оригена подлинным «началом», это только динамическое проявление во времени вечного и неподвижного существования. Максим отвечает:

Начало всего естественного движения есть возникновение существ, приведенных в движение, и причиной этого возникновения является Бог–Творец (genesiourgos). Неподвижное состояние есть цель естественного движения сотворенных существ. Это состояние происходит из бесконечности (apeiria), где преодолевается все конечное: вследствие отсутствия пространства, в ней прекращается движение существ, естественно находящихся в движении… Бог есть начало (arch) и конец (telos) всякого возникновения и движения: они исходят из Него, стремятся к Нему и в Нем обретут свою неподвижность.

В дальнейшем мы вернемся к проблеме «неподвижности» в Боге, связанной с Максимовым учением об обожении. А пока достаточно заметить, что оригенова триада представлена у преп. Максима в обратном порядке: возникновение видимого мира (genesis), движение (kinhsis) и неподвижное состояние (stasis).

Бог есть Начальник и конец всякого естественного движения. Он же есть в абсолютном смысле и Творец, Всевышний. Когда преп. Максима спрашивали, как идею неподвижности (stasis) можно применить к Богу, если ей не предшествовали никакого движения, он отвечал, что божественная Бесконечность (apeiria), которая «отсутствием пространства» прекращает всякое движение, есть лишь «окружающая Бога» реальность, которую Он несравненно превосходит, и что «Творец и тварь — это не одно и то же». Преп. Максим пишет:

Некоторые говорят, что творения от вечности сосуществуют с Богом, но это невозможно… Это есть учение эллинов, которые считают Бога Творцом только качеств, но не сущностей. Мы же, признавая Бога всемогущим, говорим, что Он есть Творец не только качеств, но и сущностей, наделенных качествами.

Таким образом, оригенизм преодолевается в двух аспектах: решительно утверждаются абсолютная трансцендентность Божественного существа и полная реальность творения во времени. Рационалистическое и монистическое мировоззрение Оригена, признававшее предсуществование умов, от вечности созерцающих божественную сущность, замещается библейским дуализмом Творца и твари. При этом Бог является единственным и абсолютно свободным Началом твари. Вместе с тем, Максим принимает некоторые интуиции Оригена: он воскрешает и использует александрийское учение о Логосе; разделяет мнение о том, что существование подразумевает движение, но понимает это движение совсем иначе: это не падение, как полагает Ориген, но восхождение к Богу. Св. Максим выражает свою мысль, используя вслед за Псевдо–Дионисием иную триаду: сущность, сила, энергия. И, наконец, он вновь утверждает учение о свободе, которому Ориген уделял столь большое значение, но сообщает ему принципиально другое толкование.

Учение о Логосе у преп. Максима входят в его опровержение оригенизма. Твердо придерживаясь взгляда на творение как на свободный акт Бога во времени, Максим вместе с тем не отрицает учение о том, что творение существует своей причастностью (metoch) к Богу, Который Один только существует «Сам по Себе». В комментарии на неоднозначный отрывок из св. Григория Богослова, имеющий оригенистский оттенок, преп. Максим, пользуясь возможностью, развивает концепцию, близкую к учению св. Иринея.

Божественный Логос, в Котором (Кол. 1:16) все было сотворено, содержит в Себе многообразие тварного мира. «Через созерцание этого разнообразия, — пишет преп. Максим, — кто не уразумеет, что единый Логос содержит в Себе множество логосов (tis… ouci pollous eisetai logous) и, наоборот, что все множество есть Единый и находится в состоянии всеобщего возвращения к Нему?» Здесь нет речи о предвечном существовании самих вещей в Боге: все вещи, видимые и невидимые, были созданы из несущего (ek tou mh ontos) благой божественной волей (boulhsei agaqh) и в должное время (kata ton deonta cronon) — здесь говорится о предсуществовании логосов вещей в едином божественном Логосе.

Максим пишет:

Мы полагаем, что логос ангелов существовал до их сотворения; [мы полагаем], что логос каждой сущности и каждой силы, составляющей горний мир, логос людей и логос всего, чему Бог дал бытие (перечислить все эти вещи невозможно), в своей абсолютной трансцендентности невыразим и непостижим, будучи выше любой твари, любого тварного различия и особенности; но этот же самый логос выражается и умножается сообразно Благу во всех существах, происходящих от Него, свойственным каждому образом, и воссоединяет (anakejalaioumenon) в Себе все вещи… Ибо все вещи участвуют в Боге подобным образом, в силу того, что происходят от Него…

Всякий предмет самое существование получает от логоса, заключенного в нем и делающего его причастным Божеству. В отрыве от своего логоса тварь есть не что иное, как небытие (mh on). Эта причастность существ Богу позволяет Максиму проводить различие «между буквой и духом» в Писании; между «логосом и внешним проявлением» в творении; между «разумом и чувствами» в человеке, ибо в духе Писания, в логосе творения и в человеческом разуме мы находим Бога. Однако всеобщая причастность Богу не умаляет Его трансцендентности; Божественному Логосу, Который превыше всякой сущности, не причастно ничто. Нетрудно увидеть, что Максим выступает здесь как ученик Дионисия, а не Оригена; Бог является одновременно и «сообщаемым», и «недоступным».

Выше мы видели, что для Максима творение существ предполагает идею движения (kinhsis). Логос каждого существа предполагает, таким образом, «цель» и «направление» (skopos), ему соответствующие. X. Урс фон Бальтазар по этому поводу пишет: «Природа есть стремление, идея (logos), пространство и система движения». Это не что иное, как парафраз преп. Максима: «Определение всякой природы есть логос ее сущностного действования». Один из наиболее устойчивых принципов учения преп. Максима выражается триадой сущности (ousia), силы (dunamis) и действия (energeia), параллельной уже упоминавшейся триаде возникновения, движения и неподвижности. «Природная сила каждой вещи, — пишет он, — есть не что иное, как непрестанное движение от природы к действию».

Это естественный закон (logos jusews) тварного мира, и вскоре мы увидим, какое большое значение в христологии преп. Максима имеет учение об энергии как существенном проявлении природы.

Учение о «естественном законе», понимаемом как собственный динамизм природы, не означает, однако, что Максим видит в твари автономный организм, как это будет позже представляться западной схоластике: само природное движение невозможно без причастности Богу. Эта причастность вытекает из самого понятия логоса, которое всегда мыслится как действие Логоса божественного. Так, мы переходим к другой трехчастной схеме Максима, выражающей отношения между Богом и тварью: начало (arch) — середина (mesoths) — конец (telos).

Бог есть начало, середина и конец, поскольку Он действует, не подвергаясь действию… Он есть начало, ибо Творец; Он есть середина, ибо Промыслитель; Он есть конец, ибо Совершитель, ибо все из Него, Им и к Нему (Рим. 11:36).

Тварное бытие как таковое на всех этапах своего движения требует Божьего содействия и участия, хотя это движение всегда остается его собственным: такова его природа, которая предполагает божественную благодать, а вовсе не противопоставляется оной. Это станет яснее, если обратиться к антропологии Максима и его концепции свободы. Одна из глав Максимовых «Сотниц о любви» особенно выразительна этом отношении:

Бог, приводя в бытие разумную и духовную природу, по высочайшей благости Своей сообщил ей четыре божественных свойства, посредством которых Он содержит, ограждает и хранит сущих: бытие, приснобытие, благость и премудрость. Первые два свойства [Бог] даровал сущности, а два других — благость и премудрость — предоставил свободному выбору (th gnwmikh epithdeiothti), чтобы тварь по причастию стала тем, чем Он сам является по существу. Поэтому и говорится, что человек создан по образу и по подобию Божиему (Быт 1:26). «По образу» — как сущий [образ] Сущего и как присносущий [образ] Присносущего: хотя человек и не безначален, но зато бесконечен. «По подобию»— как благой, [подобие] Благого и, как премудрый, [подобие] Премудрого, будучи по благодати тем, чем [Бог является] по природе. Всякое разумное естество — по образу Божиему, но только одни благие и мудрые — по подобию [Его].

Эта цитата начинается с утверждения вышеупомянутого принципа, согласно которому все существует не само по себе, а благодаря своей причастности божественным свойствам, затем преп. Максим развивает учение об образе и подобии, которое святоотеческая традиция знала и до него и которое прекрасно вписывается в схему происхождение — движение. Бог не только дарует существам их бытие, а человеку — приснобытие, но и указывает цель, к которой они должны стремиться; в случае человека достижение цели предполагает свободное движение к Богу.

Из только что процитированного отрывка «Сотниц о любви» может показаться, что идея свободы в сущности совпадает с идеей Оригена, который понимал свободу только как выбор между добром и злом. «Сотницы» — одно из ранних произведений Максима (626 год), свидетельствующее об оригенистском влиянии, выраженном здесь в большей степени, чем в его поздних трудах. В дальнейшем преп. Максим описывал все, что касается движения человека к Богу, с помощью понятий воли (qelhma), энергии (energeia), свободного движения (autexousios kinhsis) и естественной воли (qelhma jusikon), причем идея избирательной воли (gnomh qelhma gnwmikon) появляется в системе преп. Максима лишь как следствие грехопадения. Различие между естественной и избирательной волей является важнейшим вкладом преп. Максима Исповедника в формирование христианской традиции.

Так, в «Диалоге с Пирром» преп. Максим развивает учение об образе Божием в человеке, понимаемом как отображение не только Существа Бога, но и Его свободы: «Если человек есть образ божественного естества и если божественное естество свободно (autexousios), то свободен и образ».

Из этого следует, что человек обладает естественной волей (jusei qelhtikos), которая есть природная свобода (h kata jusin autexousioths), сообразная свободе божественной, и потому способная привести человека только к благу. Сотворенному в раю по образу и подобию Божию, человеку не нужно было «рассуждать» для того, чтобы стать причастником божественных благости и мудрости. Ему было достаточно следовать законам своей собственной природы, своему raison d'etre (logos tou einai), чтобы достичь «благобытия» (logos tou eu einai), для которого он был предназначен. Несомненно, это было свободное движение, но свобода не предполагала постоянного выбора между несколькими возможными путями реализовать свое предназначение. Единственным истинным предназначением человека было соответствовать своей природе, то есть находиться в общении с Богом.

Преп. Максим пишет:

Ныне человек в своих действиях находится во власти безрассудного воображения страстей, он обманут похотью, занят или выдумыванием науки для своих нужд, или желанием познать природу согласно ее законам. Ни одного из этих побуждений первоначально не существовало для человека, ибо он был надо всем. Ибо таким человек должен был быть вначале: не влекомым ничем из того, что было ниже его, вокруг него или рядом с ним, и не желающим совершенства ни в чем, кроме непреодолимого движения со всей силой любви к Единому, Кто был над ним, то есть к Богу.

Однако преп. Максим понимает естественное движение человека к Богу не как бегство от мира. Наоборот, человек неотделим от Бога, и поскольку он особым образом связан с Логосом, то отражает в себе Его космическую роль. В этой перспективе, следуя св. Григорию Нисскому, Максим развивает идею человека как микрокосма, заключающего в себе различные уровни творения: разумный, душевный и материальный — и призванного воссоединить все в себе. Ибо вещественный мир приспособлен к пяти чувствам человека; пять чувств, в свою очередь, управляются пятью силами души, образами которых они являются, ибо Максим считает, что зрению соответствует ум, слуху — рассудок, обонянию — раздражительная сила (qumos), вкусу — вожделение (epiqumia) и осязанию — жизненная сила. Правильно используя эти силы, душа не только исполняет свое собственное назначение, но и открывает Бога, сокрытого в тайне мироздания; таким образом она совершенствует в себе добродетели, соответствующие каждой из этих сил и увенчанные любовью (agaph), которая есть добродетель объединяющая и обоживающая. Тем самым естественное движение человека к Богу имеет космический смысл. Человек находит Бога в мире, а мир нуждается в человеке, чтобы вернуться к своему Создателю. Через образ мир возвращается к Первообразу.

Эта антропоцентричная концепция мироздания, принадлежащая преп. Максиму, дополняется его космологическими идеями: в мире существуют пять фундаментальных пар противоположностей или разделений (diaipesis); тварное и нетварное, духовное и материальное, небо и земля, рай и мир [за пределами рая], мужское и женское начала. В рамках этих разделений разворачивается история спасения, и человек самим своим существованием участвует в каждой из этих пар, имея задачу преодолеть их в своем продвижении к Богу. Творец желает, чтобы «множество разделенных между собой по природе существ пришли к единству, сливаясь друг с другом в единой природе человека, и так Сам Бог сделался бы всем во всем».

«Именно поэтому человек последним среди тварных существ вошел в мир», — пишет преп. Максим. Назначение человека состоит в том, чтобы служить «естественной связью» (sundesmos tis jusikos) между крайностями творения», дабы объединить все в Боге. Такова «великая тайна божественного Домостроительства». Изначально человек был призван «бесстрастием» преодолеть противоположность полов и святостью жизни (agioprephs agwgh) соединить весь мир с раем, создав тем самым единую и новую Землю. После этого, достигнув совершенства в добродетели, он должен был соединить землю и небо, чтобы образовать целостный материальный космос; затем, приобретя ангельское ведение (dia thn pros aggelous kata thn gnwsin isothta), соделать этот чувственный мир подобным миру умопостигаемому. В результате в тварном мире не осталось бы более разделения между теми, кто знает Бога, и теми, кто не знает Его. Наконец, человек должен был любовью (di agaph) воссоединить тварное и нетварное, и чтобы Бог по любви к Своему творению сделался всем во всем.

В этом заключается смысл движения, к которому Бог предназначил человеческую природу. Восстановление естественной гармонии творения и составляет основу духовной жизни, о которой преп. Максим пишет следующим образом:

Ум действует в соответствии с естеством, когда держит в подчинении страсти, созерцает логосы сущих и пребывает с Богом… Если желаешь быть праведным, уделяй каждой части своего существа — я имею в виду душу и тело — то, чего она достойна. Разумной части души — [душеполезное] чтение, духовные созерцания и молитву; яростной части — духовную любовь, противоположную нена–висти; желательной части — целомудрие и воздержание; а плотской части — пищу и одежду, но только необходимые.

Установленное Богом естественное движение было прервано с восстанием человека против Творца и обратилось против самой природы человека, поскольку человек, будучи «свободным» (autexousios), предпочел стать плотью и перстью вместо того, чтобы быть единым Духом с Богом.

Преп. Максим, следуя всей святоотеческой традиции, настаивает, что свободное самоопределение и является причиной зла. Зло не имеет

собственной природы, оно не имеет никакой сущности, природы, ипостаси, силы или деятельности; оно не есть ни качество, ни количество, ни отношение, ни место, ни время, ни положение, ни действование, ни движение, ни обладание, ни страдание, так чтобы по природе созерцалось в ком–либо из сущих… Зло есть недостаток деятельности присущих естеству сил в отношении к [их| цели и решительно не есть что–либо другое.

Этот недостаток может быть только личного выбора, первоначально совершенного сатаной, а позднее и человеком. Не устояв перед искушением змея, Адам утратил то, что было присуще природе, — постоянно стремиться к Богу, — и всецело отдал себя во власть своих чувств (monh th aisqhsei) — в результате он даже не получил от этого истинного наслаждения, «ибо, восхитив то, что принадлежит Богу, поставил себя вне Бога, вместо Бога и вопреки воле Божией». Таким образом, грех Адама разрушил естественные отношения «между человеком и Богом, между человеком и миром.

В пространном «Ответе» к Фалассию, полностью посвященном учению о грехе и Искуплении, преп. Максим объясняет, что первозданная человеческая природа не была сотворена ни для наслаждения, ни для страдания посредством чувств. Она испытывала блаженство, только восходя умом к Богу. Когда же человек обратился к чувственным удовольствиям (hdonh), он неизбежно стал причастным страданию (odunh), предполагающему смерть. Сама Божественная Премудрость предусмотрела это справедливое средство, чтобы дух человека понял свое безумие: поиск чувственных удовольствий влечет за собой разрушение человеческой природы. То, что противно естеству, не способно существовать, и смерть полагает ему предел; для поврежденной природы страдание есть предостережение от соблазна считать чувственные удовольствия естественными для человека, смерть же есть освобождение и милость.

Наследование первородного повреждения потомками Адама и Евы также определяется в соответствии с понятиями блаженства и страдания. Преп. Максим пишет:

После падения наслаждение предшествует естественному рождению всех людей, и никто не был естественно свободным от страстного порождения, происходящего от этого наслаждения; все по природе должны отдать свою дань страданию, конец которого — смерть; путь свободы был совершенно недоступен для тех, кто обнаруживал себя находящимся под властью нечистых удовольствий и заслуженных страданий и естественно (jusikws) подлежал совершенно заслуженной смерти.

Выше мы видели, что греческая святоотеческая традиция в своем учении о первородном грехе не знала идеи наследования вины. Грех Адама понимался как начало повреждения человеческой природы, проявившегося прежде всего в наследуемой смертности. В цитированных выше текстах св. Кирилла и блаж. Феодорита чувственным и плотским наслаждениям не отводится той роли, которую приписывает им преп. Максим. Для Максима, как и для всей монашеской традиции, которую он в данном случае представляет и которая всегда имела огромное влияние на духовную литературу христианского Востока, чувственное удовольствие (первоначально обозначавшее любую привязанность к видимому миру, после грехопадения заслонившую собой единственный источник блаженства — Бога) в большей или меньшей степени отождествляется с половым влечением и как таковое показывает, что в человеческом естестве подверглось повреждению с момента грехопадения.

Непосредственным следствием греха явилась атомизация человеческой природы, которая была сотворена единой, и постепенное противопоставление людей друг другу во взглядах и мнениях (katetemen eis pollas doxas kai jantasias); восстание против Бога повлекло за собой незнание Бога, незнание, в свою очередь, стало причиной себялюбия (jilautia) — в конечном счете это привело к тому, что нормой человеческих отношений вместо любви стала ненависть. Человек, сотворенный, чтобы по благодати Творца царствовать над всем миром, злоупотребил данной ему властью, обратив ее «против естества», и тем самым ввел в мир хаос и смерть.

Падение человека, поставленного Богом в центр творения и призванного воссоединить его, стало космической катастрофой, которую могло исправить только Воплощение Слова.

То, что совершил Христос, Максим называет «восстановлением» (anakejalaiwsis); его мысль возвращается к понятию, которое св. Ириней использовал пятью веками ранее в борьбе с гностицизмом. Логос, Которым и в Котором все вещи были изначально сотворены, восстанавливает всяческая и, восприняв его, сообщает новое направление творению, утратившему движение, заданное Богом. В Нем преодолена всеобщая раздвоенность (diareseis) творения, которая вследствии греха стала одним из проявлений разрушения и тления. Своим девственным рождением Христос преодолевает противостояние полов: «Во Христе, — говорит ап. Павел, — нет мужеского пола, ни женского» (Гал. 3:28). Своей смертью и воскресением Он упраздняет разделение между раем и миром, существовавшее с момента грехопадения. «Ныне же будешь со Мною в раю», — говорит Христос благоразумному разбойнику (Лк. 23:43), открыв человеческому роду доступ в запретный сад. Сам же, возвращаясь на землю после Своего Воскресения, Он показывает, что в Нем рай и мир с этого времени — одно. Своим Вознесением Он объединяет небо и землю, вознося воспринятое Им человеческое тело, имеющее одну природу и одну сущность с нашими телами. Взойдя превыше ангельских чинов со Своей человеческой душой и телом, Он восстанавливает единство мира чувственного и умопостигаемого и приводит все творение к гармонии. Наконец, как Человек, Он во всей правде исполняет истинное человеческое предназначение, для которого Сам Себя определил, как Бог, и от которого человек отвратился: соединил человека с Богом.

Таким образом, высшая цель божественного замысла — обожение человека,

чтобы все люди могли приобщаться всему Богу (Qeos olos olois metexomenos) и чтобы так же, как соединены душа и тело, так и Бог стал бы доступным для души, а через душу — и для тела, чтобы душа могла получить неизменный вид (thn atreyian), а тело — бессмертие; и, наконец, чтобы весь человек стал Богом, освященным благодатью Бога, ставшего человеком, становясь по природе истинным человеком душой и телом, и истинным Богом, душой и телом — по благодати.

Это по сути динамическое учение о спасении говорит о двойном движении: Бога — к человеку, состоящем в том, что Бог делается доступным для твари; и движением человека к Богу, которого от начала желал Творец, и которое было восстановлено во Христе. Ипостасное единство этих двух движений в воплощенном Слове составляет суть максимовой христологии: две природы подразумевают две энергии или воли, встречающиеся друг с другом.

Понятие «энергии», которое находилось в центре христологического спора седьмого века, к этому времени уже широко использовалось в богословии, особенно в споре между каппадокийцами и Евномием.

«Божественные энергии нисходят до нас, — писал св. Василий Великий, — в то время как сущность Его остается недоступной». Согласно св. Григорию Нисскому, энергия всегда означает то, что в Боге доступно приобщению: «Он, невидимый по природе, становится видимым в энергиях».

В адресованном Авлавию кратком трактате, призванном опровергнуть обвинение, которое савеллиане выдвигали против «неоникейского» православия: будто бы учение о трех ипостасях с необходимостью предполагает существование «трех богов» — св. Григорий вновь прибегает к различию между непознаваемой и неименуемой сущностью и энергиями. Все, что мы знаем о Боге, — это энергия или движение (kinhsis) ad extra, а не Его сущность; но всякое божественное действие или энергия — всегда троичное действие (ek tou Patros dia tou Uiou en tw Pneumati). Таким образом, существует только один Бог. Человеческая природа также едина, но каждый индивидуум действует самостоятельно и, следовательно, обладает своей собственной энергией, поэтому о «людях» можно и должно говорить во множественном числе. Способ существования божественных Ипостасей внутри непознаваемой, трансцендентной божественной природы таков, что Отец, Сын и Святой Дух обладают одной энергией, и потому Бог един. Во времена преп. Максима считалось общепринятым, что божественная энергия зависит от общей божественной сущности, что именно в силу этого возможно видеть Бога и участвовать в жизни божественного естества. Поэтому неудивительно, что Максим, после некоторых колебаний, изобличил моноэнергистское и монофелитское учение как тайное монофизитство. Он видел, что доводы монофелитов (во Христе энергия и воля зависят от Ипостаси и, следовательно, едины) могут лишь разрушить аргументацию св. Григория Нисского, ибо в таком случает три божественных Ипостаси предполагали бы три энергии и три божества. Для Максима две природы во Христе с необходимостью предполагают две энергии и две воли.

Это принципиальное соотношение между сущностью и энергией связано у преп. Максима с различением понятий логос и тропос, которыми он широко пользуется как в учении о Пресвятой Троице, так и применительно к икономии. Согласно преп. Максиму, каждое творение содержит в себе предсуществующий естественный закон (logos ths jusews), но конкретное существование твари определяется только ее собственным «способом существования» (tropos uparxews). Божественный порядок природы всегда является трансцендентным и недоступным для твари, хотя в Своих энергиях Бог являет Себя как Троица, и в известном смысле божественные Ипостаси суть особые «способы существования». Человек также обладает законом природы, предустановленным Богом и общим для всех людей, но его трагедия состоит в том, что после падения способ существования человека находится в противоречии с его природой. Истинный способ существования, в совершенстве человеческий, восстановлен только во Христе.

Максима критиковали за то, что он проповедует совершенно абстрактную концепцию сущности или природы. Действительно, конкретное понятие для него — ипостась. Следуя Леонтию Византийскому, Максим формально противопоставляет «понятие сущности, как его понимают «философы», для которых она есть «реальность в себе (самодостаточная реальность), не нуждающаяся ни в чем ином для своего существования» (auqupostaton pragma mh deomenon eterou pros sustasin), пониманию свв. Отцов, которые признают в ней «природную реальность» (ontoths jusikh), присущую множеству различных ипостасей». Понимание ипостаси как конкретного источника существования не является простым возвращение к Аристотелю, ни тем более сведением этого понятия до значения простого отношения, как у Леонтия; из контекста отчетливо видно, что преп. Максим придерживается персоналистического понимания ипостаси. «Ипостась, по мнению философов, — пишет он, — есть сущность со своими характеристиками; для святых Отцов — это каждый отдельный человек в его личностном отличии от прочих людей».

Терминология, воспринятая от Леонтия Византийского, вводится здесь в христианскую онтологию. В Боге, как и в человеческом естестве, ипостась также является средоточием каждой конкретной реальности, которое определяет, сообщает ему качество, cпособ существования» (tropos uparxews) или «движение» природы. Вспомним, что в случае человека именно свобода, обладать которой может только ипостась повергла человечество в падшее состояние, не будучи, однако, способной изменить ни природу саму по себе, ни ее изначальное единство. Св. Максим действительно был бы повинен в сведении природы до уровня абстракции, если бы он рассматривал ее статически; на самом же деле для него не существует природы вне движения, вне энергии, вне конкретного существования: «Мы исповедуем, что природа не существует без движения; без движения она уже больше не природа». Отсюда энергия есть конкретное проявление природы, которой ипостась сообй^ает качественную определенность или способ существования. Этот треугольник — ипостась, природа, энергия — есть ключ ко всей системе преп. Максима и, в частности, к его христологии.

Восстановление человеческой природы во Христе означает, что воплотившееся Слово восприняло человеческую энергию и привело ее в соответствие с изначальным божественным предначертанием. Поэтому во Христе имеют место две энергии или воли: последний термин широко использовался как синоним энергии еще до преп. Максима.

В христианской традиции и раньше имели место авторитетные свидетельства в пользу этого учения. Сам св. Афанасий, вопреки своей тенденции в целом рассматривать Христа в Его богочеловеческом единстве, определенно толкует гефсиманское борение (Мф. 26:36) с точки зрения учения о двух волях: «Он проявляет здесь две воли (duo qelhmata): человеческую волю, принадлежащую плоти, и божественную волю, принадлежащую Богу».

Логика монофелитства становится понятной в таких разных и даже противоположных контекстах, как несторианство и учение Аполлинария. Учение же Максима о двух волях воспринимает и отстаивает халкидонский орос, устанавливающий, что каждая из соединившихся природ сохраняет собственный способ существования и что самое единство их является ипостасным. Такое понимание способа соединения природ противопоставляется природному единству монофизитов, а также единству «действия» или «единству воли» несториан.

Восстановление падшего человечества происходит, когда человеческая природа, сотворенная по образу Божию и предназначенная к существованию в соответствии с ним, воспринимается своим Первообразом — божественным Логосом, Который отныне является Ипостасью, определяющей ее способ существования или волю. Преп. Максим пишет:

Христос, будучи Богом по природе, обладает волей по природе божественной, Отчей, поскольку Он имеет единую волю со Своим Отцом (suqelhths tou idiou gennhtoros); будучи Сам по природе человеком, Он обладает также и естественной человеческой волей, которая никоим образом не противопоставляется воле Отчей, ибо Его действия чужды всякой мечтательности; ни само естество, ни что–либо относящееся к естеству не противопоставлено Начальнику естества, даже свободная воля (gnwmh) и то, что зависит от нее, постольку, поскольку она находится в соответствии с законом естества (tw logw sunneuei ths jusews)…

Христос приводит природу в соответствие с самой собой… Становясь человеком, Он сохраняет Свою свободную волю (gnwmh) в состоянии бесстрастия и мира с естеством.

Мы видели выше, что для преп. Максима понятие природы предполагает общение с Богом и, следовательно, движение к Благу. Выбор, приведший Адама ко греху, был совершен на уровне личной свободы, а не на уровне природы. Вместе с понятием gnwmh, появившимся в только что процитированном отрывке, это и есть то главное, что позволяет понять антропологию и христологию преп. Максима, а также объяснить значение ипостасного единства, к области которого принадлежит gnwmh. Опровергая своего оппонента–монофелита, Максим просит его ясно определить значение понятия «единая воля». Является ли она природной? В таком случает Христос обладал бы особой «Христовой» природой. Является ли она гномической? В таком случае она характеризовала бы не природы, «но только ипостась, поскольку гномический элемент характеризует лицо (proswpon gar ajoristikon uparxei to gnwmikon), и Христос обладал бы волей, отличной от (воли) Отца и Духа». Таким образом, учение о единой воле представляется Максиму разновидностью несторианства, поскольку Несторий понимал единство двух природ как относительное (scetikh) соединение двух гномических воль в единую «волю» (qelhma), что очевидно предполагает во Христе две ипостаси, «поскольку, — говорит Максим, — gnwmh характеризует лицо или ипостась». Гномическое единство между различными ипостасями можно понимать лишь как отношение. Такое единство имеет место между Богом и святыми, соединяющимися в «единую природу, единую ууюцл и единую волю», когда «любовь побуждает свободную волю более не противопоставлять себя природе» и «когда закон естества свободно (gnwmikos) обновляется законом благодати».

Создается впечатление, что в своих ранних работах Максим использовал термин gnwmh почти как синоним терминов qelhma,a или energeia, и некоторые отрывки (как, например, вышеприведенный) позволяют полагать, что он признавал существование божественной «гноме». Впоследствии gnwmh определенно становится основным термином для обозначения свободной воли тварных ипостасей — местонахождения posse рессаrе (потенциального греха).

Вернемся к первой триаде: genesis — kinhsis — stasis, значение которой мы уже выяснили, рассматривая учение преп. Максима о творении. На антропологическом уровне ей соответствует другая триада: einai(бытие), eu einai (благобытие) и aei einai (приснобытие), первый и последний элементы которой своей единственной причиной имеют Бога. Ведь Он — единственный Творец, дарующий бытие, и единственный Бессмертный, дарующий бессмертие. Тем не менее, движение от «первого элемента к третьему предполагает участие «нашей» свободной воли (gnwmh) и нашего движения (gnwmhs te kai kinhsews ths hmeteras)», что означает личностный или ипостасный выбор. В другом месте он пишет: «Разумные существа естественно движутся самим фактом бытия, будучи влекомы к своей цели, в соответствии со своей свободной волей через благобытие (pros telos kata gnwmhn dia to eu einai).

Таким образом, свободная воля (gnwmh) принадлежит к области движения, нравственного выбора, которые преп. Максим любит ассоциировать с идеей подражания или уподобления Богу: «Единый Бог благ по природе, и только подражающий Богу благ по своей gnwmh». Это подражание и выбор предполагает сотрудничество благодати и человеческой свободы: «Дух не возрождает противящуюся волю (gnwmhn mh qelousan), но, если она возжелает, Он преображает и обоживает ее». «Наше спасение, — пишет преп. Максим, — зависит от нашей воли».

Адамов грех был в сущности катастрофой человеческой свободы, совершившей «противоестественный» выбор: единая природа пришла в противоречие с самой собой (pros eauthn), и этот конфликт возник «по свободной воле» (kata gnwmhn). Преп. Максим всегда утверждал, что природа остается неповрежденной, невзирая на грех, и определенно противопоставляет «jusis» и «gnwmh». Непосредственным следствием греха явилось своего рода осквернение произволом (gnwmh) естественной воли, которая до падения могла желать только добра: у человека гномическая воля, которая, не зная истинного добра, выбирает, колеблется и причиняет боль, ибо решения ее принимаются вслепую; это есть «род желания, направленного к тому, что является или представляется ей относительно добрым».

gnwmh, как мы уже видели, внутренне связана с ипостасью, или человеческой личностью: грех всегда является личностным актом, который не разрушает природу как таковую. Этим объясняется, каким образом Слово могло воспринять человеческое естество во всей полноте, кроме греха. Грех пребывает на уровне gnwmh, личностного выбора79. Христос обладал природной человеческой волей, но, поскольку субъектом Его был Сам Логос, Он не мог иметь гномической воли, единственного возможного источника греха. Согласно Максиму, те, кто приписывает Христу гномическую волю, «считают Его простым человеком, обладающим волей, подобной нашей, незнающим, колеблющимся и находящимся в противоречии с Самим Собой… В человеческой природе Господа, которая обладала не простой, а божественной Ипостасью,… не может быть никакого gnwmh».

Следовательно, духовная жизнь, жизнь в Иисусе Христе, путь обожения, обязательно предполагает превращение нашей гномической воли в «божественное и ангельское gnwmh», ибо причастие нашей природы природе божественной и подразумеваемое этим снисхождение Бога не могут сочетаться с внутренним конфликтом, привнесенным в природу дьяволом через «gnwmh». Это превращение — цель аскетизма и всей духовной жизни — означает не приобретение сверхприродных или чуждых человеку качеств, но восстановление тех качеств, которые были нам свойственны со времени творения. Преп. Максим говорит даже, что само обожение в известном смысле естественно для человека, поскольку оно от начала входило в замысел Бога: «Станем богами через Господа, ибо для этого и сотворен человек: Бог и Владыка по природе jusei wn Qeos kai Despoths».

Очевидно, что наше спасение, т. е. наше восстановление в естественном состоянии, «зависит от нашей воли»; невозможно представить себе учение, более отличное от западного августинианства; и все же Максим ни в коей мере не пелагианин. Его учение о спасении основано на идее общения и причастия, которая не исключает ни благодати, ни свободы, но предполагает их объединение и сотрудничество, восстановленные раз и навсегда в воплощенном Слове и двух Его волях.

Это понятие о природном обожении неизбежно ставит вопрос о зависимости Максима от оригенизма и в особенности от Евагрия. Если соединение с Богом естественно для человека, то не является ли он по природе божественным духом, который просто возвращается к своему первоначальному состоянию, к которому Бог имманентен? Этот вопрос правомерен тем более, что явная зависимость духовных сочинений Максима от Евагрия (особенно «Сотниц о любви»), а также его принадлежность к той же духовной традиции являются установленными фактами.

Ответ на этот вопрос находится в учении Максима об ektasis для того, чтобы соединиться с Богом, образом Которого человек является, он должен «свободно выйти из самого себя (egcwrhsis gnwmikh)» и отрешиться от того, что действительно или мысленно является для него естественным, и получить таким образом высшую благодать Духа.

Кажущееся противоречие между этим текстом, в котором, как будто, противопоставляются природа и благодать, и утверждением Максима, что для человека «естественно» «стать Богом», является лишь еще одной иллюстрацией его динамической концепции природы. Так как человек создан по образу Всевышнего Бога, сама его природа позволяет ему «выйти за пределы» самого себя и общаться со своим Первообразом. Этот выход за пределы, или экстасис, происходит благодаря присутствию Духа, содействующего свободному выбору и усилиям самого человека. С другой стороны, даже превзойдя себя таким образом, человек не может приобщаться самой божественной сущности (ta kat' auton), он приобщается только того, что «окрест Бога» (ta peri Qeon), и Максим сразу же ссылается на св. Григория Нисского и на Дионисия. «Мы познаем Бога, — пишет он, — не из сущности (ek ths ousias) Его, но из величия творения Его и из Промысла о сущих».

Человеческому экстасису соответствует действие Бога, Который также выходит из Своей трансцендентности навстречу твари. Встреча двух этих движений полностью и ипостасно осуществилась в воплощенном Слове, но наше гномическое принятие этой встречи — условие нашего спасения и нашего обожения — остается целью духовной жизни, которая, таким образом, обретает свое место в домостроительстве спасения.