Многое было сказано о Роберте Дугласе, человеке, вокруг которого сосредоточена история его времени: о его характере, чувстве чести, тайных силах, которые иногда направляли его поступки. Много существует рассказов о его героических деяниях, его силе и решимости спасти свой народ от тирании.

Но Роберт Дуглас был человеком, а потому и большим, и меньшим, чем та фигура, которую рисуют легенды. Народ видел в нем героя, в котором отчаянно нуждался; близкие могли разглядеть в нем страдающую душу, с мальчишеских лет отягченную пророчеством — пророчеством, определившим не только его собственную жизнь, но и судьбу его любимой родины.

Вернувшись из добровольного изгнания, Роберт Дуглас нашел Люсару стонущей под безжалостной властью завоевателя Селара, с церковью, раздираемой борьбой за власть, и могущественной Гильдией, день ото дня набирающей все большую силу под управлением проктора Вогна. Если Селар когда-то был Роберту другом, то Вогн давно стал его смертельным врагом: проктор узнал о том, что Роберт Дуглас, граф Данлорн, — колдун, и поклялся уничтожить его.

Анклав, тайное объединение колдунов, нашел убежище высоко в. горах Голета; колдуны не смели жить среди своих соплеменников: их жизням угрожали и гильдийцы, и колдуны-соперники — малахи. Горное убежище охранял могущественный талисман, Ключ, от которого распоряжения и информацию получал джабир — предводитель колдунов Анклава. Именно Ключ сообщил Роберту об ужасном пророчестве.

Народ Люсары мечтал об избавлении от тирании, жители Анклава — салти пазар — молили Роберта о помощи. Однако граф Данлорн был человеком чести: он не мог нарушить присягу, данную Селару, тем более что пророчество сулило ему ужасную судьбу — пытаясь спасти, уничтожить то, что он больше всего любит. Противоречивые чувства раздирали Роберта, и это-то противоречие и сформировало его характер и легло в основу многих его решений. Более тридцати лет росла темная сила в душе Роберта, ненавистная и пугающая, сила, которой он не мог управлять и которую не мог уничтожить. Про себя Роберт стал называть ее демоном.

Однако существовал один человек, способный понять и Роберта, и его демона. Дженнифер Росс в младенчестве была похищена Нэшем, который поселил ее в глуши леса Шан Мосс. Четырнадцатью годами позже Роберт Дуглас спас Дженнифер от преследователей, обнаружив при этом не только колдовскую силу девушки, совершенно отличную от его собственной, но и то, что она — дочь графа Элайты. Роберт вернул Дженн в лоно семьи. Чувства его к ней становились все более нежными, но тут он узнал, что пророчество говорит о ней как о Союзнице — и что если он позволит совершиться предсказанному, именно она будет им уничтожена.

У короля Селара появился новый друг, Сэмдон Нэш. Это был могущественный злой колдун; своим собратьям, малахи, он был известен под именем Карлана. Нэш не собирался останавливаться ни перед чем, чтобы завладеть Ключом и Союзницей — Дженн.

Потом с Робертом и его братом Финлеем случилась беда, и тайна перестала быть тайной: существование колдунов стало всем известным. Вся страна всколыхнулась от этой новости.

Укрепив свое положение при дворе, Нэш прибег к чудовищному извращению древнего обряда Наложения Уз, и лишившийся собственной воли Селар стал его послушной марионеткой. Роберт помог королеве вместе с двумя детьми бежать, но тут узнал о предстоящем бракосочетании Дженн... Известие сломило его: несмотря на все данные себе обещания, он провел с ней ночь и оказался, как и было предречено пророчеством, связан с ней Узами. В отчаянии он снова обрек себя на добровольное изгнание, на сей раз твердо решив не возвращаться, чтобы не причинить еще более страшного вреда.

Убитая горем Дженн была вынуждена вступить в брак с герцогом Тьежем Ичерном, жестоким кузеном Селара. Дженн удалось скрыть, что ребенок, которого она носит под сердцем, — ребенок Роберта, позволив супругу считать его своим.

На этот раз Роберт нашел приют в глухом монастыре; даже от монахов он скрыл свое истинное имя. Там он повстречал епископа Эйдена Маккоули, которого Селар заточил в темницу, но которому удалось бежать и скрыться. Между Робертом и Эйденом зародилась крепкая дружба. Вскоре обоим пришлось покинуть безопасность монастыря: возникла угроза жизни брата Роберта, Финлея, и Дженн, находившихся в Элайте.

После скачки через всю страну Роберт со своим спутником прибыли в замок и обнаружили, что его осадили притворяющиеся гильдийцами малахи под командованием третьей зловещей фигуры, названной пророчеством, — Ангела Тьмы. Враги были сильнее защитников замка, отец Дженн погиб в бою как раз в тот момент, когда на свет появился ее сын. Истощив все способы отстоять Элайту, Роберт оказался вынужден дать волю ярости гнездящегося в нем демона. С самой высокой башни он произнес ужасное Слово Уничтожения, разметав силы малахи и тяжело ранив Ангела Тьмы.

Прошло еще пять лет, проведенных Робертом в попытках раскрыть точный смысл пророчества, однако потом ему пришлось посвятить себя более неотложным делам. Селар вознамерился захватить Майенну — соседнее государство, на троне которого сидел его брат. Роберт знал, что для такой войны у Люсары недостаточно сил, так что результатом авантюры Селара станет полный разгром и завоевание страны новым тираном. Роберт призвал верных своей родине военачальников собрать войска у замка Бликстон во владениях его друга, повелителя Фланхара.

После смерти мужа Дженн оставила сына на попечение сестры, а сама присоединилась к восставшим и предложила свою помощь в выяснении связанных с пророчеством обстоятельств, для чего нужно было отправиться в Бу на южном континенте. Роберт ужаснулся возможности того, что она отправится в опасное путешествие в одиночку, и решил поехать с ней. Хотя им не удалось узнать о пророчестве ничего, что могло бы принести пользу, совместная поездка помогла Роберту и Дженн преодолеть отчуждение, и Роберт поклялся жениться на Дженн, что бы ни сулило им предсказание; он вынужден был примириться с мыслью о том, что ему не суждено найти способ избежать того, чтобы пророчество сбылось.

Когда Роберт и Дженн вернулись в Бликстон, собравшиеся там предводители отрядов потребовали, чтобы Роберт женился на дочери Селара, Галиене, а после победы над королем сам взошел на трон. Роберт в отчаянии обратился к Дженн, но та тоже стала настаивать на династическом браке: счастье родины важнее их любви. После венчания Роберта и Галиены стало известно, что войско Селара движется к границе. Силы повстанцев были приведены в боевую готовность.

Дженн, посетившая Анклав, была избрана Ключом на место умершего джабира. Роберт попытался помешать этому, но прибыл в Анклав слишком поздно; оба они с Дженн оказались во власти Ключа, который изменил их тела: теперь они не состарились бы до тех пор, пока продолжается битва со злом. Дженн навсегда стала связана с Ключом, и Роберт, который больше не мог ей доверять, вернулся к своему войску.

Сопровождая Селара в походе, Нэш привлек на свою сторону принца Кенрика. Дженн, покинув на время Анклав, присоединилась к повстанческой армии. Однажды ночью, во время вылазки малахи, воинами Роберта была взята в плен молодая женщина. Она отказалась отвечать на вопросы, и Роберт так и не узнал, что это Сайред, возлюбленная Мики, его самого верного друга. Мика, сопровождавший Роберта на поле битвы, тоже ничего ему не открыл.

Кенрику удалось проникнуть в лагерь бунтовщиков и отравить свою сестру Галиену, юную супругу Роберта. В отчаянии от этой потери, Роберт на следующее утро двинул свое войско на Селара, хорошо зная, чья рука нанесла удар.

Сражение началось на рассвете. Роберт искал Селара и нашел его; поединок кончился его победой. Сгустились сумерки, но ни одна из сторон битвы так и не выиграла.

Ночью, пока Роберт метался в лихорадочном сне, страдая от ран, малахи снова проникли в лагерь повстанцев, освободили Сайред и похитили Мику. Утром, покинув готовое вновь вступить в битву войско, Роберт поскакал в Шан Мосс, чтобы спасти друга.

Роберт нашел связанного Мику на поляне; сражаясь с охранявшими его малахи, он получил удар ножом в спину от Сайред — и только тут узнал, что Сайред — та девушка, которую любит Мика. Чувствуя себя преданным, Роберт отправил Мику к войску, чтобы предупредить повстанцев, а сам вступил в схватку с Нэшем.

Противники появились на поле битвы — между двумя охваченными ужасом армиями. Нэш был изранен, колдовской силы у него почти не осталось. Роберт тоже пострадал, но твердо намеревался продолжать бой. Двое колдунов обменивались ударами, пока наконец Дженн не почувствовала, что Роберт собирается прибегнуть к Слову Уничтожения, чтобы убить и Нэша, и себя: так, собственной смертью, он мог опровергнуть пророчество, которое определило всю его жизнь.

Дженн кинулась между сражающимися, воспользовавшись собственным колдовским могуществом, чтобы разъединить противников. Нэш обессилел, но был еще жив, и людям Кенрика удалось увезти его с поля битвы. Роберт оставался на ногах достаточно долго, чтобы увидеть бегство объятой ужасом армии Кенрика и услышать победные крики своих воинов; потом он рухнул на руки подбежавшему Финлею.

Война была окончена; Кенрик, ставший королем вместо Селара, в сопровождении павших духом малахи бежал в Марсэй, столицу Люсары, увозя изувеченного Нэша. Мика, безутешный от того, что Роберт прогнал его от себя, отправился охранять Эндрю, сына своего друга. Той ночью, пока его воины хоронили своих павших товарищей, Роберт лежал при смерти от ужасных ран, полученных в поединке с Нэшем; ярость демона пожирала его изнутри, приближая смерть.

Финлей привел к постели умирающего Дженн в надежде, что та скажет Роберту о своей любви и о том, что Эндрю — его сын: тогда Роберту будет ради чего бороться за жизнь. Раны Роберта поразили Дженн; благодаря мысленной речи она узнала, что демон уже почти захватил власть над Робертом — это означало, что еще до рассвета он Роберта убьет. Дженн поняла, что не поможет любимому, если скажет правду. Ей нужно было чем-то отвлечь демона, и поэтому она уверила Роберта, что никогда не любила его, что ночь их близости была всего лишь следствием возникших Уз и что пришло время им забыть о немногих мгновениях, когда они были счастливы вместе.

Демон нанес удар Дженн, но у Роберта оставалось слишком мало сил, чтобы причинить ей серьезный вред. Когда Дженн открыла глаза, демон уже принялся исцелять Роберта, — но во взгляде Роберта она не прочла ничего, кроме ненависти. Дженн вернулась в Анклав, зная, что лишилась своей любви, но сумела наконец освободить от себя Роберта, дав ему возможность пойти навстречу чаяниям своей страны.

Следующие восемь лет Дженн провела в Анклаве, набираясь знаний и обучая других. Она чувствовала, как укрепляется ее связь с Ключом. Ей регулярно удавалось видеться с сыном, но этих кратких свиданий ей никогда не было достаточно. Не проходило и дня, чтобы она не вспоминала о пророчестве и не гадала, сбудется ли оно.

Годы шли, а о Нэше почти ничего не было слышно. Ходили слухи, что он выздоравливает, используя свою злую силу и насыщаясь кровью других колдунов. Немногие салти пазар были так глупы, чтобы верить, будто его молчание означает бездействие. Все в Анклаве знали, что Нэш наблюдает и готовится.

Кенрик, унаследовавший трон отца, далеко превзошел того в жестокости. Люсара под его властью приходила в упадок, и никто, похоже, не мог этого остановить.

Все эти восемь лет, когда казалось, что тьма, готовая поглотить Люсару, не оставляет уже никаких надежд, страна молилась об освободителе. Наступило время Безмолвного Мятежа. И Роберт Дуглас, герцог Хаддон, бунтовщик и изгнанник, ждал события, которое многие могли бы предвидеть.

Время ожидания кончилось для Роберта одним морозным вечером, незадолго до праздника Зимнего Солнцестояния 1370 года.

Отрывок из «Тайной истории Люсары» Рюэля

Глава 19

Жидкий утренний свет сочился сквозь залитые дождем окна и ложился на груды бумаг и листов пергамента, книг и свитков на столе Годфри, придавая им грязно-серый оттенок, еще больше заставлявший архидьякона ненавидеть то, чем ему приходилось заниматься. Изо всех сил стараясь преодолеть неприятное чувство, как делал это уже в течение двух недель, Годфри окунул перо в чернильницу и принялся переводить следующую строку.

Торопливый стук в дверь прервал его работу. Годфри поднялся из-за стола и распахнул створки. Перед ним стоял архидьякон Френсис, держа в руках поднос с чашками и чайником. Он вопросительно взглянул на Годфри.

— Я подумал, что вам это будет кстати.

— Спасибо. — Годфри отступил, позволив священнику пройти, и закрыл за ним дверь. Френсис поставил поднос на стол у камина, налил в чашку горячего чая и протянул Годфри.

— Как я заметил, вы снова пропустили утреннюю мессу. Годфри отпил из чашки и вернулся к своему столу.

— Я и так уже отстаю от расписания. У меня нет времени на...

— Вы в первую очередь священник, — мягко напомнил Френсис.

— И только во вторую — убийца? — Годфри поднял на собеседника глаза, покрасневшие от слишком многих бессонных ночей. Усталость плохо отражалась на его настроении, не говоря уже об укорах совести. — Вы же знаете, что случится с Бромом, если я не закончу работу к завтрашнему вечеру. Кенрик желает иметь новый устав к празднику Зимнего Солнцестояния. Я не хотел брать на себя ни эту работу, ни ответственность, — но король и епископ принудили меня. Я могу надеяться, что боги простят мне пропущенную мессу, хотя и не уверен, что они простят мне ту работу, которую я выполняю вместо нее. Не забывайте, Френсис, именно вы сказали мне, что я должен взяться за это дело.

Френсис стоял, сложив руки перед собой; капюшон сутаны несколько смягчал его суровые черты.

— Вы еще не говорили с Бромом, верно?

— Нет, не говорил, — бросил Годфри, закрыв на мгновение глаза, чтобы дать им отдых, потом виновато развел руками. — Простите меня. Вашей вины тут нет. Я еще не говорил епископу, чем занимаюсь.

Френсис кивнул, принимая извинение, и налил себе чаю.

— Когда бы собираетесь все ему сказать?

— Не уверен, что я вообще смогу это сделать. Френсис удивленно посмотрел на Годфри.

— Тогда как вы получите его подпись?

— Я... — Годфри посмотрел на бумаги, накопившиеся на его столе за то время, пока он переписывал законы церкви, касающиеся колдовства. — Я собираюсь его подпись подделать.

— Что! — Чашка выпала из руки Френсиса и разбилась вдребезги. Священник отскочил в сторону и вытаращил глаза на лужу; только потом он снова перевел взгляд на Годфри. — Уж не...

— Не сошел ли я с ума? Возможно. Не двигайтесь, я сейчас принесу тряпку. — Теперь, когда он признался в задуманном преступлении, Годфри почувствовал себя гораздо спокойнее, хотя и понимал, что несправедливо заставлять Френсиса разделить с ним этот грех.

Взяв с умывальника в углу полотенце, он вытер лужу, собрал осколки и положил на свой стол. Френсис подошел поближе и прошептал, чтобы никто не услышал:

— Я понимаю, почему вы хотите действовать таким образом, — но тогда новый устав не будет иметь законной силы! Мы выпустим закон, не основанный на...

— Бром просил меня сделать все именно так — хотя и ожидал, что все произойдет после его смерти. А теперь, если все же я... — Годфри сглотнул, преодолевая ужас, который испытывал от этих слов, — если все же я займу его место, я смогу узаконить новый устав собственной подписью. Уверяю вас, брат мой, иного способа сделать это нет. Бром верит, что погубит свою бессмертную душу, подписав закон, и будет обречен на адские мучения. Как могу я с этим спорить?

Френсис скрестил руки под нагрудником.

— Понятно. — Френсис рассеянно принялся бродить по комнате, задумчиво склонив голову. — В таком случае, когда будете готовы отослать бумаги, дайте мне знать. Я позабочусь, чтобы лекари и слуги ничего не говорили ему о том, что происходит. Как секретарь епископа, я могу проследить за тем, чтобы ни одна ненужная бумага к нему не попала, и перехватить любого посетителя, который пожелал бы обсудить с ним новости. Вам придется, впрочем, отвечать на все вопросы, пока другие помощники епископа не усвоят новый устав так же хорошо, как вы сами. А пока позвольте мне, как брату-монаху, просить вас постараться хоть немного отдохнуть. Я лично произнесу за вас все положенные молитвы, если вам снова понадобится пропустить мессу.

Годфри был тронут этой неожиданной поддержкой и испытал немалое облегчение. Слишком давно ему приходилось вести борьбу в одиночку, так что он даже забыл, что хотя некоторые секреты ему следовало хранить, вокруг было много людей, готовых прийти ему на помощь.

— Спасибо, брат мой, — хрипло пробормотал Годфри. — Я ценю вашу помощь.

Френсис в ответ улыбнулся, что нечасто с ним случалось, и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Сквозь витражи базилики на пол падали мягкие разноцветные лучи света. Каждый витраж представлял собой изображение какого-то события из жизни богов, из которого верующие могли извлечь урок, унести с собой частицу божественного просветления. Окна базилики были знамениты на всю Люсару своей несравненной красотой и глубиной содержащейся в картинах мудрости, но Осберт, сидевший на своем месте, не мог вспомнить, чтобы он когда-нибудь раньше всматривался в них. Глубокие и яркие цвета несли ему успокоение. Хотя базилика не могла сравниться с резиденцией Гильдии, здание, на взгляд Осберта, обладало истинной красотой: гладкий камень стен, высокий купол над алтарем, чередование света и тени под арками... Здесь было достаточно воздуха, чтобы душа могла свободно дышать. Высокие колонны, украшенные позолотой и резьбой, были похожи на ноги великанов, поддерживающих потолок. Белые и красные квадраты камня пола казались прохладными и надежными, уютными и соразмерными. В базилике, полной материальных воплощений веры, царила атмосфера глубокомыслия и духовного очищения — того, чем не могла похвастаться резиденция Гильдии.

Сегодня базилика была полна молящихся, одушевленных искренней верой, следивших за праздничной службой с благоговением, которого Осберт в себе не находил.

Что было в вере такого, что она так захватывала своих последователей? Или эти толпы простых людей собрались здесь по той же причине, по какой явился и он сам, — чтобы не утратить надежду? Кенрик старался не показать, как ему скучно, большинство придворных тоже были заняты собственными мыслями; они явно явились сюда лишь ради приличия.

Осберт верил в богов, в священные деяния Серинлета и Минеи, которым посвящался сегодняшний день — праздник Зимнего Солнцестояния. В могуществе злого Бролеха он тоже ничуть не сомневался. Однако могут ли поклонение и молитвы людей привлечь внимание божеств? Или некоторые люди — короли или священники — пользуются большим влиянием на небесах?

А может быть, колдуны?

Богам известно, сколько молитв вознес Осберт за все эти годы — без всякой пользы. И очень скоро, во время ближайшей королевской аудиенции, ему предстоит убедиться в бесплодности своих самых недавних и самых горячих молитв.

Уж не в том ли дело, что он просит у богов не того, чего следует?

Эндрю изо всех сил старался сидеть во время мессы смирно, однако базилика, ее величие, колышущиеся тени, запах ладана смущали его. Его тревожили воспоминания о том дне, когда он оказался здесь впервые — когда его отец умер, а мать исчезла из его жизни.

Он мало что помнил о тех событиях, но все еще не забыл, как сидел на том же самом месте, с крепко держащей его за руку тетушкой Беллой с одной стороны и дядей Лоренсом — с другой. Оба они притворялись, будто в одном из гробов перед алтарем — останки Дженн и что они оплакивают человека, покоящегося в другом.

Все ненавидели его отца. Даже те, кто был больше других предан Тьежу Ичерну, вздохнули с облегчением, узнав, что он мертв.

Не выдержав, Эндрю в десятый раз переменил позу, за что и заработал недовольный взгляд сидящего рядом Кенрика.

— Еще несколько минут, кузен, и все кончится. Если я могу вытерпеть эту скуку, то и ты можешь.

— Прошу прощения, — прошептал Эндрю. Кенрик только угрюмо кивнул.

Курения густо клубились над паникадилами, которыми размахивали двое священников. В последний раз поклонившись, семеро архидьяконов повернулись и двинулись вдоль нефа к огромным западным дверям базилики, которые распахнулись перед ними.

Вместе со всеми молящимися Эндрю поднялся на ноги и направился к выходу, держась на шаг позади короля. Ему не терпелось выйти из базилики и оказаться на свежем воздухе.

Снаружи было холодно, но солнце светило, и на площади уличные торговцы уже устанавливали свои палатки, готовясь к вечернему празднеству. Эндрю знал, что не следует радоваться предстоящим развлечениям, — в конце концов, праздник был религиозным, — но что-то в атмосфере было такое, перед чем он не мог устоять. Он чуть не подпрыгивал от нетерпения разделаться со своими официальными обязанностями и окунуться в веселье лучшей части дня.

— Ох, отправляйся, — вздохнул Кенрик. — От одного взгляда на тебя я начинаю чувствовать себя старым.

— Насколько старым? — ухмыльнулся Эндрю.

Кенрик наклонился над ним и с шутливой угрозой произнес:

— Вот я сейчас пересчитаю свои года хлыстом по твоей спине!

— Ухожу, ухожу! — Эндрю поклонился и нырнул в толпу. Теперь, когда он не был в королевской свите, двигаться было трудно, но он решительно проталкивался к восточной двери базилики, где по традиции архидьяконы благословляли всех желающих: он хотел увидеться с Годфри.

Архидьякон увидел приближающегося Эндрю, и его длинное лицо озарилось улыбкой, одновременно ироничной и радостной.

— Что ж, вам давно пора повидаться со мной. Я уж думал, что вы решили променять старых друзей на новых.

— Каких новых? — Эндрю озадаченно посмотрел на Годфри.

— Уж не хотите ли вы сказать, что не завели новых друзей?

— Э-э... нет. — Признание прозвучало тихо. Мальчик поспешно переменил тему: — Вы знаете, что отец Джон... на некоторое время нас покинул?

— Вот как? — Блеск глаз выдал интерес Годфри, хотя тон его оставался небрежным и не привлек бы внимания случайного слушателя. — Желаю ему удачи. Я всегда молюсь за него.

Эндрю приложил все усилия, чтобы выражением лица дать Годфри понять, что отец Джон отправился во Фланхар в надежде увидеться с епископом Маккоули. Через несколько секунд Годфри медленно кивнул и широко улыбнулся, и Эндрю понял, что добился своего.

— Как поживают ваши тетушка и дядюшка?

— Хорошо, спасибо.

— Увидим ли мы их этой весной при дворе?

— Насколько мне известно, они собираются приехать, да. — Эндрю понизил голос. — А как епископ Бром? Я слышал столько разных мнений о его болезни!

— Я не врач, — ответил Годфри, — а потому мало что могу вам сказать, за исключением одного: лучше ему не становится.

— Ох, мне очень жаль.

— Я знаю, сын мой. И все же вы должны... — Годфри оборвал фразу, глядя поверх плеча Эндрю. — Доброе утро, милорд проктор.

Эндрю обернулся с любезной улыбкой.

— Приветствую вас, милорд проктор. — Осберт отвесил ему почтительным поклон.

— Ваша светлость, позвольте поздравить вас и ваше семейство с праздником Зимнего Солнцестояния.

— Спасибо. — Эндрю подумал, что ему следовало бы остаться, задавать вопросы о новых законах, узнать о том, что происходит в Гильдии, но во взгляде Осберта было что-то столь угрожающее, что он не решился. — Простите меня, господа. Меня ждет король.

Эндрю видел, что Годфри уловил неискренность в его голосе, но его это не задело. Впрочем, мальчика влекли более интересные вещи, чем политика. Улыбнувшись архидьякону и проктору, он двинулся в сторону палаток, принюхиваясь к доносящимся оттуда аппетитным запахам.

— Я ему не нравлюсь, да?

Годфри посмотрел на Осберта, удивленный таким признанием и еще больше тем, что проктора занимает отношение к нему Эндрю.

— Этого я не знаю. Эндрю ничего про вас не говорил.

— Он поспешил уйти. И видите, рядом с Кенриком его нет. Может быть, дело как раз в этом: он слишком близок к королю и знает его отношение ко мне. — Осберт помолчал, глядя вслед Эндрю. — Странно: мальчик не кажется мне подходящей компанией для Кенрика.

— Вы хотите сказать, что он не глуп и не апатичен? Осберт рассмеялся, чего Годфри не замечал за ним уже очень давно, потом тяжело вздохнул.

— Мне нужно поговорить с вами. Наедине.

— Сейчас?

— Да, сейчас.

Сквозь толстые каменные стены ризницы доносился лишь глухой шум. Несмотря на морозную погоду, праздник Зимнего Солнцестояния всегда доставлял Годфри радость, и возможность служить мессу в отсутствие Брома, портившего ему все удовольствие, только делала его более светлым. Годфри чувствовал себя обновленным и сильным, готовым встретить все, что ему готовит новый год. Почти все...

Он запер дверь и направился к столу со священными сосудами. Осберт следил за ним взглядом; на лице его не осталось и следа недавней улыбки.

— Что случилось? — Годфри осторожно снял с шеи серебряную стелу и, по обычаю поцеловав, положил на стол.

— Когда вы отдавали Кенрику новый церковный устав, что он сказал?

— Почти ничего. А в чем дело?

— Не знаю. Он очень изменился с тех пор, как вернулся. Разве вы не заметили?

— Я мало с ним виделся. — Годфри снял вышитый стихарь и положил рядом.

Осберт молча следил за ним, потом голосом, в котором звучали и суровость, и неуверенность, сказал:

— Я хочу, чтобы вы рассматривали то, что я сейчас скажу, как исповедь.

Годфри замер, широко раскрыв глаза.

— Исповедь? Что ж, вы не исповедовались с прошлого... — В последний раз такую просьбу он слышал от де Массе.

— Нет, мне не нужно исповедоваться... ну, может быть, и нужно, но дело не в этом. Я просто хочу, чтобы вы дали мне самую торжественную клятву, что никому не откроете того, что я вам скажу. Если же откроете... боги мне свидетели, тогда я наверняка погиб.

Годфри взглянул в запавшие глаза, горевшие лихорадочным огнем.

— Конечно. Как пожелаете.

Осберт, казалось, был не в состоянии преодолеть сковывающее его напряжение. Его пальцы начали выбивать дробь по столу.

— Через несколько минут я... Меня ждет Кенрик. Ждет, что я передам ему кое-что. Перевод. Я не знаю, где он взял исходные обрывки текста, но они очень древние, и я...

Осторожно приблизившись, Годфри мягко коснулся руки проктора. Ему редко случалось видеть человека в таком волнении.

Осберт счел жест Годфри ободряющим и продолжал:

— Я думаю, что он украл их у Нэша. Сомневаюсь, чтобы Кенрику... да и вообще кому-нибудь... полагалось о них знать.

— Почему вы так считаете?

— Потому что я переводил что-то вроде пророчества. Там полно слов, которые я не могу разобрать... но предрекаются ужасные бедствия, если некто, называемый... — Осберт сглотнул и хрипло докончил: — Называемый Темным Ангелом сумеет победить.

Рука Годфри упала, шок пригвоздил его к месту. Слишком многие части головоломки заняли свои места... Все его праздничное воодушевление испарилось перед ужасной истиной.

— Темный Ангел... Ангел Тьмы? Милосердная Минея! Годфри отвернулся, мысли его путались. Однако Осберт еще не закончил:

— Я перевел все как можно лучше, но все же остаются вещи, которых я не понимаю. Я приготовил более краткий вариант для Кенрика. Я не представляю себе, что он собирается делать с ним, но сомневаюсь, чтобы, если он узнает все полностью, это привело бы к добру. Как вы думаете? Или мне следует отдать ему все?

Вот уже двадцать, а то и тридцать лет отшельник из Шан Мосса и дюжина других, менее известных пророков предрекают появление Ангела Тьмы, который разорвет церковь надвое, а также явление Минеи, которая, воплотившись в человека, возглавит войну против колдовства. Однако невозможно было судить, насколько эти предсказания передаются точно, не искажаются ли.

А вот Нэш знал. Он всегда это знал.

— Годфри!

Архидьякон не мог не признаться в своем страхе. Стиснув руки, чтобы скрыть дрожь, он сказал:

— Сообщите Кенрику как можно меньше. Раз он потребовал от вас такой клятвы хранить секрет, вероятно, он не рискнет обратиться к кому-то еще, чтобы получить лучший перевод. Кроме того, вне Гильдии вряд ли найдется кто-то, обладающий достаточными знаниями. Сомневаюсь, чтобы Кенрик смог совершить что-то ужасное, если узнает пророчество, но лучше на это не рассчитывать. А потом...

— Что?

Годфри решительно поднял голову: он понимал, чем рискует.

— Вы должны сообщить новость... Роберту Дугласу. — Выражение лица Осберта почти не изменилось; тусклый свет из окон не мог сделать его еще бледнее, чем он был. Он только отвел глаза.

— Значит, вы видите выход в этом?

— Выход? Я не знаю, выход ли это. Почему выдумаете, что мне что-то известно, Осберт? — Годфри сделал шаг вперед и стиснул руку проктора. — Все это превосходит наше с вами понимание. У нас нет ни силы, ни власти бороться со злом, — но он ими обладает. Вы должны снабдить его всем оружием, которое попадет вам в руки, иначе вы затрудните ему победу.

— Что будет, если он победит? — прошипел Осберт. — Станет ли нам лучше, чем сейчас?

— А может ли нам быть хуже?

— О да, уверяю вас, может. — Осберт отнял руку и стал ходить по ризнице. — Вы не знаете Нэша так, как его знаю я. Он такое сулил, такое делал... вы просто не представляете себе, о чем говорите. Нет, я не могу... — Осберт остановился, тяжело дыша. К Годфри он не повернулся, словно боясь того, что может увидеть. — Может быть, вы и правы... но если вы ошибаетесь, а прав был Вогн, и Роберт и Нэш — союзники...

— Они не союзники, уверяю вас!

Осберт наконец обернулся; глаза его были полны печали. Он не сделал попытки выяснить, откуда Годфри так много известно про Роберта. Вместо этого от прошептал:

— Они оба колдуны, Годфри. То, чего хотите вы, противоречит всему, чему меня учили. Я просто не могу... доверять, как это делаете вы. Мне не хватает веры. Простите меня.

С этими словами проктор отпер дверь и вышел. Через мгновение ничто не напоминало о том, что он был в ризнице, кроме удаляющихся тяжелых шагов.

Звон стали о сталь сопровождался радостными воплями толпы. Хриплый крик заставил ее замереть в предвкушении. Порыв ветра, бросивший опилки с земли в глаза одному из бойцов, вызвал общий вздох сочувствия. Зрители вели себя как одно существо, одушевляемое одними и теми же чувствами.

Кенрик стоял на балконе, опершись руками без перчаток на камень балюстрады, и смотрел вниз. Яркие факелы освещали двор, бросая желтые отблески на темный гранит стен, придавая особую отчетливость лицам, выступающим из тьмы. Схватка продолжалась: двое искусных воинов с севера, из Садлани, со своими кривыми клинками и пестрыми одеждами вызывали горячий интерес. Противники кружили по площадке, каждый из них был уже ранен. Кенрик хотел, чтобы бой продолжался до гибели одного из воинов, однако церковь неодобрительно относилась к такому исходу на празднике, посвященном милосердной Минее.

От криков толпы у Кенрика разболелась голова. Его приятели, или, точнее, молодые люди, служившие ему из страха или корысти, расположились в креслах вокруг столов, расставленных на балконе; кто-то следил за поединком, кто-то пил, кто-то играл в кости.

И зачем только они ему нужны?

Кожа под камзолом, там, куда он спрятал листы с переводом Осберта, горела. Кенрик успел только мельком прочесть его, прежде чем пришлось спрятать драгоценный пергамент от этих никчемных бездельников.

Пророчество. Тайна, которую Нэш от него скрывал. Нечто, называемое Ключ. Люди, именуемые Врагом и Союзницей. Записям тысяча лет или больше, сказал Осберт. Однако в записях оказались пропуски, слова, которых Осберт не знал, о значении которых мог только гадать. Никакие угрозы не могли заставить его сказать больше, так что оставалось поверить в то, что проктор не лукавит, — он ведь известный трус.

Необходимо что-то предпринять. Одно дело просто знать, что у Нэша есть цели, есть планы, участия в которых Кенрика не предусматривается... Да и хочет ли он участвовать? Хочет ли помешать Нэшу получить желаемое? Стоит ли пытаться вырвать добычу, какова бы она ни была, из рук Нэша?

А если он не вмешается, если ничего не предпримет, если даст Нэшу волю, и тот достигнет того, что считает своим предназначением, — что тогда будет с Кенриком?

Выживет он или погибнет?

— Сир!

Откуда-то слева, где не было никого из веселящихся шалопаев, донесся спокойный голос. Подняв глаза, Кенрик увидел своего кузена, протягивающего ему кубок.

— Что это?

— Мед. У вас ведь болит голова?

— Да.

— Моя тетушка всегда говорит, — пожал плечами Эндрю, — что этот напиток делает чудеса. Она заставляла меня пить его, когда в прошлом году я упал с лошади и ударился о дерево, помните?

— Насколько я помню, — ответил Кенрик, беря кубок, — ты не только ударился о дерево, но и свалился в болото.

— Э-э... да, это именно тот случай, — невинно глядя на короля, согласился Эндрю. — И уверяю вас, мед пошел мне на пользу. Тетя Белла говорит, что тело легче принимает его, чем эль или вино.

Когда новый крик, раздавшийся во дворе, вонзился в уши Кенрика, он поспешно сделал глоток; к его удивлению, напиток с легким привкусом лимона оказался совсем не таким сладким, как он ожидал. Озадаченно нахмурив брови, Кенрик выпил все до дна.

— Что там намешано?

— Понравилось?

— Приходилось пить лекарства и похуже. — Кенрик вернул Эндрю кубок. — Посоветуй своей тетушке быть поосторожней. Ей не следует забывать, что заниматься целительством — против установлений Гильдии.

— Ох, — поспешил объяснить Эндрю, — это же вовсе не снадобье. Мед оказывает такое же действие, как теплое молоко при бессоннице.

— Теплое молоко? — рассмеялся Кенрик. Хотя кузен провел половину жизни здесь, при дворе, другая ее половина была полна радостями деревенской жизни, теплом родственной любви, которую Кенрику даже трудно было себе представить. Эндрю был словно окутан облаком наивной невинности, у него всегда наготове оказывалась дружеская улыбка и сочувствие любому, кто в нем нуждался. Странные качества для человека, живущего в этом опасном мире... Случалось, что Кенрик испытывал соблазн стереть искреннюю улыбку с лица мальчика, открыть ему жестокие реальности жизни, однако такие мысли никогда не занимали его долго. — Теплое молоко годится для стариков и младенцев.

Эндрю не обиделся. Он никогда ни на что не обижался. Он просто пожал плечами и стал смотреть во двор. В другом его конце играли музыканты, за открытыми воротами выступали жонглеры и фокусники.

Кенрик от всей души пожелал, чтобы они поскорее убрались подальше.

— Как теперь ваша голова, сир?

Нахмурившись, Кенрик обернулся к кузену. К его удивлению, головная боль почти совсем прошла.

— Ты уверен, что в напитке не было никакого снадобья?

— Никакого, сир, — ухмыльнулся Эндрю. Он выглядел очень довольным собой, и Кенрик, несмотря на мрачное настроение, не нашел в себе сил сказать что-нибудь резкое. Пусть хоть кто-нибудь повеселится сегодня вечером.

Рев толпы обозначил конец одной схватки и начало новой.

— Вы ни о чем не хотите поговорить?

— Нет, — покачал головой Кенрик. — Не сейчас. Я ведь велел тебе не спрашивать. Я буду с тобой разговаривать, когда сочту нужным.

— Конечно, сир. Прошу прощения.

— Проклятие, Эндрю! — Кенрик выпрямился, но Эндрю уже попятился назад; хотя он сделал всего один шаг, этого оказалось достаточно, чтобы Кенрик запнулся.

Все его придворные, да что там, вся страна трепещет перед ним. Все, кроме этого мальчика, его кузена. Он был, если говорить точно, сыном двоюродного брата его отца, но более близких родичей у Кенрика в Люсаре не было. Если только ему не удастся уломать Тирона и получить в жены принцессу, Эндрю так и останется единственным, на кого он может полагаться, сколь бы хрупкой ни была эта связь. У него ведь нет надежного, связанного Узами Теймара для услуг, нет могущественных союзников — малахи. Он только и имеет, что подданных, которые боятся и презирают его, придворных, которые не смеют противоречить, умирающего епископа, трусливого проктора — и этого четырнадцатилетнего мальчика, который никогда не делал ему ничего плохого и который искренне старается ему помочь.

Кенрик часто думал, что нет ничего столь ненавистного, как одиночество...

В любой другой день он позвал бы де Массе и приказал устроить ему любимые тайные развлечения, но на этот раз едва ли они доставили бы ему удовольствие. Он слишком устал, ему опротивела вся эта дурацкая игра... а грудь ему жгла необходимость принять какое-то решение насчет пророчества.

Со вздохом Кенрик обнял Эндрю за плечи — только так король мог позволить себе принести извинения. Потом он попросил мальчика принести ему еще один кубок меда и удалился в спальню, надеясь, что темнота принесет ему покой.

Некоторое время после ухода Кенрика Эндрю оставался на балконе. Уйти оттуда он не смел. Он знал, что все на него смотрят, спиной чувствовал любопытные взгляды.

Придворные, все как один, ненавидели его. Ему ставили в счет его родство с королем, его молодость, и главное — его непринужденные отношения с человеком, перед непредсказуемыми капризами которого сами они трепетали.

Внутренне Эндрю корчился от собственной опрометчивости — внутренней потребности протянуть руку дружбы человеку, который в союзе с Нэшем. Он никогда не мог объяснить этого ни матери, ни Мике, но и удержаться тоже был не в силах. Кенрик был похож на губку, он, Эндрю — на живительную влагу. Потребность существовала, и у Эндрю не оставалось выбора: он должен был дать Кенрику все, что только мог. Пусть в результате он чувствовал себя совсем больным, пусть сама близость Кенрика вызывала в тайных глубинах его разума пугающие образы... Сегодня его будут мучить кошмары, но что значит бессонница, если ему удалось умиротворить один из жестоких порывов короля.

Его собственная голова начала болеть, но Эндрю не пошел добывать мед для себя. Ему напиток не помогал, он действовал только на тех, кому он его приносил. Пожелав доброй ночи тем, кто все еще продолжал на него таращиться, Эндрю быстро и бесшумно ускользнул с балкона.

Густые облака, теплые и уютные, клубились вокруг него, как бывает только во сне. Спал ли он сейчас? Спал ли, погруженный в глубины небытия, где он мог заставить свое тело выполнить любой приказ, где ум его был острым и живым, силы бесконечными, где он мог отразить любую угрозу, от кого бы — врага или друга — она ни исходила, и где он не страдал от одиночества: рядом с ним шел отец, делясь с ним своей силой, а вовсе не теми слабостями, которые в конце концов убили его.

В этом месте, созданном им для себя, было темно. Совсем темно и ужасно холодно... Однако темницу он создал собственными руками, вырубил из камня, слишком древнего, чтобы вдохнуть в него жизнь; он настолько ослабел, что мог лишь проливать кровь и насыщать живущих в нем демонов с черными глазами, которые были всегда так голодны...

Они явились за ним, когда он был еще ребенком, не старше того мальчишки, который теперь оставался его единственным другом... Не потеряет ли он этой драгоценной дружбы, если тот увидит демонов, никогда теперь не покидающих его? Странно, если они всегда рядом, значит, он не одинок? Или наоборот, они и делают его одиноким? Демоны вырвались на свободу, когда он был слишком молод и слаб, чтобы обуздать их, вырвались и сожрали его любовь к матери, так что когда у него на глазах мать убили, его это огорчило не больше, чем мимолетный сон — сон вроде того, что снится ему сейчас... впрочем, нет, сейчас ведь он не спит...

Не спит!

Кенрик испуганно втянул воздух, потом затаил дыхание, прислушиваясь... только сердце его колотилось так громко, что ничего расслышать не удавалось. Глаза его были широко раскрыты и в ужасе обшаривали темные углы спальни.

В спальне он не один! Кто-то, что-то здесь, рядом, и Кенрик не смел пошевелиться...

— Ах, мой король, я, кажется, разбудил вас.

Тело Кенрика забилось, как в кошмаре, когда никак не удается проснуться, потом молодой король сжался в комок, натянув на себя одеяла, как будто они могли защитить его от этого настоящего, живого демона.

— Нэш! — хрипло прошептал Кенрик. — Проклятие, что вы здесь делаете? Как вы сюда попали? Что... Как вам удалось проделать весь путь от Рансема? Я думал, вам не под силу путешествовать...

Спальня озарилась светом, не слишком ярким, но все же заставившим Кенрика на мгновение зажмуриться. Горящая свеча приблизилась, ее сопровождали уверенные шаги... У постели, высоко подняв свечу, остановился Нэш.

Сердце Кенрика перестало биться.

— Простите меня. — По лицу Нэша, на котором не было ни единого шрама, расплылась улыбка. — Я хотел вас удивить, но, похоже, моя попытка оказалась не ко времени. Пожалуй, следовало подождать до утра.

Боль в груди заставила Кенрика снова начать дышать, хрипло и неровно. Он знал, что рот его открыт, и не мог отвести взгляда от стоящего перед ним человека. В глаза ему бросались черты, которые он считал утраченными навеки: глаз, когда-то выжженный, смотрел так же зорко, как и другой, неподвижно висевшая раньше изувеченная рука теперь поднимала свечу...

Нэш излечил свои раны. Удалось ли ему возродиться полностью?

Кенрика чуть не вырвало. Он проглотил жгучую желчь и слепо зашарил по столику у кровати, на котором оставил кубок с медом. Только осушив его, он сумел сесть на постели.

— Что вы совершили?

— Думайте не о том, что я совершил, а о том, чего мне еще не удалось. — Нэш поставил свечу на стол, придвинул кресло и сел, положив на колени сумку. — Это всего лишь промежуточная мера, дающая возможность перемешаться и заняться срочными делами, которые нельзя больше откладывать. Мне все еще предстоит возродиться полностью, вернуть себе могущество, но пока годится и то, что есть. Кроме всего прочего, теперь я смогу больше времени проводить при дворе, помогать вам.

Кенрик моргнул и нахмурился.

— Помогать мне? В чем?

— Да в чем угодно. Заполучить девчонку Тирона, например.

Пророчество! Вопрос опасно затрепетал на языке Кенрика, но ему удалось его проглотить. Нет, еще нельзя... Нельзя до тех пор...

— А чтобы отпраздновать мое возвращение в Марсэй, я привез вам небольшой подарок. — Нэш сунул руку в сумку и вытащил шар, большего размера, чем предыдущий, и пульсирующий энергией, которую Кенрик ощутил даже издали.

Несмотря на все страхи, несмотря на мучившие его ночами кошмары, шар влек Кенрика к себе, и тошнота сменилась дрожью предвкушения.

— Это... то, что я думаю?

Нэш кивнул, еле заметно улыбнувшись.

— Я был, пожалуй, излишне суров с вами из-за этой неудачи с салти. Я сам виноват, что не обучил вас лучше. Если вы готовы меня простить, я поделюсь с вами кровью, чтобы исцелить вас от наиболее заметных повреждений. Если, конечно, вы больше не желаете...

— Нет! — Кенрик рванулся к шару, но остановился, пристально глядя на Нэша. — Нет, хочу!

— Прекрасно. Ложитесь и сложите руки на груди. — Нэш вложил шар в ладони Кенрика, и тот сразу же ощутил резкую потерю сил, заставившую его прикрыть глаза. — Вам больше ничего не нужно делать. Просто позвольте себе уснуть. Утром шрама на лице не будет, а вы почувствуете легкую усталость, только и всего. Еще через день вы станете бодрее, чем когда-либо. Вот так, позвольте глазам закрыться. Вам следует доверять мне, мой король. Я о вас позабочусь.

Хотя утро оказалось теплым для середины зимы, Осберт не мог совладать с дрожью, которая пробегала по спине и, казалось, собиралась ледяным комком в животе. Даже десятилетия опыта придворной жизни не могли стереть выражения изумления и ужаса, с которыми он смотрел на молодого человека, небрежно развалившегося за столом, потягивая медовый напиток и с аппетитом обгладывая ножку цыпленка.

— Разве это не чудо, Осберт? — Кенрик вонзил зубы в хрустящий хлебец, прожевал и потянулся к новому блюду. В спальне никого не было, слуг и пажей король прогнал, чтобы принять проктора наедине. — Я уже отдал архидьяконам распоряжение отслужить благодарственную мессу. Когда они уходили, начались даже разговоры о том, что это дар Минеи, поскольку случилось в ее праздник. Я и в самом деле чувствую на себе благословение богини, раз она снизошла к моим мольбам. Налейте себе вина, Осберт, пока не свалились под стол от изумления.

С трудом оторвав взгляд от лишенного шрамов лица, проктор потянулся к графину. Вино он выпил залпом, едва не подавившись. Кенрик, казалось, ничего не заметил.

— А теперь вернемся к тому, что мы вчера обсуждали.

— Да? — Осберт поднял глаза на короля и тут же об этом пожалел. Исчез не только уродливый шрам на щеке Кенрика, молодой человек выглядел здоровее и сильнее прежнего. Проктор с отвращением и гневом подумал о том, что могло быть истинной причиной перемены.

— Да. — Кенрик, отправив в рот ломтик груши, посмотрел на Осберта с ласковой улыбкой. — Не могли бы вы в ближайшие дни позаботиться о том, чтобы в тавернах тут и там начали шептаться о пророчестве?

— Сир! — растерянно нахмурился Осберт.

Кенрик сделал еще глоток, переплел пальцы и начал объяснять:

— В том переводе, который вы мне представили, — я прочел его несколько раз, — речь идет о том, что некто, именуемый «Враг», каким-то образом должен бороться с Ангелом Тьмы. Я хочу, чтобы пошли слухи о том, что я и есть этот Враг. Народ должен поверить, что я — единственная защита от того зла, которого он страшится. Однако сделать это нужно ловко, вы же понимаете. Не должно быть и намека на то, что за слухами стоим мы с вами. Можете вы это для меня сделать?

Подавив желание поднять глаза к небу, Осберт ответил:

— Да, сир, могу.

— Прекрасно. Это все.

Осберт поставил кубок, поклонился и двинулся к двери, но следующие слова Кенрика заставили его замереть на месте.

— Только помните, все нужно проделать умно и в полной тайне. Теперь, когда Нэш вернулся ко двору, я не могу рисковать.

Осберт выскочил из королевской спальни и еле добежал до ближайшей уборной, где его и вырвало. Физически ему полегчало, но никакие доводы, которые приводил его рассудок, не могли помешать ему дрожать всем телом.

Нэш вернулся...