"Дворец и лачуга" - читать интересную книгу автора (Прус Болеслав)

Глава первая, в которой читатель знакомится с большой трубкой в не слишком больших палатах

Есть острова средь моря, есть оазисы средь пустынь, и есть тихие районы средь шумного города.

Такие безлюдья иногда расположены рядом с главными улицами, иногда составляют как бы их продолжение. Чтобы найти их, достаточно свернуть с какой-нибудь главной артерии движения и грохота — направо или налево. И уже через несколько минут гладкий асфальтовый тротуар становится неровной мостовой, мостовая превращается в пыльную дорогу, городской водосток в тропинку или придорожный ров.

Многоэтажные дома уступают место желтым, розовым, оранжевым и темным домикам, крытым обветшавшей дранкой, или заборам из старых досок. Еще дальше можно увидеть пошатнувшиеся от старости голубятни, колодцы с журавлями, доисторические масляные фонари, грядки капустных головок и деревья, силящиеся покрыться листвой и давать плоды.

В таких районах толстяк, едущий на обшарпанном извозчике, держится миллионером, осматривающим продающиеся земельные участки, а фельдшерский ученик в зеленом галстуке и отглаженной шляпе норовит сойти за банковского служащего. Здесь молодые женщины не улыбаются мимолетно на ходу, так как некому восхищаться их белыми зубами; мужчины тащатся как черепахи, ежеминутно готовые остановиться и глазеть даже на худую клячу с острой спиной, которая, прикрыв глаза, меланхолически щиплет чахоточную травку.

Вокруг этой пустыни возвышаются высокие фабричные трубы, черные или вишнево-красные крыши и острые башни костелов; вокруг кипит жизнь, слышен гомон людских голосов, грохот телег, колокольный звон или свист паровозов. Но здесь тишина. Сюда редко заглядывает точильщик со своим издающим пронзительный визг станком и еще реже шарманщик со своим астматическим инструментом. Ни один баритон не ревет здесь: «Каменного угля!» — и ни один дискант не верещит: «Угля самоварного!» — и лишь время от времени оборванный еврей из Поцеёва бормочет себе под нос: «Хандель, хандель!» — поскорей удирая в более цивилизованные места.

Люди добрые живут здесь без церемоний. В будние дни, укрывшись за заборами, доят своих коров, скликают поросят или выделывают на пользу ближним гробы и бочки; в воскресенье же в цветных жилетках и ночных кофточках усаживаются на лавках, поставленных вдоль домов, и переговариваются через садики с соседями. Их дети между тем играют посреди улицы в палочки, обливают друг друга водой или швыряют в редких прохожих камнями, в зависимости от обстоятельств и настроения.

Вот в такой-то части города, среди разноцветных лачужек, покосившихся сараев, неряшливо содержимых огородов и покрытых мусором площадей, возвышалось бледно-зеленое трехэтажное здание, именуемое состоятельным хозяином и бедными соседями — дворцом. Однако интересы истины заставляют нас признаться, что этот дворец был самым обыкновенным каменным особняком с небольшим огородом и насосом во дворе, с садом позади двора, шестью трубами и двумя громоотводами на крыше, с двумя огромными камнями по сторонам ворот и гипсовым изображением бараньей головы над воротами.

Вот и все, что можно сказать о «дворце», где сквозь два открытые в бельэтаже окна прохожий мог наблюдать такую сцену:

— Вандзя! Вандзюня!.. Вандочка!.. — с перерывами звал басистый голос, выдающий сильную усталость.

Одновременно в комнате мелькнула лысина, затем желтые нанковые панталоны, за ними пара цветных носков и раздался глухой грохот, словно от падения.

— Вандзюня-а-а! — повторил голос с такой странной интонацией, будто на издающем его горле пробовали крепость веревок.

— Слушаю, дедушка! — ответил из глубины квартиры девичий голосок.

Лысина, нанковые панталоны и цветные носки снова несколько раз мелькнули в окне, после чего снова раздался грохот.

— Дай-ка мне, котик, четверг! — простонало лицо, именуемое дедушкой.

— А табак у вас, дедушка, есть?

На этот раз нанковые панталоны и носки образовали в окне фигуру, похожую на вилы, после чего последовало падение, более тяжелое, чем раньше.

— А… здорово! Янек, Янек!.. налей-ка воды в душ!.. А, чтоб тебе, какая ты рассеянная, Вандочка!

— Почему, дедушка? — спросила девочка.

— Как же почему? Я велел четверг, а ты принесла пятницу. Четверг же вишневый с заостренным янтарем! Как не стыдно! О-о-о! Здорово!

— Да, да, вам, дедушка, кажется, что здорово, а я вечно боюсь, как бы чего худого не случилось… Такой толстый, а так кувыркаетесь!

— Толстый, говоришь? Ну, раз я такой толстый, так берись же ты, тонкая, за кольца и валяй!..

— Ну, дедушка!..

— Валяй, говорю!..

— Но, дедушка… мое платье!

— Валяй, ты тоненькая, валяй!..

После этих слов в окне мелькнули золотистые локоны, за ними башмачки, раздались два взрыва смеха — басом и сопрано, затем беготня и… тишина. Лишь несколько минут спустя в окне показалась огромная пенковая трубка, водруженная на невероятно длинный чубук, а за ними узорчатый шлафрок, шапочка с золотой кистью и лицо, цветом и очертаниями напоминающее редиску небывалых размеров. Еще мгновение, и все эти детали, принадлежащие, по-видимому, одному владельцу, исчезли в густом тумане благовонного дыма.

— Вандзя!.. Вандочка!.. — начал снова румяный старичок.

— Слушаю, дедушка!

Легкое дуновение разорвало клубы дыма, среди которых, как в облаке, появилось белое и румяное личико, большие сапфировые глаза и золотистые кольца волос пятнадцатилетней девочки.

Одновременно из-за заборов вышел на улицу высокий, согбенный старик в длинном сюртуке и в большой теплой шапке и, опираясь на палку с загнутым концом, медленно пошел по той стороне дороги, что примыкала к особняку.

— А, шалунья, а, негодница!.. — говорил сидящий в окне обладатель пенковой трубки, — так ты дедушку толстяком обзываешь, а? Проси сейчас прощения!

— Ну, прошу прощения, дедушка, пожалуйста, прости, только… дедушка даст канарейке семени?

— Дам, только поцелуй…

Раздался звук поцелуя.

— А гороху голубкам дедушка даст?

— Дам, только поцелуй.

Раздался второй и третий поцелуй, и оба столь громкие, что старый прохожий даже приостановился, прислушиваясь, под самым окном.

— А гречневой крупы моим курочкам дедушка даст? Даст?

— Отчего не дать? Только поцелуй…

— Курам, — шепнул старик на улице. — У Костуси были куры, но подохли!..

— А сливок Азорке дедушка позволит дать?

— О! Это уж прихоти!.. — возмутился дедушка. — Вот уж этого не дам, не дам!

— Дай, дедушка, сливок Азорке, — просила девочка, обнимая руками его шею.

— Моя Элюня, мое дитятко, уже так давно не пила сливок! — прошептал старик под окном.

— Дай, дедушка, Азорке… он так плохо выглядит! — кричала девочка, все крепче обнимая и все крепче целуя дедушку, который отбивался, размахивал чубуком и вообще притворялся страшно возмущенным.

— Моя Элюня… такая маленькая… так плохо выглядит и кашляет, — пробормотал старик на улице.

И в тот же момент почувствовал, как что-то упало ему на голову: он поднял руку и обнаружил на своей шапке огромную, еще горячую пенковую трубку.

— Спасите! — закричал дедушка из бельэтажа, — пропала моя трубка!

И высунулся из окна столь энергично, словно намерен был вместе с вишневым чубуком, узорчатым шлафроком и вышитой шапочкой разбиться о ту же мостовую, на которую низринулась его любимая вещь.

— Здесь трубка, здесь! — отозвался старик снизу, показывая неповрежденную трубку.

— Моя трубка цела!.. Вандзя!.. Смотри, жива и здорова… упала и не разбилась! Этот господин так любезен; Вандзя, пригласи господина, приведи господина с моей трубкой, — говорил с лихорадочной поспешностью проворный старичок.

Девочка быстро сбежала вниз и, сопровождая каждое слово книксенами, пригласила незнакомца наверх.

— Это пустяки!.. Пустяки… — шептал смущенный старик. — Очень приятно… Не за что!

— Вандзюлька! Вандочка! Не пускай господина, зови к нам; а если сам не пойдет, принеси его! — командовал из окна порывистый дедушка.

Трудно было сопротивляться столь решительно сформулированному приглашению; не удивительно, что бедный старик и миленькая девочка, обменявшись еще несколькими поклонами, вошли наконец в ворота.

Убедившись, что его желание исполнено, дедушка отступил от окна и вошел в зал, чтобы принять там гостя с надлежащими почестями.

В первый момент он сел в кресло, однако оно ему, видимо, показалось неудобным, ибо он тотчас перебрался на диван, с него на стул, а посидев на нем секунды три — снова вернулся в комнату, где были открыты окна.

Глядя на эти эволюции, самый незоркий наблюдатель мог бы без труда обнаружить, что у круглого, румяного и непоседливого старичка весьма короткие ноги и что заостренный янтарь вишневого чубука гораздо дальше отстоит от земли, чем лысая голова и вышитая шапочка подвижного курильщика.

Дверь зала скрипнула, и в ней показался гость в сопровождении Вандзи, которая перебрасывала с ладошки на ладошку еще горячую трубку и дула на нее, строя забавные гримаски. Пришедший старик приостановился в дверях, застенчиво оглянул квартиру и, увидев в боковых дверях край узорчатого шлафрока и изрядный кусок вишневого чубука, неловко поклонился.

— Просим, просим! Спаситель, благодетель! — кричал пузатенький хозяин, семеня навстречу гостю. — Моя почтеннейшая четверговая и погаснуть не успела! — прибавил он, принимая из рук внучки огромную трубку и водружая ее на чубук, который тотчас же принялся сосать.

Пришедший бедняк смущался все больше.

— Ах, правда, имею честь представиться. Это вот я, старый Клеменс Пёлунович, а это моя внучка, Ванда Цецилия Пёлунович, — говорил дедушка, особо подчеркивая фамилию девочки.

— А я Гофф, Фридерик Гофф, — ответил гость.

— Очень приятно! — говорил хозяин. — Прошу вас присесть. Вандзюня, посади гостя в кресло.

И это поручение, с непрерывными приседаниями, было выполнено.

— Гей! Янек! Налей-ка там воды в душ. Вандзюлька, займи гостя. Чистая совесть, любезный мой господин Гофф, душ и гимнастика — вот первейшие условия счастья на земле. Простите, но я принужден на минуту выйти, так как слишком взволнован: моя трубка упала вниз и даже не погасла!.. Янек! Воды!

Сказав это, старичок убежал в свою комнату и запер за собой дверь. Одновременно с другой стороны туда вошел кто-то еще, вероятно Янек с требуемой водой. В зале остались Вандзя и гость, беспокойно ерзающий в кресле.

— Вы, наверно, не из наших краев? — начала разговор девочка.

— Отчего же, я здешний, — ответил Гофф.

— Что? Что? — спрашивал дедушка из другой комнаты, откуда доносились отзвуки гидравлических процедур.

— Этот господин говорит, что он из наших краев, — ответила девочка, на полтона повышая голос. — И далеко вы, сударь, живете? — прибавила она.

— А вон там, по другую сторону улицы. Вон тот участок, что отсюда виден, а на нем домик… это мои.

— Вон тот оранжевый?

— Да-да.

— Дедушка! Этот господин живет в том оранжевом домике, что виден из окна.

— Подумать только! — удивлялся в другой комнате дедушка.

— А пруд рядом тоже ваш?

— Мой.

— И рыбки там есть?

— Вот уж, право, не знаю! — ответил смущенный гость.

— Что? Что? Вандзюлька? — спросил дедушка.

— Этот господин говорит, дедушка, что не знает, есть ли рыбки в пруде.

— Смотри-ка! — воскликнул дедушка, продолжая свои водные упражнения.

Гость сидел как на иголках.

— Вам у нас скучно!

— Мне, собственно, некогда… то есть…

— Дедушка, господин хочет уйти!

— А ты не позволяй, не позволяй, дитя! Я сию минуту к вашим услугам. Вот и я!

Одновременно таинственная дверь распахнулась, и на пороге появился дедушка, еще более оживленный, чем раньше.

— Неужели вы, сударь, в самом деле хотите бежать?

— Я принужден… то есть… — ответил гость, поднимаясь с кресла.

— Быть того не может, чтобы вы ушли, не познакомившись с талантами моей Вандзи. Вандзюня, берись за кольца и кувыркайся!

— Но, дедушка!

Лишь теперь Гофф заметил, что в соседней комнате прикреплены к потолку два толстые шнура с большими кольцами, к которым дедушка насильно подвел внучку.

— Ну, Вандзюня… раз! два!.. Кувырк вперед!

Покраснев, как вишня, девчурка кувыркнулась вперед и хотела убежать, но дед задержал ее новой командой:

— Кувырк назад!.. раз! два!

— Ах, бог мой! — улыбнулся Гофф, которого оригинальное семейство начинало интересовать.

— А теперь я! — сказал дедушка, быстро сбрасывая шапочку и шлафрок и хватаясь руками за кольца. — Вот как надо кувыркаться, вот как надо кувыркаться! Раз! Два! Раз! Два!

— Боже мой, боже мой!.. — восклицал развеселившийся гость, глядя на нового знакомого, который, кувыркаясь, становился похож на клубок разноцветных ниток.

— О! Здорово! — вздохнул дедушка, тяжело становясь на пол и отирая пот со лба. — Кровь, господин Гофф, следует разогревать и разгонять по всему телу, не то… она свернется. Вандзюлька! Сыграй теперь гостю на рояле. Раз, два! Все, что умеешь.

Доброе дитя, не медля ни минуты, принялось играть, а дедушка между тем допрашивал гостя:

— Этот оранжевый домик, он ваш?

— Да, мой.

— А гимнастика у вас есть?

— Нет.

— У… это жаль! А душ у вас есть?

— Нет, нету.

— Жаль! Душ — это совершеннейшая машина под солнцем.

Гость вдруг выпрямился, глаза его сверкнули, на лице появилась краска.

— Самой совершенной машины еще нет, но она будет. Да, будет! Я двадцать лет работаю над ней…

— Над душем? — спросил изумленный хозяин.

— Над машиной, которая заменит локомотивы, мельницы и… все… все!..

Говоря это, он весь дрожал.

— Какая же это машина? — спросил дедушка, попятившись.

— Простая, почтеннейший, самая простая! Несколько колес и несколько винтов… Чем крепче завинтить, тем быстрей она пойдет, тем больше сработает — без воды, без угля… Это сокровище, почтеннейший… Это спасение человечества!

— И вы изобрели эту машину?

— Я… да, я! Ах… сколько я выстрадал, сколько я наработался, прежде чем изобрел последнее колесо без оси. Но теперь уже изобрел.

— И машина работает?

— Еще нет, потому что части неточно пригнаны и недостает последнего колеса. Но скоро… Еще несколько дней — и я отдам людям мое изобретение. Пусть пользуются!

— Сударь! — сказал дедушка, снимая шапку. — Благодарю господа, что он привел вас ко мне. Это огромное удовольствие думать, что человек, который спас мою трубку, такой знаменитый изобретатель и работает ради общего блага.

— Я как раз хочу идти за колесиком! — прервал Гофф.

— Идите, сударь! Идите… и разрешите приветствовать вас в этом доме. Быть может, я и мои друзья поможем вам в осуществлении ваших намерений.

Бедный гость был глубоко тронут и, взяв доброго дедушку за руку, со слезами ответил:

— Да благословит вас бог за обещание. Сейчас мне ничего не надо, кроме доброго слова. Люди называют меня сумасшедшим… так вот… Но когда я закончу мою машину, окажите мне протекцию, господа… Ведь это не ради меня, я уже одной ногой стою в могиле!

И, сильно потрясши руку хозяина, прибавил:

— Я должен идти за колесиком.

— Вандзюлька! — закричал дедушка играющей внучке. — Довольно! Попрощайся с господином Гоффом. Господин Гофф великий изобретатель. Он идет за колесиком!..

С этими словами и со всяческими знаками благоговейного уважения он проводил до дверей своего гостя, который покинул его квартиру с лихорадочной поспешностью, не оглядываясь и не отвечая на поклоны.

Но простодушный дедушка не обращал внимания на подобные мелочи, ибо в этот момент его обычный энтузиазм достиг вершины.

— Сокровище! Чтобы мне так спасения души дождаться, я нашел сокровище! Изобретатель удивительной машины, благодетель человечества в моем доме! Ну и задам же я им на сессии перцу!

Распевая, старичок подобрал полы шлафрока и стал танцевать по залу, то один, то вместе с внучкой, которая, привыкнув к таким взрывам, веселым серебряным голоском вторила деду:

Дуэт вскоре превратился в трио и квартет, так как в это мгновение канарейка, словно позавидовав пению девочки, принялась свистать во весь голос, и одновременно в зал вбежала, правда, молодая еще, но очень жирная собачонка, которая усилила общее веселье визгливым лаем и неуклюжими прыжками.