"Дата моей смерти" - читать интересную книгу автора (Юденич Марина)ЭПИЛОГНа следующий день, вместе с утренней почтой секретарь кладет мне на стол тонкий узкий конверт. Секретарь мой — та самая женщина, что долгое время была секретарем Егора, а потом уволена была с работы только за то, что посмела говорить со мной, о чем немедленно доложила сестре бдительная Муся. Сейчас, она не спешит покидать кабинет, словно собираясь с силами, чтобы сообщить мне о чем-то неприятном. — Что — то случилось? — Да. Позвонили сегодня утром… — Муся? — Да. Большая доза снотворного… — А письмо? — Доставили с утренней почтой — Хорошо. Свяжитесь с семьей, нужно организовать похороны. — Мы будем ее хоронить? — Обязательно будем Женщина молчит, но не уходит. — Вы не согласны со мной? Снова молчание, и только теперь я запоздало замечаю, что из глаз ее текут слезы — Ну, вот это еще что такое? То — хоронить не надо, то — в слезы? Как понимать? — Хоронить, я бы не стала после всего, — всхлипывает она. — а плачу, потому, что вы сейчас сказали в точности, как Егор Игоревич. Так странно, но так похоже… — Ну, вот видите, значит, правильно говорю, если, похоже получается. Так что займитесь похоронами, нам, увы, не привыкать… Она уходит, а я распечатываю конверт, не испытывая при этом почти ничего: ни волнения, ни страха, ни горя, ни вины, ни даже грусти. Первые дни, проведенные в клинике после операции, я очень боялась, что Муся прорвется каким-ни будь образом ко мне в палату. Разумеется, мне было известно, что идет следствие, что сестра ее исчезла, а Мусю таскают по инстанциям. И уж, конечно, существует строжайший заперт на ее появление в клинике вообще, и в моей палате, в частности. И все-таки я боялась, потому, что совершенно не знала, как мне вести себя с ней и что говорить. Обвинять, упрекать, ругать, прогнать ее, даже просто молчать презрительно я бы не смогла. Но что? Что должна была сказать я ей, если прощения не было в моем сердце? И что, могла я услышать от нее? Нет, сознание мое категорически отказывалось размышлять в этом направлении, и я почти панически боялась. Теперь же страха нет, но и ничего больше нет. Я внимательно прислушиваюсь к себе, прежде чем извлечь письмо из конверта. И не нахожу в душе никаких чувств. Тогда я разворачиваю письмо. "Глупо и подло с моей стороны просить у тебя прощения, — пишет мне Муся, — потому что твое прощение, если даже ты по доброте душевной простишь меня, ничего не изменит. Степень моего предательства невозможно измерить, и никто, кроме меня самой, не знает, какая кара уже постигла меня, а какая еще только ожидает впереди. Я знаю, и принимаю все без ропота, не пытаясь кого-то разжалобить. Напротив, я хочу, самого сурового наказания, которое только возможно. Но все же, я беру на себя смелость обратиться к тебе с очень странной и дерзкой просьбой. И вероятнее всего, ты не выполнишь ее, и будешь тысячу раз права. Но все — таки — я прошу. Я знаю точно, что та могила, которая предназначалась тебе, не занята, и крест, который готовили для тебя, тоже никем пока не востребован. Вчера, я была на кладбище и узнала все это наверняка. И вот о чем я прошу тебя: пожалуйста, разреши, чтобы меня положили в ту самую могилу, и пуcть над ней поставят тот крест. Я не могу объяснить тебе, почему я прошу об этом. Не потому, что хочу что-то еще скрыть от тебя, просто сейчас я пребываю в таком состоянии, что обыкновенные людские слова перестают даваться мне, я словно бы забываю их, теряя смысл и значение. А это объяснение требует многих слов, поверь, их просто уже нет у меня. Это все. Если ты не захочешь этого сделать, я не обижусь. Хотя, как это я могу обижаться на тебя, после всего, что случилось?!! Нет, я не то хотела сказать. Я приму любое твое решение, как должное. Прощай. Мария." С первого же раза я запоминаю письмо практически наизусть. В душе моей по-прежнему никаких чувств, кроме удивления — Муся предельно точно описала то состояние, которое совсем недавно испытывала я сама. Обычные слова медленно, но неумолимо исчезали из моей памяти, и последние дни, накануне того, когда все должно было произойти, я испытывала серьезные затруднения в разговорах с людьми. Здесь она не солгала, я могла выступить единственным, причем живым свидетелем этой странной метаморфозы, которая происходит с людьми, готовящимися покинуть этот мир. И странное дело, именно это обстоятельство, сразу и вдруг определяет мое решение. Я выполню последнюю просьбу Муси. Просто потому, что последние просьбы уходящих людей надо выполнять. |
||
|