"Башня ярости. Книга 2. Всходы Ветра" - читать интересную книгу автора (Камша Вера)

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ POLLICE VERSO39

Если б Александра Тагэре попросили рассказать, как таянская армия вступала в Гелань, он бы вспомнил только солнце и улыбки. День и вправду выдался погожим, но к безоблачному высокому небу, золоту каштанов и багрянцу кленов прибавлялось ощущение полета, не покидавшего Последнего из Королей с тех пор, как он перешел Тахену. Судьба словно задалась целью отдать Александру долги, осыпая изгнанника тем, чего у него никогда не было и на что он не надеялся – не омраченной ложью любовью, уверенностью в своей правоте и надеждой на настоящую победу, после которой воцарятся счастье и мир. Умом Сандер понимал, что такого просто не может быть, что его, Ликэ, Луи, тех, кто сейчас скачет рядом, и тех, кто сражается в других краях, ждут страшные дни, но сердце пело, и ничего с этим поделать было нельзя, да он и не хотел.

Кони весело шли по алым кленовым листьям, девушки посылали всадникам воздушные поцелуи, мальчишки выпускали голубей, взмывавших в пронзительно синее небо. Так было в Мунте, Эльте, Гар-Рэнноке. Цветы, улыбки, взлетающие птицы есть и всегда будут знаками радости.

– Виват! – закричал конопатый парнишка лет двенадцати, подбросив в воздух белую птицу, и Сандер, сам не зная почему, махнул ему рукой и тоже крикнул: «Виват!» Улица взревела, счастливое мальчишеское лицо осталось позади.

– Он запомнит этот день на всю жизнь, – улыбнулся Ежи, чей дрыгант шел голова в голову с Саданом.

– Я тоже, – заверил Сандер.

– Рысьи когти, – засмеялся таянец, – и я! Мы все запомним. Это победа, Шани, победа! Мы сломали шею этой нечисти! Пятьсот лет шла война и закончилась. С Билланой – все, перезимуем – и в Арцию!

«С Билланой – все, перезимуем – и в Арцию», – про себя повторил Александр, это и впрямь так. Он вернется и не один, а с армией, и какой армией! Нет, он не забыл «волчат» и никогда не забудет, но Ежи, Стах, Ласло, Золтан, как же они ему дороги! Проклятый! Да он любит всех жителей Гелани до последнего человека. Сандер Тагэре, сам не ведая, что творит, завернул коня в толпу и, наклонившись, поцеловал в губы хорошенькую девушку, стоявшую то ли с братом, то ли с женихом. Ежи немедленно последовал его примеру, чмокнув аж двоих красоток, выходка вождей вызвала новый всплеск ликования, стоявшие на углу музыканты грянули какой-то лихой танец.

Ежи засмеялся и дернул повод, вновь занимая место во главе процессии, Садан, разумеется, от дрыганта принца не отстал. А от счастья, оказывается, тоже сходят с ума... Улица кончилась, впереди переливалась и кипела народом площадь Ратуши. У лестницы маялись в тяжелых, обшитых мехом одеждах пожилые, важные люди с массивными цепями на мощных плечах. Ежи подмигнул Александру, и тот первым соскочил с коня, таянец последовал за ним.

Сандер знал об этом обычае. Король Таяны не барин, не хозяин, а первый слуга своего народа, и сейчас самые уважаемые люди Гелани поблагодарят воинов за верную службу, а самые красивые девушки поднесут им вина. Красивый обычай и правильный. Когда он вернется в Мунт, он возьмет с собой лучшее, что есть в Отлученных землях, которым куда больше подходит имя «Верные» или «Выстоявшие».

Запели фанфары, зазвонили колокола, Сандер с Ежи в окружении выборных поднялись на ступеньки ратуши. Из речи геланцев Тагэре не запомнил ничего, хотя она, без сомнения, была замечательной. То, что он наговорил в ответ, им понравилось, хотя сам он не взялся бы повторить свои слова. Александр благодарил, обещал, клялся в любви и верности, пытаясь высказать то, что пело у него внутри. Кажется, это получилось, потому что горожане ответили восторженными криками, а может, дело было в том, что сегодня счастливы были все. Вышли две девушки, одна держала поднос с серебряными чашами, другая их подавала. Обе были прекрасны, но в Высоком Замке его ждала Ликия, которую он не видел с весны.

Стройная зеленоглазая шатенка с нежной улыбкой на розовых губах подала чашу. Тагэре всегда был равнодушен к вину, но это оказалось райским напитком. Красавицу следовало поцеловать, что он и сделал к явному ее удовольствию, напрочь забыв об изуродованном плече.

Вновь грянули трубы и литавры, они с Ежи сбежали с крыльца и вскочили в седла, подняв коней на дыбы. Это тоже был обычай, но, даже не будь его, Сандер бы вздыбил Садана просто от переполняющей душу радости.

– Все, – словно подслушав его мысли, – шепнул Ежи, – теперь в Замок.

Таянец пустил иноходца крупной рысью, ветер подхватил и заполоскал консигны, толпа расступилась, напутствуя победителей радостными криками. И снова шумные улицы, облитые солнцем стены, увитые разноцветным диким виноградом, музыка, улыбки, взлетающие голуби. Когда выехали из города, кони перешли в кентер.

Замковая гора, разукрашенная медью, золотом и киноварью, приближалась медленнее, чем хотелось. Над нижними воротами развевались знамена Гардани. Король в замке! Анджей должен встречать своих полководцев на Арсенальном дворе, но Гардани считал себя вассалом Арроев И ждал внизу.

Сандер издали узнал леопардового королевского дрыганта. Рядом с Анджеем на белой кобылице восседала королева, а за ее плечом сияла чуть ли не эльфийскими глазищами Ванда, улыбался принц Стефан, махал рукой Луи, золотились косы Беаты. Александр искал глазами Ликию, но ее не было. Нигде. Испугаться он не успел, так как Ежи, лукаво улыбнувшись, заметил:

– А твоя дана зря времени терять не захотела.

– Ты о чем?

– Тебе же нравятся наши обычаи, не так ли? Сейчас узнаешь еще один. Женщина ждет своего воина в спальне у окна. Первый поцелуй после разлуки не предназначен для чужих глаз, и потом, – Ежи засмеялся, – после первого поцелуя обычно следует второй, не правда ли? Даже король – и тот не задерживает своих рыцарей. «Брось поводья оруженосцу и беги к той, что ждет» – так у нас говорят. Можешь бросить поводья мне, мое сердце пока свободно.

Господин Жамон носил связку ключей и ведал кладовыми замка еще тогда, когда покойный Марк ре Ги привез в Лиарэ молоденькую жену. Несмотря на свою должность, Жамон был честен, как святой Никодим40, раз он говорит, что припасы тают, так оно и есть. Старый счетовод клялся, что без его ведома ключей не мог взять никто, и Марта ему верила, но лучше бы старик был вором, тогда, избавившись от него, она спасла бы кладовые, а значит, и Лиарэ. Герцогиня Оргондская с тоской посмотрела на стену, где благородный рыцарь третью сотню лет убивал маленького и нестрашного дракона. Сезар прав – как было бы чудесно, воплотись зло в чудовище или предмет, от которого можно избавиться. В жизни злом пропитано все, и не знаешь, когда и откуда придет следующая напасть. Они боялись штурмов, но не голода. Кто бы мог подумать, что провиантские склады в порту сгорят, а залив загниет и о рыбе придется забыть. Можно сколь угодно искать поджигателей и кричать, что ортодоксы отравили воду, толку-то...

В поджог Марта не верила, а хоть бы и так. Даже повесив виновных, сгоревшего зерна не вернешь. К счастью, Марк ре Ги был человеком запасливым и не чуждым торговли, и в замке годами хранились огромные запасы продовольствия. Марте это казалось излишним, но Сезар считал, что нельзя держать все яйца в одной корзине, и оказался прав. Не будь в замке складов, в Лиарэ уже бы ели кошек и ворон, впрочем, их, кажется, и так уже едят. Подул ветер с залива, и герцогиня торопливо закрыла окно – отвратительная вонь доносилась даже сюда, а что творится в Рыбном городе, страшно и подумать! Скорей бы зима, штормовые ветры унесут гниль в море, но это опять же никого не накормит.

В городе уже не поют и не смеются, еще немного, и кто-то вспомнит, что Марта Тагэре – еретичка, а кто-то заговорит о проклятии и призовет покаяться. Корабли ортодоксов – вот они, их видно отовсюду. Церковное воинство не участвует в штурмах, оно лишь наблюдает и напоминает осажденным о страхе божьем...

После столкновения с Орестом герцогиня клириков ненавидела и боялась, хотя о последнем не знал даже Сезар. Лучше умереть, чем снова оказаться среди беснующихся, жаждущих крови фанатиков. Тогда Марта с негодованием отвергла предложенный яд, сейчас... Сейчас она бы его выпила. Это было трусостью, но у каждого – свой предел, у каждого... Если людей не накормить, рано или поздно вспыхнет голодный бунт, а зерно куда-то исчезает. Куда? Марта задумчиво прошлась по комнате. Поговорить с Монтрагэ? Нет! Командор должен думать только об обороне, его нельзя отвлекать. Арно и так на пределе. Поделиться со свекровью? Да, пожалуй, но не раньше, чем она своими глазами убедится в том, что Жамон говорит правду. Он человек надежный, но все-таки нужно проверить.

Старик грешит на крыс, но откуда они взялись да еще в таком количестве? Пожар, крысы, умирающий залив – одно к одному! Прошлый раз тоже начиналось с мелочей, а в конце, если б ни Аларик, ее бы ждала смерть... Но убить зарвавшегося Предстоятеля антонианцев легче, чем отстоять город. Их слишком мало, чтоб прорываться, а если б они и прорвались – прилегающие к Лиарэ земли разорены, там не найдешь ни репы, ни курицы. Ифранцам припасы везут морем...

Марк был глупцом, маршал Мальвани убеждал его заняться флотом, а он – он думал о своем здоровье, а не о стране! За три года Сезар заложил восемь кораблей, но помешала война. Если Лиарэ падет, недостроенный флот достанется Паучихе. Так, может, сжечь? Успеется, они еще не проиграли, хоть и близки к этому. Герцогиня дернула за витой шнур и бросила вбежавшему секретарю:

– Господин Жамон здесь?

– Так точно, моя сигнора.

– Пойдете с нами.

– Вызвать сигноре охрану?

– Бог с вами, Антуан. Мы всего лишь осмотрим погреба.

Герцогиня поднялась. Проклятый, как же она устала! Если б здесь был Сезар, или Сандер, или Аларик, она могла бы забыть, что она – Тагэре, и стать просто женщиной, за которую решают те, кто умнее и сильнее.

Охрана вокруг мрачноватого, приземистого здания была в порядке, вряд ли мимо этих молодцов можно что-то пронести. Может, внизу есть потайной ход? Прежде чем дед Марка приспособил здание под службы, в нем были герцогские покои. Собственно говоря, этот неказистый дом был тем зерном, из которого вырос замок.

– Жамон, нет ли здесь подземного хода?

– Моя сигнора, это было первое, о чем я подумал. Я лично обстучал стены и потолок, а потом поднял старые чертежи. В старый дворец и впрямь вело три хода, но все они были завалены еще при герцоге Карле.

– Будем надеяться, – Марта первая прошла сквозь низкую сводчатую дверь.

Внутри было сухо, пыльно и тепло. Герцогиня и ее спутники шли по унылому полутемному коридору. Все было спокойно, но Марте отчего-то хотелось закричать и броситься назад, наружу, где галдят стражники, а с залива тянет гнилью.

– Антуан, Жамон, вы ничего не чувствуете?

– Немного душно...

Немного душно?! Да здесь дышать нечем, а может, она просто устала и вот-вот сломается. Аларик на прощание сказал, что она может и впредь на него рассчитывать, как это мило... Прикажите залезть на дворцовую крышу и закричать? Пусть жители доброго города Лиарэ решат, что их герцогиня, наконец, сошла с ума. "Рассчитывать... " Да она б Проклятому душу заложила, скажи он, где и как искать седого капитана.

Марта споткнулась о едва заметную ступеньку на полу, секретарь ее поддержал, но настроения это не улучшило. Страх стал чуть ли не осязаемым. «Аларик, – чуть слышно прошептала женщина, – мне страшно!»

– Сигнора что-то сказала?

– Ничего... Но это не простая духота.

– Действительно, – секретарь казался растерянным, – это место кажется ужасно неприятным.

– Неприятным? – делано рассмеялась герцогиня. – Вы удивительно деликатный человек, Антуан. Жамон, тут и раньше так было?

– Последнюю кварту я не могу здесь долго находиться, я думал, это из-за сердца... Но сегодня сильней, чем обычно. Моя сигнора, может, следует пригласить клириков?

Клириков? Клирики на стороне Ифраны, хотя ведут себя смирно. Еще бы, Орест погиб очень некрасиво. Да и не верит она этим ритуалам, здесь нужен не клирик с кадилом, а Аларик со шпагой. Капитан, если ты и впрямь – Преступивший, если можешь из своего далека слышать других, помоги! Помоги еще раз, потому что больше помочь некому! С ифранцами, даже с ортодоксами мы справимся, но не с тем, кто бродит по старому дворцу, и не с голодом...

– Раз уж мы тут, посмотрим, как дела. Жамон, в каких кладовых вы заметили недостачу?

– Мы почти пришли. Опустели левые кладовые – это здесь.

Счетовод отделил от огромной связки на первый взгляд совершенно одинаковых ключей нужные и отпер массивную дверь. Взгляду предстало обширное помещение. Совершенно пустое! В столбе света, лившегося сквозь узкое решетчатое окно, танцевали многочисленные пылинки. На полу не было ни единого следа, вдоль стен лежали многочисленные серые тряпки.

– Это все, что осталось от мешков, – пояснил счетовод.

Антуан почел своим долгом зайти внутрь. Его следы четко отпечатались на покрывающей пол сероватой пыли. Секретарь поднял и развернул одну из тряпок.

– Я бы сказал, сигнора, здесь поработала крыса, если представить себе крысу размером с медвежью гончую.

– В таком случае, где следы?

Крыса? Если это крысы, да еще такие большие, их можно убить. Или нельзя? Следов не осталось, но призраки, если они существуют, не могут пожирать настоящее зерно.

– Хорошо, господа. Теперь заглянем в уцелевшие кладовые.

В первых четырех все было в порядке: достигавшие потолка горы мешков и пыльная теплая тишина, но беспокойство не проходило. Марту тянуло наружу, и именно поэтому она заставляла себя осматривать ничем не примечательные помещения. Нельзя позволить себе бояться! Если боишься, сходи и посмотри, возможно, никакой опасности нет, а если есть, то не столь уж и страшная.

Пятый склад был последним в этом коридоре и состоял из двух помещений – первое, просторное, лишенное окон, отделялось аркой от второго. Марта осталась у двери, ее спутники прошли внутрь. Два исполненных ужаса вопля раздались одновременно. Жамон просто кричал, а Антуан пытался ее предупредить.

Нужно было бежать, Марта это понимала, но герцогиня пошла на голоса. За спиной с шумом захлопнулась дверь, но женщина и не подумала обернуться. Там, впереди, таилось что-то чудовищное, ее спутники, скорее всего, мертвы, она тоже погибнет, но отступать нельзя. Если она попробует бежать, ее настигнут, так не лучше ли умереть, показывая злу не спину, а лицо?!

Чужака Марта увидела сразу. На незнакомце не было ни маски, ни плаща с капюшоном, но рассмотреть его лицо отчего-то не получалось. Рядом копошились три чудовищные крысы...

Правую половину помещения занимало зерно, левая была пуста, не считая уже знакомых изгрызенных тряпок, на которых лежали Антуан и Жамон. Будь на месте Марты Мальвани другая женщина, она б или бросилась бежать, или упала в обморок, или закричала, но герцогиня Оргондская скрестила руки на груди и, глядя в неуловимое лицо чужака, раздельно произнесла два слова:

– Кто ты?

– Твоя смерть и смерть твоего города, – голос твари был вполне земным и даже красивым, но при его звуках в душе Марты поднялось непередаваемое отвращение.

– Моя смерть? Возможно, но Лиарэ тебе не по зубам. Иначе ты не прятался бы здесь, как крыса. А может, ты и есть крысиный король из гадкой сказки?

– Я могу раздавить тебя одним пальцем, но я хочу увидеть твой страх, Тагэре. Мне будет это приятно.

– Вряд ли я доставлю тебе такое удовольствие. Крысы слишком отвратительны, чтобы их бояться...

Марта не лгала. Оказавшись лицом к лицу с неведомой тварью, которая и впрямь могла ее раздавить одним движением руки, герцогиня успокоилась. Не стоило напоминать ей, что она Тагэре, Тагэре не боятся крыс и умирают с гордо поднятой головой.

– Ты лжешь, женщина, – безликий наверняка ухмылялся, но герцогине никак не удавалось сосредоточиться на его лице – взгляд невольно скользил мимо повелителя крыс, Марта даже не могла понять, молод тот или стар.

– Ты владеешь собой неплохо, но ты боишься. И правильно делаешь.

– Тагэре не лгут, крыса!

– Браво, сигнора!

Не может быть! Это – ложь... Чтобы сломать человека, надо ослепить его надеждой, а затем разбить о правду.

– Дайте мне пройти, сударыня.

Марта, с трудом соображая, сделала шаг в сторону. Она не бредила, Аларик и впрямь пришел и теперь стоял между ней и крысиным королем. Оба молчали.

Марта чувствовала разлившееся вокруг напряжение. Теперь от нее ничего не зависело, все решал спор... Кого с кем? Эти двое не были людьми, один был врагом, и страшным, а второй – другом, вновь явившимся на помощь.

Скиталец незаметным движением освободился от плаща. Он совсем не изменился с того дня, когда вырвал герцогиню Оргондскую из лап Ореста. То же темное платье старинного покроя, те же видавшие виды высокие сапоги и черная цепь на плечах. Седые волосы капитана-колдуна по-прежнему трепал несуществующий для прочих ветер, а изящная рука уверенно лежала на эфесе шпаги. Аларик холодно смотрел на безликого, и тот не выдержал.

– Меня нельзя убить, – надменно произнес он и осекся.

– Тебя ввели в заблуждение, Жан Лумэн, – ухмыльнулся Скиталец, – я могу тебя убить, и что-то мне подсказывает, что именно это я сейчас и сделаю.

Жан Лумэн?! Марте показалось, что она ослышалась. Предводитель крыс – основатель династии узурпаторов, умерший и похороненный восемьдесят с лишним лет назад?! Тут было от чего сойти с ума.

Слова Скитальца словно сорвали с чужака вуаль-невидимку. Теперь Марта могла рассмотреть его как следует. Это и впрямь был Жан-Двоеженец, дядя, свергнувший и, скорее всего, убивший племянника и посадивший на трон собственного сына.

На портретах Лумэн был помладше, он казался умным, жестким и холодным, возможно, так и было, но под взглядом Аларика сохранить невозмутимость мог разве что бог, да и то вряд ли. Капитан мельком глянул на замерших в углу крыс и топнул ногой. Омерзительные твари, толкаясь, ринулись в темный угол и исчезли.

– Ты понял, с кем говоришь, не так ли? – осведомился Аларик.

– Я ухожу, – коротко бросил Лумэн, – Лиарэ мне больше не нужна.

– Истинно королевский жест, – поднял бровь Аларик, – но ты не уйдешь, а умрешь. По Тарре разгуливает слишком много предателей, мне это надоело! Когда раздастся трубный глас и с Полудня никто не появится, надеюсь, твоего истинного хозяина это несколько озадачит...

Кто сказал, что смерть забирает и любовь, и ненависть? Глупец, это любовь и ненависть могут оттолкнуть тупую морду смерти!

Нет, каково?! Жан Лумэн собственной персоной! Интриган и предатель, доигравшийся до убийства и, если верить воплям Иллариона, – Полуденный всадник... Голод на тощем одре! Повелитель крыс и сам... крыса! Восстал и вернулся, нет, не вернулся, куда ему! Вернули, ибо «признан достойным».

Что, Счастливчик, не ожидал от себя такой ярости? Одно дело знать, кто предал и родную кровь, и родовую честь, другое – глянуть ублюдку в глаза. Эрасти не советует трогать этих тварей, на то он у нас и святой, ну а Счастливчик Рене в святых отродясь не ходил!

Проклятие, и откуда только берутся трусы и негодяи? Да оттуда же, откуда все остальные! Рикареда забыл? Тоже родная кровь между прочим... Что ж, потомок, пришло время поговорить. Не здесь! Смертным незачем прежде времени узнавать о Смерти. Оставь даму, Жан Лумэн, и идем к Черте! Не хочешь? Да кто тебя спрашивает?! По праву Крови, по праву Старшинства, по праву Возвращения ты пойдешь за мной, а твоя оболочка подождет здесь. Сопротивляешься? Дурак, с морем не спорят. Море, если его понять, можно обыграть, но, как ни греби к берегу, отлив не станет приливом...

Вот и Мост, все к твоим услугам, Возвращенный. Что ты можешь сказать в свое оправдание? Этьен был слабым королем? Что же ты не помог племяннику? Великие Братья, да что в этом золотом обруче с камешками такого, из-за чего теряют разум, честь, стыд?! Объясни мне, Жан Лумэн, зачем тебе и твоим сыновьям понадобилась корона?! Чего вы добились? Проигранные войны, междоусобицы, вранье и в итоге усаженный на трон безумец с хомяками... Ты не жалеешь о содеянном? Вижу, что нет. Ты вновь и вновь пошел бы по старой дорожке, только начал бы теперь не с племянника, а с брата – с Эдмона Тагэре.

Вот что тебя мучает, Лумэн. То, что Тагэре победили и победили честно. Как же ты их ненавидишь, ты ушел за Черту и вернулся назад с ненавистью. С ненавистью, завистью и желанием отыграться! Ты хочешь получить все, навсегда и для себя. Как просто и как глупо, ты и впрямь – крыса, крыса, решившая стать богом, но этого не будет! Пусть твоя сила достается троим оставшимся, но тебя я прикончу. Я всю жизнь рисковал, но самым большим риском и самой большой глупостью станет тебя отпустить. Хватит с Тарры подлостей! Да, Голод слабей Войны, Бедствий и Чумы, но ты можешь их пережить и оказаться последним. Оказался же на арцийском троне самый ничтожный из твоих и, к несчастью, моих потомков. Тот, кто затеял большую игру, любит грязь...

Первый раз ты, кажется, испустил дух в своей постели среди клириков и детей от двух женщин? Никаких предсмертных видений, никаких призраков перед глазами не было? Еще бы, откуда им взяться, совесть – это не для тебя, и все же, как тебя впервые посетила мысль убить Этьена? Так... Ты ехал в Мунт ночью, нарождалась луна, ты запомнил кривое дерево у дороги, на обочине стояла какая-то женщина...

В храм Триединого ты не заходил, и сны, в которых ты носил корону, тебе не снились? До своего преступления ты дошел своим умом, хоть это радует! А что ты знаешь про тех, кто тебя вернул? Кто тебя отправил в Лиарэ? Никто? И до этого сам додумался? Значит, сейчас вы предоставлены самим себе? Приказ еще не отдан? А свершивший Последний Грех? Он так и не понял, что властен над вами...

Да, Лумэн, ты знаешь много и не знаешь ничего! При жизни ты был слеп, а после смерти не прозрел. Все! Разговор закончен, пора возвращаться. Я знаю, что меня ждет, если я тебя прикончу, я готов и к этому, и ко всему остальному. А тебя неплохо защитили, даже хорошо, но я ведь тоже вернулся и много раньше...

Смотри мне в глаза, Жан. Ты ОТКАЗЫВАЕШЬСЯ от жизни, ты ОТКАЗЫВАЕШЬСЯ от покровительства, ты ОТКАЗЫВАЕШЬСЯ от силы. Отказываешься! Не хочешь? Я так и думал...

Черное против белого, синее против алого. Я привык к боли, а ты – нет. Ты не выдержишь: страх перед смертью уступит страху перед болью. Эта боль страшней небытия, тебе ее не вынести. Ты вернулся властвовать, я – вернуть долги. Я хочу уйти и уйду, когда все кончится, и потому сейчас я сильнее. Боль – это ерунда, если знать, ради чего терпеть.

Вот и конец твоим доспехам, Лумэн. Твои покровители сильны, у Смерти они тебя отобрали, но воли у тебя как не было, так и нет – только хитрость. Все! Теперь тебя ничего не защищает, меня, впрочем, тоже. Бери клинок и покончим с нашим маленьким спором.

Доставай шпагу, ничтожество! Или я убью тебя безоружным, и это будет справедливо. Герцог из рода Арроев, ты держишь шпагу или метлу?! Да, с такими талантами и с такой душонкой если убивать, так из-за угла, а еще лучше чужими руками.

Твой сынок знал о твоем замысле? Знал... Я так и думал... И любовница знала, и бастарды... Странно, что незаконный братец из зависти не убил законного, это было бы весьма уместно, или ненависть к Тагэре оказалась сильнее? Гиены объединились против волка, на то они и гиены.

Не люблю убивать взглядом и магию не терплю! То ли дело клинок. Он честен, не правда ли? Хотя что ты можешь знать о чести? А про сдвоенный удар «Счастливчика Рене» ты слышал? Я научил ему Александра Тагэре. Напоследок тебе придется узнать, что я, Рене Аррой, император Арции, король Таянский и Великий Герцог Эландский, оставляю Александру ВСЕ, чем владел, владею и буду владеть. В том числе и этот прием – ДВА удара: первый – в предплечье, второй – в сердце. Это так просто... Вот тебе – первый, а вот и второй!

Браво, Счастливчик, ты не разучился орудовать шпагой... Великий Орел, как больно! Эти твари, дай им волю, и впрямь способны разнести Тарру в клочья. Теперь их осталось трое, и каждая стала на треть сильней, и все равно Эрасти не прав!

Вернувшихся нужно перебить, лучше поодиночке, но можно и трое против одного, бывало и хуже! Ты – молодец, Счастливчик, хорошо придумал, только подожди, когда снова сможешь сойти на берег, не взвыв от боли. Сам бой – ерунда, но ломать защиту...

Ничего, месяц в море – не так дорого за победу и надежду. Голода больше нет! В Книге Книг отныне большая дыра, и ее не заткнуть ни враньем, ни тем более правдой. Не будет вам Полуденного всадника, господа клирики! Все пойдет не так, как предсказано, и кончится иначе! Никто не знает как, но иначе.

А тебе, друг Рене, надо поторопиться. Уходи, пока есть силы добраться до «Созвездия», море тебя всегда спасало, выручит и теперь. На сегодня – все: подвиг ты совершил, а на большее тебя так и так не хватит... Нужно только проститься с женщиной и хоть что-то ей объяснить. Нельзя быть невежливым, и потом она чем-то похожа на Геро...

– Вот и все, сударыня, – Аларик вбросил шпагу в ножны и поднял свой плащ, – тело сейчас исчезнет. По большому счету, он и убит-то не здесь, но лучше на него все-таки не смотреть.

– Вы опять меня спасли.

– К сожалению, тех, кого я не спас, гораздо больше.

– Все равно я дважды обязана вам жизнью.

– И оба раза случайно, – покачал головой Скиталец, – но я рад этому. Вы мне нравитесь, сигнора, и вы приносите мне удачу.

– Удачу? – Марта воровато глянула туда, где лежал Лумэн. Там ничего не было.

– Да, я выслеживал эту тварь две кварты. То, что Голод в Лиарэ, было очевидно, но найти его оказалось потрудней, чем крысу в погребе. Если б не ненависть к Тагэре, он бы не рискнул проявиться здесь в полной мере. Ненависть и зависть сыграли с Лумэном очередную дурную шутку, к счастью, последнюю, – Аларик рассмеялся и тряхнул белыми волосами, Марта вспомнила этот его жест – у Сандера, когда он волновался, была похожая манера. – Не сомневаюсь, сударыня, мир без этой твари станет заметно лучше.

Кстати, позвольте вам засвидетельствовать свое восхищение. Ваша мысль послать гонца в Новый Эланд оказалась блестящей.

– Эландцы придут?!

– Эскадра в пути и не позже чем через два месяца будет здесь. Рикаред Гоуль – отменный адмирал. Вы продержитесь до зимы?

– Конечно. Я могу об этом рассказать?

– Тем, кому верите. Мне б хотелось, чтоб мои соотечественники нашли здесь господ ортодоксов, а не несчастных дарнийцев, а господа ортодоксы не любят воевать с маринерами.

– Аларик, так вы с Берега Бивней?

– Я там бываю, – по бледному лицу промелькнула тень, – но не часто. Раскрыть вам несколько тайн?

– Страшных?

– Как сказать... Ваш брат жив и в безопасности.

– Сандер?! Вы его спасли?!

– Не я. Александр Тагэре вернется. Будет большая война, Благодатные земли заполыхают, и брода в этом огне не будет. Не нужно пугаться, вы выдержите. Просто нужно делать то, что за вас не сделает никто, а остальное приложится.

– Аларик, – зачем она спрашивает? Есть вещи, которых лучше не знать. Ни она, ни Сезар этого не делали, так не все ли равно? – Аларик, почему умер герцог ре Ги?

– Потому что я его убил, – пожал плечами Скиталец, – и у меня была прорва доводов в пользу этого поступка. Не смотрите на меня несчастными глазами, я это сделал не для вас, вернее, не только для вас... Не могу видеть ничтожество при власти. А уж ничтожество, откупающееся головой жены и кушающее пареную репу, когда любимую волокут на костер... Такие мужчины не должны жить, это позор! Я бы прикончил Марка в любом случае. Вы удовлетворены?

– На такой вопрос не скажешь ни «да», ни «нет», – Марта невольно засмеялась, – но я вам должна сказать спасибо и за это.

– Сигнора, мы же родственники. Настала пора представиться. Мое полное имя Рене-Аларик-Руис Аррой, герцог и Рьего.

– Император Рене? – а ведь она подспудно ждала чего-то подобного. – Я представляла вас другим, вернее, вообще не представляла.

– Сударыня, – Рене улыбнулся, – я понимаю ваше удивление и счастлив, что вы и на этот раз не упали в обморок. К сожалению, у меня совсем нет времени, я должен идти. Когда-нибудь вы все узнаете и, надеюсь, не станете судить слишком строго.

– Я никого не сужу, просто мне страшно – за себя, за Оргонду, за... вас.

– Благодарю вас, но наши дела не так уж и плохи, если задуматься. Мы еще можем победить, вернее, должны!

– Я правильно поняла, что вы говорили с тем самым Лумэном?

– Да. Он мой потомок. К несчастью. Отдаленный, но и этого довольно, чтоб я мог его покарать.

– Но тогда и... я?

– Можно на досуге подсчитать, кем вы мне приходитесь, но стоит ли? То, что мы родичи, позволило мне услышать ваш зов, иначе я вряд ли отыскал бы вас в этой крысоловке. Мне следовало б отчитать вас за безрассудство, если б оно не было у вас в крови. Кстати, за мной еще один долг, сигнора, – в голубых глазах сверкнуло что-то странное, – и я его вам отдам, причем немедленно.

– О чем вы?

– О том, что случилось в день нашей первой встречи, – Аларик положил руки на плечи Марты, – припоминаете? Нет? Один мой, гм, знакомый утверждал, что женщины весьма забывчивы, а у него есть несносная привычка оказываться правым.

Марта Мальвани молчала, она и впрямь не понимала, к чему ведет голубоглазый капитан, оказавшийся пропавшим императором и ее отдаленным предком, но сердце герцогини билось молодо и отчаянно.

– Вы – удивительная женщина, Марта. Не боитесь ни выходцев с того света, ни сумасшедших клириков, ни крыс... Я знаю лишь одну такую...

– Кто она? – спросила герцогиня. Сравнение с кем-то неведомым одновременно льстило и... обижало.

– Теперь ее называют Темной Звездой, а раньше звали Геро. Я давно ее не видел, но вернемся к моему долгу. Четыре года назад вам пришло в голову меня поцеловать.

Марта Тагэре думала, что она знает о поцелуях все, оказалось, она не знала о них ничего. Неужели они в осажденной крепости, в пропыленной комнате, где валяются разорванные мешки и лежат два трупа? Нет, вокруг безбрежный, дышащий покоем океан, солнце пляшет на теплой синей воде, а в небе кружат белоснежные птицы...

– Вы – удивительная женщина, Марта, – еще раз сказал Аларик, разжимая объятия. – Жизнь жестока, как кошка, но, надеюсь, к вам и тем, кого вы любите, она будет добра. Прощайте, герцогиня, кто знает, увидимся ли мы еще раз, а наши встречи... Забудьте о них! Или не забывайте, я не знаю, что вам нужнее. В том, что случилось, нет ни беды, ни вины, ведь ваше сердце, как и мое, отдано раз и навсегда. Мы – слишком дальние родичи, чтоб считать себя грешниками из-за такой малости, как поцелуй. Оставайтесь здесь десятинку или две, а потом уходите.

– Рене, – Проклятый, кому она это говорит, – поберегите себя!

– Вряд ли у меня получится, – неистово голубые глаза то ли смеялись, то ли плакали, – все, что со мной могло случиться, уже случилось. И все равно спасибо.

Сгинувший невесть сколько лет назад император еще раз поцеловал оргондскую герцогиню, на этот раз в лоб, коротко поклонился и ушел. Она не слышала ни шагов, ни скрипа давно не смазанных дверей, но призраком ее гость не был. Гость? Гости... Жан Лумэн, из-за подлости которого разгорелась Война Нарциссов, поплатился за все, хотя погибших это не поднимет. Надо думать о живых.

К зиме придут эландцы, а значит, она должна выбросить из головы все, кроме осады. Осень – это четыре, а то и все шесть штурмов, это плачущие от страха дети, растрепанные женщины, раненые, уставшие, готовые к глупостям мужчины. Ничего, они выдержат, особенно если отступит голод.

Марта немного постояла в кладовой, собираясь с мыслями. Она не собиралась ни забывать об этой встрече, ни рассказывать о ней кому бы то ни было, хотя объяснить, что сталось с ее спутниками, придется. Что ж, свалим все на чудовищную крысу и заставим стражников с арбалетами по ночам обходить здание. Женщина привычным жестом поправила волосы и шагнула в коридор. Дорога назад оказалась очень короткой, а когда герцогиня вышла на улицу, ее чуть не сбило с ног. Неистовый ветер дул от берега, помогая отливу уносить в море дохлую рыбу и сгнившие водоросли.

Гардани выдавал замуж свою племянницу с таянским размахом, свадьба Луи Трюэля и Беаты Ракаи казалась вызовом всем будущим бедам. Беата волновалась, Луи был несколько смущен, а многочисленные гости были в восторге и от предстоящего пира, и от будущих подвигов. Мы с Вандой были подругами невесты, а Сандер и Ежи – друзьями жениха41. Так решили молодые, хотя Беате все же стоило взять второй подругой сестру, а не меня. Луи был достаточно тонким политиком, чтобы это понять, но в дело вмешался Ежи, и здравый смысл был отправлен куда подальше.

Я сидела рядом с разодетым в черное с серебром принцем, а напротив Александр что-то говорил сияющей Ванде. Девочка все больше влюблялась в сероглазого короля. Что ж, если мы победим и уцелеем, я сдержу обещание и открою ей дорогу, как Роман открыл дорогу Уррику. Теперь я понимала, что эльф-разведчик подарил своей Кризе истинное счастье. Нэо был прав – бессмертные должны любить лишь бессмертных, Ванда будет достойна Сандера, я это видела, но пока ей нет и четырнадцати, и даже Великие Братья не знают, что нас ждет впереди.

Высокий Замок, разукрашенный розами и лилиями зал Розовых Птиц, свадьба, надвигающаяся война... Река времени не течет вспять, но порой кажется, что возможно и это. Шестьсот шестьдесят восемь лет назад я сидела под этими самыми сводами в пышном подвенечном наряде рядом с королем Марко. Тогда Эстель Оскора еще не родилась, а Герика Годойя была смертной и глупой, она любила принца Стефана и выходила замуж за его отца. Странно, что мои глаза запомнили все, а душа это самое «все» благополучно забыла. Только вернувшись туда, откуда начался мой безумный путь, я поняла глубину пропасти, отделившей бросившуюся в бездну влюбленную девочку и нынешнюю ведьму. Прежняя Герика сгорела на алтаре Ангеса, мы никогда не вернемся к тому, от чего единожды ушли, раньше я этого не понимала.

Александр поймал мой взгляд и улыбнулся, а я ему ответила. У нас еще было время. Разлука – это потом, после победы, а сначала несколько месяцев счастья и война, так стоит ли загадывать... Я поумнела и научилась быть счастливой одним днем и даже орой. Раньше меня пугали и мучили предзнаменования и предчувствия, я переживала из-за того, что будет через день, месяц, год. Даже в море, когда мы с Рене плыли к Лунным Островам, я не могла отбросить страхи и сомнения, теперь я этому научилась.

Что бы ни случилось завтра, оно не должно отравить сегодня. Что бы ни случилось вчера, оно не должно задушить завтра. Смертные и бессмертные, мы существуем в настоящем, и нельзя его презирать. Да, мы все идем из прошлого и создаем будущее, а самые сильные держат на плечах будущее других, но радость сгорающего дня бесценна, как бесценна сама жизнь – не нужно ее отравлять сомнениями и сожалениями. Лучше всего это понимают люди войны, и поэтому никто не умеет веселиться лучше их.

Близкая Смерть всегда торопит Жизнь и Любовь. Даже имей мои пожелания ту же силу, что и мои заклятия, я бы вряд ли смогла сделать Луи и Беату еще счастливей. Они все больше напоминали Тину и Клэра, может быть, потому, что другой ничем не замутненной любви мне видеть не посчастливилось. Великие Братья, почему я об этом вспомнила именно сейчас? Не потому ли, что счастье наделило графа Трюэля и его белокурую невесту почти эльфийской красотой? Они должны выжить в этой войне, если в этом мире есть хоть какая-то справедливость! Я перевела взгляд на Александра и вдруг поняла, что он думает то же, что и я. Он сбережет Луи для Беаты, а я Беату для Луи.

Разряженные женщины многозначительно переглядывались, девушки собирались стайками и тихонько шушукались, глаза их блестели, и Гражина прекрасно знала, о чем они болтают. О том, что происходит в разукрашенной шиповником спальне. Молодых уже проводили, Гражина вместе с другими дамами видела через окно, как Луи и Беата в сопровождении друзей и подруг рука об руку прошли по галерее. Арцийский король и Ежи держали шандалы со свечами, а Ванда и эта проклятая ведьма несли цветы и вино. Беатка стала графиней Трюэль, а Ликия вот-вот станет королевой Арции! То, что Луи и Александр – изгнанники, не утешало; после того как Аррой сломал шею Биллане, никто не сомневался, что он вернет себе трон и посадит рядом с собой свою девку!

Рядом глупо хихикнула Марыля Гери, этой-то чего надо?! Гражина с подозрением оглянулась на сестрицу Золтана, и та ей подмигнула.

– Ну, Гражинка, сестра косы расплела, теперь дело за тобой...

– Наша Гражина, – вмешалась Тереза Лайдова, – меньше чем на герцога не согласится. Умрет, а нос Беатке утрет.

– Уж лучше принц...

– Или король.

– Король не выйдет. Анджей ей в отцы годится, а Шандеру кроме Ликии никто и через порог не нужен.

– Они б уже поженились, да арциец не знает, как за косы Ликии взяться.

– Да, были б у нее косы покороче, вот как у Гражинки, проще было б...

– А признайся, Гражинка, – подмигнула Лайдова Ягна, – ты за кем больше охотилась – за графом или королем?

– За обоими, – хмыкнула Марылька, – за двумя волками побежала, ни одного не добыла.

– А волки хороши, – не унималась Ягна, – что один, что другой. Мне так Шандер больше нравится.

– Пусть за Шандером Барбара Завгородня бегает, – огрызнулась Гражина, – а мне горбуны не нужны.

– Ага, – хмыкнула Терезка, – не нужны, как той свинье груши.

– Да, разбежалась наша хрюша по деревьям лазить!

От необходимости отвечать Гражину избавили друзья молодых. Дверь распахнулась, пропуская тех, кого девушка готова была убить. Шандер Аррой вел под руку Ванду, вырядившуюся в белое и нацепившую на шею изумруды Гардани. Гражина старательно уставилась на изуродованное плечо арцийца, но это не помогло, потому что у плеча Арроя сияли счастьем зеленые глаза кузины. Вторая пара была не лучше. Ежи, который должен был взять в подруги сестру Беаты, а взял, без сомнения, с согласия невесты, арцийскую ведьму и сама ведьма со своими проклятыми косами. Это было еще одним оскорблением. Ежи всегда делал все ей назло!

Девушка с трудом выдавила из себя улыбку, когда дамы, выслушав принца, потянулись в Серебряный Зал, где все было готово для общего пира. Племянница королевы и сестра невесты заняла место за главным столом, но это настроения отнюдь не улучшило. Зажатая между братом и отцом, Гражина молча ковырялась в тарелке, стараясь не смотреть на Ликию и Ежи и не думать о том, что сейчас делает сестра. Беата была старше и должна была выйти замуж раньше, но Гражина в своих мечтах видела, как Беатка отдает руку немолодому вдовцу, и тут же, на свадебном пиру, король объявляет о будущей свадьбе младшей из сестер Ракаи с... Имена менялись, но всякий раз это были самые завидные женихи Таяны.

Когда Рышард Лайда женился на Ягне, Гражинке было всего тринадцать, но она почувствовала, что ее обокрали. Хорошенькая Ягенка стала первым врагом Гражины Ракаи, потом к ней прибавилось множество дан и даненок, но сегодня все были забыты из-за сестры. Ласло что-то спросил, кажется, не налить ли ей вина, девушка огрызнулась. Брат пожал плечами и повернулся к Барбаре Завгородней. Шестидесятилетняя вдовица пила царку наравне с мужчинами, и на язык ей было лучше не попадаться.

– Слушай, Иштван, – вредная баба всегда говорила громко, – ты что, младшую дочку не молоком, а уксусом выпоил? Глянь, какая кислая сидит! А ну, Гражинка, улыбнись, Луи – не последний жених на свете.

– Вот ты бы, Барбара, – отец глупо расхохотался, – и пристроила ее.

– Ну нет, – Завгородняя сама наполнила опустевший кубок, – я такой хомут никому на шею не надену, вот Беатку – ту б я посватала для племянника...

Опять Беатка! Всюду Беатка, и что в этой белобрысой дуре такого?! Жаль, что ее и в самом деле не порвали собаки. Гражина схватила кубок и в два глотка осушила, вызвав очередную шутку несносной старухи.

Гуляли в Таяне столь же неистово, как и воевали, а этот пир в честь победы и любви грозился стать легендой. Было уже за полночь, когда Анджей и Александр незаметно покинули расходившихся нобилей. Они тоже были слегка пьяны, да и как иначе в такую-то ночь.

Сандера тянуло к Ликэ, но они с Гардани договорились обсудить письмо из Лидды, привезенное ночью. Несколько ор погоды не делало, но Анджей вспомнил о послании, и пришлось с островов любви вернуться в мир войн и политики.

Тагэре положил свиток на стол. Содержание он помнил, но никогда не мешает освежить память.

"Я с радостью приветствую моего доброго друга и короля, – писал старый эскотец, и Сандер словно бы видел его перед собой – грузного, сурового, уверенного в себе, – известия о полном разгроме Тарски и Билланы порадовали нас несказанно, хотя Рорик был весьма раздосадован, что столь блестящий поход обошелся без него. Наш гварский друг в нетерпении роет землю копытами. Замечу, что Гвара становится более арцийской, нежели обифранившийся Мунт. Недавно туда прибыл известный вам Поль Матей со всем семейством и две дочери Анри Мальвани с мужьями и детьми. Его Высокопреосвященство Георгий оказался среди многочисленных родственников, что его немало радует, хотя его мысли по-прежнему заняты войной.

Мне стоило большого труда удержать известного вам Хайнца от похода в Таяну, так как достойный племянник великого дяди полагает, что его место рядом с его королем, и весьма ревниво и неодобрительно относится к вашим новым друзьям. Рорик Ра-Гвар счел уместным подтвердить баронство Хайнца, но наш добрый дарниец останется безутешен, пока не обретет возможность исполнять приказы Его Величества Александра Тагэре или, на худой конец, командора Трюэля. В этом он не одинок, мы уже собрали неплохую армию, которая утроится при известии, что законный король жив и намерен вернуть свой трон.

Эстре, Тагэре и Мальвани готовы к восстанию, как лес в месяце Дракона к пожару – достаточно одной искры. Ифрана вряд ли сможет помочь Тартю, так как охота на тигра весьма отличается от стрижки овец. Лиарэ осаждена с моря и суши, но осадить – не значит взять. В крепости хороший гарнизон, и ее защитники верят своей герцогине и командору Монтрагэ. Сезар Мальвани разбил в пух и прах Ипполита Аршо-Жуая, а его самого взял в плен. Теперь герцог занимается тем, что поодиночке щелкает ифранские гарнизоны.

Думаю, Жоселин сама не рада, что развязала войну, но отступать уже поздно. Оргондская зима славится своей мягкостью, и отдыхать ифранцам и дарнийским наемникам не придется.

Перечислив хорошие новости, перехожу к средним и плохим. Начну с того, что Церковь Единая и Единственная, за исключением Жоржа Мальвани и вечно молчащего Предстоятеля антонианцев, на стороне Тартю. Его права признаны законными и неоспоримыми, о чем существует булла Его Святейшества, оглашенная в каждом иглеции. Акт Генеральных Штатов о престолонаследии, в котором преемником Филиппа Четвертого назван его брат, изъят и уничтожен, а хранение его копий приравнено к государственной измене.

К счастью, благодаря предусмотрительности покойного Обена Трюэля, сей документ существовал в трех экземплярах, к каждому из которых прилагались свидетельства отца Поля и заверенные копии представленных им доказательств незаконности брака Филиппа Тагэре и Элеоноры Гризье. Один экземпляр акта находится в тайнике в доме Обена Трюэля, другой – у Жоржа Мальвани, который до недавнего времени сам не знал, что хранит (Обен просил вскрыть присланный кардиналу пакет лишь в чрезвычайных обстоятельствах). Таким образом, мы располагаем доказательствами, с которыми вынуждена будет считаться и Церковь, но, разумеется, не раньше, чем законный король заявит о своих правах.

Теперь пара слов об узурпаторе. Пьер Тартю труслив и напрочь лишен воинских талантов, Мо ум у него государственный, хоть он и из тех государей, что думают не о котлах своих подданных, а о собственной мошне.

Судите сами. Арцийский король портит арцийские же ауры и арги, уменьшая содержание золота и серебра и обрезая края монет. Правда, он взялся чеканить собственные золотые монеты с циалианским оленем на реверсе и своим портретом на аверсе, но цену за них назначил вовсе несуразную – 1 пек42 серебряных денег...

– Пек? – поднял бровь Гардани. – Ваш крысенок изрядно обнаглел.

– Похоже, – кивнул Александр, – брат и Обен в Гробах переворачиваются. Сколько сил вколотили, чтоб вернуть уважение к арцийской монете...

– Меня больше олень на реверсе волнует, – перебил таянец, – где олень, там зло.

– Вряд ли у ног Циалы лежит ТОТ олень, – Александр машинально накрутил на палец темную прядь.

– Если у кого-то выросли рога, он будет бодаться, – хмыкнул Гардани, – нам придется иметь дело не только с армией, но и с орденской магией.

– Возможно, – кивнул Сандер. – Читаем дальше?

Вместо ответа Гардани придвинул поближе шандал.

"Тартю оказался изрядным шутником, он завел милую привычку отдавать вельможам и общинам заведомо невыполнимые приказы. На не справившихся с королевским заданием налагается огромный штраф. Правда, ублюдок редко требует выплатить всю сумму, предпочитая тянуть понемногу, держа должников в страхе, что в один прекрасный день их обдерут до нитки во славу короля. Воистину, Пьеру Тартю следовало родиться сыном Паука, ибо он его превзошел. Стэнье Рогге и барон Эж протащили через Генеральные Штаты закон, под страхом штрафа в сотню пеков серебром и конфискации самой ссуды запрещающий давать деньги в рост.

Единственным законным ростовщиком в Арции остался король, причем в расписке проставляют не реально одолженную сумму, а вместе с процентами за оговоренный срок.

В средней Арции конфискованы все земли, до которых смогла дотянуться кошачья лапа, причем две пятых отобранного Пьер предусмотрительно отдает Церкви и циалианскому ордену. Достается не только нобилям, но и крестьянам. Приняты законы, запрещающие сельским жителям перебираться в города, и, говорят, весной им вообще запретят менять место жительства. В деревнях короля уже прозвали «Пьер-нечистый».

Я понимаю, что утомил вас, расписывая изобретения сына Орельена Тартю, но за прошедший год он успел немало. Например, завел манеру выказывать дворянам и богатым горожанам свою немилость, от которой можно откупиться. Недогадливым грозит тюрьма, затем родичам жертвы через третьи руки дают понять, что узника можно выкупить и даже денег платить не надо – достаточно подписать долговое обязательство. Но и это не все! Если Его Величество приходит к выводу, что продешевил, он собственноручно подправляет расписки – то проценты увеличит, то сумму долга.

– Этой дряни мало свернуть шею, – таянец оттолкнул от себя пустой кубок с таким отвращением, словно в нем сидел Пьер Тартю, – но те, кто под него лег, еще хуже. Я еще понимаю – волка бояться или медведя, но крысы?! С ума твои арцийцы посходили, что ли? У нас бы такой «король» уже вверх ногами болтался или в Рысьве плавал. – Гардани замолчал, и стало слышно, как за стеной догуливают самые стойкие.

– Анджей, – невесело улыбнулся Александр, – в том-то и дело, что вы не мы. Ваши горы и болота к вам словно что-то не пускают. Вы – свободны, а мы с рождения бьемся в какой-то паутине... Липкой, невидимой, ядовитой... Пьер Тартю – именно тот король, который Арции нужен, а вот я в своей стране оказался чужаком. Здесь, у вас, я – дома, а что-то будет в Мунте... Проклятый! Я всегда осуждал Рауля, который привел с собой иноземцев, а сам...

– Мы не чужаки, – твердо сказал Анджей, – и ты это знаешь. Гомона пойдет за тобой. Хоть в огонь, хоть в воду, хоть в Арцию. Но если Арция достойна Тартю, а ты не хочешь новой войны, оставь все как есть. Ты – потомок Рене Арроя, а значит, наш сюзерен, а орки признали в тебе кровь Инты. Стань нашим императором и забудь о том, что творится за Гордой.

– Прости? – Александру показалось, что он ослышался. – Таяне не нужен никто, кроме Гардани, а у горцев прекрасный король.

– Биллана и Тарска остались без головы, и с ними нужно что-то делать, пока там снова какая-то зараза не завелась. Если не хочешь разгребать арцийский навоз, стань их господарем и главой нового союза из трех королевств.

– Я, наверное, пьян, – покачал головой Сандер, – раз начал жаловаться. Мне никуда не деться ни от своей короны, ни от своего горба. Я – король Арции, и я разорву эту проклятую паутину, как бы мне ни хотелось остаться с Ликэ в ваших горах и просто жить.

– Тогда и говорить не о чем, – засмеялся Анджей, наливая царки, – стает снег – и в поход! Жаль, ты не можешь взять с собой гоблинов...

– Почему это – не могу? – подался вперед Александр. – Потому что наши ханжи объявят их приспешниками Антипода? Пусть объявляют! Если Церковь поддержала Тартю, наплевав на все законы божеские и человеческие, то пошла она куда подальше. Орки – мои друзья, и они – лучшие в мире пехотинцы. Против нас будут не только наемники, но и ортодоксы, и орденские рыцари, а тяжелую конницу надо гасить пехотой.

– Вот поэтому, – веско сказал таянец, – Гардани шли за Арроями, а не наоборот. Горный Король будет счастлив, узнав о твоем решении. Решено, мы выступаем вместе, как в Войну Оленя, и гори все синим пламенем!

Что-то не давало мне покоя, что-то, случившееся на свадебном пиру. Гости разошлись, замок затих, угомонились даже слуги. Я стояла у окна, вслушиваясь в темноту, и пыталась вспомнить то, не знаю что. Сначала все было спокойно, но потом меня словно что-то кольнуло. Магия? Или же я почувствовала, что где-то что-то случилось? Раньше со мной такое бывало. Я перебрала в памяти тех, кто был сейчас далеко. Рене? Роман? Клэр? Эмзар? Эрасти? Нет, что бы они ни делали, моя тревога связана с чем-то другим. Хоть бы Сандер, что ли, пришел, но Анджей его так быстро не отпустит.

Кажется, у меня завелась милая привычка – чуть что, прятаться за спину Последнего из Королей. Это не дело. Ты, моя дорогая, не Ликия и тем более не Герика Годойя, ты – Эстель Оскора. Чем бы ни кончилась война, после нее ты останешься один на один со своей вечностью, так что не привыкай к чужому теплу...

Я бросила любоваться на луну, высекла огонь, зажгла свечи и подсела к зеркалу. Мне нравилось делать то, что делают обычные люди, может, поэтому я и полюбила смертного. Смертного? Кто знает, что ждет Последнего из Королей. Разве я думала, что проживу несколько веков и научусь ходить между мирами?

Отрезанные без малого семь веков назад волосы отросли и требовали к себе внимания. Я занялась своими косами, думая обо всем и ни о чем. Утром я была пронзительно счастлива, откуда же эта тревога? Я отложила гребень и уставилась в темное стекло, не замедлившее показать мне серую, широко разлившуюся реку, рябую от дождя. То ли очень поздняя осень, то ли, наоборот, весна. Эланд? Тогда этой реки, на берегу которой я после возвращения из Убежища поссорилась с Рене, уже нет, она осталась только в моей памяти. Так же, как и заслонивший унылый пейзаж герцог Алва с его синими, почти эльфийскими глазами и кривой горькой усмешкой. Не стоит долго смотреть в зеркало, особенно ночью – из него на тебя глянет боль!

Зеркалу понравилось меня мучить, Алва исчез, уступив место измученному Астени. Таким я его никогда не видела и не могла видеть. Нет, хватит с меня зеркал! Продолжая плести косу, я вернулась к окну: лучше луна и звезды, чем глаза ушедших друзей.

Раньше в этой башне не жили, здесь хранилось старинное оружие, а со стен глядели портреты Ямборов. Я попыталась восстановить в памяти лицо Стефана. Темные волосы, зеленые, как у Ванды, глаза... Да, я его и впрямь забыла, иначе б подумала, что это у королевны глаза ее отдаленного предка. В жилах Ванды есть немного крови Ямборов, как бы мне ни было неприятно думать о Ланке...

Ланка! Мое беспокойство связано с ней, даже не с ней, а с тем несчастным и вместе с тем ненавидящим взглядом, которым она на меня смотрела в Кантиске. Также сегодня смотрела сестра Беаты, только в душе Ланки хватало и доброго, а в Гражине злобы не меньше, чем в Эанке, и в придачу она глупа, как коза.

Не знаю, что на меня нашло, но я бросилась торопливо собираться. Косы мешали, и я решила завтра же обрезать их хотя бы на треть – воевать с таким украшением себе дороже. Наскоро натянув домашнее платье, я задумалась. Что может быть глупее, чем ворваться к молодым в брачную ночь? Гражина Ракаи – злобная маленькая дрянь, но от злобы и ревности до убийства – а я боялась именно убийства – все же далеко. Беата сейчас с Луи, ей ничего не грозит. Я поуспокаивала себя с пол-оры, а потом все же вышла. Уж лучше жалеть о сделанном, чем о том, что ты промешкал, когда следовало вмешаться.

Мне повезло – в первом же коридоре я наткнулась на Ежи, на сон грядущий проверявшего караулы. Если Гардани и удивился, увидев меня, то не показал виду.

– Ежи, – я предпочла взять быка за рога, – возможно, я сошла с ума, но мне не по себе, когда я вспоминаю Гражину.

– Гражину? – еще бы, мужчины на такие вещи, как женская злоба, не обращают внимания, пока не становится слишком поздно.

– Да. Она и так ненавидит Беату, а тут еще эта старуха со своими шутками.

– Язычок у Баси Завгородней и впрямь змеиный, – улыбнулся Ежи, – Гражинка аж позеленела.

– Можешь считать меня полохливой курицей, но я боюсь, что она что-то натворит.

– Пошли, – Ежи подхватил меня под руку. Он был не то чтобы пьян, но немного навеселе.

– Куда?

– Сначала к нашей красотке, потом молодых навестим. Собак она во дворец, конечно, не впустит, но как бы какую отраву не раздобыла.

Разбуженная служанка сообщила, что даненка велели не беспокоить. Принц кивнул и постучал. Ответа не было. Ежи постучал громче, я прикрыла глаза, пытаясь нащупать за дверью чужой разум, но там никого не было, зато...

– Ежи, – заорала я, – ломай дверь!

Гардани от души саданул ногой по дубовой створке, но та выдержала. Ждать было некогда, и я пустила в ход эльфийскую магию. Дерево уступило, не рассчитывавший на это Ежи влетел внутрь вместе с обломками. Гражины не было, но на столе возвышался жертвенник, на котором истекал кровью пушистый белый котенок, привязанный к старому оленьему рогу длинной золотистой прядью. Мы успели вовремя, чтобы спасти и зверушку, и ту, против которой было направлено колдовство. Магия медленной смерти тем и опасна, что пустить ее в ход может каждый неуч, а описание подлого ритуала есть чуть ли не в каждой таянской песне. Подарочек от Ройгу, чтоб его!

– Где эта мерзавка?! – Ежи был вне себя, без сомнения, старые сказки он знал не хуже меня.

– Подожди, – я завернула мягкий пушистый комочек в свою шаль. – Его лучше не спускать с рук хотя бы до восхода.

Если б не уроки Астени, я бы вряд ли сумела спасти это создание – Эстель Оскора создана убивать, а не врачевать. Теперь Беатке придется трястись над этим котенком года три. Со временем заклятие сойдет на нет, но сейчас здоровье девушки и жертвенного животного намертво связаны между собой. Еще бы, ведь порчу наводила родная кровь! Я мысленно приготовилась к новой волшбе. Следовало во что бы то ни стало отыскать эту дуру. Сотворив такое, она отдала себя в руки магической дряни, хорошо хоть в Замке нет никого вроде моего покойного папеньки, уж тот бы не упустил случай заполучить такое орудие.

– Ты можешь сказать, где эта гадючка?

По всей комнате валялись разбросанные вещи. Гражина Ракаи бежала, но куда? К счастью, проследить человека, запятнавшего себя медленной смертью, не труднее, чем унюхать имевшего несчастье обидеть хаонского мафатиса43. Я без труда обнаружила панель, за которой начинался потайной ход, о котором не знал даже Ежи.

Едва в стене показалась щель, как туда ринулся Гардани. Я поспешила за ним, мы мчались по узкой винтовой лестнице вниз, в подвалы. Похожим путем Преданный вывел меня из замка; правда, тот ход был в лучшем состоянии, но и лет с тех пор прошло немало. Мы спустились в подвал, пробежали еще немного и уперлись в свежую груду камней. Коридор был завален, и оставалось лишь гадать, произошло это после того, как маленькая дрянь проскочила под этими сводами, или они стали для Гражины Ракаи могилой.

Я прикрыла глаза, ощупывая окрестности в поисках чужого разума. Астени заглядывал на весу, если не дальше, мои способности были гораздо скромнее. Вот обрушить потолок я могла запросто. И я бы сделала это, если б обнаружила беглянку, но впереди никого не было.

Мы стояли у обвала, Ежи вполголоса поминал всю местную нечисть, а я боролась с искушением пустить в ход отнюдь не эльфийскую Силу. Исчезновение девчонки тревожило все сильнее, уж больно кстати взялась она за этот мерзкий ритуал, да и жертвенник сделан не наспех. Похоже, сестрица Беаты давно задумала отомстить, и спасибо старой Завгородней, что змея прыгнула раньше времени.

Этот тихий свист не поднял бы графа Трюэля только из могилы. Не представляя, зачем он понадобился Сандеру в такую рань и в такой день, Луи осторожно перебрался через что-то пробормотавшую Беату, вышел из спальни и увидел весьма странную компанию. Сандер, так и не сменивший столь нелюбимое им парадное одеяние, похоже, не только не ложился, но и не поднимался к себе, зато Ликэ была в домашнем полотняном платье. Трюэль первый раз видел любовь Александра с неподколотыми косами, ведьма перебросила их на грудь, и все равно они волочились по полу. Третьим был Ежи Гардани. Тонко вырезанные ноздри таянца раздувались, казалось, принц только что с кем-то дрался или за кем-то гнался. Меньше всего заявившаяся с утра пораньше троица напоминала друзей, решивших проведать молодоженов, а посему Луи решил вокруг да около не ходить.

– Что у вас случилось?

– Скорее у тебя, – быстро проговорил Сандер, – чуть не случилось. Скажи спасибо Ежи и Ликии. Ты только не волнуйся, все обошлось...

– Жабий хвост! "Ты только не волнуйся, дома все в порядке, только ножик сломался, когда шкуру с лошади снимали, которую бревном зашибло, когда... "

– Да знаю я эту притчу, – Сандер тронул Трюэля за плечо, – никого не зашибло. Луи, Гражина удрала из замка, а до этого попыталась напустить на Беату порчу.

– Как это, – Луи показалось, что он ослышался, – на сестру?

– Ты же сам говорил, что ее надо за Тартю выдать.

– Говорил, но, – граф потер виски, – в голове не укладывается. Ты говоришь, обошлось?

– Да, Ликэ что-то почуяла, они с Ежи высадили дверь. Гражина бежала подземным ходом. Возможно, она погибла, но это было б слишком хорошо.

– Возьми, – вступила в разговор Ликия, протягивая что-то, завернутое в пестрый платок, – это котенок. Гражина связала его жизнь с жизнью Беаты, так что береги его. Через пару лет колдовство исчезнет, но пока за ним нужен глаз да глаз.

– Если котенок умрет, то и Беата? – Луи показалось, что он ослышался.

– Не умрет, но заболеть может. Это особенно опасно, когда женщина ждет ребенка. Гражина – кровная родственница, и ее заклятия имеют особую силу.

– Ракаи знают?

– Нет пока, – скрипнул зубами Ежи, – я Иштвану сам расскажу. Вот уж удружила! Ну, попадись мне эта дрянь...

– Нужно, чтоб попалась, – неожиданно жестко сказала Ликия, так говорят даже не королевы, а великие жрицы, про которых Луи читал в хаонгских сказаниях. – Ежи, ты не понимаешь, что она может натворить, если возьмется вредить семье! Ты тоже наполовину Ракаи, так что будь осторожен. Хорошо, что вы успели покончить с ройгинацами, спутайся она с ними... – женщина прервала себя на полуслове. – Я сделаю обереги для каждого, но лучше ее все-таки поймать.

– Сначала ты ляжешь спать, – Александр обнял подругу, и Луи почувствовал жгучее желание вернуться в спальню и последовать его примеру. Он понимал, что его руки от магии не защитят, но здравый смысл иногда отказывает даже Трюэлям.

– Да, идите отдыхать, – натянуто улыбнулся Ежи, – а я дойду до завала через подвал и посмотрю, есть ли там след. Я понял, как туда можно добраться.

– Я пойду с тобой, – предложила ведьма.

– Я справлюсь, – заверил Гардани, – а ты едва на ногах стоишь. Если Гражина и впрямь была сильна, мы б так легко не отделались.

– Ты прав, – не стала спорить Ликия, – сама она не страшна, страшна ее злость и ее кровь, которую можно обратить во зло вам всем. Постарайся ее поймать, прежде чем она еще что-нибудь натворит.

– Ты подготовь Беатку, – Ежи тронул Луи за плечо – а теперь иди, досыпай. Кота береги.

Луи кивнул и проводил уходившую троицу взглядом. У лестницы принц свернул направо, а Сандер немедленно подхватил Ликию на руки. Спать эти двое, похоже, не собирались.

Если б барду Роману Ясному предложили сочинить балладу о Древних Путях, ему пришлось бы самочинно населить их жуткими чудовищами, подстерегающими путников за каждым поворотом, огненными провалами, зыбучими песками, крутыми обрывами и прочими вещами, от которых млеют размякшие после сытной трапезы слушатели. Песню о походе троих эльфов и вновь упрятанной в панцирь из Света лльямы слушать бы не стали, уж больно она получалась скучной. Они шли за вспыхнувшим в сурианских развалинах огоньком-проводником, в лицо им дул слабый ветер, и больше не случалось ничего.

Разговаривать не хотелось, навалившийся со всех сторон мрак давил не хуже гранитных глыб, и это угнетало даже лльяму, путавшуюся в ногах Рамиэрля. Собственно говоря, поэтому ее и пришлось спеленать. Сначала Нэо удивился, что порождение Тьмы так ее боится, но потом понял, что никакой Тьмы здесь и близко нет, равно как и Света. Здесь вообще нет ничего, кроме дороги, созданной могучей древней волей. В прошлый раз их с Кризой здорово поддержала вода из заклятого колодца, теперь у них не было и этого, но они все-таки дошли.

Дорога оборвалась в огромной пещере, в глубине которой плескалось озеро. Подземный дворец был пуст, хотя Нэо и почуял следы некогда свершенной волшбы. Лльяме это место не понравилось еще больше, чем Пути. Она трясла башкой и всеми лапами, урчала, ворчала и рычала. Аддари и Норгэрель вели себя тихо, но им тоже было неуютно. Итак, Ангес не ошибся – заточенное в безымянном мире какими-то высшими силами существо пережило его гибель и было препровождено в Тарру. Какое-то время оно провело под старым храмом, умудрилось освободиться и, воспользовавшись найденным проходом, перебралось в Серое море. Здесь бывший узник обдумал свои замыслы и принялся их осуществлять, а затем покинул насиженное местечко ради Вархи.

Продолжение Путей Нэо отыскал без труда, и все началось сначала – летящий впереди огонек, ветер, тьма и сводящее с ума однообразие. Нэо шел первым, следом тащилась лльяма, за которой брели Аддари и Норгэрель. Казалось, осуществилось глупое фронтерское проклятие «шоб тоби пусто было», хотя представить себе подобную пустоту веселые усатые дядьки вряд ли бы смогли.

Рамиэрль старался не думать о Кризе, но память не отпускала. Тогда они, держась за руки, брели в таком же дрожащем мраке, иногда переговаривались шепотом, пили воду из одной фляжки и надеялись, что все кончится хорошо. Оно и закончилось, по крайней мере, для чернокосой орки, счастливо прожившей свою жизнь, а его дороги все еще тянутся, и каждая последующая темней и запутанней предыдущей. Огонек остановился и замерцал, как гаснущий уголек. Дошли! То ли до победы, то ли до поражения.

Это вновь была пещера, хоть и не столь большая. Было тихо, холодно и тревожно. В свете зажженного Нэо бледно-голубого шара тускло блестели какие-то кристаллы. Соль? Слюда? В любом случае не диаманты! Волчонка вытянула морду, сделала шаг вперед и отскочила назад к стене, из которой они выбрались. Рамиэрль попробовал вызвать путеводный огонек – получилось! Что ж, по крайней мере, убраться отсюда они могут, это радует. Разведчик проверил кинжал и шпагу, затем попробовал сосредоточиться. Пустить в ход магию было можно! Конечно, до луцианской или фэрриэннской благодати далеко, Тарра есть Тарра, но он не беспомощен. Надо идти, чем раньше они поймут, что здесь творится, тем лучше.

Выход нашелся сразу – его никто не стерег. Стоя под прикрытием скал, Нэо пытался понять, куда же его занесло на этот раз. Неба в Вархе не держали, вместо него было то самое многоцветное безумие, которое они с Эмзаром наблюдали из-за Кольца. Оторвавшись от мигающего кошмара, Рамиэрль с сомнением посмотрел на замощенное мерцающими плитами пустое пространство, старательно отражающее верхнее кривляние. Впереди. Не поймешь, близко ли, далеко ли высилось нечто, похожее на сотканную из ослепительно сверкающего снега стену со множеством проходов. Лабиринт? Плохо, в некоторых лабиринтах можно блуждать годами, там все преимущества за хозяином. Выходит, вернуться? Найти Рене, посоветоваться с Эмзаром и тогда...

Роман почти решился повернуть, когда Норгэрель, отстранив барда, медленно побрел к выходу, и его затуманенный взгляд разведчику очень не понравился. Нэо бросился вперед, чтобы ухватить родича за руку, пока тот не вышел на странную площадь, но тело ослушалось приказа. Нэо, хоть и медленнее, чем Норгэрель, тоже пошел вперед. Чувство собственной беспомощности было отвратительным и страшным, но, к счастью, продолжалось недолго. Что-то ударило разведчика по затылку, и он потерял сознание.

Анхель Светлый присутствовал при появлении на свет своего наследника, и Пьер Седьмой, взявший за образец легендарного императора, последовал его примеру, хотя это было более чем неприятно. Король сидел в кресле у изголовья стонущей Норы и в перерывах между схватками веско произносил приготовленные заранее фразы. Пусть медикусы, циалианские сестры, служанки и представители всех сословий, которым дозволено видеть появление на свет будущего короля, разнесут мудрые слова Его Величества.

К сожалению, Нора вела себя не как королева, а как мещанка – кричала, плакала, жаловалась на боль, звала мать и братьев. Когда медикусы сообщили, что срок королевы близится, он поговорил с ней, подробно объяснив, как нужно себя вести и что говорить, но Элеонора оказалась слишком глупа. Когда все кончится, он ей напомнит о ее ошибках, но сейчас это бесполезно.

Стоны раздались снова, и Пьер, стиснув зубы, посмотрел на лицо жены, отнюдь не казавшееся красивым. Рядом с ней была наперсница, циалианка поймала его взгляд, и Тартю дорого бы дал, чтобы разгадать выражение этих синих глаз. Нора вскрикнула и вновь позвала мать. Проклятие, он же ее предупреждал! Королева должна была сказать, что не желает никого видеть, кроме венценосного супруга, святых сестер и любезных подданных.

– Базиль, – вскрикнула молодая женщина, – забери меня! Забери меня отсюда... Я не могу... Мама!

– Триединый повелел нам терпеливо переносить страдания, – веско произнес Его Величество, воспользовавшись паузой, – крепитесь, королева Ар...

– Мама! – снова завопила Нора, она не слушала и не слышала. – Базиль! Мамочка...

– Идет, – быстро проговорил главный медикус, в голосе которого чувствовалось облегчение. Пьер понял, что великий момент настает. Нора закричала снова, без слов, потом еще, и с ее криком слился детский плач.

– Мальчик, – торжественно провозгласил врачеватель, – и какой крепкий! Настоящий рыцарь.

Его Величество Пьер Седьмой Лумэн медленно встал с кресла и вышел на середину комнаты.

– Мы счастливы объявить нашему народу о рождении наследника, – Пьер выдержал паузу, как это делали в театре Бриана Перше, – в срок, предписанный Церковью Нашей Единой и Единственной, мы наречем его именем нашего великого предка Анхеля. Пусть это имя будет залогом славы и величия Арции и ее владык. Арде!

– Арде, – нестройно повторили собравшиеся. Пьер принял из рук медикуса новорожденного сына и высоко поднял вверх – подданные должны убедиться, что родился мальчик, что он крепок и доношен. Ребенок, не оценив величия момента, захныкал, и король передал его циалианской сестре, в глазах которой светилось что-то странное. Теперь следовало поблагодарить жену за драгоценный дар. Пьер Седьмой проследовал к постели, с досадой обойдя некстати оказавшийся на пути большой таз. Нора лежала, закрыв глаза и закинув голову, губы были искусаны в кровь, а на бледном лице вокруг запавших глаз проступили красные точки.

– Мы благодарим нашу супругу и королеву, – произнес Пьер и поцеловал лежащую женщину в лоб.

Длинные ресницы дрогнули, Нора открыла глаза, в них не было ни радости, ни любви. Только страх и воспоминание о пережитой боли.

– Это я благодарю вас, мой супруг, – прошептала роженица, наконец-то вспомнив свои обязанности, – вы были со мной в этот час, и я счастлива, что исполнила свой долг перед вами и королевством.

Черные знамена с алыми кругами были торжественно сожжены. Маркиз Гаэтано мог собой гордиться, именно он, несмотря на предусмотрительно разрушенные Эгоном лестницы, поднялся на башни и заменил чумные флаги на родовые сигны Фарни. Шарло рвался с ним, но Рито не позволил, племянник – молодец, но на такой высоте у него могла закружиться голова.

Короткая северная осень кончалась, и небо щедро забрасывало Гран-Гийо мокрым снегом. Белые хлопья, кружась, падали на мокрые камни двора, чтобы тут же растаять. Обычно маркиз Гаэтано терпеть не мог это время, его бесили и низкие, лежащие чуть ли не на плечах тучи, и короткие серые дни, и сырость. В эту пору Рито, как никогда, ощущал себя южанином, но сейчас было не до погоды. Правду сказать, мириец заметил, что пришла зима, только тогда, когда ему в лицо швырнуло пригоршню чего-то холодного и мокрого.

Заменить Эгона оказалось непросто, и Рито в который раз подумал, что был прав, не желая становиться властителем Мирии. Если с одним-единственным замком столько хлопот – что говорить о государстве, пусть и небольшом. Странное дело, рядом с Сандером все казалось понятным и не очень-то сложным, хоть и скучным. Куда же теперь занесло его короля, угодившего в спутники какой-то ведьме? Крапивник так и не вернулся, и Рафаэль в глубине души скучал по несносному созданию, не говоря о том, что Серпьент был великолепным разведчиком. Впрочем, тосковать о вольной жизни, гадать о судьбе Сандера и хихикать, вспоминая выходки крапивного божка, было некогда – неотложные дела рвали маркиза Гаэтано на части.

Оживающий замок требовал времени и сил. Эгон был не последней жертвой чумы, после него умерли еще трое, но выбираться из эпидемии оказалось трудней, чем умирать. Они выдержали, и к началу месяца Волка все вошло в свою колею: мертвые были похоронены, ворота открыты, лестницы отстроены. Рито с Шарло и Николаем наведались в соседние деревни и услышали, что «на самом деле никакой чумы не было». Крестьяне клялись, что новый король отравил колодцы, отомстив северянам за непокорство. Кто пустил эту сплетню, было неизвестно, но упала она на благодатную почву. Кэрна вспомнил «Кровавого горбуна» и усмехнулся – охотник рыл волчью яму и свалился в овраг. Забавно, но люди несли несусветную чушь и при этом были правы. Чуму и впрямь выдумали в Мунте, чтоб отделить ненадежный север от поджавшего хвост юга, а то, как и где началась эпидемия, наводило на мысль о какой-то мерзкой магии.

Если б Серпьент не потерялся, он мог бы сказать больше, но Рито и без Крапивника понял, что чума пошла на убыль после того, как он швырнул в камин вернувшегося с того света Жоффруа. Как герцог Ларрэн спутался с Пьером Тартю, Кэрна не знал, но не сомневался, что связь есть и в этом подлом деле вряд ли обошлось без циалианок. Как бы то ни было, мерзавцы угодили в собственную западню! Нобили могут сколь угодно долго бодаться друг с другом и менять сюзеренов, крестьяне вечно ворчат на сигноров, но если народ увидит средоточие зла в короле и этого же короля возненавидит изрядное число нобилей, на троне усидеть трудно. Рито никогда не считал себя политиком, но только блаженный не заметил бы приближение гражданской войны.

Тагэре, Руна, Мальвани и Эстре весной покажут зубы, а Лось с Лиддой помогут. Самое умное, что может сделать Тартю, – это оставить север в покое, но он этого не сделает, потому что прилегающие к свободным провинциям области неминуемо захотят к ним присоединиться. Посеянные под Гразой зерна начинают давать всходы, узурпатору придется завоевывать свою страну наново...

Маркиз Гаэтано с треском захлопнул окно и потянулся к гитаре, от которой его не отучили ни чума, ни война. Рваные, бешеные аккорды взлетели к высокому потолку, унося гитариста из затерянного в предзимье замка на залитый солнцем морской берег. Это была единственная отдушина, которую позволял себе Рафаэль Кэрна, но прогулка вышла короткой. Прибежавший стражник доложил о приезде сигнора Крэсси и о том, что госпожа Клотильда просит его подняться в зеленую оружейную. Рито отложил гитару, пригладил растрепавшиеся волосы, стянув их на затылке позаимствованной у Кати алой лентой. Похоже, Тильда решила устроить день Правды, что ж, давно пора!

Зеленая оружейная примыкала к Охотничьей комнате, столь любимой Эгоном. После смерти барона туда заходили редко – Клотильда с детьми перебралась в дом капитана Годи, а тот, в свою очередь, переселился в Воротную башню. В старых баронских палатах ночевали лишь они с Яфе и Николаем. Иноку здесь никто не мешал вволю молиться, мирийцу – петь, а атэву смотреть в стену. Кэрна двинулся было к двери, но спускаться по одной лестнице и подниматься по другой показалось слишком скучным, и мириец вылез в окно и прошел по карнизу. Смешно, но он появился позже всех. Рито улыбнулся Шарло и Кати и скользнул к устроившемуся у стены Яфе. Атэвский принц до сих пор не доверял стульям и лавкам, предпочитая сидеть на полу.

Дверь в Охотничью комнату была открыта, хоть и занавешена выцветшим от времени бархатом. Там было тихо, затем скрипнула дверь, раздались шаги и голоса.

– Я рада вашему приезду, Люсьен, – Клотильда, как всегда, была приветлива и спокойна. – Признаюсь, я собиралась вам написать и пригласить в Гран-Гийо для разговора, но решила выждать еще кварту или две, чтоб убедиться в том, что опасность и впрямь миновала.

– Я восхищаюсь вашим мужеством, сигнора, – в голосе Крэсси звучала искренняя теплота. – Вы пережили страшное испытание – потеряли супруга...

– Ваши потери, барон, не менее невосполнимы, – перебила баронесса. – Я благодарю вас за сочувствие, но я из тех не правильных женщин, которые топят горе в делах.

– В этом вы не одиноки. Сигнора, я вынужден начать разговор с вопроса, который может показаться вам странным, но, поверьте, это очень важно. Я доверил Эгону Фарни одну вещь, представляющую огромную ценность. Смело скажу, что от нее зависит судьба Арции. К сожалению, я просил барона хранить все в тайне. Это небольшая шкатулка, украшенная перламутром. Сигнора Клотильда, помогите мне ее найти.

– Я догадывалась, о чем вы спросите, – послышался шорох и шелест разворачиваемого шелка, – вот она. Я знаю, что в ней. Мой, – Клотильда слегка запнулась, – покойный муж рассказал о ней сразу же, но он ее не открывал.

– Понимаю, ее открыли вы после его смерти.

– Нет, барон, ее открыл тот, кому по праву принадлежит ее содержимое, вернее, его часть.

– Моя сигнора!

– Шарло, – громко позвала Клотильда, – иди сюда!

Рафаэль взглянул на побледневшего мальчика и встал. В Охотничью комнату они вошли вдвоем.

– Рад вас видеть, сигнор Крэсси.

– Рито... Этого не может быть...

– Но это так. Я жив, и я здесь.

– Что ты жив, мы знаем... Ты отомстил этому ублюдку, про твои столичные похождения прямо-таки легенды рассказывают, но как ты очутился здесь?!

– В Гран-Гийо сошлось слишком много тропинок. Я понимаю, что вы поражены, но сейчас вы поразитесь еще больше.

– Добрый день, сигнор Крэсси, – Шарло даже здоровался так, как отец.

Люсьен не ответил, застыв наподобие статуи, изображающей негаданную радость.

– Сигнор, – виконт Тагрэ улыбнулся, – вы меня узнаете? Это и вправду я, просто у меня волосы короткие. Это из-за краски, которую мы решили срезать.

– Монсигнор, – барон опустился на колени, подозрительно шмыгнув носом, – может ли такое быть?!

– А вот этого не надо, – Шарло бросился к Крэсси, вынуждая его подняться, – я не король, я просто Шарло Тагрэ. Я очень рад вас видеть, а вот отец рассердится, если вы встанете перед ним на колени.

– "Рассердится"?! – барон уже ничего не понимал, вернее, понимал, но боялся поверить. – «Рассердится»?! Так Александр... его не...

– Сандер жив, – твердо сказал Рафаэль, – хоть мы не знаем, где он теперь. Его... его оглушило в бою, но Садан вынес всадника из схватки на опушку Гразского леса. Его подобрала и выходила какая-то колдунья. Зиму Александр провел у нее на болотах, я там был и видел следы подков Садана. Потом они вдвоем куда-то ушли.

– Куда?!

– Где бы он ни был, он делает то, что нужно.

– А нам следует брать с него пример, – вмешалась Клотильда. – Я понимаю, Люсьен, что на вашу голову свалилось слишком много тайн, но они, как ни странно, радостные. Давайте уж я расскажу вам все.

– Все?! Моя сигнора...

– С вашего позволения, Клотильда аре Тагэре аре Фарни. Я – та самая женщина, на которой в юности женился Филипп Тагэре.

Люсьен Крэсси стойко перенес и этот удар, хотя Рито на мгновение показалось, что бедняга вот-вот хлопнется в обморок.

– Тильда! – не выдержал Шарло. – Значит, ты нам не чужая? Как хорошо!

– И правда хорошо. Я очень люблю вашего отца, хотя по-настоящему говорила с ним всего лишь раз. У него лучшее сердце в Арции!

– Это точно... Ваше Величество, – пробормотал Крэсси, – а Филипп, не тем будь помянут, дураком оказался. Редким.

– Не надо об этом. Я сказала о себе правду по одной-единственной причине. Я – живое опровержение навороченной Тартю и его покровителями лжи. У меня сохранились ВСЕ доказательства. Я молчала, когда на троне сидел мой, скажем так, супруг, так как ни к чему хорошему мое появление не привело б. Я молчала, когда корона перешла к Александру – у меня была дочь, а не сын, и лучшего короля, чем младший из Тагэре, нельзя было и пожелать. Но я не позволю ублюдку и детоубийце корчить из себя государя! Отныне я – Клотильда Тагэре из дома Лагаров, вдовствующая королева Арции, и я не успокоюсь, пока в Мунт не вернется настоящий король.

– Святой Эрасти, – пробормотал Крэсси, – в один день и в один час я... Я узнал, что мой король жив, нашел законного регента Арции, вдовствующую королеву и сына короля.

– Катрин тоже здесь, – улыбнулась Клотильда, – а также наши друзья. Брат калифа Наджеда, принц Яфе и инок обители Святого Эрасти Гидалского, посланного отцом настоятелем на помощь Александру. Барон, мне кажется, вам следует выпить!

Клэр въехал в Арсенальный двор Высокого Замка в то мгновение, когда Последний из Королей снял со спины коня высокую женщину с роскошными светлыми косами. Эльфу показалось, что он бредит, но все было именно так, как было. Колдунья из Гразы, спасшая Александра Тагэре и ставшая его возлюбленной, была Герика Годойа, Эстель Оскора. Теперь многое становилось ясным – и чудесное спасение короля, и потерянный след, и дорога через Тахену, но как Геро могла предать Рене ради кого бы то ни было! Александр достоин любви, как никто другой, и все равно это предательство.

Влюбленные почувствовали на себе чужой взгляд и обернулись. Да, они любили друг друга, в этом не было никаких сомнений! Темная Звезда не лгала Последнему из Королей и не жалела его, она ему принадлежала, а он – ей. Клэр мысленно поблагодарил Звездного Лебедя за то, что возвращается в Варху. Если б его дорога по-прежнему сплеталась с дорогой Рене, она была бы полна сомнений.

Эльф спрыгнул с коня и пошел навстречу улыбающемуся Александру. Он ничего не знал, иначе никогда не коснулся бы чужой подруги. Вся вина лежит на Геро, которую придется называть Ликией и с которой придется говорить, как с чужой. Женщина стояла у крыльца, не пытаясь ни скрыться, ни подойти. Она всегда была смелой и всегда давала другим право выбора. Если б не Рене! Клэр Утренний Ветер обнял Александра Тагэре.

– Да пребудет с тобой Звездный Свет, эмико, – Эмзар шлет тебе привет и правду об Арции.

– Спасибо тебе, – просиял глазами Сандер, – я думаю о доме меньше, чем должен, но я слишком счастлив.

– Твое счастье вряд ли помешает твоему долгу. Твою подругу, я слышал, зовут Ликия?

– Да, она будет рада встрече.

Они с Герикой заговорили, как чужие. Эльф старался скрыть свои чувства, но Геро все поняла. Ради Александра лгали оба, и это у них выходило отлично. В Убежище Клэр славился своей правдивостью, но жизнь разведчика учит лжи. Пришли Гардани – Анджей, Ежи и Стефан, а Герика-Ликия попрощалась, не желая мешать мужскому разговору. Утренний Ветер проводил ее взглядом. Мы не властны ни в нашей памяти, ни в нашем сердце. Рыцарь Осени не вправе судить Темную Звезду, но должен ли он рассказать ей о Рене? И как теперь смотреть в глаза Рене, если их тропы вновь сойдутся?

Скиталец исчез, как и собирался, но разведчиком Клэр быть не перестал, он поклялся, что, как бы ему ни хотелось рисовать, не бросит меч, коня и дорогу...

Рыцарь Осени медленно и спокойно рассказывал новости. Тодор Фронтерский с позором выставил посланцев Тартю, пытавшихся стравить его с Гварой и Наботом.

В Тагэре, Мальвани и Эстре зреет бунт, но остальная часть Арции покорилась. Люди боятся, страна наводнена «краснопалатниками» и циалианскими прихвостнями, без которых Пьер Тартю не может жить. Узурпатор больше не пытается мягко стелить и дерет шкуры со всех – от крестьян до нобилей. Исключение составляют лишь клирики, чиновники и новые гвардейцы.

Предстоятель Илларион проповедует о скором пришествии Антипода и не желает благословлять короля. Говорят, антонианец безумен, но Кантиска пока молчит. По всей Арции продолжают ловить маркиза Гаэтано, мириец же, словно в отместку, открыто разгуливает по столице, его видят то тут, то там. За голову смутьяна назначена награда, но ее вряд ли кто-нибудь получит. Клэр тоже пытался разыскать мирийца, но не смог...

Разошлись глубокой ночью, но Клэр, несмотря на усталость, не ложился. Разговор с Герикой был важнее всего, хотя видеть ее не хотелось. Женщина пришла сама. Это случилось перед самым рассветом, и Утренний Ветер прекрасно понял, что или, вернее, кто ее задержал.

– Сначала объяснимся, – Эстель Оскора прямо взглянула в глаза Рыцарю Осени. Внешне она изменилась не столь уж и сильно, разве что отросли отрезанные Лупе волосы.

– Изволь, – кивнул Клэр, – признаться, я был удивлен, увидев тебя здесь...

– ...с другим, – закончила за него Герика. – Героиня песни должна любить лишь раз, не правда ли? Но я недостойна песни, Клэр, и знаю это. Наши чувства от нас не зависят, я могла отказаться от Александра, но это не вернуло бы меня в прежнюю любовь. Я слишком долго шла домой, эмико, слишком...

– Не мне тебя судить.

– Но ты судишь, – Эстель Оскора кривовато улыбнулась. – Твое сердце осталось прежним и принадлежит Осени и Тине. У Лебедя может быть только одна любовь, но во мне слишком мало вашей крови. Я не умею быть верной и никогда не умела. Я забыла Стефана, почти полюбила Астена, затем встретила Рене, и он стал для меня всем. Для вас наша любовь и наша жертва были песней, но конец ее оказался не правильным. Но разве наша жизнь правильна?

– Ты сказала все, мне нечего добавить. Теперь скажи, как ты из башни Адены попала в Гразу?

– По воле того, кто открыл Тропу Отчаяния. Я не знала, чего от меня хотят, но увидела раненого всадника, за которым гналась целая свора, и вмешалась.

– Что ты сделала с теми, кто шел следом?

– Дикий ветер, мне это удается лучше всего. Лошадей, впрочем, я пощадила. Битва была проиграна, но спасти раненого я успела, хоть и не знала, что спасаю короля. Дальше все случилось само собой, я не сразу поняла, что со мной творится, а когда поняла, решила взять от жизни все. И хватит об этом. Тебе неприятно видеть меня не с Рене, а я не хочу бередить твою боль, но есть вещи, которые в Вархе должны знать, а с Эмзаром мы вряд ли встретимся. Как я поняла, он не готов оставить Кольцо, а я не должна появляться там, где меня знают слишком многие.

– Я все передам. Спасибо, что избавила меня от лжи. Что ты хочешь рассказать?

– Многое, – Геро поправила шпильку. – Мы вернулись вместе с Эрасти, нам открыли дорогу сразу двое.

– Где Проклятый?

– Не знаю. Мы решили до поры до времени не обнаруживать своего присутствия. Эрасти считает, мы не вправе растрачивать силы на тех противников, с кем справятся другие. Я не была в этом уверена, пока не прогулялась по Миру Обмана, но теперь признаю его правоту.

– Где Ройгу?

– Я ищу его, – задумчиво произнесла Герика, – но он исчез. Я его не слышу, не слышала даже тогда, когда горели его храмы. Клэри, лучше б он был здесь и в полной силе, с НИМ я бы справилась...

Было уже поздно, когда Его Величество начертал последнюю резолюцию и с чувством выполненного долга отложил перо. Пьер с детства относился к бумагам с уважением, граничащим с нежностью, и теперь получил возможность удовлетворить свою страсть. Сначала король передал обязанности Главного Казначея Казначею Красной Палаты, сделав того единственным хранителем государственных денег, но потом стал вмешиваться и в его дела. Счета двора и всего королевства Пьер вел сам, не доверяя даже своему избраннику.

Сегодня Его Величество имел все основания гордиться: он сделал все, что намечено. Странно, но некоторые не понимают, что работа с бумагами важнее и нужнее громыхания железом. Правда, Александр Тагэре был силен и в первом, и во втором, но зато не владел искусством интриги и проиграл. Времена, когда король был лучшим воином своей страны, безнадежно прошли. Сейчас победы одерживают не на поле боя, а во дворцах, придет время, и Арция станет сильнее Ифраны, а потом и подчинит ее. Конечно, освободиться из-под Паучьей опеки непросто, но он это сделает. А Сезар Мальвани, сам того не желая, поможет.

Если Оргонда разобьет Ифрану, с ней можно будет говорить другим тоном, а если Ифрана проглотит Оргонду, у нее будет несварение. И, опять-таки, этим нужно воспользоваться. Твои самые сильные враги – это твои друзья и покровители. Их неудачи – это ступеньки к успеху, надо только суметь ими воспользоваться. Правда, иногда существует опасность, что союзники потребуют помощи, но сейчас это не грозит. Жоселин понимает, что впутывать Арцию в оргондскую войну нельзя, в стране многие продолжают симпатизировать Тагэре и Мальвани.

Анастазия попробовала отучить народ от привязанности к горбуну, но ее магия сработала не до конца. Александр Тагэре слишком много болтался по стране, а на тех, кто знал его лично, пиесы Перше не действуют. Оказалось, что человеческое упрямство и верность переламывают даже волшбу, да еще эта песня!

Пьер Тартю объявил награду за голову автора зловредных виршей. Было получено немало доносов, но, по словам циалианок, никто из пойманных рифмоплетов не виноват. Даже те, кто спьяну хвастались, что именно они придумали «крапивную песенку».

И ведь стихи-то ерундовые, ни складу, ни ладу, а не забудешь! Пьер сморщился, отгоняя назойливые воспоминания. «Бей Тартю крапивой по унылой харе»... В юности виконт Эмразский ненавидел свое лицо, как он ни старался выглядеть уверенным и спокойным, оно оставалось кислым и настороженным. Проклятый поэт ударил по больному, добраться б до него!

Король задумчиво коснулся подписанных бумаг. Это должно принести плоды, уже приносит – людям свойственно жертвовать малым, чтобы не потерять все. Тут, главное, вовремя остановиться. За год он изрядно укрепил трон, у него есть наследник, а те, кто посадил его на престол, поняли, что он не марионетка.

Элеонора больше не ввяжется ни в один заговор, он не горбун, который прощал, прощал и допрощался. Такая ведьма, как его теща, должна сидеть или в тюрьме, или в монастыре, хотя жаль, что она не умерла. Анастазии зачем-то понадобилось сохранить старой корове жизнь, но из обители она не выйдет. От слепого Аганна вреда немного, хотя был бы шурин здоров, с ним пришлось бы что-то делать. Отчим Рогге... Пока верен, да и куда ему деваться! Матушка за ним всегда присмотрит. Базиль? Проклятый его разберет... Родичи его всерьез не принимали, но для Пьера это ничего не значило. Его самого долго считали пустым местом, даже когда решили сделать на него ставку. Никто не удосужился понять, что на душе у виконта Эмразского, а что, если и Базиль Гризье не столь прост, как кажется? Да, парень выглядит шутом, много пьет, ему на все плевать, но так ли это на самом деле? Граф Мо вернулся из Набота и стал другом графа Вардо, с этим нужно считаться. А привезенные головы – что это было? Глупость? Наглость? Тонкий расчет?

После возвращения от Лося Базиль Гризье силой прорвался к единоутробным братьям, а на свадьбе о них даже не спросил. Он отвечает на письма Норы, но его ответы пусты, зато донесения об ифранских делах написаны очень неплохо, но сколько в них правды? Базиль видел братьев после Гразы, он знает про пиесу, а Нора получает из Авиры советы побольше думать о собственном ребенке, так как оплакивать давно убитых вредно для здоровья. Почему? Родственные чувства не для Гризье? Если так, на шурина можно рассчитывать, а если он затаил зло?

Верить нельзя никому, все играют в свои игры, все продают и предают всех. Он приблизил к себе простолюдина, сделал капитаном своей стражи, но что у того в голове? Что в голове у толстого Клавдия? У Рогге? У Анастазии?

Дворцовый колокол отзвонил два и три четверти. Опять король просидел полторы оры, думая о крапиве и своем предшественнике. Александр не отпускал, несмотря на то, что все портреты прежнего короля были сожжены, обстановка заменена, а дворец Анхеля трижды обходили клирики со своими кропилами и кадильницами. Скоро год, как Пьер перестал видеть глупые сны, а из дворца Анхеля исчезли кошки, но избавиться от горбуна не удавалось, потому что он не был ни призраком, ни портретом.

Герцог Эстре в свое время поразил воображение виконта Эмразского, и с этим нельзя было поделать ничего. Александр погиб (конечно, погиб, иначе бы он отыскался!), но осталась память о давнем унижении и осознание того, что мертвый волк остается волком, а живая кошка – кошкой. Пьер Тартю знал, что его презрительное прозвище связано с тварями, которых он ненавидел, и это было еще одним оскорблением. Так же как и красные, зудящие пятна на руках и шее, которые ни за что не желают сходить. Медикусы в один голос утверждают, что это от переутомления и излишней возбудимости. Надо больше спать и меньше работать, но он не может себе позволить такой роскоши. Если он хоть немного отпустит вожжи, он не удержится...

Колокол отзвонил три. Хватит сидеть, нужно лечь и уснуть. Утром предстоит много важного, он не может себе позволить валяться в постели, даже если хочет. Король должен быть прежде всего королем самого себя. Ты можешь нарушить слово, данное кому угодно, если это нужно тебе и государству, но то, что обещал себе, нужно выполнять.

Его Величество прошел из кабинета в спальню. Торопливо вскочивший слуга помог ему облачиться в алый халат с золотой оторочкой и поясом в виде шнура с кистями, принес таз и кувшин, полил на руки, подал нагретые полотенца и удалился.

Говорят, Тагэре раздевался и одевался сам. Еще бы, горбуну незачем хвастаться своим уродством. Но, Проклятый побери, Пьер Тартю согласился бы и на горб, если б в придачу ему дали лицо Тагэре и его глаза. Серые глаза в обрамлении очень длинных черных ресниц, смотрящие сквозь собеседника, словно его нет и не было... Глаза герцога Эстре на свадьбе Дариоло Кэрна, он никогда их не забудет!

Горбуна обожало и простонародье, и нобили без помощи Перше и Анастазии, он выигрывал сражения, за ним шли в огонь и в воду, за него с готовностью умирали. Наемники из Дарнии защищали Тагэре до конца, как вождя и короля, а не как нанимателя. Лось и Лидда остались верны свергнутому союзнику, даже герцог Мирийский – и тот ввязался в войну... Ну, с ним как раз понятно, он это сделал из-за детей, но Рафаэль ИЗБРАЛ Александра своим сюзереном. Пока живы мириец, Сезар и Марта, покоя не будет. Проклятый, да его не будет, пока в Арции останется хоть кто-то, кому мимоходом улыбнулся герцог Эстре. Говорят, его отец был таким же.

Можно стать королем, утвердиться на троне, уничтожить врагов, отделаться от союзников, сделать страну великой и сильной, но нельзя стать всеобщим любимцем, им нужно родиться. Умом, настойчивостью, хитростью можно получить многое, но не все. И это несправедливо! Несправедливо!

Его жена, самая красивая женщина Арции, родила ему сына, теперь про него никто не скажет, что он слабосильный ублюдок! Он будет править долго и умно. Он не добыча – он охотник, а если предпочитает ставить ловушки, а не бросаться на зверей с копьем, то оттого, что умом можно добиться больше, чем силой. Он назовет сына Анхелем и оставит ему сильную державу, в которой никто не посмеет не то что восстать, но даже помыслить об этом. Теперь ему нужно несколько дочерей, чтобы скрепить выгодные союзы. Наследник же должен быть один, хотя это, в известном смысле, риск. Риск? У Шарля Тагэре было четыре сына, не осталось ни одного, а он у своей матери один, и он жив, здоров, стал королем и уже имеет наследника.

Медикус говорит, Норе нужно окрепнуть. Хорошо, три месяца он подождет, хотя придется подыскать временную замену. Воздержание столь же вредно, как и излишества. Жаль, наперсница Норы напрочь лишена властолюбия и слишком строга. Сестра красива и в ней есть нечто, чего нет в Элеоноре. Увы, ее не заботят мирские дела, а ведь когда Анастазия прислала к нему Марию, он ожидал подвоха и ошибся. Предстоятельнице не нужны шпионки, она все узнает при помощи своей магии. Анастазия не захотела посылать во дворец кого-то, кого он мог сделать союзницей или любовницей. Жаль.. Он бы предпочел, чтоб его женой была Мария, а не эта вечно хнычущая глупышка. Нора его боится, но не любит. Его никто не любит и не любил.

Когда он прибыл в Ифрану, Жозеф прямо сказал, что виконт Эмразский не должен верить женщинам, так как его любить нельзя. Его признают мужчиной, только если он станет королем, но и тогда в нем будут любить трон, а не его самого. Паук был прав, Барбара пустила его к себе в постель, и он чуть было на ней не женился, а у девки был любовник-гвардеец. Когда он ударил проклятую шлюху, та закричала, что спать с такой дрянью даже за деньги тошно, и засмеялась. Он хотел ее убить, но не решился. Вернее, решился, но после и чужими руками. Это обошлось в двадцать ауров, и об этом узнал Паук... Мерзкие воспоминания, нужно выбросить их из головы. Вытеснить чем-то приятным...

Пьер задумался. Он мог приблизить к себе любую из придворных дам, но титулованная любовница неминуемо осложнит жизнь. Она и ее родичи начнут торговать своим положением, чего-то требовать... Паук – и тот был вынужден подарить баронессе Таган охотничьи угодья. К тому же шила в мешке не утаишь, а король в глазах подданных и Церкви должен выглядеть целомудренным. Молодая супруга только что подарила ему сына и еще не оправилась от родов, он не может в это время развлекаться с другой дамой. Анхель был прекрасным мужем и отцом, и Пьер Седьмой будет таким же, но он – мужчина, и ему нужна женщина, причем такая, от которой не будет неприятностей.

Марта Тагэре стояла у высокого тополя, который посадили за год до ее замужества, и смотрела на башню: над ней развевалась сигна с тремя серебряными нарциссами и серебряным иноходцем. Было солнечно, сыро и весело, карнизы и трубы облепили сосульки, а на мокрых ветках радостно орали отогревшиеся воробьи.

Заскрипел, опускаясь, подъемный мост, и во двор конь о конь влетело четверо всадников в синих плащах. Отец послал Пепла в высокий прыжок, выхватив меч, срубил толстенную сосульку, нависавшую над входом в казарму, и засмеялся. Марта давно не видела его таким веселым, если быть честной – с рождения Сандера. Тот тоже смеялся, запрокинув темноволосую голову. Разглядеть четвертого мешал Эдмон, вздумавший повторить отцовский подвиг и объявивший нещадную войну плачущим ледышкам. Золотистые волосы в лучах весеннего солнца ослепительно блестели, ледяные брызги летели во все стороны.

Веселье оказалось заразным, губы сами собой расплылись в улыбке, Марта побежала навстречу отцу и Сандеру, и младший брат ее подхватил, словно она была маленькой девочкой. Она и не подозревала, что он вырос таким сильным, но почему он старше Эдмона?!

– Ты молодец, что дождалась! – обычно серьезный, Сандер сегодня прямо-таки лучился весельем, и плечо у него было в полном порядке.

– Кто приехал с вами? – Марта приняла как данность и отцовскую радость, и исцеление Александра, и то, что Эдмон стал младше, единственное, что имело значение – это имя гостя.

– Ты его прекрасно знаешь, – отец обернулся и махнул рукой Эдмону. Тот оставил в покое побежденные сосульки и спрыгнул с коня. Марта с полным спокойствием отметила, что у брата за спиной лебединые крылья. Все ее мысли занимал человек, сидевший на огромном черном жеребце. Теперь его можно было рассмотреть, и это был... Александр!

– Марта, дорогая!

Залитый солнцем двор отцовского замка исчез, над ней нависал расшитый цветами полог, она была в Лиарэ в своей постели и видела сон. Сон о счастье, которого не было. Герцогиня оргондская торопливо села, вопросительно глядя на свекровь. Еще темно, а Миранда сама отправила ее спать около полуночи. Что-то случилось. Какое странное небо...

– Что-то случилось?

– Да, и скорее хорошее, чем плохое... Но это надо видеть.

– Что с небом? Где-то пожар?

– В заливе! Это или чудо, или твои маринеры...

Сон был забыт, Марта торопливо одевалась, свекровь ей помогала, рассказывая, как ей не спалось, она вышла в парк и увидела странные вспышки, затем загремел гром и вспышки превратились в костры. Миранда ничего не понимала, но зарево разгоралось все сильнее, и, наконец, стало ясно, что это горят стоящие в заливе корабли.

– У меня одно объяснение, – говорила Миранда, торопливо зашнуровывая корсаж невестки, – проклятое зелье. Это безумие, но эландцы всегда были сумасшедшими. Как бы то ни было, ортодоксы остались в дураках.

– Маринеры застигли их врасплох?

– Видимо... Может, в начале кампании они и пустили в ход свои заклятия, но у нас пороха не было. Ханжи успокоились, а маринеры им и в страшном сне не снились. Впрочем, все это – догадки, никто ничего не понимает, даже Арно, но блокаде конец! Другое дело, что Святой поход нам теперь обеспечен.

– Это не страшно, мама, – улыбнулась Марта, – хуже уже не будет.

– Не будет, – согласилась вдовствующая герцогиня.

Свекровь и невестка чуть ли не выбежали из спальни. Прилегающий к герцогскому дворцу парк был разбит на холме. Марта любила это место, и Сезар построил для нее смотровую беседку, откуда открывался прекрасный вид на бухту.

До утра было далеко, с моря дул свежий ветер, ночь выдалась безоблачной, но луна родилась совсем недавно и почти не давала света. Небо тонуло во тьме, зато море пылало. Марта выхватила из рук аюданта окуляр. Стекло услужливо показало третий круг преисподней, в котором привязанных к горящим доскам грешников бросают в бушующие волны.

Еще вечером выход из бухты сторожил дарнийский флот, за которым маячили линейные корабли ортодоксов, ныне превратившиеся в плавучие костры. На глазах Марты что-то вспыхнуло, затем долетел глухой, тяжелый грохот. Окуляр не давал возможности подробно рассмотреть происходящее, казавшееся огненным танцем. В рыжем зареве мелькали силуэты мачт, небольшие пылающие корабли бросались на беспомощных гигантов, огонь, словно взбесившийся жеребец, прыгал с судна на судно.

Подошедший Арно был собран и серьезен, как никогда.

– Мои сигноры. Я послал на берег людей, наверняка кто-то попробует спастись вплавь или на лодках. Никогда бы не поверил...

– Как все произошло?

– Я не моряк, моя сигнора, и я спал, когда за мной прибежали, так что мой рассказ будет до смешного коротким. В два часа пополуночи с юго-запада подошли неизвестные корабли и, пустив в ход проклятое зелье и атэвское горючее масло, подожгли стоявший на якорях дарнийский флот и ортодоксов. Большего не расскажет никто. Впрочем, святоши обманули себя сами.

– Что вы имеете в виду?

– То, что они отправились на войну, прихватив с собой порох. Дарнийцы – те честно горят, но ортодоксы взлетели на воздух.

– Жаль, если все, – заметила Миранда, – нам пригодятся пленные, готовые подтвердить, что они первыми преступили запрет.

– Тут уж как повезет. Святоши стояли слишком далеко, – покачал головой Арно, глядя на все разгорающийся пожар.

Ветер крепчал, и Марта почувствовала, что мерзнет. Помощь пришла – Аларик сказал правду... Кто бы мог подумать, что ее безумный призыв к давным-давно покинувшим Благодатные земли еретикам будет услышан. Теперь обратной дороги нет. Сегодня закончилась война Оргонды и Ифраны и началась война с Церковью и ее орденами.

Герцогиня украдкой глянула на свекровь и командора. Они казались спокойными. Две женщины и мужчина смотрели, как горят их враги, молча. Это было страшно, но красиво. Еще один факел взвился к черному небу, развалился на несколько частей и стал медленно гаснуть. Если б Марта Оргондская была верной дочерью Церкви Единой и Единственной, она бы молилась, но Орест навеки отучил ее от повторения бессмысленных, самоуничижительных слов.

Раздались торопливые шаги.

– Моя сигнора! – темнобровый кузен Сержа Терована казался грезящим наяву. – Прибыл посол Нового Эланда.

– Я приму его немедленно.

– Рад это слышать, сигнора, – голос был сильным и веселым, под стать его обладателю. Свет фонаря выхватил из тьмы улыбающееся, обветренное лицо; одежда эландца вызвала воспоминания об Аларике, вернее, о Рене Аррое.

– Да простится мне подобная вольность, но маринеры объявляют о своем приходе сами. Я – Ягоб, Ягоб из дома Коннаков, Паладин Зеленого храма Осейны.

– Коннак? Мне кажется, я попала в легенду.

– Эрик Коннак – мой предок. Сигнора, вы просили помощи, и вы получили ее.

Онорина проверила, как задернуты занавеси, зажгла ночник и налила травяной отвар в хрустальный графин с золотыми нарциссами. Осталось разложить грелки, и на сегодня все!

Бывшая девица из заведения мадам Жизели, волею судеб ставшая камеристкой герцогини Эстре, а после ее смерти оставшаяся при маленькой Катрин, удержалась во дворце благодаря своему добродушию. Черноволосая пышка вечно улыбалась, никогда не жаловалась, ничего из себя не корчила и всем сочувствовала. У нее всегда можно было перехватить пару монеток, о чем Рина сразу же забывала. Женщинам она никогда не отказывала в советах известного свойства, а с мужчинами и вовсе ладила, хотя ремесло свое давным-давно забросила.

После Гразы Онорину убрали с глаз подальше на кухню, но не прошло и полугода, как вернули в комнаты. Руки у нее были золотые, а застилать новому королю постель оказалось сущим наказанием: Пьер вычитывал старшему лакею за каждую складку на простынях. Сначала слуги злились и вспоминали Александра, засыпавшего на чем угодно, лишь бы было время, но потом говорить о Тагэре стало опасно. Королевские придирки перестали бесить и начали пугать. Онорина стала восьмой служанкой, приставленной к опочивальне Его Величества, и первой, которую спустя кварту не отправили на задние дворы. Женщина восприняла свой успех с полным равнодушием, а у старшего лакея с души свалился камень.

Его Королевское Величество Онорина не видела, так как Пьер, как и Александр, засиживался за полночь в своем кабинете. Дело младшей служанки все принести и подготовить, а дальше пусть отдуваются ночные лакеи. Взбивая подушки и рассовывая грелки, без которых король не мог заснуть, Рина думала о том, что зря не вышла замуж за молочника Жакоба, караул-декана Франсуа и того эскотца, как бишь, его звали... Хотя какие ее годы, младший повар хочет уйти со службы и открыть свое дело в провинции и намекает, что ему нужна хозяйка. Конечно, до красавца Франсуа ему далеко, но господин Улон человек солидный, три года назад овдовел...

Размышления о достоинствах повара были прерваны скрипом и шорохом. Онорина, нагнувшаяся над подушками в весьма живописной позе, торопливо вскочила и столкнулась глазами с королем. Его Величество стоял в дверях кабинета, и на его лице было выражение, которое во времена своей бурной молодости Рина видела сотни раз.

– Как тебя зовут? – голос у Пьера был писклявый. Куда противней, чем у повара, не говоря о молочнике.

– Онорина, с дозволения Его Величества, – женщина присела в реверансе, как ее научила старая Виолетта.

– Ты давно здесь служишь?

На то, что не стоит посвящать Пьера Тартю в свои отношения с семейством Эстре, соображения Онорины хватило.

– К опочивальне Его Величества я приставлена пятый месяц.

– Я слишком поздно ложусь, – на верхней губе короля выступили бисеринки пота, – иди сюда.

Онорина подошла, прекрасно зная, что ее ждет. Пьер Тартю, прерывисто дыша, привлек женщину к себе и даже не подумал задуть свечу. Рина получила прекрасную возможность разглядеть глазки с красноватыми прожилками, блестящий пористый нос, падающие на лоб волосики. Король Арции, победитель узурпатора, верный сын Церкви Единой и Единственной и добрый семьянин что-то блеял и неумело, но грубо мял ее платье, добираясь до груди. Навидалась она таких еще у Жизели – над каждым грошем трясутся, толку никакого, а воплей, если что, до небес.

Онорина стиснула зубы, у Жизели бывали гости и похуже. С прыщами, бородавками, гнилыми зубами, хотя зубы и тут... Скажи ей кто, что она влюблена в маркиза Гаэтано или тем паче в убитого короля, Онорина бы расхохоталась. В гробу она эту самую любовь видела, нет ее и никогда не было! И вообще, чем еще честная девушка может заработать? Мириец пропал, Александр погиб, а жить-то надо!

Блестящий алый шелк королевского халата... В запахе виднеется бледная, как на жабьем брюхе, кожа и такая же безволосая... Проклятый! Бедная королева! Да ни за какие деньги...

Тартю наконец справился с корсажем, рванул полотняную сорочку, и тут красотка Онорина впилась зубами в потное запястье, вывернулась из августейших объятий, сплюнула, схватила пуфик с изогнутыми свинячьими ножками и с воплем «... плешивый!» саданула короля по лысоватой башке.

Изумрудные глаза Аддари казались виноватыми и растерянными, с чего бы это? Нэо огляделся. Они вновь были в пещере у дальней стены. К боку барда привалилась встревоженная лльяма, рядом лежал Норгэрель, его глаза были закрыты.

– Что с ним? – Роман сел, привалившись к стене. В голове звенело, но он прекрасно помнил, что было до падения.

– Обморок... Ты извини, но я вас обоих ударил. Мне показалось, вы идете не по своей воле.

– Спасибо, – от души поблагодарил разведчик, – похоже, ты нас спас. Что это было, ты заметил?

– Я ничего не понял. Норгэрель вдруг оттолкнул меня, но без злости, а как помеху на пути, и пошел вперед. Я посмотрел на тебя, с тобой случилось то же самое.

– А с тобой ничего подобного не было?

– Нет. И с лльямой тоже. Я притащил вас обоих сюда и вышел посмотреть – отвратительное место. Эта снежная стена, похоже, живая. Она начала подползать к пещере, и я ушел. Мы возвращаемся?

Вернуться? Это разумно, это очень разумно и очень подло. Другого шанса добраться до Хозяина Вархи не будет – раз стена двинулась к пещере, значит, их заметили. Если б не это, можно было б думать, а так придется прыгать вниз головой с моста. В худшем случае он пройдет путем Рене, это пережить можно. «Пережить»? Что поделать, ни эльфийский язык, ни наречия смертных не знают слов, подходящих к тому, что случилось с адмиралом!

Не о том он думает, надо понять, почему они с Норгэрелем попались, а Аддари и лльяма – нет. Потому что Солнечный и огневушка в Тарре чужаки или есть иная причина? Их просто увидели или заметили, что кто-то пробует колдовать? Здесь, в пещере, власть Хозяина Вархи кончается или он не счел нужным их преследовать? А может, сам он ничего не знает и все дело в сторожевой магии?

– Волчонка!

Лльяма подняла башку. Снять с нее кокон? Опасно. Магию в ход пока лучше не пускать, а Огневушка без кокона в мире, где нет Тьмы, будет чем-то вроде набатного колокола.

– Сторожи Норгэреля и никуда не пускай! Поняла? Аддари, ты, если что, сможешь дать мне еще раз по голове?

– Смогу, – с явным неудовольствием откликнулся луцианец, – ты хочешь попробовать еще раз?

– Хочу.

Рамиэрль поднялся и пошел к выходу. Снежная стена и впрямь подползла вплотную к пещере и развернулась высокой стрельчатой аркой. Дескать, просим, гости дорогие, чем богаты, тем и рады! Нэо остановился, прислушиваясь к своим ощущениям. Если все дело в охранных заклятиях, нужно перейти какую-то черту, но, кажется, что-то происходит с ним самим. Разведчик веками возился с чужими заклятиями, но, не схлестнись он с Тэноллианом, он бы ничего не обнаружил.

Их подвела кровь, Норгэреля в большей мере, его – в меньшей, что и неудивительно. Залиэль не просто погибла – она попала в лапы Хозяину Вархи, который тогда был Хозяином Серого моря, теперь сын и внук Лебединой Королевы оказались под властью ее победителя. С этим связана и болезнь Норгэреля. Странное проявление, не имеющее никакого отношения ни к Петле Крови, ни к другим подчиняющим заклятиям, но это сейчас не главное. Стены пещеры глушат магию Хозяина, хотя давление постепенно усиливается. А может, все дело во времени.

Что ты знаешь про своего врага, Нэо, кроме его пути и его подлости? Он использует три вида сил – туманную силу Ройгу, многоцветное, чуждое безумие, принесенное из других миров, и Свет. Свет защитит от Света? Красиво сказано, а на деле старый Эрик имел в виду, что луцианский эльф даст по голове своему таррскому приятелю. Занятно, как Тьма защитит от Тьмы, не иначе Волчонка поджарит какого-нибудь использующего Тьму негодяя. К Арцею темных негодяев, займемся разноцветными!

Что можно противопоставить Свету кроме Света? Тьму! Ангес не стесняется обоих источников и правильно делает. Жаль, с ними нет Воина, он бы разнес это гнездо...

Рене дважды сталкивался со Старцем и вырывался. Адмирал так и не понял, как ему это удалось, он думает, все дело в Цепи Паладина, но у Нэо Рамиэрля из дома Розы нет никаких талисманов. Черное Кольцо он отдал, шпагу Уанна – тоже. Черное Кольцо – кольцо Проклятого, созданное Ангесом и оставленное Ларэну... Странный камень, найденный Воином в дальних мирах, несет в себе Бездну. Сегодня Свет в руках Хозяина Вархи, равно как и сила Ройгу, и то непонятное и извращенное, что ломало небо над Кантиской во время Войны Оленя, но Тьма, Тьма Старцу неподвластна!

Очень осторожно Нэо потянулся к Бездне, он уже делал это в Луциане, спасая отца Аддари, но тогда можно было не таиться. Рамиэрль старательно воскрешал в себе память о прыжке во Тьму и полете сквозь пылающий снег. Есть! Он сможет дотянуться до этого источника!

– Нэо, – Солнечный тронул друга за плечо, – с тобой все в порядке?

– Все, давай немного отойдем. Нам нужно поговорить, но сначала попробуй открыть проход. Закрой глаза и представь себе летящий огонек и ветер в лицо. Раз прошедший по Путям пройдет и во второй.

Аддари честно зажмурился и замолчал. Хорошо, что Солнечный пошел с ними, он настоящий друг и со временем станет прекрасным разведчиком, а Клэра пора отпустить. Его горе лучше топить в творчестве, а не в дорогах.

Зажженный Аддари огонек был золотисто-желтым, но какое это имело значение, у него получилось!

– Замечательно. А теперь выслушай меня. Я пойду в гости к нашему хозяину.

– Нэо!

– Ты все-таки выслушай. То, что здесь кто-то есть, наш «друг» уже понял. Он убил мать Норгэреля, но сначала научился добираться до ее кровных родичей, самый уязвимый, разумеется, сын. Я оставляю Норгэреля на тебя. Он скоро очнется, если все будет в порядке, ждите меня здесь, если его потянет наружу, тащи его в Серое море.

– Ты сошел с ума!

– Возможно, но другого выхода нет. Я кое-что видел в зеркале твоей матери, это внушает определенную надежду. Я должен попробовать, Аддари!

– Что ты видел? – Солнечный положил руку на лоб Норгэреля, усыпляя его.

– Изволь. Я видел себя, лежащего без сознания на белых плитах. Это уже случилось. Затем я вновь увидел себя, схватившегося с неким Белым Старцем. Свет ударился о Свет, и все накрыла Тьма. Я позволю себя околдовать и войду в лабиринт, он приведет меня к хозяину. Тот будет считать меня игрушкой, но я смогу освободиться с помощью Тьмы, и мы посмотрим, кто кого.

– Нэо, – покачал головой Аддар, – здесь не Фэрриэнн и не Луциана, а твой Белый Старец – очень сильный маг. Ты с ним не справишься.

– Верно, если он будет ждать нападения, но какая опасность в связанном кровью? Если я подойду достаточно близко, у меня может получиться. Я тебе не рассказывал. Был в Тарре один мерзавец, чуть было не захвативший все Благодатные земли. Среди смертных лично я более сильного колдуна не встречал, так не поверишь, его убили обычным кинжалом. В шею.

– Я мог бы тебе тысячу раз возразить, но ты все равно поступишь по-своему. Что делать с лльямой?

– Она останется с тобой. Я ей прикажу. Стойте у входа, если увидишь или услышишь что-то похожее на драку, освободи ее, она меня найдет, но твое дело – Аддари. Лук тут все равно не поможет.

– Я все сделаю, Нэо. У меня никогда не было брата...

– У меня тоже не было, – улыбнулся бард, – но теперь появился.

Художник не подвел, парадный портрет был готов к назначенному сроку. Пьер смотрел на внушительное полотно, занявшее законное место в зале Нарциссов. Он – мудрый и сильный правитель в алом бархате Волингов, неуловимо похожий на знаменитое изображение Анхеля Светлого. Нора – царственно прекрасная в синем платье, отделанном серебряным шитьем. Царственная чета, символизирующая единение золотых и серебряных нарциссов, и их наследник Анхель. Портретист счел уместным изобразить не младенца, а ребенка лет полутора, но Пьер это одобрил. Спеленутая кукла принизила бы значимость полотна, юный принц должен иметь осмысленный взгляд и демонстрировать фамильные черты.

Пьер с удовольствием рассматривал детали картины: бархатные драпировки, трофейные знамена (после некоторых размышлений Его Величество решил пустить в дело свидетельство побед Александра), портрет Великого Анхеля, помещенный на полотне столь удачно, что, казалось, великий император благословляет своего преемника. Сам Пьер себе тоже нравился. Мастер действовал тактично, исправив и смягчив недостатки внешности Его Величества, но сохранив его индивидуальность. Это был Пьер Седьмой Лумэн, а не выдуманный красавец, и от такого Пьера не отвернулась бы ни одна ноблеска, не то что какая-то служанка!

Тартю поморщился. Почему нам то и дело вспоминаются неприятные вещи? Поднявшая на него руку шлюха сидит в тюрьме, о ней никто никогда не вспомнит. Надо было ее казнить на месте за нападение на особу короля, но он растерялся, а она визжала на весь дворец, как свинья.

Барон Эж и Селестин делают вид, что ничего не поняли. Врут! Все они поняли, но кто мог подумать, что эта корова, которой хорошо к тридцати, станет отбиваться? Он не желал ей ничего плохого, напротив, за свои услуги она бы получила домик в городе. Дура не поняла своего счастья, а его опозорила. Судить ее нельзя, приказать убить? Нет, это ниже королевского достоинства. Лучше забыть, но теперь он трижды подумает, прежде чем выберет себе женщину. Хитрый Эж подсовывал ему свою сестрицу, но такие подарки обходятся дорого, уж лучше потерпеть, пока Нора сможет вернуться к супружеским обязанностям.

– Ваше Величество, – девица Эж, легка на помине, склонилась в почтительном реверансе, демонстрируя довольно-таки среднюю грудь, – Ее Величество ожидает своего супруга.

– Иду, – бросил Пьер. В домашней обстановке Анхель говорил именно так: «Иду», «Буду», «Жду». Монаршье «Мы» у него было для Генеральных Штатов и Совета Нобилей, а вот с вояками император говорил на языке, который новому королю не давался. Новые Гвардейцы служили старательно – еще бы, за такие-то деньги! – но обожания, с которым их предшественники смотрели на горбуна, не было и в помине. Для поднятия настроения, еще раз глянув на портрет, украсивший ту самую стену, с которой раньше смотрел Александр, король проследовал к королеве.

Нора, разодетая в пух и шелк, старательно улыбнулась и пролепетала приветствие. Супругу захотелось ее ударить, потому что... Потому что ни один мужчина не захочет, чтобы его женщина в такой день блеяла, как овца, и отводила глаза, к тому же красные, как у кролика. То, что королева ночи напролет рыдает в подушку, от чего у нее пропало молоко, Пьер знал. Однажды он попробовал с ней поговорить, но Нора только кусала губы и отвечала, что у нее все в порядке. Возможно, он поторопился, лишив ее матери, но старуха становилась опасной, а тянуть с разоблачением «преступлений» Александра Тагэре было нельзя. Вдова Филиппа смирилась с заточением младших сыновей, но мать есть мать, ее следовало убрать до того, как стало известно об убийстве.

– Сударыня, – король галантно подал королеве руку, и зеркала, не отличающиеся тактичностью придворного художника, злорадно отразили тщедушного человечка в не идущем ему красном облачении, ведущего под руку высокую, бледную красавицу. Пьер предпочел бы нести сына, но, согласно этикету, наследника по очереди брали на руки высшие нобили Арции, вернее, почитающиеся таковыми. Самыми родовитыми были матушка и Селестин Стэнье-Рогге в роскошном маршальском плаще. «Крыса в тигриной шкуре» – так кто-то написал на его воротах. Злоумышленника поймать не удалось.

Их Величества медленно спускались по застеленной коврами лестнице, и каждое их движение повторяли десятки зеркал. Филипп Тагэре, в юности прозванный «пять ланов мужской красоты», вешал их, где надо и где не надо, а его горбатый братец не догадался снять. Александру было плевать, на кого он похож и что о нем думают, он жил по каким-то своим законам.

Двери дворца Анхеля распахнулись. По традиции, Именование наследника проводилось в главном храме Мунта Его Высокопреосвященством. Храм был не так уж и далеко от дворца, и венценосные родители проделывали путь пешком, являя себя и свое чадо счастливым подданным. Тартю чувствовал себя неуютно, ведь с каждой крыши мог ударить арбалет, но пойти наперекор традиции король не решился, ограничившись приказом об усиленной охране. Клеман, Эж и Дюбар делали все, что могли, а Анастазия им помогала, и все равно было беспокойно. Король боялся убийц, насмешек, дурацких случайностей, вроде испоганивших коронацию кошек, но со стороны казалось, что он всем доволен и уверен в себе и любви своих подданных.

Пьер шел медленно, глядя вперед и слегка вверх, милостиво улыбаясь супруге и всему сущему. Нора тоже кривила губы, но на улыбку это походило мало. Нет, она не та королева, которая ему нужна! Через год или два надо подыскать другую, пусть не столь красивую, но умную и способную оценить выпавшее на ее долю счастье.

Улица казалась бесконечной, а парадные красные сапоги на каблуках были жуть какими неудобными. Они не жали, но ноги отчего-то начало ломить. Цех сапожников в будущем году льгот не получит! Пьер медленно повернул голову и улыбнулся толпе, клубившейся за скрещенными алебардами. Какие скучные рожи. Ничего, вечером, когда на улицу выкатят бочки с вином, мужичье будет пить за наследника! При мысли о сыне на душе Его Величества потеплело. Его б воля, он бы поставил колыбель в своей спальне, но наследника должно воспитывать в соответствии с этикетом. Это Тагэре творили, что хотели, Филипп отослал сыновей в Ланже, Александр взял в дом бастардов...

Сыновья Шарля Тагэре в глазах простонародья были истинными Волингами и могли себе позволить многое, если не все. Он же, если хочет вырастить из Анхеля повелителя, обязан жить по законам древних королей! Арцийцы могут не любить его, но Анхеля они полюбят... Проклятые сапоги! А ведь впереди церемония, которую Клавдий, как всегда, затянет, и обратный путь. Хвала хоть, они почти пришли.

Проходя под церковными сводами, Пьер почувствовал на себе чей-то взгляд и повернулся. У колонны в небрежной позе стоял маркиз Гаэтано. Длинные волосы мирийца были стянуты на затылке алой лентой, а черный бархат куртки украшала крупная рыжая бабочка. Процессия поравнялась с колонной, Кэрна улыбнулся с добродушием голодной пантеры, а бабочка, оказавшаяся живой, нахально взмахнула крылышками и перебралась на плечо маркиза. Его Величество готов был убить и командора городской стражи, и капитана новой гвардии, но прерывать торжества и на глазах послов иностранных держав гоняться за мирийцем было бы непростительной ошибкой. Этот наглец, несомненно, явился для того, чтобы превратить триумф Пьера в балаган, так не будет же этого!

Король с гордо поднятой головой прошествовал мимо красавца с бабочкой, заставив себя сосредоточиться на службе.

Он снова бежал наперегонки, нет, не со смертью, с чем-то куда более отвратительным. Нужно успеть, пока Старец вещает, наслаждаясь своим триумфом. В мутном потоке его речей, несомненно, попадаются любопытные рыбы, но выуживать их некогда. А Белый самозабвенно плавал в давным-давно утекшей воде. Он устал от одиночества и собственной неоцененности и будет говорить и говорить. Михай тоже выкладывал всю подноготную перед «умирающим» Рене... Все повторяется, хотя чего удивляться: Михай Годой был «воспитанником» Старца, подцепившего тарского господаря из сероморского укрытия. Любопытно, конечно, как это ему удалось, но он пришел не слушать, а убивать.

– Это было самым трудным, – Белый нежно тронул окладистую седую – впору Звездному Старцу – бороду, он был в точности таким, как его показало луцианское зеркало, – благообразным, высоким, величественным и неимоверно самовлюбленным, – я долго наблюдал за Светозарными и выбрал Воина. Он был готов к бунту, оставалось лишь слегка подтолкнуть его в нужном мне направлении. На первый взгляд, Ангес мало отличался от Ройгу, казалось уместным внушить ему мысль о единоличном господстве и стравить со старшим братом, но я ошибся и признаю это. Только глупцы скрывают свои неудачи, мудрые строят из них лестницу славы.

Я переоценил Ангеса. Искушать его властью было то же, что петь глухому. Иногда божественное могущество достается тем, кто не может им распорядиться. Воин был бродягой и искателем приключений, а не повелителем, для него важней всего была дорога. Даже война, даже любовь не захватывали его целиком.

Ангес был бы польщен, жаль, его здесь нет, но противники мятежного Светозарного пострашнее этого самовлюбленного чучела. Чтобы их остановить, Воин добавил к Стали Тьму и зажег негасимый огонь. Зажег, но не создал, во что бы ни верили в Фэрриэнне. Пламя Бездны – отсвет иных эпох и иных Сил, в сравнении с которыми даже Дракон и Орел – беспомощные юнцы. Белый Старец хитер и ловок, ему удалось заполучить сильнейшие талисманы, но он не бог. И не станет им! Не станет? Поосторожней с зароками, друг! Варха исполнена силы и ее ключи в руках мага, умудрившегося сплести Свет с многоцветным безумием и древней, туманной злобой. Незаметно вырвать из этой чудовищной косы одну прядь невозможно. Свет потерян – но у тебя есть Тьма. Не слушай этого хвастуна, Нэо, думай о Бездне. Бездна – это то, куда ты стремишься, это – твоя дорога, твоя надежда, твоя судьба!

Наконец! Далеко-далеко запело багровое пламя, рожденное из Тьмы и рвущееся во Тьму. Жаркая, живая ниточка потянулась к тому, кто некогда носил Черное Кольцо. Оковы подались не сразу, но лед уступил огню. Рамиэрль был свободен! Заметил ли это Старец? Нет, витийствует по-прежнему. Хозяин Вархи не счел нужным держать магическую цепь, а прикрепил ее к кому-то или чему-то. Глупо, Белый, ой как глупо, но ты не обязан быть умным. Интриганы редко блещут истинным умом, во время своих скитаний Рамиэрль-Разведчик это понял. Перед ним стоял маг, развращавший богов, эльфов и смертных, и это было отвратительно, потому что в этом враге не было ни величия, ни глубинной мудрости, ни личной силы. Из-за него Анхель предал Эрасти, Эанке убила отца, а Эдмон Тагэре взошел на плаху, он был бешеной собакой, искусавшей Тарру, ее безумием, ее смертельной болезнью, и это было унизительным.

– У меня было все, что нужно, – заходился в экстазе белобородый умник, – но мне мешали древние силы и светлые пришельцы. С первыми богами было покончено, но Тарра их помнила. Уцелели и их прихвостни, упрямо хранившие верность прошлому.

Глухари на токовище слышат только себя. В этом смысле Белый Старец мало в чем уступал милым лесным петухам, хотя больше всего он напоминал эльфу Примеро, Нэо привык к глубокому, низкому голосу мага и перестал обращать на него внимание. Куда труднее оказалось хранить неподвижность, сматывая из огненной нити клубок, который отправится в голову упивающемуся собственной мудростью колдуну. Рамиэрль бы предпочел, чтоб Белый его вновь обездвижил, но увы!

Напряженные мышцы ныли, напоминая о том, что Нэо всего лишь эльф-разведчик, а не «что-то большее», по любезному выражению Великих Братьев. Сгусток жаркой Тьмы рос, но медленно, много медленнее, чем хотелось, а Старец был далеко, и у него в руках переливался всеми красками посох. Придется все поставить на один-единственный удар, для второго, если не повезет, не хватит ни времени, ни сил...

– Мне следовало подобрать к Ангесу другой ключ, и я понял, какой именно, но потом меня осенила воистину бесценная мысль. Я догадался, как добиться поставленной цели без схватки богов. Воин был ненадежным союзником, но без него можно было обойтись, Светозарные...

Узнать, что за великая мысль посетила Белого, Роману было не суждено, равно как и довести до конца собственное заклятие. Раздался хруст, словно кто-то переломил сухую ветку, и на площадку ворвалась лльяма. Порождению Бездны надоело ждать хозяина, а может, почуяв, что дело неладно, оно пошло по следу и непостижимым образом прорвалось сквозь Барьер. Прорвалось или ему... открыли Дорогу?!

Испепелить мага заточенная в синем панцире огневушка не могла, но кое-какие возможности у нее имелись. Волчонка вряд ли знала, что от любви до ненависти – один шаг, но выражала оба этих чувства одинаково. В один прыжок преодолев расстояние от последней ступеньки до врага, лльяма налетела на старца с такой силой, что тот выронил посох и едва удержался на ногах.

Атакованному порождением Тьмы магу стало не до заклятий, и Нэо прекратил изображать из себя статую. Арцей с ним, с темным шаром, главное – не позволить старому мерзавцу вернуть посох! Завладеть светоносной штуковиной труда не составило, но эльфа тотчас захлестнуло небывалое отвращение. Казалось, в его руках оказался живой, жгучий, нечистый лед! Удержать имущество Белого оказалось трудней, чем лакомиться глазом еще живого элефанта (этой чести Нэо однажды удостоился в Черном Суре).

Стиснув зубы, Рамиэрль попробовал переломить похабную палку о колено – не вышло. Старец и лльяма продолжали драку, которая в другом случае показалась бы нелепой. Волчонка норовила наподдать врагу башкой, Хозяин Вархи, изрыгая непонятные, но не причиняющие порождению Тьмы никакого вреда проклятия, неуклюже уворачивался.

– Опрокинь его, – заорал Нэо, – опрокинь и придави!!!

Лльяма поняла. Прекратив бодаться, огневушка отскочила назад, разогналась и с маху обрушилась на Белого. Раздался дикий вопль, и Старец с Волчонкой исчезли. Рамиэрль, не рискуя оставить отвратную палку, бросился к ним. Все стало ясно – в середине площадки имелось овальное углубление, занятое огромным зеркалом. Нэо мельком увидел собственное измученное лицо, но разглядывать, во что он превратился, было некогда. То, что творилось на глазах разведчика, годилось разве что для кошмарного сна или Пророчества в стиле Эрасти.

На мерцающей поверхности корчился Хозяин Вархи, на которого навалилась лльяма. Рамиэрль видел запрокинутое старческое лицо, искаженное запредельным ужасом. Что его ТАК испугало? Волчонка? Посох в чужих руках? Присутствие Тьмы?

Разгадка оказалась простой и, как и все в этом месте, мерзкой. Эльф содрогнулся, поняв, что тело мага стремительно врастает в зеркало, но думать о новой напасти было некогда.

– Забери ее... Иначе она... погибнет...

Это не Белый Старец, но кто? Неважно!

– Волчонка, брось его! Назад! Кому говорят!

Лльяма по-кошачьи покрутила задом, оттолкнулась от судорожно вздымавшейся груди и сиганула вверх. Над провалом взлетели «голова» и передние «лапы», огневушка неминуемо б свалилась назад, но Нэо, бросив посох, успел схватить свою приятельницу. Она оказалась тяжеленной, но эльф все же выдернул запеленутую в Свет Тьму из ямы, хоть и опрокинулся на спину.

Отпихнув возликовавшую подружку, Нэо вскочил на ноги и бросился к «зеркалу». Что б ни натворил хозяин Вархи, расплата была страшной. Зеркало сожрало одеяния старца, его волосы и соприкасавшийся то ли со льдом, то ли со стеклом конец бороды. Медленно вмерзающее в голодную глубину обнаженное тело было припорошено то ли толченым стеклом, то ли снегом. Двигаться пленник больше не мог, только кричать, и он кричал. Звездный Лебедь, как он кричал...

– Теперь посох... Его надо... сжечь... Только сжечь... Сначала – посох... Потом все... это...

Кто с ним говорит? Зеркало?! Не может быть! Какой измученный голос!

– Не мешкай... Нужно успеть... пока... Гридэтара еще жив... Начни с посоха...

Вызванный к королю глава Красной Палаты Камилл Дюбар стоически выдержал упреки Его Величества и покаянно развел руками.

– Мы без сомнения виноваты, хотя все меры предосторожности были приняты. Я не представляю, как Рафаэль Кэрна смог проникнуть в храм, и почему его никто, кроме Его Величества, не заметил.

Никто? Может быть, ему показалось? Он боится этой встречи и ждет ее, а тут еще долгая дорога под ярким зимним солнцем, слепящий снег, напряжение, неудачные сапоги. Нет, не мог мириец открыто стоять в самом проходе да еще с живой бабочкой на плече. Его Величество непроизвольно почесал шелушившуюся ладонь.

– Дюбар, что вы можете сказать про Кэрну и прочих преступников, связанных с узурпатором?

– Кэрну, – сокрушенно признал глава тайного сыска, – за последний год видели неоднократно в самых разных местах. Как правило, он ходит один, не считая нужным скрываться. Дважды мирийца встречали со странного вида молодым человеком, и один раз с ним разговаривал некто неопределенного возраста с седыми волосами и голубыми глазами, по виду нобиль. Никаких следов атэва и монаха-эрастианца найти не удалось. Все попытки задержать маркиза Гаэтано...

– Он не маркиз! – перебил король.

– Все попытки задержать Кэрну и его сообщников ни к чему не привели, они всякий раз умудрялись скрыться. Восемь лучших прознатчиков пропали без вести, еще пятерых нашли мертвыми. Седой был замечен в таверне «Щедрый нобиль» в начале лета. Когда он выходил, его попробовали взять, но он ушел, убив четверых. Те, кто при этом присутствовали, утверждают, что подобной ловкостью в обращении с оружием обладал только...

– Продолжай...

– Только Александр Тагэре, Ваше Величество, но это не мог быть он. Седой преступник прекрасно сложен и у него яркие голубые глаза, а Тагэре был сероглазым.

– Уверены ли вы, что мириец и его приятели не проникнут во дворец?

– Барон Эж ручается за надежность новой гвардии. Кроме того, к охране Вашего Величества и Его Высочества причастны циалианские рыцари, а это очень надежные стражи. Думаю, Рафаэль Кэрна понимает, что не может причинить вам реального вреда, и пытается испугать вас своей наглостью. Осмелюсь напомнить, что он – байланте, а байланте жизнью не дорожат.

– Зато я дорожу своей жизнью, – сорвался Тартю, но спохватился и степенно добавил:

– Наша жизнь нужна Арции.

– Мы понимаем, какая честь нам оказана. Все дворы, переулки и дома, прилегающие к дворцу, под нашим наблюдением. Барон Эж заверяет, что незаметным проникнуть в здание невозможно.

– С бароном мы поговорим. Что вы можете сказать о северных провинциях?

– Я бы не поручился за лояльность земель, лежащих за Аденой. Эти провинции верны Тагэре даже без Тагэре. Боюсь показаться дурным пророком, но север для короны может быть потерян. Им нельзя управлять, его можно лишь завоевать. Возможно, с помощью Эскоты и Тодора...

– Тодор – суеверный дикарь, он отверг мое предложение из-за глупых слухов, связанных с гибелью Жися. Эскотцы сами не знают, чего хотят, а Лось и Лидда в союзе с недовольными.

– Я счастлив, что Его Величество узнал неприятные известия не от меня.

– Тогда мы готовы выслушать приятные, если таковые имеются.

Дюбар подобострастно улыбнулся и углубился в описание оргондской войны, ифранских интриг и арцийских сплетен. Тартю с трудом заставил себя выслушать, хотя в озере выплеснутой на него воды, несомненно, было несколько крупных рыбин. Увы, перед глазами короля стоял мирийский байланте с рыжей бабочкой на плече.

Король отпустил Дюбара и долго сидел, глядя на горящую свечу. Он не понимал Рафаэля и чем дальше, тем сильнее боялся. Кэрна, не стесняясь, ходит по городу, щеголяя стянутыми в хвост волосами, словно говоря: «Когда я захочу, я до тебя доберусь, где бы ты ни был!»

Нет, так невозможно! Он должен избавиться от Гаэтано, Анастазия втравила его в это дело, она должна помочь! Пусть отыщет этого мерзавца и забирает все, что хочет. Может, Камилл и прав и Кэрна его дразнит от бессилия, но ему мало, что его стерегут и стерегут надежно. Ему нужны головы Тагэре, Гаэтано, Трюэля, Мальвани, Марты, только тогда он уснет спокойно, только тогда его сын получит в наследство спокойную и сильную страну. Для того чтобы поднять Арцию, ему нужен мир и согласие, а без крови их не обрести.

Север придется раздавить. Жаль, чума так и осталась выдумкой, это был бы лучший выход. Придется платить дарнийцам, потому что арцийцы и даже эскотцы ненадежны. Нужно ударить до того, как начнется бунт, и начать с Эльты – это не город, а осиное гнездо! Клавдий должен призвать их к покаянию и смирению, в ответ они, несомненно, устроят что-то оскорбительное, а это повод для отлучения и Святого похода. Конклав тоже стоит денег, но миндальничать нельзя. Анхель это понимал, потому и стал великим, и ушел в мир иной под именем «Светлый».

Люди помнят силу и то, что им разрешают помнить. Его самого будут вспоминать как Пьера-Учредителя или, еще лучше, Пьера Справедливого, а именем Тагэре станут пугать детей. Именно так!

Избавленная от панциря Волчонка с наслаждением затрясла башкой, брызнув во все стороны искрами. Рамиэрль указал на валяющуюся на мраморных плитах палку со все еще мерцающим набалдашником.

– Сожги!

Эльф думал, что лльяма выдохнет струю огня, но та предпочла улечься на отвратительный предмет. Видимо, это было неприятно, потому что огневушка глухо заурчала, словно жалуясь.

– Это надо сжечь, Волчонка, – твердо сказал Рамиэрль. Тварешка вздохнула и крепче прижалась к полу – чувство долга, доставшееся порождению Бездны, сделало бы честь любому нобилю. Лльяма старалась изо всех сил, а Рамиэрль подбадривал ее взглядом. Старец продолжал кричать – проклятое зеркало все еще обедало. Голова раскалывалась от боли, легким не хватало воздуха, а надо было думать, решать, действовать... Кто же с ним заговорил? Не он ли открыл дорогу Волчонке, но как?

Победный вой лльямы возвестил о том, что приказ исполнен.

– Встань, – разрешил Рамиэрль и подошел взглянуть, что осталось от магического посоха. От него не осталось ничего. Мокрое место, если оно и было, высохло под пузом Волчонки. На белом мраморе темнело обгорелое пятно, и все! Ну и слава Звездному Лебедю.

– Умница!

Тварешка подскочила на всех четырех лапах и завертелась черно-красным жарким волчком.

– Уничтожь зеркало! Во имя Звезд... Ты можешь... Скорее!

Снова! Кто же тут? Уничтожить зеркало? Легко сказать. Нэо честно склонился над безумным творением Белого Старца, соображая, что с этим делать.

Сам хозяин Вархи – Гридэтара – все еще был жив и в сознании. С такой злобой на Нэо не глядели даже Эанке с Тэноллианом. Эльф чувствовал тяжелую, отчаянную ненависть к Свету, Тьме, Тарре, эльфам, смертным, богам, камням, букашкам... Пусть все летит в тартарары, рушится, корчится в страшных, бесконечных муках.

– Не смотри на него!

Тоненько заскулила лльяма, по телу Белого Старца пробежала судорога, «снег» на тощей груди вспыхнул нестерпимо яркими цветами, а зеркальная поверхность медленно вздымалась и опускалась, переливаясь сонными волнами.

– Не смотри...

Усилием воли Рамиэрль оторвал взгляд от погибающего и вновь увидел себя. Звездный Лебедь, на кого он похож! Волосы спутались, на лбу и щеке какие-то ссадины, а он даже не помнит, где и как их заработал. Нэо поднял руку, чтоб стереть кровь, но пальцы не нащупали никаких царапин и остались сухими. Эльф провел ладонью по лицу – в зеркале его рука не появилась. Нэо покачал головой, отражение осталось неподвижным. Зеркало перестало быть зеркалом или никогда им и не было? И как прикажете его уничтожить?

Нэо опустился на колени, ухватился руками за края впадины и заглянул вниз. Рядом с первым отражением появилось второе – бледное, правильное лицо, на котором не было ни крови, ни порезов.

– Не смотри туда!

– Где ты?

– Здесь... Времени не остается... Не пытайся понять!.. Действуй!.. Не касайся больше Света... Сейчас он опасен... Зачерпни из Тьмы... Ты можешь...

Отражение! С ним говорит его первое отражение!

– Скорее! Во имя Звезд...

Гридэтара вновь зашелся в длинном, неистовом крике. Страшная гибель, отчего ж Белый Старец не просит его добить? От ненависти! Он что-то знает, что-то гибельное для остающихся. Отражение право! Пусть пламя Ангеса поглотит безумного мага с его кошмарным зеркалом, и будь что будет!

– Ты! – никак Старец? Заговорил... – Смотри, кого ты убиваешь!

– Не смотри!

Но Нэо уже увидел – на отвесной, отливающей сумасшедшими красками стене кто-то висел.

– Не медли, – тихий, прерывистый голос пленника странным образом прорывался сквозь нарастающий вой и визг, – меня не спасти... Но все остальное можно... Ударь!

– Ты можешь забрать его, – выкрикнул Хозяин Вархи, – его больше никто не держит! Он безумен, но это поправимо...

– Не теряй времени! Во имя Звезд!.. Если Тарра для тебя значит хоть что-то – бей...

Нэо стиснул зубы и потянулся к Бездне. На этот раз дело пошло быстрее – не было нужды скрываться и рядом была лльяма. Рамиэрль опустился на колени, уставившись в горящие глаза. Так было легче, но эльф чуть не отшатнулся, чувствуя, что сам вот-вот сольется с темным огнем.

– Скорее...

Рамиэрль и так спешил, как мог. Его никто этому не учил, но он чувствовал, как где-то далеко из Пламени и Тьмы свивается чудовищный хлыст. Нэо из последних сил тащил его в Варху, было страшно тяжело, но потом Рамиэрлю показалось, что кто-то перехватил его ношу, а затем эльфа швырнуло к краю площадки.

– Прощай... Беги... Вниз...

Нэо кинулся прочь по белым блестящим ступенькам. Он почти достиг подножия, когда раздался грохот, и верх башни расцвел чудовищным черно-багровым лилионом.

Александр полагал, что предстоит что-то вроде заседания Генеральных Штатов, и разумеется, ошибся. Таянские обычаи не имели с мунтскими ничего общего. Выборные от гильдий, торговцы, откупщики и крестьяне на гомону44 не допускались. В коронном зале Высокого Замка собирались лишь нобили, избираемые в милитариях45 на малых гомониках. Еще по осени Анджей разослал гонцов, оповещая о Большой Гомоне, назначенной по традиции на самый короткий день года.

И гоцарство46, и знаменные нобили47 отнеслись к приглашению по-таянски. Выборные начали съезжаться в Гелань еще по первому снегу. Старики вспоминали молодость и поругивали молодежь, молодежь крутила усы перед столичными красотками, затевала потасовки и охоты и подсмеивалась над стариками. Вино и царка лились рекой, вспыхнувшие ссоры сменялись попойками, недавние враги клялись друг другу в вечной дружбе, а приятели и собутыльники в пылу ссоры хватались за сабли, чтобы, доказав свою удаль, вновь поднять кубки за здоровье Друг друга. Никто не сомневался, что предстоит война, и все этому радовались. Победа над Билланой и Тарской окрыляла, Александр Тагэре, или, как его называли здесь, Шандер Аррой, стал всеобщим кумиром, а Фронтера уже лет триста нарывалась на хорошую взбучку.

Граница тлела, нужен был лишь повод, чтобы многочисленные стычки перешли в открытые военные действия. То, что за Фронтерой лежала неведомая Арция, где засел Пьер Тартю, с помощью циалианок и предательства захвативший трон, лишь подливало в огонь горючего каменного масла. В бой рвались и старые, и молодые. Едва Александр Тагэре вместе с Анджеем Гардани вошли в Гомонный зал, как от воплей «Виват Таяна», «Виват Аррой», «Виват Гардани» чуть не вылетели стекла.

Сандер успел неплохо узнать Высокий Замок, но в Гомонном зале был впервые. Он был огромным, хоть и уступал помещению, в котором собирались арцийские Генеральные Штаты. Здесь не было ни ступеней, ни скамей – только возвышение, над которым висел огромный щит с гербом – стоящая на задних лапах серебряная рысь в проеме крепостных ворот, увенчанных тремя башнями. И все. Ни балдахинов, ни ковров, ни охраны, да и зачем она? На гомону нобили приходили вооруженными до зубов, несмотря на пылавший в противоположном конце зала огромный камин, никто не снимал не то что верхней одежды, но даже шапок. Считалось, что, приняв решение, выборные немедля либо разъезжаются по своим милитариям, дабы сообщить новости, либо уходят в бой.

Арциец в некотором обалдении смотрел с возвышения на жизнерадостную толпу, ему казалось, что он привык к таянцам, тягаться с которыми в шумливости и жизнелюбии могли разве что мирийцы во время байлы, но Гомона была чем-то особенным.

Высокие рысьи шапки, украшенные журавлиными и орлиными перьями, раскрасневшиеся от жары и крика лица, грозно торчащие усы и усики, распахнутые на груди короткие полушубки, под которыми виднелись яркие кафтаны с галунами, все вместе сливалось в бушующую пеструю массу. Тагэре с детства водил людей в бой, но, глядя на таянское гоцарство, малость растерялся. Анджей лишь улыбнулся в темные усы, оглядев своих буйных подданных, и поднял руку.

– Данове. Я имею сказать вам нечто важное. Но сначала ответьте: разве мы трусы?

– Нет, – взревела толпа. Сандер знал, что таков местный обычай, заменяющий торжественный молебен, открывающий заседание Генеральных Штатов. Собравшиеся не раз слышали эти вопросы и отвечали на них, но возмущение лихих вояк, которых хотя бы из ритуальных побуждений заподозрили в трусости, было неподдельным.

– Разве мы предатели? – продолжал вопрошать король. – Разве забыли мы Добро и Слово? И заржавели наши сабли и застоялись кони? Разве не любим мы Таяну и честь нашу и не готовы служить им и саблей, и копьем, и жизнью, и смертью?

Последние слова утонули в диком реве, достойном стада буйволов. Немного выждав, король громовым голосом объявил:

– То слушайте меня, данове, и не говорите, что не слышали. Все мы знаем, что в прошлом годе к нам пришел друг – потомок Счастливчика Рене. Шандер Аррой! Виват!

Сердце Сандера бешено забилось в ответ на приветственные вопли его новых друзей. Его всегда любили воины, и всегда это наполняло душу восторгом и благодарностью, но таянцы научили его не скрывать своих чувств. Здесь искренность не считалась слабостью.

Тагэре, улыбаясь, отыскивал в толпе знакомые лица. Стах Тонда. Раскрасневшийся даже сильней, чем обычно. Рышард в белом полушубке, под которым чернеет доломан «Серебряного», и рядом – Ежи. Наследник на гомоне – лишь один из названных на геланском гомонике и гордится своим избранием много больше, чем титулом. Принц поймал взгляд друга и залихватски подмигнул, в мыслях он уже рубил фронтерцев, а за разбегающимися усачами маячил незнакомый Мунт, который следовало взять.

– Данове, – прервал гомонное буйство Анджей Гардани, – все мы знаем доблесть Шандера. Он принес нам удачу. Он раскроил башку главному рогачу и взял Монтайю! Мы должны ему, как Аррою, по долгу памяти. Мы должны ему, как другу, по долгу чести! Шандер – король арцийский, но на его троне сидит трус, предатель и убийца, и помогли ему рогатые бабы и усатые гады!

Кажется, орать громче, чем орали вначале, было невозможно, но при этих словах таянцы превзошли самих себя. Некоторые, несмотря на опасность задеть соседей, выхватили сабли и подняли их высоко над головой, словно летя навстречу вражеским сотням.

– Слушайте дальше, – прокричал король, и, как ни странно, в Гомонном зале воцарилась относительная тишина. – Все мы знаем слова старого Эрика о том, что придет год Трех Звезд и поднимет меч Последний из Королей. Никто не помнит, чтоб Волчья и Лебединая когда-то сияли так ярко, а с конца Копьеносца в небе горит хвостатая звезда, чего не бывало со времен Проклятого! Вот он год Трех Звезд! Все мы помним клятву Шандера Гардани, друга и соратника Счастливчика Рене, сломавшего шею Михаю Окаянному! Мы разошлись с большой Арцией, но мы не отреклись от рода Арроев.

Шандер, Последний из Королей с нами! Святой Эрасти спас его, Тахена благословила его и открыла ему дорогу. Его меч принес нам победу! Так неужто наши сабли не пойдут за этим мечом? Что скажете, данове?

Тут уж поднялось нечто вовсе невообразимое. Александр понимал одно: таянцы готовы немедленно наброситься на фронтерцев, Пьера, циалианок и самого Триединого, стены зала дрожали от крика «виват», которому, казалось, вторило и бурно взметнувшееся пламя в камине, и ветер за окном.

– Вы приняли решение, данове? – спросил Гардани, когда гоцарство и знаменные нобили малость успокоились.

– Так!

– Есть кто-то несогласный?

– Нет!!!

– Объявляю приговор. Как стает снег, пойдем через Фронтеру и дальше. Пропустит нас Тодор – хорошо, нет – сам виноват, но мы не вложим сабли в ножны и не повернем коней, пока не исполним клятвы Шандера! Арде!

– Виват! Виват!! Виват!!!

Воин в темно-синем тяжелом плаще очень медленно замахнулся мечом, гигантский черный клинок рассек вспыхнувший воздух и обрушился на дышащее зеркало, разрубая и еще живого Хозяина Вархи, и волнующуюся блестящую поверхность. Нэо видел хлынувшую из раны кровь, стремительно превращающуюся во что-то вроде ядовитого жидкого металла, из которого арцийские академики веками пытались получить золото к вящему удовольствию Жана-Флорентина. Рамиэрлю было стыдно, что он прячется у подножия башни, когда наверху идет бой, но что он может сделать?! Эта схватка за пределами его понимания и его сил. Воину проще, он – тень Ангеса... А как он, кстати, оказался в Вархе?! Он же слился с Кольцом, а Кольцо взяла Герика. Нет, тут что-то не то!

Нэо постарался собраться с мыслями. Если он сидит внизу, держась за раскалывающуюся голову, он не может видеть, что творится с треклятым зеркалом! Значит, это бред! Бред, однако, и не думал проходить, а вел себя как самая настоящая реальность. Воин крушил мечом зеркало, которое корчилось и выло, словно чудище из хаонгской сказки. Белый Старец прекратил свое бренное существование, чему эльф искренне порадовался, – пусть это трижды морок, но вид мертвого Гридэтары и в бреду как-то обнадеживал. Зеркало оказалось более живучим, оно упрямо затягивало раны уже знакомым радужным металлом, покрываясь сверху сверкающей сетью. Нужно было что-то делать, и Рамиэрль начал взбираться наверх. Лестница казалась бесконечной, он полз по скользким, холодным ступенькам, видя в каждой свое отражение – окровавленное, измученное, грязное. Нэо почти забыл, как и почему начал подъем, но он был должен добраться до цели. Должен – и все! До площадки оставалось совсем немного, когда над самой головой загрохотало, словно Анри Мальвани вновь рванул проклятое клириками зелье. Горячая, дымная волна бросила Нэо назад, и он покатился по ступенькам, теряя сознание.

Когда разведчик открыл глаза, он увидел небо – обычное, зимнее небо – серое, низкое, холодное. Было тихо и холодно. Нэо с трудом повернул голову, и его взгляд уперся в сияющую стену. Кольцо Вархи! Он снова дома. Дома? Но почему линия пламени так странно изогнута? Ах да, он не снаружи, а внутри Кольца. Старец... Зеркало... Падение... Что было на самом деле, а что примерещилось?

Собрав все силы, Рамиэрль сел. Мерцающий опаловый купол над головой исчез, равно как и стены лабиринта, и Нэо с удивлением разглядывал унылый двор какой-то крепости, хотя почему какой-то? Это и есть старушка Варха, непонятно только, куда делись внутренние постройки. От старинной цитадели остались только стены и ослепшие башни, лишенные и ворот, и окон. За ними пылало Кольцо, внутри же не было ничего, кроме устилавших землю мутно-белых шестиугольных плит. Раздалось знакомое ворчание. Нэо оглянулся: на безопасном расстоянии (соображает!) стенала лльяма, изнывая от сочувствия и невозможности помочь. Рядом маячила закопченная стена – значит, лестница и взрыв все-таки были? Задирать голову было больно, но Рамиэрль все-таки это сделал.

Башня здорово прокоптилась, но уцелела. Эльф вздохнул и в который уже раз поплелся к ступенькам. И чего он там забыл, хотелось бы знать?! Лишь уверенность в том, что Хозяин Вархи и впрямь покинул этот мир и отправился... Куда б ни отправился, лишь бы Тарра впредь обходилась без его персоны! Ступенек оказалось не так уж и много, а именно – сто семьдесят три. Нэо с некоторой опаской ступил на верхнюю площадку – пусто, только в середине чернеет овальный провал.

Подходить не хотелось мучительно, но Рамиэрль себя пересилил. Зеркало исчезло бесследно, и башня представляла собой эдакий закопченный колодец, на стене которого по-прежнему кто-то висел. Несомненно, мертвый, но это ничего не значило! Это был друг, и без могилы он не останется. Рамиэрль попытался понять, что держит пленника. Похоже, сами стены. Приглядевшись, Нэо понял, что с беднягой произошло то же, что и с хозяином Вархи. Его руки и спина вросли в странное вещество, из которого состояла внутренность башни. Рамиэрль с опасной покосился на гладкую поверхность, но заставить себя к ней прикоснуться не смог. Магии он не чувствовал – если здесь и было какое-то колдовство, оно прекратилось, то ли когда умер Старец, то ли когда разбилось зеркало. На первый взгляд, опасности башня не представляла, но отвращение порой бывает сильнее страха.

Пахнуло жаром – лльяма вскарабкалась наверх и сосредоточенно созерцала внутренности башни.

– Такие дела, Волчонка, – сообщил ей Нэо. – Бедняга сказал, что Свет здесь трогать нельзя, что делать будем?

Огневушка, судя по всему, придерживалась мнения, что для начала следует кого-то сжечь. Рамиэрль был с ней полностью согласен, но рядом, как назло, не оказалось ни одного негодяя. Эльф безнадежно смотрел на поникшую фигуру на стене, пытаясь добраться хоть до Тьмы, хоть до Света, но то ли он сам смертельно устал, то ли после учиненного здесь безобразия это место стало неким карманом, из которого не дотянешься ни до одного источника сил.

– Нэо! Ты жив!

– Вам виднее. – Слава Звездному Лебедю, отыскались и вовремя!

– Ты нашелся, – сообщил Аддари, – и лльяма тоже! Я не смог ее удержать и не успел снять панцирь.

– Гррррмммррр, – вспыхнула Волчонка.

Солнечный принц подошел поближе.

– Свете Всемилостивый! Кто это?

– Кто – не знаю, но это друг. Не знаю, смог бы я прикончить старичка без его помощи. Похоже, пленник открыл лльяме путь, но как – не представляю. Тут такое творилось, не передать!

– Вот даже как, – зеленые глаза Солнечного потемнели, – нам не следовало разделяться.

– Очень даже следовало. Втроем мы бы вообще ничего не сделали. Этот Грэдитара, или как там его, уверился, что я на поводке и один, и разнежился, а тут и лльяма подоспела. Ожидай хозяин подвоха, нас бы смололо в муку еще на краю лабиринта. Звездный Лебедь, надо его как-то вытащить, воронья тут, похоже, не водится, но все равно...

– Ты прав, – Норгэрель заглянул внутрь, и по лицу его пробежала судорога, – жуткое место. Кажется, я видел его во сне.

– Мне здешние красоты тоже показывали, – Рамиэрль повернулся к Аддари, – Творец и его Розы! Тут невозможна никакая магия!

– Ты ошибаешься, – возразил Аддари, – то, чем баловался мой покойный дядюшка, сработает и здесь. Возьми то, что есть во мне!

– С ума сошел!

– Это – единственный выход. Нэо, честное слово, я не такой уж плохой источник силы. Тэноллиан меня весьма ценил.

– Он прав, – вмешался Норгэрель, – как маг ты опытнее нас обоих, а чем быстрее мы закончим – тем лучше. Мы с Аддари переживем, не бойся, тут и требуется всего – ничего!

– Уговорили, – Рамиэрль сосредоточился, готовясь к волшбе, но ему помешала лльяма, вклинившаяся между двумя эльфами и явно предлагавшая свои услуги. – Вот ведь... Похоже, я теперь без Тьмы и Света ни на шаг. Спасибо, дорогая. С тебя и начнем, но учти, будет больно.

Лльяма учла, по крайней мере, Рамиэрлю в очередной раз показалось, что его пламенная приятельница прекрасно осознает, на что идет. Забирать силу у живого существа опасно для обоих. Отдающий может ослабеть настолько, что просто не сможет жить, а забирающий – забирающий может войти во вкус и постепенно превратиться в живущее за счет чужих жизней чудовище. Ничего, Рене удержался, Роман тоже удержится. Эльф повернулся к огневушке:

– Будет невтерпеж, рычи, – и начал заклятие. Возможно, это было излишней роскошью, но Нэо не мог заставить себя коснуться внутренности башни, пусть и умершей. Если б не это, он бы обошелся связанными поясами: до пленника было не так уж и далеко, хорошенько свесившись, можно было коснуться безжизненно склоненной головы.

Лльяма была очень сильной, и – Звездный Лебедь! – Рамиэрль чувствовал, что она с радостью отдает ему часть себя. Несколько раз разведчику доводилось спускаться при помощи магии. Свет есть Свет – раньше к ногам эльфа падало нечто, похожее на лунную дорожку во время штиля на море. Разглядеть в черноте колодца созданную из Тьмы тропу было почти невозможно, но Нэо ее чувствовал. На всякий случай он обвязался и связанными поясами (свободный конец молча принял Аддари) и шагнул вниз.

Эльфу казалось, что он идет по осенней паутине – Тьма пружинила под ногами, снизу веяло сыростью и смертью, но разведчик старался не думать о том, ЧТО упокоилось на дне проклятого колодца. Его дело – побыстрее вытащить тело пленника и на сегодня – все. Темная тропинка оборвалась там, где нужно, и Нэо в упор взглянул на своего спасителя. Руки узника и впрямь вросли в тело башни, голова падала на грудь, лицо закрывали спутанные светлые волосы, но Рамиэрль и так знал, что перед ним его двойник – Хозяин Вархи был большим шутником...

Разведчик вынул кинжал и, чуть помедлив, всадил его в стенку, отколов изрядный кусок. Похоже, эта гадость и впрямь мертва, тронь – и рассыплется. Вот уж не знаешь, где найдешь – где потеряешь: освободить пленника оказалось проще простого. Не понадобилось никакой магии – пара десятинок работы кинжалом, и эльф подхватил обмякшее тело и взвалил на спину. Разумнее было бы попросить Норгэреля и Аддари втащить их обоих, но опаленная и рассыпающаяся при прикосновении стена казалась Нэо гаже и страшнее самого жуткого чудовища.

– Вот и все, – Роман передал свою ношу Аддари и разорвал заклятие, – спасибо, Волчонка!

Лльяма всем своим видом дала понять, что «пожалуйста». Рамиэрль едва увернулся от тучки жалящих искр.

– Свете Милостивый, – в голосе Аддари странным образом смешались удивление, радость и страх, – он жив!

Обычно мягкая мунтская зима словно с цепи сорвалась – город был завален чуть ли не по крыши, а вьюги продолжали завывать в трубах, колотиться в запертые двери, швыряться колючим, недобрым снегом. Ушел закутанный в белый искрящийся плащ Копьеносец, из своей пещеры вырвался Белый Вепрь и, вздымая снежные тучи, понесся со всех ног, наслаждаясь кратким, безумным бегом.

В детстве виконт Эмразский видел книгу с миниатюрами, на которых художник изобразил Звездный круг. Там был и огромный сверкающий Вепрь, и черный Иноходец со злыми зелеными глазами, и вставший на дыбы Медведь, и ленивый, сонный Дракон, но самыми памятными были две картинки. Влюбленные привлекали волнующей взрослой тайной, а огромный седой Волк, задравший морду к ледяной, безжалостной луне, пугал. Может, его непреходящий страх перед Александром вызван «волчьей консигной» последнего из Тагэре? Некий то ли медикус, то ли клирик писал, что детские страхи определяют взрослую жизнь. Волк и Влюбленные. Страх и Вожделение...

Его Величество король Арции Пьер Седьмой поднялся и зажег свечу. Захотелось еще раз взглянуть на Анхеля и пересмотреть подарки. Самые ценные он велел сложить в детской – пусть первым, что видит сын и наследник, будут драгоценные вещи. Принц должен смотреть на золото, алмазы, меха, книги в тисненых переплетах...

Король-отец облачился в шелковый стеганый халат на лебяжьем пуху и вышел из опочивальни. Вышколенные гвардейцы в алых туниках с королевским гербом отдали честь и раздвинули скрещенные алебарды, освобождая проход. Повелитель Арции с наслаждением ступал по мягким коврам – подарку хаонгских негоциантов. Филипп Тагэре и Элеонора тонули в купленной роскоши, а поставщики имели наглость требовать денег за отпущенное в кредит. Пьер Седьмой Лумэн не потратил ни арга на отделку покоев принца – все оплачено благодарными подданными, избравшими единовременную трату вместо повышения налогов. Налоги, впрочем, все равно придется повысить, но избирательно. Трактирщики, которые согласятся бесплатно кормить в праздники гвардейцев, получат льготы.

– Виват Его Величеству! – начальник охраны принца Гаэльзского был свеж и бодр.

– Сегодня ненастная ночь, не правда ли, лейтенант? – Анхель был строг со знатью, даже жесток, но с воинами разговаривал охотно и милостиво. Пьер поступал так же.

– Да, Ваше Величество, – согласился лейтенант, – метель очень сильная.

Пьер величественно кивнул, стражи распахнули дверь, пропуская короля к сыну. Кормилица, медикус и две няньки, привыкшие к ночным посещениям, не спали, готовые вскочить и со всех ног броситься к младенцу, но в спальне Его Высочества было тихо.

– Когда последний раз меняли пеленки?

– Пол оры назад, Ваше Величество, – присела в реверансе цветущая деваха с огромной грудью.

– Хорошо, Нанетта, – король потрепал кормилицу по румяной бархатистой щеке и вошел к Анхелю, прикрыв за собой золоченую дверь. У изголовья колыбели горели розовые ароматические свечи, ребенок мирно спал. Отблески пламени играли на корешках старинных книг, ножнах атэвского кинжала, хаонгских безделушках. Пьер поправил и без того безупречно лежащее одеяльце, в умилении глядя на будущего арцийского короля. У него будет все, чего не было у его отца, – почет, власть, богатство и в придачу родовая красота Вилльо. Тартю ненавидел Аганна и Мо, но пусть Анхель вырастет высоким, стройным, светловолосым, сводящим женщин с ума одной улыбкой.

Собираясь уходить, король начертил над колыбелью Знак. В ответ раздался негромкий звук, прозвучавшей в уютной тишине неожиданно и зловеще. В опочивальне Его Высочества мяукнула кошка. Свечи задымились и погасли, и комнату залил резкий, холодный свет – вьюга прекратилась внезапно, словно кривой лунный клинок рассек нависшие над городом тучи. Кошка мяукнула снова – громче и злее, ей отозвалась другая.

Король замер, вслушиваясь в вязкую тишину. Неужели опять?! На этот раз шутник лишится головы, кто бы он ни был. Повелитель Арции не может выглядеть смешно и глупо, и Тартю, прежде чем кликнуть слуг, мысленно сосчитал до пятнадцати, чтобы успокоиться. Когда он крикнул, его голос прозвучал несколько раздраженно, не более того. Пьер был собой доволен, но его призыв остался без ответа. Взбешенный король повернулся к двери и столкнулся взглядом с маркизом Гаэтано.

Мириец стоял в позе байланте, вполоборота, заведя одну руку за спину и уперев в бок другую. Так вот почему никто не вошел. Все или куплены, или убиты! Король, затравленно озираясь, отступил к столу с подарками, где лежал атэвский кинжал.

– Чего вам нужно? – выдавил из себя Пьер, чувствуя, как по спине побежали мурашки. Рафаэль Кэрна улыбнулся, обнажив белоснежные зубы, холодный свет отражался в глазах байланте, превращая их в лунный лед. Пьер тонул в равнодушном сиянии, черные тени стекали с предметов, как стекает вода с прибрежных скал во время отлива. Было тихо и холодно, леденящая стужа вползала в комнату неотвратимо и равнодушно. Так в лес приходит зима, в город – ночь, в сердце – старость.

Темные пятна в углах проснулись и зашевелились, грациозно потягиваясь. Еще одна тень, обнимавшая ноги Рафаэля, лениво расправила зубчатые крылья, вновь сложила и сделала шаг вперед. Блеснули желтые глаза. Крылатая, сотканная из лунных теней кошка улыбалась той же улыбкой, что и байланте, улыбалась и шла вперед, изящно переступая черными, блестящими лапками, а перед ней струился холод. Еще несколько тварей двинулись к оцепеневшему Тартю. Они не спешили и больше не кричали. Острые морды скалились в усмешке, уши были прижаты, глаза изливали ненависть и презрение.

Окоченевшие пальцы разжались, выпуская бесполезный кинжал, король не мог ни кричать, ни двигаться, только смотреть, слышать и дышать. Черные твари спокойно стягивали кольцо, леденящее сияние перед ними стало нестерпимым, а за кошачьими спинами все тонуло в породившей их ночи. Мрак поглотил обитые шелком стены, стоявшего у двери улыбающегося человека, банкетки, ковры, стол с подарками. Не осталось ничего, кроме тишины, стягивающегося серебристого круга с колыбелью посредине и желтых вымораживающих глаз.

Король не знал, где кончается ужас и начинается холод, рук и ног он уже не чувствовал, а прилегающий к телу шелк превратился в ледяной панцирь, сердце тоже, казалось, обрастало льдом. Тартю не сомневался, что умирает, но на какой-то одним им ведомой границе желтоглазые чудовища остановились и, по-волчьи закинув головы, издали вкрадчивое мурлыканье. Перепончатые крылья тенями взметнулись вверх и сомкнулись над колыбелью. На короля кошки больше не смотрели, они пришли не за ним.

Звери замурлыкали громче, и раздался плач ребенка, сначала тихий и неуверенный, он становился громче и отчаянней. Анхель звал на помощь, но слышал его только отец, скованный по рукам и ногам ледяными путами. Ребенок заходился в крике, отделенный от всего мира темными крыльями и ледяным светом, и Пьер Тартю ничего не мог сделать. Даже умереть. Даже закрыть глаза и заткнуть уши.

Пытка длилась дольше, чем вечность, лунные лучи плясали между замершими бестиями, обливая блестящие шкуры и равнодушные узкие морды серебром. Зима, ночь и луна правили свой бал, исчезло все, кроме света, смерти и порожденных ими тварей, властвовавших и карающих.

Детский плач дошел до предела и стал стихать, становясь тише и глуше, и наконец оборвался. Кольцо крыльев разомкнулось, желтые глаза вновь обратились на Пьера, словно приказывая запомнить. Шесть черных теней рванулись вверх, сливаясь со светом, и исчезли.

– Арде, – раздавшийся голос был тихий, усталый и пустой. В нем не было ни гнева, ни сожаления, но Пьер почувствовал, что вновь может двигаться и говорить. Еще не овладев полностью своим телом, король бросился к колыбели. Там лежал мертвый принц.

Из членов Конклава отсутствовали лишь двое. Кардинал Гвары и Набота Георгий отговорился тяготами зимнего пути и дурным самочувствием, хотя мужчины рода Мальвани славились своим здоровьем. Отсутствие же настоятеля монастыря Святого Эрасти Гидалского никого не удивило, последним из наследников Иоахиммиуса в Кантиске побывал владыка Фома, и было это три с лишним сотни лет назад. Ее Иносенсия оглядела без малого три дюжины преисполненных собственной значимости мужчин, собравшихся по настоянию кардинала ифранского. Анастазия не сомневалась, что речь пойдет о Святом походе против оргондских и эландских еретиков. Верный Бекко был в Мунте, но у Анастазии хватало прознатчиков и без мирийца. Предстоятельница была прекрасно осведомлена о позоре, постигшем Паучиху и прельстившегося ее золотом Архипастыря Анатолия, давшего добро ортодоксам на вступление в светскую войну.

Глава ортодоксов, он же Предстоятель ордена Святого Амброзия Фотий, был возмущен потерей эскадры. Надо полагать, покойный епископ Аурелий, командовавший злополучным походом, очень удивился, когда на него из темноты бросились эландцы. Он просто собирался простоять на якорях до зимы или до захвата Лиарэ дарнийцами и ифранцами, получить с Паучихи обещанную плату и удалиться. Присутствие кораблей с зелеными сигнами должно было показать миру, что Церковь на стороне Ифраны, а оргондцы – еретики, и тут такая неприятность!

С посланной к Лиарэ эскадры спаслось не так уж и много людей, которых подобрали маринеры. Как оказалось впоследствии, отнюдь не из жалости. К дарнийцам заморские гости проявили куда больше снисходительности. С наемниками заключили соглашение о почетной капитуляции и в разоруженном виде отправили домой на Эландских кораблях. Без последнего можно было обойтись, но адмирал Рикаред счел уместным показать господам дарнийцам свой флот. Господа дарнийцы были поражены, теперь в море их не выгонишь и палками.

Впрочем, на земле маринеры тоже не подкачали. Высадившиеся на берегу в двух местах воины в черном задали ифранским армиям хорошую трепку, а подоспевший Мальвани погнал маршала Ультима на родину по его же следам. Ифранцы выскочили из Оргонды впереди своего визга и только тогда сообразили, что преследователи были не так уж и сильны. Теперь Сезар вернулся к Лиарэ, где отстаивается эландский флот, и ждет ответного хода Авиры.

Ее Иносенсия была в восторге от происшедшего. Еще пара подобных глупостей, и Анатолий тихо скончается, дабы не позорил Церковь нашу Единую и Единственную. Новым Архипастырем должна стать она, но для этого придется потрудиться. Предстоятельница полагала, что для осуществления ее плана ей лучше остаться в Мунте. Что бы ни решил конклав, выиграет отсутствующий.

Если Анатолий и Маврикий при помощи паучьего золота настоят на Святом Походе, замараются все. Войну без магии не выиграть, это очевидно, но выиграют ли ее с магией? Если прикончивший Ореста седой колдун поможет Оргонде, святые отцы окажутся в большой и глубокой луже. Если же на конклаве возобладают здравомыслящие, трусливые и те, кому не заплатили, под Архипастырем затрещит пол, а главный закон интриги требует появиться вовремя и завладеть всем. Анатолий должен быть свергнут чужими руками. Пусть претенденты на посох вцепятся друг другу в глотки, и тогда кто-то (потом решим, кто!) назовет ее имя.

Ехать в Кантиску не стоило, и Анастазия бы не поехала, но туда отправился Илларион, не покидавший своей норы несколько лет. Это настораживало. Анастазия не имела никаких доказательств, но была уверена, что якобы чуждый всему мирскому Предстоятель антонианцев связан с хаонгскими колдунами и примеривается к креслу Архипастыря.

Илларион был соперником, не имеющим слабых мест. По крайней мере, Ее Иносенсия про таковые ничего не знала. Бекко, и тот оказался бессилен, хотя, возможно, он ищет истину не в Храме, а под юбкой у наперсницы королевы.

Кто б подумал, что Мария прыгнет в постель мирийского авантюриста, но он ею вроде бы доволен. Ре Бейре для полноты жизни нужны богиня и подстилка, так ему проще... Анастазия погасила улыбку – она права, что допускает прознатчика только к руке, да и то не каждый раз. Бекко не привык отступать, он будет добиваться своего годами. Пусть добивается, а Марии полезно поучиться – за полгода мириец наставит перезревшую девственницу на путь истинный не хуже сигноры Жизели, это может пригодиться... Но зачем все же Иллариона понесло в Кантиску?

Предстоятель ордена антонианцев – высокий, строгий и красивый – восседал в своем кресле неподвижно, как статуя. Анастазия не сомневалась, что Его Высокопреосвященство продлевает свою молодость весьма сомнительным способом, ибо грешила тем же. Впрочем, мужчины наверняка это проделывают иначе.

С годами Илларион все сильнее походит на изображение своего любимого Кастигатора, но это уже перебор. Анастазия прекрасно знала, как стать точным подобием Святой, но отказываться от своего лица опасно. Неужели Илларион настолько глуп? Хотя великий разум и великая глупость зачастую гуляют рука об руку.

Двери распахнулись, и к своему месту прошествовал Архипастырь. А вот этот глуп без всякого «по-видимому». Глуп, жаден и труслив. Старается казаться невозмутимым, но рядом с Илларионом он, что помойная ворона рядом с морским орлом. Да, с антонианцем нужно кончать, если уж ей в голову приходят такие сравнения, что тогда думают другие?!

Анатолий прочитал короткую молитву, и действо покатилось по накатанной колее. Анастазия слушала вполуха, следя за не ко времени проснувшейся рыжей бабочкой, устраивавшейся на руке нарисованного святого Эрасти. Ифранский кардинал Маврикий клеймил ересь и требовал объявить Святой Поход против Оргонды и Мирии. Фотий налегал на то, что эландцы преступили запрет и пустили в ход порох, арцийский Клавдий, получивший очередную взятку, поддерживал Маврикия, хотя ему бы как раз следовало молчать. Если Церковь увязнет в Оргонде, Пьеру будет труднее справляться с северянами.

В свое время Конклав попался на удочку Жоржа Мальвани, вырвавшего себе кардинальскую мантию в обмен на отказ от звания пастыря Арции. Теперь пастырь Гвары и Набота покажет себя во всей красе, но Клавдий этого не понимает. Мирийский Эпоминонд умнее, он не хочет вторжения на остров и правильно делает. Кстати, вторгаться в Мирию нужно через Жасминный пролив. Кардинал Фотий не боится встретить там еще одну эландскую эскадру.

Анастазия была не слишком сильна в воинской науке, но ее знаний вполне хватало, чтобы понять – если Кер-Рене взялся за дело всерьез, о войне на море можно забыть. Впрочем, эландская пехота, как, бишь, ее? – ах да, «Черная волна» – даст фору кому угодно. Их не так уж и много, но со счетов не сбросить. Оргонду лучше оставить в покое, а Жоселин намекнуть, что с Мальвани следует помириться. У Тигра нет ни средств, ни людей, чтоб продолжать драку, он согласится на мир, а потом – потом можно заняться им и Мартой. Разумеется, чужими руками. Это – единственный выход, но кое-кто этого не понимает. Воистину жадность – сестра глупости, а глупость – мать поражения.

– Желает ли кто-то из почтенных собратьев задать вопрос? – произнес голосом подкупленного судьи Архипастырь.

Вверх поднялась очень бледная рука, вспыхнул лиловым пламенем аметистовый перстень.

– Его Высокопреосвященство Илларион!

– Я прошу ответить Его Преосвященство Фотия, как могло случиться, что эландские еретики смогли использовать проклятое зелье? Насколько я понимаю, между нападением и гибелью последнего из ваших кораблей прошло довольно много времени, почему не был нанесен ответный удар? Кроме того, хотелось бы знать, отчего многие из дарнийских кораблей уцелели, в то время как суда наших братьев оказались на дне морском?

– Еретики поступили подло и коварно, – амброзианец, видимо, ожидал подобного вопроса, – они подкрались под покровом темноты и ударили из сотен пушек. Они знали о заклятии, взрывающем порох на расстоянии, и дали один-единственный залп, после чего пустили в ход зажигательные суда и перешли к абордажному бою.

– Насколько мне известно, возлюбленный брат, одного залпа мало, чтоб уничтожить эскадру, подобную вашей. До меня дошли слухи, что корабли тех, кто призван блюсти церковные запреты, погибли потому, что именно еретики пустили в ход заклятие.

Наши корабли были осквернены тем, что несли на борту проклятое зелье, и нашли закономерную кончину на дне морском. Спасенные еретиками моряки, переданные дарнийцам, это подтверждают. Дарнийские же корабли, равно как и немногочисленные оргондские, были чисты и потому пострадали меньше. Так ли это?

Антонианец все же непостижимый человек! Всем известно, что запреты накладываются не на пастырей, а на паству. Другое дело, что, играя с порохом, следует соблюдать осторожность. Эландцы эландцами, но взорвать эскадру Фотия запросто мог тот же седой, хотя почему «мог бы»? Возможно, именно он это и сделал. Для этого на эландской эскадре находиться незачем, все можно проделать с берега.

– Возлюбленный брат полагает, – эллскому кардиналу в данном споре сам святой Никодим велел изображать беспристрастие, – что Его Высокопреосвященство Фотий допустил некоторую, гм, ошибку в обращении с запрещенным оружием?

– Не ошибку, но преступление перед Триединым и Церковью нашей Единой и Единственной. Сказано, что один пастырь, не блюдущий слова божия, опаснее сотни еретиков, как бешеный пес опаснее волчьей стаи. Я полагаю неверным выдвигать обвинения против Оргондской короны. Не ими был нарушен мир, не они применили проклятое зелье.

Нет никаких доказательств в пользу того, что Оргонда выступала в сговоре с Эландом. Ни единая душа не осведомлена о переговорах или о том, что в Лиарэ ждали подмогу. Труднее, чем путь хафаша в ночном небе, проследить мысль еретиков. Шли ли они на помощь Оргонде или же наносили удар по Церкви нашей Единой и Единственной?

Герцог Мальвани заслуживает наказания за то, что принял помощь от нечестивых, но слишком велик был соблазн. И как мог устоять мирской владыка, когда на глазах его слуги Церкви нарушили запрет божеский? Полагаю неуместным объявление Святого Похода против Оргонды и требую суда Церковного над преступившим закон Фотием и иже с ним!

Илларион безумен! Безумен! Этот же приговор Анастазия прочитала в глазах членов конклава, но формально антонианец прав.

– Предстоятель подкуплен Мальвани! – выкрикнул Клавдий.

А этот не безумец, а дурак. Столько лет в Мунте и не понял, что антонианец не подкупен, да и откуда б Мальвани взял столько денег? Неужели Илларион всерьез? Или это повод, а цель – Посох. А повод, кстати, хорош – не подкопаешься. Ну и что, что про порох знали многие – в Церкви нашей Единой и Единственной давным-давно дозволено грешить, а вот попадаться не рекомендуется. Фотий же попался.

Но, чтоб давать бой Архипастырю, нужны сторонники. Кто же на стороне Иллариона? Фронтерец? Оргондец? Эллец? Эскотец вряд ли, слишком труслив... Возможно, ордена... Никодимианцы?

Анастазия смотрела на утратившие величавость и спокойствие лица. Это казалось невозможным, но Илларион и вправду один! Один! Против всех. На такое даже Евгении не решился бы. Жорж Мальвани – тот просто не приехал...

– Что еще скажет возлюбленный брат? – что-то в голосе Анатолия заставило Анастазию поежиться. Так этот гусак еще никогда не говорил.

– То, что вы все, – Илларион обвел руками собравшихся, и лицо его стало вдохновенным – безумцы! Безумцы, делящие наследство в охваченном пожаром доме. Свершен Последний Грех, земное уже не спасти, но можно спасти души, прежде чем над Таррой сомкнется Тьма и Четыре Всадника осадят коней на площади Святого Града.

Забудьте о золоте! Забудьте о власти! Идите к людям со Словом божьим. Еще не поздно открыть глаза заблудшим и спасти их! Наступило царство Антипода, а вы не видите. Как не видит слепец ночи, называя ее днем! Не остановить поступь Кастигатора, страшен будет гнев его, и вдвойне будут виновны в глазах его пастыри, уподобившиеся алчным волкам!..

То, что нес Илларион, Анастазия слышала, хоть и в пересказе других. Его обычная проповедь о конце света. Но зачем тут-то? Неужели первая мысль оказалась правильной и антонианец рехнулся. Это все ставит на свои места, а вот Анатолий и Фотий открылись с неожиданной стороны. Они что-то затевают, и даже понятно что. Похоже, царственный вид Иллариона коробил не только ее, от антонианского Предстоятеля решили избавиться, а он сам дал повод. Или наоборот? Илларион понял, что ему не спастись, и решил разыграть из себя мученика?

Ее Иносенсия с непроницаемым лицом наблюдала, как вокруг Иллариона смыкается круг Скорбящих. Братья подняли руку на своего же Предстоятеля, такого еще не было! Кем же надо быть, чтобы пропустить такой заговор?! Александр Тагэре, и тот бы догадался.

– Я, Архипастырь Церкви Нашей Единой и Единственной, – возвысил голос Анатолий, – с глубокой скорбью пред лицом Триединого и князей церкви говорю о постигшем нас тяжелом несчастии. Возлюбленный брат наш Илларион тяжко заболел. Его тело здорово, но дух его подточен, и он долее не может стоять во главе ордена. Церковь наша Единая и Единственная позаботится о брате нашем. Все ли согласны передать страждущего в руки целителей под неусыпным оком Предстоятеля ордена амброзианцев?

– Слепцы, – холодно бросил Илларион, и все отчего-то замолкли. – Дарованной мне силы довольно, чтоб повергнуть вас в прах, но я не стану делать этого. Ибо тот, кто поднимает руку на зло, сам становится злом. Грядет Кастигатор – он повергнет гордых и вознесет смиренных. Пусть судьба моя станет нитью путеводной в глазах истинно верующих. Страдания земные имеют предел, благодать вечна. Я последую за недостойными пастырями, скрестив руки на груди. Я сойду в узилище и останусь там, пока мне не будет явлено знамение, и тогда двери откроются, а цепи истают, и выйду я в мир, и будет этот день Днем Истины и Суда. Арде!.

– Есть ли кто-то, не согласный с моим словом? – Анатолий торопился. Может, Илларион и безумен, но в его безумии есть величие.

Несогласных не нашлось. Бывший Предстоятель вышел в окружении десятка двух клириков. Так бы выглядел Шарль Тагэре в окружении десятка пьеров тартю...

Анатолий вернулся к Святому Походу. Кто-то кивал головой, кто-то высказывал опасения, кто-то спорил, а Анастазии казалось, что она пропустила самое важное. Что-то в словах Иллариона...

Конклав разошелся задолго до рассвета. Анатолий и Фотий почти настояли на своем. Церковь поддержит Ифрану против Оргонды, но Мирию решили не трогать. Анастазия не сомневалась, что пастырей остановило видение черных кораблей в Жасминном проливе. Что ж, пусть воюют, надо полагать, удачи эта война Церкви и Архипастырю не принесет. Ее Иносенсия же возвращается в Мунт и готовится встретить Три Звезды. Похоже, это и есть предсказанная троица, и раньше времени они не объявятся. Если Александр вопреки всему жив, то Повелитель – наверняка он, а Брата и Деву еще предстоит найти... Кстати, Дева, скорее всего, давно перестала быть таковой, ведь со дня смерти Агриппины прошло двадцать шесть лет! А если Повелитель – седой колдун, Дева – Марта Мальвани, а Брат – Александр? Весьма вероятно. Конечно, Повелителем может быть и Пьер, тогда Девой, хоть и бывшей, становится его жена, а Братом – Базиль Гризье, умудрившийся вернуться из Гвары с головой на плечах. Нет, эта тройка кажется слишком жалкой, хотя в наше время пренебрегать нельзя ничем.

Архипастырь возвысил голос, творя молитву, знаменующую конец совета. Ее Иносенсия присоединила свой голос к другим:

– Да будет благословен и гнев Твой, изливающийся на грешных, и благодать Твоя, дарованная праведным...

Анатолий с Фотием полагают себя победителями. Смешно... Но что же все-таки она недопоняла? Почему ей кажется, что Илларион отнюдь не проиграл?

Щечка Анхеля была ледяной, словно он умер много ор назад и все это время пролежал на улице. Пьер смотрел на сына, ничего не понимая, потому что есть веши, которые рассудок сразу осознать не может. Луна ушла, за окнами вновь танцевала и смеялась метель, огонь в камине поднял рыжую голову, сначала робко огляделся, а потом с жадностью набросился на подброшенные ему дрова. Комната постепенно наливалась теплом, чья-то рука зажгла свечи, теплый розоватый свет ласкал глаза, но тепло и свет не могли помочь ни мертвому ребенку в колыбели, ни упавшему рядом с ним на колени невзрачному мужчине в стеганом алом халате.

Ветер настойчиво бился в наглухо закрытое окно, пламя, у которого грел руки маркиз Гаэтано, трещало ласково и уютно. Наконец, человек у колыбели поднял голову, мука в его глазах растопила бы и камень, но Рафаэль Кэрна был тверже мирийского базальта. Он только пожал плечами и вновь потянулся к огню. Взгляд Пьера Тартю упал на роскошный кинжал, валявшийся на ковре. Совладать с Кэрной могли разве что Александр Тагэре или Сезар Мальвани, но для арцийского короля это значения не имело. Впервые в жизни он не боялся и не думал.

Пьер бросился на мирийца с отчаянием загнанного животного, маркиз Гаэтано лениво перехватил руку с кинжалом и вывернул. Что-то хрустнуло, клинок выпал из неумелых пальцев, звякнув о решетку камина, а Рафаэль отшвырнул от себя короля, словно паршивого щенка. Тартю упал на ковер и там и остался, схватившись за покалеченную руку.

– Будь ты проклят, убийца! – выдохнул король.

– Вот как? – Рито Кэрна улыбнулся. Так мог бы улыбнуться Проклятый, которым клирики не одну сотню лет пугали прихожан. – Вряд ли твои слова, Пьер Тартю, что-то значат. Тем более для меня.

– Ты не мог, не должен был мстить ребенку!

– Ты ошибся, гаденыш. Кэрна мстят иначе. Я не помешал этим созданиям исполнить свой долг, только и всего. А почему я должен был им мешать? Сыну убийцы и узурпатора с дурной кровью следовало умереть, и он умер – на престоле Арции не может быть бастарда. Кошки Воля сторожат его кровь, они не позволят нарушить запрет.

– Кошки Воля, – медленно повторил Пьер Тартю, словно пробуя эти слова на вкус.

– Тот, кто связал Свет, Тьму и Холод, знал много, но вряд ли предполагал, что его создания выучатся любить, а значит, и ненавидеть. Кошки Воля полюбили Шарло Тагэре и его младшего сына. И возненавидели тебя. А тебя есть за что ненавидеть, не правда ли?

– Будь ты проклят!

– Я это уже слышал, – маркиз Гаэтано пошевелил тлеющие угли, и по ним поползли оранжевые змеи. – Но проклят не я, а ты. У тебя никогда не будет детей, Пьер Тартю, – в свете камина глаза Рафаэля блеснули золотом. – Кровь Филиппа и Алека разорвала последнюю цепь. Стражи больше не привязаны к дворцу и полнолунию, они найдут твое семя везде. За морем, в храме, в хижине, в крепости. Найдут и убьют на твоих глазах, и ты ничего не сможешь сделать. Разве что никогда не прикасаться к женщине.

– Почему они не убили меня? Я – потомок бастарда! Я, а не мой сын! Это несправедливо!

– К чему эти крики, Пьер Тартю? – мириец легко поднялся. – Прощай, оставляю тебя с твоими мертвецами. Хорони их сам.

– Кэрна! Байланте! Слышишь, ты! Это я сверг твоего Тагэре и перебил твоих дружков... Ты не можешь так уйти! Убей меня... Ты должен меня убить!

– Должен? – Рафаэль вновь улыбнулся странной, отрешенной улыбкой. – Байланте не давят крыс и никому ничего не должны! Я не столь милосерден, как тебе кажется, так что живи, крысенок! Живи и думай о кошках и о том, что ты сделал год назад.

Маркиз Гаэтано вышел легкой, танцующей походкой, которую виконт Эмразский запомнил по Большому королевскому турниру. Блеснули черные волосы, скрипнула дверь, в трубе по-волчьи взвыл ветер. Пытаясь поднять ее, король неловко оперся о правую руку, острая боль оказалась исполнена милосердия – Пьер Тартю потерял сознание.

Чтобы исцелить Вайарда, пришлось убить цветущие заросли. В Вархе не было цветов, и, чтоб спасти умирающего, Нэо едва не прикончил Аддари, Норгэреля и самого себя, но у них получилось! Они вернули пленника от самой Грани, и теперь он спал на плаще Аддари. Трое эльфов молчали, лльяма тоже притихла. Башня Хозяина менее отвратительной не стала, но спускаться с нее не было сил. Становилось все холоднее, и Рамиэрль поманил Волчонку, та подползла поближе, успешно заменив собой походный костер.

Разведчик смотрел на измученное лицо своего спасителя. Он уже понял, кого нашел, но рассудок, готовый смириться с множеством чудес, иногда упорно не желает признавать очевидное. Зачарованный Альсионэ пруд и впрямь показал будущее, вернее, некую вероятность, которая осуществилась, пусть и не совсем так, как пригрезилось сонной золотой воде. Если б не водяное зеркало, он бы узнал Ларэна сразу, но в Луциане он видел именно себя, это его и обмануло... Он еще допускал, что Залиэль могла немного пережить свою «гибель», но Ларэн... Столько лет, и никто не догадался. Никто! Как он жил эти годы, как уцелел в разбушевавшейся на вершине огненной круговерти... Рене трижды, четырежды прав, когда говорит, что смерть не самое страшное!

Эльф перевел взгляд на молчаливого Норгэреля. Сказать? Или тот уже догадался? Как много ответов на старые вопросы и как много новых загадок, а день все не кончается.

– Нэо, – Аддари говорил шепотом, – может быть, спустимся? Эта башня... Я больше не могу!

– А я еще больше не могу, – вздохнул разведчик, – но Ларэна придется нести...

Вот и все – слово произнесено и стало реальностью. Роман видел, как вздрогнул Норгэрель, он еще не понял, что может забыть о своей болезни. Круг замкнулся – они бежали от смерти, догнали ее и убили. Завтра придет радость и ощущение победы, но сегодня они слишком огорошены и слишком устали.

– Я... Я и впрямь не смогу идти, – то ли сработала магия имени, то ли просто пришло время, но Ларэн очнулся и даже пытался сесть, правда, неудачно, – иногда мне снилась свобода... но никогда она не была такой...

Почему они молчат? Все четверо, хотя Вечность слишком мала, чтобы успеть сказать друг другу все, что разрывает души?

– Эта башня, – первым заговорил Аддари, ему проще, ведь он почти чужой, – она больше не опасна?

– Не опасна, – кивнул Лунный. Нэо видел, как ему трудно говорить, и не только потому, что он слаб и болен, – зеркало разбито, Грэдитара мертв, а башня – только застывшая грязь, притворявшаяся величием... Она отвратительна, это так, но и все... Мое имя вы знаете... А одного из вас зовут Астени...

– Нет, – тихо произнес разведчик, – меня зовут Нэо Рамиэрль, хотя я больше люблю свое человеческое имя – Роман. Астен был моим отцом, его убили, а я даже не знаю, сколько лет назад. Мы покинули Тарру и заблудились...

– Нэо, – повторил Ларэн и замолчал.

– Норгэрель – твой сын, – торопливо сказал Нэо, – он родился после твоего исчезновения в Сером море.

– Значит, родился сын... Залиэль погибла, это мне показали. Грэдитара любил... развлекаться. Кому-то из вас я обязан жизнью дважды, но лучше б первого раза не было... Грэдитара пытался добраться до вас через меня, вернее, через мою кровь. Сначала у него получалось, потом он потерял след. Он не давал мне умереть... я был ему нужен...

– Зачем вспоминать о страшном? – почти выкрикнул Аддари. – Мы вместе, мы вернулись, мы победили! Это главное, а прошлое лучше забыть.

– Если б все было так, – лицо Лунного исказила гримаса боли. Роман бросился к нему, но Солнечный принц успел раньше. Он легко расставался со своей силой, легче, чем они с Норгэрелем. Аддари был рожден отдавать и делал это с радостью.

– "Если б это было так"? – переспросил Норгэрель. Он смотрел на отца, веря и не веря. Выражать свои чувства всегда непросто, если они идут от сердца и если ими затронуто все твое существо.

– Мы и впрямь вместе, – попытался улыбнуться Ларэн, – обитавший здесь безумец мертв, а созданный им кошмар уничтожен... Только, убив поджигателя, не погасишь пожар, так что мы далеко не победители. И неизвестно, когда и как мы вернемся...

– Но мы ведь в Тарре. В Вархе!

– Да, в Тарре и в Вархе, а ее хорошо обложили. Грэдитара пытался выползти и не раз, но ему не позволили. Откуда стражам знать, что врага в цитадели больше нет...

Ларэн был прав! Если не удастся докричаться до Эмзара и доказать, что они – это они, а не очередная уловка Хозяина, придется или вырываться силой, или ждать у моря погоды. Роман невольно посмотрел на Кольцо, которое сам же и замыкал. Ловушка была надежной.