"Семейная тайна" - читать интересную книгу автора (Каннинг Виктор)

Глава 3

Три ночи мисс Рейнберд спала спокойно. На четвертую ночь ей снова приснилась Гарриет. Утром, когда мисс Рейнберд кормила на пруду уток, она решила послать за мадам Бланш. Хотя в глубине души мисс Рейнберд по-прежнему скептически относилась к возможностям мадам Бланш, она решила отбросить предубеждения и пойти на эксперимент. При этом она дала себе слово, что не позволит себя провести и не станет источником легкой наживы для шарлатанства.

Мадам Бланш приехала вечером, в шесть часов; Сайтон провел ее в гостиную. Уже смеркалось, и окна были зашторены, на столе стоял графинчик с хересом и вазочка с печеньем. Мисс Рейнберд заметила, что мадам Бланш одета не так строго, как в первый раз. На ней было лиловое платье и туфли в тон, длинная нитка крупного искусственного жемчуга охватывала шею, спускаясь на обширную грудь. Мисс Рейнберд сообщила ей по телефону, что дурные сны вернулись, ни словом не обмолвившись о том, что это за сны. Мисс Рейнберд отнюдь не собиралась помогать этой женщине. Прежде всего она хотела убедиться в том, что мадам Бланш действительно обладает хотя бы частью тех способностей, которые ей приписывала миссис Куксон.

Предложив Бланш рюмочку хереса, от которой та не отказалась, миссис Рейнберд вполне откровенно сказала ей:

– Мне все время снится одно и то же. Сейчас я могу сказать вам только, что это связано с особой, ныне покойной, которая была мне очень близка. Если бы я рассказала вам о наших отношениях, это могло бы подсказать вам – простите, что я вам об этом говорю – догадки и предположения, которые увели бы вас в Сторону. Надеюсь, вы ничего не имеете против того, что я занимаю такую позицию?

Бланш, улыбаясь, потягивала херес. Из этой дамы вышла бы неплохая директриса школы для девочек. Таким тоном она разговаривала. Но это не обескуражило Бланш. Цыганки, ярмарочные прорицатели, ясновидящие нередко сталкиваются с недоверием. Такие, как мисс Рейнберд, вечно чинят препятствия, которые, впрочем, ничего не стоит преодолеть. Бланш сказала:

– Я только хотела бы знать, мисс Рейнберд, действительно ли вы в душе надеетесь, что я могу вам как-то помочь. Я не спрашиваю вас, верите ли вы в меня. Я спрашиваю только, будете ли вы беспристрастно судить о моей работе по результатам. Откровенно говоря, может получиться так, что я не смогу помочь вам установить контакт.

– Контакт?

– С этой особой.

– Понимаю.

– И все-таки стоит попробовать, не так ли?

– Сейчас?

– Ведь вы для этого меня и пригласили, мисс Рейнберд.

– Да, конечно.

На мгновение мисс Рейнберд растерялась. Она подумала, что, возможно была несправедлива к этой женщине, которая встретила ее неприкрытый скептицизм – почти враждебность – с мягким добродушием и пониманием.

– Единственно, о чем я вас прошу, – сказала Бланш, – с самого начала отнестись ко всему происходящему спокойно. Общение с миром духов требует напряжения. Если у меня вырвется стон или на моем лице отразится…, ну, страдание, что ли – пусть это вас не тревожит, и в любом случае, не трогайте меня. Я думаю, миссис Куксон рассказывала вам, как это происходит.

– Да.

– Тогда приступим?

Увидев выражение лица мисс Рейнберд, Бланш засмеялась:

– Ну вот, вы опять сомневаетесь. Но я говорю серьезно. Просто помимо прочих, обычных способностей, я обладаю даром ясновидения. С таким же успехом вы можете назвать чудом способность видеть или слышать. Все это часть жизни. Медиумический дар – это часть жизни – земной жизни и великой загробной жизни. Все это единый мир. Просто я вижу и слышу немного больше, чем другие… Итак, единственное, о чем я вас прошу: сесть в кресле совершенно свободно, забыть обо мне и думать о той особе. Думайте о ней только хорошее, думайте с сердечной теплотой. Кстати, должна вас предупредить: когда я прихожу в себя после сеанса, бывает, не помню, что происходило или говорилось. И если вы не захотите мне об этом рассказывать – не надо. Конечно, то, о чем вы можете рассказать без смущения, я бы предпочла знать, потому что это полезно для последующих сеансов. Договорились? Ну как, мы готовы?

Мисс Рейнберд, подумав, улыбнулась, потом неуверенно рассмеялась. Когда она смеется, пришло в голову Бланш, в ней проглядывает миловидная девушка, которой она была когда-то. В глубине души Бланш считала, что мисс Рейнберд не такая уж зануда. При всем ее богатстве и положении, жизнь не очень-то ее баловала удовольствиями и развлечениями. Ей бы в свое время выйти замуж, спать с мужем и растить кучу ребятишек. Только самоотверженные, преданные своему призванию женщины, вроде самой Бланш, могли сознательно отказаться от этого.

– Ну вот и хорошо, – сказала Бланш. – Теперь расслабьтесь и доверьтесь своим чувствам.

Мисс Рейнберд откинулась в кресле и закрыла глаза, стараясь сосредоточиться на мыслях о Гарриет. Но обнаружила, что помимо своей воли думает о Шолто. Все случилось из-за него, из-за его ревностной заботы о чести и добром имени семьи. Гарриет была воском в его руках. Мисс Рейнберд почувствовала прилив гнева, вспомнив, что узнала обо всем только через два года, когда Гарриет рассказала ей. Не открывая глаз, она услышала голос мадам Бланш.

– Вами владеет гнев. Освободитесь от него. Он сбивает и сдерживает меня.

Открыв глаза, мисс Рейнберд увидела, что мадам Бланш сидит выпрямившись, с недовольным, даже строгим выражением лица, сжимая в кулаке длинную нитку жемчуга: голова слегка откинута назад, глаза закрыты.

– Извините, – сказала мисс Рейнберд. Мадам Бланш улыбнулась:

– Гнев – это высокая черная ограда без входа. Любовь – это вход. От нас к ним и от них к нам.

Пред мысленным взором мисс Рейнберд неожиданно возникли узорная чугунная калитка в Рид-Корте, ведущая на обширную лужайку, за которой начинался живописный пруд, где мисс Рейнберд сегодня утором гуляла. Она увидела Гарриет, спускающуюся к пруду в голубом поплиновом платье, подол его волочился по залитой солнцем траве, в руке Гарриет держала соломенную шляпу на ленте, ее белокурые локоны раздувал легкий летний ветерок. Гарриет в девятнадцать лет. Это воспоминание было приятно мисс Рейнберд. Она увидела, что мадам Бланш улыбается, словно разделяя с ней приятное воспоминание.

Мадам Бланш дышала глубоко, словно втягивая в себя аромат какого-то невидимого сада. Потом она медленно выпустила из рук нитку жемчуга, поднесла пальцы к вискам, потом стала поглаживать лоб и глубоко вздохнула. Она отняла руки ото лба и ухватилась за подлокотники кресла. Мисс Рейнберд, следившая за ее руками, заметила, с какой силой они сжаты, – даже костяшки пальцев побелели. Дыхание мадам Бланш участилось, тело напряглось, будто в ней происходила какая-то внутренняя борьба. Мисс Рейнберд испугалась. Не за мадам Бланш, а за себя – как она оказалась в таком положении, как она могла хоть на мгновение поверить, что ей нужен этот нелепый эксперимент. Гарриет умерла. Осталась только память о ней. И Шолто умер, и воспоминания о нем не из приятных. Но мисс Рейнберд жива, и никто не может заставить ее участвовать в этом фарсе… Даже Гарриет, приходящая к ней во сне.

Неожиданно мадам Бланш громко произнесла:

– Кто-то появился. Но вдалеке и не хочет приближаться. Нет, это не один человек… – Мадам Бланш замолчала и испустила долгий, странный, почти звериный стон. – Нет, их двое, – отрывисто выкрикнула она. – Они далеко…, у самого горизонта, но я их вижу. Старик и пожилая женщина. – Мадам Бланш помолчала. – Генри? И ты здесь? – вдруг оживилась она. – Да, это ты. Я вижу тебя. – Она радостно засмеялась. – Я так рада тебе. Но в чем дело? Почему они так далеко?

Мисс Рейнберд, как зачарованная, наблюдала перемену, происшедшую в поведении и тоне мадам Бланш, когда та заговорила с Генри. Руки ее теперь были расслаблены, тело свободно лежало в глубоком кресле. Дебелая, вульгарно красивая женщина.

Мадам Бланш сдавленно рассмеялась и сказала хрипловатым голосом:

– Ну что же ты, Генри? Может быть, сегодня ты не настроен говорить, милый? Скажи, чем они недовольны. Почему не приближаются?

Некоторое время мадам Бланш молчала, потом судорожно вздрогнув всем телом, снова заговорила, но теперь ее голос резко изменился. Это был мужской голос, не очень низкий, но твердый, бесстрастный, неторопливый, с легким акцентом. У мисс Рейнберд мурашки побежали по спине.

Голос произнес:

– Прощение и еще раз прощение. Это главное. Если вырубают лес, остается просека, но вырастают другие деревья, и лес смыкается снова.

Мадам Бланш улыбнулась:

– Генри, здесь со мной женщина, которой нужна помощь. Ты не можешь оставить лирику до другого раза? Почему они так далеко?

– Она знает, почему. Они не приблизятся – хотя сейчас между ними мир и прощение, – пока не убедятся в том, что они действительно ей нужны. Пусть она не обижается, но в ней сидит себялюбие, и оно их отталкивает.

Мадам Бланш резко повернулась к мисс Рейнберд:

– Это правда?

Уязвленная мисс Рейнберд сказала с вызовом:

– Все люди эгоистичны. Это вечное оправдание, которое Шолто… – Она осеклась. Помимо собственной воли, она попала под влияние мадам Бланш, но никакой информации давать не собиралась. Во всяком случае – пока.

Мадам Бланш сказала с улыбкой:

– Мы должны быть терпеливыми, Генри, дорогой. Мисс Рейнберд – сомневающаяся. Это ее право. Ровным голосом Генри провещал:

– Некоторые люди верят слепо. У других вера растет подобно тому, как цветок стремится поскорее расцвести. Благородная дама, которая сидит рядом с тобой, должна смягчить свой скептицизм любовью. И сомнения уйдут, а вера расцветет.

Мадам Бланш сказала с некоторым нетерпением:

– Тебе там часто приходится общаться с поэтами. Генри. Но ведь ты инженер, не так ли? Говори, пожалуйста, проще.

Из недр существа мадам Бланш послышался мужской смех и затем голос Генри:

– Ты, как всегда, шутишь, Бланш. Спроси эту даму, знает ли она, кто они такие.

Мадам Бланш повернулась к мисс Рейнберд:

– Вы их знаете?

Мисс Рейнберд, начинавшая понемногу осваиваться, ответила:

– Я догадываюсь, кто это может быть. Но точно не знаю.

Мадам Бланш сказала:

– Ты слышал ответ. Генри?

– Я ожидал этого – провещал Генри. – Но скажи ей, что любовь к справедливости сильнее человеческого эгоизма. Она это знает. Поэтому она к тебе и обратилась. Скажи ей, что оба они теперь хотят, чтобы совершилась справедливость, но не могут ей помочь, пока она не будет к этому готова. Скажи ей, что у человека есть только одна настоящая семья – человечество.

Мадам Бланш повернулась к мисс Рейнберд:

– Вы понимаете, что имеет в виду Генри?

– Да, конечно. Мне хорошо знакомы банальности, которые…

Из глубины существа мадам Бланш раздался смех Генри, и быстрый переход от женского тембра к мужскому неприятно поразил мисс Рейнберд. Ей вдруг захотелось, чтобы это представление поскорее закончилось.

Мадам Бланш разочарованно произнесла:

– Почему они отвернулись. Генри? Они уходят?

– Их отвергли, Бланш, – важно провещал Генри. – У нас есть способность прикасаться к прежней жизни. Но мы не можем изменить человеческое сердце. Я был инженером, мог по трубам провести воду за тысячу миль и сделать пустыню цветущим садом. Но ни я, и никто другой не может вселить веру в живущих там, внизу, как зажигают спичку или включают газовую горелку.

Мадам Бланш усмехнулась:

– Ты отстал от времени. Генри. У нас теперь электричество.

– Привычные представления умирают с трудом, – сказал Генри. – И давние предрассудки тоже.

Мисс Рейнберд заметила, что по телу мадам Бланш пробежал легкий озноб, словно от дуновения холодного ветра.

– Мужчина ушел, Генри, – сказала мадам Бланш, – а почему женщина задержалась?

– Любовь не отпускает ее, Бланш. Двойная любовь. Любовь, которую она дала, и любовь, которую она убила.

– Вы понимаете, о чем он говорит? – спросила мадам Бланш.

– Кажется, понимаю, – тихо ответила мисс Рейнберд. Неожиданно, опустив голову, она продолжала сдавленным голосом:

– Попросите его сказать ей…, сказать ей… Ах, нет! Нет!

Она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться, ей хотелось довериться мадам Бланш, и в то же время она злилась на себя и ругала себя за глупость.

Генри произнес тихо:

– От слез зацветет пустыня в сердце. Я ухожу, Бланш… До свидания…

– До свидания. Генри, – эхом отозвалась мадам Бланш.

К мисс Рейнберд медленно возвращалось душевное равновесие. Подняв голову, она увидела, что мадам Бланш сидит с закрытыми глазами, откинувшись в кресле. Мадам Бланш медленно взялась рукой за свое жемчужное ожерелье и сидела, не открывая глаз, так долго, что мисс Рейнберд, которая уже успокоилась, подумала, что Бланш уснула.

– Как вы себя чувствуете, мадам Бланш? – спросила мисс Рейнберд.

Бланш медленно открыла глаза и улыбнулась. Глубоко вздохнув, она сказала:

– Боже мой! Что со мной было? Я чувствую себя так, будто меня всю избили. О господи… Вы не возражаете? – она глазами указала на стол, где стоял на серебряном подносе графинчик с хересом.

– Да-да, пожалуйста, – мисс Рейнберд встала и наполнила рюмки себе и мадам Бланш. Они сидели, потягивая херес.

– Вы помните, что было? – спросила мисс Рейнберд. Бланш отрицательно помотала головой:

– Нет, не помню. Но полагаю, приходил Генри. Он всегда оставляет меня в таком состоянии, если что-то его по-настоящему трогает. – Она засмеялась. – Честно говоря, иногда я проверяю, нет ли на мне синяков. Он очень искренний, прямой человек, хотя иногда говорит цветисто.

– Вы совсем не помните, что он говорил?

– Нет, мисс Рейнберд, на этот раз – нет. Иногда, и даже довольно часто, – помню. Но бывает, что Генри отключает меня. Он очень тактичный человек. Он хоть немного вам помог?

Мисс Рейнберд допила свою рюмочку и взглянула на Бланш. Да, все это произвело на нее впечатление, но она не легковерна. Она вполне готова допустить, что на свете есть явления, о которых она ничего не знает. Есть многое на свете, друг Горацио… Но прежде, чем принять что-то новое, она должна убедиться, что это не обман. А здесь у нее есть сомнения. Возможно, мадам Бланш действительно находилась в состоянии транса и в самом деле ничего не помнит. Но ум и память в таком состоянии продолжают функционировать, как это бывает во сне, хотя и на ином уровне. И нельзя отрицать возможность телепатии. Многие исследования подтверждают это. Некоторые люди обладают поразительным умением чувствовать чужие мысли и настроения. И кое-кто из имеющих такой дар не прочь воспользоваться им в неблаговидных целях.

– Вы, мадам Бланш, видимо, знаете некоторые обстоятельства моей жизни от миссис Куксон, – сказала мисс Рейнберд.

– Конечно, – Бланш улыбнулась. – Миссис Куксон невозможно остановить, когда она что-то рассказывает. Она сообщила мне, кто вы такая, что у вас был старший брат и младшая сестра и оба они умерли. Она сказала, что вы очень любили сестру и…, ну…, не очень любили брата. Вот и все, мисс Рейнберд.

Мисс Рейнберд задумалась. Ида Куксон завзятая сплетница. Но сплетничать тут особенно не о чем. Шолто считался человеком почтенным. История с Гарриет была сохранена в строгой тайне. Ида Куксон не может ничего знать. И, конечно, никто, кроме самой мисс Рейнберд, не может знать, что Гарриет является ей во сне. Те двое, что стояли вдали у края небесного горизонта – они не приблизятся, не вступят с ней в общение, пока она не решит окончательно, что ее долг – как бы ни было обременительно и неудобно – посвятить себя выполнению желания плаксы Гарриет. Если бы Гарриет много лет назад попыталась отстоять свои права, не нужна была бы вся эта глупая затея, и эта пышнотелая мадам Бланш не сидела бы сейчас напротив с ободряющей улыбкой. Она ничего не помнит? Какая чушь! Она только что дала…, да, именно так – великолепное представление на основе имеющихся у нее скудных сведений и надо признать – неплохого знания человеческой психологии. А этот ее Генри – просто пустобрех.

Мисс Рейнберд встала, давая понять, что визит окончен:

– Спасибо, что пришли, мадам Бланш. Как вы уже поняли, я всегда говорю то, что думаю. Должна откровенно признаться: в настоящий момент я не разобралась в своих чувствах.

Бланш встала: и мисс Рейнберд двинулась к двери:

– Мне надо все взвесить. Поймите меня правильно, это не потому, что я не доверяю вам или сомневаюсь в ваших способностях. Я должна все обдумать и решить, стоит ли продолжать. Это никак не связано с вами. Я сообщу вам о своем решении, и если окажется, что это наша последняя встреча, мадам Бланш, я, конечно, позабочусь о том, чтобы вы были должным образом вознаграждены.

Она трижды нажала кнопку звонка, давая знать Сайтону, что гостья уходит.

– Конечно, мисс Рейнберд, – любезно сказала Бланш, – и если это последний раз, то я не возьму денег. Знаете…, это будет просто эксперимент, бесплатный и ни к чему не обязывающий. Я понимаю, что вы сейчас чувствуете. Все это вывело вас из душевного равновесия, это непривычно для вас, и вы сомневаетесь во мне и в себе. Если от вас не будет известий, я все пойму и нисколько не обижусь. Главное для меня – найти время, чтобы помочь тем, кто действительно нуждается во мне.

Мисс Рейнберд открыла дверь, появился Сайтон. Бланш прошла вслед за Сайгоном через вестибюль мимо длинной, ведущей на второй этаж лестницы с дубовой балюстрадой. У подножия лестницы мадам Бланш неожиданно остановилась. Как будто какая-то невидимая рука с силой уперлась ей в грудь, преграждая путь. Некоторое время мадам Бланш стояла неподвижно, потом медленно повернулась и, посмотрев на мисс Рейнберд, сказала:

– Здесь что-то случилось. – Она взглянула вверх на поворот лестницы. – Здесь произошло что-то ужасное. Я это чувствую.

Судорожно передернув плечами, она пошла дальше вслед за Сайгоном. Мисс Рейнберд вернулась в гостиную.

Пройдя прямо к столу, налила себе еще одну рюмочку хереса. Она была очень взволнована. Обычно она никогда не пила столько в одиночестве. Возлияния Шолто усилили ее природную склонность к умеренности.

Какая удивительная женщина эта мадам Бланш! Как могла она что-то почувствовать? Только сама мисс Рейнберд и доктор Гарви знали, что Шолто, пьяный, упал с этой лестницы. Каким-то чудом он не получил ни одного перелома – только легкие ушибы, но испуг был слишком велик для его сердца, и он умер. Доктор Гарви, их семейный врач на протяжении сорока лет, засвидетельствовал смерть от обычного сердечного приступа, чтобы сохранить доброе имя семьи и предотвратить сплетни. Даже после смерти брат продолжает расстраивать ее, стоит ей о нем подумать. А теперь эта дурочка Гарриет помогает ему и подстрекает его. Как они смеют утверждать, будто в ней говорит эгоизм и из-за этого они не могут приблизиться? Она не эгоистка. Просто она хочет, чтобы ее оставили в покое, дали ей пожить немногие оставшиеся годы спокойно, ведь такая возможность появилась у нее слишком поздно. Ей не нужен еще один хозяин в Рид-Корте…, и все эти разговоры, которые пойдут по деревне, шушуканье, понимающие кивки и взгляды, устремленные на нее, на них обоих. И самое пугающее: неизвестно, что это окажется за человек – сын такой мамаши, как Гарриет. И такого отца – безалаберного, никчемного малого, который погиб на войне в египетской пустыне, командуя танком. Нет, пусть уж лучше все они остаются у края небесного горизонта. Они умерли, а она жива и хочет остаться хозяйкой в собственном доме…

Джордж проснулся среди ночи и сразу понял, что Бланш здесь. Он лежал, не шевелясь, и улыбался. Ах, какая женщина!

Когда он спит, хоть из пушки пали – он не услышит. И Альберт тоже хорош. Друг человека, называется, не дремлющий страж. Джордж знал, она не спит. Но она ни за что не стала бы его будить, пока он сам не проснется. Джордж догадывался, что произошло. Вернувшись поздно к себе домой в Солсбери, она почувствовала, что ей нужно, чтобы рядом кто-то был. Чтобы рядом был он, Джордж. Импульсивная Бланш решила отвлечься после общения с миром духов. Генри не может заменить человека из плоти и крови. Возможно, Генри знает разгадку жизни, слышит музыку небесных сфер, но ему далеко до Джорджа. Он, Джордж, принадлежит земному, теплому, сумбурному, непредсказуемому миру. Если тот, потусторонний мир не является более или менее точной копией этого – с некоторыми усовершенствованиями, – лично ему, Джорджу, такой мир не нужен. Просыпаться вот так – и привычно находить возле себя теплую, разнеженную Цереру, дарительницу неизъяснимых наслаждений – это стоило тысячи лет сидения на плывущем облаке и слушания гимнов и бряцания арф.

Он протянул руку и дотронулся до Бланш. Она в ответ сжала его руку и вздохнула, потом выпустила его пальцы, и рука Джорджа отправилась в странствие по знакомым великолепным холмам и долинам – его владениям. Нет, все-таки надо купить кровать пошире. Они с Бланш созданы для больших пространств, где можно развернуться. Крупные люди, титанические любовники. Эх, хорошо! Для полного счастья не хватает только десяти тысяч годового дохода, освобожденных от налогов. Он стал медленно поднимать подол ее ночной рубашки, Бланш снова вздохнула, подставила ему губы, и Джордж притянул ее к себе.

Когда сова, облетавшая неухоженный сад в поисках мышей-полевок, бесшумным белым призраком спланировала к зашторенному окну, она услышала скрип пружинного матраца. Через некоторое время, возвращаясь после облета соседнего поля, сова проплыла мимо – за окном была тишина.

– Ну как, довольна? – блаженно произнес Джордж.

– Ты должен запатентовать это, милый, – лениво ответила Бланш. – Сразу разбогатеешь. Иногда это сплошная музыка, иногда сплошные краски – как сегодня. Огромный веер пламени, пурпурный с перламутровым отливом.

– Что, у мисс Рейнберд все прошло не слишком удачно?

– Почему ты так решил?

– Потому что ты здесь. Пришла к Джорджу за утешением. Всегда к вашим услугам. Только для вас, мадам. Старина Генри в этом деле не годится.

– Оставь Генри, не вмешивай его сюда.

– С удовольствием. Третий лишний. Ну, так что там с мисс Рейнберд?

– Она на второй фазе. Все идет как по нотам. Старушка позвонит мне послезавтра, когда успокоится и снова увидит дурной сон. Почему ты не сказал мне, как погиб брат?

– Этот старый выпивоха?

– Да.

– Я тебе говорил. – Джордж пошевелился и удобно положил ногу поперек ее обширных бедер.

– Ничего подобного. Ты сказал мне, что он умер от сердечного приступа.

– Так оно и было.

– Возможно, но сердце у него сдало, когда он упал с лестницы в вестибюле. Я почувствовала это, когда проходили мимо лестницы, словно услышала пронзительный крик. Разве ты не знал об этом?

– Конечно, знал – и говорил тебе. Одна словоохотливая старушенция рассказала мне. Но это только слухи. Я наверняка говорил тебе.

– Ладно, дело прошлое, но ты не говорил. Ты должен рассказывать мне все, Джордж. Любые мелочи. А ты не сказал.

– Ну, может, и не сказал. Значит, вылетело из головы.

– Домашний врач, наверное, все это замял. Старик, видно, спьяну кувырнулся. Какой скандал! Это одно из навязчивых воспоминаний, которые ее угнетают, хотя она и не признается в этом. Семейство Рейнбердов. Фамильная честь превыше всего. В этом все дело.

Джордж почувствовал, как по ее телу вдруг пробежала дрожь.

– Что такое, дорогая?

– Генри опять был в своем репертуаре. Почему он так поступает? Ведь знает же, что я этого не люблю. Не люблю, когда я потом ничего не помню. Джордж хмыкнул.

– Ну, может быть, после Генри тебе и нечего вспомнить. Но обо мне-то ты этого не скажешь.

Рука Джорджа скользнула вверх, лаская ее левую грудь. Бланш долго лежала не шевелясь, пока он ласкал ее, потом, когда он придвинулся к ней, спросила:

– Ты что – опять?

Джордж ткнулся носом ей в щеку:

– Почему бы и нет, дорогая? На этот раз будет перламутровое пламя с пурпурным отливом, и пусть Генри лопнет от зависти.

Буш был человеком честолюбивым, но далеко не оптимистом. Он не надеялся на случайное везение в расследовании дела Коммерсанта. Он знал, что подобрать ключ к разгадке сможет, только тщательно проанализировав и сопоставив все имеющиеся факты. Не будучи оптимистом, он легко впадал в уныние. И сейчас он чувствовал, ничего у него не клеится. Изучив карту и расчеты времени, он понял, что его выводы не имеют под собой твердых оснований. В сущности, если бы такие выводы ему представил подчиненный, он поднял бы его на смех.

Он сидел за столом и смотрел в окно на людей, прогуливающихся по парку в обеденный перерыв, и на птиц, плавающих в озере. Обедать Буш не собирался. Из-за плохого настроения у него напрочь пропал аппетит, и без того обычно весьма умеренный.

На столе перед Бушем лежала карта Англии с вычерченным на ней прямоугольником. Его левый верхний угол находился к западу от Кардиффа в Уэльсе, а правый упирался в Вулидж к востоку от Лондона. Перпендикуляры, опущенные из этих точек, проходили: на западе – через Тивертон, на востоке – через Кроуборо и обрамляли вместе с нижней горизонталью, проходящей южнее острова Уайт, практически весь юг Англии! Буш смотрел на прямоугольник, недовольно морщась. Где-то на этом пространстве – хотя мало в это верится – расположен дом, где содержались два похищенных члена парламента. Сельский дом, стоящий, скорее всего, на склоне холма, построенный, видимо, из известняка (что предположительно сужает границы поиска до таких районов, как Мендип-Хилс, Котсоулд-Хилс и некоторые другие, хотя известняк нередко используется и за пределами районов его залегания). Где-то в таком районе находится дом, снабжаемый мягкой водой, но вовсе не обязательно мягкость воды природная. Это может быть дом в районе с жесткой водой, оборудованный установкой для смягчения воды. Где-то в таком районе есть дом, в подвал которого залетело или было принесено на подошве перышко. Учитывая неординарность натуры Коммерсанта, это могло быть и перо обычной домашней птицы, и перо какой-нибудь редкой птицы. Или – нельзя этого не учитывать – перо из подушки или метелки для стряхивания пыли. Прямоугольник, который очертил Буш, представлялся ему огромным стогом сена, где он искал иголку. А через час предстояло выступать на совещании на высшем уровне в Скотленд-Ярде, где ведомство Грандисона никогда не жаловали, хотя поддержкой и обеспечивали. Буш должен был осветить положение дел и запросить информацию от местных полицейских участков о каждом доме, который может соответствовать приведенному описанию. У него упало сердце при мысли о насмешливых взглядах, улыбочках, глазах, возведенных к потолку, когда он все это выложит. Кто-нибудь пошутит о пожилых дамах с попугаями, пенсионерах с канарейками, о герцогах, в чьих владениях есть озера с водоплавающей птицей и замки среди охотничьих угодий, где полно дичи, а еще – о голубятнях на задворках. Вид у него будет дурацкий, никуда не денешься. Мысль об этом разозлила Буша. Он не дурак, но выглядеть будет круглым дураком. И перед ним будет глухая стена. Ему захотелось снять трубку и позвонить Грандисону, который был в Париже на конференции Интерпола, и сказать ему, что выступление в Скотленд-Ярде надо отменить. Но он знал, что ответит Грандисон, который поймет истинную причину его просьбы: «Раз это все, чем вы располагаете, значит, это им и выложите – и пусть работают. Не бойтесь выглядеть дураком. Дурак тот кто ничего не делает». А потом, чувствуя, как Буш расстроен, спокойным голосом подсластит пилюлю: «Рим не сразу строился». В окно Буш увидел, как по улице прошли две девушки в мини-юбках, с ногами амазонок, открытыми мартовскому холоду, а следом длинноволосый юноша в джинсах и в кожаной куртке с бахромой. Буша охватила безотчетная злость. Наглое, никчемное племя, бесстыдное и нелепое. И в памяти всплыла жуткая маска Коммерсанта. Скотленд-Ярд с ног собьется из-за нее. Такие маски продаются повсюду – и этот чертов Коммерсант, конечно, об этом знал – в десятках лондонских магазинов и по всей Англии. Буш встал, прошел к шкафчику в дальнем конце комнаты и налил себе выпить. Он отмерил свою обычную порцию, но потом почти машинально удвоил ее.