"Русь и Орда Книга 2" - читать интересную книгу автора (Каратеев Михаил Дмитриевич)

Глава 38

Недели две прошли тихо, хотя под этой внешней оболочкой спокойствия вызревали и крепли страсти, готовые каждую минуту перерасти в события.

Тулюбек– ханум, находившаяся в постоянном общении с Карач-мурзой, все прочнее опутывала его сетями своих тонко рассчитанных чар и по мере того, как он поддавался им,-открывала ему те карты своей игры, которые можно было открыть. Наконец ему стало совершенно ясно, что она думает о захвате ханского престола в Сарае-Берке и нуждается для этого в его помощи.

Исходя из этого открытия, он, как человек умный и умеющий мыслить последовательно, прежде всего заключил, что Тулюбек-ханум, решительно отвергающая все домогательства Айбека, не согласится выйти замуж и за него самого,– несмотря на явно оказываемое ему предпочтение и ее очевидную благосклонность, пусть даже вполне искреннюю: она хотела царствовать и повелевать сама, а при наличии мужа это становилось невозможным.

Желая проверить – так ли это, он при первом же удобном случае довольно открыто дал ей почувствовать, что рад был назвать ее своей женой. Она предпочла не понять этого намека и тотчас перевела разговор на другое, из чего стало ясно, что он в своих предположениях не ошибся.

Понял он также и то, почему она в этом деле решила опереться на его помощь, а не на помощь хана Айбека: захватив Сарай, Айбек, конечно, сел бы на ханский престол сам тогда как Карач-мурза, как сын русского князя и чингисид только по материнской линии, в силу свято соблюдавшегося в Орде обычая, на это не имел права.

Вначале затея Тулюбек-ханум показалась ему простым ребячеством, неосуществимым капризом легкомысленной и избалованной женщины. Но с каждым новым разговором, неизменно обнаруживая в ее рассуждениях много ума и здравого смысла, а одновременно все сильнее подпадая под власть ее обаяния,– он начал изменять свое первоначальное мнение и расценивать ее планы как нечто разумно обоснованное и практически осуществимое.

«Почему бы и нет? – думал он.– Разве это будет первый случай? Ведь и другие женщины правили государствами. И если быть справедливым,– она имеет на золотоордынский престол больше прав, чем все те ничтожные и недостойные уважения ханы, которые теперь будут пытаться выгнать Джанибека из Сарая и сесть на его место. И уж наверное Тулюбек-ханум сумеет править не хуже любого из них,– она, по крайней мере, умна. А если так, почему не помочь ей? Надо только хорошо подумать, как лучше всего взяться за дело, чтобы не провалить его».

Он принимался тщательно перебирать в уме всех заволжских улусных ханов, взвешивая их силы и возможности, учитывая общую обстановку в Орде и все те обстоятельства, которые могли способствовать успеху Тулюбек-ханум. И в свете этих размышлений в нем все тверже укреплялась уверенность в том, что ее намеренья вполне осуществимы и что он сумеет претворить их в жизнь. Грандиозность этой задачи постепенно увлекла его, как азартного игрока увлекает особенно крупная и рискованная игра. Когда все это в нем созрело, он заявил Тулюбек-ханум, что согласен оказать ей необходимую помощь, и они принялись действовать.

Прежде всего, нужно было освободиться от присутствия хана Айбека и сделать это, по возможности, без кровопролития.

Айбек был зол и мрачен, с каждым днем все более накаляясь. Он уже несколько раз говорил с хатунью, торопя ее с отъездом, но неизменно получал ответ, что она еще чувствует себя очень слабой и что если он спешит,– ему лучше продолжать путь, не ожидая ее. Все это казалось ему крайне подозрительным, но до того дня, когда она обещала сказать – согласна ли стать его женой, оставалось уже немного, и он рассудил, что благоразумнее всего подождать, не обнаруживая бушевавшего в нем гнева.

Ревность его тоже постепенно возрастала, но для открытого ее проявления пока не было серьезного повода: при встречах Карач-мурза всегда бывал с ним отменно вежлив и мелких грубостей, срывавшихся иной раз с языка у хана, казалось, не замечал. Шатер Тулюбек-ханум он посещал не чаще, чем сам Айбек, и никогда там долго не оставался.

Таким образом, дурное настроение Айбек-хана пока выражалось лишь в том, что он, разъезжая по стойбищу, с утра до вечера придирался к своим людям и жестоко расправлялся с каждым за самую ничтожную провинность.

Это обстоятельство не укрылось от Тулюбек-ханум и было ею использовано: она тоже начала появляться в лагере, ласково беседуя с людьми, проявляя о них заботу и делая мелкие подарки женам и детям воинов. Несколько раз она, в присутствии других, просила Айбек-хана о прощении провинившихся или о смягчении наложенных на них наказаний. Однажды устроила у себя в юрте достархан, на который, в числе прочих, пригласила всех тысячников Айбека и для каждого из них нашла несколько милостивых слов и обещаний.

Три дня спустя Карач-мурза устроил у себя уже настоящее празднество, на которое тоже позвал всех старших начальников Айбек-хана и угостил их на славу. Скрепя сердце таким же празднеством вынужден был ответить и Айбек-хан, что дало Тулюбек-ханум возможность еще раз беседовать с некоторыми из его приближенных. Затем начали устраивать пирушки тысячники и сотники, по очереди собираясь друг у друга, в больших количествах истребляя кумыс и делясь новостями н воспоминаниями. При этом, когда развязывались языки, все восторженно говорили о Тулюбек-ханум, хвалили Карач-мурзу, а об хане Айбеке, будто но молчаливому сговору, старались вовсе не вспоминать. Вскоре начались затяжные дожди, земля пропиталась влагой, и под тем предлогом, что юрта Тулюбек-ханум была поставлена наспех, на слишком открытом и оплывающем месте, – Карач-мурза отдал распоряжение перенести ее на заранее подготовленную, выложенную камнем и усыпанную песком площадку, в стойбище своего тумена. Свой шатер он приказал перенести туда же, предложив сделать это и Айбек-хану.

*Достархан – угощение сладостями, нечто вроде современной «чашки чаю».

Взбешенный Айбек тотчас отправился к Тулюбек-ханум надеясь, что она не согласится на то, что он считал самоуправством Карач-мурзы. Но хатунь кротко ответила, что здесь она сильно страдает от сырости и сама просила Карач-мурзу отвести ей лучшее место. Таким образом, Айбеку пришлось выбирать из двух зол: остаться на старой стоянке, оказавшись за версту от поставленных рядом шатров Тулюбек-ханум и Карач-мурзы, или оторваться от своего тумена и поселиться в лагере соперника. Он почти без колебаний избрал последнее и велел переносить свой шатер.

Между тем в Карачель начали прибывать люди, завербованные Рагимом. Он повстречал их немало еще по пути в Сарай. В ту мрачную для Орды пору всеобщей разрухи и нескончаемых ханских усобиц степи кишели бродячим людом, выбитым из колеи нормальной жизни: воинами, в силу различных причин оторвавшимися от своих туменов, людьми, уходящими от мести и от преследований, разоренными крестьянами и т. д. Всем им Рагим предлагал службу у Карач-мурзы, сытую жизнь, защиту, а в случае войны – богатую добычу. О Карач-мурзе шла в Орде молва как о хорошем и справедливом князе, улус его жил спокойной жизнью, а потому от такого предложения мало кто отказывался. Конные и пешие люди потянулись к Карачелю, своим примером и рассказами соблазняя по пути других и увлекая их с собой. Кинбай принимал этих пришельцев, каждому из них задавал несколько вопросов, затем приказывал снабдить их всем недостающим, и они поступали в распоряжение опытных десятников и сотников, выделенных из первого тумена. Как только позволяла погода, новичков выводили в степь, на воинские упражнения, в которых, впрочем, не было особой надобности: почти все они имели хорошую боевую подготовку, не говоря уж о том, что каждый татарин был прирожденным воином и с детства умел ездить на коне и владеть оружием.

Все, что нужно было теперь,– это приучить их к совместным действиям и к беспрекословному повиновению новым начальникам. И тут очень скоро поняли свою ошибку те, кто, полагаясь на рассказы о доброте Карач-мурзы, думали, что в этом отношении с них не станут многого требовать. К ним действительно относились справедливо и заботливо, но за малейшее нарушение дисциплины наказывали беспощадно. А одного воина, осмелившегося поднять руку на десятника, Карач-мурза приказал удавить на глазах у всех. После этого случая все подтянулись, и прибывающий в Карачель человеческий сброд начал быстро превращаться в крепкие воинские части.

Вскоре из них уже составились три первые тысячи, а людей с каждым днем являлось все больше. Но независимо от этого Кинбай собрал и вооружил для второго тумена еще пять тысяч воинов в своем улусе. Теперь силы Карач-мурзы почти вдвое превышали силы Айбека.

Наконец закончился и установленный обычаем срок траура Тулюбек-ханум. Айбек-хан с возрастающим нетерпением ожидал этого дня, но все же, чтобы не уронить своего достоинства, выдержал до вечера и, только когда стемнело, отправился в синюю юрту. В карман надетого, по этому случаю, роскошного кафтана, сшитого из драгоценной индийской парчи, он предварительно сунул очень дорогой перстень, который рассчитывал лично надеть сегодня на пальчик прекрасной ханши.

Когда он вошел, хатунь в смиренной позе сидела на диване. На лице ее застыло выражение полной отрешенности от всего земного, бездонные глаза тихо излучали печаль и кротость. Однако не очень тонко разбиравшегося в таких вещах Айбека ее вид явно обрадовал: он решил, что все это лишь внешние признаки той покорности, с которой она приготовилась отдать в его руки свою судьбу.

– Салам алейкум, прекраснейшая ханум! – довольно развязно сказал он, отвешивая положенный поклон.– Пусть Аллах сохранит тебя такою на тысячу лет, а мне позволит всегда любоваться красотой твоей!

– Алейкум салам, пресветлый хан,– тихим и ровным голосом ответила Тулюбек-ханум.– Если ты пришел, чтобы разделить скорбь с неутешной вдовой, прошу тебя, садись…

– Зачем делить скорбь? – возразил Айбек, подсаживаясь на подушку.– Ведь срок твоей печали уже окончился, ханум.

– Моя печаль бесконечна, благородный хан,– с тяжелым вздохом промолвила Тулюбек-ханум.

*«Салам алейкум» – мусульманское приветствие и «алейкум салам» – ответ на него. Пожелание друг другу мира.

– Я понимаю тебя, ханум. Но Азиз-ходжа находится теперь в садах блаженства, а ты осталась на земле…

– Я осталась на земле,– еле слышно повторила хатунь, опуская голову на грудь.

– И ты помнишь, какой сегодня день?

– Помню, хан…

– Тогда ты знаешь, зачем я пришел.

– Знаю, хан…

– Я ждал этого дня, ханум, считая часы и минуты. И теперь хочу скорее услышать то, что ты мне скажешь.

– Моя скорбь сегодня не окончилась, а удвоилась, достойнеший из ханов! – Ибо к печали по возлюбленному мужу,– да соединит нас снова всемогущий Аллах в жизни вечной,– сегодня прибавляется печаль от того, что я должна огорчить тебя: я не могу быть твоей женой.

– Я не верю этому, ханум! Ты хочешь напугать меня, чтобы потом сильнее обрадовать!

– Я не стала бы так жестоко шутить над твоим сердцем, хан.

– Ты не то говоришь, ханум,– растерянно пробормотал Айбек,– Ты, наверное, еще недостаточно подумала…

– Я много думала, хан. И вот повторяю: я никогда не буду твоей женой.

– Тогда я вес понимаю! – вскричал Айбек, побагровев до самой шеи и вскакивая с места.– Это Карач-оглан, да покарает его Аллах в той жизни, как я покараю в этой!

– При чем тут Карач-оглан? – с великолепно разыгранным удивлением вскинула на него глаза Тулюбек-ханум.– И что плохого сделал тебе Карач-оглан?

– Это он обошел тебя! И ты теперь хочешь стать его женой!

– Тулюбек-ханум рассмеялась коротким, почти беззвучным смехом. Потом оказала:

– Не смеши меня, хан, мое сердце умерло для веселья, Карач-оглан и слова не говорил мне об этом, так же как и я ему. И чтобы тебя успокоить, поклянусь памятью моего незабвенного мужа: я никогда не буду его женой, так же как и твоей!

– Что же это значит, ханум?

– Это значит, что я не буду больше ничьей женой. Я решила навсегда сохранить верность своему любимому мужу, которого призвал к себе Аллах… Я до конца дней моих буду оплакивать его память.

– Не говори так, ханум! – горячо воскликнул Айбек, внезапно обретая несвойственное ему красноречие.– За твои слезы Азизу-ходже, который наслаждается счастьем на небе и наверное хочет, чтобы и ты наслаждалась им на земле? Зачем твои слезы Аллаху, который добр и потому желает, чтобы все люди были радостны, а не печальны! Кому же тогда нужно, чтобы ты погубила свою красоту и свою молодую жизнь?

– Это нужно мне самой, добрейший хан. Я все эти дни испытывала себя и теперь убедилась в том, что мое горе неутешно и что только слезами и молитвами можно облегчить его…

– Подумай еще, ханум!

– Чем больше я думаю, хан, тем тверже укрепляюсь в своем решении.

Тогда лучше не думай, ханум! Забудь все, что ты сейчас говорила, и скажи, что будешь моей женой!

– То, что я тебе сказала, благородный хан, уже услышал Аллах. Неужели ты осмелишься оспаривать меня у Аллаха?

Хан Айбек сокрушенно умолк и минуты две надрывно дышал, переминаясь на месте и судорожно сжимая в кармане приготовленный перстень. Потом промолвил:

– Если так, ничего не сделаешь, ханум… Аллах сильнее меня. Но где ты будешь жить? И почему ты хочешь остаться в этом чужом улусе, вместо того чтобы поехать в мой, в улус брата твоего мужа?

– Я очень слаба, благородный хан, и не выдержу теперь такого трудного переезда. Разве ты хочешь, чтобы я умерла в дороге? Я останусь здесь, пока силы мои немного не окрепнут, а потом поеду туда, где тепло… В Сыгнаке у меня есть небольшой дворец. А после, может быть, переселюсь в Мекку…

– Хорошо, ханум, да исполнится воля Аллаха! Завтра я Уеду. Прощай, ханум!

– Да будет твой путь счастливым и да будет счастливой вся твоя жизнь, почтенный хан! Утром я выйду проводить тебя.

Когда Айбек ушел, хатунь вытянулась на диване, закинув на голову руки, и долго лежала неподвижно, временами улыбаясь каким-то своим мыслям. Потом, услышав сбоку шаги рабыни, вошедшей, чтобы подбросить углей в жаровню, не оборачиваясь, сказала:

– Лейла! Пройди незаметно в шатер Карач-оглана и скажи ему, что я сейчас же должна говорить с ним. Введешь ого через боковой вход: нужно, чтобы никто не увидел, как он войдет сюда.

Когда вошел Карач-мурза, Тулюбек встретила его счастливой улыбкой. Она казалась радостной и слегка взволнованной. Упуская многие подробности, она передала своему гостю сущность того объяснения, которое у нее произошло с Айбек-ханом, и добавила, что последний утром уезжает.

– Ну, что же, ханум, это хорошо,– выслушав ее, сказал Карач-мурза.– Теперь он больше не будет нам мешать, и мы сможем спокойно готовиться к своему походу. Воистину велика твоя мудрость, если ты сумела сделать так, что все окончилось мирно.

– Еще не окончилось, оглан… Он казался очень рассерженным, и мало ли что может выдумать ночью его глупая голова. К тому же он сейчас, наверное, выпьет с горя целый бурдюк кумыса, а пьяный он совсем теряет рассудок. Я боюсь его, оглан…

– Ничего не будет, ханум, спи спокойно! Я прикажу всем своим воинам быть наготове, и если он утром вздумает что-нибудь сделать…

– Утром не страшно, оглан! Он знает, что у нас людей гораздо больше

– Чего же ты тогда боишься, ханум?

– Я боюсь, что ночью он проберется сюда…– понизив голос, промолвила хатунь, устремляя на Карач-мурзу взгляд, полный смятенья и неги.

– Что ты, ханум! Ведь у входа стоят вооруженные стражи.

– А разве тебя видели эти стражи, когда ты вошел?

– Если хочешь, я прикажу своим воинам окружить твою юрту, ханум.

– Это будет смешно! Что станут говорить о нас люди!

– Что же тогда надобно сделать, чтобы ты была спокойна, хатунь? – спросил Карач-мурза, уже начиная догадываться, что именно надо для этого сделать, и садясь на диван, рядом с Тулюбек.

– Останься сегодня здесь, царевич, и постереги меня сам,– тихо вымолвила хатунь.– С тобою мне никто не будет страшен! – добавила она, обвивая его шею руками и бурно прижимаясь к нему.

Наутро Айбек-хана ожидал еще одни тяжелый удар: когда он приказал своему тумену складывать шатры и готовиться поход, к нему приблизились четверо из его тысячников и склонили головы.

– Чего вам еще? – грубо спросил Айбек, похлопывая по сапогу плеткой.

– Да ниспошлет тебе Аллах удачу во всем и да усыплет твои путь цветами радости, всемилостивейший хан,– сказал старший из них,– но наши воины не хотят идти с тобой.

– Бисмаллах! – закричал Айбек-хан, когда сказанное дошло наконец до его сознания.– Может быть, меня обманывают мои уши? Или вы, дети шайтана пришли ко мне пьяными?

– Он говорят не хотят идти?! Говорят, что останутся на службе у великой хатуни, хан. Все десятники и сотники тоже хотят остаться, и мы тоже хотим остаться, пресветлый хан!

– Да не допустит справедливый Аллах, чтобы хоть один на вас дожил до вечера! Вы отказываетесь повиноваться своему хану? Это измена!

– Тут нет никакой измены,– невозмутимо сказал один из молчавших до сих пор тысячников.– Ты был нашим темником, и все мы служили великому хану Азизу-ходже. Теперь Азиз-ходжа убит, да упокоит его Аллах в садах блаженства,– но великая хатунь, его благородная супруга, жива и находится здесь. Мы хотим продолжать службу ей и тебе не обязаны повиноваться, если ты ее оставляешь.

– Я не оставляю ее, бельмес! Это она нас оставляет!

– Ни я, ни вы больше не нужны великой хатуни: она отсюда поедет в Сыгнак и там будет оплакивать своего мужа!

– Мы будем сопровождать ее в Сыгнак, хан.

– Она не хочет, чтобы вы ее сопровождали!

– Если сама хатунь скажет, что не надо, тогда другое дело.

– Я не скажу вам этого, мои добрые воины,– раздался спиной Айбека ласковый голос Тулюбек-ханум, которая, услышав крики, вышла из своей юрты и молча наблюдала за происходившим.

– Путь в Сыгнак далек и опасен, мне нужна будет надежная охрана. А потому каждый, кто хочет служить, может остаться и рассчитывать на мою милость.

– Но это же мои люди, хатунь! – вскричал пораженный и возмущенный Айбек-хан.

– Эти воины говорят, что ты был только их темником благородный хан,– холодно ответила Тулюбек-ханум, – аслужили они моему незабвенному супругу. И я думаю, что служить теперь мне – не только их право, но и долг. Однако, если тут действительно есть твои люди, которые пожелают идти с тобой, я никого из них не стану удерживать.

– Посиневший от ярости Айбек-хан несколько секунд тупо глядел на хатунь, потом швырнул плетку на землю и, круто повернувшись исчез в своем шатре.

Слова великой хатуни мгновенно разнеслись по всему стойбищу, которое разом всколыхнулось и загудело, как потревоженный медведем улей. Теперь каждый волен был сам решать свою судьбу и выбирать между Тулюбск-ханум и Ай-беком, не опасаясь гнева последнего. Еще две тысячи пожелали остаться в полном составе, от других отходили отдельные воины, десятки и целые сотни, присоединяясь к остающимся. Час спустя, когда все эти передвижения закончились и всадники, не захотевшие покинуть Айбека, отъехали в сторону,– все увидели, что их осталось не больше двух тысяч.

Когда хану доложили об этом и сказали, что его люди уже сидят на лошадях и ожидают приказа о выступлении,– он злобно выругался, вышел из шатра и вскочил на поданного ему коня.

– Пошел вперед!! – не глядя ни на кого, заорал он своим всадникам. Потом, ощерившись, как волк, обернулся к синей юрте, возле которой спокойно стояли рядом Тулюбек-ханум и Карач-мурза, и, потрясая плетью, крикнул:

– А тебе, хатунь, и тебе, мурза, я этого не забуду! И когда Аллах столкнет нас на узкой дороге, не ждите от меня пощады!

В ответ на это Карач-мурза презрительно усмехнулся, а Тулюбек-ханум насмешливо помахала удалявшемуся Айбеку рукой.