"О, счастливица!" - читать интересную книгу автора (Хайасен Карл)

Девятнадцать

Деменсио потратил весь день, раскрашивая остальных черепах Джолейн. Без надежных библейских архивов было сложно найти тридцать три разных портрета, чтобы скопировать их на черепашьи панцири. Ради экономии времени Деменсио выбрал характерное для всех святых выражение лица, лишь слегка варьируя детали от черепахи к черепахе.

Когда рептилии уже сохли, Триш ворвалась в дом с криком:

– Четыреста двадцать долларов!

Брови Деменсио затанцевали – чума, а не посещение!

– Они просто влюблены в этого малого, – сказала жена.

– В Синклера? Моя теория? Скорее в апостолов.

– Милый, во все сразу. Он, плачущая Мария, черепахи… Каждый находит свое.

Так оно и было – Деменсио никогда не видел настолько очарованной группы паломников.

– Только подумай, – сказала Триш, – сколько мы сможем собрать вчистую – за рождественскую-то неделю. Когда, говоришь, Джолейн возвращается?

– Когда угодно. – Деменсио начал закручивать бутылочки с краской.

– Она же сможет одолжить нам черепах на праздники!

Надо сказать, у Триш была гигантская вера в человечество.

– Одолжить или сдать в аренду? – спросил Деменсио. – А если и так, с ним-то что делать?

– С Синклером?

– Долго он в этих покрывалах не протянет. Завтра того и гляди начнет демонстрировать член старым леди.

– Пойди и поговори с ним, – сказала Триш.

Деменсио напомнил, что почти не понимает того, что вещает Синклер.

– У него язык будто с катушек слетел.

– Ну, зато мистер Доминик Амадор, похоже, никаких трудностей в общении не испытывает. – Триш стояла у окна во двор, раздвинув занавески, чтобы видеть святилище.

Деменсио подскочил:

– Сукин сын!

Он заторопился наружу и прогнал Доминика из своих владений. Отступая, человек со стигматами впопыхах отбросил костыли, Деменсио схватил их и разбил на куски о бетонную опору линии электропередач. Деменсио хотел, чтобы эта вспышка ярости послужила предупреждением. Он пристально посмотрел на отдаленную живую изгородь из фикусов, за которой исчез Доминик Амадор, надеясь, что надоедливый мошенник все видел.

И предостерег Синклера:

– Этот парень – нехороший.

Синклер восседал в позе Будды среди апостольских черепах. Белая простыня на нем измялась, запачкалась и была испещрена крошечными грязными тропками.

Деменсио спросил:

– Чего хотел этот засранец? Просил тебя работать с ним?

Лицо Синклера было загадочным и отсутствующим – точное отражение его умственного состояния.

– Он показывал тебе свои руки? – не отступался Деменсио.

– Да. И ноги, – сказал Синклер.

– Ха! Так вот тебе диагноз – он это сделал сам! Кровавые раны и все такое. Этот Доминик – лживый сукин сын. – Деменсио полагал, что может говорить свободно – ведь туристы уехали. – Будет тебя снова доставать – скажи мне, – велел он.

– Нет, все в порядке, – ответил Синклер, что было чистой правдой. Он никогда не ощущал такого духовного умиротворения. Наблюдать за облаками – все равно что плыть: в прохладе, невесомо, освободившись от земного бремени. Не считая перерывов на лимонад, Синклер за весь день едва ли шевелил хоть мускулом. А в это время черепахи исследовали его – вверх по руке, вниз по ноге, взад и вперед по груди. Марш миниатюрных коготков щекотал и успокаивал Синклера. Одна из черепашек – не Симон ли? – взобралась по крутому откосу Синклерова черепа и устроилась на его широком гладком лбу, где довольно грелась часами. Это ощущение ввергло Синклера в почти дзэнский транс – он развалился среди крохотных созданий, как Гулливер, только без веревок. Сокрушительное чувство вины за то, что отправил Тома Кроума на смерть, испарилось, точно сизый туман. Буйный отдел новостей «Реджистера» и работа, к которой Синклер когда-то так серьезно относился, отступили в смутные воспоминания, которые являлись ему бессвязными какофоническими вспышками. Время от времени все когда-либо сочиненные заголовки прокручивались в его сознании один за другим, как демонический тикер Доу-Джонса, вынуждая Синклера выпевать аллитеративные йодли. Он догадывался, что эти извержения означают – он навсегда покончил с ежедневной журналистикой; сие откровение немалым образом содействовало его безмятежности.

Деменсио бросил костыль, чтобы получше установить зрительный контакт с мечтательным черепахолюбом.

– Тебе принести что-нибудь? Газировки? Полбутерброда?

– Не-а, – сказал Синклер.

– Хочешь остаться на ужин? Триш готовит свой ангельский бисквит на десерт.

– Конечно, – сказал Синклер. Он слишком хотел спать, чтобы добраться до дома Родди и Джоан.

– Переночуй у нас, если хочешь. В свободной комнате есть кушетка, – предложил Деменсио. – И полно чистых простыней, можешь надеть, если собираешься торчать здесь и завтра.

Синклер вообще не думал ни о каком будущем, но сейчас и вообразить не мог расставание со святыми черепахами.

– К тому же у меня для тебя сюрприз, – продолжил Деменсио.

– А…

– Но только обещай, что не упадешь в обморок и вообще ничего такого, ладно?

Деменсио вбежал в дом и вернулся, таща аквариум, который поставил Синклеру к ногам. Затаив дыхание, Синклер с благоговением уставился на свежераскрашенных черепашек; он потянулся, осторожно пробуя пальцем воздух, словно ребенок, пытающийся прикоснуться к голограмме.

– Ну вот. Наслаждайся! – объявил Деменсио.

Он наклонил аквариум, и тридцать три только что причисленных к лику святых черепахи толпой полезли к остальным в канавке. Синклер радостно сгреб несколько и воздел их в воздух. Запрокинул подбородок и вполголоса замурлыкал «Баннии бжжаа боввоо бабуу» – подсознательную интерпретацию классического «БАНДИТ БЕЖАЛ ОТ БОЕВОЙ БАБУЛИ».

Деменсио бочком отошел от поющего любителя черепах и вернулся в дом. Триш была на кухне, месила тесто для пирога.

– Ты спросил о футболках? Он разрешит?

– Этот парень настолько безумен, что разрешит нам вырезать у него почки, если мы захотим.

– Так мне привести в порядок гостевую комнату?

– Ага. Где ключи от машины? – Деменсио ощупал карманы. – Мне надо наведаться за латуком.

От газетного бизнеса освободился и Том Кроум, хотя и совсем не так, как его редактор, без мистического исцеления рептилиями. И если Синклер трансцендентально избавлялся от заголовков, Кроум сам стал одним из них. Он втянул себя в мудреный каскад событий, где был главным участником, а не простым хроникером.

Он стал газетным материалом. С боковой линии – сразу в большую игру!

То, что он присоединился к Джолейн, означало, что Кроум не сможет написать о ее миссии – если для него до сих пор имели значение принципы журналистики, а так оно и было. Честный репортер всегда попытается добросовестно добиться объективности или, по крайней мере, – профессиональной беспристрастности. Теперь, с учетом ограбления и избиения чернокожей женщины в Грейндже, штат Флорида, это было невозможно. Случилось чересчур много такого, на что Кроум оказал влияние, а впереди ждало еще больше. Избавившись от писательских обязанностей, он стал свободным и оживленным. Особенно приятный кайф для того, кого объявили мертвым на первой полосе.

И все же Кроум до сих пор ловил себя на желании достать блокнот на пружинке, который больше с собой не носил. Порой он ощущал его жесткие, прямоугольные очертания в заднем кармане – как фантомную конечность.

Как сейчас, например. Выслеживая плохих парней.

Обычно Кроум держал блокнот раскрытым на коленях. Второпях наспех набрасывал почерком, который Мэри Андрес однажды назвала «каракулями серийного убийцы»:

Эти наблюдения автоматически складывались в голове Тома Кроума, когда он сидел с Джолейн в потрепанном старом «Бостонском китобое», который она взяла напрокат. Оба одеревенели и устали от долгой ночи на борту тесного ялика. Они сократили разрыв с гопниками – только чтобы увидеть, как угнанный катер шикарно пропашет мелководный травянистый берег. То был их первый галс из нескольких: грабители часами метались от одного навигационного препятствия к другому. Том и Джолейн, пораженные некомпетентностью своей добычи, следовали на благоразумном расстоянии.

Сейчас их ялик был привязан к столбику из ПВХ в устье узкого мелководного залива. Временная швартовка давала частично закрытый вид на оживленные пристани Групер-Крик, где гопники наконец справились с причаливанием без особых последствий.

Кроум во второй раз проворчал:

– Надо мне было взять бинокль.

Джолейн Фортунс возразила, что ей никакой бинокль не нужен.

– Это мальчик. Я уверена.

– Какой мальчик?

– Фингал. Из «Хвать и пошел».

– Слушай… да ты, пожалуй, права. – Кроум приложил козырьком ладони к глазам, чтобы защититься от яркого света.

– Мерзкий маленький засранец. Так вот почему он соврал про билет. Он с ними в доле.

И несмотря на все это, подумал Кроум, она держится молодцом.

– И угадай-ка, что еще, – добавила она. – Девушка в шортах и футболке – похожа на милашку из «Ухарей».

Кроум разулыбался:

– Та, на которую они запали позапрошлым вечером. Да!

Он смотрел, как они грузятся на ворованный катер: первым Бодеан Геззер, потом бритоголовый Фингал, за ним тип с хвостом, тянет за собой блондинку.

Джолейн задумчиво произнесла:

– Их четверо, а нас двое.

– Нет, это просто фантастика! – Кроум чмокнул ее в лоб. – Это лучшее, что могло случиться.

– Ты с ума сошел?

– Я об этой девице. Ее появление все меняет.

– О девице?

– Да. Какие бы грандиозные планы наши красавцы ни строили, с этого момента все у них летит к чертям!

Джолейн никогда не видела его таким возбужденным.

– В одном маленьком катере, – объяснил он, – у нас три охваченных страстью дебила и одна красивая женщина. Милая, на горизонте невероятная буря дерьма.

– Я, пожалуй, оскорблюсь на то, что ты только что сказал. От лица всех женщин.

– Ну и зря. – Он отвязал «Китобоя» от деревьев. – Я говорю о мужчинах. Такова уж наша натура. Взгляни на этих озабоченных придурков и попробуй доказать мне, что они знают, как справиться с такой девчонкой.

Джолейн поняла, что он прав: угнанный катер стал миной замедленного действия. Теперь они заведутся от любого спора – о сигаретах, последней банке холодного пива… или об украденном лотерейном билете.

Кроум заметил:

– Нам было нужно, чтобы эти парни отвлеклись. Я бы сказал, наши молитвы услышаны.

– Тогда, боже, благослови «Ухарей». – Джолейн резко дернула подбородком в сторону пирсов. – Том, они возвращаются сюда.

– Так точно.

– Может, нам пригнуться?

– Нет. Просто не дергайся, пока они не проедут. Повернись ко мне, а?

– Секундочку. Опять поцелуй?

– Очень долгий и романтичный. Чтобы они точно не увидели наших лиц.

– Есть, капитан!

Судья Артур Баттенкилл-младший был умным человеком. Он понимал, что останки Чемпа Пауэлла рано или поздно опознают. Среднепропеченный ком тканей уже был на пути в ФБР для анализа ДНК – во всяком случае, так судье стало известно.

Мертвого помощника в сгоревшем доме любовника собственной жены объяснить будет нелегко, особенно если любовник вернется и заявит о поджоге. Что, скорее всего, этот поганец Том Кроум и сделает.

Артур Баттенкилл понимал, что его юридическая карьера вскоре завершится скандалом, если только он не возьмет быка за рога. Поэтому, будучи не менее практичным, чем сообразительным, он начал строить планы оставить судейское место и покинуть страну.

Начало будет дорогостоящим. Удобства ради судья решил, что страховая компания супермаркетов «Сэйв Кинг» оплатит его новую жизнь на Багамах – или где бы они с Кэти ни выбрали поселиться. Это означало звонок адвокату Эмиля Лагорта.

Эмиль Лагорт был истцом по гражданскому иску, рассматриваемому в суде Артура Баттенкилла. На самом деле Эмиль Лагорт был истцом по множеству исков от Апалачи-колы до Ки-Уэст – обычный мошенник, знаменитый мастер «поскользнулся-и-упал». Ему было уже семьдесят четыре года, из чего следовало, что однажды он действительно поскользнется и упадет.

Почему бы и не сейчас? – задумался Артур Баттенкилл. Почему не в проходе супермаркета «Сэйв Кинг»?

Эмиль Лагорт предъявлял магазину иск на пять миллионов долларов, но с радостью соглашался на мировую и за пятьдесят штук и оплату судебных издержек. Он делал это постоянно. Поэтому его поверенный необычайно удивился, когда у него дома раздался телефонный звонок от судьи Артура Баттенкилла-младшего.

Как правило, Эмиль Лагорт сторонился судей – если дело не закрывали, он тихо отказывался от иска. Судебный процесс – неудобство, он отнимал время, и его Эмиль Лагорт просто не мог себе позволить – с таким-то количеством забот. Он неплохо устроился с беспроблемными оплатами исков. Большинство страховых компаний оказывались легкими жертвами, когда дело касалось хилых стариков, в исковом заявлении страхователю объявлявших, что упали. Большинство страховых компаний желали избавить присяжных от вида чахлого Эмиля Лагорта в шейном корсете и на инвалидном кресле. Так что ему платили, просто чтобы он убрался с глаз долой.

Слушание по иску, назначенное в суде Артура Баттенкилла, было вполне типичным. В жалобе утверждалось, что однажды утром, совершая покупки в «Сэйв Кинг», Эмиль Лагорт поскользнулся и упал, что причинило непоправимый ущерб его шее, позвоночнику и конечностям; более того, несчастный случай произошел вследствие грубой халатности магазина, поскольку самый большой тюбик геморроидальной мази, продававшейся со скидкой, упал на пол в отделе товаров здравоохранения и гигиены, где его впоследствии переехала одна, а может, и несколько продуктовых тележек со стальным каркасом, таким образом, скользкое содержимое поврежденного тюбика было неосторожным и опасным образом размазано по полу; к тому же персоналом «Сэйв Кинг» не было предпринято никаких своевременных усилий по удалению вышеуказанной мази или предупреждению покупателей о грозящей им опасности, каковая небрежность и явилась непосредственной причиной тяжелого и непоправимого ущерба для Эмиля Лагорта.

Поверенный Эмиля Лагорта считал, что судья Артур Баттенкилл-младший, как и все остальные, ознакомленные с делом, знает, что Эмиль намеренно сбросил тюбик с липкой массой с полки, раздавил его обеими ногами, а потом сам очень осторожно улегся на пол отдела товаров здравоохранения и гигиены. И, конечно же, поверенный не ожидал, что судья позвонит ему домой воскресным утром и скажет:

– Ленни, в интересах твоего клиента – не отступать до последнего.

– Но, ваша честь, мы готовились уладить все миром.

– Это было бы опрометчиво.

– Но предложение – сотня ровно.

– Вы можете добиться большего, Ленни. Поверь мне.

Поверенный постарался не нервничать.

– Но я не готов к процессу!

– Устрой маленькое шоу, – подначивал Баттенкилл. – Этот сопливый костлявый малый, которого ты всегда используешь как свидетеля-эксперта, ну, с противной накладкой. Или это лживое ничтожество, так называемый невролог из Лодердейла. Разумеется, ты справишься.

– Да, пожалуй. – До поверенного начало доходить. Судья сказал:

– Позволь мне спросить. Как думаешь, мистера Лагорта удовлетворят, скажем, 250 000 долларов?

– Ваша честь, мистер Лагорт просто восторжествует, мать его. – А заодно и я, подумал поверенный. Я и мои тридцать пять процентов.

– Отлично, Ленни, тогда вот что я тебе скажу. Давай-ка попробуем сохранить налогоплательщикам их бабки. Завтра первым делом все мы встречаемся в суде, после которого, что-то мне подсказывает, защитники склонятся к мировой.

– На двести пятьдесят.

– Нет, на полмиллиона. Ты меня понимаешь? – спросил Артур Баттенкилл.

На другом конце линии повисла неловкая пауза. Потом поверенный вымолвил:

– Может, нам лучше обсудить это лично…

– Телефоны чистые, Ленни.

– Ну, как скажете…

– Пятьсот – прекрасная цифра, – продолжил судья. – Потому что страховая компания «Сэйв Кинг» сможет с ней смириться. Заводить процесс слишком рискованно, особенно если среди присяжных будет пара чокнутых старикашек – автоматически придется расстаться с семизначной суммой.

– Аминь, – отозвался поверенный.

– Еще вопрос: можно будет убедить мистера Лагорта, что на этот раз судебные издержки необычайно высоки?

– За те деньги, что ему светят, ваша честь, мистера Лагорта можно будет убедить в том, что коровы срут леденцами.

– Прекрасно, – сказал Артур Баттенкилл. – Тогда ты знаешь, что делать с остальными двумя с половиной сотнями.

– Да?

– Условное депонирование, Ленни. У тебя есть счет условного депонирования?

– Конечно.

– Туда деньги отправятся в первую очередь. Потом – перевод за границу. Я дам тебе номер счета, когда его получу.

– О…

– Что еще?

– Просто… я никогда не делал этого раньше, – сказал поверенный.

– Ленни, я что, похож на работягу, который жрет на скамейке обед из пакетика? Ты что, считаешь меня тупой деревенщиной?

– Нет, ваша честь.

– Надеюсь, – сказал Артур Баттенкилл. – Кстати, на следующей неделе будет объявлено о моей близкой отставке, по неуточненным причинам, связанным со здоровьем. Скажите мистеру Лагорту, чтобы не переживал.

Поверенный старался, чтобы голос его звучал действительно обеспокоенно.

– Мне очень жаль это слышать. Я не знал, что вы больны.

Судья едко рассмеялся:

– Ленни, а ты не слишком быстро соображаешь!

– Наверное, ваша честь.

Мэри Андреа Финли Кроум ни на секунду не пришло в голову, что газеты могут ошибаться и что ее муж до сих пор жив. Она покинула Миссулу на волне сочувствия Лоретты (или все-таки Лори?) и прочих новых знакомых из состава «Зверинца», а также с личным заверением режиссера, что роль Лоры Уингфилд будет ждать ее возвращения.

Которого, разумеется, не последует. Мэри Андреа полагала, что роль известной вдовы откроет перед ней новые двери – с точки зрения карьеры.

Долгий перелет во Флориду дал Мэри Андреа время подготовиться к предстоящей буре внимания. Зная, что интервьюеры будут ее расспрашивать, она пыталась воссоздать ситуацию, когда в последний раз видела Тома. Невероятно, но у нее не получалось. Возможно, в бруклинской квартире, возможно, на кухне после завтрака. Так обычно и происходило, когда он пробовал завести так называемый серьезный разговор об их браке. И возможно, она встала из-за стола и побрела в ванную выщипывать брови – ее обычная реакция на тему развода.

Все, что Мэри Андреа смогла вспомнить точно, – как однажды утром, четыре года назад, мужа в квартире не оказалось. Пф-ф.

Накануне она очень поздно вернулась домой с репетиции и уснула на диване. Она думала, что проснется, как просыпалась много дней подряд, от того, что Том хрустит своим сухим завтраком. Он был неравнодушен к «Грейп-Натс», имевшим консистенцию взорванного гранита.

Отчетливее всего Мэри Андреа запомнилась тишина в квартире тем утром. И конечно, короткая записка, которую (поскольку она была приклеена скотчем к коробке с хлопьями) воспринять всерьез было невозможно:

Только потом Мэри Андреа узнала, что Том выудил строчку из песни Уоррена Зевона [36] – возмутительная подробность, которая лишь укрепила ее решение остаться замужем.

Что же до последнего раза, когда она действительно видела мужа, – что он сказал ей, его настроение, во что он был одет, – ничего этого Мэри Андреа вспомнить не могла.

Зато она помнила, что делала в тот день, когда позвонил адвокат, этот говнюк Тёрнквист. Она читала «Дэйли Вэрайети» и повторяла свои упражнения по вокалу – октавы и все такое. Она помнила, как Тёрнквист сказал, что Том хочет дать ей еще один шанс сесть и обговорить детали, пока он не подал на развод. Она помнила, как выдавила смешок и ответила юристу, что он пал жертвой тщательно продуманного розыгрыша, который ее муж устраивает каждый годна их годовщину. И помнила, как повесила трубку, разрыдалась и сожрала три батончика «Дав».

По сравнению с прочими расставаниями, достойными освещения в прессе, это казалось слишком банальным, и Мэри Андреа не видела никакой выгоды начать публичное вдовство, заставив журналистов зевать. Поэтому, глядя из иллюминатора на выскобленные обрывы Скалистых гор, она выдумывала подходящую сцену расставания, которой смогла бы поделиться с журналистами. Это случилось, скажем, полгода назад. Том неожиданно приехал к ней, скажем, в Лэнсинг, где она добилась небольшой роли в гастрольной постановке «Бульвара Сансет». Он опоздал, вошел незаметно, сел на галерке и удивил ее розовыми розами за кулисами после спектакля. Он сказал, что скучал по ней и пересмотрел свои мысли о разводе. Они даже планировали встретиться за ужином, скажем, в следующем месяце, когда расписание позволит ей вернуться на восток с постановкой «Ягнят».

Звучит неплохо, подумала Мэри Андреа. И кто возразит, что этого не было? Или не могло бы быть, если бы Том не умер?

Когда стюард принес ей освежающую диетическую колу, Мэри Андреа подумала: заплакать не проблема. Когда появятся камеры, у меня будут галлоны слез. Черт, да я могу расплакаться прямо сейчас.

Потому что это действительно ужасно грустно – бессмысленная смерть молодого, умеренно одаренного и, по существу, добросердечного человека.

И что с того, что она не проводила бессонных ночей в тоске по нему? Вообще-то она не знала его настолько хорошо, чтобы скучать. Это тоже было несколько печально. Выдумывать близкие отношения и заботу, которые могли существовать на самом деле, – род близости, который способны породить только годы разлуки.

Мэри Андреа Финли Кроум покопалась в сумочке и наконец нашла четки, обнаруженные в католическом благотворительном магазине в Миссуле. Она стиснет их в левой руке, выходя из самолета в Орландо, и полузадушенным голосом скажет, что это подарок Тома.

Которым они могли бы стать, если бы беднягу не убили.