"Мадонна с лилиями" - читать интересную книгу автора (Картленд Барбара)ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯСирилла застыла на месте, глядя на дверь, как будто ждала, что маркиз вернется. Затем с глубоким вздохом закрыла лицо руками и заплакала. В таком положении и застала ее Ханна, зайдя в студию. — Я хотела спросить… — начала было служанка и осеклась. Подойдя к Сирилле, она с тревогой спросила: — Что случилось, мисс Сирилла? Что вас так расстроило? — Ах, Ханна, Ханна! Я до сих пор не могу понять, как это случилось… Как будто ища опоры, девушка подошла к служанке и прижалась к ее груди. Она плакала так отчаянно, что Ханна снова с беспокойством спросила: — Так что же все-таки случилось? Чем вы так расстроены? Вы даже на похоронах так не плакали… — Я плачу не о папе… Значит, в ваших слезах виноват его светлость? — грозно спросила Ханна, прижимая Сириллу к груди, как делала когда-то очень давно, в детстве. На лице служанки выражение заботы о своей любимице сменилось гневом против негодяя, осмелившегося ее огорчить. Точно так же она смотрела вслед маркизу, когда он вчера покидал дом Винтаков. — Что же сказал вам его светлость? Расскажите-ка мне сейчас же! — потребовала Ханна. — Он сказал, что… любит меня… — Да как он смел! — И я ему поверила… потому что тоже его люблю… Сирилла произнесла эти слова еле слышно, однако служанка догадалась, о чем она говорит. Впрочем, возразить она не успела, поскольку Сирилла, запинаясь, продолжила: — Неужели мне суждено страдать, как страдала мама? Неужели мне придется самой испытать весь этот ужас?.. Я не вынесу этого, Ханна, просто не вынесу! Даже с ним… хотя я люблю его, люблю всем сердцем… — Это не любовь, мисс Сирилла, и вы отлично это знаете. Подумать только — этот джентльмен видит вас всего второй раз в жизни и уже смеет рассуждать о любви! Так что вытрите слезы и послушайте, что я вам скажу. В Ханне заговорила няня, каковой она и была при маленькой Сирилле. И, как в детстве, Сирилла молча повиновалась ей. Усадив свою любимицу на стул и грозно возвышаясь над ней, Ханна скрестила руки на груди и начала говорить: — Когда умерла ваша матушка, я просила вас уехать — сами знаете куда, — но вы тогда и слушать меня не захотели. — Разве я могла бросить папу? Ты же помнишь, в каком он был состоянии! Я должна была оставаться с ним. Должна, слышишь, Ханна? И мама, я уверена, это одобрила бы… — Ну а теперь его нет, — безапелляционным тоном прервала девушку Ханна, — и я больше не желаю слушать никаких оправданий. Я хотела поговорить с вами сразу после похорон, да, как на грех, вмешался его светлость!.. Упоминание о маркизе снова вызвало у Сириллы поток слез. Еле сдерживая рыдания, она сказала: — Я люблю его, Ханна!.. Но не могу сделать того, о чем он просит… — Еще чего не хватало! — с негодованием воскликнула служанка. — Как ловко он обвел вас вокруг пальца, да и меня, признаться, тоже… Ну как же — и похороны устроил, и цветочки купил, да еще деньги… Сирилла подняла голову. — Ханна! Надеюсь, ты не брала у него деньги? — Только несколько фунтов, мисс Сирилла, чтобы купить еды. Вы без труда их отдадите, если сделаете то, о чем я вас прошу. — Ты так думаешь? — нерешительно спросила Сирилла. — А что, если… — Никаких «если»! — отрезала служанка. — Перестаньте плакать и идите одеваться. Я сейчас же отвезу вас в Хоум-хауз! — Прямо сейчас? — пролепетала Сирилла. — А чего медлить? — вопросом на вопрос ответила Ханна. — Я все равно собиралась это сделать, только ждала, чтобы вы немного пришли в себя после похорон. Сирилла вздохнула. — Прямо не знаю, что тебе сказать, Ханна… И что мне делать, тоже не знаю. — Зато я знаю! — категоричным тоном воскликнула Ханна. — Так что перестаньте спорить, мисс Сирилла. Если вы со мной не поедете, я отправлюсь туда одна, так и знайте! Сирилла в ужасе уставилась на служанку. — Не оставляй меня одну! А вдруг… Она не договорила, но Ханна и так ее поняла: девушка боялась, что, если маркиз вернется, она будет не в силах ему противостоять. Догадываясь, какая буря бушует в душе Сириллы, Ханна ласково обняла ее и помогла встать. — Пойдемте. Нельзя терять ни минуты! — А ты уверена?.. — робко начала девушка, но служанка уже вышла из студии. Вернулась она минуту спустя с теплым плащом в руках и немедленно накинула его Сирилле на плечи. — Может быть, я лучше надену шляпу? — попыталась возразить девушка, когда Ханна стала натягивать на нее капюшон. Еще чего! Солнце уже село, и на улице холодно. Завязав капюшон, Ханна начала спускаться по ступеням. — А вещи? Разве мы ничего с собой не возьмем? — удивленно спросила Сирилла. — За ними можно будет вернуться позднее — если, конечно, в том возникнет нужда, — возразила Ханна. Зайдя на кухню, она надела шляпу и шаль и опять вышла в коридор. Не говоря ни слова, Ханна распахнула дверь. Сирилла все еще стояла в нерешительности. — Подожди хоть минутку! — взмолилась девушка. — Мне надо время, чтобы все обдумать. Как бы нам потом не пришлось пожалеть о том, что мы сделали… — Вот если мы останемся, так действительно будем об этом жалеть, — возразила Ханна. — Я уже говорила, мисс Сирилла, что вам непременно нужно туда поехать, и сколько бы вы ни возражали, я своего мнения не изменю! И, не дожидаясь никаких возражений, служанка вышла на мостовую, увлекая за собой девушку. Та шла нехотя, сжимая в руке платочек, мокрый от слез. Когда же Ханна с шумом захлопнула дверь и повернула в замке ключ, сердце Сириллы болезненно сжалось. Женщины стояли на мостовой, высматривая подходящий экипаж. Вот наконец показалась наемная карета. Пожилой кучер, управлявший неказистой лошаденкой, явно не торопился обзавестись пассажиром. Ханна отчаянно замахала руками, стараясь привлечь его внимание. В конце концов кучер ее заметил, и карета остановилась. — Идемте, мисс Сирилла, — позвала ее Ханна. Сирилла, погруженная в свои мысли, с трудом отдавала себе отчет в том, что происходит вокруг. Ханна помогла ей подняться в карету и, прежде чем последовать за ней, приказала кучеру: — Поезжайте в Хоум-хауз на Парк-лейн! Кучер удивился. Он явно не ожидал услышать название этого фешенебельного района из уст простой служанки. Затем, опомнившись, приложил руку к шляпе и сказал: — Слушаюсь, мэм. Некоторое время обе пассажирки молчали. Наконец Ханна заговорила: — Постарайтесь там понравиться. Помните — больше вам некуда идти! Сирилла промолчала. Она думала о том, что, если бы захотела, у нее уже завтра был бы уютный домик с садом, где она могла бы сидеть среди цветов под деревьями в обществе маркиза… Девушка закрыла глаза и снова почувствовала на губах вкус его поцелуев. Тогда ей казалось, что она возносится к небесам и что никто никогда не испытывал такого восторга и счастья. Эти поцелуи были именно такими, какими представлялись ей в воображении, и даже чем-то большим, а в любви маркиза, совершенной и красивой, нашли воплощение самые сокровенные мечты Сириллы. Вместе с тем, когда она поняла, чего хочет от нее маркиз, то сразу решила, что это не любовь — во всяком случае, не та любовь, которой она для себя желала. Наоборот, от такой любви следовало бежать, и как можно скорее… Должно быть, охвативший ее ужас отразился на ее лице, потому что Ханна сочувственно произнесла: — Я понимаю, мисс Сирилла, что вам сейчас тяжело. Неужели вы думаете, я сама не страдала все эти годы, глядя, как ваша матушка с каждым днем тает, словно свечка!.. Она ведь, бедняжка, могла бы иметь все — и деньги, и богатство, — но предпочла отказаться… — Она никогда не раскаивалась в своем поступке, — возразила Сирилла. — Никто этого и не утверждает! — отрезала Ханна. — Она только жалела вас, мисс Сирилла. Помню, ваша матушка частенько говорила мне: «Ах, Ханна, как несправедлива жизнь к моей Сирилле!» — Но мне было хорошо с мамой и папой, — попыталась возразить Сирилла, недовольная тем, что Ханна осуждает ее мать. — Ваша матушка понимала, что вам следовало бы играть с другими детьми, выезжать на вечера, иметь дорогие вещи и пони для прогулок. И я с ней согласна! — энергично затрясла головой Ханна. — Для меня все это не имело значения. Главное, что я была с мамой… Ханна открыла было рот, собираясь возразить, но промолчала. Впрочем, Сирилла и так догадывалась, что та хочет сказать — то, что мать порой вообще не замечала присутствия дочери. С первой минуты знакомства с Франсом Винтаком она грезила только им одним. В нем сосредоточился для нее весь мир, а все остальное, даже единственная дочь, не имело никакого значения. Сирилла не ревновала, не жаловалась, она лишь чувствовала себя одинокой и ненужной. В такие минуты девочка тихонько выскальзывала из гостиной и спешила на кухню, в царство Ханны. Они вели задушевные разговоры, пока служанка готовила обед или ужин, и Сирилла радовалась, что хотя бы здесь ей рады. Да, если взглянуть правде в глаза, придется признать, что без Ханны жизнь Сириллы была бы еще мрачнее. Ханна выводила ее на прогулки, подбирала книги для чтения, изредка, когда появлялись деньги, водила девочку на концерт, а однажды — о, это было незабываемое зрелище! — даже в театр на пьесу прославленного Шекспира. По настоянию Ханны Сирилла брала уроки английского и французского языков, и это она наняла учителей по другим предметам, которым считала необходимым обучить свою любимицу. Уроки проводились нерегулярно, так как зачастую учителям нечем было платить, но Сирилла обладала такими способностями и стремлением к знаниям, что иногда преподаватели приходили, даже зная, что не получат никакого вознаграждения за свой труд. Если бы не Ханна, Сирилла вообще не получила бы образования. И все же во многих жизненных вопросах девушка была абсолютно несведущей. И немудрено — ведь вся ее жизнь протекала в тесных стенах домика на Куин-Энн-терэс. Мать Сириллы в основном проводила время с Франсом Винтаком. И только в периоды, когда он был увлечен очередной картиной и удалялся в студию, чтобы поработать, или уходил в город продавать законченное произведение, она обращала свое внимание на дочь. Мать была весьма образованной женщиной и, как теперь понимала Сирилла, могла бы за час научить ее неизмеримо большему, чем десяток учителей за месяц. Она превосходно говорила по-французски и по-итальянски, играла на рояле и исполняла с блеском арии из опер. Кроме того, она много читала, причем книги на самые разные темы, а в искусстве разбиралась, пожалуй, даже лучше, чем ее муж-художник. Сирилла чувствовала, что в ее воспитании есть большие пробелы. И сейчас, влюбившись в маркиза, она опасалась того, что со временем этот блестящий джентльмен наверняка сочтет ее скучной. Что она знает о нем? А его слова о том, что он хотел бы никогда не расставаться с ней… Можно ли им верить? «Да, Ханна права», — в отчаянии думала девушка. Слезы снова навернулись ей на глаза. Стараясь удержать их, Сирилла молчала, чтобы голосом не выдать своего волнения и не расстраивать Ханну. Узенькие улочки Айлингтона сменились более широкими и нарядными центральными улицами. Карета достигла Мейфера и повернула на Парк-лейн. Наконец Сирилла прервала молчание: — Мне кажется, мы совершаем ошибку, Ханна. Давай вернемся! А если маркиз опять зайдет, мы… просто не пустим его. Вдвоем-то уж как-нибудь справимся! Как вы себе это представляете, мисс Сирилла? Выставим его светлость, так, по-вашему? — резко спросила Ханна. Услышав эти слова, Сирилла почувствовала, будто ее окатили ушатом холодной воды. К сожалению, Ханна права — вряд ли им обеим удалось бы выпроводить маркиза из дома, да, пожалуй, и вообще из ее жизни. Девушку терзали сомнения. Правильно ли она поступила, сбежав от человека, который, как он утверждает, ее любит? И на Сириллу опять нахлынули воспоминания о блаженстве, которое она испытала в его объятиях совсем недавно. И тут же она, как наяву, увидела мать, исхудавшую и бледную, с безжизненным взором, который оживлялся лишь в присутствии Франса Винтака. Нет, сказала себе Сирилла, она не допустит, чтобы ее постигла судьба матери! Да и маркиз вряд ли остался бы с ней навсегда… — Вот и приехали! Голос Ханны вывел Сириллу из задумчивости. Она нервно сжала руки, пытаясь овладеть собой. — Предоставьте все мне, — безапелляционным тоном изрекла Ханна. — И помните — другого выхода у вас нет! Вы обязаны это сделать, и ваша матушка наверняка сказала бы то же, будь она сейчас жива. Кучер, явно пораженный внушительностью особняка, к которому он доставил своих непрезентабельных пассажирок, слез с облучка и распахнул перед ними дверцу. Ханна расплатилась с возницей и вместе с Сириллой направилась к парадной двери. Не успела она постучать, как на пороге вырос лакей, весьма импозантный в своем пудреном парике и желто-синей ливрее, украшенной серебряными пуговицами. — Его светлость дома? — осведомилась Ханна. — Вам назначено, мэм? — Мы хотели бы видеть его светлость, — внушительно произнесла служанка. — Милорд принимает только тех, кто предварительно договаривается с ним о встрече, — торжественно объявил лакей. — А дома ли мистер Бертон? — задала следующий вопрос Ханна. Лакей был явно удивлен. Он даже на мгновение отступил от двери, чем не замедлила воспользоваться служанка и зашла в дом. — Позовите, пожалуйста, мистера Бертона. Лакей, видимо недавно служивший в этом доме, беспомощно оглянулся. Тем временем Сирилла последовала за Ханной и тоже прошла в холл. Это было просторное, но несколько темноватое помещение, куда свет падал лишь через два витражных стекла. Сирилла почувствовала, что дрожит от охватившего ее волнения. С противоположной стороны, оттуда, где располагалась широкая лестница на второй этаж, к посетительницам уже приближался дворецкий, пожилой мужчина важного вида, чем-то похожий на папу римского. Он открыл было рот, очевидно намереваясь спросить, что здесь происходит, да так и застыл, увидев Ханну. — Добрый вечер, мистер Бертон, — вежливо поздоровалась служанка. — Мисс Ханна? Вот уж кого не ожидал увидеть! — воскликнул дворецкий. — Его светлость дома, как я понимаю? — спросила Ханна и, не дождавшись ответа, обернулась к Сирилле. — Надо бы вам раздеться, здесь жарко, — заботливо проговорила она и начала развязывать на Сирилле капюшон. Девушке показалось, что она снова стала ребенком и за ней ухаживает нянька. Впрочем, она не сопротивлялась, молча позволяя делать с собой все, что Ханна сочтет нужным. А та, сняв со своей любимицы плащ, отдала его лакею, который так и застыл у порога, удивленно вслушиваясь в диалог мистера Бертона и неизвестной посетительницы. Внешность Сириллы явно поразила дворецкого. Долгое время он смотрел на девушку, не произнося ни слова, а затем еле слышным шепотом спросил у Ханны: — Вы привезли ее назад к его светлости? Та молча кивнула. Слуги обменялись многозначительными взглядами. Все было понятно без слов. Дворецкий повернулся и пошел через холл, предполагая, что посетительницы следуют за ним. Однако Сирилла, погруженная в свои мысли, не тронулась с места, пока Ханна не потянула ее за рукав. Подойдя к двери в противоположном конце холла, дворецкий распахнул ее и громким голосом возвестил: — Леди к его светлости! Сирилле вдруг показалось, что когда-то давно она уже была здесь. Пройдя мимо дворецкого в комнату, она услышала, как дверь за ее спиной захлопнулась. Девушка обернулась, ища глазами Ханну, и обнаружила, что рядом никого нет. В противоположном конце этой довольно мрачной комнаты, с пола до потолка заставленной книгами, в кресле с высокой спинкой сидел перед камином какой-то человек. Он обернулся на звук шагов и вдруг, увидев Сириллу, замер от неожиданности. — Лорейн! Сирилла скорее угадала, чем расслышала, то, что он сказал. Несмелой походкой она направилась к креслу, чувствуя, что губы ее сухи и горячи, а сердце отчаянно колотится в груди. — Пока она шла, человек в кресле не сводил с нее глаз, словно завороженный, и вдруг резко спросил: Ты, должно быть, Сирилла? — Да… папа. — Я принял тебя за твою мать. — Мама умерла… — Умерла? Он не произнес, а словно выдохнул это слово. Чувствовалось, что новость его потрясла. — Давно? — Два года назад. — От чего? — Она становилась все слабее и слабее… потому что слишком мало ела…. Если Сирилла хотела поразить своего собеседника, это ей, без сомнения, удалось. — Я, кажется, ослышался… Повтори, что ты сказала! — Мы были так бедны, что порой не могли купить себе еду… Лицо герцога исказилось от боли. С трудом овладев собой, он задал следующий вопрос: — Поэтому ты и пришла теперь ко мне? — Да… папа. — Почему же ты не сделала этого сразу же после того, как умерла твоя мать? Потому что тогда па… то есть Франс Винтак, покончил бы с собой. Я должна была заботиться о нем — ради мамы… — А что с ним теперь? — Он вчера умер… И Ханна привезла меня сюда. — Ханна все еще с тобой? — Да… папа. Она ждет в холле. — И ты рассчитываешь, что я приму тебя обратно, после того как твоя мать бросила меня ради… этого человека? Голос герцога прозвучал резко, словно удар хлыста. Сирилла настолько испугалась, что самообладание окончательно покинуло ее. Издав приглушенный крик, она бросилась перед герцогом на колени. — Позволь мне остаться с тобой, папа!.. Пожалуйста, не прогоняй меня, — взмолилась она, простирая к нему руки. — У меня нет денег, мне некуда идти… Если ты меня не примешь, мне придется поступить так, как хочет он! А я знаю, что это нехорошо, хотя и люблю его всем сердцем!.. Эти слова напомнили Сирилле о маркизе, навсегда, как она считала, для нее потерянном, и девушка снова разразилась слезами. Опустив голову герцогу на колени, Сирилла рыдала так отчаянно и безутешно, как плачут беспомощные маленькие дети, заблудившись в лесу или отстав от взрослых на улице. И вдруг она почувствовала, как герцог погладил ее по голове, стараясь утешить, и этот простой жест помог ей успокоиться. — А кто этот человек? Голос герцога донесся до Сириллы словно издалека. Она начала шарить в сумочке в поисках платка, но не нашла, и герцог, достав из кармана белоснежный платок с вышитым вензелем, вложил его девушке в руку. Платок был из тонкого батиста и пах лавандой. Сирилла прижала его к глазам, пытаясь унять слезы. — Расскажи, что тебя так расстроило, — предложил герцог совсем другим тоном, не таким резким, каким он говорил до сих пор. — Он сказал, что любит меня, и я поверила, а потом оказалось… — сбивчиво начала Сирилла и тут же пристыженно умолкла. Похоже, герцог догадался, о чем она не договаривает, потому что спросил тем же спокойным тоном: — Ты хочешь сказать, что он предложил тебе выйти за него замуж? — Нет… — Что ж, это неудивительно, если учесть… Герцог осекся, но Сирилла прекрасно поняла, что он имеет в виду. — Он ничего не знал о… маме, — поспешно пояснила она. — Об этом вообще никто не знал… Да и кому мы могли бы рассказать? Друзей у нас не было… — Твоя мать поступила так, как считала нужным, — произнес герцог прежним сухим тоном. — Но сейчас речь не о ней, а о тебе. Кто этот человек? И если, как ты говоришь, у вас нет друзей, где ты с ним познакомилась? — Он сам пришел к нам в дом… интересовался картиной… — И как он себя назвал? — Маркиз Фейн… Герцог побледнел. На мгновение ему показалось, что он ослышался. — Что? Фейн?! Да что ему от тебя понадобилось? Подумать только, этот развратник, этот соблазнитель, этот сердцеед… Неужели ты думаешь, что я позволю своей дочери иметь дело с таким негодяем? — Но я люблю его, папа, и ничего не могу с этим поделать… Так уж случилось… — И очень жаль, что случилось, — безапелляционным тоном отрезал герцог. — Запомни, Сирилла, — никогда, ни при каких обстоятельствах я не позволю этому человеку переступить порог моего дома! Наступила пауза. Сирилла пыталась осмыслить то, что только что услышала, а затем робко спросила: — Означают ли твои слова, папа, что ты… разрешаешь мне остаться у тебя?.. Герцог молчал, и она жалобно добавила: — Только в этом случае я буду иметь возможность с ним не видеться… Ну пожалуйста, папа, не прогоняй меня! — Если ты и останешься здесь, — веско произнес герцог, — то вовсе не затем, чтобы спрятаться от маркиза Фейна, а потому, что ты моя дочь. Мне часто приходило в голову, Сирилла, что я допустил ошибку, позволив твоей матери забрать тебя с собой. — Но ведь она оставила тебе Эдмунда… Кстати, как он? — Путешествует по Европе, — лаконично ответил герцог. — И все же все эти годы мне не хватало именно тебя, моей дочери… — О папа! Неужели это правда? — Да. Сирилла взглянула на герцога и увидела в его глазах выражение истинной муки. Помолчав, она спросила шепотом: — Наверное, тебе не хватало и мамы… Герцог шевельнулся в кресле. — Твоя мать меня бросила, и я не желаю о ней говорить! — Я понимаю тебя, папа. Ты знаешь, иногда мне казалось, что хотя она была очень счастлива с… Франсом Винтаком, ей все же недоставало и тебя, и Эдмунда. Впрочем, сама она никогда об этом не говорила… — Хватит об этом, — резко перебил ее герцог. — Расскажи лучше о себе. Сирилла улыбнулась сквозь непросохшие слезы. Казалось, луч солнца выглянул из-за туч после дождя. — Да нечего особенно рассказывать, — просто сказала она. — Жили мы в маленьком доме в Айлингтоне — который, кстати говоря, Ханна ненавидела всей душой, — и все было хорошо, пока мама не заболела. А когда это случилось, все разом изменилось… Герцог встал и подошел к камину, а Сирилла осталась сидеть на полу у его кресла. — Будь проклят этот человек! — в сердцах воскликнул он. — Он погубил не только мою жизнь, но и твою… — О нет, папа! Это не совсем так, — мягко возразила Сирилла. Она от души сочувствовала отцу, понимая, что он должен был испытывать, когда горячо любимая жена вдруг оставила его ради какого-то безвестного художника. Девушка нашла, что отец выглядит гораздо старше, чем когда она видела его в последний раз. Конечно, прошло уже восемь лет, и все же он постарел гораздо сильнее, чем можно было ожидать. Волосы были совсем седыми, а щеки прорезали глубокие складки. «Ведь ему не больше шестидесяти, — с сожалением подумала Сирилла, — а выглядит он глубоким стариком…» Очевидно, уход жены явился страшным ударом для герцога, и это наложило отпечаток на его внешний облик. Понимая, что отец глубоко страдает, и желая его утешить, девушка произнесла как можно мягче: — Мы опять будем счастливы вместе, папа, если, конечно, ты разрешишь мне остаться с тобой… Поверь, я так же скучала по тебе, как и, наверное, ты по мне! Герцог улыбнулся, и с его лица исчезла суровость. — Я буду рад снова видеть тебя, Сирилла, — с чувством произнес он. — А вот тебе вряд ли понравится здесь. Видишь ли, у меня тяжелый характер. Привычки мои давно сложились, а я уже не в том возрасте, когда их легко менять. — Я и не прошу тебя что-либо менять в твоей жизни, — возразила Сирилла. — Ты знаешь, только теперь я поняла, что Ханна была права, когда сказала — мое место здесь… — Я рад, что ты так думаешь, — улыбнулся герцог. — Должен сказать, что ты очень похорошела за эти годы. Ты теперь очень похожа на… Он замолчал, не в силах закончить фразу. Впрочем, было и так понятно, что он имеет в виду. Сирилла поднялась и подошла к герцогу. — Вот видишь, нам трудно говорить о маме, — простодушно заметила она. — Как только я увидела тебя сегодня, я сразу поняла, что нам надо быть вместе… Ханна тоже так считает. И еще она говорит, что и маме хотелось бы этого… Я непременно повидаюсь с ней, — пообещал герцог. — Похоже, в этой прискорбной истории она единственная, у кого осталась хоть капля здравого смысла! Сирилла улыбнулась. — Ханна всегда отличалась здравым смыслом, но когда я с ней, я чувствую себя ребенком. По-моему, она до сих пор считает, что мое место в детской, рядом с игрушками! Слабая улыбка тронула губы герцога. Ханна была горничной его жены еще в то время, когда они только поженились. Не покинула она свою хозяйку и потом, когда та сбежала с Франсом Винтаком. Именно это обстоятельство несколько умеряло тревогу герцога по поводу его дочери. Он знал, что пока за ней присматривает такая преданная служанка, как Ханна, за судьбу девочки можно не беспокоиться. Герцог был человеком сдержанным, не привыкшим открыто выражать свои чувства. Однако, когда его жена сбежала с каким-то малоизвестным художником, да к тому же иностранцем, герцог возненавидел того с такой силой, что, казалось, мог бы запросто убить. Любой другой человек, оказавшийся в его положении, несомненно, вызвал бы Франса Винтака на дуэль и заставил бы жену вернуться. Но герцог слишком дорожил своим положением и не хотел публичного скандала. При этом он думал не только о себе, но и о своем сыне. Поразмыслив, герцог решил, что лучше всего продолжать жить так, будто ничего не случилось. Казалось, он из самолюбия не желал признавать, что его жена полюбила другого. Естественно, друзья спрашивали его о герцогине. Первое время он отвечал, что она гостит у родственников за границей. Когда же началась война с Францией и такой ответ уже выглядел достаточно странно, герцог на все расспросы отвечал, что герцогиня уехала в Ирландию, поскольку, дескать, любит тамошнюю охоту. Он слыл человеком замкнутым, поэтому никто не осмеливался в разговоре с ним затрагивать эту тему, однако между собой его друзья и родственники порой все же судачили о том, что же в действительности случилось с герцогиней. Истины не знал никто, хотя находились злые языки, утверждавшие, что герцогиня, будучи на много лет младше мужа, очевидно, увлеклась человеком более молодым. Но поскольку ни подтверждения, ни опровержения этим слухам не находилось, со временем они сами собой сошли на нет. У общества появились более интересные темы для сплетен, и судьба герцогини и ее малолетней дочери перестала занимать досужие умы светских бездельников. Однажды пожилая леди Хоумбери, дальняя родственница герцога, славившаяся своим острым языком, напрямую спросила, как долго его жена намерена оставаться в Ирландии, пренебрегая своими обязанностями, однако ответа не получила. Этим нескромным вопросом она лишь восстановила против себя своего могущественного родственника и потом долго проклинала собственную несдержанность. Герцог протянул руку к звонку. — Я повидаюсь с Ханной немедленно, — объявил он. — А тебе, я считаю, нужно первым делом обновить гардероб. — К сожалению, да, папа, — со вздохом согласилась Сирилла. — Только выезжать я не собираюсь — не хочу, чтобы меня видели в Лондоне… — Если ты опасаешься встречи с маркизом Фейном, — сказал герцог, — то могу тебя успокоить — ни я, ни мои друзья не вращаемся в тех кругах, где бывает этот ловелас. Может быть, лошади у него и превосходные, но на порог к себе я его не пущу! Встревоженное выражение, однако, не покинуло лица Сириллы даже после этих слов, и герцог поспешил добавить: — Чтобы окончательно тебя успокоить, Сирилла, могу обещать, что мы немедленно уедем из Лондона. Мое присутствие при дворе необязательно, и всегда найдется масса людей, готовых занять мое место. — Но мне не хотелось бы нарушать твои планы, папа… — А ты их и не нарушишь, — возразил герцог. — Ты знаешь, что я всегда недолюбливал Лондон. Как только у Тебя появится гардероб, достойный леди, мы отправимся в замок. Надеюсь, ты найдешь его таким же, каким запомнила с детства. — Неужели он действительно не изменился? Добрый старый замок! — мечтательно произнесла Сирилла. — Ты знаешь, я так часто представляла, что катаюсь на пони в парке, взбираюсь на башню, откуда открывается такой прекрасный вид на окрестности, кормлю золотых рыбок в пруду… Герцог обнял дочь за плечи и улыбнулся. — Все это у тебя впереди, — сказал он. — А рядом буду я… — Как я рада, папа! Дверь открылась, и на пороге возник дворецкий. Увидев отца и дочь, которые стояли обнявшись, старик довольно улыбнулся. — Пришлите ко мне Ханну, Бертон, — распорядился герцог. — Слушаюсь, ваша светлость. Прошу прощения, но не могу не сказать — как приятно опять видеть леди Сириллу! Герцог промолчал, а Сирилла неожиданно всхлипнула. — Я и забыла, что я «леди Сирилла»! Ох, папа… И вдруг замолчала. Только сейчас ей пришло в голову, что, если бы маркиз знал, кто она такая, возможно, он предложил бы ей выйти за него замуж… Она постаралась отогнать от себя эту мысль, но это ей не сразу удалось. И пока герцог беседовал с Ханной, Сирилла погрузилась в мечты о маркизе. Затем девушку провели наверх, в самую лучшую спальню, а одного из лакеев немедленно отправили на Бонд-стрит. Ему предстояло посетить лучших портных — тех, у которых заказывала наряды еще мать Сириллы, — и сообщить им, что завтра утром герцог ждет их к себе. Сирилла оглядела спальню и со вздохом призналась, что уже забыла, как роскошны и вместе с тем удобны комнаты в доме ее отца. Впрочем, в детстве она редко жила в Лондоне, в основном проводя время в загородных поместьях герцога. И теперь девушка с нетерпением ждала новой встречи со столь дорогими ей местами. Между тем Ханна и домоправительница, затянутая в шуршащее платье из черного шелка, громко обсуждали, какие вещи понадобятся Сирилле в первую очередь. — Нет никакой необходимости ехать в Айлингтон, мисс Ханна, — уверяла домоправительница. — Ночную рубашку для ее светлости я найду, а завтра можно послать в магазин за необходимыми вещами. — Благодарю вас, миссис Кингдом, — вежливо отозвалась Хана. Как только домоправительница удалилась, Сирилла обратилась к служанке: — Я завтра составлю список того, что нужно привезти из старого дома, Ханна. — Там нет ничего такого, что вам нужно, миледи, — отрезала служанка. — Ну что ты! — возразила Сирилла. — А картины? — Да забудьте вы об этих картинах! — в сердцах воскликнула Ханна. — Они приносят несчастье и больше ничего…«Будь моя воля, я вообще бы их сожгла! — Ханна! — не веря своим ушам, вскричала Сирилла. — Ты никогда раньше этого не говорила… — А что толку? Все равно никто бы меня не послушал, — резонно возразила пожилая женщина. — И все же именно благодаря картинам этот человек вошел в жизнь вашей матери, из-за картин вы чуть не умерли с голоду, из-за картин маркиз Фейн постучался в вашу дверь! Я не говорила тебе еще о двух картинах, Ханна, — робко начала Сирилла. — Франс Винтак как-то изготовил подделки, используя меня в качестве модели, и отнес торговцу картинами, который продал их принцу Уэльскому. Наверняка Его Высочество поразился, увидев, что на картинах двух разных художников, один из которых к тому же жил на полтора века позже другого, изображена одна и та же модель… — Другого я от него и не ожидала! — презрительно фыркнула Ханна. — Ну, слава богу, все это позади, и чем скорее вы об этом забудете, тем лучше. Должна признаться, прошедшие восемь лет были для меня суровым испытанием. Как подумаю, чего лишилась ваша мать, сбежав из дому, да и вас лишила, так просто сердце в груди переворачивается!.. — Ты всегда была очень добра к нам, милая Ханна, — нежно произнесла Сирилла, — и теперь, когда я знаю, чего тебе это стоило, я ценю твою самоотверженность еще больше. Ради тебя я тоже рада, что все уже позади! — Так и есть, миледи! — энергично тряхнула головой служанка. — Мы больше никогда не вернемся в Айлингтон, и я не желаю ничего слушать о его светлости. Вы не хуже меня знаете, что милорд это не одобрит… — Папа и в самом деле не слишком лестно отозвался о маркизе, — призналась Сирилла вполголоса. — И имел для этого все основания, — убежденно произнесла Ханна. Но когда маркиз впервые пришел к нам в дом, ты ничего плохого о нем не говорила, — с мягким упреком напомнила Сирилла. — Я думала, он хочет нам помочь, — возразила служанка. — Ну, хватит об этом. Вы легко отделались, миледи, вот» что я вам скажу! Пока Ханна готовила Сирилле ванну и гладила платье, поскольку другого у девушки не было и к обеду ей предстояло выйти в нем же, Сирилла подошла к окну и стала смотреть на серые крыши. Сумерки уже сгустились. Небо стало серо-стальным. Вглядываясь в пейзаж за окном, Сирилла вдруг почувствовала жгучее желание снова увидеть маркиза, услышать его звучный, красивый голос. Ей представился сад, о котором он говорил, и домик, где они были бы вдвоем… Однако девушка тут же мысленно одернула себя. Ханна права — все это осталось позади, и чем скорее она выбросит маркиза из головы, тем лучше. Да, она любит маркиза, но то, о чем он ее просит, невозможно. Если она согласится на такую жизнь, принесет в жертву свое доброе имя ради любви к мужчине, то и общество с презрением от нее отвернется. Сирилла унеслась мыслями в прошлое. Она прекрасно помнила, хотя была тогда совсем ребенком, как ее мать сразу после бегства с Франсом Винтаком боялась выйти из дома, чтобы не встретить знакомых, потому что понимала — такая встреча ничего хорошего ей не сулит. — Да в этом богом забытом районе никто и не подозревает о существовании герцогини Хоумбери и вряд ли тебя узнает, — уговаривал ее Франс. — Как сказать… — Поверь мне! И потом, дорогая, подумай, что я должен чувствовать, зная, что ты так стыдишься меня, что даже боишься выйти на улицу? — Нет, любимый, я не стыжусь тебя, — возразила герцогиня. — Я просто боюсь, что мой муж нас выследит и начнет тебе мстить. — Но я ведь знал, на какой иду риск. Помнишь, я и тебя спрашивал, значит ли любовь для тебя больше, нежели богатство и высокое положение в обществе? — А что, если он ранит или того хуже — убьет тебя? Ведь тогда и моя жизнь кончится! Не подозревая, что Сирилла, притаившись в уголке, наблюдает за ними, Франс Винтак привлек возлюбленную к себе. Их страстный поцелуй длился долго. Сирилла потихоньку выскользнула из комнаты и убежала на кухню к Ханне. Простая, задушевная беседа со служанкой обычно действовала на девочку благотворно. И все же, несмотря на уговоры Франса Винтака, герцогиня предпочитала соблюдать осторожность. В церковь она ходила не иначе как под густой вуалью, закрывавшей лицо. — Со стороны может показаться странным, мама, что ты всегда прячешь лицо, — как-то заметила Сирилла. — А может быть, люди подумают, что я так безобразна, что не хочу выставлять его напоказ, — с улыбкой возразила мать. — Но ведь на самом деле ты прекрасна! А людям всегда доставляет удовольствие смотреть на красоту… Герцогиня промолчала, однако Сирилла не раз ловила на себе удивленные взгляды прихожан, когда они вдвоем с матерью тихонько, стараясь не привлекать внимания, пробирались на самую заднюю скамью в церкви и спешили домой, как только служба заканчивалась. За покупками всегда ходила Ханна, иногда вместе с Сириллой. — Куда прикажете доставить товар, мэм? — вежливо спрашивали продавцы. — Я заберу все с собой, — твердо отвечала служанка. Сирилла чувствовала, что этот ответ приводил их в недоумение — ведь от такой простой услуги не отказывались даже самые бедные покупатели. Да если бы только это! Не раз и не два, а, наверное, тысячу раз девочка по всяким еле заметным мелочам имела случай убедиться, что они — отверженные. Если кто-нибудь стучался к ним в дом за пожертвованиями на благотворительные цели или просто по ошибке, мать Сириллы в панике пряталась в спальне, а дверь открывала Ханна, которая суровым тоном сообщала непрошеным посетителям, что мистера и миссис Винтак нет дома. Прошло, наверное, года два с начала такой жизни, прежде чем Франс Винтак решился пригласить в гости своих друзей-художников. Они приходили нечасто, но Сирилле эти визиты все равно не доставляли радости. Став старше, она болезненно ощущала в поведении этих людей нечто, что глубоко ранило и оскорбляло ее. Возможно, друзья Франса Винтака знали или догадывались, что он не женат, а потому невольно обращались к ее матери с фамильярностью, которой никогда не допустили бы с законной женой друга. Они не были грубы, эти люди, да и вряд ли нашелся бы на свете настолько бессердечный человек, чтобы намеренно обидеть такую красавицу. Но было что-то в их словах, интонации, а еще больше — во взгляде, что вызывало у Сириллы молчаливое неприятие и даже ненависть. А ведь девочка прекрасно помнила, с каким почтением, если не сказать благоговением, обращались окружающие с ее матерью в ту пору, когда она еще жила в замке в качестве герцогини Хоумбери. Да, отношение к герцогине разительно отличалось от отношения к женщине, жившей в доме художника и не являвшейся его женой, да еще с дочерью, которой он не был отцом. — Никогда в жизни, — страстно шептала Сирилла каждый раз, когда она наблюдала подобное отношение, — я не пойду на это! Когда-нибудь я выйду замуж и стану уважаемой женщиной. А так… Она не добавляла, что ни за что на свете не убежала бы от мужа, и хотя понимала, что ее мать испытывала к Франсу Винтаку любовь такую всепоглощающую и непреодолимую, что не могла поступить иначе, сама Сирилла чувствовала, что никогда бы этого не сделала. И даже если бы она когда-нибудь встретилась с такой любовью, девушка была уверена, что сумела бы подавить в себе недозволенное чувство и вела бы себя так, как того требуют правила приличия. Временами ей нестерпимо хотелось увидеть своего брата, но она понимала, что это невозможно. — Сегодня Эдмунду исполняется семнадцать лет, — как-то сказала мать. Самой Сирилле в то время было пятнадцать. — Как бы мне хотелось повидать его и поздравить!.. — Я уверена, что и ему этого хотелось бы, мама, — убежденно произнесла Сирилла. Выражение глаз матери стало отсутствующим, и девушка догадалась, что она думает о сыне, которого, как казалось Сирилле, она любила больше, чем дочь. Чтобы не расстраивать мать, Сирилла тихонько выскользнула из спальни и, как обычно, отправилась на кухню к Ханне. — Как ты думаешь, что сейчас делает Эдмунд? — спросила она служанку. — Любуется подарками, разумеется, — отрезала Ханна. — А их у него наверняка больше, чем вы получили за всю свою жизнь! — Мама обещала подарить мне что-нибудь красивое, как только у нас появятся деньги. — И когда же это произойдет, хотела бы я знать? — язвительно осведомилась Ханна, яростно меся тесто, что обычно служило признаком того, что она чем-то недовольна. — Наверное, Эдмунду подарят на день рождения новую лошадь, — мечтательно проговорила Сирилла. — Он с детства увлекался лошадьми. И я тоже с ним каталась — правда, не так часто, как мне хотелось бы. Как было бы хорошо и сегодня прокатиться с братом!.. — Ну, размечтались! — сурово оборвала девушку Ханна. — У вас и пони-то нет, не то что настоящей лошади. Конечно, откуда ей взяться, ведь мы же нищие! Вот уж не думала, что доживу до этого черного дня… Подобный разговор только расстроил Сириллу, и она ушла от строптивой Ханны, чтобы, сидя в одиночестве в гостиной, предаться воспоминаниям об Эдмунде. Он представлялся ей скачущим на новой лошади по дорожкам Гайд-парка. Его белокурые волосы при этом развеваются на ветру — ведь брат никогда не любил шляпы. А она, Сирилла, едет рядом и слушает, как Эдмунд беззлобно подтрунивает над ней, утверждая, что сестра ни за что не обгонит его на своем маленьком пони. — Как это было бы чудесно! — с горестным вздохом проговорила девушка. И тут же устыдилась своих мыслей. Разве можно так думать? Да она должна быть счастлива! Ведь мама взяла ее с собой, а Эдмунда оставила папе. Сирилла и в самом деле считала, что ей грех жаловаться на жизнь. Франс Винтак был неизменно добр к ней, и она даже называла его папой, догадываясь, что это доставляет удовольствие матери. — Теперь он твой отец, дорогая, — сказала ей мать, когда они начали жить вместе. — Ему будет приятно, если ты станешь так его называть — ведь своих детей у него нет. — А почему, мамочка? — задала Сирилла наивный вопрос. Мать промолчала, и лишь несколько лет спустя, когда Сирилла повзрослела, она поняла, что, поскольку ее мать и Франс Винтак не были женаты, они не могли позволить себе иметь детей — ведь те считались бы незаконнорожденными. Это явилось еще одной причиной, заставившей Сириллу раз и навсегда решить для себя, что ни при каких обстоятельствах она не поступит так, как поступила ее мать. «Мне бы хотелось иметь сыновей, таких же славных, как Эдмунд, — мечтала девушка по ночам. — Как жаль, что у меня нет сестер! Я бы с ними играла…» Редкие гости, приходившие к ним в дом, старались избегать при девочке упоминания о ее настоящем отце. Друзья Франса Винтака догадывались, что Сирилла — неродная его дочь, и, по всей вероятности, полагали, что ее настоящий отец попросту от нее отказался. Не желая наносить девочке травму, они предпочитали делать вид, будто верят тому, что художник и есть ее родитель. И без того унизительное положение Сириллы и ее матери только усугублялось этим умалчиванием. «Как они смеют думать так о маме?» — порой с тоской спрашивала себя девочка. Повзрослев, она поняла, что ничего другого люди и не могли думать. — Как мне ненавистна такая жизнь! — восклицала порой Сирилла, ворочаясь без сна в постели. А между тем именно такую жизнь уготовил ей маркиз, когда обратился со своим предложением. — Мы всегда будем вместе, моя дорогая, — сказал он. Эти слова не раз произносил и Франс Винтак, обращаясь к матери Сириллы. — Пока мы вместе, нам ничего не страшно! Зачем беспокоиться о будущем — ведь мы вместе! Забудем прошлое. Главное — что мы вместе, ты и я… Сирилле без конца чудились эти слова, которые своим красивым певучим голосом немного с акцентом произносил Франс Винтак, и, как правило, ее мать отвечала на них нежной, полной любви улыбкой, и глаза ее загорались чудным блеском. Уже тогда Сирилла «твердо решила, что для нее недостаточно просто „быть вместе“ с любимым человеком. Ей хотелось чего-то большего — прочного положения, достатка, респектабельности. А это мог дать ей только брак. |
||
|