"Тысячекрылый журавль" - читать интересную книгу автора (Кавабата Ясунари)Губная помада госпожи Оота1Почистив зубы, Кикудзи вернулся в спальню. Служанка ставила цветок повилики в подвесную вазочку – декоративную тыкву-перехватку. Снова забираясь в постель, Кикудзи сказал: – Сегодня я встану, но попозже. Он лег на спину, запрокинул голову на подушку и стал смотреть на цветок в тыкве, висевшей в углу токонома. Служанка, уже выйдя в соседнюю комнату, спросила: – А на службу вы сегодня не пойдете? – Не пойду. Отдохну еще денек… Но с постели встану. Кикудзи простудился – у него были сильные головные боли, и последние пять дней он на работу не ходил. – Послушай, где это ты нашла повилику? – В имбире, у садовой ограды… Там выросла, всего-то один цветочек и расцвел. Дикая повилика. Сама выросла. Стебелек тоненький, листья малюсенькие, и один-единственный цветок – простенький, скромный, темно-фиолетовый. Однако и от мелких листьев, и от темно-фиолетового цветка, свисавших из тыквы, смуглой, будто покрытой потемневшим от времени красным лаком, веяло полевой прохладой. Старая служанка, жившая в их доме еще при отце, порой бывала изобретательной. На висячей цветочной вазочке еще сохранилась облупившаяся лакированная печать мастера, да и на старом ветхом футляре было написано, что это работа Сотан. Если надпись не обманывает, значит, этой тыкве около трехсот лет. Кикудзи не разбирался в искусстве подбирать цветы для чайной церемонии, да и служанка наверняка в этом ничего не понимала, но ему показалось, что повилика подходит для утренней чайной церемонии [6]. Кикудзи глядел на цветок и думал: в трехсотлетней тыкве нежная повилика, которая проживет не более одного дня… Может быть, в таком сочетании есть своя гармония?.. Может быть, это гораздо изящнее, чем ставить европейские садовые цветы в кувшин сино, которому тоже не меньше трехсот лет… Ему почему-то стало тревожно: сколько же часов проживет повилика? За завтраком Кикудзи сказал подававшей еду служанке: – Я думал, повилика прямо на глазах завянет, а она еще свежая. – Да, еще свежая. Кикудзи вспомнил, что хотел поставить пионы в сино, подаренный ему Фумико. Пионы – в знак памяти о госпоже Оота. Когда Фумико подарила ему сино, время цветения пионов уже прошло, но отдельные цветы, может быть, где-нибудь еще и сохранились. А сейчас поздно. – Я совсем забыл, что у нас была эта тыква. Как только ты ее отыскала! – Я вспомнила. – Не знаешь, отец ставил когда-нибудь повилику в эту тыкву? – Не знаю, кажется, не ставили. А я так просто… сама поставила… Ведь повилика – вьющееся растение и тыква эта тоже. Вот я и подумала… – Что? Вьющиеся растения? Обескураженный Кикудзи рассмеялся. После завтрака он попробовал почитать газету, но голова вскоре сделалась тяжелой, и он растянулся прямо на татами в столовой. Служанка вошла в столовую, вытирая мокрые руки. – Ты мою постель не убрала? – Нет, но извольте подождать чуточку, я приберу в комнате. Когда он вернулся в спальню, в токонома уже не было повилики. И тыквы тоже. Кикудзи хмыкнул. Убрала. Наверно, чтобы он не видел печального увядания цветка. Ему стало смешно, когда служанка сказала, что и повилика и тыква – вьющиеся растения. Наверно, все же этой старой женщине в таком своеобразном виде передались эстетические привычки ее бывшего хозяина. Кувшин сино, пустой, так и стоял в токонома. Если вдруг придет Фумико, ей будет неприятно такое небрежное отношение к ее подарку. Кикудзи, принеся кувшин домой, в тот же день поставил в него белые розы и бледные гвоздики. Ведь такие же цветы стояли в нем перед урной с прахом госпожи Оота – цветы, посланные Кикудзи на седьмой день поминальной недели. Возвращаясь от Фумико с кувшином в руках, он зашел в тот же самый цветочный магазин и купил те же самые цветы, что и накануне, – розы и гвоздики. Но потом он уже не ставил в кувшин никаких цветов. Ему казалось, стоит прикоснуться к этому сино, и в душе поднимется такое волнение, которое нечем будет унять. Порой, идя по улице, он вдруг останавливал взгляд на какой-нибудь идущей впереди женщине средних лет и инстинктивно шел за ней. Потом, опомнившись, мрачнел и бормотал: – Тянет, словно преступника… И тогда он видел, что женщина совсем не похожа на госпожу Оота. Только линия бедер чем-то напоминала ее фигуру. И все равно в эти минуты им овладевало нестерпимо острое желание. У него перехватывало дыхание, но через секунду желание сменялось изумлением, все это переплеталось, наслаивалось друг на друга, и он вдруг приходил в себя, как человек, только что намеревавшийся совершить преступление. Преступное желание… Откуда оно, спрашивал он самого себя, пытаясь заглушить то, что в нем поднималось. Но ответа не было, а тоска по госпоже Оота возрастала. Ему делалось страшно – с такой силой ощущал он живое тело мертвой. Что же с ним станет, если это чувство будет вечно его преследовать?.. Может быть, это совесть его терзает, не дает покоя памяти чувств?.. Убрав сино в футляр, Кикудзи улегся в постель. Стал рассеянно смотреть в сад. Загремел гром. Гроза, далекая, но сильная, приближалась с каждым раскатом. Отблески молний пробегали по деревьям сада. Но ливень опередил грозу. Гром начал отдаляться. Дождь был сильный. Струи поднимали фонтаны песка на дорожках. Кикудзи встал и набрал номер телефона Фумико. – Оота-сан переехала, – ответили ему. – Как?.. – Кикудзи опешил. – Простите за беспокойство, но вы не могли бы… Он понял, что Фумико продала дом. – Простите, вы не знаете, куда переехала Оота-сан? – Извините, пожалуйста… одну минуточку… С ним, кажется, говорила прислуга. Через секунду она снова взяла трубку и назвала адрес и телефон, должно быть, прочитала по бумажке. Кикудзи записал – дом господина Тодзаки и номер телефона. Позвонил туда. – Да, это я, Фумико… Простите, заставила вас ждать… Голос Фумико прозвучал неожиданно весело. – Фумико-сан, вы меня узнаете? Это говорит Митани… А я звонил вам домой… – Да?.. Ой, как все неудобно получилось… Простите, пожалуйста!.. Голос у нее прерывался и замирал, как у матери. – Когда же вы переехали? – Да вот, переехала… – И даже не сказали, не известили меня… – Дом я продала… Уже некоторое время живу у подруги, пользуюсь ее гостеприимством… – Значит, продали? – Да. Я колебалась, сообщить вам или нет. Сначала решила – не надо, нельзя этого делать, а потом неудобно стало… – Зачем же вы колебались? – Не стоило, да?.. Вы правда так думаете? Кикудзи вдруг почувствовал легкость и свежесть, словно весь омылся прохладной водой. И удивился сам, что такое ощущение можно почувствовать от телефонного разговора. – Знаете, я все смотрю на ваш подарок, на сино… Как взгляну, так сразу хочется вас увидеть. – Да?.. А у меня есть еще одно изделие. Маленькая цилиндрическая чашка. Я в тот раз хотела подарить ее вам вместе с кувшином, но… Понимаете, это мамина чашка, она из нее постоянно пила, и на краю остался след губной помады… Я… – Что?.. След помады? – Это мама так говорила… – Как это может быть? След губной помады остался на керамике? – Да нет! Не то… У этой чашки красноватый оттенок. А мама говорила, что это ее помада впиталась. Сейчас, уже без мамы, я хорошенько разглядела чашку. У края, в одном месте, действительно есть мутноватое пятно, краснота там немного гуще… Неужели Фумико совершенно равнодушно говорит об этом? Кикудзи даже слушать не мог, не то что продолжать разговор на эту тему. Он поспешно сказал: – Здесь жуткий ливень. А у вас? – Когда вы позвонили, как раз в тот момент тут так громыхнуло, что я вся съежилась. – После дождя, наверно, посвежеет, а то такая духота… А я сегодня дома. Вот уже несколько дней не хожу на работу. Вы свободны? Может быть, придете? – Спасибо. Я вообще-то думала зайти к вам, но раньше хотела устроиться на работу. Тогда бы и пришла, если бы все-таки решила прийти. Прежде чем Кикудзи успел ответить, Фумико сказала: – Но я так обрадовалась вашему звонку, что сейчас приду. Хотя… не стоит, наверно, больше видеться с вами… Кикудзи подождал, пока кончится ливень, оделся и велел служанке убрать постель. Он вроде бы не собирался приглашать сегодня Фумико и вдруг пригласил. И сам удивился. Но еще больше его поразило ощущение легкости, наступившее после телефонного разговора. Стоило ему поговорить с Фумико, и груз вины перед госпожой Оота свалился с плеч. Может быть, из-за голоса Фумико? Голос дочери воспроизводил все интонации матери, словно с ним говорила ожившая госпожа Оота. Бреясь, Кикудзи забавлялся: стряхивал с кисточки мыльную пену прямо на листья кустарника, а потом мочил кисточку под струйками дождя, стекавшими с крыши. После полудня кто-то пришел. Кикудзи выскочил в переднюю, надеясь увидеть Фумико. Но перед ним стояла Тикако Куримото. – А-а, это вы… – Давненько у вас не была, вот и решила проведать. Как вы себя чувствуете в такую жару? – Неважно. – Ай-ай-ай! И цвет лица у вас нездоровый. Тикако, наморщив лоб, разглядывала Кикудзи. Фумико, наверно, в европейской обуви придет, подумал он, а я, услышав стук гэта, почему-то решил, что это она… – А вы, – Кикудзи в свою очередь посмотрел на Тикако, – зубы вставили… Сразу помолодели. – Да, выдалось свободное время… Только слишком уж белые! Ну да ничего, скоро потемнеют. Пройдя в ту комнату, где только что лежал Кикудзи, Тикако взглянула на токонома. – Ничего нет, и чисто и пусто стало, – сказал Кикудзи. – Да, пусто. Что ж делать, ведь все время дожди шли. Но цветы-то уж могли бы… – Тикако повернулась к нему. – Кстати, что вы решили насчет сино? Кикудзи молчал. – Вам не кажется, что его лучше вернуть? – Это уж мое дело. – Не совсем так. – Во всяком случае, не вам указывать, как мне поступить с ним. – Не совсем так… – Тикако ослепительно сверкнула вставными зубами. – Я как раз для того и пришла, чтобы дать вам совет. – Она вдруг вытянула руки и взмахнула ими, словно отгоняя что-то. – Из этого дома надо изгнать колдовские чары, не то… – Не пугайте, пожалуйста! – Но я хочу предъявить вам определенные требования!.. Как сваха… – Если вы имеете в виду дочь Инамуры-сан, то я вам очень благодарен, но отказываюсь. – Ну что вы, что вы! Отказываться от брака с девушкой, которая вам по душе, только потому, что сваха не нравится! Это просто глупо. Сваха всего-навсего мостик. Так, пожалуйста, топчите этот мостик. Ваш отец всегда пользовался моими услугами без всяких церемоний. На лице Кикудзи отразилось явное недовольство. Но Тикако уже вошла в раж. У нее поднялись плечи, как всегда, когда она говорила с увлечением. – А как же иначе? Со мной ведь легко, не то что с госпожой Оота… Вообще, хорошо бы вам все рассказать обо мне и о вашем отце. Но, к сожалению, и рассказывать-то нечего. Для вашего отца я была пустое место. А минутное увлечение вспыхнуло и тут же угасло, я и ахнуть не успела… – Тикако потупилась. – Нет, я не держала в сердце обиды. Всегда была рада ему услужить. А он и пользовался моими услугами, всегда пользовался, когда была надобность… Мужчины это любят – пользоваться услугами тех женщин, с которыми у них что-то было. Впрочем, я не в накладе. Благодаря вашему отцу у меня развилась здоровая житейская мудрость. – Гм… – Так что эта самая мудрость в вашем распоряжении. Может быть, она по-своему права, подумал Кикудзи. От Тикако повеяло вдруг беспечностью, беззаботностью. – Понимаете, Кикудзи-сан, человек не может быть благоразумным и мудрым, если в нем слишком сильно мужское или женское начало. – Да? Значит, мудрость среднего пола? – Иронизируете? Ну, ну… Однако, когда превращаешься в существо среднего пола, начинаешь насквозь видеть и мужчин и женщин. Вас не удивляет, как это госпожа Оота отважилась умереть, оставив дочь одну-одинешеньку? Ведь у молодой Оота-сан никого не было на свете, кроме матери. Я думаю, мать на кого-то надеялась. На вас, например, вы, мол, после ее смерти позаботитесь о девушке… – Да как вы смеете! – Я много думала об этом, очень много. И появилось у меня подозрение… Ведь госпожа Оота своей смертью помешала вашему браку. Смекаете? Не так-то все это просто. Был у нее свой резон умереть. – У вас чудовищная фантазия, – сказал Кикудзи, но сам был сражен наповал этой фантазией. Словно молния ударила перед глазами. – Кикудзи-сан, вы же сказали госпоже Оота, что посватались к дочке Инамуры-сан? Кикудзи отлично помнил, что рассказал, но сделал удивленное лицо. – Я? По-моему, вы сообщили госпоже Оота по телефону о моем предполагаемом браке! – Да, сообщила и попросила не мешать. Как раз в тот вечер она и умерла. Наступило молчание. – Однако, Кикудзи-сан, – снова заговорила Тикако, – интересно, откуда вы знаете, что я ей звонила? Она приходила к вам? Кикудзи смешался, застигнутый врасплох. – Ясно, что приходила! Я помню, как она тогда вскрикнула в телефон. – Вот это здорово! Выходит, это вы ее убили! – Можете считать, что я. Вам так легче будет. А я привыкла играть роль злодейки. Ваш отец за то и ценил меня, что по мере необходимости я всегда отлично исполняла эту роль. Вот и сегодня я в этой роли явилась к вам. Не ради памяти вашего отца, а так – сама от себя. Кикудзи показалось, что эта женщина буквально исходит ненавистью и неистребимой, хронической ревностью. Но Тикако продолжала совершенно спокойно, словно разглядывала собственную ладонь: – А вам, Кикудзи-сан, не следует знать, что делается в стороне от вас. Если уж очень неприятно, чертыхнитесь про себя – вот, мол, настырная баба, лезет и лезет не в свои дела. А я тем временем отгоню колдунью и сделаю так, чтобы добрый брак состоялся. – Вы лучше не упоминайте больше об этом добром браке, сделайте одолжение. – Хорошо, хорошо, мне и самой не хочется путать такое святое дело с госпожой Оота… – Тикако вдруг заговорила в более мягком тоне. – Впрочем, Оота-сан не была таким уж дурным человеком… Она, наверно, молилась, умирая, чтобы вы взяли ее дочь в жены. А вам небось ни единым словом об этом не намекнула… – Опять вы с вашими глупостями! – Но ведь так оно и было! Неужели вы думаете, Кикудзи-сан, что ей никогда не приходило в голову выдать за вас свою дочь? Если вы так думаете, значит вы просто-напросто витаете в облаках. Она же была одержимая, и во сне и наяву мечтала только об одном – о вашем отце. Пожалуй, это можно назвать даже цельностью натуры. Она и дочь свою запутала, как в бреду действовала. А в результате жизни лишилась… Посмотреть со стороны – рок над ней тяготел или проклятие какое-то… И зачем она расставляла свои колдовские сети… Кикудзи встретился взглядом с Тикако. Ее маленькие глазки экстатически закатились и в то же время смотрели прямо на него. Он не выдержал, отвернулся. Кикудзи позволил развязать ей язык, не одернул ее, не остановил. И не столько из-за собственной уязвимости, сколько из-за оцепенения, охватившего его после чудовищного предположения Тикако. Неужели госпожа Оота действительно хотела женить его на своей дочери?.. Такая мысль ему в голову не приходила. Да и не верил он в это. Скорее всего это злые, необоснованные домыслы Тикако. Ревность, такая же безобразная и неистребимая, как темное родимое пятно у нее на груди… И все же слова Тикако были ошеломляющими, как удар молнии. Кикудзи стало страшно. А может, он сам мечтал об этом в глубине души?.. Ведь бывают же на свете случаи, когда увлечение мужчины матерью через какое-то время переходит на ее дочь… Но Кикудзи еще был пьян от объятий госпожи Оота, как же он мог увлечься ее дочерью? И все же он тянется к этой девушке, тянется всем телом, тянется, сам того не замечая. Неужели он действительно во власти колдовских чар? Сейчас ему казалось, что он стал совершенно другим человеком после близости с госпожой Оота. Что-то в нем умерло, что-то онемело. Вошла служанка. – Барышня Оота-сан изволили пожаловать. Сказали, что, если у нас гости, они придут в другой раз… – Что?.. Она ушла? Кикудзи поспешно вышел в переднюю. |
||
|