"Тысячекрылый журавль" - читать интересную книгу автора (Кавабата Ясунари)1Тикако позвонила Кикудзи на службу. Когда он поднял трубку и услышал ее голос, у него вытянулось лицо. – Вы с работы прямо домой? – Еще не знаю… Вообще-то он никуда не собирался заходить, но теперь заколебался. – Прошу вас, сегодня приходите прямо домой. Ради памяти вашего отца. Он в этот день всегда устраивал чайную церемонию. Я с утра об этом думаю и волнуюсь… Так разволновалась, что уж не могла усидеть на месте. Кикудзи молчал. – Пока я… Алло, алло! Вы слушаете? Пока я прибирала чайный павильон, мне захотелось что-нибудь приготовить… – А где вы, собственно, находитесь? – У вас, у вас дома. Простите, сразу вам не сказала. Кикудзи поразился. – Вспомнила я этот день и прямо места себе не находила. Не успокоюсь, думаю, пока не пойду к вам и не наведу порядок в чайном павильоне. С вашего позволения, конечно. Надо бы раньше вам позвонить, предупредить вас, но… боялась, что вы, Кикудзи-сан, откажете… После смерти отца чайный павильон пустовал. Правда, мать иногда ходила туда и подолгу сидела там в полном одиночестве. Но она не разжигала огня в очаге, а брала с собой чугунный чайник с кипятком. Что она там делала, в тишине, совсем одна? Наверно, думала о своем. Кикудзи всегда волновался, когда мать затворялась в чайном павильоне. Он был уверен, что думы у нее были невеселые. Сколько раз он хотел пойти туда и посидеть вместе с ней, но почему-то так ни разу и не зашел. Пока был жив отец, в чайном павильоне царствовала Тикако и мать туда не ходила. А теперь, когда и отец и мать умерли, павильон всегда был закрыт. Лишь старая служанка, давно жившая в их доме, проветривала его несколько раз в году. – Скажите, с каких пор не убирался чайный павильон? Сколько я ни протирала татами, они все равно пахнут плесенью. Ну как так можно! – Тон Тикако становился наглым. – Пока я мыла да прибиралась, очень мне захотелось что-нибудь приготовить. Конечно, когда все получается вот так, экспромтом, особенно не развернешься – продуктов-то у вас почти никаких. Но я все же приготовила кое-что. Поэтому и прошу, чтобы вы сразу пришли домой. – Гм… вы меня удивили… – Вам одному, наверно, скучно будет. Может, захватите с собой приятелей? Кого-нибудь из сослуживцев… – Ну уж нет, ничего не выйдет! У нас тут нет любителей чайных церемоний. – И очень хорошо, если они в этом не разбираются! Все ведь будет очень скромно, на скорую руку. Пусть придут запросто. – Ничего не выйдет! – повторил Кикудзи с тайным злорадством. – Да? Вот досада! Что же делать? Может быть, пригласить кого-нибудь из друзей вашего отца по чайной церемонии?.. Впрочем, нет, их приглашать неудобно. Ой, знаете, я, кажется, придумала! Хотите, позвоню дочери Инамуры-сан? – Да перестаньте вы суетиться! Никого я не хочу! – Но почему? Это будет просто великолепно! Между прочим, ее семья заинтересовалась известным вам вопросом. Подумайте, как хорошо все складывается – она придет, вы еще раз посмотрите на нее, побеседуете в спокойной обстановке… Короче говоря, сейчас я туда позвоню. Вы не возражаете? И если она придет… – Нет, возражаю! И вообще, прекратите вы это! – Кикудзи задохнулся от возмущения. – Ничего я не хочу, не хочу! Понятно? И домой не приду… – Ладно, ладно… Это, конечно, не телефонный разговор. Поговорим после… Значит, после работы вы сразу домой… – То есть как это «значит»?! Я же вам сказал… – Ну да, ну да… сказали… А вы считайте, что я взяла да и приготовила вам небольшой сюрприз, и дело с концом! Голос Тикако, навязчивый и вкрадчивый, как яд, проникал в душу Кикудзи. И он снова увидел ее, как тогда, в распахнутом кимоно, с огромным родимым пятном на левой груди. В голове у него вдруг загудело, как в пустом чайном павильоне, который скребла и чистила Тикако. В висках отдались противный шорох веника и влажное хлюпанье мокрой тряпки. И вновь в нем поднялось отвращение к этой женщине, и непереносимо было думать, что она тайком пробралась в его дом и сейчас наводит там порядок и стряпает на кухне. Если бы она только прибрала чайный павильон, поставила бы там цветы, это еще куда ни шло. Он бы смирился – ради памяти отца. Но это!.. И все же сквозь клокотавшее внутри бешенство пробивался светлый луч – образ Юкико Инамуры. После смерти отца Кикудзи никаких связей с Тикако не поддерживал. Это получилось само собой. Может быть, теперь, воспользовавшись юной Юкико как приманкой, она хочет снова втереться в доверие, стать другом дома? В сегодняшнем поведении Тикако было нечто смешное, вызывающее пренебрежительную улыбку, и в то же время подобная навязчивость настораживала. И Кикудзи насторожился, потому что чувствовал себя уязвимым. Не будь этого, он бы не так реагировал на наглый звонок Тикако – он бы как следует ее отчитал. Но сейчас он даже по-настоящему разозлиться не смел: собственная уязвимость делала его беспомощным. Небось она уже пронюхала, в чем его слабость, и, внутренне торжествуя, нагрянула в дом своей новой жертвы, Кикудзи не торопился домой. После работы прогулялся по Гинзе, зашел в крохотный, страшно тесный бар. Тикако, конечно, права – домой ему все-таки придется вернуться, но он оттягивал этот момент, мучась от собственной уязвимости. Впрочем, откуда ей знать о той ночи в гостинице, о той ночи, которая завершила чайную церемонию в павильоне храма Энкакудзи?.. Или она уже успела встретиться с госпожой Оота? Ее телефонный звонок, ее требовательный, наглый тон заставляли подозревать, что за всем этим кроется нечто большее, чем обычная навязчивость. Или это прелюдия – в стиле Тикако – к развитию его отношений с дочерью Инамуры… Кикудзи не мог усидеть в баре: его потянуло домой. Он пошел на станцию. В электричке он устроился у окна и стал смотреть вниз, на широкий, обсаженный деревьями проспект, образующий почти прямой угол с полотном железной дороги. Проспект пролегал с востока на запад, между станцией Юракутё и Токийским вокзалом. Солнце садилось, и асфальт сверкал ослепительно, как полоса полированного металла. Деревья Кикудзи видел против солнца, и их зелень казалась глубокой и темной, а тень прохладной. Одетые густой листвой, деревья широко раскинули свои ветви. По обеим сторонам проспекта стояли здания европейского типа – каменные, прочные. Вокруг все словно вымерло – ни машин, ни пешеходов. Тишина, безлюдье. Странно голая лента асфальта и где-то вдали, на горизонте, ров и стены императорского дворца. Битком набитый вагон электрички был ужасающе реальным и не имел никакого отношения к этому вечеру, лишь один проспект плыл в чудесном внеземном вечернем времени. И Кикудзи вдруг представилась Юкико. Вот она идет в глубине аллеи, а в ее руках нежно розовеет крепдешиновое фуросики с тысячекрылым журавлем. Пожалуй, особенно отчетливо он видел даже не девушку, а именно фуросики и тысячекрылого журавля. На Кикудзи повеяло свежестью. И когда он подумал, что девушка сейчас, может быть, ждет в его доме, у него сладко забилось сердце. Но почему Тикако сначала хотела, чтобы он привел своих сослуживцев, и лишь потом, когда Кикудзи отказался, предложила пригласить Юкико? Кикудзи ничего не понимал. Когда он пришел домой, Тикако выскочила в переднюю его встречать. – Вы один? Кикудзи кивнул. – Вот и хорошо, что один! Вас уже ждут. – Она подошла и взяла у него портфель и шляпу. – А по дороге вы куда-то заходили… Должно быть, подумал он, по лицу видно, что выпил. – Где же вы были? – продолжала Тикако. – Я ведь еще раз звонила вам на работу. Мне сказали, что вы ушли. Я засекла время, подсчитала, сколько вам потребуется на дорогу. – Вы меня просто поражаете! Время она засекла, а вот извиниться, что без его ведома хозяйничает у него в доме, даже и не подумала. Тикако пошла следом за ним, в его комнату, намереваясь помочь ему переодеться. Она потянулась было к кимоно, приготовленному служанкой. – Оставьте! – довольно резко сказал Кикудзи. – Не беспокойтесь, кимоно я надену сам. А то неудобно оставлять гостью одну. Он снял пиджак и, словно убегая от Тикако, направился переодеваться в чулан. Вышел он оттуда уже в кимоно. Тикако с места не сдвинулась, так и сидела в его комнате. – Ах, одинокие мужчины!.. Уж какие вы молодцы! Он буркнул что-то неопределенное. – И не надоела вам холостяцкая жизнь? Скучно ведь, неуютно! Пора уж кончать… – Почему неуютно? Я приспособился, да и у отца кое-чему научился. Глаза Тикако на секунду впились в Кикудзи, потом она отвела взгляд. На Тикако был кухонный халат, некогда принадлежавший матери Кикудзи. Рукава она завернула очень высоко, и ее обнаженные руки выглядели странно, словно были собраны из разных, не подходивших друг к другу деталей: сухие крепкие кисти, от кисти до локтя приятная полнота, а предплечья, особенно на внутренней стороне, дряблые, полные, в жировых складках. Кикудзи удивился, он думал, что руки у нее сильные, мускулистые. – Наверно, лучше всего вам будет в чайном павильоне. А пока что я провела девушку в гостиную, – сказала Тикако. Ее тон стал сухим и несколько более официальным. – Не знаю, в исправности ли там электропроводка. Я никогда не видел, чтобы в павильоне горел свет. – Так зажжем свечи. Это даже оригинальнее. – Нет уж, только не свечи! Неприятно… Тикако вдруг встрепенулась, словно вспомнила нечто важное. – Да, знаете, когда я позвонила Юкико, она спросила – с мамой прийти? Я, разумеется, сказала, что с мамой еще лучше… Но у госпожи Инамуры оказались какие-то дела, и мы решили, что девушка придет одна. – Кто – мы? Это вы решили! Вы все устроили! Интересно, что они подумали? Небось возмутились в душе – такая неучтивость, вдруг звонят и чуть ли не приказывают явиться в гости! – Может быть… Но девушка уже здесь. А раз пришла, го теперь не может быть и речи о нашей неучтивости. – Почему же это? – Очень просто! Прибежала девушка по первому звонку, значит, приятно ей ваше приглашение, значит, проявляет к вам интерес. А то, что внешне все это выглядит несколько необычно, не имеет никакого значения. Вы еще потом вместе благодарить меня будете, посмеетесь вместе – мол, уж эта Куримото, какие она штуки выкидывала! Когда люди между собой договорятся, не важно ведь, как они договаривались. По опыту знаю… Тикако говорила весьма самоуверенно, она словно хотела сказать: «Чего юлишь, я же тебя насквозь вижу!» – А вы что… уже говорили об этом? – В общем, да. Казалось, Тикако сама сгорает от нетерпения и подталкивает Кикудзи – да ну же, не тяни, решайся! Кикудзи вышел на галерею и направился в гостиную. Проходя мимо большого гранатового дерева, попытался изменить выражение лица. Неудобно появиться с недовольным лицом перед девушкой. Темная густая тень под гранатом напоминала родимое пятно на груди Тикако. Кикудзи тряхнул головой, стараясь отогнать видение. У входа в гостиную, на каменных плитах садовой дорожки, лежали последние отблески заходящего солнца. Все сёдзи гостиной были раздвинуты, Юкико Инамура сидела почти у самой галереи. Кикудзи показалось, что от девушки исходит слабое сияние и освещает сумрачную глубину просторной комнаты. В токонома в плоской вазе стояли ирисы. И на поясе девушки были красные ирисы. Случайность, конечно… А впрочем, не такая уж случайность: ведь это очень распространенный символ весеннего сезона. Ирисы в токонома были не красные, а розовые, на очень высоких стеблях. Чувствовалось, что цветы только что срезаны. Наверно, Тикако поставила их совсем недавно. |
||
|