"Тысячекрылый журавль" - читать интересную книгу автора (Кавабата Ясунари)2На следующий день, в воскресенье, был дождь. После обеда Кикудзи пошел в чайный павильон. Надо было убрать посуду, оставшуюся после вчерашней чайной церемонии. И кроме того, ему захотелось посидеть там одному. В душе поднималась смутная тоска, когда он вспоминал о Юкико. Может быть, и аромат еще оставался в павильоне. Велев служанке подать зонтик, он сошел с галереи на каменную дорожку и тут заметил, что водосток в одном месте, под крышей, прохудился и вода с шумом хлещет на землю у гранатового дерева. – Надо починить, – сказал Кикудзи служанке. – Да, надо. Кикудзи вспомнил, что в дождливые ночи шум воды, выливавшейся из этой дыры, давно мешал ему спать. – Впрочем, зачем чинить. Когда начинаешь ремонтировать одно, сейчас же выясняется, что и другое требует ремонта. Лучше уж продать дом, пока совсем не обветшал. – Нынче все, у кого большие дома, так говорят, – ответила служанка. – Вот и вчерашняя барышня все удивлялись, какой у нас просторный дом. Наверно, барышня собираются жить в этом доме. Кажется, служанка хотела посоветовать не продавать дом. – Уж не учительница ли Куримото вчера наболтала? – Да. Когда барышня изволили пожаловать, госпожа учительница повели их по всему дому, все им показали. – Черт знает что такое! Вчера Юкико ничего ему об этом не говорила. Кикудзи думал, что Юкико все время сидела в гостиной, а потом вместе с ним была лишь в чайном павильоне. Поэтому ему сегодня и захотелось проделать тот же путь – от гостиной до павильона. Вчера он долго не мог уснуть. Ему все казалось, что в чайном павильоне сохранился запах ее духов, и он готов был вскочить посреди ночи и пойти туда. Чтобы успокоиться и уснуть, Кикудзи раз сто повторил про себя: «Юкико для меня недосягаема, абсолютно недосягаема». А теперь он вдруг узнает, что «недосягаемая» Юкико вчера спокойно ходила по его дому с Тикако и все разглядывала. Очень уж это неожиданно и как-то странно. Он зашагал по дорожке к чайному павильону, велев служанке принести горячих углей для очага. Тикако жила довольно далеко, в Кита-Камакура, и вчера ушла вместе с Юкико, поручив служанке прибрать в чайном павильоне. Собственно говоря, убирать было почти нечего, только положить на место составленную в угол посуду. Но Кикудзи не очень ясно представлял, куда что класть. – Тикако лучше знает, куда это все девать… – сказал он вслух. Взгляд Кикудзи упал на токонома. Там висела узкая небольшая картина, иллюстрация к стихам. Это была миниатюра Мунэюки – чуть тронутый тушью фон и на нем, тушью же, бледные расплывчатые линии. Вчера Юкико спросила: – Простите, чья это вещь? Кикудзи не мог ответить. – Кто его знает… Стихов нет, без них я не могу определить. Впрочем, и стихи, к которым пишутся подобные картины, все в одном стиле. – Это Мунэюки, – вмешалась Тикако. – Картина написана к стихам: «Опять зеленеет сосна вековая, и даже нетленная хвоя свой цвет изменяет весной». Теперь эта картина уже не по сезону, но ваш отец, Кикудзи-сан, часто вешал ее в этот день. – По манере не разберешь, кто это – Мунэюки или Цураюки, – возразил Кикудзи. Сейчас он разглядывал картину и убеждался, что действительно трудно определить, кто ее написал. Казалось, в этой миниатюре нет характерных черт, присущих какому-либо определенному живописцу, но зато в скупых расплывчатых мазках была затаенная щедрость, щедрость весны для всех. От картины исходил едва уловимый аромат свежести. И картина, и стихи, и ирисы в плоской вазе напоминали о Юкико. – Извините, задержалась, воду кипятила. Подумала, лучше кипятку принести, чем сырую воду, – сказала служанка, появляясь на пороге с углями для очага и чайником. Кикудзи не собирался пить здесь чай. Он хотел только огня, потому что в павильоне было сыро. Но в сознании служанки, очевидно, горящий очаг и котелок над огнем были неотделимы друг от друга, и она со всем усердием исполнила приказание хозяина. Кикудзи небрежно бросил угли в очаг, повесил над ним котелок. Общаясь с отцом, он с детства привык ко всем обрядам чайной церемонии, но сам этим не увлекался, и отец не настаивал, чтобы он учился. И сейчас, когда вода в котелке закипела, Кикудзи продолжал рассеянно сидеть, лишь протянул руку и чуть-чуть отодвинул крышку котелка. Татами отсырели, легкий запах плесени так и не выветрился. Стены блеклых тонов, так прекрасно гармонировавшие с изящной фигурой Юкико, сегодня казались мрачными. Вчера у Кикудзи было такое ощущение, словно к нему в гости пришла девушка, воспитанная в европейском доме и лишь для приличия переодевшаяся в кимоно. Он сказал Юкико: – Наверно, Куримото своим внезапным, не очень-то вежливым приглашением доставила вам массу хлопот. Это ее идея – устроить прием в чайном павильоне. – Госпожа учительница сказала, что сегодня памятная для вашего дома дата: ваш отец в этот день всегда устраивал чайную церемонию… – Да, кажется, так. По правде говоря, я никогда не думал об этих вещах и про сегодняшний день совсем забыл. – Видите, а я в этот день получила приглашение… Может быть, госпожа учительница решила надо мной подшутить? Я ведь очень плохо разбираюсь в чайной церемонии… В последнее время столько уроков пропустила… – Ну что вы! Куримото сама лишь сегодня вспомнила об этом, вот и прибежала наводить тут порядок. Сыро здесь, плесенью пахнет, чувствуете? – Кикудзи на секунду запнулся. – Но… если нам с вами судьба познакомиться, было бы лучше познакомиться как-нибудь по-другому. Без вмешательства Куримото. Я чувствую себя перед вами, Инамура-сан, очень виноватым. – Почему? Если бы не госпожа учительница, мы бы с вами вообще не встретились. Это было чистейшей правдой, и возразить было нечего. Действительно, без Тикако они бы не встретились. Кикудзи словно бичом по лицу хлестнули. Слова девушки прозвучали так, словно она внутренне уже была готова к браку с ним. Во всяком случае Кикудзи так показалось. И он поймал ее взгляд – немного недоуменный и взволнованно сверкающий. Или ему опять показалось?.. Интересно, однако, как Юкико воспринимает его пренебрежительное «Куримото», без вежливого добавления – «сан»? Знает ли она, что Тикако одно время была любовницей его отца? – Понимаете, в чем дело… С Куримото у меня связаны не очень приятные воспоминания, – сказал Кикудзи и испугался, что у него сейчас задрожит голос. – Мне не хочется, чтобы эта женщина вмешивалась в мою судьбу… И все же ей я обязан знакомством с вами… Хорошо бы забыть об этом, не верить в это… Тут вошла Тикако со столиком-подносом, и разговор оборвался. – С вашего позволения посижу с вами! Тикако тяжело опустилась на татами, ее плечи сразу обмякли, словно с них свалилась вся тяжесть недавних хлопот и приготовлений. Демонстративно отдышавшись, она бросила острый взгляд на Юкико. – У вас только одна гостья в этот день, Кикудзи-сан, но ваш отец был бы очень рад такой гостье. Юкико простодушно опустила глаза. – Ну что вы! Я не достойна быть вхожей в чайный павильон господина Митани. Словно не слыша этих слов, Тикако начала вспоминать те времена, когда был жив отец Кикудзи и когда в чайном павильоне частенько собирались гости. Должно быть, Тикако считала брак Кикудзи и Юкико делом решенным. Позже, в передней, когда обе женщины уже собирались домой, Тикако сказала: – Кикудзи-сан, вам бы тоже не мешало побывать у Инамуры-сан… Конечно, только заранее договориться о визите, чтобы не получилось, как сегодня. Юкико кивнула. Хотела, видно, что-то сказать, но промолчала. Она вдруг застеснялась, стала вся воплощенной стыдливостью. Кикудзи не ожидал такой перемены. Его потянуло к девушке, он словно ощутил тепло ее тела. Но ему тоже было стыдно. По-другому стыдно – нечто мерзкое сковывало его по рукам и ногам… И сегодня это мерзкое ощущение не проходило. К сожалению, грязной была не только Тикако, познакомившая его с Юкико, грязным был и он сам. Кикудзи отчетливо вдруг увидел отца, покусывавшего плохо вычищенными зубами родимое пятно Тикако, и с ужасом почувствовал, что отец оживает в нем. Тикако держалась с Юкико совершенно свободно, а он, Кикудзи, был скован смутным стыдом. Этот стыд в какой-то мере мешал ему быть решительным и последовательным в отношениях с девушкой. Не скрывая перед Юкико своей неприязни к Тикако, он тем самым вроде бы признавался, что собирается жениться на Юкико не по доброй воле, а вынуждаемый Тикако. О, эта женщина удобна во всех отношениях – ее можно использовать в любых целях и все можно на нее свалить. Поэтому у Кикудзи было такое ощущение, словно его ударили кнутом по лицу. Он не сомневался, что Юкико видит его насквозь. А к этому еще прибавилось внутреннее самоунижение – я, мол, такой… так мне и надо! Когда они поели и Тикако вышла приготовить чай, он сказал, пытаясь хоть как-то оправдаться: – Видно, нам никуда не деться от Куримото, она как сама судьба… Но мы, кажется, по-разному смотрим на эту судьбу… Кикудзи вспомнил, что после смерти отца мать порой запиралась в чайном павильоне. И ему всегда было грустно от этого. А прежде отец бывал здесь подолгу один. И вот сейчас он пришел сюда и тоже сидит в одиночестве. Видно, такое уж это место – располагает к думам и самоанализу. Дождь стучал и стучал по листве. В этот шум вдруг влились удары другого тона – удары струй воды по зонтику. Служанка торопливо шла по дорожке. – Митани-сан, к нам пожаловали Оота-сан… – Оота-сан?.. Дочь?.. – Нет, сама госпожа Оота. Выглядят ужасно плохо. Совсем больные. Кикудзи вскочил на ноги, но с места не двинулся. – Куда прикажете их пригласить? – Можно сюда. – Слушаюсь. Госпожа Оота появилась без зонтика, наверно, оставила его в передней. Лицо у нее было совсем мокрое. В первый момент Кикудзи подумал – от дождя, но тут же понял, что это слезы. Они все катились и катились по ее щекам. Должно быть, Кикудзи поначалу отнесся к госпоже Оота без должного внимания, если принял слезы за дождь, но, поняв, в чем дело, бросился к ней. – Что с вами? В его голосе прозвучало неподдельное беспокойство. Госпожа Оота, едва переступив порог галереи, бессильно скользнула вниз. Она не села, а скорее упала и, упираясь руками в пол, медленно склонилась в сторону Кикудзи. Пол вокруг нее сейчас же стал мокрым. А слезы все бежали по щекам, их было так много, что Кикудзи подумал: а может быть, это все-таки дождь? Госпожа Оота не спускала с него глаз, казалось, этот взгляд был единственной опорой, не дающей ей окончательно упасть, и Кикудзи стало не по себе: если он сейчас отвернется, что с ней будет… Она сильно осунулась, веки болезненно покраснели, обведенные темными кругами глаза запали, вокруг них собрались морщинки, в ее взгляде была мучительная боль, и все же боль не могла загасить удивительного сияния этих глаз. Все ее лицо излучало бесконечную нежность. – Простите меня!.. Я вижу вас опять… это… это так отрадно… не выдержала я, простите… Ее голос звучал ласково, и не только в лице – во всей ее фигуре сквозила нежность. Если бы не эта нежность, Кикудзи, наверно, сам бы расплакался – настолько госпожа Оота была измученной. У него остро заныло сердце, но боль тут же стала утихать. Он прекрасно понимал, из-за кого мучилась госпожа Оота. Он был ее мучителем, он был ее отрадой, и сейчас эта женщина передавала свою муку ему и одновременно заглушала ее нежностью. – Входите, входите скорее в комнату! Вы вся мокрая! Кикудзи вдруг обхватил ее сзади, просунул руки под мышки и, сильно сжав пальцами грудь, втащил госпожу Оота в комнату. В его порыве было что-то жестокое. Она попыталась встать на ноги. – Отпустите меня! А я очень легкая, да? – Да, очень. – Совсем легкая стала… Похудела… за последнее время… Отпустив женщину, Кикудзи удивился – как это он вдруг схватил ее и поднял… – А дочь ваша не будет волноваться? – Фумико?.. По ее тону Кикудзи решил, что Фумико тоже пришла и ждет где-нибудь поблизости. – Она с вами пришла? – Нет, что вы! Я от нее украдкой… – Голос госпожи Оота задрожал.– Она меня стережет, глаз с меня не спускает. Даже ночью, стоит мне пошевелиться, она уже просыпается… Бедная, по-моему, она из-за меня немножко помешалась… Я ее боюсь… Она все спрашивает: «Мама, почему ты не родила второго ребенка? Все равно от кого, хоть бы от господина Митани…» Госпожа Оота чуть-чуть успокоилась и привела себя в порядок. А Кикудзи, наоборот, разволновался. Из ее слов он понял как страдает Фумико. Страдает, потому что видит страдания матери. И то, что она сказала о ребенке – «хоть бы от господина Митани», – было ужасно… У Кикудзи опять сдавило сердце. Госпожа Оота, не отрываясь, смотрела на него. – Не знаю, может быть, она еще прибежит за мной… Сегодня она куда-то ушла, наверно, думала, что в такой дождь я не решусь идти… А я вышла, убежала… – Она думала, дождь вас удержит? – Да, да! Ей кажется, что я совсем плоха, не рискну идти в дождь. Кикудзи растерянно кивнул. – Оказывается, она была у вас… На днях… – Да, была. Все просила простить вас, а я и не знал, что ей ответить… – Я понимаю… я все понимаю… Потому и пришла к вам… Мне страшно… – Почему страшно? Я вам так благодарен! – Правда? Как хорошо!.. Вы сказали это, и я теперь спокойна… А то я все время терзалась… Простите меня!.. – За что же прощать? Вы ведь свободный человек, ничто вас не связывает… Или тень моего отца все еще не дает вам покоя? Ничто не дрогнуло в лице госпожи Оота, и слова Кикудзи скользнули мимо нее. Словно он бросил их в пустоту. – Давайте забудем обо всем, – сказала она. – Но, знаете… мне стыдно… Нет, нет, не из-за этого. Стыдно потому, что я совсем обезумела от звонка Куримото-сан. – Куримото звонила вам? – Звонила. Сегодня утром. Сказала, что вы и Юкико… Почему она мне об этом сообщила? Глаза госпожи Оота снова наполнились слезами, но она неожиданно улыбнулась. И улыбка была не вымученной, а настоящей – простодушной, светлой. – Ничего еще не решено! – возразил Кикудзи. – Действительно, почему она вам позвонила? Может, пронюхала что-нибудь… Вы с ней с тех пор не виделись? – Не виделась. Но она страшный человек. Она все всегда знает. Сегодня утром, когда она позвонила, наверно, что-то ей показалось подозрительным. Впрочем, я сама виновата… Когда она сказала, я чуть в обморок не упала и, кажется, вскрикнула… или застонала… Конечно, разговор был телефонный, но она все равно почувствовала… Потому и сказала мне напоследок: «Оота-сан, вы, пожалуйста, не мешайте». Кикудзи нахмурился. Не знал, что сказать, нужные слова вдруг куда-то исчезли. – Да разве бы я… Неужели бы я помешала!.. Я чувствую себя такой виноватой перед Юкико… Но этот ужасный звонок! Я с самого утра места себе не нахожу. Так я ее боюсь, так боюсь… Она ужасная женщина, не будет мне теперь покоя… Оттого я и из дому убежала… Госпожу Оота стала бить дрожь. Плечи у нее затряслись, губы задергались, словно у нее начинался припадок. Уголок рта дернулся и искривился. И вдруг сразу стало видно, что она уже не молода. Кикудзи встал, протянул руку, коснулся ее плеча. Она ухватилась за эту руку, как за единственное спасение. – Боюсь! Мне страшно!.. – Госпожа Оота пугливо, напряженно озиралась по сторонам. Потом вдруг расслабилась, обмякла. – Это чайный павильон? – Да. – Какой хороший павильон… Кого она вспомнила? Мужа, который часто здесь бывал, или отца Кикудзи? – Вы здесь в первый раз? – спросил Кикудзи. – Да. – На что загляделись? – Да так, ни на что… – Это картина Мунэюки, к стихам… Госпожа Оота кивнула и бессильно опустила голову. – Вы разве раньше у нас не бывали? – Ни разу. – Разве? – Впрочем, один раз была. Когда… на обряде прощания с вашим отцом… – Голос госпожи Оота угас. – Вода кипит, хотите чаю? Сразу пройдет усталость. И я с вами чашечку выпью. – Хорошо. Вы разрешите? Госпожа Оота, шатаясь, поднялась. Кикудзи вынул чашки и прочую утварь из коробок, стоявших в углу комнаты. Это была та самая посуда, в которой вчера подавали чай Юкико. Но Кикудзи все равно ее вынул. Когда госпожа Оота хотела снять крышку с котелка, рука у нее задрожала, и крышка, ударившись о котелок, тоненько зазвенела. Низко склонив голову, она погрузила в воду ковшик. Из глаз у нее опять покатились слезы, они падали на выпуклые бока котелка. – Этот котелок… Я подарила его вашему отцу… – Да? А я и не знал, – сказал Кикудзи. Значит, котелок когда-то принадлежал покойному господину Оота. Ну и что же… Кикудзи это не задело. И нисколько не задело, что она откровенно об этом говорит. Приготовив чай, госпожа Оота сказала: – Простите, у меня нет сил встать и подать вам. Подойдите, пожалуйста. Кикудзи пересел к очагу и выпил чай там. Госпожа Оота упала к нему на колени, словно теряя сознание. Кикудзи обнял ее за плечи. Она почти не дышала, только по едва заметно вздрагивавшей спине еще чувствовалось биение жизни. Кикудзи держал в объятиях это легонькое тело, похожее на тело потерявшего последние силы ребенка. |
||
|