"Последний свет Солнца" - читать интересную книгу автора (Кей Гай Гэвриел)

Глава 2

— Наша беда в том, — пробормотал Дей, поглядывая в просветы между золотисто-зелеными листьями, — что мы создаем хорошие стихи, но плохие осадные орудия.

Об осаде, собственно говоря, и речи не шло. Это замечание было сделано настолько не к месту и было так характерно для Дея, что Алун громко рассмеялся. Не самый мудрый поступок, если учесть, где они находились. Дей с размаха зажал рот брата ладонью. Через мгновение Алун подал знак, что взял себя в руки, и Дей с ворчанием отпустил его.

— Ты хочешь захватить кого-нибудь конкретно? — спросил Алун достаточно тихим голосом. И осторожно передвинул локти. Кусты не шевельнулись.

— Могу назвать одного поэта, — неосторожно ответил Дей. Он питал склонность к шуткам, его младший брат был склонен смеяться над ними; они оба лежали, вытянувшись, под листвой на склоне холма и смотрели на скот внизу, в зафне. Они отправились на север воровать скот. Сингаэли часто угоняли скот друг у друга.

Дей быстро поднял руку, но на этот раз Алун лежал тихо. Они не могли допустить, чтобы их заметили. Их было всего двенадцать человек — теперь, когда Гриффита поймали, одиннадцать, — и они забрались далеко на север, в Арберт. Не больше двух-трех дней пути от моря, по подсчетам Дея, хотя он не знал точно, где они находятся и чей это большой дом стоит внизу.

Двенадцать — это минимальное количество людей для вылазки, но братья были уверены в своих силах, и не без причины.

Кроме того, в Кадире говорили, что любой из их людей стоил двоих арбертян и по крайней мере троих из Льюэрта. Возможно, в двух остальных провинциях считали несколько иначе, но это всего лишь тщеславие и бахвальство.

По крайней мере, так должно быть. Тревожило то, что Гриффита, отправленного вперед на разведку, так легко поймали. Хорошо то, что он предусмотрительно захватил с собой арфу Алуна, выдавая себя за странствующего барда. Плохо то, что Гриффит, как всем известно, не умеет ни петь, ни играть даже ради спасения своей жизни. А спасение его жизни стало насущной задачей.

Итак, братья спрятали девять человек у дороги, подальше от посторонних глаз, и взобрались на этот холм, чтобы составить план спасения. Если они вернутся домой без скота, это плохо, но не унизительно. Не каждый поход бывает успешным; можно все же сделать кое-что, чтобы стоило рассказывать эту историю. Но если их королю-отцу или дяде придется платить выкуп за кузена, взятого в плен во время не получившего их одобрения рейда, ну, тогда это будет… очень плохо.

А если племянник Оуина Кадирского погибнет в Арберте, это может означать войну.

— Сколько, по-твоему? — прошептал Дей.

— Двадцать, плюс-минус несколько человек. Хозяйство солидное. Кто здесь живет? Где мы находимся? — Дей видел, что Алун продолжает смотреть на коров.

— Забудь пока о коровах, — резко сказал он. — Все изменилось.

— Может, и нет. Мы их выпустим из загона сегодня ночью, четверо из нас погонят их на север и рассеют по долине, а остальные пойдут выручать Гриффита, пока хозяева будут собирать своих коров.

Дей задумчиво посмотрел на младшего брата.

— Это умно, против ожидания, — в конце концов произнес он.

Алун толкнул его в плечо, довольно сильно.

— Брось, — мягко ответил он. — Это была твоя идея, а я пытаюсь нас вытащить. Не задирай нос. В какой он комнате?

Дей пытался это вычислить. Дом — а его владелец явно был богат — вытянулся в длину с востока на запад. Угадывались очертания большого зала за двойными дверями внизу, крылья дома полукругом уходили на север от каждого конца этого основного здания. Дом, который разрастался постепенно, некоторые его части строили из камня, другие — из дерева. Братья не видели, как поймали Гриффита, нашли только следы борьбы на тропинке.

Два пастуха караулили стадо на дальнем конце огороженного выгона восточнее дома. Мальчишки, они все время отмахивались руками от мух. Девять вооруженных мужчин вышли из дома с тех пор, как братья пробрались сюда, в заросли над двором. Один или два раза из дома донеслись далекие, громкие голоса, и одна девушка выходила к колодцу за водой. В остальном было тихо и жарко, сонный послеполуденный зной в конце весны; бабочки, жужжание пчел, ястреб летает кругами. Дей несколько мгновений наблюдал эту картину.

Ни один из братьев не сказал, хотя оба это понимали, что крайне маловероятно, чтобы им удалось вытащить человека из охраняемой комнаты, даже ночью и при наличии отвлекающего маневра, причем так, чтобы с обеих сторон не погибли люди. Во время перемирия. Этот налет провалился еще до того, как начался.

— А мы хотя бы уверены, что он там? — спросил Дей.

— Я уверен, — ответил Алун. — Самое вероятное место. Он может быть гостем? Они могли?..

Дей посмотрел на него. Гриффит не умел играть на арфе, которую взял с собой, носил меч и кожаные доспехи, да еще и говорил с кадирским акцентом…

Младший брат кивнул, хотя Дей ничего не сказал. Все и так слишком ясно. Алун тихо выругался, потом прошептал:

— Ладно, он в плену. Нам нужно действовать быстро, точно знать, куда мы двинемся. Давай, Дей, придумывай. Святой Джад, где они его держат?

— Да славится святой Джад, Брин ап Хиул имеет обыкновение держать пленников в той комнате, в восточном конце основного здания, когда есть пленники. Если я правильно помню.

Братья резко обернулись. Дей успел выхватить нож, как увидел Алун.

Иногда этот мир — место, полное неожиданностей. Особенно когда покинешь дом и привычное окружение. Все равно имелось разумное, логическое объяснение тому, почему какой-то человек мог оказаться здесь, прямо у них за спиной. Один из людей мог принести им новости; один из сторожей внизу мог почувствовать присутствие других кадирцев, кроме взятого в плен, и отправиться на их поиски; их могли заметить, когда они поднимались сюда.

То, что они увидели в реальности, оказалось совершенно невероятным. Человек, который ответил на вопрос Алуна, был невысоким, седовласым, с гладко выбритыми щеками и подбородком и улыбался им обоим. Он вытянул вперед открытые ладони, без оружия, один, в выцветшей, сразу выдавшей его желтой одежде, с золотым диском Джада на шее.

— Я, возможно, не совсем правильно запомнил, — продолжал он благодушно. — Прошло уже много времени с тех пор, как я бывал здесь, а память слабеет с возрастом, знаете ли.

Дей заморгал и тряхнул головой, словно хотел прийти в себя после удара. Пожилой священник застал их врасплох.

Алун прочистил горло. Но одно он осознал четко.

— Ты сказал… э… Брин ап Хиул?

Дей все еще молчал. Священник благодушно кивнул.

— А! Вы его знаете?

Алун снова выругался. Он пытался подавить панику. Священник скорчил неодобрительную мину, потом рассмеялся.

— Действительно, вы его знаете.

Конечно, они его знали.

— Мы не знаем тебя, — наконец заговорил Дей, обретая дар речи. Он опустил свой кинжал. — Как ты забрался сюда?

— Так же, как и вы, полагаю.

— Мы тебя не слышали.

— Очевидно. Приношу извинения. Я шел тихо. Я этому научился. Не был вполне уверен, что именно я здесь найду, вы понимаете.

Длинная желтая одежда священника плохо подходила для бесшумного передвижения, и этот человек был уже не молод. Кем бы он ни был, только не обычным церковником.

— Брин! — мрачно шепнул Алун брату. Это имя — и то, что оно означало, заставило сердце сильно биться.

— Я слышал.

— Что за невезение!

— Да, — согласился Дей. Он пока сосредоточил внимание на незнакомце. — Я спросил, кто ты. И был бы весьма признателен, если бы ты оказал нам любезность и назвал свое имя.

Священник улыбнулся, довольный.

— Хорошие манеры всегда отличали членов вашей семьи, — ответил он, — как бы они ни грешили. Как поживает Оуин? И госпожа ваша матушка? Смею надеяться, они оба здоровы? Я не видел их много лет.

Дей снова заморгал. “Ты — принц Кадира, — напомнил он себе. — Наследник своего короля-отца. Рожденный для того, чтобы руководить людьми, контролировать ситуацию”. Почему-то вдруг ему стало необходимо напомнить себе об этом.

— У тебя перед нами преимущество во всем, — вмешался его брат, — во всех мыслимых смыслах. — Губы Алуна дрожали. Слишком многое кажется ему смешным, подумал Дей. Отличительная особенность его младшего брата. Ответственность меньше.

— Во всем? Ну, ведь у одного из вас есть нож, — сказал священник, но при этом он улыбался. Он опустил руки. — Я — Сейнион Льюэртский, слуга Джада.

Алун упал на колени.

У Дея отвисла челюсть. Он закрыл рот и почувствовал, как заливается краской, словно бездельник-мальчишка, которого наставник застал врасплох. Он поспешно вложил кинжал в ножны и опустился на колени рядом с братом, опустив голову, сложив руки жестом покорности. Он был потрясен. Ситуация из разряда неожиданных. Неприметный человек в желтой одежде на лесистом склоне холма оказался верховным священнослужителем трех беспокойных провинций сингаэлей.

Священник спокойно описал рукой круг — знак Джада, благословив их обоих.

— Спустимся вниз вместе со мной, — предложил он, — тем путем, каким пришли. Если у вас нет возражений, вы теперь станете моими личными телохранителями. Мы собираемся остановиться здесь, в Бринфелле, по пути на север, ко двору Амрена в Биде. — Он помолчал. — Или вы действительно хотите атаковать дом самого Брина? Я бы вам не советовал, знаете ли.

“Я бы вам не советовал”. Алун не знал, смеяться или снова выругаться. О Брине ап Хиуле всего лишь двадцать четыре года слагали песни и легенды. Губитель эрлингов, прозвали его здесь, на западе. Он провел юность в битвах против захватчиков из-за моря вместе с двоюродным братом Амреном, сейчас правящим в Арберте, о котором тоже слагали легенды. С ними в те дни сражались отец и дядя Дея и Алуна и этот человек — Сейнион Льюэртский. Поколение, которое отбило нападения Сигура Вольгансона — Вольгана и его кораблей. И именно Брин его убил.

Алун сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. Их отец, который любил поговорить за бутылкой, рассказывал истории обо всех этих людях. Он сражался с ними, а после, иногда, — против них. Алан думал, пока они спускались вниз и выходили из леса вслед за верховным священнослужителем Джада, избранным сингаэлями, что они с Деем и с друзьями полезли в слишком глубокую воду. Бринфелл. Там, внизу, — Бринфелл.

Они собирались напасть на него. Одиннадцать человек.

— Это его крепость? — услышал он вопрос Дея. — Я думал…

— Что его крепость Эдрис? Его замок? Конечно, это так, на северо-востоке возле Редена и Стены. Есть и другие. К тому же он сейчас здесь.

— Что? Здесь? Он сам? Брин?

Алун пытался дышать нормально. Дей, казалось, был ошеломлен. Его брат всегда так хорошо владел собой. Это тоже могло бы показаться почти смешным, подумал Алун. Почти.

Сейнион Льюэртский кивал головой, по-прежнему шагая впереди них вниз по склону.

— Собственно говоря, он приехал, чтобы принять меня. Очень любезно с его стороны, должен сказать. Я сообщил ему, что буду идти мимо. — Он оглянулся. — Сколько, у вас людей? Я видел, как вы поднимались вдвоем, но не видел остальных.

Внезапно голос священника стал очень четким. Дей ему ответил.

— А сколько захвачено?

— Только этот один, — ответил Дей. Алун молчал. Младший брат.

— Его зовут Гриффит? Он сын Луда?

Дей кивнул.

Он просто их подслушал, сказал себе Алун. Это не посланный Джадом дар провидения или что-то пугающее.

— Очень хорошо, — отрывисто произнес священник, поворачиваясь к ним, когда они вышли из-под деревьев на тропинку. — Я бы счел бесполезной тратой убийство хорошего человека в этот день. Мне придется совершить грех обмана во имя сохранения мира во славу Джада. Слушайте меня. Вы и ваши спутники встретились со мной по предварительной договоренности у брода на реке Лифарк три дня назад. Вы сопровождаете меня на север, оказывая мне услугу, а также с целью посетить двор Амрена в Биде и помолиться вместе с ним в только что построенном святилище, пока длится перемирие. Вы все поняли?

Они кивнули, две головы качнулись вверх-вниз.

— Скажите, ваш кузен Гриффит — умный человек?

— Нет, — честно ответил Дей. Священник поморщился.

— Что он им рассказал?

— Понятия не имею, — ответил Дей.

— Ничего, — сказал Алун. — Он медленно соображает, но умеет хранить молчание.

Священник покачал головой.

— Но зачем ему хранить молчание, если ему всего лишь нужно сказать, что он поехал вперед, чтобы предупредить их о моем прибытии?

Дей несколько секунд размышлял, потом усмехнулся:

— Если арбертяне грубо с ним обошлись, он будет молчать просто для того, чтобы они попали в неловкое положение, когда явишься ты, господин.

Священник это обдумал, потом улыбнулся в ответ.

— Сыновьям Оуина положено быть умными, — пробормотал он. Он казался довольным. — Один из вас объяснит это сыну Луда, когда мы войдем в дом. Где остальные ваши люди?

— К югу отсюда, прячутся у дороги, — сказал Дей. — А твои?

— У меня их нет, — ответил верховный священнослужитель сингаэлей. — Или не было до этого момента. Вы — мои люди, запомните.

— Ты ехал один из Льюэрта?

— Шел пешком. Да, один. Кое-что нужно обдумать, и, в конце концов, в стране перемирие.

— В половине лесов орудуют разбойники.

— Разбойники, которые знают, что у священника нет ничего стоящего. Я молился по утрам вместе со многими из них. — Он снова пошел вперед.

Дей заморгал и двинулся следом.

Алун не понимал, что он чувствует. Отчасти его охватило восторженное любопытство. Во-первых, это был человек, о котором рассказывали много историй, и в том числе его отец и дядя, хотя он знал, что в них имелись некоторые купюры, и даже иногда знал — почему. Во-вторых, верховный священник только что спас их от попытки предпринять безумное нападение на другую легендарную личность в его собственном доме.

Возможно, кадирец стоит двух арбертян, но это не относится к военному отряду Брина ап Хуила, если оставить в стороне хвастливые песни, навеянные элем.

Это были люди, которые боролись с эрлингами еще до рождения Дея и Алуна, когда сингаэли жили в страхе перед рабством или жестокой смертью три сезона в году, убегая в горы при малейших слухах о появлении ладей с фигурой дракона на носу. Теперь ясно, почему Гриффита так легко захватили. У них не было ни одного шанса во время попытки напасть сегодня ночью на ферму. Их ждало унизительное поражение или смерть. Эта мысль сновала у него в голове туда-сюда, подобно ткацкому челноку.

Принц Кадира Алун аб Оуин в тот день был еще очень юным, и стояла самая-зеленая весенняя пора в провинциях сингаэлей, во всем мире. Он не хотел умирать. Ему в голову пришла одна мысль.

— Мой кузен носит мою арфу, между прочим. На тот случай, если тебя спросят, господин.

Священник оглянулся через плечо.

— Гриффит не умеет петь, — объяснил Дей. — Да и сам Алун не очень-то умеет.

Шутка, подумал Алун. Хорошо. Дей снова стал самим собой или начинает становиться.

— Думаю, они устроят пиршество, — сказал Сейни-он Льюэртский. — Скоро узнаем.

— Я лучше управляюсь с осадными орудиями, — заметил Алун некстати. И был вознагражден смехом старшего брата, который тот быстро подавил.

— Я очень хорошо знал вашего отца. Сражался против него и рядом с ним. Он был недостойным юношей, если я могу быть откровенным, и храбрым мужчиной.

— Было бы слишком большой самонадеянностью ожидать, что мы когда-нибудь удостоимся от тебя такой же характеристики, господин мой, но мы будем на это надеяться. — С этими словами Дей поклонился.

Они находились в пиршественном зале Бринфелла, куда вошли с парадного входа. Длинный коридор за их спиной тянулся на восток и на запад, к крыльям. Дом был очень большим. Гриффита уже выпустили — из комнаты в конце восточного коридора, как правильно угадал священник. Алун обменялся с ним несколькими словами шепотом и взял свою арфу.

Дей выпрямился и улыбнулся:

— Позволь мне добавить, господин: то, что позор для арбертян, иногда честь в Кадире. Нас не всегда удостаивали перемирия, которое привело нас сюда, как тебе известно.

Алун про себя улыбнулся. Похоже, Дей всю жизнь составлял эту речь, подумал он. Слова для сингаэлей имели большое значение, их нюансы и утонченность. Как и угон скота, имейте в виду, но дневная игра изменилась.

Покрытый шрамами старый воин — на голову выше двух братьев — радостно улыбался им, глядя сверху. У Брина ап Хиула было большим все: руки, лицо, плечи, туловище. Даже седеющие усы были густыми и пышными. Он был рыжим, мясистым и уже начал лысеть. У себя в доме он не носил оружия, на толстых пальцах сверкали кольца, а на шее массивный золотой обруч. Работа эрлингов, только вместо молота бога грома под ним висел солнечный диск. Это украшение — трофей или взято в качестве выкупа, догадался Алун.

Если Сейнион Льюэртский и почувствовал неудовольствие при виде вещи, созданной для языческих символов Ингавина, он не подал виду. Верховный священнослужитель оказался совсем не таким, каким прежде представлял его себе Алун, хотя он не мог бы сказать, каким именно он его представлял. Уж конечно не человеком, которого леди Энид целовала с таким энтузиазмом под одобрительным взглядом улыбающегося мужа.

Алун вспомнил, что собственная жена священника умерла уже давно, но подробностей он не запомнил. Невозможно помнить все, что диктует учитель или рассказывает в своих байках отец у камина.

— Хорошо сказано, молодой принц, — прогремел Брин, возвращая Алуна к действительности. Их хозяин казался искренне довольным ответом Дея. У него голос как раз для поля боя, у Брина, такой голос далеко разносится.

Появление кадирцев в Бринфелле не вызвало никаких подозрений. У Алуна возникло чувство, что все обычно складывается именно так, если участвует Сейнион Льюэртский. Если и было нечто странное в прибытии священника в сопровождении сыновей короля Кадира, хотя он обычно ходил пешком один, куда ему нужно, и всем известно, что он уже лет десять или больше не беседовал с принцем Оуином, ну, иногда случаются странные вещи, а он все же верховный священнослужитель.

Брин, кажется, готов подыграть ему, что бы он втайне ни думал. Алун увидел, как взгляд хозяина скользнул туда, где стоял Сейнион. Его гладко выбритое лицо выражало внимательную благожелательность, худые руки были спрятаны в рукава одежды.

— Действительно, кажется, вы уже ступили на путь добродетели, раз служите провожатыми нашему любимому священнику, избежав скандального поведения вашего отца в его молодости.

Дей сохранил невозмутимое лицо.

— Его милость верховный священнослужитель в своей святости весьма убедителен. Мы польщены и благодарны ему за возможность путешествовать вместе с ним.

— Не сомневаюсь, — сказал Брин ап Хиул чуть-чуть суховато.

Дей опасался, что Алун рассмеется, но этого не случилось. Дей и сам старался сдержать возбуждение. Это был танец, выпады и выверты слов, значений, показанных, а затем спрятанных, которые лежали в основе всех великих песен и деяний при дворах правителей.

Эрлинги, возможно, предпочитают грабить и жечь, прокладывая себе путь к славной жизни после смерти, в которой снова будут грабить и жечь, но для сингаэлей славу мира — священный дар Джада — олицетворяло нечто большее, чем мечи и набеги.

Хотя это, возможно, объясняло то, почему они так часто подвергались грабежам и набегам — из Винмарка, из-за моря, а теперь на них напирали англсины из-за Реденской Стены. Он сам сказал это сегодня: поэмы выше осадных орудий. Слова выше оружия слишком часто.

Сейчас он над этим не задумывался. Дей был взволнован присутствием двух великих людей запада. Весенний набег, задуманный от скуки и в результате отсутствия отца, который отправился на охоту без сыновей (Оуин на самом деле поехал к любовнице), превратился в нечто совершенно иное.

Юный Дей аб Оуин, иными словами, находился в приподнятом настроении, поэтому то, что произошло тем вечером, можно было почти что предвидеть. Он был чуток, восприимчив, точно настроен и при этом весьма уязвим. В такие моменты душа может получить рану неожиданно глубокую, и шрам останется навсегда, хотя следует сказать, что такое случается чаще в легендах, рассказанных бардами в пиршественных залах, чем во время набега за скотом, который не удался.

Перед самым началом пиршества Алун занял табурет музыканта по просьбе леди Энид. Жена Брина была высокой, темноволосой, черноглазой женщиной, намного моложе мужа. Красивая женщина, не смущавшаяся среди мужчин в зале. Если задуматься, то здесь ни одна из женщин не выглядела смущенной.

Он настраивал свою арфу (свой любимый “крут”, изготовленный для него), стараясь не отвлекаться. В зале играли в триады и пили первую приветственную чашу после молитвы, прочитанной семейным священником Брина перед тем, как подадут еду. Сейнион предсказал этот пир и оказался прав. Пили вино, а не эль. Брин ап Хиул был богатым человеком.

Некоторые из людей еще переходили от одной группы собеседников к другой, заняли свои места; это было свободное сборище. В зале стоял запах свежесрезанной речной осоки, рассыпанных по полу трав и цветов. Под ногами крутилось по крайней мере десять собак, серых, черных, пятнистых. Воины Брина, те, кто приехал с ним сюда, кажется, не придавали особого значения церемониям.

— Холодный, как?.. — выкрикнула женщина, сидящая в начале стола. Алун еще не запомнил их имена. Он догадался, что она какая-то родственница семьи. Круглолицая, светло-каштановые волосы.

— Холодный, как зимнее озеро, — отозвался мужчина, прислонившийся к стене у середины зала.

“Холодный” — было легким началом.

— Холодный, как очаг без огня, — сказал другой. Избитые фразы, слишком часто звучащие. Еще одно сравнение должно завершить триаду. Алун хранил молчание, прислушиваясь к звучанию струн. Всегда исполняли одну песню перед трапезой; ему оказали честь, и он еще не решил, что будет петь.

— Холодный, как мир без Джада, — вдруг произнес Гриффит, что было не блестяще, но и не плохо, учитывая то, что за первым столом сидит верховный священнослужитель. Он заслужил ропот одобрения и улыбку Сейниона. Алун увидел, как его брат, сидящий за первым столом рядом со священником, подмигнул кузену. Одно очко в пользу Кадира.

— Печальный, как?.. — сказала другая женщина, постарше.

В духе сингаэлей, кисло подумал Алун, вспомнить о печали в начале весеннего пиршества. “Мы — странные, чудесные люди”, — подумал он.

— Печальный, как одинокий лебедь. — Это сказал худой мужчина, с довольным видом сидящий недалеко от высокого стола. Бард ап Хиула, рядом с ним лежит его собственный “крут”. Важная фигура. Барды всегда были важными фигурами. В зале зашумели, оценивая фразу. Алун улыбнулся барду, но не получил ответа. Барды могут быть колючими, завистливыми к чужим привилегиям, их опасно оскорбить. Не один принц был унижен сатирами, написанными против него. А Алуна попросили первым сегодня занять табурет. Он гость, но не получивший официального образования и звания барда. Лучше проявить осторожность, подумал он. Жаль, что он не знает песни об осадных орудиях. Дей посмеялся бы.

— Печальный, как меч, которым не пользуются, — произнес сам Брин, откинувшись на спинку стула, громким голосом. Как и следовало ожидать, после слов хозяина поместья все застучали кулаками по столам.

— Печальный, как певец без песни, — сказал Алун, к собственному удивлению, так как только что решил вести себя скромно.

Короткое молчание, пока это обдумывали, потом Брин ап Хиул стукнул мясистой ладонью по столешнице перед собой, а леди Энид от удовольствия захлопала в ладоши, а затем, разумеется, ее примеру последовали остальные. Дей снова быстро моргнул, а потом напустил на себя равнодушный вид, тоже откинулся на спинку стула, вертя в пальцах чашу с вином, будто у себя дома они всегда предлагали столь оригинальные фразы во время игры в триады. Алуну захотелось рассмеяться: по правде сказать, эта фраза пришла ему в голову потому, что у него действительно еще не было песни, а с минуты на минуту его попросят спеть.

— Необходимо, как?.. — предложила леди Энид, глядя на сидящих у стола.

На этот раз новая фраза. Алун посмотрел на жену Брина. Она не просто красива, высокое положение придает красоте леди Энид какую-то особую яркость. За столами уже сидело много людей. Слуги стояли рядом, ожидая сигнала подавать еду.

— Необходимо, как теплое вино зимой, — сказал человек, которого Алун не видел, в противоположном конце зала. Фраза получила одобрение, удачно сформулированное предложение. Воспоминание о зиме в разгар лета — нечто близкое к поэзии. Хозяйка повернулась к Дею из вежливости раньше, чем к мужу и священнику, чтобы второй из сингаэльских принцев высказался, в свою очередь.

— Необходимо, как уход ночи, — тут же торжественно произнес Дей. Очень хорошая фраза, действительно. Образ темноты, страха темноты, мечты о рассвете, когда бог возвращается из своего путешествия под миром.

Когда стихли искренние аплодисменты, когда все ждали, чтобы кто-нибудь предложил третью часть триады, в зал вошла юная девушка.

Она бесшумно прошла — в зеленом платье с золотым поясом, золотой пряжкой у плеча и золотых кольцах — к свободному месту рядом с Энид за столом на возвышении. Это должно было подсказать Алуну, кто она, если бы он тут же не догадался об этом по ее внешности и манерам. Он смотрел на нее во все глаза, понимал, что это нехорошо, но не мог сдержаться.

Когда она уселась, явно зная, что все на нее смотрят, в том числе и ее снисходительный отец, она оглядела стол и сидящую за ним компанию, и Алун отметил черные глаза (как у матери), иссиня-черные волосы под мягкой зеленой шапочкой, кожу, белее, чем… любое сравнение, пришедшее на ум, подошло бы.

А затем он услышал, как она тихо сказала голосом, слишком низким и хриплым для такой юной девушки, что сбивало с толку:

— Необходимо, как ночь, так, по-моему, сказали бы многие женщины.

И так как это была Рианнон мер Брин, мужчины в этом переполненном зале почувствовали, о чем именно она говорит, и пожалели, что эти слова не предназначены только для их ушей и не произнесены шепотом в то время, когда зажигают свечи, а за общим столом. И они подумали, что могли бы убить или совершить великие подвиги, только бы это было так.

Алун видел лицо брата, когда эта золотисто-зеленая девочка-женщина повернулась к Дею, чью фразу она только повторила и опровергла. И поскольку Алун знал брата лучше, чем кого бы то ни было на господней земле, он увидел, как мир изменился для Дея в момент скрещения их взглядов. В момент, который имеет свое имя, как говорят барды.

Он еще успел на мгновение почувствовать грусть, осознать, что что-то закончилось, а что-то другое началось, а затем его попросили спеть, чтобы эта ночь началась с музыки, как было принято у сингаэлей.

Бринфелл был обширным поместьем, в нем хозяйничал опытный управляющий, и во всем чувствовалась рука хозяйки, обладающей хорошим вкусом и имеющей в своем распоряжении искусных ремесленников и достаточно средств. И все же это была всего лишь ферма, а сейчас в ней разместились дюжина молодых людей из Кадира, более тридцати воинов и четверо женщин, сопровождающих ап Хиула, его жену и старшую дочь.

Каждый клочок пространства был на вес золота.

Леди Энид заранее поговорила с управляющим о том, как и где расположить людей на ночлег. Зал должен был вместить множество воинов на лежанках и подстилках из тростника, такое уже случалось. Главный овин также использовали, вместе с двумя сараями и пекарней. Пивоварня осталась запертой, как обычно.

Лучше не подвергать мужчин подобному искушению. Была и еще одна причина.

Двух кадирских принцев и их кузена поместили в одну комнату в главном доме, каждому предоставили по хорошей кровати: для хозяина было делом чести предложить такой ночлег гостям королевской крови.

Управляющий уступил собственную комнату верховному священнослужителю. Сам он оправился спать вместе с поваром и кухонной прислугой. Он угрюмо готовился проявить стоицизм восточного отшельника на столбе, хотя и не в таком безмятежном одиночестве. Повар славился своим громким храпом, а один раз видели, как он бродил по кухне, размахивал ножом и разговаривал сам с собой, но при этом крепко спал. В конце концов он принялся рубить овощи посреди ночи, так и не проснувшись, а его помощники и множество домашних слуг зачарованно молчали и наблюдали за ним в темноте.

Управляющий решил заблаговременно убрать все ножи подальше от повара перед тем, как лечь спать.

В только что предоставленной ему просторной комнате Сейнион Льюэртский произнес про себя последние слова дневной молитвы, закончив ее привычной просьбой о даровании прибежища в свете тем, кого потерял — некоторых очень давно, — а также свою горячую благодарность святому Джаду за все ниспосланные блага. Цели господа бывает трудно понять. То, что произошло сегодня, — жизни, которые он, вероятно, спас, появившись в нужный момент, — заслуживает смиренной благодарности.

Он встал, ничем не выдавая усталости после тяжелого дня или от прожитых лет, благословил людей, молившихся на коленях рядом с ним. Снова взял чашу с вином и с облегчением опустился на табурет у окна. Повсеместно считалось, что ночной воздух насыщен ядом и эманациями злых духов, но Сейнион провел слишком много лет на открытом воздухе во время своих пеших путешествий по трем провинциям, даже зимой, чтобы всерьез верить этому. Сейчас весна, душистый воздух, ночные цветы у него под окном.

— Мне неловко перед тем человеком, который уступил мне свою кровать.

Его собеседник кряхтя поднялся на ноги, взял чащу и наполнил ее до краев, не разбавляя водой. Он сел на второй, более крепкий стул, поставив бутылку поближе к себе.

— Так тебе и надо, — сказал Брин ап Хиул, улыбаясь в усы. — Бринфелл переполнен. С каких это пор ты путешествуешь с эскортом?

Сейнион несколько мгновений смотрел на него, потом вздохнул.

— С тех пор, как я обнаружил банду кадирских угонщиков коров, разглядывающих твой скотный двор.

Брин громко расхохотался. Его смех, как и его голос, мог затопить комнату.

— Ну, спасибо, что ты счел меня способным догадаться об этом. — Он жадно выпил и снова наполнил чашу. — Они кажутся хорошими ребятами, имей в виду. Видит Джад, я и сам в молодости совершал такие набеги.

— Как и их отец.

— Да отнимет у него Джад глаза и руки, — прибавил Брин, но довольно вяло. — Мой брат-король в Биде хочет знать, что делать с Оуином.

— Знаю. Я ему скажу, когда доберусь до Биды. В сопровождении двух сыновей Оуина. — Теперь священник усмехнулся, в свою очередь.

Он прислонился спиной к холодной каменной стене рядом с окном. Земные удовольствия: старый друг, еда и вино, день, когда ты неожиданно сделал доброе дело. Некоторые ученые люди проповедовали уход от ловушек и сложностей мира. Сейчас в Родиасе всячески культивируется идея о запрещении священникам жениться, в соответствии с восточными, сарантийскими правилами, что превращало бы их в аскетов, отрешившихся от соблазнов плоти, — и уберегало от сложностей с содержанием наследников.

Сейнион Льюэртский всегда считал — и писал об этом верховному патриарху в Родиас и другим, — что неправильно и даже ересью было бы наотрез отказываться от этого дара Джада. Лучше обратить свою любовь к миру в почитание бога, и если у человека умрет жена или дети, твое собственное понимание горя может помочь тебе дать ему лучший совет и утешить его. Ты ведь пережил ту же потерю, что и другие. И делил с ними их удовольствия.

Его слова, написанные и сказанные, имели значение для других людей, милостью святого Джада. Он был искусен в такого рода спорах, но не знал, победит ли в этом споре. Три провинции сингаэлей лежат далеко от Родиаса, на краю света, на туманных границах языческих верований. К северу от северного ветра, как говорит пословица.

Сейнион пригубил свое вино, глядя на друга. Выражение лица Брина в этот момент стало на удивление лукавым.

— Ты заметил, как Дей аб Оуин смотрел на мою Рианнон, а?

Сейнион постарался сохранить невозмутимость. Он действительно заметил это — и еще кое-что.

— Она — необыкновенная девушка, — пробормотал он.

— Дочь своей матери. Та же душа. Я потерпел полное поражение, говорю тебе. — Брин улыбался, произнося это. — Каким образом мы решим проблему? Наследником Оуина займется моя дочь?

Сейнион сохранил невозмутимый вид.

— Несомненно, это полезный брак.

— Парень уже потерял голову, держу пари. — Он рассмеялся. — И не он первый в случае с Рианнон.

— А твоя дочь? — спросил Сейнион, может быть, неосторожно.

Некоторые отцы удивились бы или выругались — какое значение имеют в подобных вещах желания женщины? Но не Брин ап Хиул. Сейнион смотрел на него и при свете лампы видел, что этот большой человек, его старый друг, задумался. Слишком глубоко задумался. Священник про себя произнес богохульное проклятие и тут же попросил у бога за него прощения — тоже про себя.

— Интересную песню спел младший перед ужином, ты не находишь?

Вот тебе. Хитрец, грустно подумал Сейнион. Гораздо больший хитрец, чем воин с двуручным мечом.

— Да, — согласился он по-прежнему сдержанно. Все это еще происходит слишком рано. Он тянул время. — Твой бард потерял самообладание.

— Амунд? Ты хочешь сказать, что она была слишком хорошей? Эта песня?

— Не в этом дело. Хотя она произвела впечатление. Нет, Алун аб Оуин нарушил правила для подобных случаев. Только признанным бардам позволено импровизировать прилюдно. Твоего арфиста придется умаслить.

— Колючий человек этот Амунд. Его не так легко будет смягчить, если ты прав.

— Я прав. Назови это предчувствием, посланным мудрецу.

Брин посмотрел на него.

— А твой второй вопрос? Насчет Рианнон? Что ты имел в виду?

Сейнион вздохнул. Он сделал ошибку.

— Иногда мне хочется, чтобы ты не был таким умным.

— Приходится. Чтобы поспевать за моей семьей. Ей понравилась… песня, как ты считаешь?

— Я думаю, всем понравилась песня. — Больше священник ничего не сказал.

Оба они некоторое время сидели молча.

— Ну, — в конце концов произнес Брин, — она уже взрослая, но особенно спешить некуда. Хотя Амрен хочет знать, что делать с Оуином и Кадиром, и это…

— Оуин ап Глинн не создаст трудностей. Как и Амрен, и Иелан в Льюэрте. Разве только они будут упорствовать в этой смертельной вражде, которая всех нас погубит. — Сейнион произнес эти слова с большим пылом, чем намеревался.

Его собеседник вытянул ноги и откинулся назад, оставаясь невозмутимым. Выпил, вытер усы рукавом и ухмыльнулся.

— Все еще не слез со своего конька?

— И не слезу, пока жив. — На этот раз Сейнион не улыбнулся. Он поколебался, потом пожал плечами. Он все равно хотел сменить тему. — Я тебе скажу кое-что до того, как скажу это Амрену в Биде. Но держи это в секрете. Элдред пригласил меня в Эсферт, к своему двору.

Брин резко выпрямился на стуле. Выругался, не извинившись, с размаху поставил чашу на стол, пролив вино.

— Как он смеет? Теперь он хочет похитить нашего верховного священнослужителя?

— Я сказал, что он меня пригласил. Это не похищение, Брин.

— Все равно, разве у него нет собственных проклятых Джадом священников из англсинов? Чтоб он пропал!

— У него их много, а он хочет иметь больше… не проклятых, я надеюсь. — Сейнион сделал небольшую укоризненную паузу. — Отсюда, из Фериереса. Даже из Родиаса. Он король другого типа, мой друг. Я думаю, он чувствует, что его земля теперь в большей безопасности, а это означает новые амбиции, новый способ мышления. Он выдает дочь замуж на север, в Реден. — Он в упор смотрел на собеседника.

Брин вздохнул.

— Я об этом слышал.

— А если это так, то исчезнет соперничество по Другую сторону от Стены, на которое мы прежде рассчитывали. Мы в опасности, если… останемся такими же, как и прежде.

В комнате горели три масляные лампы, одна висела на стене, две принесли сюда для гостя: роскошь и уважение. В их смешанном желтом свете Брин теперь смотрел прямо на него. Сейнион, принимая этот взгляд, почувствовал, как его захлестнула волна воспоминаний из ужасного, великолепного, давно ушедшего лета. Это происходило все чаще по мере того, как он старел. Прошлое и настоящее сталкивались, одновременно возникали картины, настоящее виделось вместе с прошлым. Этот самый человек, четверть века назад, на поле боя у моря, сам Вольган и отряд эрлингов, которых они встретили возле их кораблей. В тот день там было три правителя сингаэлей, но Брин командовал в центре. Тогда у него была густая шапка черных волос, гораздо меньше плоти и меньше этого легкого юмора. Но это был тот же самый человек. Люди меняются — и не меняются.

— Ты сказал, он охотится за священниками из Фериереса? — Он уловил еще один важный момент.

— Так он мне написал.

— Это начинается со священников, да? Сейнион с любовью посмотрел на своего старого друга.

— Иногда. Они славятся своим высокомерием, мои коллеги за морем.

— А если нет? Если это сработает, откроет каналы? Если англсины и Фериерес объединятся, чтобы оттеснить эрлингов по обе стороны от пролива? И, может быть, этот брак тоже…

— Тогда эрлинги снова придут сюда, я полагаю. — Сейнион закончил эту мысль. — Если мы останемся в стороне, что бы ни происходило. Об этом я буду говорить в Биде, когда доберусь туда. — Он помолчал, затем высказал ту мысль, которая не оставляла его в пути: — Бывают времена, когда мир меняется, Брин.

Молчание в комнате. В коридоре тоже стояла тишина теперь; домашние уже легли, большинство из них. Некоторые из воинов, вероятно, все еще играли в кости в зале, возможно, с молодыми кадирцами. Деньги переходили из рук в руки при свете фонаря. Он не думал, что возникнут неприятности; люди Брина были исключительно хорошо обучены, и сегодня они — хозяева. Ночной бриз веял в окно, насыщенный сладким ароматом цветов. Дары бога, посланные им миру. Которые не пристало отвергать.

— Я ненавижу их, ты знаешь. Эрлингов и англсинов, и тех, и других.

Сейнион кивнул, но ничего не сказал. Что можно сказать? Прочесть проповедь насчет Джада и любви? Брин снова вздохнул. Опять осушил чашу. Неразбавленное вино не оказало на него никакого действия.

— Ты поедешь к нему? К Элдреду? — спросил он.

— Не знаю, — ответил Сейнион, и достоинством этого ответа была его честность.

Брин ушел, но не дальше по коридору в свою спальню, а в одну из отдельно стоящих пристроек. Несомненно, его ждала молодая служанка, готовая выскользнуть из дома, закутавшись в плащ, как только увидит его выходящим. Сейнион знал, что его долг отчитать за это друга. Но даже не подумал об этом; он слишком давно знал ап Хиула и его жену. Одно из следствий жизни в миру и ради мирян: узнаешь, каким сложным может быть этот мир.

Он погасил две лампы, не любил пустых трат. Привычка к бережливости. Оставил дверь слегка приоткрытой, в знак учтивости. Раз Брин вышел из дома, хозяин поместья будет не последним посетителем у него сегодня ночью. Он уже бывал здесь раньше, как и в Других домах ап Хиула.

Пока он ждал, ему в голову пришла одна мысль. Он подошел к своему дорожному мешку и достал письмо, которое нес с собой на северо-запад, в город Вида на море. Сел на то же место, у окна. Сегодня лун нет. Юные кадирские принцы получили бы хорошую, черную ночь для угона скота… и были бы убиты. Им не повезло, что Брин оказался здесь со своими людьми, но невезение может означать смерть.

Джад позволил Сейниону сегодня спасти жизни — другая разновидность дара, и его значение, возможно, выходит за рамки того, что позволено понять человеку. Он сам каждое утро молился, чтобы бог счел его достойным и воспользовался его услугами. Было что-то важное — должно было быть — в том, что он появился в нужный момент, посмотрел на вершину холма и заметил движение в кустах. И пошел туда, не имея на то веских причин, лишь подозревая, что ему послан знак. Это больше, чем он заслуживает, ибо грешен. Тем, что он сделал в минуты горя и в другие тоже. Сейнион повернул голову и посмотрел в окно, увидел звезды в просветах бегущих облаков, снова почувствовал аромат цветов, прямо в ночи за окном.

“Необходимо, как уход ночи. Необходимо, как ночь”.

Две утонченные фразы в игре в триаду, затем песня, импровизация на глазах у слушателей. Здесь есть трое молодых людей на пике своего реального существования, возможно, их жизнь имеет большое значение. И двое из них, вероятно, лежали бы мертвыми этой ночью, если бы он задержался в дороге на один день или даже на несколько секунд.

Ему следовало бы встать на колени и снова возблагодарить бога, почувствовать благословение и надежду. И эти чувства были здесь, действительно, но лежали под чем-то другим, более неопределенным, под какой-то тяжестью. Сейнион внезапно ощутил усталость. Годы подкрадываются к тебе, если день длится слишком долго. Он снова открыл письмо, его красная сломанная печать уже слегка раскрошилась.

“Поскольку мы уже некоторое время придерживаемся мнения, что истинный долг короля, помазанника Джада, заключается в поисках мудрости и в том, чтобы служить примером добродетели, и это не менее важный долг, чем укреплять и защищать страну…”

С погашенными лампами света для чтения не хватало, особенно для уже немолодого человека, но Сейнион помнил послание наизусть и больше общался с ним, чем перечитывал написанное. Так человек преклоняет колени перед знакомым образом бога на каменной стене собственной церкви. Или, как пришло ему только что в голову, так можно смотреть на имя и на диск солнца, вырезанные на могильном камне, который навещал столько раз, что их уже и не видишь, а лишь воспринимаешь, задержавшись еще раз до сумерек, а потом и до темноты.

В темноте коридора она тихо постучала, а затем вошла, правильно принимая приоткрытую дверь за приглашение.

— Что? — спросила Энид, ставя на стол высокую свечу. — Все еще одет и не в постели? Я надеялась, что ты меня здесь ждешь.

Он встал, улыбаясь. Она подошла, и они поцеловались, хотя она проявила достаточно доброты и мирно расцеловала его в обе щеки, не более того. Она душилась теми же духами. Сейнион не слишком хорошо знал название этих женских духов, но они тут же подействовали на него. Он внезапно ощутил присутствие кровати. Она сделала это намеренно, понимал он. Он ее очень хорошо знал.

Энид посмотрела на чаши для вина и бутылку с широким горлом.

— Он мне оставил хоть немного?

— Боюсь, не слишком. Возможно, что-то осталось, и есть вода, чтобы смешать с вином.

Энид покачала головой.

— Мне это не слишком нужно.

Она села на стул, который только что освободил ее супруг, отправившись на свидание с неизвестной девушкой, ожидавшей его. При мягком свете она казалась призраком, сидящим возле него, запахом, воспоминаниями о других ночах — и других мирных поцелуях, когда после своего ухода она оставляла совсем не мирное настроение. Его сдержанность, а не ее или даже Брина, так как эти двое установили собственные правила за время этого долгого брака и Сейниону много лет назад дали это понять. Его сдержанность. Женщина, которая очень дорога ему.

— Ты устал, — сказала она после того, как несколько мгновений рассматривала его. — Он получает от тебя лучшее, так как приходит первым, а потом появляюсь я — всегда с надеждой — и нахожу…

— Человека, недостойного тебя?

— Человека, не поддающегося моим угасающим чарам. Я старею, Сейнион. Мне кажется, моя дочь сегодня ночью влюбилась.

Он вздохнул.

— Я отвечу последовательно: нет, и нет, и… возможно.

— Дай мне разобраться. — Он видел, что она удивлена. — Ты наконец поддаешься мне, я еще не старая, на твой взгляд, Рианнон, возможно, влюблена?

Что-то такое было в Энид, что всегда вызывало у него желание улыбнуться.

— Нет, увы, и да, действительно, и, возможно, она влюблена, но молодые всегда влюблены.

— А те из нас, кто не молод? Сейнион, поцелуй меня, пожалуйста. Прошло уже больше года.

Он и правда секунду поколебался, по тем же старым причинам, но затем встал и подошел к сидящей женщине и поцеловал ее прямо в губы. И когда она подняла голову, он, несмотря на непритворную усталость, почувствовал биение своего сердца и быстрый прилив желания. Он отступил назад. Увидел озорное выражение ее лица за секунду до того, как она протянула руку и прикоснулась к его мужскому естеству под одеждой.

Он ахнул, услышал ее смех, и она убрала руку.

— Всего лишь проверяю, Сейнион. Не бойся меня. Что бы ты ни говорил по доброте, наступит ночь, когда я уже не смогу взволновать тебя. В одно из таких посещений…

— В эту ночь я умру, — сказал он, и он говорил серьезно.

Она перестала смеяться и сделала знак солнечного диска, отводя беду.

Или попыталась это сделать. Они услышали во дворе крик. Быстро обернувшись, Сейнион увидел в окне огненную дугу брошенной горящей головни.

Потом он увидел всадников во дворе фермы, и раздались крики.

Алун думал о том, что уже видел таким брата, пусть и не совсем таким. Дей был беспокойным, раздражительным и испуганным. Гриффит, занимавший левую сторону недостаточно широкой кровати, совершил ошибку, пожаловавшись, что Дей бродит в темноте, и получил в ответ сокрушительный поток брани.

— Это несправедливо, — заметил Алун.

Дей резко обернулся к нему, и Алун, лежа на середине кровати (он вытащил короткую соломинку), посмотрел на напряженную, застывшую фигуру брата в темноте.

— Ложись в постель, поспи немного. Она будет здесь и утром.

— О чем это ты говоришь? — осведомился Дей.

Гриффит опрометчиво фыркнул от смеха. Дей шагнул к нему. Алун даже подумал, что брат сейчас ударит их кузена. Этот гнев — вот чем этот раз отличался от прошлых, когда Дей увлекался девушкой. Гнев и страх.

— Неважно, — быстро произнес Алун. — Послушай, если не можешь спать, то в зале наверняка играют в кости. Только не бери с собой все деньги и не пей слишком много.

— Почему ты мне указываешь, что я должен делать?

— Чтобы мы могли немного отдохнуть, — мягко ответил Алун. — Ступай с богом. Выиграй что-нибудь.

Дей поколебался, напряженный силуэт в другом конце комнаты. Затем, бросив еще одно проклятие, он рывком распахнул дверь и вышел.

— Подожди, — тихо сказал Алун Гриффиту. Они ждали, лежа рядом на кровати.

Дверь снова распахнулась.

Дей вернулся в комнату, прошел к своему мешку, схватил кошелек и снова вышел.

— Теперь, — сказал Алун, — можешь назвать его идиотом.

— Он идиот, — произнес Гриффит с чувством и повернулся на бок.

Алан повернулся на другой бок, с твердым намерением уснуть. Но ему это не удалось. Стук в дверь и женский голос из коридора послышались всего через несколько секунд.

По выражению лица Хельды и по быстрым взглядам, которые она бросала на Рианнон, было очевидно, что она встревожена. Их юная кузина бросилась на постель, как только они вчетвером вернулись из зала в ее комнату. Она лежала там, все еще в зеленом платье с поясом, освещенная расточительно большим количеством свечей. Теперь, когда Мередд навсегда переехала к дочерям Джада, Рианнон потребовала соседнюю комнату для других трех женщин. Она выглядела, сказать по правде, действительно больной: ее лихорадило, глаза ярко блестели.

Не обменявшись ни словом, три женщины решили ее развеселить и поэтому не возразили в ответ на ее тут же высказанное требование зажечь огни, как и на следующее пожелание.

Рания обладала самым чистым голосом, в церкви и в пиршественном зале, а Эйрин — самой хорошей памятью. Они вместе вышли в другую комнату, пошептались, а потом вернулись через соединяющую комнаты дверь. Эйрин улыбалась, Рания прикусила губу, как делала всегда перед тем, как петь.

— У меня не слишком хорошо получится, — сказала она. — Мы ведь всего один раз ее слышали.

— Знаю, — ответила Рианнон непривычно мягко, ее голос противоречил ее взгляду. — Но попытайся.

У них не было здесь арфы. Рания пела без аккомпанемента. Правда, пела она хорошо, женский голос в тихой (слишком ярко освещенной) комнате поздней ночью придавал песне другое звучание по сравнению с той же песней, исполненной в зале на закате солнца, когда ее пел для них младший сын Оуина ап Глинна:

Рания застенчиво опустила глаза, закончив петь. Сияющая Эйрин захлопала в ладоши. Хельда, самая старшая из трех, сидела молча, с отрешенным выражением лица. Рианнон через секунду сказала:

— Богом клянусь всемогущим.

Было неясно, повторяет ли она слова песни, или говорит от души… или правда и то и другое. Они смотрели на нее.

— Что со мной происходит? — спросила Рианнон тоненьким голоском.

Две другие девушки повернулись к Хельде, которая уже была замужем и овдовела. Она мягко ответила:

— Тебе нужен мужчина, и это желание тебя сжигает. Это пройдет, дорогая. Правда, это проходит.

— Ты так думаешь? — спросила Рианнон.

И никто из них не мог сравнить этот голос с тем, который обычно отдавал распоряжения им всем — им троим, ее сестрам, всем молодым женщинам в доме и родственникам, — как ее отец отдавал приказы своим воинам.

Это могло быть забавным, это должно было быть забавным, но перемена слишком глубоко ранила, и девушка казалась совсем больной.

— Я принесу тебе вина. — Эйрин встала. Рианнон покачала головой. Ее зеленая шапочка соскользнула.

— Мне не нужно вина.

— Нет, нужно, — возразила Хельда. — Иди, Эйрин.

— Нет, — снова сказала девушка на кровати. — Это не то, что мне нужно.

— Ты не можешь получить то, что тебе нужно, — с насмешкой в голосе сказала Хельда, подходя к кровати. — Эйрин, у меня есть лучшая идея. Иди на кухню, и пускай они приготовят отвар, тот, который мы пьем, когда не можем уснуть. Мы все его выпьем. — Она улыбнулась трем другим женщинам, на десять лет моложе ее. — Слишком много мужчин ночует сегодня в доме.

— Уже слишком поздно? Мы не могли бы позвать его сюда?

— Кого? Певца? — Хельда вздернула брови. Рианнон кивнула, умоляюще глядя на нее. Это было поразительно. Она умоляла, а не приказывала.

Хельда обдумала это. Ей самой ничуть не хотелось спать.

— Не одного, — наконец ответила она. — Вместе с его братом и другим кадирцем.

— Но мне не нужны двое других, — возразила Рианнон, на мгновение становясь самой собой.

— Ты не можешь получить то, что тебе нужно, — снова повторила Хельда.

Рания взяла свечу и пошла за отваром; Эйрин, как более смелую, отправили за тремя мужчинами. Рианнон села на кровати, приложила тыльную сторону ладоней к щекам, потом встала, подошла к окну и открыла его — вопреки всем разумным советам, — чтобы ветерок охладил ее хотя бы чуть-чуть.

— Я нормально выгляжу? — спросила она.

— Это не имеет значения, — ответила Хельда возмутительно спокойно.

— У меня кружится голова.

— Я знаю.

— Я никогда так себя не чувствовала.

— Знаю, — сказала Хельда. — Это пройдет.

— Они скоро придут?

Алун поспешно оделся и пошел искать Дея в пиршественный зал, оставив Гриффита в коридоре вместе с девушкой и свечой. Оба они ничуть не возражали. Они могли бы пойти в женские комнаты за углом и подождать там, но они, казалось, не собирались этого делать.

Он нес арфу в кожаном чехле. Женщина особенно подчеркнула, что дочь Брина ап Хиула хочет видеть певца. Девушка с каштановыми волосами, которая сказала ему это у двери до того, как Гриффит вылез из постели, улыбалась, глаза ее отражали пламя свечи, которую она держала в руке.

Поэтому Алун пошел искать Дея. Нашел его за игрой в кости у стола вместе с двумя их товарищами и тремя людьми an Хиула. Он почувствовал облегчение, увидев, что перед Деем уже лежит кучка монет. Его старший брат хорошо играл в кости, решительно делал ставки и считал и умел быстрым движением кисти бросить кости — любые кости — так, чтобы они падали на короткую сторону чаще, чем можно было ожидать. Если он выигрывает, как обычно, это означает, что он все-таки не слишком выбит из колеи.

Возможно. Один из игроков заметил Алуна в дверях и толкнул Дея. Брат поднял глаза, и Алун поманил его к себе. Дей поколебался, потом увидел арфу. Он встал и пошел через комнату. В ней было темно, только на столах горело две лампы, где мужчины не спали и играли. Большинство тех, кто ночевал тут же, уже спали на лежанках вдоль стен, между ними устроились собаки.

— В чем дело? — спросил Дей. Его голос звучал резко.

Алун старался говорить весело.

— Жаль тебе мешать выигрывать деньги у арбертян, но нас пригласили к леди Рианнон.

— Что?

— Я бы не стал такое выдумывать.

Дей замер. Алун видел это даже в полутьме.

— Нас? Нас всех?

— Всех троих. — Он поколебался. И сказал правду — лучше здесь, чем там: — Она, э, просила взять арфу, как я понял.

— Кто это сказал?

— Девушка, которая за нами пришла.

Короткое молчание. Кто-то громко рассмеялся за столом игроков. Кто-то выругался, один из спящих у стены.

— О, Джад. О, святой Джад. Алун, зачем ты спел эту песню? — спросил Дей почти шепотом.

— Что? — Алун был искренне огорошен.

— Если бы ты не… — Дей закрыл глаза. — Я полагаю, ты не мог ответить, что хочешь спать и тебе не хочется вставать с постели?

Алун прочистил горло.

— Мог. — Этот ответ дался ему с трудом. Дей покачал головой. Снова открыл глаза.

— Нет, ты уже встал с постели, держишь в руках арфу. Та девушка тебя видела. — Тут он еле слышно выругался. Ругательство больше напоминало молитву, чем проклятие, и было адресовано не Алуну, а вообще никому.

Дей поднял обе руки и положил кулаки на плечи Алуна, как иногда делал. Поднял их и опустил, нечто среднее между ударом и объятием. Подержал их там мгновение, затем убрал руки.

— Ты иди, — сказал он. — Я думаю, что не справлюсь с этим. Выйду на воздух.

— Дей?

— Иди, — повторил его брат, почти теряя самообладание. И отвернулся.

Алун смотрел, как он пересек комнату, отодвинул засов тяжелой наружной двери дома Брина ап Хуила, открыл створку и вышел один в ночь.

Какой-то человек встал из-за игорного стола и закрыл за ним дверь на засов. Алун увидел, как один парень из их собственного отряда посмотрел на него; он махнул рукой, и их друг спрятал кошелек Дея и его выигрыш. Алун отвернулся.

И в ту же секунду услышал тревожный, отчаянный крик старшего брата во дворе. Сигнал тревоги, последнее слово, которое прозвучало.

Затем копыта коней забарабанили по твердой земле, раздались воинственные крики эрлингов, вспыхнул огонь, и ночь взорвалась.