"Частное расследование" - читать интересную книгу автора (Келлерман Джонатан)

3

Датчи был лет пятидесяти, среднего роста, полный, с гладко зачесанными, очень черными волосами, разделенными с правой стороны пробором, румяными щеками и ртом, похожим на разрез бритвой. На нем был двубортный костюм из синего сержа[2] хорошего, но старомодного покроя, крахмальная белая рубашка, завязанный виндзорским узлом флотский галстук и начищенные до зеркального блеска черные ботинки на чересчур высоких каблуках. Когда я вышел из кабинета, они с девочкой уже стояли посреди приемной; она смотрела вниз, на ковер, а он разглядывал предметы искусства. По выражению его лица было ясно, что мои эстампы не получают проходного балла. Это выражение не изменилось, когда он повернулся ко мне.

От него веяло ледяным ливнем Монтаны, но девочка цеплялась за его руку так, будто это была рука Санта-Клауса.

Для своего возраста она была маловата ростом, но черты ее лица казались вполне зрелыми, сформировавшимися. Девочка была из тех детей, кого природа раз и навсегда наделяет индивидуальностью, чтобы больше уже к этому не возвращаться. Овальное личико, чуточку не дотягивающее до хорошенького, под челкой цвета скорлупы грецкого ореха. Волосы длинные, почти до пояса, и сверху их перехватывала розовая цветастая лента. У нее были большие, круглые, серо-зеленые глаза, светлые ресницы, вздернутый, обрызганный веснушками нос и мило заостренный подбородок под маленьким, робким ртом. Ее одежда была слишком нарядной для школы: платье в розовый горошек с рукавами фонариком и белым атласным поясом, который был завязан сзади бантом, розовые носочки с кружевной отделкой по краю и белые лаковые туфли с пряжками. Совсем как Алиса из сказки Кэрролла в момент встречи с Червонной Дамой.

Эти двое просто стояли там, не двигаясь. Словно виолончель и малая флейта, которым предстояло сыграть некий странный дуэт.

Я представился, наклонившись и улыбнувшись девочке. В ответ она уставилась на меня. К своему удивлению, я не обнаружил никаких признаков страха.

Совершенно никакой реакции, кроме явно оценивающего взгляда. Если учесть причину, которая привела ее ко мне, то дела мои шли лучше некуда.

Ее правая рука пряталась в мясистой левой руке Датчи. Чтобы не заставлять девочку отпустить ее, я снова улыбнулся и протянул свою руку Датчи. Этот жест его явно удивил, он пожал ее с неохотой и отпустил, одновременно высвободив и пальцы девочки.

— Ну, я пошел, — объявил он нам обоим. — Сорок пять минут — верно, доктор?

— Верно.

Он сделал шаг к двери.

Я смотрел на девочку, внутренне готовясь к сопротивлению с ее стороны. Но она так и осталась стоять на месте, уставившись на ковер под ногами, плотно прижав руки к бокам.

Датчи сделал еще один шаг и остановился. Жуя свою щеку, он вернулся и погладил девочку по голове. Она в ответ улыбнулась ему — как мне показалось, ободряюще.

— Пока, Джейкоб, — сказала она. Высокий голос с сильным придыханием. Точно как на пленке.

Розовый оттенок со щек Датчи разлился по всему лицу. Он еще немного пожевал изнутри щеку, деревянно опустил руку и что-то пробормотал. Бросив на меня последний пристальный взгляд, он вышел.

После того как за ним закрылась дверь, я сказал:

— Похоже, Джейкоб — твой хороший друг.

Она сказала:

— Он слуга моей мамы.

— Но он и за тобой присматривает.

— Он за всем присматривает.

— За всем?

— За нашим домом. — Она нетерпеливо постучала ногой. — У меня нет отца, а мама не выходит из дома, так что Джейкоб делает для нас много всего.

— Что, например?

— Домашние дела: говорит Мадлен и Сабино, и Кармелс, и всем слугам, и людям, которые нам все привозят, что делать. Иногда он готовит еду — закуски и то, что можно есть руками. Если не очень занят. Мадлен готовит горячие блюда. И он водит все машины. Сабино водит только грузовик.

— Все машины, — сказал я. — У вас их много?

Она кивнула.

— Много. Папа любил машины и покупал их до того, как умер. Мама держит их в большом гараже, хотя сама их не водит, и Джейкоб должен их заводить и ездить на них, чтобы у них в моторе ничего не слиплось. Еще есть компания, из которой приезжают мыть их каждую неделю. Джейкоб наблюдает, чтобы они хорошо делали свою работу.

— Похоже, Джейкоб — занятой человек.

— Очень. А у вас сколько машин?

— Всего одна.

— А какая?

— "Додж-дарт".

— "Додж-дарт", — сказала она, задумчиво поджав губы. — У нас такой нет.

— Она не очень шикарная. Скорее, довольно потрепанная.

— У нас есть одна такая. «Кэди-работяга».

— "Кэди-работяга", — сказал я. — Не думаю, что мне приходилось когда-либо слышать о такой модели.

— Это та, на которой мы приехали сегодня. Сюда. «Кадиллак-флитвуд-работяга» 1962 года. Она черная и старая. Джейкоб говорит, что это рабочая лошадка.

— Тебе нравятся автомобили, Мелисса.

Она пожала плечами.

— Не особенно.

— А как насчет игрушек? У тебя есть любимые?

Она снова пожала плечами.

— Не знаю.

— У меня в кабинете есть игрушки. Пойдем посмотрим?

Она в третий раз пожала плечами, но позволила мне проводить ее в кабинет. Как только она оказалась внутри, ее глаза вспорхнули и полетели, останавливаясь на письменном столе, книжных полках, шкафу с игрушками, и вернулись обратно к письменному столу, ни на чем подолгу не задерживаясь. Она сплела пальцы рук, разняла их и стала как-то странно разминать и крутить, будто месила в них комочек теста.

Я прошел к шкафу с игрушками, открыл его и показал ей его содержимое.

— Здесь у меня много всякой всячины. Настольные игры, куклы, пластилин для лепки. Бумага и карандаши тоже есть. И цветные мелки, если тебе нравится рисовать в цвете.

— Почему я должна это делать? — спросила она.

— Делать что, Мелисса?

— Ну, играть или рисовать. Мама сказала, что мы будем разговаривать.

— Мама правильно тебе сказала. Мы будем разговаривать, — сказал я. — Но иногда детям, которые сюда приходят, хочется поиграть или порисовать перед тем, как разговаривать. Так они привыкают к здешней обстановке.

Ее руки задвигались быстрее. Она опустила глаза.

— А потом, — продолжал я, — когда дети играют и разговаривают, им бывает легче рассказать о том, что они чувствуют, то есть легче выразить свои чувства.

— Я могу выразить свои чувства говорением, — сказала она.

— Чудесно, — согласился я. — Давай говорить.

Она уселась на кожаную кушетку, а я опустился в свое кресло, стоявшее напротив. Она еще немного посмотрела по сторонам, потом положила руки на колени и стала смотреть прямо на меня.

Я сказал:

— Ну вот. Давай начнем разговор с того, кто я такой и почему ты здесь. Я психолог. Ты знаешь, что означает это слово?

Она помяла пальцы и стукнула по кушетке пяткой.

— У меня есть проблема, а вы такой доктор, который помогает детям, у которых проблемы, и вы не делаете уколов.

— Прекрасно. Все это рассказал тебе Джейкоб?

Она покачала головой.

— Мама. Доктор Уэгнер рассказала ей о вас — она дружит с мамой.

Я вспомнил, что говорила мне Айлин Уэгнер о кратком разговоре — о девчушке, которая бродит и прячется в большом, пугающем доме, — и задумался над тем, что этот ребенок называет дружбой.

— Но ведь доктор Уэгнер встретилась с твоей мамой из-за тебя, Мелисса, не так ли? Из-за твоего звонка в службу помощи.

Ее тело напряглось, а руки замесили быстрее. Я заметил, что подушечки пальцев у нее розовые и чуть-чуть шелушатся.

— Да, но ей нравится мама.

Она отвела глаза и уставилась на ковер.

— Ну хорошо, — отступился я. — Доктор Уэгнер действительно была права. Относительно уколов. Я никогда не делаю уколов. Даже не умею их делать.

Это не произвело на нее никакого впечатления. Она смотрела на свои туфли. Потом вытянула ноги вперед и стала болтать в воздухе ступнями.

— И все же, — продолжал я, — даже если идешь к доктору, который не делает уколов, иногда бывает страшновато. Оказываешься в новой ситуации, не знаешь, как все будет.

Она резко вскинула голову, зеленые глаза смотрели с вызовом.

— Вас я не боюсь.

— Прекрасно. — Я улыбнулся. — И я тебя тоже не боюсь.

Она взглянула на меня чуточку озадаченно, но в основном с пренебрежением. Знаменитое делавэровское остроумие на этот раз не достигло цели.

— Я не только не делаю уколов, — сказал я, — но и вообще ничего не делаю детям, которые сюда приходят. Я просто работаю вместе с ними. Как одна команда. Они рассказывают мне о себе, и, когда мы хорошенько познакомимся, я показываю им, как перестать бояться. Ведь боязнь — это что-то такое, чему мы научаемся. А раз так, то можно и разучиться бояться.

В глазах девочки промелькнула искорка интереса. Ноги ее расслабились. Но месить она продолжала, причем быстрее, чем раньше.

Она спросила:

— Сколько еще детей приходят сюда?

— Много.

— Сколько много?

— От четырех до восьми в день.

— А как их зовут?

— Этого, Мелисов, я тебе сказать не могу.

— Почему же?

— Это секрет. Точно так же я никому не могу сказать, что сегодня приходила ты, — без твоего на это разрешения.

— Почему?

— Потому что дети, которые приходят сюда, рассказывают о вещах, которые касаются лично их, и не хотят, чтобы об этом узнал кто-нибудь еще. Это их частная жизнь — ты понимаешь, что я имею в виду?

— Частная жизнь, — сказала она, — это когда идешь в туалет, как взрослая молодая леди, совершенно одна, и закрываешь за собой дверь.

— Правильно. Когда дети рассказывают о себе, они иногда говорят мне такие вещи, о которых никогда никому не говорили. Одна из сторон моей работы — это умение хранить секреты. Поэтому все, что происходит в этой комнате, секретно. Секретны даже имена людей, которые сюда приходят. Вот почему здесь есть эта вторая дверь. — Я показал ей. — Она выходит в холл. Это для того, чтобы пациенты могли уйти отсюда, не заходя в приемную и не встречаясь с другими людьми. Хочешь посмотреть?

— Нет, спасибо.

Я ощутил возросшую напряженность.

— Мелисса, тебя сейчас что-нибудь беспокоит?

— Нет.

— Хочешь, мы поговорим о том, что тебя пугает?

Молчание.

— Мелисса?

— Все.

— Тебя пугает все?

Пристыженное выражение лица.

— Как насчет того, чтобы начать с чего-то одного?

— Воры и бродяги. — Это было продекламировано без колебаний.

Я сказал:

— Тебе кто-нибудь говорил, о чем я буду спрашивать тебя сегодня?

Молчание.

— Джейкоб, да?

Кивок.

— И мама?

— Нет. Только Джейкоб.

— И как отвечать на мои вопросы, Джейкоб тоже сказал?

Нерешительность.

Я продолжал:

— Если он это сделал, то все в порядке. Он хочет помочь. А я просто хочу, чтобы ты обязательно рассказала мне, что чувствуешь ты. Ведь звезда в нашем шоу — это ты, Мелисса.

Она сказала:

— Он велел мне сидеть прямо, говорить четко и рассказывать правду.

— Правду о том, что тебя пугает?

— Угу. И тогда вы, может быть, сможете мне помочь.

С ударением на «может быть». Я почти слышал голос Датчи.

Я сказал:

— Прекрасно. Датчи, очевидно, очень умный человек и с большой заботой относится к тебе. Но когда ты приходишь сюда, то становишься самой главной. И можешь говорить, о чем захочешь.

— Я хочу говорить о ворах и бродягах.

— Ладно. Тогда именно этим мы и займемся.

Я подождал. Она ничего не говорила.

Я спросил:

— А как выглядят эти воры и бродяги?

— Это не настоящие воры, — сказала она опять пренебрежительным тоном. — Они в моем воображении. Понарошку.

— Как они выглядят в твоем воображении?

Снова молчание. Она закрыла глаза. Руки яростно месили свой комок теста, тело начало слегка раскачиваться, а лицо сморщилось. Казалось, она вот-вот расплачется.

Я наклонился ближе к ней и сказал:

— Мелисса, нам не обязательно разговаривать об этом прямо сейчас.

— Большие, — сказала она, не открывая глаз. Но слез не было видно. Я понял, что напряженное выражение лица было не предвестником слез, а свидетельством интенсивной попытки сосредоточиться. Ее глаза под закрытыми веками бегали с невероятной быстротой.

Погоня за образами.

Она сказала:

— Он большой... в такой большой шляпе...

Внезапное прекращение движения под веками.

Ее руки расцепились, плавно поднялись вверх и стали описывать широкие круги.

— ... и в длинном пальто, и...

— И что еще?

Руки перестали описывать круги, но остались в воздухе. Рот слегка приоткрылся, не издав, однако, ни звука. Лицо приобрело расслабленное выражение. Сонное.

Гипнотическое.

Спонтанная гипнотическая индукция?

Встречается нередко у детей ее возраста: маленькие дети с легкостью пересекают границу между реальностью и фантазией, причем наиболее смышленые из них часто являются наилучшими субъектами гипноза.

Добавьте к этому одинокое существование, которое описывала Айлин Уэгнер, и я мог себе представить, как она регулярно смотрит кино у себя в голове.

Только иногда там показывают фильмы ужасов...

Ее руки упали обратно на колени, нашли друг друга и вновь начали катать и месить свой комок теста. На лице осталось выражение человека, находящегося в трансе. Она молчала.

Я сказал:

— На воре большая шляпа и длинное пальто. — Бессознательно я заговорил тише и медленнее. Подлаживаясь под нее. Лечение — это тоже парный танец.

Напряженность. Никакого ответа.

— Что-нибудь еще? — мягко спросил я.

Она молчала.

Сработала моя интуиция. Что-то вроде научной догадки, возникшей на почве множества других сорокапятиминутных сеансов.

— У него есть еще что-то, помимо шляпы и пальто? Так, Мелисса? Он что-то держит в руке?

— Мешок. — Едва слышно.

Я сказал:

— Да. У вора с собой мешок. Для чего он?

Ответа нет.

— Чтобы класть туда вещи?

Ее глаза резко распахнулись, а руки шлепнули по коленям. Она опять начала раскачиваться, все сильнее и быстрее, держа голову напряженно, словно ее шея была лишена подвижных сочленений.

Я наклонился и коснулся ее плеча. Птичьи косточки под хлопчатобумажной тканью.

— Ты хочешь поговорить о том, что он кладет в этот мешок, Мелисса?

Она закрыла глаза и продолжала раскачиваться. Потом вздрогнула и обхватила себя руками. Слезинка прокатилась у нее по щеке.

Я снова дотронулся до ее плеча, достал бумажную салфетку и вытер ей глаза, наполовину ожидая, что она отпрянет. Но она позволила мне промокнуть ей глаза.

Первый сеанс прошел драматически, настоящий фильм недели. Но, пожалуй, пока хватит, нельзя торопить события — так можно поставить под угрозу все лечение. Я попромокал еще немного, размышляя, как бы спустить все на тормозах.

Она зарубила эту идею одним-единственным словом:

— Детей.

— Вор сажает в мешок детей?

— Угу.

— Значит, на самом деле это не вор, а похититель детей?

Она открыла глаза, встала, повернулась лицом ко мне и протянула руки, сложенные как бы для молитвы.

— Он убийца! — выкрикнула она, содрогаясь при каждом слове. — Это Микокси с кислотой!

— Микокси?

— Микокси с кислотойкотораяотрава! Жгучая отрава! Микокси облил ее, и он опять придет и опять сожжет ее и меня тоже!

— Кого он облил отравой, Мелисса?

— Маму! А теперь он вернется!

— А где сейчас этот Микокси?

— В тюрьме, но он выберется оттуда и опять сделает нам больно!

— Но зачем ему это делать?

— Затем, что он не любит нас — сначала мама ему нравилась, но потом разонравилась, и он плеснул в нее ядовитой кислотой и хотел ее убить, но яд только обжег ей лицо, и она все равно была красивая и могла выйти замуж и родить меня!

Она стала ходить взад и вперед по кабинету, держась за виски, ссутулившись и что-то бормоча, словно маленькая старушка.

— Когда все это случилось, Мелисса?

— До того, как я родилась. — Она раскачивалась, повернувшись лицом к стене.

— Тебе об этом рассказал Джейкоб?

Кивок.

— А мама тоже говорила с тобой об этом?

После небольшого колебания она отрицательно покачала головой.

— Она не любит говорить об этом.

— А почему?

— Ей от этого становится грустно. Она раньше была веселая и красивая. Люди ее фотографировали для кино. Потом Микокси сжег ее лицо и ей пришлось делать операции.

— У Микокси есть еще какое-нибудь имя? Как его еще зовут?

Она повернулась и посмотрела на меня по-настоящему озадаченно.

— Я не знаю.

— Но ты знаешь, что он в тюрьме.

— Да, но он скоро выйдет, и это нечестно и несправедливо!

— Он скоро выходит из тюрьмы?

Еще большее замешательство.

— Это Джейкоб сказал тебе, что он скоро выходит?

— Нет.

— Но он говорил с тобой о справедливости.

— Да!

— А как ты понимаешь справедливость?

— Это когда все по-честному!

Она посмотрела на меня с вызовом и уперлась руками в то плоское место, где потом у нее будут бедра. От напряжения сморщилась полоска лба, видимая под челкой. Губы ее скривились, и она погрозила пальцем.

— Это было нечестно и глупо! Надо было все сделать по честной справедливости! Надо было его убить этой кислотой!

— Ты очень сердита на Микокси.

Еще один недоверчивый взгляд на этого идиота в кресле.

Я сказал:

— Это хорошо. То, что ты по-настоящему на него разозлилась. Раз ты на него злишься, значит, не боишься его.

Обе ее руки были сжаты в кулаки. Она разжала их, уронила, вздохнула и посмотрела на пол. Потом опять начала месить и катать ком теста.

Я подошел к ней и опустился на колени, чтобы наши глаза оказались на одном уровне, если она захочет поднять свои.

— Ты очень умная девочка, Мелисса, и ты мне очень-очень помогла, потому что не побоялась говорить о страшном. Я знаю, как тебе хочется больше никогда не бояться. Я уже помог многим другим детям, смогу помочь и тебе.

Молчание.

— Если тебе хочется поговорить еще немного о Микокси или о ворах, или о чем-то другом, то давай поговорим. Но если не хочешь, то и не надо. У нас с тобой еще осталось время до возвращения Джейкоба. Мы можем провести его так, как ты хочешь.

Ни движения, ни звука. Секундная стрелка на часах в виде банджо на противоположной стене комнаты обежала половину круга. Наконец она подняла голову. Обвела глазами всю комнату, избегая смотреть на меня, потом вдруг взглянула мне прямо в глаза и прищурилась, будто хотела, чтобы я был в фокусе.

— Я порисую, — сказала она. — Но только карандашами, а не мелками. Они сильно пачкают.

Она медленно водила карандашом, высунув кончик языка с одной стороны рта. Ее художественные способности были выше среднего уровня, но законченное творение поведало мне лишь о том, что на первый раз с нее довольно: она нарисовала улыбающуюся девочку рядом с улыбающимся котом перед красным домом и дерево с толстым стволом, усыпанное яблоками. А надо всем этим — огромное золотое солнце с лучами в виде рук.

Закончив рисунок, она подтолкнула его через стол и сказала:

— Возьмите это себе.

— Спасибо. Потрясающая вещь.

— Когда я приду в следующий раз?

— Как тебе дня через два? В пятницу?

— А почему не завтра?

— Иногда бывает лучше, если дать детям какое-то время подумать о том, что произошло, а потом уж продолжать.

— Я думаю быстро, — сказала она. — И я не все еще рассказала.

— Ты правда хочешь прийти завтра?

— Я хочу вылечиться.

— Ну что ж, ладно. Мы могли бы встретиться в пять часов. Если Джейкоб сможет тебя привезти.

— Он сможет, — сказала она. — Он тоже хочет, чтобы я выздоровела.

Я пошел проводить ее через отдельный выход и заметил идущего по коридору Датчи с бумажным пакетом в руке. Увидев нас, он нахмурился и посмотрел на часы.

Мелисса сказала:

— Джейкоб, мы должны опять приехать к нему завтра, в пять часов.

Подняв брови, Датчи сказал:

— Я как будто бы вовремя, доктор.

— Вы точны, — сказал я. — Я просто показывал Мелиссе отдельный выход.

— Чтобы другие дети не увидели меня и не узнали, кто я, — сказала она. — Это частная жизнь.

— Понятно, — сказал Датчи, посмотрев в обе стороны коридора. — Я вам кое-что принес, юная леди. Чтобы дотерпеть до обеда. — Верхняя половина пакета была аккуратно сложена гармошкой. Он открыл пакет кончиками пальцев и достал оттуда овсяное печенье.

Мелисса радостно пискнула, взяла у него печенье и приготовилась откусить.

Датчи кашлянул.

Мелисса застыла с печеньем в руке.

— Спасибо, Джейкоб.

— На здоровье, юная леди.

Она повернулась ко мне.

— Хотите печенья, доктор Делавэр?

— Нет, Мелисса, спасибо. — Я почувствовал себя поступающим в «школу обаяния».

Она облизнула губы и приступила к поглощению печенья.

Я сказал:

— Мне хотелось бы поговорить с вами одну минуту, мистер Датчи.

Он снова взглянул на часы.

— Движение на шоссе... чем дольше мы задерживаемся...

Я перебил его.

— В ходе сеанса кое-что выяснилось. Кое-что важное.

Он сказал:

— Право же, это совсем...

Я заставил себя терпеливо улыбнуться.

— Если я хочу сделать свою работу, то мне потребуется помощь, мистер Датчи.

У него на лице появилось такое выражение, словно я испортил воздух на посольском обеде. Он еще раз кашлянул, сказал: «Подожди минутку, Мелисса» и отошел на несколько шагов дальше по коридору. Мелисса с набитым ртом проводила его глазами.

Я улыбнулся ей.

— Мы всего на одну секунду, малышка. — И присоединился к нему.

Он посмотрел в обе стороны коридора и сложил руки на груди.

— Что случилось, доктор?

При ближайшем рассмотрении он оказался гладко выбритым, и от него пахло лавровишневой водой и свежевыстиранным бельем.

Я сказал:

— Девочка говорила о том, что случилось с ее матерью. О каком-то человеке по имени Микокси.

Он вздрогнул.

— Право же, сэр, это не в моей компетенции.

— Это важно, мистер Датчи. И явно связано с ее страхами.

— Лучше, если ее мать...

— Правильно. Но дело в том, что я звонил несколько раз и просил передать ее матери, чтобы она связалась со мной, но так и не дождался звонка. Обычно я не соглашаюсь даже просто встретиться с ребенком без непосредственного участия родителей. Но Мелиссе явно нужна помощь. И немалая. Я берусь ей помочь, но для этого мне необходима информация.

Он так долго и так старательно жевал щеку, что я испугался, как бы он не прогрыз ее насквозь. Стоя в отдалении, Мелисса уплетала печенье и пристально смотрела в нашу сторону.

Наконец он сказал:

— Это все случилось еще до рождения девочки.

— Хронологически это, может быть, и так. Но не психологически.

Он долго изучающе смотрел на меня. Капелька влаги выступила у него в уголке правого глаза; она была не больше бриллиантика на дешевом обручальном кольце. Он мигнул, и капелька исчезла.

— Право же, я в крайне неловком положении. Я служу в этом доме...

Я не стал настаивать.

— Хорошо, я не хочу ставить вас в затруднительное положение. Но прошу вас передать от моего имени, что кто-то должен со мной поговорить в самое ближайшее время.

Мелисса пошаркала ногами. Печенье исчезло. Датчи посмотрел на нее серьезным, но удивительно нежным взглядом.

Я сказал:

— И я действительно жду ее завтра в пять.

Он кивнул, подошел ближе еще на шаг, так что мы почти соприкасались, и прошептал мне на ухо:

— Она произносит «Микокси», но этого проклятого негодяя звали Макклоски. Джоэль Макклоски.

Он опустил голову и выдвинул ее вперед, словно выглядывающая из своего панциря черепаха. Ждал, как я на это отреагирую.

Ждал, что мне что-то известно.

Я сказал:

— Это ни о чем мне не говорит.

Голова вернулась в обычное положение.

— Вы жили десять лет назад в Лос-Анджелесе, доктор?

Я кивнул.

— Об этом писали в газетах.

— Я еще учился. Мое внимание целиком поглощали учебники.

— Март 1969 года. Третьего марта, — уточнил он. Его лицо исказила болезненная гримаса. — Это... это все, что я могу сейчас сказать вам, доктор. Возможно, в другой раз...

— Ладно, — сказал я. — Жду вас завтра.

— В пять часов. — Он выдохнул воздух, выпрямился и, потянув себя за лацканы пиджака, откашлялся. — Возвращаясь к настоящему, хочу надеяться, что сегодня все шло по плану.

— Да, прекрасно.

Мелисса направлялась в нашу сторону. Белый атласный пояс развязался и волочился по полу. Датчи поспешил к ней и завязал бант, отряхнул платье от крошек, выправил ей плечи и велел стоять прямо, потому что «кривой позвоночник никуда не годится, юная леди».

Она улыбнулась, смотря на него снизу вверх.

Выходя из здания, они держались за руки.

Через несколько минут пришел другой пациент, и мне удалось следующие три четверти часа не думать о виолончели и малой флейте. Выйдя из офиса в семь вечера, я отправился в библиотеку Беверли-Хиллз, до которой минут пять езды на машине. Читальный зал был заполнен отставниками, проверявшими последние котировки акций, и подростками, выполнявшими домашние задания или делавшими вид, будто заняты этим делом. В семь пятнадцать я сидел за прибором для просмотра микрофильмов со вставленной в него катушкой материалов газеты «Тайме» за март 1969 года. Вот и 4 марта. То, что я искал, находилось вверху слева.

АКТРИСА СТАЛА ЖЕРТВОЙ НАПАДЕНИЯ С ПРИМЕНЕНИЕМ КИСЛОТЫ

(Голливуд.) Тихий район на склоне холма выше Голливудского бульвара стал сценой жуткого нападения, совершенного рано утром на бывшую манекенщицу, работающую теперь по контракту со студией «Апекс». Соседи жертвы гадают о причине ужасного преступления.

Двадцатитрехлетняя Реджина Мари Пэддок, проживающая по адресу: Бичвуд-драйв 2103, квартира 2, была разбужена у себя дома звонком в дверь в половине пятого утра. Звонил мужчина, назвавшийся посыльным телеграфной компании «Уэстерн юнион».

Когда она открыла дверь, этот мужчина взмахнул пузырьком и выплеснул его содержимое ей в лицо. Она с криком упала, а нападавший, которого описывают как чернокожего мужчину ростом свыше 180 сантиметров и весом около 75 килограммов, убежал.

Пострадавшую с ожогами лица третьей степени отправили в Голливудский пресвитерианский госпиталь, где ей была оказана врачебная помощь. Представитель госпиталя назвал ее состояние «серьезным, но стабильным. Жизнь ее вне опасности, но она испытывает сильную боль из-за обширного поражения тканей левой стороны лица. Ее глаза чудом остались целы».

Представитель студии «Апекс» выразил их общее потрясение и глубокое сожаление в связи с этим злобным, бессмысленным нападением на талантливую Джину Принс (сценический псевдоним мисс Пэддок). «Мы будем всеми доступными нам средствами содействовать властям в скорейшем задержании лица, совершившего это подлое преступление».

Пострадавшая родилась в 1946 году в Денвере, штат Колорадо, переехала в Лос-Анджелес вдевятнадцатилетнем возрасте, получила работу фотомодели и манекенщицы в престижном агентстве «Флэкс» и быстро завоевала место на разворотах в журналах «Глэмор» и «Вог». После «Флэкса» она какое-то время работала в ныне не существующем агентстве «Бель-вю», но потом окончательно рассталась с профессией модели, поступила в агентство «Уильям Моррис» и получила актерский контракт в «Апексе».

Она еще не снялась ни в одном фильме, но представитель студии заявил, что ее кандидатура рассматривалась на «несколько важных ролей». Это очень талантливая и красивая молодая женщина. «Мы сделаем все возможное, чтобы ее карьера не пострадала в результате этого трагического случая».

Полиция ведет активный поиск нападавшего и просит любую информацию направлять детективам Сэвиджу или Флоресу в Голливудское отделение Полицейского управления Лос-Анджелеса.

В центре статьи была помещена фотография (возможно, уменьшенная) с обложки журнала «Вог»: овальное лицо на длинной, стройной шее, обрамленное прямыми светлыми волосами, длинными, уложенными в сложную прическу, весьма изысканную по тем временам. Крутые арки бровей, широкие скулы, огромные светлые глаза, пухлые губы. Затененное совершенство, как на этюде Аведона или кого-то почти равного ему по мастерству.

Я подумал о том, что может сделать с совершенством кислота, отшатнулся от этой мысли и попытался посмотреть на эту фотографию отвлеченно.

Черты лица, если брать их по отдельности, были почти идентичны чертам Мелиссы, но все вместе выстраивались в нечто гораздо большее, чем просто хорошенькое личико. Интересно, станет ли Мелисса, когда повзрослеет, такой же красивой, как мать?

Я повернул ручку аппарата. На следующий день в газете появилось краткое резюме о состоянии здоровья Джины Принс, которое уже называлось просто стабильным. Никаких развернутых подзаголовков. Еще одно послание с выражением сочувствия от имени студии, подкрепленное объявлением награды в пять тысяч долларов за информацию, которая поможет в поимке преступника. Но уже без обещаний неиспорченной карьеры.

Я продолжал крутить ручку. Двумя неделями позже:

ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ В НАПАДЕНИИ С ПРИМЕНЕНИЕМ КИСЛОТЫ АРЕСТОВАН ПОСЛЕ АНОНИМНОГО ЗВОНКА В ПОЛИЦИЮ

(Лос-Анджелес.) Полиция объявила об аресте подозреваемого в совершенном рано утром 3 марта нападении с применением кислоты на актрису Джину Принс (Реджина Мари Пэддок), в результате которого пострадавшая осталась навсегда с обезображенным лицом.

О том, что в Южном Лос-Анджелесе арестован Мелвин Луис Финдли, 28 лет, объявил на состоявшейся в 11 часов вечера в Паркеровском центре пресс-конференции командир отряда Голливудского отделения полиции Брюс Доннемейстер, который сказал, что Финдли — известный уголовник, недавно освобожденный условно из мужской колонии в Чино, где отбыл полтора года из полученных трех за вымогательство. Ранее Финдли неоднократно арестовывался и был осужден, в том числе за вооруженное нападение, грабеж и крупную автомобильную кражу.

«Вещественные улики, которыми мы располагаем, дают нам основание считать, что мы сможем доказать вину подозреваемого», — заявил Доннемейстер. Он отказался сообщить, опознала ли Финдли пострадавшая, и не привел никаких подробностей ареста, а лишь сказал, что полицию вывел на Финдли анонимный телефонный звонок и что «последовавшее за этим расследование подтвердило правильность сообщенной нам информации».

Мисс Принс выздоравливает в Голливудском пресвитерианском госпитале, где состояние ее здоровья характеризуется как «хорошее». Созывается консилиум специалистов по пластической хирургии, которые будут советоваться относительно восстановления ее лица.

Тремя днями позже:

ПРЕЖНИЙ РАБОТОДАТЕЛЬ АКТРИСЫ АРЕСТОВАН В СВЯЗИ С ДЕЛОМ О НАПАДЕНИИ НА НЕЕ

(Лас-Вегас.) Бывший работодатель и партнер пострадавшей Джины Принс (Реджина Мари Пэддок) был арестован вчера вечером полицией Лас-Вегаса как главный подозреваемый в совершенном 3 марта нападении с применением кислоты, в результате которого бывшая манекенщица и актриса получила обширные ожоги лица.

Джоэль Генри Макклоски, 34 лет, был арестован в своем номере в гостинице «Фламинго», где зарегистрировался под вымышленной фамилией, и взят под стражу полицией Лас-Вегаса в соответствии с ордером, выданным криминальным отделом лос-анджелесского суда высшей инстанции.

Брюс Доннемейстер, начальник Голливудского отделения полиции (Полицейское управление Лос-Анджелеса), заявил, что информация, которую сообщил другой подозреваемый по этому делу, Мелвин Финдли, 28 лет, арестованный 18 марта, изобличила Макклоски. «Пока можно высказать мнение, что Финдли был наемным исполнителем, а Макклоски тем лицом, которое его наняло».

Доннемейстер добавил, что в 1967 году Финдли работал у Макклоски в качестве сторожа, но отказался комментировать это обстоятельство со ссылкой на то, что следствие еще не закончено.

Макклоски родился и вырос в Нью-Джерси, пел в ночных клубах и приехал в Лос-Анджелес в 1962 году в надежде стать актером. Когда его надежды не оправдались, он открыл агентство для фотомоделей «Бель-вю». По сведениям из голливудских источников, переманив мисс Принс из более крупного и более известного агентства «Флэкс», он пытался стать ее агентом в кинематографе.

Ходят слухи, что между Макклоски и мисс Принс возникли отношения личного свойства, которые прервались, когда мисс Принс покинула «Бель-вю» и, стремясь поменять профессию манекенщицы на «звездную» карьеру в кино, подписала контракт с агентством «Уильям Моррис». Вскоре после этого дела «Бель-вю» пошли из рук вон плохо, и 9 февраля сего года Макклоски объявил о своем банкротстве.

В ответ на вопрос о том, не являлась ли месть мотивом этого нападения, начальник полиции Доннемейстер заявил: «Мы не можем высказывать никаких комментариев, пока подозреваемый не будет допрошен по всем правилам».

Мисс Принс остается на излечении в Голливудском пресвитерианском госпитале, где ее готовят к серии восстановительных операций.

Этот материал также сопровождался фотографией: невысокого, темноволосого, худощавого мужчину вели двое детективов, по сравнению с которыми он казался карликом. На нем был пиджак спортивного покроя, свободные брюки и белая рубашка с открытым воротом. Голова была опущена, и довольно длинные волосы скрывали верхнюю половину его лица. То, что можно было рассмотреть в нижней части лица, имело вид угловатый, мрачный, напоминало Джеймса Дина и нуждалось в бритве.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы найти заключительную часть дела. Передача Макклоски из одного штата в другой и предъявление ему обвинения; согласие Мелвина Финдли признать себя виновным и дать показания против Макклоски в обмен на осуждение за простое нападение; возбуждение против Макклоски уголовного дела по обвинению в покушении на убийство, в заговоре с целью убийства и в нанесении увечья. Процедуры привлечения к суду, потом трехмесячная пауза до суда.

Судебный процесс не затянулся. Обвинитель раздал присяжным сначала несколько фотографий из профессионального альбома Джины Принс, а потом крупноплановые снимки ее изуродованного лица, сделанные в палате неотложной помощи. Краткое появление пострадавшей, забинтованной и плачущей. Свидетельство медицинских экспертов, из которого следовало, что шрамы останутся у нее на лице на всю жизнь.

Мелвин Финдли показал, что Макклоски нанял его «попортить рожу этой (нецензурное) девке, да так, чтобы она на дух никому была не нужна, а если подохнет, то он и это переживет без (нецензурное) проблем».

Обвинение представило записанное на пленку признание, которое защита безуспешно пыталась отклонить. Запись воспроизвели в открытом заседании: Макклоски со слезами признавался, что нанял Финдли, чтобы изуродовать Джину Принс, но отказывался сообщить причину.

Защита не оспаривала факты, а попыталась вести линию на установление невменяемости подзащитного, однако Макклоски отказался разговаривать со специально нанятыми психиатрами. Психиатр, выступавший со стороны обвинения, заявил в своих показаниях, что наблюдал Макклоски в тюрьме округа и нашел его «неконтактным и подавленным, но в здравом уме и не страдающим никаким серьезным душевным заболеванием». Присяжным потребовалось два часа, чтобы признать подсудимого виновным по всем пунктам обвинения.

На заседании, где должен был быть вынесен приговор суда, судья назвал Макклоски «отвратительным чудовищем, одним из самых презренных обвиняемых, с которыми ему довелось иметь дело за все двадцать лет работы в суде», и объявил приговор к тюремному заключению в Сан-Квентине на срок, составивший по совокупности двадцать три года. Казалось, все были удовлетворены. Даже Макклоски, который уволил своих адвокатов и отказался подавать апелляцию.

После суда журналисты пытались взять интервью у присяжных. Те поручили своему старшине высказаться от их имени, и он был краток:

«Нам удалось восстановить лишь какое-то подобие справедливости, — сказал Джейкоб П.Датчи, 46 лет, исполнительный помощник компании „Дикинсон индастриз“, Пасадена. — Жизнь этой молодой женщины уже никогда не вернется в прежнее русло. Но мы сделали все от нас зависящее, чтобы Макклоски понес самое суровое наказание из возможных в рамках закона».

Микокси с кислотой.

Двадцать три года в Сан-Квентине.

Хорошим поведением этот срок можно скостить наполовину. Запоздалая апелляция может «состричь» с него еще сколько-то. Значит, вполне возможно, что Макклоски вот-вот освободят — если это уже не произошло.

Датчи, без сомнения, узнает точную дату его освобождения — это на него похоже, он будет пристально следить за ходом дела. Интересно, как он и мать девочки объяснили все это Мелиссе?

Датчи. Интересный человек. Осколок другой эпохи.

Из присяжных — в прислуги. Любопытно было бы проследить эту эволюцию, но у меня так мало шансов удовлетворить свое любопытство. Мне повезет, если удастся узнать, что же произошло с моей маленькой пациенткой на самом деле.

Я размышлял о преданности Датчи и его умении хранить секреты. Джина Дикинсон обладала несомненной способностью располагать к себе людей. Может, дело здесь было в производимом ею впечатлении беспомощности, хрупкости («принцесса-в-беде»), из-за чего и Айлин Уэгнер нанесла свой «домашний визит»?

Как сказывается на ребенке жизнь с такой матерью?

Мужчины с мешками...

То же самое я слышал и от многих других детей, почти дословно. От детей, которых я вылечил.

Но я чувствовал, что с этим ребенком все будет не так. Легкого успеха не получится. Я шикарно поужинал в заведении «Нейт'н Эл» на Беверли-драйв: бутерброды из консервированной говядины на ржаном хлебе под нескончаемый треп голливудских типов о предстоящих сделках, потом поехал домой и позвонил по застрявшему у меня в голове сан-лабрадорскому номеру.

На этот раз автоответчик голосом Джейкоба Датчи проинформировал меня, что дома никого нет, суховато предложил мне наговорить на пленку то, что я хочу передать.

Я повторил, что мне настоятельно необходимо поговорить с хозяйкой дома номер 10 на Сассекс-Ноул.