"Лёжа со львами" - читать интересную книгу автора (Фоллетт Кен)

Глава 8

Мальчик умер.

Когда появилась Джейн, разгоряченная и вся в пыли, валясь с ног от усталости, он был мертв уже почти час. Его отец дожидался у входа в пещеру с застывшим на лице выражением укора. По его безнадежной позе и остановившемуся взгляду карих глаз Джейн поняла, что все кончено. Он ничего ей не сказал. Она вошла в пещеру и взглянула на мальчика. Слишком утомленная, она не в силах была ощущать гнев – лишь тупое разочарование. Жан-Пьер ушел, а Захара пребывала в глубоком горе, поэтому Джейн не с кем было поделиться своей печалью.

Позднее она плакала – когда устроилась на ночь на крыше дома лавочника, рядом с Шанталь, которая лежала на крохотном матрасике и иногда издавала во сне какие-то нечленораздельные звуки, довольная, ничего не ведающая. Джейн плакала не только о мертвом мальчике, но и об его отце. Подобно ей, он довел себя до изнеможения, пытаясь спасти сына. Но насколько острее, должно быть, его горе! От слез в ее глазах сливались звезды, пока она не заснула.

Джейн снилось, что к ней в постель пришел Мохаммед, чтобы на виду у всей деревни заниматься с ней любовью. Потом он рассказал ей, что у Жан-Пьера роман с Симоной, женой того толстого журналиста Рауля Клермона, и что любовники встречаются в Кобаке, где Жан-Пьер появлялся под предлогом лечения больных.

На другой день у нее ломило все тело из-за того, что почти весь путь до сложенного из камней домика она проделала бегом. «Мне повезло, – думала она, выполняя свои обычные дела, – что Жан-Пьер, предположительно, сделал привал в маленькой хибарке, тем самым давая ей возможность догнать его.» Она почувствовала такое облегчение, когда увидела перед домом привязанную Мэгги, а в самом доме встретила Жан-Пьера с тем смешным маленьким узбеком. Когда Джейн вошла, оба вскочили с места. Это было так комично! Прежде она ни разу не видала, чтобы афганец вставал при виде входящей женщины.

Джейн взошла на гору с набором медицинских принадлежностей и приступила к приему больных в пещере. Занимаясь привычными здесь случаями недоедания, малярии, инфицированных ран и кишечных паразитов, она размышляла о случившемся накануне. До этого ей никогда не приходилось слышать об аллергическом шоке. Несомненно, медицинскому персоналу, в обязанности которого входило делать инъекции пенициллина, обычно объясняли, как все это осуществляется, но Джейн прослушала ускоренный курс, где многое было опущено. Собственно говоря, вся медицинская часть была изложена очень кратко, так как предполагалось, что Жан-Пьер, как дипломированный врач, будет всегда рядом и сможет ей все объяснить.

Какое беспокойное это было время, проведенное в учебных классах, то вместе с другими будущими медсестрами, то совсем одна, впитывая как губка сущность медицинских наставлений и процедур, а также принципы санитарного просвещения, при этом стараясь представить себе, что ждет ее в Афганистане. Кое-какие из полученных наставлений оказывались полезными, другие, наоборот, лишали уверенности в себе. Ей говорили, что первым делом надо будет устроить для себя уборную с выгребной ямой. К чему бы это? Дело в том, что самый надежный путь к снижению заболеваемости в слаборазвитых странах связан с тем, чтобы побудить их прекратить использовать для канализации ручьи и реки, а внушить им это можно лучше всего личным примером. Одна ее наставница в очках, по имени Стефани, практичная сорокалетняя женщина, в неизменных рабочих брюках из хлопчатобумажной ткани и сандалиях, говорила об опасности слишком щедрого назначения лекарств. Большинство болезней и незначительные травмы излечиваются сами по себе без медицинского вмешательства, но отставшим в своем развитии народам да и не только им, всегда хочется побольше разных таблеток и снадобий. Джейн вспоминала, как тот маленького роста узбек просил у Жан-Пьера мазь от мозолей. Ведь он, несомненно, с детства привык к долгим пешим переходам, но, раз уж встретил доктора, не мог не пожаловаться ему на больные ноги. Помимо расточительного расходования лекарств, загвоздка заключалась еще в том, что сильнодействующий препарат, назначенный по поводу легкого недомогания, мог вызвать у больного привыкание и затем, в случае более серьезного заболевания, оказаться бесполезным. Кроме того, Стефани посоветовала Джейн воздержаться от борьбы с местными знахарями и целителями и постараться найти с ними общий язык. И ей это удалось с повитухой Рабией, чего нельзя сказать о мулле Абдулле.

Самым легким для Джейн было выучить язык. В Париже, еще до того, как Джейн впервые пришла в голову мысль о поездке в Афганистан, она как переводчица изучала персидский язык фарси, чтобы расширить свои профессиональные возможности. Другим основным языком в Афганистане считался пушту, язык народности с тем же названием, на языке дари говорили таджики, а долина Пяти Львов находилась на таджикской территории. Нечасто встречающиеся афганцы, например, кочевники, обычно владели и пушту и дари. Если кто-то из них и был знаком с европейскими языками, то главным образом с английским или французским. Тот узбек в сложенном из камня домике объяснялся с Жан-Пьером по-французски. Джейн впервые услышала французскую речь с узбекским акцентом. Он очень напоминал русский акцент. В течение дня ее мысли то и дело возвращались к этой встрече с узбеком. Воспоминание о нем просто не давало ей покоя. Такое же чувство возникало у нее, когда ей надо было сделать что-то важное, но она не могла для себя решить, что именно. Все-таки в этом человеке таилось что-то необычное.

В полдень она окончила прием, покормила Шанталь, сменила ей пеленки, затем приготовила ленч – рис с мясным соусом – и поделилась им с Фарой. За время их знакомства девушка очень привязалась к Джейн и была готова делать что угодно, лишь бы доставить ей удовольствие, с большой неохотой уходя вечером домой. Джейн старалась держать себя с ней на равных, и это, казалось, еще больше усиливало ее обожание.

В полуденный зной Джейн, оставив Шанталь под присмотром Фары, скрывалась в своей потайной обмели – расщелине за выступом скалы на залитом солнцем южном склоне. Там она занималась послеродовой гимнастикой, чтобы вернуть свою прежнюю стройность. Сжимая и расслабляя мышцы брюшного пресса, Джейн снова и снова вспоминала того узбека, который вскочил с места в том сложенном из камня доме, выражение удивления на его восточном лице. Ее почему-то преследовало ощущение надвигающейся трагедии.

Джейн поняла, в чем тут дело, и миг познания не был мгновенным. Он напоминал скорее лавину, которая неудержимо росла и росла, пока не сокрушила все на своем пути.

Ни один афганец не стал бы жаловаться на мозоли, даже для проформы. Это было столь же невероятно, как если бы глостерширский фермер пожаловался на то, что страдает болезнью бери-бери. Точно так же ни один афганец, как бы его ни поразила женщина, никогда не поднялся бы с места при ее появлении. А если это был не афганец, то кто? Акцент явно выдавал его, хотя немногим по силам было бы в этом разобраться. Дело в том, что по образованию Джейн была лингвистом. Она говорила как по-русски, так и по-французски, поэтому от ее слуха не ускользнуло то, что он говорит по-французски с русским акцентом.

Стало быть, в покинутой Богом местности Жан-Пьер встретился в сложенном из камня домике с русским, переодетым в узбека.

Была ли это случайность? Такое вполне можно было бы предположить, хотя и с натяжкой, но она вспомнила лицо мужа при своем появлении и теперь, наконец, Джейн поняла выражение, на которое тогда не обратила внимания, выражение вины.

Нет, эта встреча не была случайной. Это было специально подготовленное свидание. Даже, может быть, не первое. Жан-Пьер постоянно разъезжал по отдаленным селениям с целью осмотра больных. Более того, он был порой излишне пунктуален в соблюдении графика таких посещений, что было, пожалуй, глупо в стране, где не было ни календарей, ни дневников. Но такая манера поведения не казалась уж такой глупой, если у него был другой график – график тайных встреч.

Для чего же он встречался с этим русским? Это тоже было очевидно, и глаза Джейн наполнились горючими слезами, когда ей стало ясно, что это предательство. Конечно, он передавал им разведывательные данные. Он сообщал им о колоннах. Маршруты колонн всегда были ему известны, потому что Мохаммед пользовался его картами. Он знал примерные сроки прохождения колонн, потому что видел отправлявшихся в путь людей – из Бэнды или какого-нибудь другого селения в долине Пяти Львов. Жан-Пьер несомненно передавал эти сведения русским, вот почему русским за последний год удавалось устраивать столь успешные засады на пути колонн, вот почему в долине появилось так много безутешных вдов и обездоленных сирот. Что это со мной? – подумала Джейн во внезапном приливе жалости к самой себе, и слезы снова покатились по ее щекам. Сначала Эллис, теперь Жан-Пьер. Ну почему я все время натыкаюсь на таких вот подлецов? Почему меня так и тянет к мужчинам, делающим из всего тайну? Почему для меня это своего рода вызов – заниматься их разоблачением? Неужели я настолько ненормальная?

Джейн вспомнила, что говорил Жан-Пьер, оправдывая советскую интервенцию в Афганистане. Впоследствии он изменил свою точку зрения, и Джейн считала, что это произошло не без ее влияния. Скорее всего, это была только видимость. Приняв решение отправиться в Афганистан, чтобы работать на русских, он стал высказывать антисоветские взгляды, тем самым маскируя свое истинное лицо.

Неужели и его любовь к ней – сплошное притворство?

Одна эта мысль иссушала ее душу. Джейн закрыла лицо руками. Это было просто уму непостижимо. Она полюбила Жан-Пьера, вышла за него замуж, целовала его брюзгливую мать, приспособилась к его сексуальным привычкам, пережила первую размолвку, старалась наладить совместную жизнь и работу, в страхе и боли родила ему ребенка – неужели все это ради иллюзии, ради мнимого мужа, которому на нее вообще было наплевать? Это все равно, что пробежать до изнеможения много километров, чтобы узнать, как лечить восемнадцатилетнего юношу, а затем, вернувшись, застать его уже мертвым. Нет, это было еще хуже. Это напоминало ощущения отца, который два дня нес на руках сына лишь затем, чтобы увидеть, как он умрет.

Джейн почувствовала, как наполнились ее груди. Значит, настало время кормить Шанталь. Она оделась, вытерла рукавом слезы и пошла обратно – вверх по склону. Когда острота потрясения немного спала, в ее мыслях появилась большая четкость и она поняла, что ощущала смутную неудовлетворенность в течение всего года их брака, но осознала это только теперь. Где-то в глубине души Джейн чувствовала, что Жан-Пьер обманывает ее, и это было той преградой, из-за которой им так и не удалось достичь настоящей близости.

Когда Джейн приблизилась к пещере, Шанталь громко выражала свое недовольство чем-то, а Фара ее укачивала. Джейн взяла ребенка и поднесла к груди. Вначале от прикосновения ребенка Джейн почувствовала известный дискомфорт, вызвавший спазм мышц живота, за которым последовало иное, приятное и весьма эротичное ощущение.

Ей хотелось побыть в одиночестве, поэтому она отправила Фару для послеполуденного отдыха у ее матери в пещере.

Кормление Шанталь действовало на Джейн успокоительно. Предательство Жан-Пьера больше не казалось ей чудовищной катастрофой. Она уже не сомневалась в искренности его любви к ней. Иначе зачем бы ему все это было нужно? Чего ради он взял ее сюда с собой? По сути дела, она была бесполезной для его разведывательной деятельности. Видимо, он все же любит ее.

А если любит, все остальные проблемы вполне разрешимы. Ему, разумеется, придется прекратить работать на русских. Сейчас она не могла себе представить, как заведет с ним разговор. Можно, например, сказать: «Я все знаю!» Пожалуй, нет. Но нужные слова сами придут, когда будет нужно. И тогда ему придется забрать ее и Шанталь обратно в Европу.

Обратно в Европу… Когда Джейн осознала, что им действительно предстоит возвращение домой, ее охватило чувство облегчения. Эта мысль застала ее врасплох. Если бы кто-то ее спросил, нравится ли ей в Афганистане, Джейн ответила бы, что работа захватывает ее целиком, что она нужна людям. Она действительно работала весьма успешно и даже получала от этого удовольствие. Но теперь, когда перед ней реально встала перспектива возвращения в цивилизованный мир, былая решимость ослабела, и она могла себе признаться в том, что суровая природа, холодные зимы, чуждый ей народ, бомбардировки и бесконечный поток раненых и искалеченных юношей и мужчин довели ее нервное напряжение до крайнего предела.

«Надо признаться самой себе, – подумала Джейн, – что жизнь здесь – просто ужас».

Перестав сосать грудь, Шанталь погрузилась в сон. Джейн сняла ее с колен, поменяла пеленки и перенесла на матрасик, умудрившись при этом не разбудить. Непоколебимое спокойствие ее ребенка было настоящим подарком судьбы. Шанталь могла крепко спать, несмотря на любые тревоги вокруг нее – никакой шум или суета не могли ее разбудить, если она была сыта и ей было удобно. Однако она чутко реагировала на перемены настроения Джейн и часто просыпалась, если мать была чем-то расстроена, даже при отсутствии шума вокруг.

Джейн села, скрестив ноги, на своем матрасе. Она разглядывала своего ребенка и думала о Жан-Пьере. Жаль, что его сейчас здесь нет, а то она сразу же с ним обо всем поговорила. Ее удивило, почему она так спокойно восприняла и не возмутилась, что Жан-Пьер выдавал партизан русским. Может, потому, что все мужчины – лжецы? Или теперь она осознала, что ни в чем не повинны на этой войне только матери, жены и дочери с обеих сторон? Или, сама став женой и матерью, она как-то внутренне изменилась, в результате чего предательство перестало вызывать в ней возмущение? Или все дело в том, что она любила Жан-Пьера? Джейн просто не знала, в чем причина.

Но, несмотря ни на что, надо было думать о будущем, а не о прошлом. Они ведь снова вернутся в Париж, где есть почта, книжные магазины и водопровод. У Шанталь появится красивая одежда, коляска, одноразовые пеленки. Они будут жить в маленькой квартирке, вокруг будет кипеть интересная жизнь, и единственная серьезная опасность для жизни будет связана с неосторожными таксистами. Джейн и Жан-Пьер начнут все сначала, и тогда по-настоящему узнают друг друга. Они будут трудиться во имя того, чтобы изменить мир к лучшему путем неторопливых, но законных усилий, без интриг и предательства. Опыт, приобретенный в Афганистане, поможет им получить работу для осуществления проектов развития стран Третьего мира, например, во Всемирной Организации Здравоохранения. Семейная жизнь будет такой, о какой она мечтала, они втроем будут трудиться во имя добра, счастья и уверенности в завтрашнем дне.

В пещеру вошла Фара – сиеста закончилась. Она почтительно приветствовала Джейн, взглянула на Шанталь и, увидев, что ребенок крепко спит, уселась на землю, скрестив ноги, в ожидании новых поручений. Она была дочерью Исмаил-Гуля, старшего сына Рабии. Его сейчас не было дома, он ушел с колонной.

У Джейн вдруг перехватило дыхание. Фара вопросительно посмотрела на нее. Джейн сделала успокоительное движение, и Фара отвела взгляд.

«Ее отец ушел с колонной», – подумала Джейн.

Жан-Пьер выдал эту колонну русским. Отец Фары погибнет, попав в засаду, если Джейн не придумает, как это предотвратить. Но что можно придумать? Может, послать гонца, чтобы встретить колонну у Хейберского перевала и направить ее по другому маршруту? Мохаммед может это устроить. Но тогда Джейн придется рассказать, откуда она узнала о засаде, поджидающей колонну. И тогда Мохаммед, уж в этом можно не сомневаться, прикончит Жан-Пьера. Если уж кому-то суждено погибнуть, – подумала Джейн, – пусть это будет Исмаил, а не Жан-Пьер.

Потом она вспомнила об остальных жителях деревни, ушедших с колонной, – их было человек тридцать – и ей сразу же пришла в голову мысль. «Неужели им всем суждено погибнуть во имя спасения моего мужа? Камир-Хан с всклокоченной бородкой, старик со шрамами Шахазай-Гул, Юсеф Гул, у которого такой красивый голос, совсем молодой пастух Шер Кадор, Абдул Мохаммед с выбитыми передними зубами, Али Ханим, отец четырнадцати детей».

Ведь должен же быть какой-нибудь другой выход.

Джейн приблизилась к выходу из пещеры и остановилась, выглянув наружу. Теперь, когда сиеста закончилась, дети выбежали из пещер и снова принялись играть среди камней и колючих кустарников. Джейн попался на глаза девятилетний Муса, единственный сын Мохаммеда. Его, однорукого, ребята стали баловать еще больше. Он важно расхаживал, щеголяя новеньким кинжалом, который подарил ему любящий отец. Джейн увидела мать Фары, с трудом бредущую в гору со связкой дров на голове, жену муллы, стиравшую рубаху своего мужа Абдуллы. Не было заметно ни Мохаммеда, ни его жены Халимы. Джейн знала, что он здесь, в Бэнде – она видела его утром. Он, наверное, уже пообедал с женой и детьми в своей пещере – почти у каждой семьи была такая собственная обитель в горах. Сейчас они наверняка были там, в пещере, но Джейн не хотелось открыто искать встречи с ним, потому что это шокировало бы окружающих, а ей надо было соблюдать правила приличия.

– Только как ему это сказать? – подумала Джейн.

А что, если прямо попросту? «Сделай это для меня, потому что я прошу». Это подействовало бы на любого влюбленного в нее западного мужчину, но мусульманам, судя по всему, было чуждо романтическое представление о любви. Чувства Мохаммеда к ней походили на смягченную форму животного влечения. Это чувство не давало ей никакой власти над ним и, кроме того, она вовсе не была уверена, что он вообще испытывает это чувство. Тогда как? Он ничем не был ей обязан. Ей никогда не приходилось лечить ни его самого, ни его жену. Но она вылечила Мусу – она спасла жизнь мальчику! По отношению к ней Мохаммед испытывает чувство долга.

«Сделайте это для меня, потому что я спасла вашего сына». Пожалуй, такая постановка может подействовать.

Но Мохаммед может спросить, зачем это нужно.

Между тем все больше женщин выходило из укрытий. Они шли за водой, выметали сор из пещер, кормили животных, готовили ужин. Джейн точно знала, что вскоре появится и Мохаммед.

Что же я ему скажу?

– Русским известен маршрут колонны.

– Как они об этом узнали?

– Не знаю, Мохаммед.

– Тогда почему вы так в этом уверены?

– Не могу вам об этом сказать. Я подслушала чужой разговор. Получила сообщение от британской разведки. У меня предчувствие. Так сказали карты. Я видела сон.

Вот что, я видела сон.

И тут появился Мохаммед. Он вышел из своей пещеры – высокий, красивый, словно отправляясь в путешествие. На голове у него была круглая хитралская шапочка, точно такая же, как у Масуда, в таком головном уборе щеголяли большинство партизан. Затем патту буро-земляного цвета, которое могло служить плащом, полотенцем и маскхалатом. Кроме того, бросались в глаза высокие кожаные сапоги, снятые с убитого русского солдата. Мохаммед продефилировал мимо пещеры походкой человека, которому до захода солнца предстоит пройти долгий путь. Он направился по тропинке вниз, в сторону покинутого жителями селения.

Джейн наблюдала за тем, как тает на горизонте его высокая фигура. «Теперь или никогда», – подумала Джейн, отправляясь следом за ним. Поначалу она шла медленно, в прогулочном темпе, чтобы не сложилось впечатления, что она хочет догнать Мохаммеда. Но потом, отойдя достаточно далеко, чтобы не было видно из пещер, Джейн перешла на бег. Она скользила и спотыкалась на пыльной тропинке, размышляя о том, как эта гонка скажется на ее внутренностях. Увидев впереди себя Мохаммеда, Джейн окликнула его. Он обернулся, остановился, поджидая ее.

– Да хранит вас Бог, Мохаммед-Хан! – проговорила Джейн, поравнявшись с ним.

– И вас тоже, Джейн Дебу, – вежливо ответил Мохаммед.

Она помолчала, чтобы отдышаться. Он посмотрел на нее с выражением насмешливого снисхождения.

– Как чувствует себя Муса? – спросила Джейн.

– С ним все в порядке. Он счастлив и учится действовать левой рукой. Когда-нибудь этой рукой он будет убивать русских.

Это была шутка: левой рукой по традиции выполняли «грязную» работу, правой брали пищу. Джейн улыбнулась, давая понять, что по достоинству оценила его остроумие, и сказала: «Я так рада, что нам удалось спасти ему жизнь».

Если это замечание Мохаммед посчитал неуместным, тем не менее он ни в малейшей мере не подал вида.

– Я ваш вечный должник, – заметил Мохаммед. Именно это ей и хотелось услышать.

– Вы могли бы кое-что сделать для меня, – проговорила Джейн.

Его лицо оставалось непроницаемым.

– Если только это в моей власти.

Джейн поискала глазами, где бы присесть. Они стояли около дома, пострадавшего от бомбардировки. Кучи камня и глины, когда-то составлявшие переднюю стену, были разбросаны по тропинке, в результате чего от интерьера дома остался разбитый горшок да нелепая пришпиленная к стене цветная фотография «Кадиллака». Джейн уселась на обломки камней, а после недолгого колебания рядом с нею оказался Мохаммед.

– Это вполне в вашей власти, – сказала Джейн. – Правда, это причинит вам некоторые неудобства.

– О чем же идет речь?

– Не сочтите это за каприз глупой женщины.

– Вполне допускаю.

– Для вас будет искушением обмануть меня, согласившись выполнить мою просьбу, а потом «забыть» о ней.

– Ну, нет.

– Я прошу вас искренне сказать мне, независимо от того, откажете вы мне в этой просьбе, или нет.

– Я выполню вашу просьбу.

Пора переходить к делу, – подумала Джейн.

– Я хочу, чтобы вы послали гонца навстречу колонне и приказали изменить маршрут возвращения домой.

Эта просьба явно застала его врасплох. Скорее всего Мохаммед ожидал услышать какую-нибудь тривиальную просьбу.

– Но почему? – проговорил Мохаммед.

– Вы верите в сны, Мохаммед-Хан?

В ответ он только пожал плечами и уклончиво заметил:

– Сны – это сны.

Может, это неверный подход, – подумала Джейн, – пусть это будет лучше не сон, а видение.

– Когда в самую знойную пору дня я лежала одна в своей пещере, мне привиделся белый голубь.

Мохаммед внезапно насторожился, и Джейн поняла, что ее расчет оказался точным: афганцы верили, что в белых голубей иногда вселяются духи.

– Но мне, наверное, пригрезилось, – продолжала Джейн, – ибо птица попыталась заговорить со мной.

– Ага.

«Мохаммед воспринял это как доказательство, что у меня было видение, а не сон», – подумала Джейн и продолжала.

– Я не могла разобрать слов, хотя прислушивалась очень внимательно. Наверное, голубь говорил на пушту.

Глаза Мохаммеда расширились.

– Стало быть, посланец с пуштунской территории.

– Потом я увидела Исмаил-Гуля, отца Фары, который стоял позади голубя, – Тут Джейн положила руку на рукав Мохаммеда и посмотрела ему прямо в глаза, размышляя про себя: «А ведь я могу манипулировать вами, как электрическим выключателем, тщеславный глупец!»

– В его груди торчал кинжал, и он плакал кровавыми слезами. Он указал на рукоятку кинжала, словно умоляя меня вытащить его из своей груди. Рукоятка была инкрустирована драгоценными камнями.

Про себя Джейн подумала: «И откуда только я все это взяла?»

– Я встала и пошла к нему. Я боялась, но надо было спасать ему жизнь. И тогда, едва я протянула руку, чтобы ухватить кинжал…

– И что же?

– Он пропал. Наверное, я проснулась.

Мохаммед сомкнул свой широко раскрытый рот, восстановил свое душевное равновесие и важно сдвинул брови, словно переваривая смысл сновидения. «Теперь, – подумала Джейн, – пора с ним немного пококетничать».

– Может, все это глупости? – произнесла Джейн, придавая лицу детское выражение и как бы отдавая себя на суд более совершенного мужского ума. – Вот почему я прошу вас сделать это ради меня, той, которая спасла жизнь вашему сыну. Верните мне душевное спокойствие.

Его лицо сразу же приняло слегка надменное выражение.

– Вам нет необходимости напоминать мне о долге чести.

– Значит ли это, что вы согласны?

Мохаммед ответил вопросом на вопрос.

– Какие камни были на рукоятке кинжала?

«О, Господи, – подумала Джейн, – каким же должен быть правильный ответ?» Ее уже подмывало сказать – изумруды, но этот камень ассоциировался с долиной Пяти Львов, поэтому сон мог означать, что Исмаил убит предателем из долины.

– Рубины, – произнесла Джейн.

Мохаммед неспешно кивнул.

– А Исмаил вам ничего не сказал?

– Он вроде бы попытался заговорить, но не смог.

Мохаммед опять кивнул, а Джейн все твердила про себя – ну, решайтесь же, наконец. Преодолейте же самого себя!

– Смысл предзнаменования ясен. Колонну надо отправить по другому маршруту.

Слава Богу, – подумала Джейн.

– У меня просто камень с души свалился, – искренне призналась она. – Я не знала, что мне делать. Теперь я могу быть уверена, что Ахмед не погибнет.

Она подумала: что еще можно сделать, чтобы поймать Мохаммеда на слове и не дать ему изменить свое намерение? Джейн не могла заставить его поклясться. А может, пожать ему руку? Наконец она решила скрепить обещание еще более древним жестом, подавшись вперед, она поцеловала его в губы, да так мгновенно и ловко, что он не успел ни отпрянуть, ни ответить ей тем же.

– Спасибо – проговорила Джейн. – Я знаю, вы – человек слова.

Джейн поднялась с места, оставив Мохаммеда сидящим в легкой растерянности, повернулась и побежала по тропинке к пещерам. На вершине подъема Джейн остановилась и оглянулась назад. Мохаммед уже успел отдалиться на некоторое расстояние от разрушенного дома. Он шел вниз по склону с высоко поднятой головой, размахивая на ходу руками. Этот поцелуй здорово его раскрутил, – подумалось Джейн. Мне должно быть стыдно. Я сыграла на его суеверии, тщеславии и сексуальности. Мне, как убежденной феминистке, не следовало так откровенно манипулировать мужчиной, пользуясь стереотипными образами ясновидящей, дурочки и кокетки. Но это сработало. Своего я добилась!

Теперь следовало продолжение. Ей предстоял разговор с Жан-Пьером. Он должен быть дома с наступлением сумерек, ему как и Мохаммеду, прежде чем отправиться в путь, пришлось переждать жару. Она чувствовала, что с Жан-Пьером будет управиться проще, чем с Мохаммедом. Во-первых, Жан-Пьеру можно сказать всю правду. А во-вторых, он был виноват.

Джейн добралась до пещер. Среди обитателей маленького лагеря царило оживление. В небе слышался гул русских реактивных самолетов. Все побросали свои занятия и устремили взоры в небо, хотя самолеты находились слишком высоко и далеко, чтобы бомбить эту местность. Когда они улетели, мальчишки, расставив руки в стороны, как крылья, подражали гудению реактивных двигателей. «Кого только они бомбят в своем воображаемом полете?» – подумала Джейн.

Она вошла в пещеру, окинула взглядом Шанталь, улыбнулась Фаре и достала журнал для записей. Они с Жан-Пьером почти каждый день делали записи в журнале. В основном они посвящались больным. Журнал предполагалось взять с собой в Европу, чтобы помочь познакомиться с будущей работой тем, кто приедет в Афганистан им на смену. Кроме того, их просили записывать в журнале личные переживания и проблемы, чтобы и другие были морально готовы ко всему. Джейн делала довольно подробные записи о собственной беременности и рождении Шанталь, но все сугубо личное подвергалось ею строжайшей цензуре. Джейн села, прислонившись к стене пещеры, положила журнал себе на колени и стала описывать случай с восемнадцатилетним юношей, умершим от аллергического шока. Эта трагедия вызвала горечь, но не депрессию. «В общем, вполне здравая реакция», – оценила ее Джейн про себя.

Она кратко упомянула недавние относительно тяжелые случаи, затем от нечего делать стала листать журнал назад. Это были начальные записи, сделанные угловатым, как паутина, почерком Жан-Пьера. Они оказались весьма краткими и состояли почти сплошь из описания симптомов и диагнозов, назначенного лечения и его результатов. «Глисты» – фиксировал Жан-Пьер, или «малярия», затем: «вылечен», «стабильное состояние» или, иногда – «летальный исход». Джейн больше склонялась к развернутым предложениям, вроде «Утром она чувствовала себя лучше» или «Мать больна туберкулезом». Она перечитала записи о начальной стадии своей беременности, о болевых ощущениях в груди, о раздавшихся в ширину бедрах и утренней тошноте. Ей было интересно отметить, что почти год назад она написала: «Я боюсь Абдуллы». Она уже успела об этом забыть.

Джейн убрала журнал, после чего целых два часа вместе с Фарой наводила чистоту и порядок в лазарете, затем подошло время спускаться в селение и готовиться ко сну. Спускаясь по горной тропинке и потом, дома, занимаясь обычными делами, Джейн размышляла о том, как лучше построить разговор с Жан-Пьером. Она знала, что делать – надо вытянуть его на прогулку, но она не была уверена, что именно ему сказать. Джейн так и не приняла для себя окончательного решения, когда несколько минут спустя появился Жан-Пьер. Она влажным полотенцем стерла пыль с его лица и подала зеленый чай в фарфоровой чашке. Джейн знала, что Жан-Пьер не очень-то утомлен, просто ощущал приятную усталость, он был способен преодолеть куда большее расстояние. Пока он пил чай, она сидела рядом, стараясь не очень пристально его разглядывать и размышляя про себя: «А ведь ты мне лгал». Когда Жан-Пьер немного отдохнул, Джейн проговорила: «Давай пройдемся, как раньше». Жан-Пьер слегка удивился.

– Куда ты хочешь пойти?

– Да куда угодно. Разве ты не помнишь, как прошлым летом мы просто бродили, наслаждаясь вечерней прохладой?

Он улыбнулся.

– Ну как же, помню.

Джейн любила, когда он так улыбался.

– А Шанталь возьмем с собой? – спросил он.

– Нет. – Джейн не хотела, чтобы ее что-нибудь отвлекало. – Ее вполне можно оставить под присмотром Фары.

– Ладно, – проговорил он с легким недоумением.

Джейн сказала Фаре, чтобы та приготовила вечернюю трапезу: чай, хлеб и простоквашу – и вместе с Жан-Пьером вышла из дома. Наступали сумерки, прохладный воздух был напоен вечерними ароматами. Летом это было самое лучшее время суток. Пока они шли через поля к реке, Джейн вспоминала свои переживания прошлым летом на этой самой тропинке: тревогу, растерянность, волнение, решимость добиться успеха. Она гордилась тем, что превозмогла себя и вместе с тем радовалась, что это приключение подходит к концу.

По мере приближения разговора в ней нарастало внутреннее напряжение, хотя она и твердила про себя, что ей нечего скрывать, не в чем себя корить и ей нечего страшиться. Они перешли реку вброд в том месте, где она широко разливалась и мелела. Затем по крутой извилистой тропинке они перебрались на другой берег, Свесив ноги над пропастью, они устроились на краю высокой скалы. В тридцати-сорока метрах под ними торопливо несла свои воды река Пяти Львов, подхватывая камни и сердито пенясь возле порогов. Джейн окинула взглядом долину, Возделанные земли были крест-накрест пересечены оросительными каналами и каменными стенами в форме террас. Сочная зелень и золото созревающего урожая делали поля похожими на осколки цветного стекла от разбитой детской игрушки. То тут, то там в эту картину вторгались следы бомбардировок: рухнувшие стены, заваленные арыки, воронки от снарядов в море накатывающихся волн пшеницы. Изредка мелькавшие круглые шапочки или тюрбаны свидетельствовали о том, что кое-кто торопился убрать урожай за ночь, пока русские давали передышку своим реактивным самолетам с их смертоносным грузом. Видневшиеся кое-где обмотанные шарфами головы и невысокого роста фигуры – это были женщины и подростки, которые помогали убирать урожай до наступления темноты. На дальнем краю долины возделанные участки земли кое-где виднелись на склонах примыкавших гор, но с повышением рельефа уступали место голым скалам. Из сбившихся в кучу домиков слева поднимались прямые, как свеча, струйки дыма – это хозяйки готовили ужин, – которые начинали извиваться только под воздействием набегавшего легкого ветерка. Этот же ветерок доносил неразличимые обрывки разговоров между женщинами, которые купались где-то за изгибом реки, выше по течению. Голоса звучали приглушенно, но среди них уже не было слышно заливчатого смеха Захары. Она носила траур. И все из-за Жан-Пьера.

Эта мысль придала Джейн смелости.

– Я хочу домой, – резко бросила она.

Сначала он не понял ее и проговорил раздраженно:

– Но ведь мы только что пришли сюда.

Затем Жан-Пьер посмотрел ей в лицо и сразу все понял:

– А-а, – протянул он.

Его голос звучал невозмутимо, и это показалось Джейн недобрым знаком. Ей стало ясно, что, наверное, она не добьется своей цели малой кровью.

– Да, – твердо повторила Джейн, – я хочу домой.

Жан-Пьер обнял ее одной рукой.

– Эта страна действительно может добить человека, – проговорил Жан-Пьер. Он смотрел не на нее, а на бурно несущуюся под ними реку. – Сейчас, в послеродовой период, ты особенно подвержена депрессии. Пройдет несколько недель, и вот увидишь…

– Не говори со мной, как с ребенком! – выпалила Джейн. Она не собиралась слушать подобную ерунду. – Оставь эту манеру для своих пациентов.

– Ну, да ладно. – Жан-Пьер убрал руку с ее плеча. – До поездки сюда мы приняли решение пробыть здесь два года. Мы согласились с тем, что от кратковременных поездок мало пользы. Это связано со слишком большими затратами на обучение, проезд и обустройство на месте. Мы намеревались принести реальную пользу, поэтому приняли на себя обязательство остаться здесь на двухлетний срок.

– Но потом у нас появился ребенок.

– Это уже была твоя инициатива!

– Во всяком случае сейчас я передумала.

– Ты не вправе отказываться от первоначального решения.

– А ты не вправе распоряжаться мною, как своей собственностью, – сердито проговорила Джейн.

– Это исключено. И давай закончим этот разговор.

– Разговор наш только начинается, – возразила Джейн. Его отношение привело ее в бешенство. Разговор перешел в дискуссию о ее собственных правах как личности. Джейн как-то не хотелось пускать в ход такой серьезный аргумент, как его вовлеченность в шпионаж. Во всяком случае, пока. Джейн хотелось, чтобы он сам без ее подталкивания признал, что она свободна принимать собственные решения. – Ты не имеешь права игнорировать меня и мои желания, проговорила она. – Я намерена уехать отсюда в это лето.

– Это невозможно.

Джейн решила все-таки его уговорить.

– Мы прожили здесь целый год. Сделали уже много полезного. А еще мы принесли определенные жертвы – большие, чем предполагали. Разве этого недостаточно?

– Мы согласились на два года, – упорствовал Жан-Пьер.

– Это было давно, еще до того, как на свет появилась Шанталь.

– Значит, ты с ней уедешь, а я останусь.

Джейн задумалась. Отправиться с колонной вместе с грудным ребенком – это было бы тяжким и опасным делом. А без мужа это обернулось бы настоящим кошмаром. Но в жизни нет ничего невозможного. Это означало бы, что придется оставить Жан-Пьера одного, позволив ему продолжить его предательство, выдавать колонны, что раз в две-три недели обернется гибелью чьих-то мужей и сыновей из этой долины. Но была еще одна причина, по которой Джейн не могла оставить его здесь одного – это разрушило бы их брак.

– Нет, – сказала Джейн. – Я не могу уехать отсюда одна. Тебе придется уехать вместе со мной.

– Я останусь, – сердито проговорил он. – Останусь.

Теперь у Джейн не оставалось ничего другого, кроме как выложить все, что она о нем знала. Она сделала глубокий вдох и начала:

– Все же тебе придется это сделать.

– Ничего мне не придется, – перебил ее Жан-Пьер. Он поднял вверх указательный палец, и она заметила в его глазах выражение, вселившее в нее страх. – Ты не сможешь меня заставить, даже не пытайся.

– Но я могу.

– А я тебе не советую, – проговорил Жан-Пьер ледяным тоном.

Внезапно он показался ей совершенно чужим человеком. Джейн осеклась, погрузившись в раздумья. Она увидела, как из селения к их скале стал приближаться голубь. Видимо, у него было гнездо прямо где-то у Джейн под ногами. «Я совсем не знаю этого человека! – подумала Джейн в смятении. – После целого года совместной жизни я все еще не имею понятия, кто он такой на самом деле!».

– Скажи, ты любишь меня? – спросила Джейн.

– Если и люблю, это вовсе не означает, что я должен исполнять любое твое желание.

– Стало быть, да?

Жан-Пьер посмотрел на нее в упор. Джейн бестрепетно выдержала этот напряженный взгляд. Постепенно жесткий маниакальный свет испарился из его глаз, а черты лица смягчились. Наконец, Жан-Пьер улыбнулся.

– Да, – ответил он.

Джейн прильнула к нему, и он снова обнял ее.

– Да, я люблю тебя, – негромко произнес он и поцеловал ее в макушку.

Джейн прижалась щекой к его груди. Голубь, за которым они наблюдали, снова взлетел со скалы. Это был белый голубь, такой же, как в ее выдуманном сне. Он неторопливо полетел прочь в направлении дальнего от них берега реки. «О Господи, что же мне теперь делать?» – подумала Джейн.

Сын Мохаммеда Муса – теперь у него появилась кличка Леворукий – первым заметил приближение возвращающейся колонны. Он опрометью бросила к пещерам, крича во все горло:

– Они вернулись! Они вернулись.

Никто и не спрашивал его, кто такие «они».

Время уже приближалось к обеду, а Джейн с Жан-Пьером вели прием больных. Джейн взглянула на Жан-Пьера. По его лицу скользнуло едва заметное недоумение. Он не понимал, почему русские не воспользовались его данными, чтобы устроить засаду на пути следования колонны? Джейн отвернулась, чтобы он не заметил переполнявшего ее чувства ликования. Ведь она спасла жизнь людям. Сегодня вечером Юсеф будет петь, Шер-Кадор – пересчитывать своих коз, а Али-Ганим поцелует всех своих четырнадцать детей. Юсеф был один из сыновей Рабии: сохранив ему жизнь, Джейн отплатила Рабии за то, что она помогла Шанталь появиться на свет. Матери и дочери, которые могли бы надеть траур, сегодня будут радоваться.

Она спросила себя «Что чувствует сейчас Жан-Пьер? Злобу, поражение, разочарование?» Трудно было вообразить чье-то разочарование тем, что люди не погибли. Джейн украдкой бросила на него взгляд, но лицо Жан-Пьера было бесстрастным. «Хотела бы я знать, что у него на душе», – подумала Джейн.

Очередь из больных рассосалась за несколько минут: все бросились в селение встречать участников колонны.

– Ну что, пойдем вниз? – спросила Джейн.

– Ты иди, – ответил Жан-Пьер – Как только разберусь здесь с делами, я тоже приду.

– Хорошо, – проговорила Джейн. Ему хотелось побыть одному, чтобы прийти в себя, догадалась она. – Ему ведь придется делать вид, что он тоже радуется благополучному возвращению колонны.

Взяв на руки Шанталь, Джейн направилась по крутой тропинке к селению. Сквозь тонкие подошвы сандалий она ощущала раскаленную солнцем поверхность каменистой почвы.

Джейн так и не решилась на разговор с Жан-Пьером. Впрочем, это не могло продолжаться до бесконечности. Рано или поздно, он все равно узнает, что Мохаммед послал гонца и направил колонну по другому маршруту. Жан-Пьер, разумеется, спросит, почему так произошло, и Мохаммед расскажет о «видении» Джейн. Только вот Жан-Пьеру было известно, что Джейн не верит ни в какие видения.

Чего я опасаюсь? – спросила она себя. Виновата не я, а он. Но все равно я чувствую себя так, будто его тайна – это что-то постыдное для меня. Мне надо было все выложить ему безотлагательно, еще в тот вечер, когда мы сидели вместе на скале. Так долго скрывая это, я тоже невольно стала непричастна к обману. Возможно, все дело именно в этом. Или причина в том странном выражении, которое иногда проскальзывает в его взгляде.

Джейн не отказалась от своего решения вернуться домой, но пока ей не удалось придумать способ убедить Жан-Пьера уехать вместе с ней. Она перебрала в голове уйму безумных идей, например, подделать письмо с сообщением о том, что его мать при смерти, или подсыпать ему в йогурт что-нибудь, вызывающее симптом непонятной болезни, которая заставила бы его вернуться в Европу для обследования и лечения. Самым простым и верным способом была бы угроза рассказать Мохаммеду, что Жан-Пьер – шпион. Конечно, она никогда не пойдет на это, потому что поступить таким образом – это все равно что убить Жан-Пьера своею рукой. Но поверит ли Жан-Пьер, что она готова выполнить эту угрозу? Наверное, нет. Чтобы поверить, что она способна погубить собственного мужа, надо быть жестоким и безжалостным человеком с каменным сердцем. Между тем, Жан-Пьер такой и есть, он может сам убить Джейн.

Она поежилась, несмотря на жару. Этот разговор об убийстве показался ей просто несерьезным. «Если двое испытывают такую, как мы, радость от телесного общения друг с другом, – подумала Джейн, – как они могут совершить насилие в отношении друг друга?» Приближаясь к селению, Джейн услыхала беспорядочную стрельбу и даже настоящую пальбу – это был праздник афганцев. Джейн направилась к мечети – центру всех событий. Колонна располагалась во дворе мечети – мужчины, лошади и грузы в окружении улыбающихся женщин и вопящих детей. Джейн остановилась с краю и стала наблюдать за происходящим. Да, оно стоило того, подумала Джейн. Стоило тревог и страха, стоило того, чтобы манипулировать Мохаммедом столь недостойным способом, чтобы пережить все это, чтобы видеть мужчин, благополучно вернувшихся к своим женам и матерям, сыновьям и дочерям.

Случившееся потом стало, наверное, самым большим потрясением в ее жизни.

В толпе среди многочисленных шапочек и тюрбанов показалась кудрявая белокурая шевелюра. Поначалу Джейн не поняла, кто это, хотя человек показался ей очень знакомым, отчего защемило сердце. Затем человек вышел из толпы, и под невероятно пышной светловолосой бородой она узнала лицо Эллиса Тейлера.

От неожиданности у Джейн подкосились колени. Эллис? Здесь? Невозможно!

Он направился прямо к ней. На нем было похожее на пижаму свободное, легкое одеяние из хлопка, которое носили все афганцы, на широкие плечи было накинуто грязное одеяло. Небольшая часть лица, видневшаяся над бородой, была покрыта густым загаром, поэтому его небесно-голубые глаза еще больше выделялись, как васильки на поле спелой ржи.

Джейн онемела от удивления.

Эллис с торжественным видом застыл перед ней.

– Здравствуй, Джейн.

Она вдруг поняла, что ее ненависть к нему прошла. Еще месяц назад она обрушила бы на него проклятия за то, что он обманывал ее и шпионил за ее друзьями, но теперь от былого озлобления не осталось и следа. Она уже никогда не сможет испытывать к нему симпатии, но вполне может относиться к нему с терпимостью. И еще было приятно услышать впервые более чем за год настоящую английскую речь.

– Эллис, – растерянно произнесла она. – И чем это ты здесь занимаешься?

– Тем же, чем и ты, – ответил он.

Что бы это означало? Надо понимать, шпионажем? Но нет. Эллис не знал, зачем приехал сюда Жан-Пьер. Эллис уловил недоумение на лице Джейн и сказал.

– Понимай так, что я здесь для того, чтобы помогать восставшим.

А что, если он узнает правду о Жан-Пьере? Джейн вдруг испугалась за жизнь своего мужа. Эллис запросто может прикончить его.

– Чей это ребенок? – спросил Эллис.

– Мой и Жан-Пьера. Ее зовут Шанталь. – Джейн увидела, как Эллис вдруг ужасно погрустнел. Джейн поняла – Эллис надеялся, что она несчастлива со своим мужем. «О Господи, наверное, он все еще влюблен в меня», – подумалось ей. Джейн попробовала сменить тему разговора: – И как ты собираешься помогать повстанцам?

Он оторвал от земли свою сумку. Это был емкий, по форме напоминавший колбасу мешок из парусины цвета хаки, похожий на старомодный солдатский вещевой мешок.

– Я собираюсь научить их взрывать дороги и мосты, – сказал Эллис. – Итак, тебе понятно, что в этой войне я на той же стороне, что и ты.

«Но не на той стороне, где Жан-Пьер», – подумала Джейн. Что-то теперь будет? Афганцы ни на миг не подозревали Жан-Пьера, но Эллис поднаторел в разного рода камуфляжах. Рано или поздно, он обязательно догадается, что к чему.

– И долго здесь пробудешь? – спросила она. Если он заглянул сюда ненадолго, у него, скорее всего, не найдется времени, чтобы утвердиться в своих подозрениях.

– В течение лета, – уклончиво ответил Эллис.

Возможно, ему не придется часто общаться с Жан-Пьером.

– А где собираешься жить? – поинтересовалась Джейн.

– В этом вот селении.

– О-о.

Уловив разочарование в ее голосе, Эллис криво ухмыльнулся.

– Видимо, я напрасно надеялся, что обрадую тебя своим появлением.

У Джейн в голове пронеслись лихорадочные мысли. Если ей удастся заставить Жан-Пьера бросить все и уехать, он будет вне опасности. Внезапно она почувствовала, что теперь сможет противостоять ему. «Почему? – размышляла она про себя. – Потому, что больше его не боюсь. А почему не боюсь? Да потому, что теперь здесь Эллис. Я не понимала раньше, что боюсь собственного мужа».

– Наоборот, – сказала она Эллису, думая про себя: «Как я спокойна!» – Я просто счастлива, что ты здесь.

Воцарилось молчание. Эллис явно не понимал, что Джейн имела в виду. Мгновение спустя он сказал:

– Ну, у меня в этом зверинце много всякой взрывчатки и тому подобного. Займусь-ка я лучше этим.

– О'кей, – кивнула Джейн.

Эллис повернулся и растворился в толпе. Джейн, все еще до конца не преодолев оцепенение, медленно вышла со двора. Итак, Эллис здесь, в долине Пяти Львов, и явно все еще в нее влюблен.

Когда Джейн добралась до дома лавочника, оттуда вышел Жан-Пьер. Он остановился там по дороге в мечеть, видимо, чтобы не тащить свою сумку с медицинскими принадлежностями, Джейн просто не знала, что ему сказать.

– С колонной прибыл один твой знакомый, – завела разговор Джейн.

– Европеец?

– Да.

– И кто же?

– Сходи и посмотри. Ты удивишься.

Жан-Пьер поспешил прочь. Джейн вошла в дом. Как поведет себя Жан-Пьер теперь, когда появился Эллис? – размышляла про себя Джейн. Да, он захочет сообщить об этом русским. А русские захотят убрать Эллиса.

Эта мысль разозлила ее.

– Больше никаких убийств не будет! – громко проговорила Джейн. – Я не позволю! – от ее голоса, проснувшись, заплакала Шанталь. Джейн стала ее укачивать, и девочка затихла.

Что же мне теперь делать? – размышляла Джейн.

Надо помешать ему поддерживать связь с русскими.

А как?

Его связной не может встречаться с ним здесь, в селении. Если ты не подчинишься, я скажу Эллису, что ты шпион, и тогда уже он позаботится о том, чтобы ты отсюда никогда не уезжал.

Предположим, Жан-Пьер пообещает, а потом нарушит обещание?

Ну, тогда мне будет точно известно, что его здесь нет и, стало быть, он отправился на встречу со связным, и тогда я смогу предупредить обо всем Эллиса.

А есть ли у него другие способы связаться с русскими?

У него наверняка должен быть какой-нибудь способ связи на случай непредвиденных обстоятельств.

Но ведь здесь нет ни телефона, ни почты, ни курьерской службы, ни почтовых голубей.

У него, без сомнения, есть радиопередатчик, а если есть радиопередатчик, мне не удастся воспрепятствовать ему.

Чем больше Джейн размышляла об этом, тем больше утверждалась в мысли о том, что у Жан-Пьера должен быть радиопередатчик.

Ему ведь необходимо было организовывать встречи в каменных домиках. Теоретически можно предположить, что сроки всех встреч были намечены еще до его отъезда из Парижа, но на практике это было почти невозможно: что случилось бы, если бы по какой-то причине встреча не могла состояться, или он опоздал на свидание, или если бы ему надо было срочно повидать связного? У Жан-Пьера наверняка должен быть радиопередатчик. Как же поступить, если у Жан-Пьера радиопередатчик имеется? Ведь можно его у Жан-Пьера забрать.

Она положила Шанталь обратно в колыбельку и огляделась. Затем вышла в переднюю комнату. Там, на выложенном кафелем прилавке посреди бывшей лавки лежала сумка с медицинскими принадлежностями Жан-Пьера.

Это был наиболее вероятный тайник. Никому не разрешалось открывать эту сумку, за исключением Джейн, а у нее для этого никогда не было повода.

Джейн расстегнула замок и перебрала содержимое сумки, вынимая предметы один за другим.

Радиопередатчика там не оказалось.

Значит, все это сложится не так просто.

У него наверняка должен быть радиопередатчик, и во что бы то ни стало, надо его найти – если я его не найду, либо Эллис убьет его, либо он убьет Эллиса.

Джейн решила обыскать весь дом.

Она проверила медицинские запасы на полках, заглянула во все распечатанные коробки и мешки, торопясь из страха, что Жан-Пьер может вернуться прежде, чем она закончит поиски. Джейн так ничего и не нашла.

Потом она перешла в спальню и стала рыться в его одежде, затем в зимних одеялах, сложенных в углу. Ничего. Подгоняя себя, Джейн переместилась в жилую комнату, продолжая лихорадочный поиск возможных тайников. Сундук с картами! Она открыла его. Там были лишь карты, Джейн с грохотом захлопнула крышку. От шума Шанталь заворочалась, но не заплакала, хотя уже почти наступило время ее кормления. «Хорошая девочка, – подумала Джейн, – молодчина, слава Богу!». Она заглянула за буфет и подняла ковер на случай, если имелся тайник в полу.

Ничего.

Но где-то же он должен быть! Джейн трудно был себе представить, что Жан-Пьер осмелился спрятать радиопередатчик вне дома, идя на такой чудовищный риск, ведь кто-нибудь случайно мог его найти.

Джейн вернулась в лавку. Если только ей удастся найти радиопередатчик, все будет в порядке – у Жан-Пьера не останется иного выхода, кроме как во всем признаться.

Его врачебная сумка, без сомнения, была самым подходящим тайником, потому что он никогда с нею не расставался во всех своих поездках. Джейн взяла ее в руки. Она показалась ей тяжелой. Джейн снова ощупала ее внутри. У сумки было толстое основание.

Вдруг ее осенило.

У сумки могло быть двойное дно.

Джейн ощупала пальцами. Радиопередатчик должен быть здесь, подумала Джейн. Просто должен.

Джейн просунула пальцы вниз, к самому краю дна, и дернула.

Двойное дно легко отошло.

Ее сердце учащенно забилось, когда она заглянула внутрь.

Там в потайном отделении лежала черная пластмассовая коробка. Джейн извлекла ее наружу.

Вот он, подумала она, значит, Жан-Пьер связывается с ними при помощи этого миниатюрного радиопередатчика.

Зачем же тогда он еще и встречается с ними?

Наверное, он не может передавать им секретные сведения по радио, из опасения, что кто-нибудь сможет подслушать. Видимо, радиопередатчик используется только для того, чтобы назначать встречи и в случае чрезвычайных обстоятельств.

Например, когда он не может покинуть селения.

Джейн услышала, как открылась задняя дверь. В ужасе она уронила радиопередатчик на пол и обернулась, окинув взглядом жилую комнату. Это была Фара с метлой.

– О, Господи, – громко вскрикнула Джейн. Она снова повернулась. Сердце прямо выпрыгивало у нее из груди.

Ей надо было избавиться от радиопередатчика до возвращения Жан-Пьера.

Но как? Она ведь не могла его просто так выбросить – тогда его найдут. Надо его уничтожить.

Но чем? У нее ведь не было молотка. Стало быть, камнем.

Джейн выбежала через жилую комнату во двор. Окружавшая двор стена была сложена из грубых камней, скрепленных строительным раствором. Протянув руку, Джейн попробовала раскачать один из них в верхнем ряду. Ей показалось, что камень сидит слишком крепко. Тогда она попыталась оторвать соседний, потом еще один. Четвертый камень подался, и Джейн стала его раскачивать, пока он не сдвинулся с места.

– Ну, давай же, – приговаривала Джейн. Потом она резко дернула. Острый край камня больно врезался ей в руку. Она рванула изо всех сил, и камень отвалился. Джейн отскочила, когда он упал на землю. Камень был размером примерно с банку консервированных бобов, как раз то, что нужно. Схватив его обеими руками, она поспешила обратно в дом.

Джейн прошла в переднюю комнату. Подняв с пола черный радиопередатчик в пластмассовом корпусе, она положила его на выложенный кафелем прилавок. Подняв камень над головой, Джейн что было силы швырнула его на радиопередатчик.

Пластмассовый корпус треснул.

Ей придется повторить, но только посильнее.

Джейн снова подняла камень и ударила им еще раз. Корпус разлетелся вдребезги, обнажив все внутренности радиопередатчика, печатную схему, конус динамика и пару батареек питания с русскими обозначениями. Вынув батарейки, она швырнула их на пол, после чего стала крушить сам механизм.

В этот момент кто-то схватил ее сзади, и раздался голос Жан-Пьера:

– Что ты здесь делаешь?

Джейн стала вырываться и, на мгновение освободившись, снова ударила по маленькому радиопередатчику.

Схватив Джейн за плечи, Жан-Пьер оттолкнул ее в сторону. Она потеряла равновесие и повалилась на пол. Причем упала неудачно, подвернув запястье.

Жан-Пьер, не отрываясь, смотрел на радиопередатчик.

– Ты его сломала, – проговорил он. – Его уже нельзя будет починить!

Схватив Джейн за рубашку, Жан-Пьер поднял ее с пола на ноги.

– Ты не представляешь себе, что наделала! – закричал он. Его глаза светились отчаянием и неистовым гневом.

– Пусти меня! – закричала она в ответ. Жан-Пьер не имел права так себя вести, ведь это он лгал, а не наоборот. – Как ты смеешь давать волю рукам?

– Как я смею?! – Жан-Пьер отпустил ее рубашку, размахнулся и со всей силой ударил ее в живот. На какое-то мгновение Джейн потеряла сознание, затем где-то внутри, где у нее еще оставалась незажившая рана после рождения Шанталь, появилась боль. Джейн вскрикнула и, обхватив обеими руками живот, качнулась вперед.

Ее глаза были плотно закрыты, поэтому она не видела приближения следующего удара.

Он пришелся ей прямо по губам. Джейн вскрикнула. Она не могла поверить, что Жан-Пьер может так обращаться с нею. Открыв глаза, она смотрела на него в страхе от того, что он ударит ее еще раз.

– Как я смею? – кричал он. – Как я смею?

Джейн упала коленями на грязный пол, и стала рыдать от потрясения и отчаяния. От боли в губах ей было трудно говорить.

– Пожалуйста, не бей, – едва произнесла она. – Больше не надо. Не бей.

Защищаясь, она прикрыла лицо рукой. Жан-Пьер опустился на колени. Он отвел ее руку в сторону и приблизился к ней своим лицом.

– И давно ты знаешь? – прошипел он.

Джейн облизнула опухшие губы. Вытерев рот рукавом, она заметила следы крови.

– Когда я увидела тебя в каменной хижине, по дороге в Кобак, – проговорила Джейн.

– Но ты же ничего не видела!

– Он говорил тогда с русским акцентом и сказал тогда, что у него на ноге мозоли. Потому я и догадалась.

Жан-Пьер помолчал, переваривая ее слова.

– Так почему только теперь? – спросил он. – Почему ты раньше не разбила радиопередатчик?

– Я боялась.

– А теперь?

– Теперь здесь Эллис.

– Ах, вот как!

Огромным усилием воли Джейн собрала в кулак остатки своей решимости.

– Если ты не прекратишь этот свой шпионаж, я расскажу Эллису, и тогда за дело возьмется он.

Жан-Пьер схватил ее за горло.

– А что, если я задушу тебя, сука?

– Если со мной что-нибудь случится, Эллис захочет во всем разобраться. Он все еще любит меня.

Джейн в упор смотрела на него. Его глаза горели ненавистью.

– Теперь мне его уже никогда не поймать – сказал Жан-Пьер.

Она не поняла, о ком идет речь. Об Эллисе? Нет. О Масуде? Неужели конечной целью Жан-Пьера было покончить с Масудом? Джейн почувствовала, что его пальцы все сильнее сжимают ее горло. Она испуганно смотрела ему в лицо. В этот момент заплакала Шанталь.

Выражение лица Жан-Пьера резко изменилось. Ненависть ушла из его глаз, и застывший, напряженный гнев улетучился. И наконец, к изумлению Джейн, он закрыл глаза руками и заплакал.

Джейн недоверчиво смотрела на него. Она почувствовала жалость к нему и подумала: «Не будь дурой, этот негодяй только что избил тебя». Но больше всего тронули Джейн его слезы.

– Не плачь, – едва слышно проговорила она. Ее голос звучал на удивление нежно. Джейн коснулась его щеки.

– Прости меня, – проговорил он. – Прости за то, как я с тобой обошелся. Дело всей моей жизни, и все впустую.

С удивлением и с некоторой долей отвращения к самой себе Джейн почувствовала, что больше не сердится на него, несмотря на опухшие губы и непроходящую боль в животе. В плену этого чувства Джейн обняла его и, похлопывая по спине, стала утешать, как ребенка.

– И все из-за акцента Анатолия, – пробормотал он – Все из-за этого!

– Забудь о нем, – сказала Джейн. – Мы вернемся из Афганистана в Европу. Уйдем со следующей же колонной.

Жан-Пьер отвел руки от лица и посмотрел на Джейн.

– Когда мы вернемся в Париж…

– Да?

– Когда мы снова будем дома, мне хотелось бы, чтобы мы были вместе. Ты сможешь меня простить? Я люблю тебя, это на самом деле так. Я всегда любил тебя. К тому же, мы с тобой муж и жена. И у нас есть Шанталь. Пожалуйста, Джейн, не бросай меня. Я тебя прошу.

К своему удивлению, она не ощутила у себя в душе ни малейшего колебания. Он был тем, кого она любила, ее мужем, отцом ее ребенка, он попал в беду и просил у нее помощи.

– Я никуда не уйду, – ответила Джейн.

– Обещай мне это, – сказал Жан-Пьер. – Обещай, что не бросишь меня.

Джейн улыбнулась ему своими кровоточащими губами.

– Я люблю тебя, – проговорила Джейн. – Обещаю, что не брошу тебя.