Уильям Тенн Вплоть до последнего мертвеца 

Я стоял перед наружными воротами Утилизатора, чувствуя, как к горлу медленно подступает тошнота. Такое уже было, когда на моих глазах целая земная флотилия — около двадцати тысяч человек — была вдребезги разбита во время Второй Битвы у Сатурна более одиннадцати лет тому назад. Тогда на моем экране плыли в пустоте искореженные обломки кораблей, в ушах звучали воображаемые вопли тысяч людей. Как бы в оцепенении смотрел я на быстро растущее изображение угловатого эотийского звездолета, пробивавшегося сквозь скопления дрейфующих в космосе обломков. Струи ледяного пота, как змеи, обвивали мои лоб и затылок. Теперь же перед моими глазами было всего лишь большое прямоугольное здание, ничем не отличавшееся от сотен таких же заводских зданий в рабочих пригородах Чикаго. Обычное производственное сооружение, окруженное просторными испытательными полигонами и обнесенное высоким забором с закрытыми воротами. Вот и все, что представлял из себя Утилизатор внешне. И все же пот на теле и спазмы в желудке у меня были куда больше, чем во время любой из страшных битв, свидетелем которых мне довелось быть и которые стали главной причиной возникновения подобного заведения.

Я пытался убедить себя, что все вполне разумно, что мои ощущения — просто материализация страхов многих поколений предков, внутренне присущий каждому отказ принимать это. Но от таких мыслей легче не становилось, и я все не решался подойти к часовому у ворот.

Уже почти овладев собой, я заметил у забора огромный жестяной контейнер, из которого исходила едва уловимая вонь, а на крышке было написано яркими красками:

Я видел такие прямоугольные, разделенные на отсеки ящики и такие же надписи в каждом бараке, в каждом госпитале, в каждом реабилитационном центре между Землей и поясом астероидов. Мне представилось, что такие же, только покороче, надписи имеются и внутри здания. Типа: «Чтобы победить врага, необходима мобилизация всех ресурсов. Именно отходы являются нашим главным источником сырья». Было бы очень оригинально именно это здание испещрить подобными плакатами. Все, что поломано, можно починить…

Я согнул правую руку. Она показалась мне неотъемлемой частью тела. А за пару-другую лет — при условии, что я проживу так долго — узкий белый шрам, окружающий локтевой сустав, станет совсем незаметным. Это уж точно. Все, что сломано, можно починить. Кроме одного.

Самого главного.

Я почувствовал себя паршиво, как никогда.

И увидел этого парня. С базы в Аризоне.

Он стоял прямо перед будкой часового, такой же парализованный, как и я. В центре передней части околыша его форменной фуражки сиял позолотой новенький знак «V» с точкой посередине — знак отличия командира десантной группы. За день до этого, на инструктаже, у него еще не было этого звания. Видимо, назначение состоялось только сегодня. Выглядел он очень молодо и был неподдельно испуган. Тогда, на инструктаже, он поднимал руку очень робко и, поднявшись, едва выдавил из себя: «Простите, сэр, но они точно… они точно не издают плохого запаха?» В ответ раздался дружный хохот, нервный отрывистый хохот мужчин, находящихся целый день на грани истерики, и чертовски довольных, что кто-то, наконец, рассмешил их. Седой инструктор, которому было совсем не до смеха, подождал, пока все успокоятся, и серьезно ответил: — Нет, они не издают плохого запаха. Если только, разумеется, моются. Все точь-в-точь как у вас, господа.

Это заткнуло всем рты. И только минут через двадцать, когда нас отпустили, я ощутил, как болят напряженные мускулы лица.

Точь-в-точь как и вы, господа…

Я встряхнулся и подошел к парню.

— Привет, капитан! Давно здесь?

На лице его появилось некое подобие улыбки.

— Больше часа, капитан. Я успел на рейс 8:15 из Аризоны. Остальные еще отсыпаются после прощального кутежа. Один я рано лег спать, чтобы получше отдохнуть и прочувствовать все это. Только, мне кажется, все напрасно.

— Понимаю. Есть вещи, к которым невозможно привыкнуть. А к иным даже и не положено привыкать.

Он бросил взгляд на мою грудь.

— Судя по всему, это не первая ваша спецгруппа?

— Не первая? Скорее двадцать первая, сынок! Все говорят, что я выгляжу слишком молодым для своих наград.

— Да, не первая. Но у меня никогда еще не было команды из нулей. Послушайте, капитан, мне тоже не по себе. Что если мы вместе пройдем через эти ворота? Тогда самое худшее останется позади.

Парень оживленно кивнул. Мы взялись за руки и промаршировали к часовому. Проверив наши документы, он приоткрыл ворота и сказал:

— Прямо вперед! Любой лифт с левой стороны до пятнадцатого этажа.

Мы вошли через главный вход, поднялись по длинной лестнице и очутились перед вывеской:

По вестибюлю прохаживались с виду пожилые, но очень подтянутые мужчины и множество очень хорошеньких девушек в военной форме. Я с удовлетворением отметил, что большинство девушек беременны. Это было первым приятным зрелищем почти за целую неделю. Мы вошли в лифт и сказали девушке:

— Пятнадцатый.

Она нажала кнопку и стала ждать, пока кабина заполнится пассажирами. У нее отсутствовали признаки беременности, я невольно задумался, в чем причина этого. Потом обратил внимание на нашивки на погонах присутствующих. И внезапно разозлился. У всех был красный круг с черными буквами «ЗВС», наложенными на белые «Г-4». ЗВС означало, разумеется, Земные Вооруженные Силы. Основной знак отличия всех тыловых учреждений, но не Г-1, что значит «личный состав», а Г-4 — «снабжение». Именно это слово и вызвало во мне взрыв негодования. Разумеется, можно всегда полагаться на ЗВС. Тысячи знатоков человеческой души всех званий вкладывают силы в поднятие морального состояния тех, кто сражается на передовом периметре. Но всякий раз, когда нужно сперва хорошо почесать затылок, прежде чем придумать какое-нибудь благозвучное название, старые добрые ЗВС выбирают самое непотребное. С другой стороны, нельзя вести тотальную войну до полного уничтожения в течение двадцати пяти лет, и остаться щепетильными в выборе слов. Но «снабжение»! Увольте, господа, только не здесь, в Утилизаторе. Нужно же соблюдать хоть какие-то приличия! Лифт начал подъем, девушка объявляла этажи, давая мне немало материала для размышлений.

— Третий этаж — прием и сортировка трупов, — нараспев произносила она. — Пятый этаж — предварительное изготовление органов. Седьмой — переналадка мозга и регулировка нервной системы. Девятый — косметика, элементарные рефлексы и мышечный контроль…

Здесь я заставил себя отвлечься от этого перечисления. Представил себе, что нахожусь на тяжелом крейсере, в машинном отделении, в тот самый момент, когда он получает прямое попадание ракеты, запущенной эотийским истребителем. Побывав пару раз в такой ситуации, поневоле научишься затыкать уши и включать самовнушение: «Скоро все здесь снова будет хорошо и спокойно». Действительно, через пару минут наступает именно такое состояние. Только к этому времени становишься в большинстве случаев неодушевленным предметом, который швыряет от стенки к стенке. Приблизительно в таком состоянии я и находился до места прибытия.

— Пятнадцатый этаж — последний инструктаж и отправка.

У моего спутника подгибались колени и сутулились плечи, будто он втащил рояль на этот проклятый пятнадцатый этаж. Я испытал чувство благодарности к нему — нет ничего лучше, когда в такой ситуации рядом есть кто-то, кого необходимо опекать.

— Смелее, капитан, — шепнул я, — не падайте духом. Для таких, как мы, это, по существу — воссоединение с семьей!

Я, по-видимому, неудачно выразился. Он посмотрел на меня так, будто я ударил его по лицу.

— Ваше напоминание не стоит благодарности, мистер, — процедил он.

Мне следовало прикусить язык, но я поспешил исправить положение:

— Простите меня. И не обижайтесь. Мне самому не раз приходилось выслушивать нечто подобное.

— Ладно. Не стану обижаться. Жестокая война…

Я улыбнулся.

— Жестокая? Если не будешь себя беречь, предупреждали меня, то можешь и погибнуть.

В приемной сидела хрупкая блондинка с двумя обручальными кольцами на пальцах одной руки и одним кольцом — на пальце другой. Из того, что мне было известно о земных обычаях, я понял, что она уже дважды вдова. Приняв наши документы, девушка бойко застрекотала в микрофон на столе:

— Конечная готовность, внимание! Конечная готовность, внимание! Подъем по тревоге следующих серийных номеров: 70623152, 70623109, 70623166, 70623123. А также: 70538906, 70538923, 70538980 и 70538937. Пожалуйста, проверьте все данные в соответствии с формой 362 инструкции 7896 от 15 июня 2145 года и препроводите для последнего инструктажа. Я почувствовал себя на складе запчастей, куда приходил для замены кормовых выхлопных труб. Наконец она подняла глаза и одарила нас прелестной улыбкой.

— Ваши команды будут сию минуту готовы, господа. Не угодно ли пока присесть?

Господам было угодно.

Девушка встала, чтобы достать что-то из стенного шкафа. Я заметил, что она беременна, где-то на третьем-четвертом месяце, и, естественно, слегка кивнул в знак одобрения. Мой спутник сделал то же самое. Переглянувшись, мы рассмеялись.

— Расскажите мне, откуда вы родом? — спросил я. — Ваш акцент ясно показывает, что не из третьего округа.

— Да, это так. Я родился в Скандинавии — в одиннадцатом военном округе. Гетеборг, Швеция. Но после того, как я получил свое… повышение, не мог, естественно, встречаться с родными. Поэтому и попросил о переводе. Здесь я провожу отпуска, прохожу курс лечения…

Я знал, что многие молодые десантники в таком случае ведут себя точно так же. Лично у меня не было возможности определить, какие чувства испытываю я в отношении своих стариков — их давно не было на свете. Отец погиб во время самоубийственной попытки отвоевать Нептун много лет назад, а мать была секретаршей адмирала Ракоци и находилась на флагманском корабле «Фермопилы», когда он получил прямое попадание во время знаменитой обороны Ганимеда двумя годами позже. Было это, разумеется, еще до введения программы Воспроизводства, когда женщины еще занимали административные должности на передовой. С другой стороны, насколько я понимал, по крайней мере двое из моих братьев, возможно, еще живы. Но, получив свое «V» с точкой, я не делал попыток связаться с ними. Поэтому, видимо, у меня все же были такие же чувства, как и у этого парня. Ничего удивительного.

— Так вы из Швеции? — спросила блондиночка. — Мой второй муж оттуда родом. Может, вы его знали? Свен Носсен, у него еще куча родственников в Осло.

Парень закатил глаза, делая вид, будто пытается вспомнить, и покачал головой.

— Нет. Пожалуй, не знаю. Но до призыва в армию я редко выезжал из Гетеборга.

Она добродушно рассмеялась, оценив его провинциальность. Блондинка с детским личиком из классических анекдотов. Глупышка из глупышек. Но, тем не менее, у нее уже третий законный муж, в то время как множество умных, шикарных красоток на внутренних планетах в наши дни были бы рады малейшему знаку внимания со стороны самого отъявленного негодяя или сертификату из ближайшего спермоприемника.

«Может быть, — подумал я, — если бы мне понадобилось подыскать себе жену, это было бы как раз то, что надо, чтобы забыть о смертоносном излучении эотийских истребителей и выматывающем душу, саднящем реве перегруженных двигателей. Наверное, приятно было бы возвращаться к какой-нибудь симпатичной простой женщине после вылазок в секторе, занятом эотийцами, когда все сознательные помыслы направлены только на то, чтобы предугадать, что именно изобретут на этот раз мерзкие насекомые. Может быть, решив жениться, я предпочел бы вот такую хорошенькую глупышку…» Но, стоп! Хватит! Хотя, может быть, эта проблема представляет интерес с чисто психологической точки зрения.

Тут я заметил, что девушка что-то говорит мне:

— …раньше никогда не было такой команды, капитан?

— Вы имеете в виду зомби? Нет, еще не было. Счастлив признаться в этом.

Она неодобрительно скривила ротик, который не стал от этого менее прелестным.

— Фу, нам не нравится это слово. Ну, тогда, если угодно, нулей.

— Нам не нравится, когда их называют ну… этим словом тоже. Вы ведь говорите о таких же человеческих существах, как и вы сами. Абсолютно таких же, капитан.

Внезапно меня охватило негодование, точно такое же, какое испытывал парень в коридоре. Затем я понял, что она не вкладывает в эти слова никакого особого смысла. Откуда ей знать об этом? Ведь это, черт побери, не значится в наших документах. Вздохнув с облегчением, я спросил:

— А как же вы их называете, если не секрет?

— Мы относимся к ним, как к заменителям солдат, — уверенно начала блондинка. — Термин «зомби» применялся для описания устаревшей двадцать первой модели, которая снята с производства более пяти лет назад. В вашем распоряжении будут особи, в основе которых лежат модели семьсот пять и семьсот шесть, фактически безупречные, в некоторых отношениях…

— С обычным, вместо синеватого, цветом кожи? С движениями, не такими замедленными, как у лунатиков?

Сверкнув глазами, она решительно тряхнула головой. Очевидно, была в курсе всего, что полагалось знать по должности. Не такая уж, в общем-то, глупышка. Пусть невеликого ума, но мужьям было о чем поговорить с ней между выполнением супружеских обязанностей.

— Синюшность была результатом плохого насыщения крови кислородом. Воссоздание крови было второй из наиболее трудно разрешимых проблем, связанных с восстановлением тканей. Самое же трудное — нервная система. Несмотря на то, что кровяные тельца находятся в наихудшем состоянии, когда к нам прибывают тела, мы все же научились налаживать вполне пригодную сердечно-сосудистую систему. А вот с головным и спинным мозгом приходится начинать практически с нуля даже в тех случаях, когда ранения совсем незначительны. А сколько всяких неприятностей возникает при их воссоздании! Моя кузина Лона работает в отделении Настройки Нервной Системы. Она говорит, что достаточно выполнить неверно хоть одно подсоединение… Вы ведь понимаете, капитан, что к концу рабочего дня глаза устают, и то и дело поглядываешь на часы… Так вот, всего одно неправильное подсоединение, и рефлексы вполне законченной особи оказываются настолько плохими, что приходится отсылать ее на третий этаж и начинать все сначала. Но вам не нужно об этом беспокоиться, поскольку, начиная с модели шестьсот шестьдесят три, мы ввели двукратную систему проверки двумя разными бригадами в отделении Настройки. А семисотые серии! О, они просто великолепны!

— Что ж, неплохо, пожалуй. Получше, наверное, чем старомодные маменькины сынки?

— Пожалуй, — ответила она не сразу. — Вы на самом деле будете поражены, капитан, когда ознакомитесь с протоколами испытаний. Разумеется, все еще остается один существенный недостаток… одна функция, с которой нам никак не удается…

— Я никак не могу понять, — перебил ее парень, — почему используются именно трупы? Тело отжило свое, отвоевало. Почему бы не оставить его в покое? Я понимаю, эотийцы могут запросто обойти нас по численности бойцов простым увеличением количества маток на своих флагманских кораблях. Понимаю, что воспроизводство пушечного мяса является важнейшей из всех задач, стоящих перед ЗВС, но ведь мы давно уже научились синтезировать протоплазму. Почему бы не использовать ее для изготовления всего тела, от пальцев ног до полушарий мозга, и не выпускать настоящих, верных, как собаки, андроидов, от которых не разило бы трупным запахом?

Глаза блондинки от возмущения едва не вылезли из орбит.

— Наша продукция не издает запаха! Отдел косметики гарантирует, что у новых моделей запах тела слабее, чем у вас, молодой человек! И я хочу, чтобы вы уяснили, что мы вовсе не реактивируем или оживляем трупы. Мы восстанавливаем человеческую протоплазму, повторно используем поврежденный или изношенный человеческий материал в сфере, где в настоящее время существует наибольшая недостача его — в сфере подготовки воинского персонала. Уверяю вас, что вы бы даже и не заикались о трупах, если бы видели состояние некоторых прибывающих к нам тел. Так вот, иногда в целой отгрузочной партии — а отгрузочная партия содержит останки двадцати погибших, — мы не можем отыскать хотя бы одну целую, еще пригодную почку. В таком случае нам приходится брать немного клеток внутренностей тут, кусочек селезенки там, видоизменять их, осторожно соединять, активи…

— Именно это я имею в виду. Если приходится преодолевать столько трудностей, то почему бы с самого начала не применять хорошее сырье?

— Какое, например?

Парень взмахнул руками в черных перчатках.

— Ну, такие основные элементы, как углерод, водород, кислород и так далее. Весь процесс в этом случае был бы гораздо чище.

— Основные элементы должны откуда-то взяться, — осторожно вмешался я.

— Водород и кислород можно добывать из воды и воздуха. А вот откуда брать углерод?

— Оттуда же, откуда его берут остальные синтетические производства — из угля, нефти, целлюлозы.

Девушка, расслабившись, откинулась на спинку стула.

— Все это — органические вещества, — напомнила она парню. — Если уж использовать сырье, которое раньше было живым, то почему бы не такое, которое по своим характеристикам как можно ближе к тому конечному продукту, который необходимо получить? Поверьте, капитан, это вопрос экономической целесообразности. Лучшим и самым дешевым сырьем для производства солдат-заменителей являются солдатские тела.

— Разумеется, — согласился парень. — В этом есть определенный смысл. Какая еще польза может быть от старых, искалеченных солдатских тел? Это много лучше, чем просто закапывать их в землю.

Девушка хотела было улыбнуться в знак согласия, но, бросив пристальный взгляд в его сторону, передумала. Всю ее решительность как рукой сняло. На столе раздался зуммер переговорного устройства, и она склонилась над ним. Я посмотрел на нее с одобрением. Она явно не была глупа. Просто женственна. Мне многое не по душе на гражданке, но к женщинам это не относится. Я все больше и больше убеждаюсь в том, что во многих случаях они проявляют себя, оказывается, с самой лучшей стороны.

— Капитан, — обратилась она к парню. — Пройдите, пожалуйста, в комнату 1591. Там сейчас соберется ваша команда. А вы, — повернулась девушка в мою сторону, — в комнату 1524.

Парень кивнул и, весь напрягшись, вышел. Я подождал, пока за ним закроется дверь, и склонился к секретарше.

— Мне бы очень хотелось, чтобы программу Воспроизводства отменили, — сказал я ей. — Вы бы стали прекрасным офицером-инструктором по подготовке новобранцев. От вас я узнал об Утилизаторе гораздо больше, чем после десятка инструктажей.

Она с тревогой посмотрела на меня.

— Надеюсь, вы говорите искренне, капитан. Понимаете, мы очень тесно связаны с этим проектом. И испытываем особую гордость за тот прогресс, которого достигло Головное Предприятие третьего округа. Мы только и говорим о наших последних достижениях, везде — даже в кафетерии. Мне просто слишком поздно пришло в голову, что вы, господа, — лицо ее залилось густым румянцем, так краснеть могут только блондинки, — можете многое из того, о чем я говорила, принять слишком близко к сердцу. Извините меня, если я…

— Вам не за что извиняться, — спокойно произнес я и ободряюще улыбнулся. — Ваш разговор с нами носил чисто профессиональный характер. Вроде того, что я слышал, находясь месяц назад в госпитале, когда два хирурга обсуждали, как лучше выправить локтевой сустав раненого, говоря об этом так, будто собираются прибить новый подлокотник к дорогому креслу. Это было очень интересно послушать, и я многому научился.

Когда я покидал приемную, у нее был благодарный вид. Так и только так нужно расставаться с женщинами. Путь мой лежал в комнату 1524.

До того, как сюда начали собирать остатки человеческих тел, это, очевидно, была обычная классная комната. Несколько парт, длинная доска, диаграммы и схемы на стенах. На одной из них были помещены основные сведения об эотийцах — скудная информация, которую мы сумели раздобыть за четверть века, что прошло с того дня, когда насекомые пересекли орбиту Плутона с целью покорения Солнечной системы. Всего лишь гипотезы, разумеется, но более тщательно продуманные, чем те, которыми меня пичкали в дни юности. Лучшие умы Земли пришли к заключению, согласно которому причиной неудач всех попыток установить с ними контакт было совсем не то, что им внутренне присущ дух бессмысленного завоевания, а то, что они страдают такой же чрезмерной ксенофобией, как и их меньшие братья — земные насекомые.

Вот муравей случайно забредает в чужой муравейник и, не делая никаких попыток контакта, хозяева тут же загрызают его прямо у входа. И муравьи-часовые реагируют еще быстрее, чем если это насекомое другого вида. Поэтому, несмотря на все достижения эотийской науки, которая во многих отношениях находится на более высоком уровне, чем земная, они психологически не способны к ментальному проецированию или эмпатии, говоря проще — не способны поставить себя на место другого существа, что совершенно необходимо для осознания факта, что внешне абсолютно не похожие на них существа могут иметь разум. Возможно, так оно и есть на самом деле.

Мы оказались вовлечены в убийственное равновесие никогда не затухающей битвы, передний край которой иногда отодвигался до орбиты Сатурна, иногда — к самому Юпитеру. Если отбросить мысль об изобретении оружия столь невообразимой мощи, которая позволила бы сокрушить их флот настолько, что они не успели бы воссоздать его в том же объеме, что до сих пор им удавалось делать, то единственной нашей надеждой было каким-то образом обнаружить звездную систему, откуда они явились, каким-то образом построить звездолеты, и не один-два, а целый флот, и каким-то образом нанести сокрушительный удар по их родине. Или же так их напугать, чтобы они отозвали экспедицию в свою звездную систему для обороны. Но сколько всяких неопределенностей было в этом плане!

Однако, чтобы поддержать наше нынешнее положение до реализации всех этих «каким-то образом», наша рождаемость должна была с лихвой перекрывать потери. Последние десять лет нам не удавалось этого достичь, несмотря на все более жесткие программы воспроизводства народонаселения, превратившие в прах существовавшие когда-то моральные нормы и социальные достижения. Затем в один прекрасный день какой-то умник заметил, что в то время как половина наших боевых кораблей изготовлена из металлолома, оставшегося после предыдущих битв, личный состав этих боевых единиц… В результате этого и появились те, кого наша блондиночка и ее коллеги изволили назвать солдатами-заменителями. Я был вторым помощником, заведующим компьютерным обеспечением на старом «Чингисхане», когда первая партия их появилась на борту в качестве боевого пополнения. Должен сказать, что тогда у нас были все основания называть их «зомби». Большинство было такого же синего цвета, что и форма, в которую они были вставлены, а дыхание… в голову закрадывалась мысль, что у микрофона системы оповещения сидит астматик. В их глазах разума было не больше, чем в жестянке из-под керосина. А уж как они вышагивали!

Мой приятель Джонни Круро, погибший во время Великого Прорыва 2143 года, частенько говаривал, что походка у них такая, будто они спускаются по склону пологого холма, у подножья которого зияет огромная открытая братская могила. Туловище у них было прямым и напряженным, а руки и ноги двигались сначала медленно-медленно, а затем резко дергались. От одного их вида по коже ползали мурашки! «Зомби» годились только для выполнения тупой, изнурительной работы. Даже приказав им вычистить орудийную подвеску, нужно было не забыть через час их выключить, иначе они соскребали металл до самых осей подшипников. Разумеется, не все были так безнадежно плохи. Тот же Джонни говаривал, что ему попадались две-три особи, которые, когда чувствовали себя хорошо, могли еще сойти за обыкновенных слабоумных. Главное в боевых условиях они не ломались. Как раз наоборот. Старый корабль будет раскачиваться от частых, каждые несколько секунд, перемен курса; каждый лучемет Ирвингла, каждая картечница и гаубица вдоль огневого борта будут раскаляться до ярко-золотистого свечения; хриплые вопли из громкоговорителей по отсекам будут изрыгать приказы быстрее, чем могут на них отреагировать мышцы; бригады ремонтников с искаженными от спешки лицами едва будут успевать перебегать от одной аварийной ситуации к другой. И вдруг перед глазами возникнет «зомби», сжимающий в своих резиновых руках метлу, и как ни в чем ни бывало подметающий палубу со свойственными ему тупой аккуратностью и непреклонной целеустремленностью… Я помню, как весь орудийный расчет совершенно обезумел и начал лупить «зомби» длинными тяжелыми ломами. И помню другой случай, когда офицер, вбежавший в рубку управления, остановился, выхватил из кобуры лучемет и стал вколачивать снопы искр в синекожего, который мирно вытирал тряпкой иллюминатор. И когда тот, ничего не понимая и ни на что не жалуясь, грузно осел на пол, молодой офицер склонился над ним и запричитал успокаивающе: «Тихо, тихо, мальчик, тихо ты, ну тихо!» Именно это, а вовсе не малая эффективность «зомби», побудило снять их с кораблей — опасность возникновения психологических срывов у людей, вызванных присутствием этих существ, стала очень высокой. Может быть, если бы их не забрали, мы со временем привыкли бы — один бог знает, к чему только не привыкнешь во время сражения. Но «зомби», казалось, принадлежали к чему-то такому, что находится вне понятия «война». Самым ужасным, совершенно ужасным, было то, что их нисколько не трогала перспектива снова быть убитыми. Однако все говорят, что новые модели значительно усовершенствованы. Это было бы совсем неплохо. Диверсионный корабль, или, как его коротко называли, «рогатка», не так уж сильно отличается от самоубийцы-патруля, но требует высочайших боевых качеств от каждого находящегося на борту, если он намерен завершить свою безумную миссию, не говоря уже о возвращении на базу. Причем корабль слишком мал, и людям нужно уметь ладить друг с другом в этом ограниченном пространстве. Мысли мои прервал шум шагов в коридоре. Я ждал внутри, — они — за дверью. Мне было немного не по себе. Они, видимо, тоже нервничали перед встречей со мной. Во всяком случае, не торопились заходить. Я подошел к окну и посмотрел вниз, на плац, где ветераны, чьи умы и тела настолько износились, что не подлежали ремонту, муштровали задыхающихся в новой форме «зомби», учили их пользоваться недавно приобретенными рефлексами, чтобы выполнять быстро следующие одна за другой команды. Мне невольно вспомнились занятия по физкультуре в старших классах школы. Снизу долетали отрывистые команды: «Раз, два, три, четыре! Раз, два, три, четыре!». Только вот вместо «раз» явно звучало какое-то новое слово, которого я так и не смог отчетливо расслышать. Затем я услышал, как сзади открылась дверь, затем закрылась и четыре пары ног щелкнули каблуками, становясь по стойке «смирно». Я обернулся.

Они отдавали мне честь. Ну что ж, черт возьми, им и положено отдавать мне честь, ведь я их командир. Я тоже отдал честь, и четыре руки четким движением опустились.

— Вольно, — скомандовал я. Они слегка расставили ноги и заложили руки за спину. — Отдых! — Тела расслабились. — Садитесь, мужики. Давайте знакомиться.

Они уселись за парты, а я подошел к столу инструктора. Мы молча смотрели друг на друга. Лица их были внимательны, сосредоточены. Мне захотелось увидеть собственное лицо. Несмотря на все подготовительные инструктажи, лекции, должен признаться, что с первого раза они меня просто ошеломили. От них исходило ощущение здоровья, ясности ума, твердости в достижении целей, но не в этом заключалось главное.

Совсем не в этом.

Я был подготовлен к этому еще на краткосрочных курсах. Вернее, думал, что подготовлен. Но сейчас с трудом сдерживал себя, чтобы не выскочить за дверь. На меня смотрели четыре мертвеца. Четыре знаменитых покойника! Крупный мужчина, занимающий почти всю парту — Роджер Грэй. Он погиб в прошлом году, протаранив своим крошечным кораблем-разведчиком передние ракетные двигатели эотийского флагмана. От этого удара флагман раскололся точно на две половины. Этот человек был награжден всеми известными орденами и медалями и Солнечной Короной. Грэй должен быть моим вторым пилотом.

Худой сосредоточенный мужчина с густой копной черных волос — Вонг Цзы. Он погиб, прикрывая отступление с астероидов после Великого Прорыва 2143 года. По фантастическим рассказам очевидцев, его корабль продолжал вести огонь после попадания в него трех прямых залпов картечью… Почти все мыслимые награды и Солнечная Корона. Вонг должен быть моим бортинженером.

Смуглый невысокий парнишка — Юсуф Лахмед. Он погиб во время мелкой стычки на Титане, уже увенчанный многими наградами. Две Солнечных Короны!

Лахмед будет моим стрелком.

Толстяк — Стэнли Уэйнстайн — единственный военнопленный, которому удалось бежать из эотийского плена. От него самого мало что осталось к моменту прибытия на Марс, но корабль, на котором он прилетел, был первым вражеским кораблем, попавшим в наши руки неповрежденным. В те времена еще не существовало ордена Солнечной Короны, которого он мог бы удостоиться, пусть даже посмертно, но имя его было присвоено нескольким военным академиям. Уэйнстайн будет моим астронавигатором.

Я встряхнулся, возвращаясь к реальности. Они не были героями, скорее всего, ни единого кровяного тельца Грэя или Цзы не было заложено в реконструированных телах. Это были просто отличные и очень хорошо выполненные копии знаменитых оригиналов, вплоть до мельчайших деталей, взятых из медицинских карточек, заполненных еще тогда, когда Вонг был ребенком, а Грэй — новобранцем. Я не преминул напомнить себе о том, что существует где-то от сотни до тысячи Лахмедов и Уэйнстайнов. Все они сошли с конвейера несколькими этажами ниже. «Только смелые заслуживают будущего»

— девиз Утилизатора. Таким оригинальным образом в настоящее время пытались вселить героизм в членов ЗВС, наглядно демонстрируя им, что особо отличившихся в будущем ожидает дублирование в любом доступном воображению количестве. Насколько мне было известно, есть несколько категорий людей, которых ожидают подобные почести, но главные причины того, почему герои служили моделями, не имеют ничего общего с соображениями морали. Прежде всего, это — небольшой трюк, целью которого является повышение эффективности работы промышленности. Если уж прибегать к методам, характерным для массового производства — а Утилизатор является именно таким предприятием — то просто бессмысленно выпускать множество различных моделей, а не несколько унифицированных. А уж если выпускать стандартные модели, то почему бы не использовать те из них, которые вызывают положительные и относительно приятные ассоциации, обусловленные пусть даже внешним их видом, вместо обезличенных персонажей с чертежных досок конструкторов? Вторая причина, видимо, является еще более важной, но ее гораздо труднее сформулировать. Согласно заявлению инструктора, которое он сделал вчера, существует определенное поверье, заключающееся в том, что если точно скопировать индивидуальные черты, мускулатуру, метаболизм героя и даже форму извилин его мозга, то, пожалуй, может получиться еще один герой. Разумеется, первоначальная личность появиться не может — для этого нужны долгие годы воспитания в специфическом окружении и учет десятков других, очень мало значимых внешних факторов. Но по мнению, вернее, предчувствию биотехнологов, есть немалая вероятность того, что частица разумной смелости имеется в самой молекулярной структуре тела… Что ж, по крайней мере, эти видом ничуть не напоминают «зомби»! Я вынул из кармана свернутые бумаги, содержащие маршрут нашего следования, и как бы непроизвольно выронил их из пальцев. Не успел еще развернутый лист, падая по спирали, коснуться пола, как Роджер Грэй, протянув руку, подхватил его и вернул мне. Я ощутил прилив положительных эмоций — мне понравилось, как он двигается. Именно такая реакция и необходима второму пилоту.

— Спасибо, — поблагодарил я.

Он сдержанно кивнул в ответ.

Следующим я подверг проверке Юсуфа Лахмеда. Он оказался не хуже. Имел все, что необходимо первоклассному стрелку. Описать это почти невозможно… Ну, скажем, заходишь в какой-нибудь бар в зоне отдыха на Эросе и из пяти человек, составляющих команду «рогатки», сгрудившихся вокруг стола, над которым создалась уже атмосфера буйного хвастовства, сразу же распознаешь, кто именно стрелок. Его выдает какая-то будто закупоренная тщательно нервная собранность. Либо хладнокровие, сочетающееся с готовой вспыхнуть в любой момент взрывной энергией. Именно любое из этих качеств требуется от человека, сидящего у спусковых кнопок, пока ты выполняешь сложнейший маневр, состоящий из ухода в сторону, захода по кривой и поворота — атакующий бросок «рогатки» на цель. А едва войдя в зону досягаемости мишени, ты уже снова начинаешь уход в сторону, выход по кривой и поворот, но уже назад, в безопасную зону. Лахмед с избытком обладал необходимыми качествами, и я мог бы биться об заклад на любую сумму, что другого такого стрелка не найдется во всех ЗВС.

Астронавигаторы и бортинженеры — люди совсем другого склада. Прежде, чем оценивать их, надо понаблюдать за ними в боевой обстановке. Тем не менее, мне нравилось спокойствие и уверенность в себе, с которыми смотрели на меня Вонг Цзы и Уэйнстайн, не смущаясь моими придирчивыми взглядами. Да и сами они мне нравились.

Я чувствовал, что тяжелый груз свалился с моих плеч. И впервые за несколько дней позволил себе расслабиться. Команда мне определенно подходила.

— Мужики, — обратился я к ним. — Полагаю, мы сработаемся. Из нас получится дружная, надежная команда. В моем лице вы найдете… — Внезапно я замолчал. Они смотрели на меня спокойно и немного насмешливо. Только сейчас до меня дошло, что никто из них до сих пор не проронил ни слова. Их глаза следили за мной и особого тепла в них не ощущалось.

Пауза затянулась.

До сих пор меня интересовала только одна сторона проблемы и, вероятно, далеко не самая важная — как я отреагирую на новую команду. И меня совсем не интересовало, какие чувства она будет питать ко мне…

— В чем дело, мужики? — заговорил я снова.

Они продолжали молча смотреть на меня. Уэйнстайн поджал губы и принялся раскачиваться на стуле. Сиденье под ним поскрипывало.

— Грэй, — позвал я. — У вас такой вид, будто что-то не так. Вам ничего не хочется рассказать об этом?

— Нет, капитан, — вызывающе произнес он. — Мне ничего не хочется рассказывать вам об этом.

Я скривился.

— Если кому-то все же захочется рассказать мне что-нибудь, это останется строго между нами. И давайте пока что забудем о таких вещах, как воинские звания и уставы ЗВС. — Я подождал немного. — Вонг? Лахмед? А вы, Уэйнстайн?

Реакции не последовало. Стул под Уэйнстайном продолжал скрипеть. Это загнало меня в тупик. Что они могут иметь против меня? Мы никогда раньше не встречались. Одно было ясно: я не стану держать на борту своего диверсионного корабля команду, которая питает ко мне скрытое и притом единодушное недоброжелательство. Уж лучше суну голову прямо под линзы Ирвингла и нажму кнопку.

— Послушайте, еще раз повторяю. Давайте забудем звания и уставы. Я должен знать, что происходит. Мы все будем жить в самых стесненных условиях, какие только в состоянии придумать человеческий разум. Будем управлять крохотным кораблем, единственная цель которого — уклоняясь на чудовищной скорости, преодолеть заградительный огонь и другие защитные средства гораздо более крупного вражеского корабля и нанести один-единственный сокрушительный удар единственным огромных размеров лазером Ирвингла. Поэтому необходимо ладить друг с другом. Если же на пути к взаимопониманию окажется любая невысказанная враждебность, корабль не сможет действовать с нужной эффективностью. И если это случится, всем нам конец задолго до того…

— Капитан, — неожиданно отозвался Уэйнстайн, с грохотом опустив передние ножки стула на пол. — Я бы хотел задать вам всего один вопрос.

— Пожалуйста, — с облегчением вздохнул я. — Спрашивайте о чем угодно.

— Когда вы думаете о нас или говорите, какое слово вы употребляете?

— Что?

— Как вы называете нас? Зомби? Нули? Вот что меня интересует, капитан.

Он говорил так вежливо и спокойно, что я не сразу понял смысл вопроса.

— Лично я, — вступил в разговор Роджер Грэй, но менее вежливо и менее спокойно, — отношу нашего капитана к людям того сорта, которые считают нас консервированным мясом. Верно, капитан?

Юсуф Лахмед скрестил на груди руки.

— Мне кажется, что ты прав, Роджер. Он именно такого склада ума. Определенно.

— Нет, — возразил Вонг Цзы. — Он не пользуется такой терминологией. Зомби — да. Консервы — нет. Это видно хотя бы по тому, что он не взбеленился пока еще и не велел нам убираться назад в консервные банки. И не думаю, чтобы он называл нас нулями. Наш капитан из того рода парней, кто, крутя пуговицу на мундире капитана другого корабля, говорит ему: «Дружище, мне досталась такая шикарная команда из зомби, какой ты еще не видел!» Вот как мне представляется.

Зомби! Они снова затихли и продолжали смотреть на меня. И в глазах их не было насмешливости — в них светилась ненависть. Я опустился на стул. В комнате стояла напряженная тишина. Со двора, пятнадцатью этажами ниже, доносились команды сержантов. Где это они подцепили всю эту галиматью? Зомби, нули, консервированное пушечное мясо… Каждому из них не более шести месяцев. Ни один не бывал еще за пределами охраняемой территории Утилизатора. Их подготовка должна была, по замыслам начальства, гарантировать абсолютно безопасный склад мышления, имея своей целью получение разумов работоспособных, в высшей степени искусных в самых различных специфических сферах, и в то же время подверженных любого рода нарушениям психологического равновесия в пределах возможностей современной науки…

И вдруг я услышал слово. Слово, которое употреблялось на плацу вместо «раз». То самое странное новое слово, которое мне не удалось разобрать сразу. Ноль! «Ноль, два, три, четыре! Ноль, два, три, четыре!»

В этом отношении ЗВС, по-видимому, ничуть не отличаются от любой армии в любую эпоху… Конечно же. Сначала затрачиваются огромные средства, чтобы произвести крайне необходимую продукцию, точно соответствующую выставляемым требованиям. А затем, на самом первом уровне военного использования, делается нечто такое, что может все полностью свести на нет. Я был абсолютно уверен, что все высшие чины, отвечающие за отношение секретарш и другого персонала к этим несчастным, ничего не могут поделать с этими старыми, вышедшими на пенсию мастерами муштры, прогоняющими целые роты новобранцев сквозь эту шагистику внизу. И отчетливо представил себе, как эти низкие, подлые умы, столь ревностно гордящиеся как своими предрассудками, так и ограниченными, добытыми в мучениях воинскими познаниями, дают этим юнцам возможность вкусить прелести казармы, просвещают в отношении того, что ждет их снаружи, за забором.

Глупо…

Но так ли глупо на самом деле? Можно было и иначе взглянуть на это. Простой практицизм армейского мышления. Передовая — место, где царят ужас и мучения, а ничейная полоса — и того хуже. Пусть уж непригодность материалов для функционирования в столь опасной зоне проявится уже здесь, в глубоком тылу.

В этом был смысл. Вполне логично производить живых людей из плоти мертвецов и, выпустив их, подвергать воздействию самого сурового, уродливого окружения, которое неизбежно извратит столь тщательно воспитанную в них преданность, превращая ее в ненависть, а прекрасно сбалансированную психологическую приспособляемость — в неврастеническую чувствительность. Не знаю, рассматривалась ли эта проблема на уровне высшего армейского руководства. Все, что мне удалось уразуметь, — это наличие моей собственной проблемы, чудовищно важной проблемы. Я вспомнил свои мысли до встречи с этими людьми и почувствовал себя препаршиво. И все же одна мысль пришла мне на помощь.

— А скажите мне, — предложил я. — Как бы вы называли меня?

Они недоуменно переглянулись.

— Вам интересно, как я называю вас, — пояснил я. — Тогда скажите, как вы сами называете людей, рожденных людьми? — Лахмед ухмыльнулся, сверкнув белоснежными зубами на фоне смуглой кожи лица.

— Реалами. Мы называем вас реалами.

В разговор вступили остальные. Прозвучало множество других названий. Они хотели, чтобы я прочувствовал их и, жадно всматриваясь мне в лицо, выплевывали слова, будто многозарядные ракеты. Некоторые из прозвищ оказались довольно забавными, некоторые — весьма гнусными. В особенности я был очарован «утробниками» и «чревачами».

— Ладно, — прервал я их. — Теперь полегчало?

Дышали они тяжело, но чувствовали себя явно лучше. Я видел это, да и сами они прекрасно понимали, что атмосфера в комнате сильно разрядилась.

— Прежде всего, — начал я, — хочу, чтобы до вас дошло, что вы уже большие, а поэтому должны сами уметь постоять за себя. С этого дня в барах или на базах для отдыха вы вольны давать отпор каждому равному вам по званию, если он заговорит о чем-то вроде «зомби». Если же этот наглец будет примерно равен по званию мне, то эту почетную обязанность я возложу на себя. Я не потерплю, чтобы унижали моих ребят. И всякий раз, когда вам покажется, что я обращаюсь с вами не так, как со стопроцентными человеческими существами, полноценными гражданами Солнечной системы и все такое, то разрешаю сказать мне приблизительно так: «Послушай-ка, ты, мерзкий утробник, сэр…»

Все четверо заулыбались. Улыбки были теплыми, но очень скоро они сошли с их лиц, глаза снова заледенели. Я почувствовал, что остался чужаком, и выругался.

— Все не так просто, капитан, — произнес Вонг. — К сожалению. Вы, конечно, можете называть нас стопроцентными людьми, но мы таковыми не являемся. И всякий, кому придет в голову обозвать нас тушенкой, будет в определенной степени прав. Потому что не во всех отношениях мы столь же хороши, как вы — дети матерей. И это нам известно. И никогда нам не стать такими же, как вы. Никогда!

— Я ничего не знаю об этом, — вспыхнул я. — Ну, некоторые личные качества, что зафиксированы в протоколах…

— Протоколы, капитан, — перебил Вонг, — пока еще не в состоянии сделать нас стопроцентными людьми.

Уэйнстайн согласно кивнул и, подумав немного, добавил:

— Так же, как и группу людей — расой.

Теперь я понял, к чему они клонят. И мне захотелось опрометью выскочить вон из этой комнаты, из этого здания, прежде чем кто-либо скажет еще хоть одно слово. Желание было так велико, что я вскочил со стула, но, одумавшись, начал прохаживаться вдоль доски.

Вонг Цзы не унимался. Я должен был сразу понять, что на этом он не остановится.

— Заменители солдат, — произнес он, прищурившись, словно впервые всерьез задумался над глубинным значением этого словосочетания. — Не солдаты, а заменители солдат. Мы не солдаты, потому что солдаты — мужчины. А мы, капитан, не мужчины.

Некоторое время стояла тишина. Я все еще не понимал.

— Что же заставляет вас не считать себя мужчинами?

Вонг Цзы посмотрел на меня с удивлением, однако ответ его был вежливым и спокойным.

— Вы должны знать, почему. Вы ведь знакомились с нашими личными делами, капитан. Мы не являемся мужчинами, настоящими мужчинами. Потому, что лишены способности к самовоспроизведению.

Я заставил себя сесть, опустив на колени трясущиеся руки.

— Мы стерильны, — донесся до меня голос Лахмеда, — как кипяченая вода.

— Есть множество людей, — начал было я, — которые…

— Здесь дело не в каком-то определенном количестве, — вмешался Уэйнстайн. — Речь идет обо всех нас.

— Нолем ты произведен, — пробормотал Вонг Цзы, — нолем и окончишь свой путь. А ведь можно было предоставить возможность хоть кому-то из нас… Дети, может быть, оказались бы не так уж плохи.

Роджер Грэй хлопнул огромной ладонью по спинке соседнего стула.

— В этом-то все и дело, Вонг, — со злостью процедил он. — Дети могут оказаться хорошими. Даже слишком хорошими. Наши дети, может быть, оказались бы лучше, чем их — и что же тогда останется от этой гордой и надменной, обожающей раздавать прозвища, расы людей-реалов?

Я снова всмотрелся в их лица, но теперь передо мной появилась совершенно другая картина. Исчезли медленно ползущие ленты конвейеров с органами и тканями, над которыми с энтузиазмом трудились биотехники. Мысли мои не занимало более помещение, заполненное десятками взрослых мужских тел, помещенных в питательный раствор, каждое из которых было подключено к компьютеру, заталкивающему в них информацию, необходимую для того, чтобы тело заняло место человека в самых кровопролитных боях космической войны.

Теперь я видел казармы, заполненные многократно продублированными героями. И у всех них — препаршивейшее настроение, в чем нет ничего удивительного, так как это характерно, во-первых, для любой казармы, и, во-вторых, оно вызвано глубочайшим унижением, какое вряд ли испытывал хоть один солдат из всех известных дотоле казарм. Унижением столь же первородным, как и сама структура человеческой личности.

— Значит, вы убеждены, — сказал я как можно спокойнее, хотя всего меня прошибало потом, — что способности к воспроизведению вы лишены умышленно? Уэйнстайн свирепо посмотрел на меня.

— Капитан, пожалуйста! Не надо рассказывать нам детских сказочек.

— А не задумывались ли вы над тем, что самым большим затруднением, которое испытывает сейчас человечество, является как раз воспроизводство? Поверьте мне, мужики, там, за воротами, только и слышно, что разговоры об этом. Даже школьники начальных классов вдоль и поперек рассматривают эту проблему на своих олимпиадах. Ученые-ботаники и археологи выпускают каждый месяц объемистые монографии, рассматривая этот вопрос под углом своей специализации. Каждый знает, что эотийцы победят нас, не разреши мы проблему увеличения народонаселения! Неужели же вы всерьез полагаете, что в таких обстоятельствах хоть кому-нибудь может быть умышленно нанесен подобный ущерб?

— А много ли значат для вас те немногие мужчины-нули, которыми вы сейчас располагаете? — оскалился Грэй. — Согласно последним бюллетеням, запасы спермы в спермохранилищах достигли наивысшего уровня за последние пять лет. Мы вам не требуемся!

— Капитан, — снова вмешался Вонг Цзы, выпятив треугольный подбородок,

— позвольте мне, в свою очередь, задать вам пару вопросов. Неужели вы искренне ожидаете от нас, чтобы мы поверили, что современная наука, способная воссоздавать живое высокоэффективное человеческое тело со сложнейшими системами из мертвой полуразложившейся протоплазмы, не в состоянии восстановить зародышевую плазму хотя бы в одном-единственном случае?

— Вы обязаны поверить, — ответил я, — ибо так оно и есть на самом деле.

Все четверо перестали глядеть в мою сторону.

— Разве вы не слышали, — умоляюще начал я, — что как установлено, зародышевая плазма гораздо более существенно неповторима для каждого организма, чем любая другая его часть? Некоторые эксцентричные ученые-биологи полагают, что наши человеческие тела вообще являются просто оболочками, посредством которых половые клетки осуществляют воспроизводство? Это самая сложная из стоящих перед нами задач биотехнологии. Поверьте мне, мужики, — с жаром закончил я, — уж если я говорю, что биология еще не разрешила проблему половых клеток, то говорю истинную правду. Уж это мне доподлинно известно. — Они слушали внимательно. Это придало мне уверенности.

— Послушайте, — заговорил я снова. — У нас есть одна общая черта с эотийцами, с которыми мы сражаемся. Насекомые и теплокровные неизмеримо отличаются друг от друга. Но и среди общественных насекомых, и среди членов человеческого сообщества имеются индивидуумы, которые, хотя и не принимают лично участия в цепи, составляющей процесс размножения, являются, тем не менее, важной неотъемлемой частью своей расы. Например, воспитательница детского сада сама может быть бесплодной, но играть очень важную роль в деле воспитания личных качеств и даже физических данных находящихся на ее попечении детей.

— Четвертая вводная лекция для солдат-заменителей, — сухо заметил Уэйнстайн. — Шпарит, как по писанному.

— Я был ранен, — продолжал я. — Тяжело ранен пятнадцать раз.

Для наглядности мне пришлось закатать правый рукав. Он оказался мокрым от пота.

— Мы знаем, что вы были ранены, капитан, — попытался остановить меня Лахмед. — Это видно по вашим медалям. Не нужно…

— И всякий раз, когда я бывал ранен, меня заштопывали так, чтобы я был, как новенький, даже лучше. Взгляните-ка на эту руку. — Я согнул ее так, чтобы им было хорошо видно. — До того, как она была обожжена в мелкой стычке шесть лет назад, мне никак не удавалось накачать на ней большой бицепс. Но на оставшемся обрубке мне нарастили новую руку, и, поверьте мне, ее рефлексы гораздо лучше, чем были у старой.

— Что вы хотите доказать, — перебил меня Вонг, — когда говорите о том, что было прежде…

— Пятнадцать раз я был ранен, — продолжал я, не обращая внимания на его слова. — И четырнадцать раз раны залечивали. Но на пятнадцатый раз рана оказалась такой, какую лечить еще не умеют… И мне никто не мог помочь.

— Не понял, — недоуменно прошептал Грэй.

— К счастью, — перешел я на шепот, — это не такая рана, которая видна…

Уэйнстайн привстал, чтобы что-то спросить, но передумал и сел. Я сам рассказал о том, что он хотел узнать:

— Ядерная гаубица. Как выяснилось впоследствии, попался неисправный снаряд. Этого оказалось достаточно, чтобы погибла половина экипажа нашего крейсера второго класса. Я не был убит, но оказался в пределах вторичного облучения…

— Вторичное облучение… — Лахмед быстро провел в уме подсчет. — Вторичное облучение стерилизует каждого на расстоянии семидесяти метров. Если только на вас не было…

— На мне не было. — Я перестал потеть. Все! Моя маленькая драгоценная тайна перестала быть тайной. Я перевел дух. — Так что, как вы теперь понимаете, я точно знаю, что эта проблема до сих пор не разрешена.

Роджер Грэй встал и пожал мне руку. Обычная мужская рука. Может быть, чуть посильнее.

— Экипаж «рогаток» набирается из добровольцев. Кроме двух категорий: командиров и солдат-заменителей.

— По-видимому, — предположил Уэйнстайн, — для человечества они представляют наименьшую ценность.

— Верно, — кивнул я. — Именно из этих соображений.

— Черт бы меня побрал! — рассмеялся Юсуф Лахмед, поднимаясь и тоже пожимая мне руку. — Добро пожаловать в наш круг, капитан.

— Спасибо, сынок, — ответил я.

Казалось, их ошеломило это проявление чувств.

— Ваш покорный слуга, — пояснил я, — никогда не был женат и всегда был слишком занят, чтобы, напившись в увольнении, топать в ближайший спермоприемник.

— Вот это да! — протянул Уэйнстайн.

— Да. Вы — единственная семья, которую я когда-либо буду иметь. А этого добра, — похлопал я по своим медалям, — у меня предостаточно, чтобы не бояться, что меня заменят. Я совершенно уверен в этом.

— Но вы еще не знаете, — заметил Лахмед, — в каких размерах вам предстоит получать пополнение. Это зависит от того, насколько вы пополните коллекцию украшений на своей груди, прежде чем сами станете… осмелюсь сказать, сырьем!

— Еще бы! — воскликнул я.

Мне стало невероятно легко. Я не ощущал себя больше неполноценным, зная, что мне предстоит воспитывать такое же чувство в своем экипаже.

— Знаете что, ребята, — произнес мой стрелок, — мне кажется, что командир у нас — отличный парень. О таком можно было только мечтать! За таким можно пойти куда угодно!

Они окружили меня. Уэйнстайн, Лахмед, Грэй, Вонг Цзы. Я чувствовал, что мы составим один из лучших экипажей «рогаток» во… Почему один из лучших? Самый лучший!

— О'кей! — сказал Грэй. — Ведите нас куда угодно… Папуля!