"Эхо драконьих крыл" - читать интересную книгу автора (Кернер Элизабет)Глава 9УРОКИЯ собрался с мыслями и готов был уже отправиться в свои чертоги, когда Хадрэйшикрар, мой лучший друг среди рода, обнаружил меня лежащим молча в ранних лучах рассвета. — Доброе утро, господин Акхор, — сказал он весело. — Рад, что нашел тебя здесь. Я уже начал подумывать, не наложили ли гедри на тебя какое-нибудь заклятие ночью. — Это не исключено, — ответил я. Подобная мысль не раз приходила мне в голову в эту долгую темную ночь. — Акхор, я же сказал это в шутку, — произнес Шикрар. — Это и неудивительно, друг мой, — ты шутишь больше, чем кто-либо другой из нашего рода, — мне не хотелось рассказывать ему о своих мыслях, я должен был выждать хотя бы еще некоторое время. — Все же я тешу себя надеждой, что еще кто-нибудь из моего народа заразится от тебя этой болезнью. Скажи, отчего ты нынче такой окрыленный? — Чего же тут удивительного? Это ведь такая дивная пора для моего семейства! Нынешней ночью я вел мысленный разговор со своим сыном Кейдрой, и он поведал мне, что Миражзй отправилась к Родильной бухте. Значит, детеныш родится прежде, чем луна пойдет на убыль! Разве этого не достаточно, чтобы наполнить светом самое мрачное сердце? — Воистину, — ответил я, улыбнувшись ему, и поднялся с земли— — И, конечно же, ребенок Кейдры, будь то сын или дочь, станет таким же благословением для всего рода, как и его отец. Я подтрунивал над Шикраром, и он об этом знал, но гордость за сына была у него настолько сильна, что никакие слова не могли бы ее умалить. Он вложил в Кейдру всю любовь, которую питал к его матери, своей потерянной возлюбленной Ирайс. Кейдра, к чести своего отца, был скромен душой и, хотя нежно любил своего родителя, все же добродушно посмеивался над его чрезмерными похвалами. Они хорошо ладили: Кейдра был довольно смышленым и пользовался уважением, а Шикрар не переставал твердить о своем ненаглядном ребенке. — Так и будет, друг мой, сколько бы ты ни насмехался, — ответил он. — Мой Кейдра дарует мне радость с самого своего рождения, и я верю, что его отпрыск будет для меня тем же. Миражэй просто чудо, она вся так и светится оттого, что скоро у них появится малышонок. Идай будет при ней родильной сестрой, — Шикрар язвительно посмотрел на меня, на что я так же язвительно не обратил никакого внимания. — А когда же наконец Миражэй сможет отплатить ей тем же, Акхор, друг мой? — произнес он многозначительно. — Хорошо известно, что Идай к тебе неравнодушна, все эти годы она отвергала всех прочих. Разве ты не можешь отыскать в себе ответа на ее внимание? Я устало вздохнул. — Хадрэйшикрар, неужели нам снова необходимо обсуждать это? Тебе, как старейшему, следует понимать. Мне что, взять Идай в супруги из жалости? Она бы поддержала это не больше, чем я. Я уже потерял счет тем, кто пытался навязать мне этот союз, а сколько раз ты меня увещевал, я вообще не могу припомнить. Будь добр, друг мой, не надо больше говорить об этом. Идай мудра и заслуживает всяческих похвал, но я не питаю любви к ней. — Ладно уж, буду нем. Просто нас так мало, и мне больно видеть, что ты до сих пор не обзавелся подругой, а Идай все еще никого не родила. — Таков наш с ней выбор! — ответил я, удрученный его непонятливостью. — Ты же знаешь, я ей слова не говорил и никогда не просил от нее такой преданности. Если она решила ни с кем другим не сходиться, как я могу повлиять на ее решение? Я не стал бы давать начало новой жизни без любви, Даже если б Идай этого желала. Но она тоже не хочет так. И почему она довольствуется столь неполноценным существованием, когда вокруг так много поклонников, оказывающих ей знаки внимания? Каждый из них счел бы за честь взять ее в супруги. Впрочем, нет ничего постыдного в том, если ты избираешь жизнь отшельника. — Прости меня, друг, — сказал Шикрар, когда мы отошли немного от сторожевого поста. — Я не хотел, чтобы мои слова тебя рассердили. Но пламень бушует во мне, когда я думаю о рождении малыша, меня переполняет гордость за сына — неудивительно ведь, что я и тебе желаю подобной радости. — Эх, Шикрар, старый ты надоедала, — сказал я. — Ты бы всех нас переженил еще до того, как мы покинули материнское крыло. По правде говоря, его слова взволновали меня гораздо больше, но мне не хотелось, чтобы он понял это. Так мало детенышей, так мало кантри, сочетающихся браком. Я опасался за свой народ, но не знал, чем этому помочь. Подобное было не ново: наше племя никогда не отличалось многочисленностью. К тому же по вине Владыки демонов численность наша сократилась вдвое; с тех пор минуло много лет, но, несмотря на это, род наш так и не начал восстанавливаться. Однако не стоило говорить об этом Шикрару, когда у него на сердце было так легко. — Лишенный удовольствия обучать молодежь, ты готов всех нас без конца наставлять тому, что нам должно делать, дабы осчастливить старика Хадрэйшикрара. Он рассмеялся, я знал, что это его насмешит. — Так-то лучше. А то ты был слишком уж мрачен нынешним утром, Акхор, — он усмехнулся, глядя на меня. — Что тому причиной, твой старый недуг? Он и впрямь силен в это время года, особенно когда гедри так близко. Хотя от ферриншадика еще никто не умирал. — Когда я не ответил, он умолк и пристально всмотрелся мне в лицо, после чего добавил: — Знаешь, я и впрямь начинаю подозревать: не наложил ли кто-нибудь на тебя чары? — Если уж говорить о ферриншадике, то ты и сам от него не защищен, Шикрар. Скажи мне, если можно, на Языке Истины: разве ты сам в душе не жаждешь пообщаться с ними, разве в глубинах твоего сердца нет страстного желания узнать их, побеседовать с иным родом и взглянуть на мир другими глазами? Он ничего не ответил. Я не угадывал в нем ничего, кроме дружеской терпимости, к которой в значительной степени примешивались озабоченность и легкое недовольство от частичного признания собственной неправоты. Я продолжал: — Я не припомню, чтобы кто-то накладывал на меня чары. Такого я наверняка бы не забыл. И тут же голос Шикрара зазвенел у меня в голове — в нем слышались забота и беспокойство, на которые способен лишь самый близкий товарищ: — Хадрэйшикрар, должен предупредить тебя: многое случилось этой ночью, — ответил я осторожно вслух. Затем, прибегнув к Языку Истины, добавил: Я приоткрыл завесу своего сознания и позволил Шикрару узреть события минувшей ночи. Спустя мгновение он уже знал большинство из того, что произошло, и в этот миг я крепко обхватил его крыльями и передними лапами. Я слишком хорошо его знал все эти годы и сумел предугадать, как он поведет себя поначалу. — Ты поклялся! — прокричал я, пока он пытался отбросить меня, чтобы подняться в небо, разыскать эту гедри и уничтожить ее. — Помни о данном слове! В ярости он изо всех сил набросился на меня, но я крепко держал его, и он лишь скреб когтями по броне на моей груди. Если бы ему удалось одолеть меня, кровь моя окропила бы траву. Мои крылья сначала мешали ему, но когда он попытался до них добраться, мне пришлось их убрать: слишком уж они были мне дороги, чтобы рисковать ими в схватке. — Ты глупец! — прокричал он, вырываясь. — Ты что же, собрался предать всех нас проклятию? Хочешь, чтобы мы превратились в скот, как те, что в Трелистой чаще? Хочешь, чтобы мы стали драконами из-за того, что ты поверил какому-то ничтожному гедришакриму? — Довольно! — воскликнул я, чувствуя, как хватка моя ослабевает. Шикрар был старше и больше меня. Вместо того чтобы тратить попусту силы, я, сосредоточившись на Языке Истины, с криком обратился к его разуму, и уж это он не сумел пропустить мимо ушей. Тут он внезапно перестал сопротивляться и покорно преклонил голову. «Нет,Акхор. Твоя душа так же чиста, какой была в день твоего рождения, глупей, ты из глупцов», — ответил он. Затем заговорил вслух, словно Язык Истины был для него слишком мучительным. — Что за безумие обуяло тебя? Если колдовство ракшасов тут ни при чем, то тогда ты, должно быть, и вправду утратил рассудок. Я выпустил его из объятий и отступил, воззвав к Ветрам в мольбе наделить мой язык силой убеждения. Если я не смогу объяснить это Хадрэйшикрару, то не смогу объяснить и остальным своим сородичам. — Шикрар, помнишь ли ты мое пробуждение от вех-сна последние три раза? Он выжидающе уставился на меня. — Можешь хранить молчание, если желаешь, но ведь ты первым спросил меня тогда о моих грезах. И сам напомнил мне, что я вижу их уже в третий раз, и сказал, что следует чтить вех-грезы, раз они настолько редки. Помнишь, что я тогда тебе, ответил? — Так значит, все дело в этом? Вот где кроется источник твоего безумия — тебе приснилось тогда, будто к тебе взывает детище гедри? Ну и ну, Акхор! Спору нет, нас всех посещают подобные видения, но над тобой ферриншадик всегда имел какую-то особенную власть, он не дает тебе покоя, преследует тебя, словно тень, — он посмотрел мне прямо в глаза и спросил: — Ты хочешь сказать, Акхор, что она назвала тебя по имени? — Нет, — ответил я тихо. Это казалось наиболее значимой особенностью моего второго сновидения — то, что гедри знала мое истинное, полное имя, хотя я не открывал его ей. — Она не назвала меня по имени, друг мой. Но, Шикрар, она также не назвала меня и «драконом». — Что же тогда она сказала? «Привет тебе, глупец из глупцов?» — Она назвала меня братом, Шикрар. Братом, как и в первом сне. И поведала мне, что всю свою короткую жизнь мечтала встретить нас. — А она не сказала тебе часом, что слышала сказания о драконовом золоте, и не попросила ли вежливо отсыпать ей немного? Я почувствовал, как от гнева во мне разгорается пламень, но усилием воли заставил его стихнуть — даже сам себе удивился. — Неужели у тебя настолько мало уважения к нашим собратьям по разуму, что ты позволяешь себе относиться к ним, как к низшим из существ? — А разве ты настолько утратил разум, что позабыл, что приключилось с Малым родом? — прорычал он. Мой гнев эхом передался и ему, при этом усилившись; упрек мой лишь больше распалил его пламя. — Ты хочешь, чтобы мы тоже жили, подобно бездушным тварям? Может, нам лучше обитать в Трелистой чаще, как наши малые родичи, которых забивают, словно скот, не имеющий ни души, ни разума? Я — хранитель душ, всю свою долгую жизнь я пытался воззвать к потерянным, к Малому роду, но безуспешно. А ведь они были в самом расцвете, Акхор! — воскликнул он так, словно вред, причиненный Владыкой демонов, только что обрушился на нас сокрушительным ударом. — Самые молодые, самые лучшие из нас оказались сломлены этим извращенным отпрыском гедри — и теперь разума у них не больше, чем у безмозглого скота. Он не в силах был сдерживать себя. Он начал припадать к земле, и я увидел, что вместе со словами у него из пасти вырываются маленькие язычки пламени, заметные даже в ярком утреннем свете. Я чувствовал: еще немного — и он бросит мне вызов, а я вовсе не был настроен на то, чтобы драться. — Шикрар, заклинаю тебя нашей дружбой, усмири свой гнев. Давай будем руководствоваться взаимными наставлениями и прибегнем к Упражнению Спокойствия. Заклинаю тебя как своего поименованного друга: обратись к упражнению, — произнес я негромко, стараясь придать своему голосу как можно больше спокойствия и убедительности. Но, как я тут же увидел, мои слова нисколько на него не повлияли. Я надеялся избежать необходимости прибегать к своей власти, но понял, что иного выбора нет. И тогда я обратился к нему: Употребив его полное, истинное имя, я повергнул друга в смятение, — чего и следовало ожидать, — и это возымело желанное действие. Он недоуменно уставился на меня. Бросив на него ответный взгляд, я гордо выпрямился, явив ему Проявление Державного Величия, полностью расправив крылья и чувствуя, как самоцвет моей души сияет в лучах утреннего солнца, — так я и стоял перед ним, преисполненный могущества. Он благопристойно поклонился, взял себя в руки и обратил свой разум к Упражнению. Я сделал то же самое. Пока мы размеренно, шаг за шагом посвящали себя этому, я заговорил: — Я не хочу, чтобы ты столь опрометчиво судил об этом детище гедри, Шикрар, друг мой. Мне ведом тот страх, о котором ты говоришь, и сейчас больше, чем когда-либо, уверяю тебя. Даже если бы я сам не пробудил в себе сомнений, то ты сделал бы это за меня, поразив меня своим поведением. Шикрар завершил упражнение. Когда он открыл глаза, тяжкий гнев его отступил, а то, что осталось, более напоминало сожаление. — Какова будет твоя державная воля, государь? Хотя я сам добивался этого, такое обращение меня задело. Шик-Рар долгие годы был мне сердечным другом. Я надеялся, что мое внезапное напоминание лишь заставит его усмирить свой гнев, и ничего больше. Впрочем, решил я, со временем он смягчится. — Я хочу, чтоб ты сопровождал меня сегодня вечером, когда я вновь встречусь с детищем гедри, — ответил я. — И я попросил бы тебя не причинять ей вреда, если только она не нарушит какой-либо из наших законов. — А разве ты сам не нарушил их, государь, когда воззвал к этой… к этому гедришакриму? — Ты несправедлив ко мне, Шикрар, — ответил я сурово. Я не позволил ему уязвить меня своей благопристойностью, равно как и себе — уступить дружбе. Слишком много было связано с предстоящей встречей. — Ты прекрасно знаешь, что это она воззвала ко мне, а не я, и что, по закону, нарушением с их стороны считается лишь пересечение Рубежа. А если я и преступил в чем-то наши законы, позволь мне пока что самому нести это бремя. Может статься, мы, ты и я, обнаружим вдруг, что не прав как раз закон. Шикрар не ответил. — Я встречу тебя у сторожевого поста на Рубеже незадолго до полуночи, — объявил я ему и на прощание сказал то, что принято всегда говорить стражам. Слова с трудом слетали с моего языка. — Стереги исправно, дабы не проник в наши земли демон. Мне не требовалось большой сообразительности, чтобы понять: теперь он считает это вполне возможным и готов возложить на меня всю вину за то, что я сам помогаю этому демону явиться. В конце концов, нельзя было исключать возможности, что эта малютка — нет, ее следует называть по имени, — что Ланен Кайлар была лишь пешкой в чьей-то большой игре: сама по себе не оскверненная, она вполне могла позволить проникнуть сюда скверне. Такое было возможно. Но, едва покинув Шикрара, я ощутил, как гнев и разочарование заглушаются подступающей радостью от предстоящей встречи с ней; я не верил, что подле нее может гнездиться зло. К сожалению, горькая истина заключается том, что камни на поле обычно обнаруживаются лишь тогда, когда о них ударяется плуг. Не знаю, как я вообще умудрилась заснуть в ту ночь. Закрывая глаза, я каждый раз видела прямо перед собою этот серебристый лик, этот взгляд всего лишь в нескольких дюймах от меня, слышала этот голос, музыкой звучавший у меня в ушах, вдыхала этот дикий, странный запах — и открывала глаза, чтобы в изумлении дать волю слезам. После всех этих долгих лет я поняла, что мне повезло так, как везет мало кому, ибо когда я воспользовалась возможностью отправиться за своей мечтой, то в тени деревьев под луной не просто нашла то, что искала, — мне было даровано обнаружить много больше, чем я надеялась. Найденное превзошло все мои ожидания, мои желания и все мое воображение — неуклюжие слова мои совершенно бессильны передать это. Весь следующий день я пребывала в каком-то оцепенении, пока вместе с остальными собирала лансиповые листья — почти не разговаривала и совсем ничего не ела, но под этой внешней отрешенностью скрывалось необычайное оживление. В каждой птичьей песне я различала малейший перелив, слышала шепоток ветра высоко в листве, что оставалась еще на деревьях; вдыхала запах горящей древесины, исходивший от костров, пьянящее благоухание лансипа вокруг и среди всего этого — едва уловимый аромат осеннего увядания, благотворный и терпкий. Мне слышалось похрустывание тончайших веточек под ногами, я различала тихий ропот бурой осенней травы, приминаемой и утаптываемой мною. Прерывистый дождик, зарядивший вскоре после полудня, покрывал мне щеки холодными блестящими каплями. Раскрыв рот, я глотала дождинки, словно малое дитя, и мне казалось, что я никогда не пробовала ничего более сладкого. Рукам моим было приятно ощущать прикосновение мягких листьев, когда я собирала их в пучки, набивая мешки из грубой холстины, затем накрепко завязывая жесткой пеньковой веревкой, от которой у меня горели ладони. Я и впрямь напоминала себе ребенка, впервые открывшего мир и воспринимающего все в необычном свете, со странной, пугающей четкостью; и с каждым мгновением, с каждым ощущением мысленно возвращалась к чудо-дракону. Кордэшкистриакор. Я боялась, что не запомню это имя, такое длинное и замысловатое — но, пока я прошлой ночью возвращалась в лагерь, вновь и вновь переживая в уме нашу встречу, оно беспрестанно звенело у меня в ушах дивным колокольчиком. Все же я открыла, что человеческий разум недолго способен пребывать в подобном восторженном состоянии. Во второй половине дня я уже валилась с ног от усталости, и мне пришлось вернуться в палатку и вздремнуть, пока остальные продолжали работать. К счастью, я оказалась не единственной. Похоже, что среди листосборцев выработалось общее правило: собирать листья до тех пор, пока тебядержат ноги, затем притащиться в лагерь лишь для того, чтобы поесть и поспать (и чем меньше, тем лучше), после чего — вновь за работу. Прошлой ночью мои сотоварищи только и делали, что приходили и уходили, пока я лежала в палатке и пыталась уснуть, да и утром было то же самое — ни складу ни ладу. И моих уходов и возвращений никто не замечал, поскольку все поступали так же. Отдыхала я недолго. Проснувшись от гула голосов, я поняла, что проспала всего час или около того. Было, наверное, часов пять пополудни. Оказалось, что Марик велел всем собраться возле костров, на которых готовился ужин. Его красивый голос звучал зловеще. Остальные вокруг шептались, гадая, что будет. Марик стоял подле костра, позади него столпились его люди, а у ног лежала страшная кровавая груда. — В полдень меня вызвал страж, — произнес он громко. Мог бы и не повышать голоса: все и так слушали очень внимательно. — Этот несчастный дурак решил, будто я солгал вам, и ночью он вздумал пересечь Рубеж. Они вернули его труп сегодня утром, — он оглядел тесные ряды лиц. — Боюсь, сейчас мне понадобится ваша помощь. Я попросил бы вас подойти и оглядеть труп. Я не знаю, как звали этого безмозглого молокососа, и лицо его мне незнакомо, но, быть может, кто-то из вас сумеет мне в этом помочь. Я прекрасно знала мертвеца, но брат его опередил меня. Прошлой ночью я не разглядела во тьме мертвое тело, лежавшее слишком далеко; теперь же мне, как и всем прочим, было хорошо видно то, что осталось от юноши. В теле его зияла огромная рана, голова была отвратительно свернута набок, а на мертвом лице застыла гримаса ужаса. Меня едва не выворотило наизнанку, и я обхватила руками живот… счастье, что я многие часы ничего не ела. Мне и раньше доводилось видеть смерть, но то, что предстало у меня перед глазами сейчас, было просто ужасно. Я не переставала твердить себе, что он был вором, был вором, но от этого мне не становилось легче. У молодого человека впереди была вся жизнь, он мог бы еще искупить любое содеянное им зло. Гул голосов возрос: присутствующие были охвачены возмущением и гневом. Марик ждал этого. — Если вы помышляете о мести, то сразу можете отказаться от этой затеи, — произнес он громко, заглушая ропот толпы. — Как вы собираетесь отомстить тварям, которые вот так запросто убивают? Я видел их. Можете колоть их клинками из отменного южного булата хоть сто лет, они даже не почувствуют боли, говорю я вам. Нас охраняет договор, нас охраняет Рубеж; но стоит вам пересечь границу, и вы станете такими же мертвецами, как… как… — Как Перрин, — произнес сокрушенно Дарин, брат погибшего; лицо его было белым от потрясения. — Его звали Перрин. «Перрин, — повторила я про себя. — Перрин. Теперь-то уж я не забуду». Никто не должен умирать подобным образом. Даже если он был вором. Я должна буду как-то сказать об этом своему большому брату. После того как тело было опознано, мы с Кадераном отправились назад в хижину. — По крайней мере, это будет полезным уроком, — сказал я, пока мы шли туда. — Этот случай предотвратит повторные вылазки в земли драконов. Я не могу позволить себе потерять еще кого-нибудь из листосборцев. — Разумеется, мой господин. А нет ли у тебя сомнений в том, что листосбор нельзя продлить? Нам так не хватает рабочих рук. — Если желаешь пойти спросить об этом у тварей, чтобы они прикончили тебя за свое усердие, валяй, а я не хочу, — ответил я с раздражением. Он лишь посмотрел на меня. — Прости меня, Кадеран, — сказал я, — сегодня боль моя особенно сильна. Нет, страж сказал мне: шесть ночей, а на рассвете седьмого дня мы должны будем уплыть. Так я и намереваюсь поступить. Ладно, — продолжал я, когда мы зашли в хижину, — с магическими предметами, которые вы мне приготовили с магистром Берисом, все понятно: бесшумные сапоги, плащ-невидимка, который будет скрывать меня в темноте, амулет, уничтожающий запах, и все это без каких-либо следов участия демонов, хотя именно они и создали эти вещи. А что это за кольцо, которое он прислал? — Кольцо семи кругов. Это великое творение, господин Марик, — Кадеран самозабвенно улыбнулся. — Никто из живущих, кроме Бериса, не имеет силы создавать подобное. Одно лишь это кольцо будет стоить десятой доли всего собранного тобою лансипа, — он понизил голос, словно боялся, что его могут подслушать: — Это оружие, которое будет действенным против истинных драконов. Каждый следующий из кругов еще более разрушителен, чем предыдущий. С помощью этого кольца ты сможешь с легкостью противостоять одной из этих тварей — и даже двум, при разумном использовании, — но для того, чтобы заклятие работало, ты должен носить кольцо на руке. Для каждого из кругов существует особое магическое слово, высвобождающее их силу. Если, к примеру, тебе нужно использовать огонь первого круга, ты должен направить кольцо на дракона, произнести нужное слово и повернуть внешний круг вот так… Я внимательно рассмотрел кольцо. На первый взгляд оно казалось всего лишь причудливой драгоценной штуковиной, но стоило мне его надеть, как я ощутил могучие толчки пробегавших по нему огней. Я тут же его снял. — Это, конечно же, самое последнее средство. Но я все же намереваюсь избежать жестокой схватки, и если мне это удастся, что мне тогда делать с кольцом? Если вдруг оно мне не понадобится, чего ради я платил за него такую цену? — Магистр Берис сказал мне, что он тоже надеется, что оно тебе не понадобится, тогда он сможет втридорога продать его какому-нибудь искателю приключений, многие его с руками оторвут. — Ну ладно, — ответил я, решив все-таки обдумать возможность учинить бой с драконами. — Нужно сделать еще кое-что, и Берис уверил меня, что ты с этим справишься. Он говорил, что ты можешь сотворить заклинание, которое защитило бы меня от драконьего пламени. — Да, он сказал мне об этом. Я уже собираю необходимые составные части, однако кое-чего мне еще недостает, и ты должен снабдить меня этим. — Почему-то меня это ничуть не удивляет. Что же тебе нужно? Лансипу? Или еще крови? — Что-нибудь, к чему прикасался дракон. Сперва я опешил, но потом лицо мое расплылось в широкой улыбке, как только я понял, что может для этого сгодиться. — Нет ничего проще. Это должно быть большим? — Достаточно будет пригоршни. Но, господин, осмелюсь ли я спросить… — Я знал, что эта смерть мне еще пригодится, — ответил я. Так росто! — Дракон наверняка прикасался к юному Перрину. Он еще не погребен, и если я попрошу его брата позволить мне взять на себя похороны, наверняка тот не откажет мне и в кусочке плоти из раны трупа? Особенно, если он об этом не узнает. Кадеран поклонился. — Воистину, ты очень щедр, господин. Могу ли я позволить себе спросить: каковы твои намерения относительно ребенка Маран Вены? — Ты знаешь о них, — ответил я резко. — Прошу прощения, я имею в виду твои ближайшие намерения. — Я пока подожду, — когда он попытался возразить, я раздраженно оборвал его: — Ты сам сказал, что нам не хватает рабочих рук. Она добывает лансипа не меньше остальных, и было бы глупо устранять ее от этих обязанностей раньше времени. Завтра ночью будет еще не поздно, а мне это даст дополнительный день — она ведь будет работать, а не сидеть сложа руки. Завтра ты научишь меня, как вызвать этих самых рикти, которые расскажут нам, что у нее за кровь. Кадеран вновь поклонился. — Сказать по правде, господин, я буду очень рад этому. Но знай, что для подобных сведений нам придется вызвать не рикти, а настоящих ракшасов. Это будет стоить недешево. — Дешево никогда не бывает, — огрызнулся я. — Ступай же, а завтра доложи, как закончишь все приготовления. С поклоном он удалился. Я велел одному из своих охранников помочь брату погибшего позаботиться о трупе, затем сел поразмышлять над чашкой лансипового отвара. Лансип слегка притупил боль, никогда меня не покидавшую, — это было ценой, уплаченной мною за Дальновидец, который я так ни разу и не использовал. «О, повелители Семи Преисподних, — молил я, — пусть она окажется моей дочерью, чтоб это мучение наконец закончилось!» Завтра ночью я заставлю ее дать мне крови. Тогда мы все узнаем. Я ожидала, что Марик снова будет приставать ко мне вечером. Но он не появлялся, и от этого, казалось, было еще хуже. Работая, я думала лишь о том, что он наверняка выжидает, пока я насобираю достаточно листьев, ему ведь это было выгодно. Мне это казалось таким мелким; однако ему, похоже, мелочность была не чужда. Я отправилась на сбор листьев вместе с остальными, сразу после того, как бедняга Дарин унес тело своего брата прочь, когда солнце уже начало скрываться за лесом. Заметив неподалеку Реллу, я окликнула ее, и несколько часов мы работали бок о бок при свете лампад: отбирали лансиповые листья от всех прочих и следили, чтобы не попадалось ни веточек, ни грязи. Когда же наконец мы отправились обратно в лагерь, то еле переставляли ноги — очень уж устали. Придя, мы подкрепились остатками похлебки, которая не остыла лишь потому, что стояла возле огня. Мешки с листьями, которые мы приносили каждый раз из леса, время от времени собирались и доставлялись на корабль, и, по моим грубым подсчетам, их там набралось уже несколько сотен. Я с удовольствием поужинала в палатке вместе с Реллой. Она, как обычно, пожаловалась, что у нее ноет спина, с чем я тут же дружески согласилась, после чего она подняла на меня глаза и спросила: — А как идут твои поиски, девонька? Не решила еще отказаться от своей затеи — после того, как они приволокли сегодня этого растерзанного молодчика? — я совершенно не помнила, что рассказывала ей об истинной цели своего путешествия. — Готова биться об заклад, они с ним недолго разговаривали. Я замялась. «Облеки все это в истину, Ланен», — напомнила я себе. — Да, не очень-то похоже, что между ними был разговор. Но я пока не сдалась. Марик сказал, что Перрин пересек Рубеж. А я не стану этого делать. — И не надо, девонька. Если тебя тоже принесут в таком виде, даже я не стану смотреть на тебя. — А ты, Релла? — спросила я, стараясь, чтобы мой вопрос казался непринужденным. — Тебя-то что заставило участвовать в этом глупом предприятии? Ты никогда мне не рассказывала. — И вовсе это не глупое предприятие, ежели благодаря ему я смогу страшно разбогатеть, разве нет? — ответила она с усмешкой. — Надо думать, я тут за тем же, что и все остальные, окромя разве что тебя. Однако ж я заметила, что ты и сама не прочь пособирать лансипу, чего бы ты там ни говорила. Я рассмеялась, хотя слова ее меня несколько обеспокоили. Я ведь изо всех сил старалась делать то же, что и прочие, чтобы не слишком выделяться. — Да с чего бы мне отказываться от богатства, когда оно — вот оно, знай бери? — сказала я с вызовом. — Вот ты сама и ответила на свой вопрос. А теперь или помолчи, или выйди, милочка. В отличие от тебя, я сегодня днем совсем не спала и вся измучилась. Я прилегла на свою скатанную постель, решив чуток передохнуть, пока Релла не заснет. Это была вторая из шести коротких ночей, и листосборцы по-прежнему то беспрестанно возвращались, то снова уходили, чему я была донельзя благодарна. Приближалась полночь, и в лагере было тихо, когда я встала, как и в прошлый раз, и, нацепив сапоги и плащ, выбралась из палатки. Луна стояла высоко в небе, полная и яркая, и ночь была удивительно ясной. Я не забыла о Перрине — как и о Марике, — но, несмотря на все опасения, на сердце у меня было легко, словно у маленькой девчонки, мечтающей лишь о диких цветах да ясном летнем дне, или у деревенской девушки, только-только встретившей "свою первую любовь и опьяненной счастьем. Наконец-то я жила в своем сне, и даже призрачная тень смерти не могла приглушить моей радости. Я готова была оторваться от земли и взлететь; мне с трудом приходилось сдерживать себя, чтобы не рассмеяться во весь голос. Приблизившись к Рубежу, я слегка остепенилась. Пристально вглядывалась я в облитые лунным светом деревья, но его нигде не было видно. Я открыла рот, чтобы назвать его по имени, которое так будоражило мне сердце, и уже произнесла было первый слог, как вдруг какой-то внутренний толчок внезапно заставил меня онеметь. Вся моя беспечность тут же улетучилась. Не следовало делать глупостей, если я собираюсь заговорить с ним. Я ведь чуть было не произнесла вслух его истинное имя, тем самым предав бы его доверие, которое он не раздумывая оказал мне. Хвала Владычице, что я вовремя опомнилась. Может, мне следовало назвать его «большим братом»? Или использовать лишь часть его имени? Или же… Ага! Сделав глубокий вздох, я вся сосредоточилась и представила своим внутренним взором его серебристый лик — настолько близко, что можно было переговариваться шепотом, и мысленно прошептала: И явственно почувствовала его удовольствие, когда он ответил мне: Теперь я знала, где искать его глазами, и смогла различить среди ветвей очертания огромного тела. Прошлой ночью я его вообще не увидела бы: тогда было страшно темно, лишь неверный свет луны пробивался иной раз из-за облаков. Сейчас, однако, ночь была изумительно ясной и едва ли не такой же светлой, как день. Ветер почти стих — я лишь слегка чувствовала дуновение, и полная луна глядела на нас с небес. Он пошевелился, приветствуя меня, и я впервые как следует разглядела его во всем великолепии. Голова его, напоминавшая своими резкими и жесткими очертаниями стальной фигурный шлем, внушала ужас. Я узрела шипастый гребень, который начинался у него на макушке и шел по всей длине спины (насколько мне было видно) до самого кончика хвоста. Его широкие кожистые крылья были сложены на спине; клыки даже с такого расстояния казались огромными, острыми и грозными, сразу бросаясь в глаза, несмотря на закрытую пасть. Это то, что меня в нем ужаснуло. От всего же остального его вида у меня просто захватило дух. Он был подобен лунному свету на подернутой рябью водной поверхности, словно отражающаяся в море луна. Шкура, казалось, светится сама по себе, мерцая в голубом свете. Когда он приближался ко мне, его изгибающееся тело двигалось с неторопливым изяществом, за которым скрывалась способность к молниеносной быстроте. Похоже было, что возле нижней челюсти и вокруг головы чешуя заканчивалась, отчего лицо его казалось сплошной твердой маской. Он выглядел так, словно был выкован из чистейшего серебра, а темное пятно у него на лбу, которое я заметила прошлой ночью, оказалось ярко-зеленым самоцветом, подобным огромному живому изумруду посреди серебряного озера. Пара громадных изогнутых рогов вздымались на голове, заворачиваясь назад, и были под стать всему его облику. Я не могла вымолвить ни слова. — Маленькая сестра, — произнес он ласково, — тебя что-то смущает? Я обнаружила, что дышу тяжело и прерывисто, едва ли не подавленная столь величественным зрелищем. Мне хотелось убежать прочь, и в то же время хотелось пасть на колени и с благоговением поклоняться этому необыкновенному существу, но я знала, что ни то ни другое не было бы правильным поступком. Я закрыла глаза. Низкий, свистящий голос, в котором присутствовала такая редкая мелодичность, о какой Марик не мог даже и мечтать, прошептал: — Малютка, что с тобой? С закрытыми глазами я, по крайней мере, смогла говорить. — Со мной все в порядке, брат мой, я… прости меня, просто прежде я не могла тебя по-настоящему рассмотреть. Прошлой ночью было так темно… — я вновь открыла глаза. Он казался теперь таким огромным! — Как ты прекрасен!.. Он преклонил голову на длинной шее, и я услышала, как в разуме моем зазвучал Язык Истины, певучим звоном отдаваясь в сердце, — никакой шепот не мог бы проникнуть так глубоко. Я почувствовала, что сердце мое наполняется чем-то необыкновенным, подобно пустовавшей ранее чаше, из которой теперь уже льется через край; мне почудилось, будто неведомый прилив, подобный животворному омовению, окатил меня с головы до ног, не оставив места мраку и отчаянию. Я услышала свое истинное имя из уст того, кого страстно обожала, хотя внешне мы были так непохожи друг на друга, и согласилась бы даже умереть на месте, лишь бы подольше испытать это блаженство. Пусть я не увидела бы других восхитительных вещей, которыми полна жизнь, — я знала, что большей радости мне все равно уже не встретить. — Готов повторить еще раз: я рад нашей встрече, Ланен. Ведь так следует тебя называть? Она улыбнулась мне, и глаза ее ярко блестели в лунном свете. — Да, Ланен — так меня и называют. А как же мне следует величать тебя? — Меня знают под именем Акхор, — я улыбнулся ей в ответ так, как принято улыбаться среди моего народа. На этот раз она не отшатнулась, хотя позже я узнал, что вид моих зубов все же устрашил ее. — А ты вновь источаешь морскую воду. У тебя так легко можно вызвать слезы, Ланен? Она рассмеялась. — Да нет, обычно наоборот. Это просто оттого, что я встретила тебя. Это всего лишь от радости. Я поклонился ей. — Так пусть же все твои слезы будут вызваны лишь радостью, сестра Ланен. А размышляла ли ты над нашим прошлым разговором? — Я думала немножко о другом, Акор, всю вчерашнюю ночь, пока лежала, не в силах уснуть, и весь сегодняшний день, — ответила она. Я заметил, что у нее не совсем верно получается произносить мое имя, однако «Акор» из ее уст звучало вовсе недурно. — Можешь ли ты кое о чем мне поведать? Ты говорил, что встреча наша — запретная. Мне кажется, я понимаю, что ты имел в виду, но если у твоего народа существуют законы, о которых я не знаю, прошу тебя, расскажи мне о них, — она приумолкла, но я пока что не спешил отвечать. — Я не хочу причинить тебе неприятности из-за нашей встречи. Я ведь не знала, существует ли такой закон на самом деле, или… Понимаешь, с тех самых пор, как я покинула дом, я беседовала с разными людьми, рассказывая им о своем желании повстречать вас, ваш народ. И каждый, с кем бы я ни говорила, считал меня помешанной. Один обвинил меня в стремлении разжиться золотом, другой утверждал, что вас и вовсе не существует… А единственный, кто и впрямь оказал мне поддержку, все время думал о том, как бы при этом урвать чего-нибудь и для себя. Я рассмеялся: в течение сотен лет мне приходилось слышать подобное же и от своих сородичей. Тут она и в самом деле отпрянула. Когда я попытался успокоить ее, она наморщила лоб и спросила, был ли я позабавлен или рассержен. — Я просто смеялся. Это ведь так называется? Смеялся. — Раз ты смеялся, значит, тебя что-то позабавило. Ты это и имеешь в виду? Шипением я выразил ей свое благодушие. — Да, Ланен. Между прочим, ты делала то же самое — я видел тебя в первый день, когда ты едва ступила на остров, — но, поскольку вы не огненные существа, смех ваш не сопровождается ни паром, ни пламенем. — А еще мы гораздо меньших размеров и сроду не бываем такими зубастыми, — ответила она, как мне показалось, с насмешкой в голосе. — Чтобы ответить на твой вопрос касательно запрета, дитя, мне потребуется поведать тебе долгую историю, так что пусть это пока подождет. Сейчас достаточно сказать, что мой народ ввел закон, гласящий что мы не должны сближаться с гедри настолько, чтобы завязывать с ними дружбу или проявлять к ним излишнее доверие, ибо в прошлом великое горе постигло оба наших племени, а все из-за того, что мы слишком доверяли друг другу, — я приклонил голову. Разумеется, я и сам преступил закон, позволив себе рассказать ей даже такую малость. — Но почему? — спросила она, искренне озадаченная. — Чем таким могу я вам навредить? Ты ведь можешь уничтожить меня малейшей своей мыслью. — И тут она потрясла меня, сказав то же самое, что я сам недавно говорил Шикрару: — Прости меня, брат мой, я не ведаю, что говорю, но, возможно, ваши законы слишком уж суровы в этом вопросе? — Ты молвишь моими речами!.. — произнеся эти слова, я запнулся: слишком много мыслей хотелось выразить сразу. — Так существует ли меж нами непреодолимое различие? Конечно, мне пришлось изучать ваш язык, однако твои проявления чувств понятны мне и без слов. Вот только не вполне уверен, что выражают изменения твоего лица. Но я знаю, они что-то означают, и подозреваю, что это тоже связано с какими-то чувствами твоего народа; однако в целом они не так уж необычны, и в скором времени, думаю, я научусь в них разбираться. Мы оба смеемся, когда нам хорошо, мы исторгаем пламя или слезы при сильных переживаниях, мы бодрствуем ночью, когда нам нужно поразмыслить о чем-то великом… И мы не очень-то миримся с законами, если они слишком суровы. Унесите Ветры мою душу, наверняка в мире больше нет существ, столь похожих друг на друга, как мы, несмотря на все наши различия. Низкий голос, раздавшийся позади меня, добавил негромко: — К тому же, кажется, гедри тоже не слишком осторожны при встрече с другими существами. Должно быть, я отскочила назад на десяток локтей. Приземлившись, я приняла бойцовскую стойку, — спасибо Джеми! — как будто это сейчас могло меня спасти. Они глазели на меня, я надеялась, что всего лишь с любопытством. Новый пришелец немного подался вперед. а луна к этому времени поднялась еще выше. Мне было очень хорошо видно обоих. Но это не особо помогло. В первую очередь я заметила, что второй был значительно крупнее Акора. Его гигантские клыки сверкали, когда он говорил, а широкие крылья были прижаты к телу, ниспадая складками в лунном свете. Шкура его была гораздо темнее, чем у Акора, но и у него во лбу я заметила самоцвет, чуть повыше глаз. И у того и у другого в самоцветах отражался свет луны, и они ярко переливались, хотя я подозревала, что свет был присущ им и сам по себе, исходя изнутри (в голове у меня пронеслась мимолетная мысль: если бы только Марик увидел эти самоцветы, он бы горы сдвинул, лишь бы их заполучить). Когда второй дракон встал передо мной, то заслонил собою полнеба, и луна на мгновение засияла у него меж рогов. Выглядело это устрашающе, и в то же время зрелище было неописуемо прекрасным. И, по правде говоря, я была очарована. Во время первой встречи с Акором я совсем позабыла об их крыльях, и теперь они меня страшно интересовали; а еще мне было интересно, для чего им служат самоцветы. Хотелось бы мне сказать, что я сразу же позабыла всякий страх перед пришельцем, но на самом деле гордиться мне нечем: при виде его едва не припустилась наутек. Я и представить себе не могла такую живую громадину. — Так это и есть то чудо, о котором твердил мне твой разум, государь Акхор? — спросил пришелец. Речь его была трудна для восприятия, но все же я сумела разобрать, что он говорит. — Она гораздо меньше, чем я предполагал, и я не вижу, чтобы от нее исходило сияние, которое ты, как утверждаешь, видел. С необыкновенной быстротой он едва ли не вплотную подобрался ко мне; не будь я так напугана (хотя при этом твердо решила оставаться на месте) то, возможно, скорость его произвела бы на меня большее впечатление. Вся похолодев, я тем не менее изо всех сил старалась держаться спокойно. Его голова замерла в нескольких дюймах от моего лица. Казалось, он обнюхивает меня, и я вся затрепетала: на мгновение он почудился мне огромным отвратительным зверем, настоящим уродом, вселявшим ужас. Я почувствовала, как к горлу моему подкатывает крик: этим чудовищным клыкам достаточно было лишь разок щелкнуть. При такой молниеносности я даже и не узнала бы, что меня постигла смерть. Акор пришел мне на помощь, заговорив: — Ну что, Шикрар, теперь ты доволен? С такого расстояния ты смог бы учуять следы ракшасов, даже если бы с ними якшалась ее бабка. Я немного успокоилась, переведя дух. Шикрар отодвинулся назад (за что я была ему чрезвычайно признательна) но по-прежнему не спускал с меня глаз. — Чего ты глазеешь на меня? — спросил он сурово. — Я не этот мягкотелый глупец, с которым ты беседовала вчера ночью, и распознаю истину, едва услышав ее. На миг я задумалась, пытаясь подыскать какой-нибудь вежливый ответ, но тут же поняла, что вежливость в моем понимании вряд ли сейчас что-нибудь значила бы. Истину скрыть было невозможно, но на это я и не осмелилась бы. — Я глазею, потому что сегодня ночь гораздо светлее — на небе ни облачка, — и мне вас обоих видно теперь гораздо лучше, чем Акора в прошлый раз. А еще потому, что ты даже больше, чем он, и я с тобою незнакома, и мне страшно. Акор зашипел от смеха. — Превосходный ответ, Ланен! — сказал он. — Вот, друг мой, ответ, делающий честь любому юному созданию. И ты все еще считаешь, что она способствует ракшасам проникнуть к нам? Шикрар фыркнул, выбросив огромный сгусток пара. — Еще многое нужно установить, — сказал он скрипучим голосом. — Я не верю тому, что она тебе рассказала. Она не юное существо, Акхор, что бы ты там ни думал, даже для гедри она далеко не дитя. Что привело тебя сюда, гедри? — прорычал он, обратившись ко мне. — Что заставило тебя приплыть сюда, так далеко от твоего рода? Ты что, лишилась рассудка? Или ты ищешь золото? Или гоняешься за острыми ощущениями, для чего приблизилась к границе, предусмотрительно не нарушая при этом наших законов, насмехаешься над смертью у нее перед носом? Предлагаю тебе выложить всю правду о своих намерениях, а иначе я, даже под угрозой мести со стороны своего друга, переломлю тебя надвое здесь же, и мне все равно, пересекала ты Рубеж или нет. Я больше не боялась, хотя и сама не знаю почему. Думается, любой человек в здравом рассудке обезумел бы от слез или принялся бы лепетать что-нибудь маловразумительное — вроде того, как я прошлой ночью. Но утверждаю совершенно определенно: я не стала тратить время на подобные глупости. На меня вдруг нахлынуло воодушевление, и в следующий миг я уже знала, каким будет мой единственный ответ. — Могу ли я говорить с тобой на Языке Истины, чтобы ты поверил моим словам? — спросила я. Удалось! Он так и опешил, и гнев его сменился молчанием. Внутренне я почти ощущала, как Акор улыбается мне. Я сделала, как он сказал, хотя была несколько озадачена: что это еще, во имя Семи Преисподних, за побочные мысли? От Шикрара я ждала ответа на мое предложение. Вместо этого он обратился к Акору. — Это еще что такое? Она что, и впрямь мне это предлагает, Акхор? Как такое возможно? Гедри ведь глухи и немы к истинной речи! Акор лишь посмотрел на него — так, по крайней мере, мне показалось. Тем не менее Шикрар вновь повернулся ко мне, и каким-то чудом его широкий, неподвижный лик выражал одновременно и недоверие, и любопытство. — Ладно же, детище гедри. Можешь говорить со мною. Зовусь я Шикраром. — А я — Ланен, — ответила я. После этого я обратилась к своим мыслям, изо всех сил стараясь сосредоточиться на них, как мне советовал Акор. Казалось, он услышал намного больше того, что я сказала. Разумеется, я слышал ее мысленную речь. Молодежь бесконтрольна, они не могут четко выбирать того или иного слушателя для направления своих мыслей, пока не поупражняются в этом некоторое время. Хотя сама природа, казалось, наделила Ланен этим дарованием — она делала успехи прямо-таки на глазах, — все-таки пока что мысли ее с легкостью мог услышать любой, кто находился поблизости. Они были чуть более собраны, чем раньше, ей ведь и до этого удалось без особого труда мысленно прошептать мне приветствие, но когда она обращалась к Шикрару, я расслышал сразу несколько мысленных потоков (и он, разумеется, слышал их тоже): «Говорю тебе по всей совести, Шикрар — интересно, а какое у него истинное имя? Шикрар слишком уж коротко и некрасиво для дракона — я прилетела сюда — какое блаженство наконец-то быть здесь, я к этому еще не привыкла — на крыльях своих грез — о Владычица, этими грезами я и жила (видение: пробуждение в темной комнате, взгляд на окружающие стены, огромное разочарование) — и другой причины у меня нет — по крайней мере, пока не появился он. — Я впервые узнала о вашем народе — как же они сами-то себя называют? Готова поспорить, что не драконами, уж это точно — много лет назад, когда услышала старинную балладу (видение: много гедри, сидящих вокруг огня, один из них поет, остальные преисполнены удивленного изумления) — „Песнь о Крылатых“ — песнь среди тишины, я слышала шум от их крыльев, я знаю это, о Владычица, может, я еще доживу до того, чтобы услышать его взаправду — огромная радость оттого, что она видит нас так близко, что видит так близко меня — и с тех пор страстно мечтала повстречать вас (никаких побочных мыслей, но прилив страстного желания, лишь слегка заглушённого радостью, словно она еще не вспомнила о том, что ее желание уже осуществилось) — клянусь жизнью, я говорю правду, ты должен мне поверить». Эхо последней из ее побочных мыслей я беспощадно в себе подавил. «Ее тянет ко мне потому, что я ответил на ее зов, только и всего», — сказал себе я. Я сосредоточился, прислушиваясь к ответу Хадрэйшикрара. Он явно слышал все, включая и шепот ее побочных мыслей; но либо он воспринял их так же, как внешне воспринял и я, либо попросту не расслышал (не посмел расслышать) больше меня. Разрази Ветры его благопристойную душу — он ей поклонился! Он всегда так делал: кланялся юному собеседнику, когда тот впервые мысленно к нему обращался, и не имело значения, насколько скомкано звучала истинная речь юнца. Эту черту я очень любил в нем — воспоминания о ней и по сей день наполняют мое сердце теплом. — Прости меня, малютка Лханен. Велика причина, по которой наши народы не испытывают более друг к другу доверия, но за всю жизнь свою я ни разу не слышал, чтобы какой-нибудь гедри прибегал к Языку Истины. К тому же это для тебя в новинку. Если только ты не обладаешь еще большей хитростью, чем я могу себе вообразить, — вынужден признать, что ты говорила правду. «Я не говорю, что все уже решено, Акхор, однако признаю: на меня произвело сильное впечатление услышать от нее Язык Истины. Ибо теперь я не вижу опасности в общении с ней, если рядом будет присутствовать кто-то еще», — ответил он мне. Шикрар пристально посмотрел на Ланен. — Ладно, хорошо. Приветствую тебя, детище гедри, от имени своего семейства и как хранитель душ. Добро пожаловать, Лханен, в жилище Большого рода. Она припала на одно колено, опустив вниз разжатые руки и неотрывно глядя на него; лицо ее было радостно-торжественным. — Благодарю тебя, Шикрар, хранитель душ. Если когда-нибудь мне выпадет честь оказать услугу тебе или твоему семейству, тебе стоит лишь воззвать ко мне. Шикрара это позабавило, и он прошипел в ответ: — Если когда-нибудь придет такой день, малышка, я так и поступлю. Наслаждайся времяпрепровождением с юным Акхором и помни, что даже во время радостного общения не следует забывать об осторожности. Он развернулся и тихо удалился, отойдя, как и обещал, достаточно далеко, чтобы мы могли почувствовать себя в некоем подобии' уединения. Я улыбнулся, глянув на нее сверху вниз. — Отлично было сделано, Ланен. Ты вела себя в высшей степени достойно. Она поднялась на ноги, стряхивая с себя грязь и листья. — Да, я знаю это и благодарна тебе, — она посмотрела в сторону удалившегося Шикрара и тихо сказала: — А он хороший, этот Шикрар. Вначале он меня страшно напугал, но он всего лишь заботится о том, чтобы ты и твой народ — чтобы вы не подверглись опасности. Я… — она вдруг оборвала сама себя. — Акор, прости меня. Я так много хочу узнать, столько хочу спросить, но боюсь переступить пределы дозволенного. — Не бойся, Ланен. Если то, о чем ты спросишь, будет являться предметом величайшей тайны, я не стану отвечать. Устраивает ли тебя это? — Конечно, еще как, — она широко улыбнулась. — И кому же теперь будет предоставлена честь задать первый вопрос? — А как принято в твоей стране? — спросил я, озадаченный. Она рассмеялась. — Вот и хорошо. Ты уже спросил первым, а эта честь как раз и предоставляется более старшему собеседнику мужского пола. По крайней мере, в Илсе. — Почему именно мужского? Ведь старший собеседник — он и есть старший? Она посмотрела на меня, и я не мог сказать, что она хотела выразить своим взглядом. — Я с тобой согласна, как согласились бы с тобой большинство моих сестер. Но в любом случае я подозреваю, что ты гораздо старше меня. Сколько тебе лет? — А как вы исчисляете возраст? Казалось, мой вопрос сбил ее с толку, но немного погодя она ответила: — Сменой времен года, конечно же. Тринадцать лун и три дня Зимнего солнцестояния составляют один год. Я родилась в день Осеннего равноденствия, когда длительность дня и ночи одинакова. Я видела вот уже двадцать четыре лета и, если немного повезет, увижу когда-нибудь и шестидесятое. А ты? — Мы исчисляем дни почти так же, с небольшой лишь разницей, и наш год, конечно же, такой же, потому что самый короткий День зимы и нами отмечается как праздник. Я старше тебя на многие сотни лет. — Сотни? — Два наших народа живут совершенно разными жизнями, — я улегся на землю, довольный, что ферриншадик наконец-то поутих. Так я был ближе к ней; положив голову на передние лапы, чтобы оставаться по эту сторону Рубежа, я негромко добавил: — Я видел тысячу и двенадцать зим, Ланен, а если я проживу столько же, сколько жил мои отец, то увижу, по меньшей мере, еще восемьсот. Долгое время она молчала. — Я даже представить себе такого не могу, — сказала она наконец. — Что ты делаешь с этой уймой времени? Ты так много видел, благословенная Владычица, да когда ты родился, илсанские жители еще ютились в травяных лачугах и поклонялись лошадям! И после этого у тебя есть о чем меня расспросить? — Разумеется, — ответил я. — И с твоего позволения, я задам один вопрос. Что означает, когда ты сгибаешься пополам? — Сгибаюсь?.. А, поклон? — она показала еще раз, как это делается. — Вот так? Я кивнул. — Да я и не задумывалась. Это означает… Так мы выражаем согласие или уважение. — Мне знакомы эти понятия. Так значит, это поклон. Очаровательно. А как по-твоему, что сделал Шикрар после того, как ты мысленно пообщалась с ним? — Это тоже был поклон? — спросила она восторженно. — Ты предугадал мой вопрос. Странно все-таки это у вас: сперва взмах головы вверх, потом волнообразное движение шеи сверху вниз… Впрочем, я себе и представить не могу, чтобы вместо этого ты сгибался пополам! — немного помолчав, она добавила: — Это было очень мило с его стороны. Похоже, Акор счел это забавным. Пока он шипел от удовольствия, я рассмотрела его повнимательнее. Свет луны так дивно отражался от его шкуры! Он весь сверкал, словно полированное серебро, и в холодном голубоватом свете я вновь поразилась, насколько он напоминает мне лунную дорожку на море — словно застывшую, а потом оживленную. Двигаясь в темноте, он весь мерцал и переливался. Я встряхнулась, чтобы прийти в себя. Если уж мне хотелось разузнать что-нибудь важное, можно было попробовать сейчас. — Акор, Шикрар говорил об осторожности, и, по-моему, имел в виду не только меня. Так или нет? — Нет, он не подразумевал лишь тебя. Нам обоим следует быть осторожными. — Но почему? — спросила я вновь. Я чувствовала себя ребенком, задавая подобные вопросы, но знала, что у меня не будет другой возможности узнать это. — Может, сейчас найдется время, чтобы ты поведал мне свою историю? Я не представляю, по какой причине вы могли принять свой закон. Ведь вы настолько древние и могучие просто помыслить нельзя! Чего же такого страшитесь вы в этом мире? Он поднял голову, мило покоившуюся на передних лапах у самой ограды, слегка повернув ее, словно к чему-то прислушивался, — но, как бы там ни было, он, казалось, остался доволен. — Ты ни разу не слышала о Малом роде? Они живут на севере вашей земли, в Трелистой чаще. — Нет, — ответила я, считая себя последней дурой. Я чувствовала, что мне, конечно же, следует это знать, всем ведь было известно о Малом роде и о том, почему драконы боятся людей. Почему же я-то до сих пор не знала? Думаю, именно тогда я впервые почувствовала на себе воздействие чар, о которых слышала из баллад. Кто слишком долго беседует с драконами, начинает верить всему, что ему говорят. — Тебе, возможно, будет нелегко выслушать эту историю, малютка. Она довольно мрачная. — И все-таки я хочу ее знать. — Ну, хорошо. Тогда у меня к тебе просьба. Могу ли я рассказывать тебе об этом мысленно? Я уже устал ворочать языком, произнося звуки вашего наречия, да и боюсь, что не владею всеми словами, какие мне могут понадобиться. Я кивнула. — С превеликим удовольствием. Можешь обращаться ко мне мысленно, Акор. И вот какую историю он мне рассказал. Когда мир был моложе, чем сейчас, и последние из треллей лишь недавно сгинули, оба наших народа жили в мире и согласии. Гедри безбоязненно селились в своих бревенчатых хижинах возле пещер учителей-кантри, и кантри обучали детенышей гедри терпеливо и с большой радостью. Таков истинный образ жизни двух наших народов, как я его понимаю. Кантри нуждались в кратковечных гедри, ибо те напоминали им, что жизнь преходяща, что нужно жить каждым текущим днем, а не позволять времени бессмысленно протекать мимо. А гедри нуждались в долгожителях-кантри, чтобы помнить, что их заботы, как бы насущны они ни были, лишь часть бесконечного узора жизни. В те времена оба народа находили друг в друге неисчерпаемый источник радости общения с иным разумом, иным образом мыслей. Они жили и трудились бок о бок, счастливо процветая в течение многих поколений. Хижины гедри становились домами, фермами, кузницами. Вскоре близ поселений заколосились обширные поля, раскинулись пастбища, кормившие скот, а им, в свою очередь, кормились оба народа. Были там и фруктовые сады, огороды, рощицы. Два наших народа жили в мире уже давно, но именно это время было самым лучшим. Повсеместно царили довольство и согласие. В то время среди гедришакримов впервые появились целители. Случилось, что некоторые гедри — те, кто много времени проводили в обществе кантри и узнали о Языке Истины, — открыли в себе собственные дарования в области воли и разума. Со временем они научились врачевать небольшие порезы и увечья; затем появились такие, кто мог быстро зашивать даже страшные рваные раны, а раз в поколение являлся искусный умелец, способный за считанные мгновения соединять вместе сломанные кости. Их высоко чтили, ибо искусство их было благословением для гедришакримов и чудом для кантри — мой народ никогда не обладал даром врачевания. Это был совершенно новый дар, и очень великий. Когда однажды Лишакисаан из рода кантри отдал свою душу Ветрам, величайшая целительница того времени пришла взглянуть на его останки, прежде чем они были поглощены огнем, ибо наш внутренний огонь, освобождаясь из-под нашего повиновения с наступлением смерти, за очень короткое время уничтожает изнутри наши тела. А несколько лет спустя один юный кантри был смертельно ранен в схватке, и тогда эта целительница собрала всю свою волю и выпустила ее в виде синего пламени, окружив им раненого малыша. В мгновение ока юнец был здоров, но в следующий же момент целительницу покинула вся сила, и дар ее никогда уже не вернулся к ней. Тем не менее она передала свои знания дочери, которая тоже была целительницей, и с того времени некоторые из гедри могли помогать кантри избавляться от боли, уже не утрачивая при этом собственную силу. Наверное, не стоит удивляться, что это величайшее добро породило и величайшее зло. Равновесие вещей нельзя отрицать. Именно целитель однажды прибегнул к помощи ракшасов, положив начало разобщению двух народов. Он был сыном этого же рода, потомком первого целителя кантри. Жил он на юге Трелистой чащи, на самом краю деревни. Ребенком он был вполне доволен жизнью: охотно трудился, внимал урокам учителей-кантри, с рвением, казавшимся необыкновенным для столь юного возраста. При первых же признаках возмужалости он попросил подвергнуть себя испытанию, ибо целителей следует распознавать в раннем возрасте, чтобы сразу же вслед за этим они могли начать свое обучение. Оказалось, что он не обладал большой силой и, подобно не слишком искусным из целителей, мог врачевать лишь незначительные раны и оказывать небольшую помощь. Впрочем, даже такое искусство даруется далеко не каждому, но ему самому этого всегда казалось мало. С того времени как он обнаружил, что в его распоряжении была лишь малая толика силы, он не переставал искать способ умножить ее, пребывая в твердом убеждении, что был рожден, дабы превзойти своего уважаемого предка. Он начал с того, что захотел научиться от кантри еще большему; на протяжении многих лет он упорно занимался, ища ответы на многие интересовавшие его вопросы, но в конце концов обнаружил, что невозможно обладать большей силой, чем та, что дарована тебе Ветрами. Для него это было равносильно концу — и это же было для него новым, темным началом. Он покинул поселение, предав свой дом огню. Пламя распространилось на соседние жилища, и одна молоденькая девочка погибла; это была первая смерть на его счету — он учинил зло, не задумываясь и не заботясь о последствиях. Вскоре это стало обычным делом в его жизни, исход которой был заранее предрешен. Сейчас уже никто не знает, как ему удалось завязать отношения с ракшасами. Достигли ли его проклятья чьих-то восприимчивых Ушей, или же он встал в центре семи кругов и произнес какое-то темное имя, или предложил им нечто такое, от чего падшее племя не смогло отказаться? Нельзя сказать наверняка. Ракшасам всегда ведомы нужды и слабости гедришакримов, и они питают извечную ненависть к моему народу. Достаточно лишь сказать, что он вызвал их, и вмире от этого стало намного хуже. Его называют Владыкой демонов. Подлинного его имени уже никто не помнит. Перед самым концом он продал свое имя одному из Повелителей Преисподних, и тогда вся память о том, как его звали, была стерта. Он окружил себя малой разновидностью ракшей — рикти, младшими демонами. Потеряв имя, он лишил кого бы то ни было всякой возможности обрести над ним власть, а обладая защитой, казавшейся ему непреодолимой, он теперь волен был осуществить свои замыслы. Здравомыслящим существам трудно понять, что двигало Владыкой демонов. Искал ли он власти над Колмаром? Или над всем миром? Или, может быть, жажда всевластия была неотъемлемой частью этой маленькой безумной душонки с тех пор, как обладатель ее вкусил эту губительную сладость? Сначала, изменив внешность, он отправился к гедри, жившим в глухом местечке, где не было никого из моего народа. Он потребовал, чтобы они поклонялись ему как своему царю, явив им всего лишь часть своего могущества. Когда они отказались, его обуял гнев, и он предстал перед ними в своем новом обличий. Рикти, составлявшие его свиту, стали видны обычному глазу, и единственный, кому удалось тогда спастись, рассказывал, что пришелец был окружен ярким сиянием, оттенком своим напоминавшим свечение, что исходит от целителей; но оно было испещрено черными ломаными линиями и напоминало какую-то чудовищную, безумную паутину. Рассказчик признавал, что он единственный в ужасе бросился бежать, увидев это зрелище. Оглянувшись через плечо, он увидел, как иссеня-черное сияние поглотило обитателей деревни, и отчаянные крики доносились до него словно издалека. Когда он вернулся вместе с другими гедри и кантри, они не нашли ничего, кроме темных дымящихся пятен на земле, от которых несло ракшасами. Кантри действовали все как один — молча, устрашая сопровождавших их гедри своей непоколебимой решимостью. Огнем своим они дотла выжгли черные следы демонов. Когда первый сноп пламени обрушился на одно из пятен, все увидели яркую вспышку и услышали громкий стон. Кантри угрюмо бродили по деревне, выжигая дочиста каждое пятно, каждый дом и даже каждый уже обугленный остов. Когда огонь кантри соприкасался со следами ракшасов, воздух наполнялся жарким белым пламенем и криками проклятых. Когда же работа была завершена, кантри собрались в круг возле того места, где до этого стоял Владыка демонов. Никто не знал, куда он исчез, но его нужно было найти. Они стали рассылать эту весть своим сородичам. Затем кантри и гедри встретились на Большом совете. За один день на нем собрались все из рода, кто только мог ходить или летать, за исключением одного-двух, решивших остаться в своих поселениях на случай, если вдруг понадобится их защищать. Это был последний из Больших советов. На нем присутствовало четыре сотни представителей рода, сиявших всеми оттенками бронзы, меди и золота, и пятьдесят гедри, подобных маленьким, смышленым детям в сравнении с многочисленными и огромными кантри. Подобного события никто и никогда больше не увидит. Кантри был знаком запах ракшасов, а спасшийся гедри поведал о нечестивом союзе целителя с демонами и рассказал о его отвратительных и порочных замыслах. Были выслушаны и другие рассказы, свидетельствовавшие о новых злодеяниях, — кантри передавали их друг другу посредством Языка Истины. Во всех новостях говорилось о некоем безумце, шаг за шагом уничтожавшем поселения гедри. Большой совет длился всего несколько часов, и все это время кантри и гедри обсуждали, какие действия следует предпринять против Владыки демонов, ибо стало известно, что он передвигается по демоновым тропам и может в любой момент исчезнуть. Совет мог лишь надеяться на то, что когда-нибудь Владыка демонов утомится или ему потребуется больше слуг, чем позволяла иметь его плата кровью. В памяти нашего народа этот день зовется Днем Без Конца, хотя некоторые, напротив, называют его Днем Конца. К полудню, когда солнце ярко-неприветливо освещало Большой совет, одна из жен кантри по имени Трешак вдруг закричала, словно ее охватила сильная боль. Двое из целителей гедри бросились к ней, на ходу взывая к своей силе. Но откуда им было знать? Трешак, добрая душа, мать двоих детей, всю жизнь обучавшая гедри, повернулась к целителями уничтожила их своим огнем. Единственное благо было в том, что они так и не узнали о ее предательском поступке: они были мертвыми, не успев даже упасть на землю. Корчась от горя, Трешак прокричала: «Аидришаан! Его ракшасы убили Айдришаана!» Аидришаан был ее возлюбленным супругом. Больше не было речей. Ряды кантри смешались, и в следующий же миг небо почернело от их взметнувшихся вверх тел, а поляну огласил оглушительный шум их крыльев. Во весь дух помчались они к селению, где находился Айдришаан, и пламя обгоняло их. Они нашли Владыку демонов. По сей день никому не ведомо, отчего он просто не покинул то место, увидев приближавшихся к нему кантри. Почему-то он этого не сделал. Он стоял подле тлеющих костей Айдришаана и хохотал. Трешак была первой. Ярость обуревала ее, а пламя готово было испепелить любого, и она неслась на крыльях Ветра, опьяненная жаждой мести. Она втянула в себя воздух, чтобы спалить этого мерзавца, хотя бы и самой ей пришлось при этом погибнуть. Мы с почтением ждали свершения мести, уверенные, что ни один из отпрысков гедришакримов не может выстоять против сокрушительной ярости одной из нашего рода. Владыка демонов произнес одно-единственное слово, и Трешак изменилась. На наших глазах она вдруг прямо в полете уменьшилась до размеров детеныша и упала вниз, ибо крылья не могли больше держать ее. Сверкающее голубоватое пламя изверглось из ее синего самоцвета, и никто из переживших тот день не мог позже забыть ее последнего крика. Он преследует во сне даже тех, кто там не был, словно само время кричит от обиды, взывая к состраданию. Крик Трешак оборвался на середине, когда лапы рикти вырвали самоцвет ее души, передав его Владыке демонов. Возможно, было бы лучше, если бы кантри отступили и нашли время все хорошенько обдумать. Но мы не отступили. Четыре сотни кантришакримов устремились на Владыку демонов, выпуская в воздух языки пламени. Он быстро заговорил, снова и снова произнося все то же слово, и чуть ли не половина кантри попадала на землю, а их самоцветы были вырваны полчищами рикти. Но ему не удалось одолеть нас всех. Умирая, он хохотал, а окружавшие его рикти исчезали в нашем пламени (ибо они — самые слабые из наших заклятых врагов и не способны противостоять огню в этом мире). Мы не знали, предался ли он безумию настолько, что его уже не страшили ни смерть, ни боль, или же в своей мрачной душе он верил, что в конце концов его злоба все равно восторжествует. Кантри принялись даже драться между собой, потому что каждому хотелось принять участие в уничтожении мертвого тела. Нас охватило какое-то безумие, и мы пребывали в нем до тех пор, пока самый младший из нас, Кеакхор, не выкрикнул: «Он мертв, мы не можем убить его дважды! Во имя милосердия, обратитесь к раненым!» Мы занялись теми, на кого обрушилось заклятие Владыки демонов. Мы пытались говорить с ними, но все напрасно. Один из нас тщательно осмотрел прах Владыки демонов и нашел самоцветы (они уже съеживались, такова их природа — они всегда сжимаются, если отделить самоцветы от тела), и до сих пор в них чувствовалась скверна от прикосновения демонов. При естественном ходе событий самоцветы умерших кантри становятся похожими на ограненные драгоценные камни. Во время церемонии Вызова Предков они начинают сиять ровным светом, и Хранитель душ может общаться с умершими; когда же Вызов заканчивается, они вновь угасают. Эти же светились — они светятся и по сей день, внутренний свет их мерцает и дрожит, и так все время. Мы верим, что души наших родичей заключены внутри этих камней, они не живы, но и не мертвы. Но, как мы ни пытались, нам до сих пор не удалось вызволить их оттуда. Тела наших братьев и сестер превратились в тела диких зверей. Мы не могли убить их из-за своей давней к ним любви, но не в силах были вынести этого зрелища. Кто-то впервые назвал их в тот день Малым родом — так у нас появилось название для них. Теперь они плодятся, как звери, и жизнь их коротка и одинока. Ежегодно осенью мы пытаемся взывать к недавно рожденным среди них, но за долгие-долгие годы мы не получили ни одного подтверждения, что хоть кто-то услышал нас и попытался ответить. Мы возвратились назад в смятении и печали, оплакивая свою потерю, хотя и не могли пока полностью ее осознать. Праотец Шик-раря, сам будучи совсем еще молодым, с величайшим трудом сумел удержать разъяренных кантри от порыва уничтожить ни в чем не повинных гедри, ждавших нас в деревне. Он отвел гедри в сторонку и вкратце объяснил им, что произошло, не позволив им предлагать помощь в лечении раненых. После было принято решение: уцелевшие кантри должны покинуть общество гедри, ибо в каждом из своих бывших соседей представители Большого рода видели теперь Владыку демонов и вспоминали своих товарищей, в муках падавших вниз, оставленных Ветрами. Ни слова не говоря и не глядя на гедри, которые, повинуясь все же какому-то внутреннему голосу, собрались вокруг в почтительном молчании, Большой род взмыл в небо и навсегда покинул материк. Вот где кроется причина Великого запрета. Кантри и гедри не должны встречаться: кантри могут вновь вспомнить о мести, а среди гедри может появиться новый Владыка демонов. Было это пять тысячелетий назад. Для кантришакримов это совсем небольшой срок. Я сидела на холодной земле, обхватив руками колени и укутавшись в плащ, когда он закончил свой рассказ. Я чувствовала себя так, будто подвыпила: меня слегка мутило. Мир освещенной луной поляны подернулся вокруг пеленой, пока я следила за ходом событий, о которых рассказывал мне столь древний для моего восприятия разум, посылавший свои мысли прямиком мне в голову. Я ощущала умиротворенность и покой, слушая про то, как два Рода жили в полном согласии; я была подавлена, услышав о смерти и предательстве, и у меня перехватывало дыхание от ужаса, когда Малый Род падал вниз; меня обуяло темное злорадство, когда Владыка демонов был уничтожен; вместе с Большим родом я вернулась назад и тихо плакала, когда они навсегда покидали знакомые мне земли. В глубине разума мне слышалось предостережение бардов: «Взгляд дракона опасно глубок…» Я еще почти не знала, почему это так, и мне мало что было известно из нашей общей истории, поэтому я могла только плакать. Я не глядела Акору в глаза, когда он закончил, по щекам у меня текли слезы, тихо падая на плащ. Я знала много песен, что барды посвящали драконам, с самого детства эти песни интересовали меня, но в них лишь намеками говорилось о том времени, когда два народа мирно жили вместе. Некоторое время мы оба молчали. Холодная темнота плотно окружала нас, слабые звуки жизни застыли в тишине глубокой ночи. Луна почти зашла, но вокруг было еще достаточно светло, и, подняв глаза, я узрела очертания устрашающего и, казалось, ничего не выражавшего драконьего лика, похожего на гладкий серебряный щит. Тело его, сиявшее раньше, как луна на море, теперь было всего лишь немного светлее окружавшей нас тьмы. «Я столь же глубоко тронут этой историей, как и ты, Ланен Кайлар, — мягко обратился он ко мне на истинной речи. — Слезы твои — честь для меня». — Они честь для Малого рода, — ответила я вслух, пораженная глубиной чувств, что испытывала к существам, которые, как я раньше слышала, мало чем отличаются от скота. Не могу объяснить почему, но я чувствовала, что вся моя скорбь, все мое давнее стремление встретиться с драконами — все то, что привело меня сюда, вылилось теперь в убеждение, что мне предстоит вновь объединить два наших народа и освободить Малый род от их тяжкого жребия. Сейчас я не могу себе этого представить, но тогда я была уверена, что от меня будет толк, пусть даже я в одиночку намеревалась восстать и против тысячелетнего недоверия, и против могущества Владыки демонов, таковы уж мечты юности, восхитительно глупые, когда кажется, что ничего невозможного нет. Но если бы не эти мечты, разве могли бы мы свершать невозможное? — Акор, неужели ничего нельзя сделать? — вопросила я настойчиво, поднявшись на ноги. К голосу моему присоединилось и мое сердце, равно как и слезы, которыми я залила себе весь плащ. — Неужели за все это время вы не нашли ничего, что могло бы помочь несчастным, томящимся душам? Он не отвечал. От долгого пребывания на холоде голос у меня дрожал, и я принялась расхаживать по прогалине, чтобы согреться; к тому же несчастье, постигшее Малый род, не давало мне покоя, и я все равно не смогла бы стоять на месте. Акор шевельнулся в темноте. Я ждала, что он заговорит, ждала нетерпеливо; но он еще некоторое время хранил молчание. Насколько мне было видно, он стоял в какой-то странной позе и казался озабоченным, словно боролся сам с собой, и лишь переборов себя, смог бы заговорить. Я ходила взад-вперед, стуча ногами и потирая руки, пытаясь согреться хоть немного. «А о чем нам ее спросить, Шикрар? У тебя есть какие-то вопросы к гедри? У меня, правда, есть несколько, но они вызваны простым любопытством. Дитя только начало жить и наверняка умрет гораздо раньше, чем сумеет узнать хотя бы немного из того, что интересует нас. Я покорил ее сердце, друг мой. Она не причинит нам вреда, и в ней нет порока ракшасов». «В сердцах гедри всегда найдется место для ракшасов. Они вольны выбирать, Акхор, и могут измениться в любой миг. Говорю тебе, будь осмотрителен! Сама ее слабость — это ее сила. С ее помощью она может узнать достаточно для того, чтобы уничтожить тех из нас, кто еще остался». «Я буду осторожен. Но я должен ответить на ее последний вопрос. По меньшей мере ее сочувствие заслуживает этого». «Хорошо. Но пусть ответ твой будет краток, и закончи эту встречу как можно быстрее». Ланен ходила взад и вперед, растирая руки. Это казалось мне особенно необычным. Я решил удовлетворить свое любопытство и развеять предубеждения Шикрара. — Что ты делаешь, малышка? — Жду твоего ответа, — отозвалась она. Я был слегка изумлен, услышав в ее голосе гневные нотки. Как же быстро меняются гедри! Еще совсем недавно я ее ужасал. Потом она уточнила: — Ты, что ли, имеешь в виду, почему я хожу кругами? Мне холодно, и только так я могу согреться без огня. Я не в силах был сдержаться. — Собери-ка хворосту и уложи его в кучу, — сказал я ей. В ответ она наморщила лицо, но потом сделала, как я просил. «Нужно будет как-нибудь спросить у нее об этом», — напомнил я себе между делом. — Отойди немного, — велел я ей. Как только она попятилась, я вызвал свое пламя и дыхнул на дрова. Всегда гордился своей меткостью. Я отскочила, когда тонкая струя огня пронеслась мимо меня и ударила в кучу хвороста. Сейчас же взметнулось неистовое пламя, более яростного огня я в жизни не видела. Но тепло оказалось очень даже кстати, и, убедившись, что он не собирается повторять подобного, я подошла поближе к огню. Я даже задрожала от удовольствия, когда жар пламени начал отогревать мне руки и лицо, и улыбнулась, услышав мягкий шипящий смех Акора. До меня начало доходить, что наконец-то я узрела драконий огонь. Тут Акор произнес: — Знаешь ли ты, Ланен, что, возможно, впервые со времен Мира два наших рода объединились для сотрудничества и сделали что-то сообща, пусть даже столь малое? Я подумала было о сборе лансиповых листьев, но тут же поняла, что это не было настоящим сотрудничеством, а скорее лишь милостью со стороны драконов. Мой, нет — Акор, прости, но я еще раз спрошу тебя. Уверен ли ты, что ничего нельзя сделать для спасения Малого рода? Он испустил протяжный и глубокий вздох — совсем как человек. — Мы ищем способ помочь им с тех самых пор, как это произошло, Ланен. Бессчетное число раз мы перепробовали все, на что были способны, в тщетной надежде, что однажды чей-нибудь новый голос, чья-нибудь новая душа повлияют на них. Если бы было во власти рода сделать что-то, они давно бы уже вернулись. Ты ведь не думаешь, что нас не заботит судьба родичей? Они пойманы в коварные сети — так, по крайней мере, считают большинство из нас. — А что, есть и сомнения? — спросила она. — Некоторые говорят, что в самоцветах потерянных мерцает лишь демонический огонь, а души тех, кому они принадлежали, давно унеслись, подхваченные Ветрами, — помолчав, я продолжал: — Возможно, конечно, это и так, но сердце мое бунтует против подобной мысли. Они не пахнут ракшасами. Нет, с тех пор, как я занял свою должность, я стремлюсь услышать, как потерянные взывают к нам, своей плоти и крови, с мольбой освободить их. Стремление это преследует меня, как преследует оно и Шикрара, в чьем ведении находятся самоцветы их душ. Я не сомневаюсь, что они заточены и пребывают в сознании. Но если они окажутся по-прежнему в здравом рассудке — это будет просто чудом. Некоторое время она стояла молча; весь ее вид напоминал мне Проявление глубокого размышления. Я ощущал смутное удовольствие оттого, что гедри неосознанно прибегали к Проявлениям, подобно нам, хотя их Проявления были не слишком многочисленны, как и у самых старших представителей моего народа. Для выражения своих чувств они обладали крайне подвижными лицами и поэтому использовали ограниченный набор Проявлений. Тем не менее внутренне я начал уже постигать, что обозначают некоторые выражения ее лица, часто сопровождающиеся голосом и определенной позой. За все время моего обучения никто не говорил мне, что лица их способны так меняться. Я был в восторге. Я внимательно наблюдал за ней, ожидая, когда она заговорит. Отблески огня играли на ее лице с сильными и резкими чертами и придавали ее длинным волосам цвет спелых осенних зерен. Никогда не думал, что гедри могут быть по-своему красивы. Но я успел рассмотреть ее лишь мельком. — Мне бы хотелось помочь, — сказала она негромко. Того, что произошло, я ожидала меньше всего. Внезапно в густой темноте я увидела огромную голову Акхора, приближающуюся ко мне, словно нападающая змея. Я не успела ни отстраниться, ни закричать, как вдруг услышала его мысли, проносившиеся у меня в голове настолько быстро, что я едва его понимала, и так тихо, что я с трудом их улавливала. «Ланен, прошу тебя, не отвечай на Языке Истины: Шикрар услышит малейшую твою мысль. Нам нужно будет встретиться, чтобы обсудить все это, когда его не будет поблизости и он не сможет слышать нас. Приходи сюда завтра, как только последний свет дня померкнет на небе, и мы найдем уединенное место. Сейчас мы должны прервать нашу беседу. Позже мы еще поговорим». Все это заняло лишь мгновение, после чего он вновь отошел на прежнее расстояние и обычным голосом ответил на мой вопрос: — Очень благородно с твоей стороны предлагать помощь, малышка, но поделать тут ничего нельзя. Мне потребовалось немного времени, чтобы прийти в себя, но теперь, по крайней мере, я знала, что происходит. «Завтра нужно будет лишь незаметно ускользнуть», — думала я, уже уверенная в предстоящей встрече. А пока же… Я придвинулась поближе к огню, который начинал уже гаснуть, но по-прежнему согревал меня. — Я верю тебе, но скорблю по Малому роду так, словно это мое собственное племя. Это было правдой. Акхор ответил, и в голосе его мне послышалась улыбка. — Возможно, ты тоже — часть нашего рода, малышка. Однако не хватятся ли тебя твои собственные родичи? Луна зашла, и они скоро вернутся к своим делам. — Мне безразлично, что они там подумают. Неужели я должна уже идти? — затем, на радость Шикрару, я добавила: — Акор, а если мы с тобою больше не увидимся? Времени осталось мало: я ведь пробуду здесь еще лишь четыре ночи. — Я должен переговорить со своими сородичами, прежде чем мы с тобой сможем встретиться вновь, малышка. Но не предавайся печали: я верю, что мой народ разрешит нам встретиться по меньшей мере еще раз — хотя бы для того, чтобы попрощаться. Если бы я не знала наверняка, что мы тайно увидимся завтра ночью, я бы не выдержала и разрыдалась. Думаю, в голосе моем звучало тогда вполне правдивое отчаяние. — Я сделаю так, как ты прикажешь, государь Акор, — тут я вспомнила кое о чем: — Так ведь тебя называл Шикрар, верно? Государь Акор? Почему «государь»? Это обращение в обычае у твоего народа? — Это оттого, что я — Владыка и Царь кантришакримов, Ланен, Маранова дочерь. И это последний вопрос, на который я тебе сегодня ответил. Прощай же. Я воззову к тебе, как только испрошу совета у родичей. Сердце мое переполняли всевозможные чувства, и я не могла говорить. Я поклонилась Акору и проследовала прочь, обнимая себя за плечи, но вовсе не из-за холода. Я была полна радости, изумления, страха и предвкушения — мне с трудом удалось удержаться от того, чтобы не рассмеяться во весь голос. «Поверь, Ланен, это правда, — говорила я себе. — Тебе удалось побеседовать не просто с драконом, нет — с самим Царем драконов! Вот уж не думала, что у них есть царь. Прямо-таки на сказку похоже. О Владычица, смогу ли я, покинув этот остров, когда-нибудь поверить в то, что это действительно происходило со мной?» Тут я внезапно остановилась, ибо в это мгновение поняла, что мне не очень-то хочется уезжать отсюда. Я проводил ее глазами. Даже от ее походки, чувствовалось, исходит радость. Воистину, природа Проявлений имеет общую основу. Будь она детенышем моего рода, я бы ожидал, что она устремится в ночное небо и запоет. — Отлично было сделано, Акхор, — раздался из тьмы голос Шикрара. — Вовсе нет, друг мой, — ответил я. — Я бы хотел поговорить с ней подольше. Зачем ты потребовал от меня оборвать разговор? — Ты уже перестал видеть вещи в истинном свете, Акхор. Конечно, она привлекательное создание, и насколько я могу судить, следов ракшасов в ней действительно не больше, чем в тебе или во мне. Но этого нельзя сказать об остальных ее родичах, которые сейчас на острове. Ты ведь наверняка и сам почуял? — Многие из них осквернены, это верно, и больше всего — их предводитель. Но, сколько я себя помню, грузы купеческих кораблей всегда частично предназначались для тех, кто путается с ракшасами. Но теперь, когда ты слышал истинную речь Ланен, неужели ты и впрямь можешь подумать, что она имеет с ними что-либо общее? Шикрар вздохнул. — Акхор, друг мой, твоя наивность в этом вопросе удручает меня. Ты ведь знаешь, что гедри не чуждо применять друг к другу силу. Кто помешает одному из оскверненных демонами приставить ей к сердцу нож и выпытать у нее все, что она от тебя узнала? Я не ответил. По правде сказать, я совсем позабыл о том, насколько низкими могут быть эти существа, ибо все это время видел перед собой ее, а в ней мог видеть только хорошее. Как бы там ни было, я оставил эту мысль при себе, и, когда Шикрар задал свой вопрос, в душе я готов был ответить: «Я помешаю». Мне не требовалось даже раздумывать — этот ответ был так же естествен для меня, как и дыхание. Я был уверен, что если Ланен вдруг окажется в опасности, она воззовет ко мне, и тогда никакие границы не удержат меня — я спасу ее. И все-таки я не отдавал отчета происходившему. Шикрар, думаю, понимал больше меня, хотя и его понимание было довольно смутным. Он настоял на том, чтобы я собрал полный Совет, на котором поведал бы сородичам о своих встречах с гедри и испросил бы разрешить еще на одну, последнюю. Я согласился и, оставив его за стража не спеша направился к своим чертогам. Долгая осенняя ночь близилась к концу: бледный рассвет озарил, небо на его светлом фоне голые деревья выглядели причудливыми узорчатыми тенями. Сложность их переплетений вызывала во мне мутное чувство удовлетворенности, словно само существование такого простого и в то же время удивительного явления, как дерево с облетевшей листвой, означало, что все на свете имеет свой скрытый, неведомый узор. Я надеялся, сам тому не веря, что мой народ сумеет услышать меня, что другие, которым, как и мне, ведомо бремя ферриншадика, отзовутся на мои речи. И сердце мое переполнялось радостью от мысли, что я буду защищать и отстаивать права Ланен. Я все еще не осознавал всей глубины того чувства, которое я к ней испытывал, и не ведал, что чувство это — любовь. Прежде любовь не была мне знакома. Иного оправдания у меня нет. |
||
|