"Непристойное предложение" - читать интересную книгу автора (Гир Керстин)

Глава 14

Я тупо уставилась на Эвелин.

– А что? – Я не вела никаких глупых календарей по поводу месячных.

– Гм, – произнесла Эвелин.

– Нет, – сказала я.

Нет, судьба не могла так со мной поступить! И так уже всего было достаточно.

– У меня есть еще один тест на беременность, – сказала Эвелин и поморщилась. – Был куплен про запас. – Она ухмыльнулась. – Я уже собиралась было продать его на аукционе.

– Нет, – повторила я.

Я не могла быть беременной. Это было просто невозможно. Это же была жизнь, а не глупая «мыльная опера».

Забеременеет ли Оливия от своего деверя, и как она расскажет об этом своей невестке, которая долгие годы безуспешно пыталась завести ребенка? И бросится ли Оливия с моста, что больше подошло бы глупой продавщице Петре? Смотрите в нашем сериале и не переключайтесь, потому что грядет новый поворот в нашем сериале: Гертнеры – семейство самоубийц.

Эвелин подтолкнула меня к выходу.

– Пойдем же. Самообман в данном случае ни к чему хорошему не приведет.

– Но я не могу быть беременной, – сказала я. Я не могла и не имела права, И не хотела.

Эвелин высоко подняла брови, точно так, как это всегда делал Оливер.

– Оливия, это не так невероятно, что ты можешь забеременеть.

– Невероятно, невероятно, – с нажимом повторила я.

– Но это жизнь. – Эвелин потянула меня за локоть.

– А что же с Петрой?

Петра продолжала хихикать, лежа на диване.

– Она спокойно полежит здесь одна, – сказала Эвелин.

– Я тебя боюсь, – сказала я.

На стоянке перед питомником господин Кабульке помогал загружать саженцы лавровишни в машину Эберхарда и Катанки. Очевидно, несмотря на все уговоры Фрица, Эберхард решил-таки купить самые маленькие и дешевые растения. Это означало, что еще пару лет все кому не лень смогут созерцать толстый живот Эберхарда, направляющегося к бассейну.

В доме было тихо и спокойно, и не последнюю роль в этом, очевидно, играли подобранные Эвелин для покраски дверей и стен тона. Эвелин повела меня в ванную.

– Мне очень жаль, но здесь все еще погано, – извиняющимся тоном сказала она.

– Я знаю. Это же все-таки мой дом, Эвелин.

– Ах, и правда. Вот тест. Пользоваться им предельно просто.

– Эвелин, я не беременна.

– А почему нет?

– Мы пользовались презервативами, – сказала я и покраснела до кончиков волос.

– Я знаю, – сказала Эвелин. – Черными!

Второй раз за этот день земля ушла у меня из-под ног. Я побледнела и опустилась на бортик ванны.

– Откуда ты знаешь?

Эвелин изумленно посмотрела на меня.

– От Оливера, конечно. Ты думала, что мы больше не разговариваем друг с другом?

– Это он тебе рассказал? – Я не могла в это поверить.

– Ну, не во всех деталях, конечно, – сказала Эвелин. – Но достаточно, чтобы заставить меня ревновать. – И с горечью добавила: – Он великолепен в постели, правда?

Я была не в состоянии что-либо ответить.

– Но я хотела бы сказать, что в немалой степени это и моя заслуга, – продолжала Эвелин. – Последние семь лет именно я в конце концов имела эксклюзивное право им пользоваться.

Я лишь тупо смотрела на нее.

– Презервативы не всегда функционируют безотказно. Они могут треснуть, если использовать какие-то кремы или что-то такое.

– Но мы не пользовались никакими кремами, – прервала я ее.

Эвелин казалась мне зловещей. Она вздохнула.

– Оливия, что с тобой случилось?

– Ты внушаешь мне страх, – честно призналась я. – У тебя есть все основания меня ненавидеть. Но я не хотела, чтобы ты хоть когда-нибудь узнала об этом. И не понимаю, почему Оливер рассказал тебе об этом.

– Потому что мой муж ничего не может носить в себе. И потому что из-за этой истории он оказался в каком-то ступоре. Ему нужен был совет из женских уст.

Я совершенно не понимала, что она несет.

– И что ты ему посоветовала?

– Я посоветовала ему просто подождать, – сказала Эвелин. – Женщины с характером не бросаются из объятий одного мужчины в объятия другого.

– Но я не отношусь к числу женщин с характером, – сказала я.

– Отчего же? – сказала Эвелин. – У тебя есть характер. У тебя только нет стиля. Но над этим можно и нужно работать, и об этом я также сказала Оливеру. Он же влюблен в тебя, ты знаешь?

– Что? – Что это только что сказала Эвелин? На какой-то момент мне показалось, что внутри у меня поднимается теплая волна радости. Но это продолжалось недолго. – Эвелин, как же ты должна меня ненавидеть!

Эвелин снова вздохнула.

– Я лишь немного ревную, что у вас с ним все произошло так быстро. Но в принципе я даже рада. Оливер не заслужил того, чтобы так страдать.

– Эвелин, ты все поняла неправильно. Оливер и я решили забыть о том, что произошло. И жить так, словно этого никогда с нами не было.

– Это я ему посоветовала, – гордо произнесла Эвелин. – Чтобы у тебя было немного времени подумать.

– Но ты тоже можешь делать так, словно ничего не происходило, – сказала я.

– Я не могу, Оливия. Видимо, Оливер забыл кое-что тебе сказать. Наш брак уже довольно долгое время не столь безоблачен, как кажется. Дело в целом ряде моментов, о которых я не хотела бы здесь распространяться. И если бы все было много лучше, мы никогда бы не согласились на этот дурацкий обмен мужьями.

Я ничего не сказала, лишь с открытым ртом продолжала слушать. Каждое ее слово становилось для меня откровением.

– Ну да, во всяком случае, этот детский вопрос очень серьезно осложнял наши отношения. Оливер с самого начала хотел иметь детей, лучше двоих или троих. Ха-ха, как будто я такая же несушка-рекордистка, как его сестра. Ну, в общем, не сразу, но я позволила себя убедить. Я думала, что до сорока успею. А что такое ребенок, я могла себе представить. При наличии няни – еще туда-сюда, это можно было бы осилить. Но чем дальше, тем меньше мне хотелось беременеть. Я каждый месяц испытывала облегчение, когда приходили месячные, но никогда не говорила об этом Оливеру. Только, к сожалению, он и сам это замечал. И он стал грустить. В принципе мы оба знали, что наш брак катится к закату, когда в мае решились на эту дурацкую авантюру с обменом мужьями.

– Женами, – чисто механически поправила я ее.

С той минуты, как Эвелин начала говорить, мир стал выглядеть для меня совершенно иначе. Не таким черным. На горизонте показались проблески розового.

– Да, или так, если хочешь, – сказала Эвелин. – Во всяком случае, мы оба знали об этом, только никак не могли правильно поговорить.

– Но вы же постоянно встречались в отеле, – возразила я.

– Да, – сказала Эвелин и ухмыльнулась. – В постели мы понимали друг друга с закрытыми глазами. Но это же еще не все, правда? Во всяком случае, незадолго до этой истории с тестом на беременность в прошлом месяце мы договорились и пришли к выводу, что каждому следует дальше идти своей дорогой. И я сказала ему, что у него есть прекрасные шансы относительно тебя, так как Штефан завел шашни с этой кривоногой дурой и вообще тебе не подходит.

– Ага, – сказала я. Ага, ага, ага.

– Да, но Оливер никак не может переболеть, – продолжала Эвелин. – Он полагает, что ты переспала с ним только из-за желания отомстить Штефану. Я сказала, что это чепуха, но он думает, что ты все еще любишь Штефана.

– Нет.

– Я это знаю, мне ты можешь не говорить.

– Но я думала, что Оливер все еще любит тебя, – сказала я.

– Нет, – сказала Эвелин. – И очень давно. Просто мы уже привыкли друг к другу, поэтому так долго оттягивали расставание.

Я опустила голову.

– Я так мерзко чувствовала себя из-за своего отношения к тебе, – сказала я. – Сначала я подозревала, что у тебя роман со Штефаном, а потом увела твоего мужа.

– Нет-нет, душа моя, – сказала Эвелин. – Не хочу тебя обижать, но тебе бы это никогда не удалось. Наша любовь с Оливером закончилась задолго до того. А теперь будь любезна помочись на эту полосочку, чтобы мы наконец всё узнали.

Я взяла пакетик с тестом в руки.

– Ты не могла бы выйти?

Эвелин выпучила глаза.

– Пожалуйста, Эвелин, иначе я не смогу.

Эвелин нетерпеливо ждала за дверью. Затем мы вместе жадно уставились на индикатор.

– Одно деление – не беременна, два деления – бинго! – сказала Эвелин. – А от Штефана это не может быть?

Я покачала головой:

– Нет, мы с мая не спали друг с другом. Но как это могло произойти с Оливером?

Второе деление стало розовым вслед за первым.

– Непостижимо, – сказала Эвелин. – Мы пытались добиться этого годами, а тут один раз – и все. – Она взяла меня за локоть. – Тебе нехорошо?

– И все, – словно эхо повторила я.

Деления на тесте все показывали очень четко. Я снова опустилась на бортик ванны.

– Тебе придется объясниться с Оливером, – сказала Эвелин.

– Я не хочу детей, – сказала я. – Не хочу, чтобы они однажды остались одни и спрашивали, почему у других детей есть матери, а у них нет.

– Почему ты ноешь?

– Мне сейчас не поднять ребенка, – всхлипывала я.

– Послушай, Оливия, у меня есть первоклассный психиатр. Ты обязательно должна разобрать с ним свою детскую психическую травму. И лишиться этого комплекса приемного ребенка.

– Откуда ты и это знаешь?

– От Оливера, конечно.

– Если он и дальше будет все тебе обо мне рассказывать, то нам следует забыть о нем прямо сейчас.

– Не беспокойся, – улыбнулась Эвелин. – В принципе он по натуре довольно скрытный человек. Кроме того, я не собираюсь дальше находиться поблизости, чтобы выслушивать все это. Я буду искать работу за границей. Но я могла бы стать вашему ребенку крестной мамой. При условии, что вы не назовете малышку Эвелин.

– Вот уж едва ли, – сказала я. – Что, ты думаешь, скажет Оливер?

– Он будет рад, – без тени сомнения сказала Эвелин. – В конце концов, он получит теперь не только женщину своей мечты, но и ребенка своей мечты в придачу. Бог мой, ведь этот ребенок наверняка будет таким же кучерявым! – Она посмотрела на часы. – Пойдем посмотрим, что там с нашей кривоножкой. Теперь она либо обопьется, либо у нее появится зверский аппетит. Я испекла торт, и у тебя будет возможность насладиться зрелищем неслыханного обжорства твоей разлучницы. Ты понаблюдаешь за тем, как она будет запихивать в себя целый торт. За десять минут столько же калорий, сколько за десять месяцев.

– Эвелин…

– Да?

– Прости. Я была к тебе несправедлива.

– Уже хорошо.

Я не нашла в себе сил сказать Оливеру о своей беременности сразу. И я не была подобно Эвелин уверена, что это его обрадует. И то, что я сделаю достоянием гласности, что люблю его. Я и себе-то не могла до конца признаться, что это так. А после истории с Петрой (которая, кстати, съела тот торт до последней крошки) иногда вообще приходило ощущение, что я тогда нашла себе утешение в его лице.

Эвелин спрашивала меня каждый день, сообщила ли я Оливеру новость, и я каждый день отвечала ей:

– Нет, пока нет. Вчера как-то не было подходящего момента.

Эвелин только вздыхала и говорила:

– Ну-ну, рано или поздно он сам все увидит.

Но я и сама не хотела оттягивать объяснение до того момента. Каждый раз, глядя на Оливера со стороны, я ловила себя на том, что необыкновенное теплое чувство начинает подниматься у меня внутри. И если было правдой то, что сказала Эвелин, он был влюблен в меня. В меня, Оливию-Блуменкёльхен. Это было замечательное ощущение. Потому что я тоже любила его, Оливера Гертнера – лучшего интервьюера всех окрестных пожарных.

И я была беременна. К этому состоянию я только начинала привыкать. Я глотала витамины и ловила себя на мысли, что уже придумываю малышу имя. Наконец я пошла к гинекологу и сделала первый ультразвук. И когда увидела, как уже бьется сердце моего малыша, половина моего страха исчезла сама собой.

Штефан был убежден, что получит новую работу в Чикаго. Беседа с работодателем, к его радости, прошла весьма обнадеживающе.

– Это очень хорошо, что я все время старался поддерживать свои знания, – сказал он мне. – И мой английский все еще превосходен.

– Замечательно, – заметила я. – Когда же все решится?

– В ноябре. Если я получу это место, – проговорил Штефан и засмеялся. – Но я думаю, что ты уже можешь начинать паковать вещи.

– Почему же я?

Штефан наморщил лоб.

– Я тебе, конечно, помогу. Я же не сказал, что ты должна паковать одна.

– Я ничего не буду паковать, – ответила я. – Штефан, я не знаю, что ты там думаешь. Но я не буду продавать питомник и не поеду с тобой.

– Олли, пожалуйста, не возвращайся к этой теме! По-другому не будет, и на этом – баста! – Штефан выглядел раздраженным.

Но меня это не смутило.

– Будет именно по-другому. Ты поедешь в Чикаго или куда там еще один, а я останусь здесь.

– Но это будет означать конец наших с тобой отношений. – Это должно было звучать как угроза мне.

– Именно это я и имею в виду. Ты что, все еще веришь, что я захочу продолжать с тобой отношения?

Теперь Штефан выглядел действительно взбешенным.

– А почему нет? Из-за той маленькой аферы?

– Не только, – проговорила я. – Положение вещей таково, что я тебя больше не люблю. Я нахожу тебя чванливым, бесчувственным и поверхностным, а жить в браке с таким мужчиной я не хочу.

– Олли, я бы на твоем месте был поосторожнее со словами, – угрожающе произнес Штефан. – Это потом будет очень трудно исправить.

– А я и не хочу, – сказала я. – В лучшем случае мы останемся в таком положении до октября, а затем пригласим адвокатов.

– Ты совсем спятила!

– Ну-ну-ну, мой мальчик, – произнес Фриц, как всегда неслышно пробравшийся в помещение. И еще неизвестно, сколько он стоял под дверью. – Не забывай о своем хорошем воспитании.

– Она заявила, что хочет бросить меня, – сказал Штефан. И это прозвучало как: «Я же такой безупречный, как она может?!»

– Я слышал, – заметил Фриц.

– Может быть, я и спятила, – сказала я. – Но Штефану не мешало бы понять, что не каждая женщина будет считать его совершенством, которое невозможно оставить. Особенно после того, как узнает его поближе.

Фриц посмотрел на меня пронизывающим взглядом. Впрочем, он смотрел мне не в глаза, а ниже.

– Я не знаю точно, Дингс, э, дорогая невестушка, но мне, э, кажется, что твой, э, великолепный, э, бюст в последнее время стал еще выше. Даже выше, чем прежде?

– Отец!

– Но это же правда, – произнес Фриц, продолжая буравить меня взглядом. – И это должно что-то значить!

– Ты прав, дорогой, свекор, – без тени смущения сказала я.

В отношении сада Элизабет и пилотного выпуска нашего шоу мы разработали план: строительство деревянного помоста для летней террасы для завтраков с размещением там соответствующей мебели, постройку прозрачной крыши над уже существующей террасой на южной стороне дома, небольшую стену из сухой кладки для оживления скучного склона, композицию ягодных кустарников, создание живой изгороди из бамбука по границе участка с любопытным соседом, возведение великолепной песочницы для Каспара и Маризибель и, наконец, полную смену травяного покрытия и настилку нового газона. Ханна и Элизабет просили еще и прудик. Но мне пришлось возразить, что то переустройство, которое мы задумали сделать у них на участке, обычному, настроенному на работу садоводу не осилить и за полгода. И не было совершенно ни минуты времени, чтобы заниматься еще и рытьем пруда. Чтобы одолеть объем работ, намеченный нами, за пару выходных, и так придется привлекать огромное количество народа. Я ни в коем случае не хотела видеть дорогих профессионалов, это резко подорвало бы наш бюджет еще до того, как мы начнем сами работы. Кроме того, толстопузые дядьки-строители совершенно не вписывались в нашу концепцию. Группа, которую мы в конце концов собрали, состояла из Константина, миловидного студента школы садоводов, весьма продвинутого студента архитектурного института по имени Йене и его лучшего друга Джонатана, студента-дизайнера, подрабатывавшего на стройке и готового с охотой взяться еще за какую-нибудь работу. Все трое были веселы, общительны и достаточно рассудительны, чтобы не надорваться в первые же часы работы. Кроме того, Джонатан обещал при необходимости договориться и пригнать экскаватор.

Директор Дюрр был в диком восторге, когда мы с Оливером представили ему эту выдающуюся группу.

– Определенно вы оба хорошо представляете, о чем идет речь, – похвалил он нас.

Из соображений солидарности я предлагала усилить нашу команду еще одним лицом женского пола, но все, включая Дюрра, были едины во мнении – в команде достаточно одной женщины: меня. Я настояла на привлечении на помощь безотказного господина Кабульке. И вот Элизабет якобы ускользнула на отдых в санаторий, а мы приступили.

– Здесь материала на семь программ, – простонал Киммель, режиссер, после первого дня съемок.

– Ну и радуйся, – ответил ему Оливер, а мне тихо шепнул: – В следующий раз мы не будем так себя загружать, слышишь?

Я ничего не ответила, так как по уши была занята постройкой террасы. Кроме того, рот у меня был полон гвоздей, которые пришлось подавать Константину во время одного из этапов строительства.

– Ты не слишком общительна, – произнес Оливер.

– Но нам нуфно погофорить, – прошепелявила я.

Да, мы должны поговорить! Дольше терпеть я не могла.

Второй съемочный день, воскресенье, начался совсем неплохо. По округе поползли слухи, что в саду у Элизабет работают телевизионщики, и за забором с улицы и с соседского участка то и дело показывались любопытные лица.

Наконец строительные работы были закончены и все было готово к настилке газона. Рулоны с газонной травой завезли еще накануне, с помощью маленького экскаватора, пригнанного Джонатаном, аккуратно сняли дерн и насыпали слой плодородной земли. Таким образом, основа для газона была подготовлена. Мы уже принялись разносить по участку рулоны с газонной травой, как внезапно налетел шквалистый ветер, и началась самая настоящая летняя гроза. Нам оставалось только из-под навеса наблюдать, как раскисает с таким трудом подготовленная почва и разбухают наши рулоны.

– Теперь ты понимаешь, почему я с самого начала был против этой программы? – сказал Киммель и сунул в рот сразу две таблетки от сердца. – Человек бессилен против природной стихии. Не снимай это, Петер, никто не поверит, что мы работали под таким дождем.

– По-хорошему теперь надо ждать несколько дней, пока все это просохнет, – сказала я Оливеру. – Но мы должны быть готовы через четыре часа. Что будем делать? Сушить землю фенами?

– Не реви, – ответил Оливер. – Нервы надо беречь.

– Я не реву, – сказала я. – Это аллергия на кошек.

Именно в этот момент кошка Элизабет, Хуммель, взобралась мне на колени.

Солнце выглянуло так же внезапно, как началась непогода.

– Не все еще потеряно, – сказал Киммель.

– Точно, – произнес Оливер. – Вперед, люди, за работу. Мы раскатаем этот газон, и я спонсирую каждому из вас покупку новых ботинок, если нам это удастся.

– И штанов, – добавил Константин, на котором сухой нитки не было.

Я с опаской посмотрела на оператора.

– Постарайтесь не показывать так много раскисшую землю. Иначе люди подумают, что именно так и надо делать.

– Это мы потом вырежем, – успокоил меня Киммель.

Я часто оказывалась после работы грязной с ног до головы. Но такой грязной, как сегодня, не была еще никогда. Кроме того, раскатывая газон рядом с вновь возведенной стеной, делая одновременно пояснения для зрителей, я умудрилась поскользнуться и свалиться в самую грязную и большую лужу на участке. Лицом. На съемочной площадке не было ни одного человека, кто бы не схватился за живот от хохота.

– А это, – произнесла я, выплевывая изо рта комья грязи и глядя в камеру, – а это – основная причина, почему, занимаясь работами в саду, не следует надевать свой лучший костюм.

– Отлично! – прокричал Киммель.

– Иди сюда, грязнуля! – сказал Оливер и протянул мне руку. – Я и не знал, что ты можешь выглядеть так сексуально даже по уши в грязи.

– Ты многого не знаешь, – заметила я.

– Например? – Оливер по привычке высоко поднял брови.

Ах, как я любила это скептически-рассудительное выражение его лица.

– Я люблю тебя, – произнесла я тихо.

Внезапно мне стало совершенно непонятно, как я могла так долго держать это в себе.

На лице Оливера возникла самая замечательная улыбка, которую можно себе представить. Самая добрая и светлая.

– И давно?

Над этим я очень много думала все последние дни.

– Вероятно, всю свою жизнь, – вздохнула я. – Еще раньше, чем тебя узнала.

– А что же со Штефаном?

– У нас с ним уже давно все закончено, – сказала я. На нос мне упала капля грязи с волос. – Он поедет в Чикаго без меня. Я куплю у него питомник. За деньги, что достанутся мне от пари с Фрицем.

– Это хорошо, – сказал Оливер. – Эвелин купит у меня пентхаус, и я не знаю, где буду жить.

– Ты сможешь жить у меня, – предложила я и стерла грязь с носа.

К сожалению, на нос тут же упала еще одна капля. Тем не менее Оливер крепко обнял меня. Камера снимала нас, грязных и мокрых.

– Эту сцену с объятиями в грязи мы обязательно потом вырежем, – усмехнулась я, смахивая с носа очередную порцию грязи.

Оливер, казалось, вообще не заметил, что нас снимают. Он целовал меня так, словно мы были совсем одни, дома, на обеденном столе.

– Но это еще не все, – сказала я, освобождаясь от поцелуев и немного переведя дыхание.

– Говори же скорее.

У меня было подозрение, что камера снимает наши испачканные лица крупным планом.

– Эти черные презервативы, – прошептала я. – Ты помнишь?

– Конечно, помню, – сказал Оливер.

Мне показалось, что на участке Элизабет в этот момент воцарилась гробовая тишина. Даже птицы перестали щебетать.

– Так вот, один из них оказался бракованным…