"Непристойное предложение" - читать интересную книгу автора (Гир Керстин)

Глава 13

Я бы с удовольствием отравилась наркотиками, чтобы либо совсем больше не встретиться с Оливером один на один, либо не воспринимать общение с ним на трезвую голову. Но Эвелин сказала, что ей сначала следует попробовать разные рецепты.

– Если продукт употреблять в пищу, то его действие будет намного сильнее, – разъяснила она. – Поэтому очень важно подобрать правильную концентрацию.

– Даже чтобы отравиться, надо экспериментировать, – сказала я.

Что касается меня, то она могла бы и не стараться.

Целый день меня мучили приступы мигрени. Разговор со Штефаном никак не шел из головы. То, что он попытался сделать меня виноватой, было довольно подло с его стороны. То, что питомник был моей мечтой и я была инициатором ее воплощения в жизнь, правда. Но Штефан обещал разделить со мной всю ответственность.

Было очень больно от того, что время, проведенное нами здесь, он рассматривал как потерянное. Со временем к нам приходило все больше клиентов и все меньшее количество из них разменивалось на дешевые бегонии, а обращало внимание на более серьезные растения. Мы были на правильном пути.

Вот только слово «мы», по-моему, уже не годилось. Штефан хотел от жизни чего-то иного. Но то, чего хотел он, казалось мне бесконечно далеким: шикарный автомобиль, роскошные путешествия, дорогие тряпки.

А я всегда думала, что в нашей семье такими поверхностными людьми были Оливер и Эвелин. Как сильно я заблуждалась.

– Ну, ты все еще дуешься? – спросил Штефан.

Дело близилось к вечеру, и я занималась розами. Согласно лунному календарю сегодня был подходящий день для обрезки и посадок растений.

– Я не дуюсь, – сказала я и печально посмотрела на него.

Впервые в жизни я подумала, что моя приемная мать была не так уж и не права, повторяя все время: «С красивого блюда есть не пристало». Можно поставить его на полку и любоваться им, можно выложить на него фрукты, но если использовать это блюдо каждый день, то его красота примелькается, а глянец потускнеет.

Глянец Штефана был для меня безвозвратно потерян.

– Конечно, дуешься, – сказал он. – И я могу тебя понять. Но может быть, ты задумываешься и над тем, почему это вообще могло случиться?

– Я только об этом и думаю, – ответила я.

– При безупречных отношениях не случается измен, – сказал Штефан. – Я пытался найти в Петре то, чего не смог найти в тебе.

– Ха, – хмыкнула я. – Можешь мне поверить, то, что ты нашел в Петре, во мне пришлось бы искать очень долго!

– Я же говорю.

– Нет, ты говоришь не об этом! Но ты слишком твердолобый, чтобы понять, почему эта твоя афера так больно по мне ударила.

– Твердолобая ты, – сказал Штефан. – Хотя бы потому, что никак не можешь осознать, что этот питомник ставит под вопрос все наше будущее.

Я посмотрела на него. Вот он стоит – как всегда безупречный, словно фотомодель с этой ямочкой над верхней губой, в которую я влюбилась сразу и безвозвратно. Я лишь покачала головой, пытаясь отогнать снова подступившие слезы.

Все прошло. Все.

– Штефан, питомник и история с Петрой – две совершенно разные вещи.

– Не совсем так. Но я понимаю, что ты просто не хочешь видеть взаимосвязь. Мне жаль, Олли. И как долго я еще должен извиняться?

– Можешь не напрягаться, – холодно сказала я. – Такие вещи не прощаются.

Штефан вздохнул:

– Хорошо. Нет так нет. Может быть, ты будешь попрекать меня этой Петрой и через двадцать лет.

– Совершенно точно – нет.

– А ты не находишь, что следовало бы сделать усилие, чтобы попытаться меня понять? Хоть немного?

– Ах, Штефан. Я тебя понимаю. Раз уж тебе так ненавистен этот питомник, раз уж ты так рвешься в свой маркетинг, я – последнее препятствие на твоем пути!

Штефан улыбнулся.

– Тогда мне уже легче, – сказал он. – Я-то думал, что ты и в самом деле собираешься стоять до последнего.

Я уставилась на него. Да, похоже, он ничего не хотел понимать.

– Я уже нашел в Интернете потенциальных покупателей, – продолжал между тем Штефан. – Состояние рынка недвижимости сегодня довольно скверное, но не хуже, чем было два года назад. Поэтому, я думаю, мы можем вернуть те средства, что тогда вложили. По крайней мере, сможем остаться при своих.

Я слушала его со все возрастающим нетерпением.

– Штефан, ты снова неправильно меня понял. Я не собираюсь продавать питомник. Сколько раз я должна тебе это повторять!

– Но ты только что…

– Я сказала, что могу понять твое стремление найти для себя новое дело! Я же буду заниматься питомником одна. И совсем начистоту: от тебя последнее время здесь совершенно никакого толка.

Штефан рассвирепел:

– Ты действительно не хочешь ничего понимать? Я не позволю, чтобы наши деньги продолжали утекать, словно вода сквозь пальцы!

– Половина денег принадлежит мне, – сказала я. – И если я захочу, чтобы они утекали сквозь пальцы, то так и будет. С оставшейся половиной можешь делать что хочешь.

– Олли, девочка, теперь я действительно опасаюсь, в здравом ли ты уме. У нас пятьсот семьдесят тысяч долга за то, что мы здесь имеем, и даже если мы их заплатим, то от нашего миллиона останется меньше половины.

– Да, и на них мы отремонтируем дом и построим школу для садоводов-любителей, – заметила я. – То есть я хотела сказать, что могу сделать это сама. А ты можешь продолжать искать работу своей мечты. Останется достаточно и для автомобиля твоей мечты.

– Я этого не вынесу! Столь бесконечное упрямство граничит с абсолютным кретинизмом, – прошипел Штефан. – Пойми наконец своими куриными мозгами, что я не хочу больше видеть это дерьмо! Я хочу нормальную городскую жизнь, нормальную квартиру, встречаться с друзьями, путешествовать. Я хочу побывать на Мальдивах, в Новой Зеландии, в Сан-Франциско наконец.

Мне постепенно наскучила эта нудная песня. Я снова принялась за работу. Моя невозмутимость привела Штефана в ярость.

– А ты останешься совсем одна со своим любимым садиком. Будешь одна и в будни, и в праздники. Так и будешь стоять здесь в своих замызганных штанах и кедах, высаживая дурацкие цветочки в такие же дурацкие горшочки, и делать вид, что в мире не существует ничего более важного. Ты будешь говорить своим цветочкам всякую ерунду, даже не замечая, как это выглядит со стороны. Как неприятна вечная грязь у тебя под ногтями и постоянно испачканное лицо, насколько ты вся неприятна. А после этого ты еще спрашиваешь, почему я завел роман с другой женщиной?

В течение этого монолога я набирала в легкие побольше воздуха, а под конец со свистом выдохнула его от возмущения. Вот теперь он окончательно меня добил.

– Я тебе неприятна?!

– Конечно, ты мне неприятна, – ответил Штефан. Его лицо исказила ярость, полные губы стали совершенно бесцветными. – Ты неприятна любому мужчине. Как ты думаешь, почему мои друзья все реже и реже приглашают нас к себе?

Я все еще не могла до конца осознать сказанное им.

– Я тебе неприятна! Я – тебе!

От беспомощности я начала громко смеяться. Это действительно было смешно! Я ему неприятна. Моему собственному мужу.

– Посмотри на себя, – сказал Штефан.

Но я смотрела только на него и вся тряслась от смеха. Затем совершенно безо всякой паузы разразилась плачем. Да, я была истеричкой. Нервы сдали окончательно. Слезы лились из глаз рекой. Но все-таки поводов плакать было больше, чем поводов смеяться.

Штефан, очевидно, расценил эти слезы как мое поражение и готовность подчиниться.

– И если ты не хочешь меня потерять, то хорошо бы тебе немножко поднапрячься, – сказал он.

Я лишь всхлипывала, не в состоянии промолвить хоть слово. Я превратилась в дождевальную установку.

Когда же слезы иссякли, Штефана уже не было в оранжерее.

Я бы с большой охотой спряталась в наших руинах и появилась бы там после восьми вечера, чтобы сообщить Штефану, что, к сожалению, мы проиграли это пари. Но дело было не только в Штефане, которого я тем самым могла бы лишить его доли выигрыша, речь шла также об Эвелин и Оливере. А для этих двоих я уже сделала достаточно «хорошего». Мне лишь очень хотелось надеяться, что Оливер к этому времени был уже обкурен и сам не слишком соображал, когда ложился со мной в постель.

Никогда еще мне не было так тяжело возвращаться в квартиру Оливера, как сегодня.

Оливер стоял возле кухонного стола и что-то готовил. Так было почти всегда, пока я у него жила. Из кастрюли доносился упоительный запах пряностей. Впрочем, следовало признать, что, когда готовил Оливер, запахи всегда были упоительные.

– Привет, – сказала я, закрывая дверь.

– Привет, – ответил он, не оборачиваясь.

По его голосу я не смогла определить, какое у Оливера настроение, но то, что, отвечая на мое приветствие, он не добавил свое традиционное «Блуменкёльхен», было нехорошим признаком.

С другой стороны, со вчерашнего вечера наши полудетские прозвища стали неприемлемы. Если называть вещи своими именами, мы потеряли вчера нашу невинность. И дружбу нашу, по-видимому, тоже.

– Мне очень жаль, – произнесла я, опустив глаза.

Оливер наконец обернулся. Но, даже не глядя ему в лицо, я была уверена, что брови у него сейчас намного выше своего нормального положения.

– Что это было? – Голос Оливера все еще звучал нейтрально.

– Мне очень жаль, – повторила я.

– А что именно тебе жаль?

– Да, собственно говоря, все.

– Пожалуйста, смотри на меня, когда со мной разговариваешь, – произнес Оливер.

Его голос сейчас очень походил на голос Фрица, когда тот начинал читать свои воскресные проповеди. Неужели и он сейчас скажет мне, какая я бездарь?

Я подняла подбородок и посмотрела ему прямо в глаза. В его красивые, умные, серые глаза. В данный момент, впрочем, выражение их было довольно мрачным.

– Итак, тебе жаль, что ты вчера переспала со мной? – спросил Оливер.

Я кивнула. Это не было обманом. Мне было жаль, что я перешла дорогу Эвелин. Мне было жаль, что тем самым я еще более усложнила все происходящее.

– И потому, что ты сделала это, чтобы досадить Штефану? – спросил Оливер.

– Откуда ты знаешь?

– Эвелин рассказала мне о Штефане и этой вашей продавщице.

– Получается, что ты знал обо всем раньше меня? – Все знали об этом, и никто не сделал ни малейшей попытки, чтобы рассказать об этом мне. – Ну, прекрасно, ты действительно хороший друг!

– Я тоже так думал, – произнес Оливер и посмотрел на меня, качая головой. – Скажи-ка, Оливия, что это нашло на тебя вчера вечером? Почему ты просто не рассказала мне обо всем, а вместо этого начала вытворять все эти номера а-ля «я-очень-злая-девочка»?

Я нервно сглотнула слюну.

– Потому что я и есть злая девочка.

Оливер все еще качал головой.

– То, что тебе было нужно, так это хороший разговор и чашка горячего какао. Вместо этого…

При упоминании о «вместо этого» по моему телу пробежала дрожь.

– Мы не должны никому об этом рассказывать, – промямлила я. – Это никто не должен узнать, тогда никому не станет больнее.

– Кроме… – Оливер прикусил губу. – Ты права, – произнес он. – Мы станем вести себя так, словно ничего не произошло.

– Да, – облегченно согласилась я. – Поскольку я была пьяна, а ты обкурен.

Оливер поморщил лоб.

– Кто тебе сказал?

– Эвелин сказала, что ты тестировал наш… э-э… ее продукт.

– Я только пару раз затянулся от косячка господина Кабульке, – сказал Оливер. – Это и впрямь достойный продукт. Однако, к сожалению, для меня это не может служить оправданием. Твое же состояние было близким к горячечному бреду.

– Тебе не нужно ни в чем оправдываться, – сказала я. – В конце концов, я тебя соблазнила.

В первый раз за этот вечер Оливер улыбнулся. Но очень коротко. Затем он сказал:

– Я думал, мы не захотим больше об этом говорить. Этого же не было.

– Не было, – с горечью повторила я. – Мы просто будем делать все так, как было до этого. До октября. Затем мы получим свои миллионы и станем радоваться так легко заработанным деньгам.

– Теперь, когда все так удачно разрешилось, можно и поесть, – сказал Оливер.

– Мне очень жаль, что ничего не получилось с ребенком, – продолжила я разговор после первой тарелки жаркого из индейки в кокосовом соусе с овощами.

– Каким ребенком?

– Ребенком, которого не будет у Эвелин, – сказала я.

– Ах, это. Ну, это не было для меня новостью. Мы с Эвелин занялись этим, чтобы прояснить кое-что в наших отношениях. Эвелин, как оказалось, свой выбор сделала.

– А ты?

– Мне остается только смириться с реальностью, разве нет?

– Да, – сказала я.

Если женщина не хочет иметь детей, то мужчине будет очень сложно ее обойти. Это у женщины, мужчина которой не хочет иметь детей, есть масса способов справиться с его нежеланием.

– Я хотел бы прояснить еще один вопрос, – сказал Оливер и посмотрел на меня пронизывающим взглядом.

– Да, какой?

– Те презервативы, которые мы вчера вечером использовали, принадлежали Штефану?

– Да, – устало сказала я. – Я нашла их в его письменном столе. На письменном столе они тоже этим занимались. Представляешь?

Оливер на мгновение прикрыл глаза.

– Поэтому ты тоже захотела непременно сделать это на столе, – тихо произнес он, больше для себя, чем для меня.

– Да, – сказала я и посмотрела на столешницу.

То, что он делал вчера со мной здесь, было просто невероятно. Впрочем, продолжение в постели было не менее грандиозно. Ничего удивительного, что у Эвелин овуляции случаются каждые два дня.

– Оливер?

Он неподвижно смотрел перед собой.

– Все нормально, – сказал он. – Мы ведь не хотели больше об этом говорить. Этого же не случилось, правда? Мы просто продолжаем жить с того момента, когда расстались вчера в обед.

– Точно, – ответила я, готовая в тот же миг снова разразиться слезами.

Но я взяла себя в руки. На сегодня слез было достаточно.

– Дюрр звонил мне сегодня десять раз, – произнес Оливер, чтобы сменить тему, – Телекомпания хочет получить пилотный выпуск программы уже в сентябре. Значит, нам необходимо срочно найти подходящий сад для этого проекта и представить команду, которая будет над ним работать.

– Это тоже должны делать мы?

– Я не имею в виду съемочную группу. А тех людей, которые станут помогать нам в роли садоводов.

– Но ведь уже август. И я не знаю, где мы сможем так быстро найти этих людей. И где возьмем подходящий сад.

– Мы должны это сделать, – сказал Оливер. – Как ты думаешь, а не начать ли нам с отцовского сада?

– Это выставит тебя в нехорошем свете, если ты в качестве первого опыта попытаешься преобразить сад собственного отца, – ответила я. – Нет, нам нужен кто-то другой, А как насчет Элизабет? У нее потрясающий дом, но на участке с момента постройки дома ничего не делалось. Земля заросла сорняками. Это могло бы стать для нас идеальным полигоном, А Элизабет, Ханна и их дети с удовольствием пойдут сниматься на телевидение.

– Что ж, хорошо. Тогда попытаемся начать с твоей подруги Элизабет.

Я понимала, что если дело заладится и все пойдет так, как я задумала, то Элизабет совершенно бесплатно получит великолепный сад рядом с домом, а я еще смогу и заработать, на этом.

– Десерт? – спросил Оливер.

Он снова стал таким, как всегда. Словно вчерашнего вечера и в самом деле не было.

– С удовольствием, – сказала я.

Все, кроме меня, возвратились к обычному распорядку дня. Последовавшие недели проходили, словно так и должно было быть. Если смотреть не слишком пристально. Доктор Бернер, Хуберт и Шерер продолжали следить за нами круглые сутки, господин Кабульке отшкурил и покрасил двери в наших руинах, а Эвелин опробовала на отремонтированной кухне все рецепты зелий из конопли, которые ей только удалось найти в Интернете. Штефан делал вид, что между нами все разъяснилось. Он прекратил аферу с Петрой, в благодарность за это я приложила максимум усилий, чтобы не быть ему неприятной. Мы не особенно много разговаривали друг с другом, он совсем перестал заниматься бухгалтерией и сосредоточился на поисках работы. Относительно «потерянного времени», проведенного в нашем питомнике, он писал в резюме, что трудился все это время «независимым советником по экономическим вопросам».

– Впервые в жизни я рад, что мой отец повсюду сует свой нос, – как-то сказал мне Штефан. – Если бы не он, то за последние два года я набил бы немало шишек.

Но благодаря Фрицу он получил возможность поговорить о работе с директором по персоналу в фирме, которой раньше руководил сам Фриц. И в которой, кстати, трудился и Эберхард.

– Ого, – сказал Эберхард на одном из наших воскресных семейных завтраков. – Получается, что мы в одно мгновение определились на работу. По мне, это довольно странно.

– Определение на работу не означает одновременного занятия высоких должностей, – проговорил Штефан. – Впрочем, директор по персоналу был просто очарован моим резюме. Я именно то, что им нужно.

– Ого! – недоверчиво сказал Эберхард.

– Этот человек кое-чем обязан мне со старых времен, – объяснил Фриц.

– Ах так! – вставила Эвелин.

– Они ищут человека на новое место в филиале в Чикаго, – произнес Штефан. – Я должен буду принять там руководство отделом маркетинга, пока дело наладится, и через пару лет вернуться в Германию. Это уникальный шанс. – Он посмотрел на меня.

Очевидно, я не смела даже в мыслях как-то лишить его этого уникального шанса.

– Чикаго очень далеко, – произнес Оливер и тоже посмотрел на меня.

Я пожала плечами. Я не собиралась ехать в Чикаго, но здесь это никого не касалось.

– Чикаго звучит заманчиво, – мечтательно произнесла Эвелин. – Там бывает по меньшей мере четыре времени года.

– Ого, – подхватил Эберхард, обращаясь к Штефану. – На такое место существует как минимум триста претендентов. Ты не думаешь, что твои шансы не так уж и велики? Я бы сказал, почти нулевые.

– А я бы сказал, что идеально подхожу для этой работы, – заявил Штефан. – Кроме того, директор по персоналу кое-чем обязан папе.

– Этому директору слегка за тридцать. Когда ты уходил на пенсию, – заметил Эберхард, обращаясь к Фрицу, – он, должно быть, ходил в детский сад.

– Я только десятый год на пенсии, – уточнил Фриц. – А малыш Юрген – это было, видимо, имя директора по персоналу, – был тогда самым младшим членом моего штаба. Он мне за многое должен быть признателен.

– Как хорошо для Штефапа, – сказал Эберхард.

– Как хорошо для всех нас, – подтвердила Эвелин. – Ты, кажется, тоже имеешь свой кусок хлеба на этой фирме, Эберхард?

– Мы познакомились с Эби, когда он уже давно там работал, – агрессивно вступилась за мужа Катинка. – Эби получил эту работу просто потому, что хороший специалист, а не благодаря каким-то отношениям.

– Я тоже хороший специалист, – проговорил Штефан. – А связи сегодня нужны только для того, чтобы иметь возможность показать, насколько ты хорош.

– Правильно, – согласился Фриц и положил одну руку на плечо Оливера, а вторую – на плечо Штефана. – Я верю, что скоро у меня будет возможность начать гордиться своими сыновьями. Один сделает карьеру на моей фирме, а второй – на телевидении. Шоу Оливера произведет фурор, скажу я вам.

– Это еще и программа Оливии, – вставил слово Оливер.

– Конечно, конечно, – закивал головой Фриц. – И я также горд и за свою невестку. Давайте поднимем бокалы и выпьем за нашу выдающуюся семью.

В роли бокалов выступили кофейные чашки.

– За Гертнеров, – сказал Фриц.

– За Гертнеров, – повторили мы, и мне представились титры фильма «Даллас» и звучащая на их фоне музыка. И вот они мы, снова здесь…

«Гертнеры» – семейная «мыльная опера». Если вы только что присоединились к числу наших зрителей, то прослушайте краткое содержание предыдущих серий. В главных ролях все те же. Старый патриарх Фриц, великодушно сменивший свою огромную виллу на маленькую квартирку в доме типовой застройки и с некоторых пор положивший глаз на новую соседку по имени Роберта Кнопп, которая приходит к нему убираться и гладить. Старший сын Оливер, переспавший на прошлой неделе с женой своего младшего брата. Штефан, младший брат, который ради миллиона евро способен делить свой дом с женой Оливера – Эвелин, но с большим удовольствием привел бы туда продавщицу цветов по имени Петра, которую из эстетических соображений мы показываем здесь только выше талии. Оливия, женщина с головой, напоминающей кочан цветной капусты, сама не знающая, как она еще удерживается среди действующих лиц этой «мыльной оперы». И Эвелин, жена Оливера, вырастившая завидный урожай конопли, позволивший напомнить пожилым синьорам из окружения Фрица о мечтах их молодости. Также в ролях: Катинка – младшая сестра, становящаяся каждый день чуточку полнее, и ее муж Эберхард, имеющий, хоть это и не видно по телевизору, проблемы с размерами своего зада. В эпизодах: дети – Леа, Жан и Тиль, которые всегда вскакивают посреди завтрака и покидают зимний сад. Как будут развиваться события в семействе Гертнеров дальше? Получит ли Штефан работу в Чикаго и скажет ли наконец Оливия, что не чувствует больше себя его женой? И что станет делать Оливия, когда перестанет быть членом этого семейства? Помогут ли полученные миллионы Эвелин и Оливеру внести новизну в свои супружеские отношения и сделать их счастливыми, пусть и без детей? Растопит ли фрау Роберта сердце старика Фрица? И не станет ли она под конец оспаривать право на наследство у детей Фрица? И воплотит ли кто-нибудь когда-нибудь угрозу вылить Эберхарду на голову горячий кофе из кофейника? Смотрите и не переключайтесь. Та-та-та-та!

Мы с Оливером работали над сценарием нашего пилотного выпуска, и Оливер был таким же милым и любезным, как раньше. Он даже снова называл меня Блуменкёльхен. Казалось, та единственная ночь навсегда вычеркнута из наших воспоминаний. Я сочувствовала ему, потому что сама была просто не в состоянии забыть ту ночь. И была не в состоянии думать о чем-то другом. Особенно когда мы садились вечером за стол. За тот стол, на котором мы тогда…

Но Оливер смог втянуться в обычный распорядок дня, как и все остальные. Мы подгоняли рамки нашего шоу к реалиям сада Элизабет. Ханна была посвящена в планы предстоящих съемок. Она должна была запудрить Элизабет мозги историей о том, что та выиграла приз одного из журналов. Потому что Ханна якобы под ее именем отправила правильно разгаданный кроссворд из этого журнала. Это была поездка на выходные в специальный санаторий красоты. Элизабет так радовалась полученному букету цветов и посыпавшимся затем поздравлениям якобы от читателей журнала, что все последующие дни мне приходилось очень тщательно следить за собой, чтобы не проговориться во время наших с Элизабет обеденных пробежек.

– Все выходные одни процедуры, маски для лица, массажи, парикмахеры, – сказала Элизабет. – Разве это не фантастика, что я оказалась такой счастливой?

– Вполне нормально.

– А как ты думаешь, у них там есть «Ботокс»?[22] – спрашивала меня Элизабет. – У меня с некоторых пор на лбу появились эти дурацкие морщинки. С ними я выгляжу как старуха.

– Морщины рано или поздно все равно появятся, – сказала я.

– Скажи, а это не свинство по отношению к Ханне? Ведь она разгадала этот кроссворд. Может, отдать ей это путешествие?

– Ни в коем случае! – вскричала я. И, немного успокоившись, продолжила: – Тебе это необходимо больше, чем ей. Она выглядит намного свежее и моложе тебя.

Это помогло.

Впрочем, я не рассчитывала на способность Ханны до конца держать все в секрете. Не прошло и трех дней, как Ханна проговорилась.

– Мне очень жаль, – извиняющимся тоном говорила она. – Но у Элизабет потрясающая способность вытягивать из людей информацию. И все вытекает, словно из стакана.

Элизабет, впрочем, была ничуть не расстроена, она стала радоваться вдвойне: курорт и новый сад – чем не повод для радости?

– Ты настоящая подруга, – сказала она мне.

– Что же нам делать? Меньше чем через две недели все должно быть готово. Где мы так быстро найдем замену?

– Ах, – сказала Элизабет, – только не впадай в отчаяние. Никто ничего не заметит.

– Я не знаю, – сказала я с сомнением.

Это была утопическая идея – привлекать к проекту подругу.

Но Элизабет весело щебетала:

– Когда я приеду из санатория, то сыграю такое удивление и восторг, что никто ничего не заметит.

– Ну да, – сказала я. – Мне остается только поверить в это. Но помни: если что-то будет сыграно не так, это будет означать конец моей карьеры на телевидении.

– Ох, спасибо, Оливия, я обещаю, тебе нечего опасаться. Я же мечтаю о террасе для завтраков. Ты сможешь ее сделать?

– Посмотрим, – любезно сказала я.

– Чудесно! – Элизабет расцеловала меня и с этого момента стала прежней, как будто ничего не знала.

Оливеру я не сказала, что Элизабет в курсе. Меньше оснований менять коней на переправе.

Даже Петра была такой же, как раньше. Она каждое утро приходила на работу, говорила, как плохо я выгляжу, и продавала бегонии. Я выдала ей письменное уведомление об увольнении, хотя Штефан сказал, что в этом нет необходимости.

– Я ясно дал понять госпоже Шмидтке, что ее работа здесь закончится, как только питомник будет закрыт, – сказал он. – И она поняла это. Поэтому нет никаких причин выдумывать повод для ее увольнения.

– Я только уволила госпожу Шмидтке, Штефан. – Я притворно закатила глаза. – А не сбросила ее в пропасть с автомобильного моста.

– Это всего лишь из соображений получения пособия по безработице, – сказал Штефан. – Если увольнение будет обусловлено закрытием предприятия, то она получит пособие сразу. В противном случае ей придется ждать три месяца.

– Тогда она активнее начнет искать новую работу. Я собственноручно напишу ей рекомендацию.

– Это я уже сделал, – сказал Штефан.

Я сделала трагическое выражение лица.

– И что же ты там написал? Что фрау Шмидтке исключительно исполнительный и трудолюбивый работник и показала себя с самой лучшей стороны?

– Олли, – сказал Штефан. – Когда ты прекратишь делать намеки?

– Наверное, когда ты отправишься в Чикаго, – сказала я.

Лицо Штефана сразу просветлело.

– Чикаго! Это ли не фантастика? Я всю жизнь мечтал обосноваться в Штатах. Там же совершенно иное мироощущение. Я так и вижу, как в выходные мы садимся в самолет и отправляемся в Сан-Франциско!

– Супер, – сказала я.

Штефан не заметил моей иронии.

– И там можно будет заиметь великолепный садик, которым ты будешь заниматься только для себя.

Этот человек, похоже, игнорировал все, что ему говорилось. Только ради того, чтобы убедиться в этом, я спросила:

– А как же мое шоу?

– Ах, Олли, сладкая. Разве ты не знаешь, как это бывает на телевидении! Стоит вам сделать пилотный выпуск, как придет дядя и заберет у вас и идею, и программу. Оливер столько лет на телевидении, а так и не смог вскарабкаться повыше. Но этот проект будет очень кстати при твоем устройстве на новую работу.

– Ну, это само собой, – сказала я.

В тот день, когда Штефан направился на собеседование по поводу устройства на новую работу, Эвелин принесла в магазин огромное блюдо с выпечкой.

– Рождественские коврижки? – не скрывая отвращения, спросила Петра. – Уже сегодня?

– Нет, – ответила Эвелин. – Это совсем не рождественские коврижки.

– Но они же в форме звездочек, оленей, снеговиков и маленьких Николаусов,[23] – настаивала Петра, щупая выпечку длинными искусственными ногтями.

Похоже, Эвелин воспользовалась единственными имевшимися в нашем доме формочками, подаренными мне еще на восемнадцатилетие приемной матерью. (День рождения у меня незадолго до Рождества, и, очевидно, это должно было считаться наиболее подходящим подарком. Проблема в том, что готовка никогда не относилась к числу моих любимых занятий.)

– Это верно, – сказала Эвелин. – Просто по форме можно отличать их состав. Допустим, звездочки выпекались со специальным обезжиренным маслом. Так сказать, без холестерина. А Николаусы без сахара. В каждом олене не больше двух калорий. Эти коврижки приготовлены так, что при их употреблении можно больше калорий потерять, чем заработать.

– Вот это да! – воскликнула Петра, глядя на выпечку уже совсем другими глазами. – И даже шоколад.

– Да – и марципан тоже внутри. – Эвелин сделала серьезное лицо. – Можешь поверить, но когда-то я весила больше сорока килограммов.

– Правда? – воскликнула снова Петра. – Никогда бы не подумала, – поколебавшись, добавила она.

Эвелин бросила на меня лукавый взгляд, ясно дававший понять, что никогда в жизни она не весила ни на грамм больше, чем теперь. Конечно, нет.

– С этими коржиками я сумела сбросить все за четыре недели, – сказала Эвелин Петре. – И если теперь меня мучает чувство голода, то я могу есть мучное столько, сколько захочу, не опасаясь, что на следующий день не влезу в свои самые узкие джинсы. Даже наоборот: если у меня появляется несколько лишних граммов, я просто съедаю пару Николаусов.

– Вот это да! – снова воскликнула Петра. – А я-то не то чтобы имею проблемы с весом, но всегда вынуждена себя во всем ограничивать.

– Это мне знакомо, – сказала Эвелин. – Иногда приходится брать себя в буквальном смысле за горло, чтобы противостоять соблазну. Очень жестоко.

Петра кивнула.

– А вот с этими коржиками можно положить конец постоянному чувству голода.

– А они хоть вкусные? – спросила я.

– Еще какие, – ответила Эвелин. – Возьми попробуй… вот хотя бы звездочку.

Петра завистливо наблюдала, как я беру с тарелки коржик. Я с опаской откусила кусочек. Нет, не то чтобы я опасалась за качество обезжиренного масла и некалорийного шоколада. Я просто боялась, что на вкус конопля такая же противная, как и когда ее куришь.

– Потрясающе! – восхищенно воскликнула я. Взгляд Петры стал еще более завистливым.

– Правда? – Эвелин сияла от радости. – Я долгие годы добивалась этого, потому что покупать такую выпечку было непосильно дорого. А раньше купить нечто подобное можно было вообще только за границей, здесь, в Германии, все никак не приобретут патент.

– Типично немецкая проблема, – сказала Петра, с жадностью рассматривая коржики. – Все равно лучшие нейтрализаторы аппетита можно получить только из США.

– Да, но здесь они еще и не облагаются пошлиной, – продолжала разглагольствовать Эвелин. – Я имею в виду мои коржики.

– Ага, – сказала я и задержала руку с половиной коржа на полпути ко рту.

Ага! Кажется, начинка уже начала действовать, потому что я почувствовала, как меня слегка повело.

– Итак, у меня появился интерес вот к этому снеговику.

Впервые с того времени, как я с ней познакомилась, тон Петры был невероятно вежливым. Эвелин помедлила:

– Но я не знаю, разрешено ли мне распространять этот рецепт в нашей стране.

– Ах, если бы ты знала, как мне нравится кушать то, что не разрешено! – рассмеялась Петра.

И это было новостью. Словно она уже попробовала кусочек коржика.

– Ну, хорошо, – сказала Эвелин и протянула Петре тарелку.

Петра с плохо скрываемой жадностью схватила снеговика и сразу откусила у него голову.

– Потрясающе! – воскликнула она.

– Да, правда? – Я с любопытством наблюдала за Петрой.

– Этот снеговик определенно стоит своих пятидесяти евро, – вскользь заметила Эвелин.

– В самом деле? – Петра с удивленным лицом откусила от снеговика кусок живота.

– Это как минимум, – сказала Эвелин и подмигнула мне.

Я положила руку себе на живот. Ой, мне становилось дурно.

Но Петра, казалось, привыкла есть на халяву, ни на что не обращая внимания. Она засунула в рот остатки снеговика и произнесла:

– Действительно, стоящая вещь.

– Еще одного? – спросила Эвелин. – Николаусы тоже замечательные.

– Но ведь поедание снеговиков требует большего расхода калорий, чем они в себе содержат, – сказала Петра.

– Да, но в Николаусах вообще нет калорий. Боже мой, до чего же все-таки глупа эта Петра.

– Где вообще нет калорий? – спросил кто-то.

За нашими спинами послышались шаги нескольких пар ног, входивших в магазин.

Сердце у меня ушло в пятки. Полиция! Наркоконтроль! Неужели они уже побывали в питомнике?

Но это, конечно, был не наркоконтроль. Это были всего лишь Катинка, Эберхард и их дети.

– Что привело вас сюда? – спросила я.

– Желание купить растения, что же еще? – ответила Катинка и засмеялась. – Но что-нибудь низкокалорийное я бы тоже взяла с собой.

– Пожалуйста, – сказала Эвелин и подвинула тарелку с коржиками. – Собственная выпечка.

– Эвелин! – Я быстро отодвинула тарелку обратно. Катинка, в конце концов, была беременна. – Какие вам нужны растения, Катинка?

– Эберхард хочет устроить живую изгородь вокруг бассейна, чтобы на следующее лето его никто не мог видеть купающимся.

– Ммммм, – раздалось от Петры. Она как раз приговорила третьего снеговика.

– Я хорошо его понимаю, – произнесла я, имея в виду, конечно, выдающуюся задницу Эберхарда.

Эберхард ехидно посмотрел на Петру.

– Что касается меня, я бы отдал предпочтение лавровишне, – сказал он. – Она растет быстро и долго остается зеленой.

– Это правильно, – согласилась я. – Зато бамбук дает более плотный слой зелени и очень быстро. И больше подходит для бассейна.

– Но бамбук дорогой, – произнес Эберхард. – Что касается меня, я проинформирован на этот счет.

– Дингс, Оливия сделает для тебя сезонную скидку. – Это произнес Фриц, который в этот момент возник на пороге магазина.

Что, черт возьми, здесь происходит? Семейный сбор?

– Конечно, я предложу тебе замечательную скидку, Эберхард, – сказала я. – Но ты прав: бамбук – очень дорогое растение.

– Тогда я не буду его брать.

– Но, Эби! – взмолилась Катинка.

Она определенно была за бамбук.

– Поспешай медленно, – заявил Эби. – Только благодаря этому девизу я чего-то достиг.

– Но иногда можно позволить себе немножко потранжирить, – сказал Фриц.

– Чем я могу тебе помочь? – спросила я у него.

– Коржик? – обратилась к Фрицу Эвелин.

– Я еду вместе со Штефаном на собеседование по поводу работы, поэтому я здесь, – объяснил Фриц.

Эвелин хихикнула:

– Да, малыш еще никогда не делал ничего подобного. Папочка должен отвести его к дяденьке за ручку.

– Ого, – вставил Эберхард.

– Ерунда, – сказал Фриц. – Я лишь поеду туда с ним, не больше. Я должен поздороваться с людьми и все такое. Просто знак вежливости.

– А Штефан и в самом деле получит работу в Чикаго? – спросила Эвелин.

– Если сможет достойно себя представить, – ответил Фриц.

– У-г-у-уг-у-гу, – пробормотала Петра.

Никто не знал, что тем самым она хотела нам всем сказать.

Штефан вышел из кабинета в торговый зал. В новом костюме. И, как я смогла заметить, в новом галстуке. И в новой рубашке. И в новых туфлях.

– Вот так должен выглядеть деловой человек, – гордо сказал Фриц.

– Чикаго, мы идем к тебе! – провозгласил Штефан.

– Коржик? – спросила Эвелин.

Я отодвинула тарелку еще дальше в сторону.

– Ты сдурела? – прошипела я. – Он же испачкает свой новый деловой костюм крошками.

– Ты выглядишь потрясающе, – встряла в разговор Катинка. – Как Кевин Кёстнер. Не так ли, Эби? Штефан выглядит как Кевин Кёстнер.

– Как Брэд Питт, – сказала Петра. – Он выглядит как Брэд Питт.

– Лучше, – проронила я. – Лучше.

Штефан польщенно заулыбался.

– Пожелайте мне удачи.

– Много удачи, – сказала я.

– Много удачи, братик, – гордо сказала Катинка.

– Смотри, не задень животом о прилавок, – угрюмо обратился к жене Эберхард, очевидно, вне себя от зависти.

– Маленький коржик на удачу? – спросила Эвелин. Я в очередной раз отодвинула тарелку прочь. Достаточно того, что Петра уже наглоталась наркоты.

– Ты действительно хочешь, чтобы он получил эту работу? – спросила Эвелин, когда Штефан и Фриц скрылись за дверью, а Эберхард, Катинка и дети направились вслед за господином Кабульке в питомник выбирать саженцы.

– Почему бы нет?

– Чикаго очень далеко, – сказала Эвелин.

– Чем дальше, тем лучше, – заметила я.

– Понимаю, – согласилась Эвелин и серьезно посмотрела на меня.

– Тогда ты первая, – произнесла я. – Штефан до сих пор считает, что мы остаемся семейной парой.

– Да, мужчины часто бывают тугодумами.

– Я уже съела коржиков на две сотни евро, – вдруг прохихикала Петра. – Это самые дорогие рождественские коврижки в моей жизни.

– Тогда можешь взять с собой, – разрешила Эвелин.

Петра снова хихикнула.

– Значит, теперь он так или иначе станет менеджером в Чикаго, наш господин Гертнер?

– Это мы еще посмотрим, – вставила Эвелин.

– Мой муж тоже зарабатывает деньги, – сказала Петра.

– Так это же прекрасно, – одобрила я.

– Да, но деньги портят характер, – сказала Петра. – Спустя какое-то время парни вбивают себе в голову, что они очень хорошие.

– Что?

– Ну, вот мой муж, например, – проговорила Петра. – Он думает, что он лучше, как я.

– Чем, – поправила ее Эвелин.

– Чем как я, – «поправилась» Петра. – Точно. Он думает, что я где-то несимпатична. При этом у него у самого лысина и пузо. Итак, кто же из нас двоих несимпатичен, он или я?

– Даже сомневаться не приходится, – произнесла я.

Похоже, Петре посчастливилось услышать от своего мужа то же, что и мне от Штефана. С той лишь разницей, что у Штефана не было ни пуза, ни лысины.

– Да ясно же, – заметила Петра. – Поэтому я показываю ему везде и всегда, что могу получить каждого второго мужчину, если захочу.

– Ах вот оно что, – с пониманием произнесла я. – Да, а мне уже хочется плакать, – пожаловалась Эвелин. Петра снова хихикнула.

– И это было совсем нетрудно – увести у тебя твоего благоверного, – сказала она, обращаясь ко мне. – А я тебя еще и предостерегала.

– Предостерегала? Ты, меня?

– Ясное дело. Я говорила тебе, что если ты и дальше будешь бегать туда-сюда, как трубкозубка, то я ничего не смогу тебе гарантировать. Да, а ты так и продолжала бегать, как трубкозубка.

Она расхохоталась, и теперь уже ничто не могло остановить этот хохот. Петра уселась на прилавок и кудахтала и икала, словно индюшка. Глупая индюшка с детскими заколками в волосах. Ничего более отвратительного я в жизни не видела.

– Это уже слишком, – проговорила Эвелин и посмотрела на часы. – Все пошло слишком быстро.

– Мне уже давно не по себе, – сказала я. – И совсем не так хорошо.

Эвелин посмотрела на недоеденный коржик в моей руке.

– Сокровище мое, но в звездочках вообще ничего не было.

– А он был такой вялый в постели, – съязвила Петра и едва не свалилась с прилавка от смеха.

– Хотелось бы знать, что здесь такого смешного, – не сдержалась Эвелин. – Вы, бедняжка, никогда ничего подобного в жизни не имели.

– Лично я никогда, – сказала Петра и расхохоталась так, что из глаз брызнули слезы. – Абсолютный тюфяк, хи-хи, совсем не смешно, хи-хи. Не над чем смеяться, хи-хи-хи. Но ты можешь теперь спокойно говорить мне «ты».

– Ах нет, спасибо, – возразила Эвелин.

Мне стало в этот момент в самом деле жаль Петру.

– Уже половина двенадцатого, Петра. Ты не должна сегодня забирать детей?

– Детей! – Петра подпрыгивала от смеха на прилавке. – Забрать.

– О Боже! – испугалась я. – Что мы наделали? Она же не сможет вести машину!

– Не-е, – удовлетворенно сказала Эвелин.

– А бедные дети? Они теперь будут ждать маму перед детским садиком.

– Дети никогда не ждут перед садиком, а всегда на территории, под присмотром. И если никто не приходит их забрать, то воспитатели ставят в известность отцов. Или старших детей, – ухмыльнулась Эвелин.

– Эвелин, ты жестока, – возмутилась я.

– Не-е, – ответила Эвелин. – Я просто считаю, что наша кривоножка заслужила наказание.

– Но бедные дети…

– Ты хотела бы иметь такую мать?

– Родителей не выбирают, – проговорила я. – О Боже, Эвелин, мне и в самом деле ужасно плохо. Ты уверена, что в звездочках ничего не было?

– Абсолютно, – сказала Эвелин.

– Тогда это, должно быть, обезжиренное масло, которое я не переношу.

– Оливия, душа моя, не существует никакого обезжиренного масла.

Эти слова произвели на Петру такое впечатление, что от смеха у нее изо рта пошла пена.

– Ты бы легла лучше куда-нибудь, хоть на диван, – попросила я ее.

– Да, в первый раз такого с ней быть не должно, – сказала Эвелин.

А Петра все смеялась и смеялась. Когда она слезла с прилавка, чтобы куда-нибудь идти, то не попала в дверь и ударилась лбом о дверной косяк. Но это не привело ее в чувство, потому что смеяться она принялась еще пуще. Когда мы наконец уложили ее на диван, я со страхом посмотрела на Эвелин.

– От этого можно умереть?

– Посмотрим, – произнесла Эвелин и беспечно засмеялась.

Боль у меня в животе стала сильнее. Едва я успела добежать до туалета, меня вырвало.

– Твои коржики и в самом деле способны подавлять аппетит, – сообщила я, вернувшись назад в магазин.

Эвелин задумчиво посмотрела на меня.

– Похоже, причина твоего недомогания совсем в другом. Когда у тебя последний раз были месячные?