"Война с готами. О постройках" - читать интересную книгу автора (Кесарийский Прокопий)

Книга VI (книга II Войны с готами)

1. После этого римляне уже не решались подвергаться опасности сражения всем войском, но, как и прежде, они делали внезапные конные вылазки и по большей части побеждали варваров. Выходили также и пехотинцы с той и другой стороны, но не большими боевыми фалангами, а небольшими отрядами, сопровождая всадников. Как-то раз Бесс при первом натиске ворвался в ряды врагов с копьем в руке и убил трех из славнейших всадников готов, а остальных обратил в бегство. В свою очередь Константин, выведя поздно вечером гуннов на Нероново поле и увидав, что враги подавляют их своей численностью, сделал следующее. С прежних времен здесь находился большой стадион, на котором в древности сражались гладиаторы Рима; старинные жители города построили вокруг этого стадиона много разных зданий и поэтому, что и естественно, повсюду в этом месте образовались узкие проходы. И вот тогда-то Константин, не имея возможности ни одолеть такой большой толпы готов, ни отступить, не подвергаясь большой опасности, приказав всем гуннам сойти с коней, сам пеший вместе с ними стал в одном из здешних узких проходов. И отсюда, поражая безопасно для себя стрелами врагов, они убили многих, поражаемые ими готы некоторое время выдерживали: они надеялись, что как только в колчанах гуннов не окажется больше стрел, они без всякого труда окружат их и, связав, отведут их в свой лагерь. Когда же массагеты, бывшие отличными стрелками, посылая свои стрелы в большую толпу врагов, попадали ими почти каждый раз то в одного, то в другого неприятеля, то готы, заметив, что у них погибло больше половины, на закате солнца, не зная, что им делать, устремились в бегство. Массагеты, преследуя их, так как они прекрасно умели стрелять из лука даже на полном скаку, все так же искусно поражали их во [116] время бегства в спину. Таким образом, в Рим Константин вернулся с гуннами уже ночью.

Когда немного дней спустя Пераний вышел на врагов с несколькими римлянами через Саларийские ворота, готы решительно бежали; но когда около захода солнца они внезапно сами сделали нападение, то один из римских пехотинцев, придя в большое замешательство, упал в какую-то глубокую яму, каких прежние жители наделали здесь много, думаю, для того, чтобы в них сохранять хлеб. Не смея поднять крик, так как недалеко стояли лагерем враги, и не имея возможности никаким образом выйти из этой ямы, так как нигде нельзя было подняться наверх, он принужден был там провести ночь. На следующий день, когда вновь произошло бегство варваров, в ту же яму упал один из готов. Под влиянием необходимости они заключили между собою близкую дружбу и дали друг другу слово, что каждый из них должен будет заботиться о спасении другого. Тогда они оба подняли сильный крик. Идя на их голоса и заглянув в яму, готы спросили, кто это кричит. Тут, как было уговорено между ними обоими, римлянин хранил молчание, а другой на родном языке вкратце рассказал, как во время происшедшего бегства он свалился в эту яму, и просил опустить веревку, чтобы ему подняться наверх. Они тотчас же сбросили туда концы канатов, думая дать возможность подняться готу, но наверх был вытащен римлянин, схватившийся за веревки; он говорил, что если он поднимется первым, то готы никогда не покинут своего товарища, если же они узнают, что там остался один только неприятель, то они не обратят на него никакого внимания. С такими словами он стал подниматься. Когда готы увидали его, они удивились и находились в большом недоумении, но выслушав весь рассказ, они затем вытащили своего товарища, который подтвердил бывший у них уговор и данное друг другу обещание. Сам гот со своими товарищами ушел в лагерь, римлянина же, не сделав ему никакого вреда, отпустили в город. И после этого всадники часто выходили с обеих сторон, но небольшими [117] отрядами, вооруженные, как на битву, но эти столкновения у них всегда оканчивались единоборством, при этом во всех случаях римляне оказывались победителями. Так шли тогда дела.

Немного времени спустя после битвы на Нероновом поле, когда небольшими конными отрядами римляне преследовали врагов в различных направлениях, Хорсамант, один из славнейших телохранителей Велизария, массагет родом, с другими семьюдесятью воинами также преследовал их. Когда они продвинулись далеко по равнине, остальные римляне повернули назад, но Хорсамант один продолжал преследование. Увидав это, готы, повернув коней, бросились на него. Он же, ворвавшись в середину их и убив копьем одного из лучших воинов, кинулся на других; тогда они, повернув тыл, вновь бросились бежать. Стыдясь тех, которые были в лагере (а они могли думать, что оттуда смотрят на них), они вновь решились обратиться против него. Но испытав то же, что и раньше, потеряв одного из лучших своих воинов, они все также обратились в бегство и остановились не раньше, чем Хорсамант, загнав их в укрепление, не повернул, оставшись один, назад. Немного времени спустя в другом сражении он был ранен в икру левой ноги и почувствовал, что стрела затронула у него поверхность кости. Став неспособным к бою в течение нескольких дней, как это естественно при такой ране, будучи варваром, он не мог снести этого спокойно, но грозил, что отомстит при первой возможности готам за такое оскорбление и вред, нанесенный его голени. Немного спустя, поправившись и выпив за обедом по обычаю вина, он замыслил один идти против врагов и отомстить им за обиду, нанесенную его ноге, у Пинцианских (маленьких) ворот он сказал, что послан Велизарием к неприятельскому лагерю. Стоявшие там сторожа – они не имели основания не верить лучшему из телохранителей Велизария – открыли ему ворота и дали возможность отправиться, куда он хотел. Увидав его, враги сначала подумали, что к ним идет какой-либо перебежчик; когда же он был близко от них и пустил в ход свой лук, не зная, кто он такой, они вышли [118] против него в количестве двадцати человек. Легко отразивши их, он медленно поехал дальше, и, когда против него выступило еще большее число готов, он не обратился в бегство. Окруженный со всех сторон огромной толпой, он счел для себя долгом чести с ними сражаться; римляне, смотревшие на него с башен, стали подозревать, что этот человек сошел с ума, но они совсем не думали, что это Хорсамант. Совершив много подвигов, заслуживающих великих похвал, но попав в кольцо неприятельского войска, он понес наказание за свою неразумную смелость. Когда об этом узнали Велизарий и римское войско, их охватила большая печаль; они были огорчены, так как в лице этого человека у всех погибла их надежда на храбрость и помощь со стороны этого героя.

2. Около летнего солнцеповорота некий Евфалий прибыл из Византии в Террацину с деньгами, которые император был должен солдатам. Боясь, как бы встретившиеся ему на дороге неприятели не отняли у него денег и не убили бы его самого, он пишет Велизарию, чтобы он дал ему возможность безопасно прибыть в Рим. Велизарий, выбрав из своей свиты сто самых славных щитоносцев, с двумя своими телохранителями посылает их в Террацину, чтобы они доставили ему деньги. А варваров все это время он держал в ожидании, что будет сражаться с ними всем войском, с тем чтобы враги даже небольшими отрядами не уходили отсюда для добывания продовольствия или за чем-либо другим. Когда он узнал, что на другой день прибудет Евфалий с отрядом, он распределил и устроил войско как будто для битвы, а варвары в свою очередь были на чеку. С самого раннего утра он держал солдат около ворот; он знал, что Евфалий и его спутники прибудут к ночи. В полдень он велел войску пообедать; то же самое сделали и готы, полагая, что битва откладывается на следующий день. Немного позже Велизарий послал Мартина и Валериана с их свитой на Нероново поле, поручив им привести в возможно большее смущение неприятельское войско. А из маленьких Пинцианских ворот он послал против укрепленного лагеря варваров [119] шестьсот всадников. Во главе их он поставил трех своих телохранителей – Артасира, родом перса, Боху, родом массагета, и Кутилу, фракийца. Им навстречу выехал большой отряд неприятелей. Долгое время сражение не переходило в рукопашный бой, но каждая сторона при наступлении других отступала, каждая делала быстрые и неожиданные наступления, и, казалось, они желали такими действиями протянуть время на весь этот день. Но уже при наступлениях они охватывались взаимным гневом. Бой становился более сильным, с обеих сторон пало много самых храбрых воинов и к тем и другим из города и из укрепленных лагерей подошли на помощь отряды. Когда они смешались со сражающимися, то бой разгорелся еще сильнее. Крик, поднявшийся и в городе и в лагерях, еще больше подстрекнул сражавшихся. Наконец, римляне, благодаря своей доблести, потеснили врагов и обратили их в бегство. В этом деле Кутила был поражен дротиком в середину головы, но продолжал преследовать врагов с вонзившимся в эту часть тела дротиком. Когда враги были обращены в бегство, он вместе с оставшимися в живых около захода солнца въехал в город, причем дротик качался в его голове – зрелище, послужившее темой для многих рассказов. В этом же сражении Арзу, одного из щитоносцев Велизария, какой-то готский стрелок из лука поразил между носом и правым глазом. Острие этой стрелы прошло до задней части шеи, но не вышло наружу, остаток же стрелы остался на лице и дрожал там, когда этот человек ехал верхом. Смотря на него и на Кутилу, римляне приходили в удивление, что они могли ехать верхом, не обращая никакого внимания на боль. Так шли дела здесь.

На Нероновом поле дела варваров шли лучше. Сражаясь с большим числом врагов, отряды Валериана и Мартина твердо выдерживали их нападение, но несли очень большой урон, так что дело приняло для них крайне опасный оборот. Тогда Велизарий велел Боху, взяв с собой вернувшихся из боя воинов, оставшихся не ранеными, на свежих конях идти на Нероново поле. Дело было уже к вечеру. Благодаря оказанной помощи [120] римлянам со стороны Боха и его войск, враги тотчас же обратились в бегство. Преследуя очень далеко бегущих, Боха попал в окружение двенадцати врагов, вооруженных копьями. Они все вместе направили на него удары копий. Так как на нем был надет панцирь, то все эти удары причинили ему мало вреда, но один из готов, зайдя ему в тыл, поразил юношу около плеча в обнаженную часть тела над правой подмышкой. Правда, рана была не роковая и не ведущая к немедленной смерти. А спереди другой готский воин ранил его в левое бедро и рассек ему тут мускул не прямым ударом, но поразив его наискось. Увидав, что тут делается. Валериан и Мартин со всей поспешностью бросились на помощь; обратив в бегство врагов и взяв под уздцы с обеих сторон коня Боха, они прибыли в город. Тем временем наступила ночь и прибыл Евфалий с деньгами.

Вернувшись в город, все занялись лечением ран. Когда врачи хотели извлечь стрелу из лица Арзы, они долгое время в страхе колебались, не столько из-за глаза, о котором они вообще думали, что его нельзя будет спасти, но чтобы глубокими разрезами кожи и нервов, которых тут много, не причинить смерти этому виднейшему человеку среди приближенных Велизария. Наконец один из врачей, по имени Феоктист, проткнувши стрелу глубже в шею, спросил Арзу, очень ли ему больно. Когда он сказал, что, конечно, больно, – «зато, – сказал ему врач, – ты сам останешься жив и твой глаз будет неповрежденным». Он мог так утверждать, исследовав, что острие стрелы находится недалеко от поверхности кожи. Ту часть стрелы, которая торчала наружу, он отрезал и выбросил, а кожу на затылке он надрезал и, раздвинув жилы, а это было самым болезненным, вытащил без всякого труда наконечник, имеющий сзади три выдающихся острия, (Вместо «три... острия», Хаури (Haury) предлагает читать: «имеющий острые зазубрины».) который вытащил за собою и оставшуюся часть стрелы. Таким образом, Арза остался совсем не пострадавшим от этого несчастья, и на лице у [121] него не осталось даже следа от этой раны. Кутила же, когда у него вытащили из головы дротик – он вонзился очень глубоко – от сильной боли впал в обморочное состояние. Когда же у него в этом месте началось воспаление мозговых оболочек, он впал в безумие и немного позднее умер. Что касается Боха, то у него тотчас же открылось сильное кровотечение из бедра, и было ясно, что он вскоре умрет. Причиною этого врачи считали то, что рана рассекла его мускул не прямо, а наискось, И действительно, три дня спустя он умер. Поэтому всю ту ночь римляне провели в глубокой печали. Но они слышали и со стороны готов громкий плач и сильные стенания в их укрепленных лагерях. Римляне этому удивлялись, так как казалось, что накануне у врагов не произошло никакой столь тяжелой потери о которой стоило бы говорить, кроме того, что в этих столкновениях у них погибло много народу. Но и раньше у них это случалось в не меньшей степени, даже иногда и больше, но ввиду их многочисленности эти случаи их не беспокоили. Но на другой день стало известно, что готы оплакивали своих знатнейших воинов из лагеря на Нероновом поле, которых Боха убил при первом столкновении. И впоследствии происходили, но не столь заслуживающие внимания, столкновения, описывать которые я не счел нужным. Во время той осады они сталкивались между собою всего семьдесят семь раз; у них были еще две последние битвы, о которых я расскажу впоследствии. Этим окончилась зима и второй год войны (536/537), которую описал Прокопий.

3. С началом летнего солнцеповорота на жителей города напала вместе с голодом и чума. У воинов хлеб еще был, но из остального продовольствия ничего больше не осталось, у других же римлян не было уже хлеба, и их жестоко мучил наряду с моровой язвой и голод. Когда это узнали готы, они уже не хотели вступать с врагами в открытое сражение, но всячески остерегались, как бы и к ним не была занесена зараза. Между Латинской и Аппиевой дорогами и до сих пор есть еще два очень высоких водопровода, высоко поднимающихся [122] на арках. Оба эти водопровода в местности отстоящей от Рима на пятьдесят стадии, сходятся и некоторое пространство идут в противоположном направлении. Тот, который раньше шел направо, идет теперь налево. Вновь сойдясь и получив прежнее направление, в дальнейшем они уже навсегда расходятся в разные стороны. Поэтому место между этими водопроводами образует некоторого рода укрепление. Нижнюю часть арок этих водопроводов варвары заложили камнями и глиной и сделали здесь род крепости и поместили здесь отряд не меньше как в семь тысяч человек для охраны, чтобы враги ни в коем случае не могли ввезти к себе в город какое-либо продовольствие. Тогда у римлян пропала всякая надежда на хороший исход, и их охватили всяческие мысли о бедствиях. Пока вызревал хлеб, наиболее смелые солдаты, подстрекаемые жаждой денег, верхом на лошадях, ведя с собою других лошадей на привязи, отправлялись за добычей с этих полей ночью недалеко от города. Нарезав колосьев и навьючив их на лошадей, которых они привели с собой, они незаметно от неприятелей ввозили все это в город и за большие деньги продавали богатым римлянам. Другие же скудно питались травой, которой было много в пригородах и внутри укреплений. На почве Рима этой травы было много и в зимнюю пору и во всякое другое время и она пышно росла и зеленела круглый год. Поэтому-то осажденным удалось прокормить и лошадей. Некоторые, наделав колбас из мяса подохших в Риме мулов, тайно их продавали. Когда же на полях не осталось посевов римляне стали терпеть еще большие бедствия, они обратились к Велизарию с настойчивой просьбой решить дело одним сражением с врагами, обещая, что из римлян все, как один, выйдут на это сражение. Велизарий был в затруднительном положении и очень опечален; тут некоторые из римских плебеев сказали следующее: «Не такая судьба в данное время, о славный вождь, постигла нас, на какую мы шли, и все произошло совсем против тех надежд, какие у нас были. Достигнув того, что прежде было нашей мечтой, теперь мы попали в [123] постигшее нас сейчас бедственное положение и принятое нами раньше решение следовать за мудрой прозорливостью императора обратилось против нас, являясь в наших глазах безумием и основой величайших наших несчастий. Мы дошли до такой степени нужды, что в данное время у нас явилась решимость обратиться к насилию и взяться за оружие против врагов. Мы просим прощения, если перед лицом Велизария будем говорить смелее обычного. Желудок, не имеющий пропитания, не умеет стыдиться. Да будет служить нам извинением та судьба, в которую мы попали по нашей неосмотрительности. Ведь жизнь кажется самым несчастным положением из всего, если она протекает среди неблагоприятных обстоятельств, Ты сам, конечно, видишь, что выпало нам на долю. Эти поля и вся эта область попали в руки врагов. Мы не можем сказать, с какого уже времени этот город лишен всего ему нужного. Из римлян одни уже лежат мертвыми и на их долю досталось даже не быть похороненными в земле, мы же, оставшиеся еще в живых, чтобы в одном слове сказать обо всех наших бедах, мечтаем о том, чтобы лечь рядом с лежащими таким образом. Для тех, кто страдает от голода, всякое другое бедствие кажется более легко переносимым; там, где является голод, он заставляет забывать все остальные несчастия и даже самая смерть для людей, кроме смерти от гнетущего их голода, кажется им приятной и радостной. Поэтому пока мы еще не совсем сломлены бедствием, дай нам возможность вступить в бой за нас самих, в результате которого нам удастся или одолеть врагов, или положить конец нашим несчастиям. Для кого промедление приносит надежду на спасение, те поступают безумно, торопясь подвергнуться опасности, которая сразу должна решить судьбу всего; но для кого медлительность делает исход сражения более безнадежным, те заслуживают порицания, если хоть на короткое время откладывают возможность немедленного решительного наступления». Так сказали римляне. В ответ им Велизарий заявил:

«То, что происходит сейчас у вас, я очень хорошо предвидел [124] раньше и для меня нет ничего неожиданного. Я уже давно знаю, что народ, обывательская масса, является самой неразумной толпой; не может он ни переносить настоящее положение, ни предвидеть будущее, но легкомысленно берется за невыполнимое и умеет только по своей неосмотрительности гибнуть. Но из-за вашего скудоумия я вовсе не хочу видеть вашей гибели и вместе с вами погубить все дело императора. Военный успех является результатом не бессмысленной торопливости, но на основе предусмотрительности и благоразумия он всегда точно следует за ходом благоприятных обстоятельств. Вы, как бы играя в кости, хотите одним ударом достигнуть всего, в моем же характере нет привычки выбирать более короткий путь в ущерб полезности. Затем вы заявляете, что вместе с нами вы пойдете на врагов; но когда вы занимались военными упражнениями? И кто же, даже изучивший искусство владеть оружием, не знает, что умение вести бой не дается без опыта? Сейчас я восхищаюсь вашей готовностью и прощаю поднятое вами волнение. Что вами все это сделано несвоевременно и что я руковожусь разумным промедлением, я вам сейчас это докажу. Собрав со всей земли бесчисленное войско, император уже послал его к нам на помощь, и флот, какого никогда не было у римлян, покрывает большую часть берегов Кампании и Ионийского залива. Через несколько дней они придут к нам со всем необходимым для нас продовольствием; они положат конец вашей нужде, а тучей своих стрел они засыплют лагери неприятелей. Поэтому я решил отложить счастливый момент столкновения с врагами до их прибытия и, не подвергаясь опасности, одержать победу на войне, вместо того, чтобы бессмысленной торопливостью безрассудно подвергнуть опасности спасение всех нас. А чтобы они пришли возможно скорее и больше уже не медлили, об этом сам я позабочусь».

4. Такими словами ободрив население Рима, Велизарий отпустил их, а Прокопию, автору этой истории, он велел немедленно отправиться в Неаполь: распространился слух, что [125] император туда направил войско. Он приказал ему наполнить хлебом возможно большее число кораблей и собрать всех воинов, которые придут в данный момент из Византии или которые были оставлены там ради охраны лошадей или по другой какой-либо причине (их, как он слыхал, много собралось в Кампанской области), а некоторых даже взять из тамошних гарнизонов; вместе с ними он поручил ему прибыть самому и доставить хлеб в Остию, где у римлян была пристань. Прокопий с Мундилой, телохранителем Велизария, и немногими всадниками ночью вышел из ворот, которые носили имя апостола Павла, и прошел незамеченным неприятельским лагерем, несшим охрану вблизи Аппиевой дороги. Когда же отряд во главе с Мундилой вернулся назад в Рим и сообщил, что Прокопий прибыл уже в Кампанию, не встретив ни одного из варваров, так как ночью враги не выходили из лагеря, все исполнились лучшими надеждами, а Велизарий решился даже на следующее предприятие. Он стал посылать большие отряды всадников к ближайшим укрепленным лагерям врагов с приказом, если кто-либо из врагов появится здесь с целью доставить продовольствие в лагерь, делать на них нападения и устраивать всюду засады, ни в коем случае не позволяя им провозить продовольствие, но всеми силами препятствуя им в этом, для того, чтобы город меньше, чем прежде, был стеснен недостатком продовольствия, и варвары почувствовали, что скорее их осаждают, чем они осаждают римлян. Мартину и Траяну с тысячей воинов он велел идти в Террацину. С ними он послал и свою жену Антонину, поручив отправить ее с небольшим отрядом в Неаполь; находясь в безопасном месте, они должны были ожидать там предстоящей им судьбы. Магна и Синфуэса, своего телохранителя, поставив их во главе приблизительно пятисот человек, он отправил в крепость Тибур, находившуюся от Рима на расстоянии ста сорока стадий. Еще раньше в маленький городок Албанской области, отстоящий на таком же расстоянии и расположенный на Аппиевой [126] дороге, он же послал Гонфариса с отрядом герулов, которых немного спустя готы насильно оттуда прогнали.

Там есть храм апостола Павла, отстоящий от укреплений Рима на расстоянии четырнадцати стадий; мимо него протекает река Тибр. Там нет никаких укреплений, но из города до самого храма идет галерея и много выстроено разных других зданий вокруг него; все это делает данное место не очень доступным. Кроме того, готы питают какое-то почтение к этим святым местам. Ни один храм обоих апостолов – Петра и Павла – в течение всей этой войны не подвергся с их стороны какому-нибудь оскорблению, так что священники в этих храмах могли совершать, как они привыкли, свое служение. В этом месте Велизарий приказал Валериану, взяв с собою всех гуннов, устроить на берегу Тибра укрепленный лагерь, чтобы у них могли здесь пастись безопасно лошади, да и готы должны были бы в большей степени воздерживаться уходить очень далеко от своего лагеря. Он так и стал делать. Когда же гунны стали там лагерем, как было приказано главнокомандующим, Валериан вернулся в город. Сделав все это, Велизарий сохранял спокойствие, не начиная общего сражения, но приготовившись защищаться со стен всеми силами, если кто-нибудь двинется на них с враждебными намерениями. И некоторым из римских плебеев он доставлял хлеб. Мартин же и Траян, пройдя ночью через неприятельские укрепления и придя в Террацину, отправили Антонину с немногими воинами в Кампанию, сами же, захватив в этих местах укрепления, делали оттуда нападения и, совершая внезапные набеги, теснили тех из готов, которые заходили в эти места. Магн и Синфуэс в короткое время вновь воздвигли укрепление, лежавшее в развалинах, и когда они сами оказались в безопасности, они стали причинять тем больше неприятностей врагам, так как их укрепление было недалеко от лагерей готов: они делали частые набеги, неожиданно нападая на тех варваров, которые провозили мимо них продовольствие; это продолжалось до тех пор, пока Синфуэс в какой-то битве не [127] был ранен копьем в правую руку; оно перервало ему мышцы, и он оказался уже неспособным к войне. Со своей стороны, и гунны, устроив, как сказано, лагерь по соседству с готами, причиняли им не меньше неприятностей, так что сами готы стали уже страдать от голода: они уже не могли с прежней безопасностью подвозить себе продовольствие. Также и моровая язва поразила их и многие из них умерли, особенно в лагере, который они, как мною выше было указано, в последнее время устроили около Аппиевой дороги. Немногие из них, оставшиеся в живых, удалились в другие укрепления. То же самое испытали и гунны, поэтому и они вернулись в Рим.. Вот что происходило здесь. Прокопий же, прибыв в Кампанию, собрал там не меньше пятисот воинов и, заполнив хлебом большое количество судов, стоял в готовности. Немного позже прибыла к нему и Антонина и вместе с ним стала заботиться о флоте.

В это же время в горе Везувии послышались подземные удары, но извержения не было, хотя можно было вполне ожидать, что оно произойдет. Поэтому все местные жители находились в величайшем страхе. Эта гора отстоит от Неаполя на расстоянии семидесяти стадий к северу (Ошибка Прокопия.) , поднимаясь круто вверх, внизу же она окружена густыми рощами; ее вершина поднимается отвесно и трудно доступна. На самом перевале Везувия по середине находится очень глубокий провал, так что кажется, что он уходит до самого основания горы. Там можно видеть и огонь, если кто решится перегнуться за край отверстия, а иной раз оттуда появляются языки пламени, не причиняющего никаких бед живущим тут людям; когда же в горе раздаются подземные удары, по звуку похожие на мычание, то немного спустя обыкновенно выкидывается большое количество пепла. И если эта беда застигнет кого-нибудь на дороге, то никоим образом этот человек не может остаться живым; если же этот пепел падает на какие-либо дома, то и они разваливаются, подавленные тяжестью этого пепла. Если [128] же случится, что поднимется сильный ветер, то бывает, что этот пепел поднимается высоко в воздух, так что для людей становится невидимым и несется туда, куда дует ветер, и падает на землю, которая иной раз бывает очень отдаленной. И говорят, как-то он упал в Византии и до такой степени напугал тамошних жителей, что вследствие этого они решили с того времени умилостивлять бога ежегодными всенародными молебствиями; в другой раз он упал в Триполи, городе Ливии. Говорят, что такое «мычание» с землетрясением бывало и раньше, лет сто тому назад или даже и более, а в прежние времена оно происходило гораздо чаще. И вот что настойчиво утверждают: та земля, на которую упадет этот пепел Везувия, должна обязательно сделаться плодородной для всяких злаков. Воздух на Везувии очень легкий и более чем где-либо является здоровым. Поэтому еще с древних времен врачи посылают сюда страдающих чахоткой. Вот что говорится о Везувии.

5. За это время приплыло из Византии и другое войско; в неаполитанский залив прибыло три тысячи исавров под начальством Павла и Канона, в Дриунт (Гидрунт) восемьсот фракийских всадников, которыми командовал Иоанн, племянник бывшего недавно узурпатором Виталиана, а с ними еще тысяча воинов из кадровой конницы; ими в числе других командовали Александр и Марценций. В то же время прибыл в Рим и Зенон с тремястами всадниками, пройдя через Самний по Латинской дороге. Когда же и Иоанн со всеми остальными войсками прибыл в Кампанию с большим количеством повозок, собранных им в Калабрии, то с ним соединились пятьсот всадников, набранных, как мной уже было сказано, в Кампании. Они шли вдоль берега моря с повозками, имея в виду, что если с ними встретится какой-либо неприятельский отряд, они могли бы, составив из этих повозок круг и придав ему вид укрепления, отразить нападение врагов, а войску под начальством Павла и Конона они велели плыть возможно скорее и соединиться с ними в Остии, бывшей пристанью римлян. Нагрузив хлеб в достаточном количестве на телеги, они наполнили [129] корабли не только хлебом, но и вином и всем необходимым продовольствием. Они думали, что найдут около Террацины отряды Мартина и Траяна и отсюда пойдут вместе с ними. Но когда они подошли близко, они узнали, что незадолго перед тем за ними прислали из Рима, и они туда ушли. Велизарий, узнав, что приближается войско под начальством Иоанна и боясь, как бы враги, встретив их в большом числе, их не истребили, стал действовать так. Еще в начале войны, как я сказал в самом начале (V [I], гл. 19, § 16), он сам завалил громадными кучами камней Фламиниевы ворота, около которых враги устроили свой лагерь; сделано было это с тем, чтобы в этом месте враги не могли легко или идти на штурм, или совершить какое-либо покушение на город. Поэтому здесь не происходило никаких столкновений, да и варвары не думали, что с этой стороны на них может быть произведено какое-либо враждебное нападение. Ночью он велел разобрать каменную стену у этих ворот и, не предупредив об этом никого из римлян, собрал сюда большую часть войска. С наступлением дня он отправил Траяна и Диогена с тысячей всадников через Пинцианские ворота и велел им напасть на тех, которые находятся в укрепленных лагерях, и, когда враги пойдут против них, забывши всякий стыд, бежать и стремительно отступать к самым стенам Рима. Некоторые отряды он поставил и внутри за этими маленькими воротами. И вот воины Траяна, как им приказал Велизарий, стали вызывать варваров; готы, собравшись из всех укрепленных лагерей, стали их теснить. И те и другие устремились с возможной быстротой к стенам Рима, одни из них, делая вид, что бегут, другие же, думая, что они преследуют врагов. Как только Велизарий увидал, что враги устремились в преследование, он открывает Фламиниевы ворота и выводит войско против варваров, не ожидавших этого. Один из лагерей готов находился возле проходившей тут дороги. Перед ним был узкий и крутой проход, трудно доступный. Кто-то из варваров, одетый в панцирь, огромного роста и огромной силы, увидав подходящих врагов, [130] бросившись вперед, стоял здесь, звал к себе товарищей и требовал, чтобы они вместе с ним защищали узкий проход. Но Мундила предупредил его, убив его, и из других варваров никому не позволили войти в эти теснины. Когда войска римлян прошли их, не встретив никакого сопротивления, они подошли к ближайшему укрепленному лагерю; некоторые тут тотчас же старались взять его, но напрасно, так как он был сильно укреплен, хотя тут было оставлено очень мало варваров. Вокруг него шел ров, вырытый на большую глубину, а земля, которая была вынута из этого рва, была навалена на внутреннюю часть лагеря, высоко поднималась кверху и служила как бы стеной, а по ней сверху шли крепко вбитые колья, очень острые и частые. Полагаясь на эти укрепления, варвары сильно отбивались от неприятелей. Тогда один из щитоносцев Велизария, по имени Аквилин, человек очень энергичный, взяв коня под уздцы, вскочил в середину укрепления и убил там некоторых из врагов. Когда неприятели окружили его и стали засыпать его градом копий и стрел, его конь, пораженный насмерть, пал, сам же он, сверх всякого ожидания, ускользнул от врагов. Пешим вместе со своими товарищами он двинулся к Пинцианским воротам. Захватив варваров еще преследовавшими всадников Траяна и ударив им в тыл, они произвели разгром. Траян со своими воинами, заметив это, когда и те всадники, которые стояли тут наготове, двинулись им на помощь, сам быстро двинулся против преследователей. Тут-то готы, попавшие в такую военную ловушку и неожиданно угрожаемые врагами со всех сторон, подверглись позорному уничтожению. Убитых было огромное количество, и лишь немногие с трудом бежали в свой лагерь, остальные же со всем своим укреплением, дрожа от страха и приготовившись к защите, все время оставались там, они думали что римляне немедленно двинутся на них. В этом сражении кто-то из варваров ранил стрелою Траяна в лицо над правым глазом, недалеко от носа. Железный наконечник весь вошел в середину лица и был совершенно невидим, хотя имел [131] большое и длинное острие, остальная же часть стрелы, деревянная, тотчас упала на землю без усилия с чьей бы то ни было стороны, думаю, потому, что это железное острие не крепко сидело на древке. Однако Траян не почувствовал этой раны и так же, как прежде, продолжал убивать и преследовать врагов. Пять лет спустя сам собой, на лице высунулся кончик железного острия. В течение трех лет после этого понемногу он выходил все больше и больше наружу. И вполне возможно, что много времени спустя весь наконечник выйдет сам собою. Он не доставлял человеку никакого беспокойства. Вот что случилось тогда.

6. После этого варвары решили отказаться от войны и держали в мыслях, как бы им уйти отсюда; помимо моровой язвы, они гибли и от оружия неприятелей и теперь, вместо многих десятков тысяч, у них осталось уже очень малое число; больше же всего их мучил голод: на словах они осаждали Рим, а на деле они сами были осаждены противниками и лишены всякого подвоза продовольствия. Когда же они узнали, что к врагам на помощь пришло из Византии и сушей и морем другое войско, при этом не такое, каким оно было в действительности, а такое, каким обычно делает его свободная фантазия молвы, они, испугавшись этой новой опасности стали совещаться о быстрейшем уходе. И вот они отправили в Рим послов, римлянина, пользовавшегося среди готов большим уважением, и с ним двух других. Явившись к Велизарию, он сказал: «Что ни нам, ни вам военные действия не принесли пользы, это понимает каждый из нас, испытавший на себе все эти бедствия. Кто из того или другого войска мог бы это отрицать, из которых никому не суждено было остаться не испытавшими таких бедствий? Я думаю, что никто из людей, не совсем лишенных разума, не будет мне возражать, что хотеть до бесконечности терпеть бедствия из-за самолюбия в данный мамонт и не искать никакого выхода из угнетающих их обстоятельств есть свойство людей совершенно безрассудных. В таком случае надо, чтобы начальствующие и с той и с другой [132] стороны ради лично своей славы не рисковали спасением своих подчиненных, но приняли справедливое решение и полезное не только для них самих, но и для своих противников и таким образом нашли выход из настоящих бедствии. Стремление к умеренности дает выход из всех трудностей, человеку же, исполненному честолюбием, не суждено добиться результата ни в чем, что он считает нужным. Итак, мы приходим к вам, приняв решение о прекращении этой войны, и делаем предложение, полезное для обеих сторон, причем, думается, мы сами умаляем наши законные права. И вы подумайте, чтобы, увлекаясь жаждой борьбы с нами, вы не предпочли скорее вместе с нами погибнуть, чем принять то, что и вам самим принесет пользу. Необходимо, чтобы и мы и вы вели переговоры, состоящие не из одних только слов и поучений, (По другому чтению (ξυν εγκειησει): «лишь пытаясь приступить к делу», «ходя возле да около») но тотчас, взяв слово, указать, если что-либо сказанное покажется неподходящим. Таким образом, каждому удастся в коротких словах сказать, что он думает, и выполнить свой долг». Велизарий на это ответил: «Я вовсе не против, чтобы наша беседа шла так, как вы говорите, но смотрите, чтобы речи ваши вели к миру и справедливости». Тогда послы готов вновь сказали: «Вы, римляне, незаконно поступили с нами, подняв несправедливо оружие против нас, бывших вам друзьями и союзниками. Мы скажем то, что думаем, каждый из вас знает так же хорошо, как и мы. Готы приобрели для себя Италию, не отняв силой у римлян эту землю; но было время, когда Одоакр, низложив императора и превратив государственный строй в этой стране в тиранию, владел ею. Императором на востоке был тогда Зенон; он хотел отомстить за своего соправителя и освободить эту страну от захватчика власти; но не имея сил разрушить военную мощь Одоакра, он убеждает нашего вождя Теодориха, тем более что Теодорих собирался осаждать его самого и Византию, прекратить вражду с ним в память того высокого звания, которое было ему даровано (он [133] получил звание патриция и сделан консулом римского народа), и отомстить Одоакру за обиду, нанесенную Августулу, и дал право ему и готам на будущее время по праву и справедливости владеть этой страной. Таким образом, получив на этих основаниях власть над Италией, мы сохранили и законы и политический строй ничуть не хуже, чем кто-либо из прежних императоров, и нет в сущности ни одного закона, занесенного ли в кодексы, или существующего без записей, который был бы издан Теодорихом или кем-либо другим, принявшим власть над готами. Что же касается церковного служения и веры, то мы с такой осторожностью охраняли их в интересах римлян, что из италийцев никто, ни добровольно, ни под насилием, до сего дня не переменил ее, а если из готов кто-либо переменял свою веру, за это на него не налагалось никакого наказания. В самом деле, римские святыни пользовались от нас высшим почитанием. Ни один из прибегавших к ним никогда не подвергался никакому насилию ни от одного человека с нашей стороны. Все высшие должности по государственному управлению всегда несли сами римляне, и никто из готов не имел участия в них; пусть любой выступит и уличит нас, если по мнению мы сказали неправду. Прибавьте к этому, что готы предоставили римлянам право получать ежегодно утверждение в консульском звании от восточного императора. При таком положении дел вы не претендовали на Италию, когда ее мучили варвары Одоакра, притом не какой-нибудь короткий срок, но они совершали свои бесчинства целых десять лет; теперь же вы действуете насилием, не имея на то никаких оснований, против тех, которые законно овладели ею. Поэтому уйдите отсюда, оставив нас, вместе со всем вашим добром и всей добычей, которую вы награбили». На это Велизарий: «Обещание ваше было говорить кратко и делать умеренные предложения, выступление же ваше было длинное и не далеко от наглого самохвальства. Император Зенон послал Теодориха сражаться с Одоакром не с той целью, чтобы сам Теодорих захватил власть над Италией (чего ради императору [134] было желать заменить одного захватчика власти другим?), но с тем, чтобы эта страна была свободной и подчиненной императору. Но Теодорих, хорошо расправившись с тираном, в остальном проявил безграничную неблагодарность и безумие: он решил ни в коем случае не возвращать этой земли ее владыке. Мне кажется, что тот, кто отнял силой, и тот, кто добровольно не хочет отдать имущество соседа, совершают равное преступление. Я лично эту страну, принадлежащую императору, никогда не отдам никому другому. Коли у вас есть какое-либо другое предложение, я разрешаю вам его высказать». На это варвары: «Что мы сказали правду, это, конечно, ясно для каждого из вас. Но чтобы было ясно, что мы меньше всего желаем заводить споры, мы готовы отдать вам Сицилию, столь огромный и столь богатый остров, не обладая которым вам невозможно спокойно владеть Ливией». На это Велизарий ответил: «А мы разрешаем готам владеть всей Британией, которая гораздо больше Сицилии и которая некогда была под властью римлян. Тем, которые начали нам оказывать милость и благодеяние, мы считаем правильным ответить тем же». Варвары: «Что же, неужели вы не ответите согласием, если мы вам предложим еще Кампанию и самый Неаполь?» Велизарий: «Мы не полномочны договариваться о делах, касающихся императора, не так, как угодно было ему высказать свою волю». Варвары: «Даже если мы постановим ежегодно вносить императору установленную сумму?» Велизарий: «Конечно нет; ведь мы полномочны только в том, чтобы охранять приобретенную для императора страну». Варвары:

«Значит необходимо нам отправиться к императору и с ним договориться обо всем. Нужно поэтому назначить определенное время, в течение которого следует установить перемирие между нашими войсками». Велизарий: «Хорошо, да будет так: я никогда не буду вам помехой, когда вы начинаете думать о мире». На этом прекратились их переговоры, и послы готов удалились в свой лагерь. В последующие дни они часто обменивались друг с другом посольствами, устанавливая условия [135] перемирия и договариваясь, чтобы дать друг другу в качестве заложников некоторых из славнейших лиц.

7. В то время как здесь все это происходило, флот исавров прибыл в римскую гавань, а войско, шедшее с Иоанном, вошло в Остию. Никто из врагов не мешал им, ни тогда, когда они высаживались, ни тогда, когда разбивали свой лагерь. Чтобы быть в безопасности в течение ночи от нападения со стороны неприятелей, исавры вырыли глубокий ров вблизи гавани и попеременно все время несли стражу; войско же, шедшее с Иоанном, огородившись повозками, могло держаться спокойно. Когда наступила ночь, в Остию прибыл Велизарий с сотней всадников; он рассказал о бывшей перед тем битве и о его договоре с готами. Вдохнув в них уверенность, он велел послать привезенный с собою груз и со всей стремительностью идти в Рим. «А чтобы путь для вас был безопасен, – сказал он, – об этом я позабочусь». Он сам ранним утром уехал в город; с наступлением дня Антонина стала совещаться с начальниками относительно доставки грузов. Это дело казалось трудным и почти невыполнимым. Быки уже больше не держались на ногах, но все лежали полумертвыми, да и ехать с повозками по узкой дороге было не безопасно, а тащить вверх по реке баржи, как это было обычно с древних времен, было для них невозможно, так как та дорога, которая шла налево от реки, как это мною рассказано выше, была занята неприятельскими войсками и вследствие этого недоступна для римлян, другая же дорога, шедшая по другой стороне, по высокому берегу была совершенно непроезжей. Поэтому, отобрав легкие лодки с более крупных судов, они укрепили их по бокам кругом высокими досками с тем, чтобы плывущие совершенно не могли быть поражаемы неприятельскими стрелами, посадили на каждую стрелков моряков в соответственном числе, нагрузили на них грузов, сколько они могли поднять и, дождавшись попутного ветра, поплыли в Рим по Тибру; часть же войска шла по правому берегу, чтобы с этой стороны оказать им помощь. Для охраны судов они оставили [136] большое количество исавров. Там, где течение реки было прямое, они плыли без больших затруднений, подняв паруса. Там же, где течение реки, делая повороты, образовывало изгибы, паруса, не надуваемые ветром, уже были бесполезны, и матросы, работая веслами и преодолевая течение реки, несли немалый труд. Со своей стороны, варвары, сидя в своих лагерях, совершенно не хотели мешать неприятелям или в страхе перед опасностью, или потому, что они не думали, чтобы римляне могли этой дорогой провезти какое-либо значительное количество продовольствия, или же полагая для себя невыгодным такой не стоящей внимания причиной лишить себя надежды на перемирие, которую Велизарий подкрепил своим обещанием. Поэтому готы, которые были в Порте, видя проплывающих мимо них неприятелей, совсем их не трогали и сидели смирно, удивляясь их выдумке. Когда таким образом, не раз поднимаясь вверх по реке, римляне перевезли по возможности весь свой груз, матросы быстро удалились со своими судами (ведь уже время приближалось к зимнему солнцеповороту), а остальное войско вошло в Рим. Только Павел с отрядом исавров остался в Остии.

После этого они дали друг другу заложников во исполнение перемирия: римляне дали Зенона, готы – Улию, человека очень известного. Они условились, что в течение трех месяцев они не будут производить друг на друга нападений, пока послы, вернувшись из Византии, не сообщат мнения императора. Если же кто-либо из них, нарушив перемирие, совершит несправедливость по отношению к своим противникам, то тем не менее послам будет предоставлена возможность вернуться к своему народу. Послы варваров в сопровождении римлян отправились в Византию; в это время из Ливии прибыл с многочисленной конницей зять Антонины, Ильдигер. Те готы, которые в Порте стояли гарнизоном ввиду недостатка у них съестных припасов, оставили это укрепление по согласию с Витигисом и вернулись в лагерь, вызванные им. Это место занял Павел с исаврами из Остии. Господствуя на море, римляне [137] в большой степени были виновниками недостатка продовольствия у этих варваров, не позволяя провозить к ним ничего из съестных припасов. Из-за того же самого недостатка продовольствия готы в это же время оставили очень важный приморский город, по имени Центумцеллы. Этот город, большой и населенный, расположен в Этрурии, на запад от Рима, на расстоянии двухсот восьмидесяти стадий. Римляне заняли и этот город и тем еще более увеличили свои силы, кроме того, захватив и маленький городок Албанской области, прилегающий к восточной части Рима, так как и из него тогда ушли варвары по той же причине. Таким образом, варвары оказались в середине римских войск, окруженные ими со всех сторон. Поэтому готы очень хотели нарушить договор и нанести римлянам какой-либо вред. Послав к Велизарию послов, они жаловались, что во время перемирия терпят несправедливости. Когда Витигис послал за готами, бывшими в Порте, по какой-то причине нуждаясь в них, Павел и исавры без всякого основания захватили это укрепление и им владеют. На то же самое они для виду жаловались в своей речи относительно городка на Албанской горе и Центумцелл и грозили, что если он их не вернет им, они так этого не оставят. Велизарий со смехом отослал их назад, сказав, что их жалоба-одна только видимость, так как нет никого, кто бы не знал, из-за чего готы оставили эти местности. И в дальнейшем они стали относиться друг к другу с подозрением. После этого, видя, что в Риме собралось огромное войско, Велизарий отослал другие конные отряды далеко в сторону от Рима, Виталиану же, племяннику Иоанна, велел в сопровождении восьмисот всадников провести зиму в окрестностях города Альбы, расположенного в Пиценской области; вместе с ним он послал из войск Валериана четыреста человек, во главе которых был поставлен Дамиан, племянник Валериана. Он выделил восемьсот человек из своих щитоносцев, людей, исключительно хорошо знающих военное дело. Над ними он поставил двух из своих телохранителей, Сунта и Адегина, и велел им следовать за Иоанном, куда [138] бы он их ни повел. Самому Иоанну приказал, пока он будет видеть, что враги сохраняют договор, держаться спокойно; когда же случится, что перемирие будет ими нарушено, сделать вот что. Со своим войском внезапно и стремительно сделать набег на Пиценскую область, быстро проходя подряд по всем местечкам этой области, которые должны их увидать раньше, чем до них дойдет молва об их движении. Так как во всей этой области мужчин совсем не осталось (по-видимому, они все двинулись походом против Рима), то повсюду они найдут детей и жен врагов и много денег. Пусть они забирают в рабство и грабят все попадающееся им навстречу, но пусть они остерегутся нанести какую-либо обиду кому бы то ни было из римлян, живущих в этой стране. Если же где-нибудь он встретится с местечком, где будет и укрепление и вооруженные люди, как обыкновенно бывает, пусть он всеми силами попытается взять его. Если он сможет его взять, пусть идет дальше, если же случится, что он встретит сильный отпор, пусть отступит назад, и останется там. Если же он пойдет вперед и оставит у себя за спиной это укрепление, то обычно это создаст большую опасность, так как им будет трудно защищаться, если они в дальнейшем подвергнутся нападению со стороны врагов; трудно будет и сохранить всю добычу, чтобы потом по всей справедливости разделить между войском. Затем, смеясь, он прибавил следующее: «Ведь несправедливо, чтобы одни с великим трудом уничтожали трутней, а другие без всякой неприятности наслаждались медом, как своей добычей». Дав такие наставления, Велизарий отправил с войском Иоанна.

Около того же времени пришли в Рим миланский епископ Датис и знатнейшие из граждан: они просили у Велизария послать им небольшой гарнизон. Они утверждали, что сами они достаточно сильны, чтобы без труда добиться отложения от готов не только Милана, но и всей Лигурии и перехода их на сторону императора. Этот город расположен в области [139] лигуров, как раз посередине (Его латинское название «Mediolanus» обозначает «Серединный город».) , между городом Равенной и Альпами, составляющими границу Галлии. И с той и с другой стороны до него для человека налегке пути восемь дней; из всех западных городов после Рима это первый по величине, населенности и по всякому другому благосостоянию. Велизарий пообещал им выполнить их просьбу. Так он провел все зимнее время.

8. В таком положении были тогда дела. Но зависть судьбы, видевшей, что до сих пор дела римлян шли блестяще, навлекла на римлян беды, пожелав к их успехам примешать и несколько неприятностей; она вызвала вражду между Велизарием и Константином из-за ничтожного повода; как она началась и чем закончилась, я сейчас расскажу. Был некий римлянин Президий, живший в Равенне, человек очень знатный; он стал во враждебные отношения с готами, когда Витигис собирался идти походом на Рим; и вот тогда, отправившись с несколькими из своих слуг как бы на охоту, он бежал от готов, никому не сообщив своего плана и не взяв с собой ничего, кроме двух кинжалов, которые он носил при себе и ножны, которые были украшены большим количеством золота и очень дорогими драгоценными камнями. Когда он был в Сполеции, он остановился в каком-то храме, находящемся вне укреплений. Услышав об этом, Константин, он еще был там, послал одного из своих щитоносцев, по имени Максенциола, который отнял у него без всякого основания оба кинжала. Очень огорченный случившимся, этот человек со всей поспешностью отправляется в Рим к Велизарию, куда немного спустя прибыл и Константин. Сообщалось, что войско готов находится недалеко. Пока дела римлян были в опасном и смутном положении, Президий молчал; когда же он увидал, что римляне одолевают и послы готов отправились к императору, как об этом мной сказано выше, то он, неоднократно приходя к Велизарию, жаловался на причиненную ему обиду и требовал от него справедливой помощи. Велизарий, сильно [140] упрекая Константина и лично и через других, убеждал его ликвидировать свою несправедливость и возникающее отсюда дурное общественное мнение. Но, по-видимому, Константину суждена была гибель. Он, издеваясь, отвергал все эти речи и глумился над потерпевшим. Как-то встретившись с Велизарием, ехавшим верхом по форуму, Президий схватил его коня за узду и, громко крича, стал его спрашивать, таковы ли законы у императора, чтобы у человека, который бежал от варваров и пришел к ним в качестве просителя, они насильно отнимали то, что случайно оставалось у него в руках? Когда большая толпа окружила их и с угрозами требовала, чтобы он отпустил узду, он не прежде отпустил ее, пока Велизарий не дал ему обещания, что возвратит ему эти кинжалы. На другой день, собрав многих из начальников и призвав Константина в одну из комнат Палация, он рассказал, что произошло вчера и убеждал Константина, хоть и поздно, но все же отдать эти кинжалы. Константин сказал, что он их не отдаст, что с большим удовольствием он бросит их в воды Тибра, чем вернет Президию. Тогда Велизарий в гневе спросил его, знает ли Константин, что он является ему подчиненным? Константин ответил, что во всем остальном он готов его слушаться, так как такова воля императора; но того, что он приказывает ему сделать в настоящее время, он никогда не исполнит. Тогда Велизарий приказал позвать своих телохранителей. Константин спросил: «Конечно, для того, чтобы меня убить?» «Ничуть, – ответил Велизарий, – но для того, чтобы они заставили твоего щитоносца Максенциола, который, применив насилие, принес тебе эти кинжалы, отдать этому человеку то, что он у него взял насильно». Но Константин, полагая, что ему предстоит тотчас умереть, решил сделать что-либо значительное, прежде чем самому пострадать. Поэтому он извлек из ножен кинжал, который у него висел на боку, и внезапно бросился, чтобы поразить им Велизария в живот. Велизарий в страхе отступил назад и, подхваченный близко от него стоящим Бессом, смог уклониться. Еще пылая гневом, Константин [141] продолжал наступать. Видя, что делается, Ильдигер и Валериан схватили Константина один за правую, другой за левую руку и оттащили назад. В это время вошли телохранители, которых немного раньше велел позвать Велизарий, с усилием отняли из рук Константина кинжал и, с большим шумом схватив его, увели; в данный момент они не причинили ему ничего плохого, думаю из уважения к присутствующим начальникам, но уведя его в другое помещение, немного спустя, по приказу Велизария убили его. Это был единственный недостойный поступок Велизария и совершенно не соответствующий его характеру. Ко всем другим он относился с большой выдержанностью и снисходительностью. Но, как мной сказано выше, Константину суждена была смерть.

9. Немного позднее готы задумали коварным образом ворваться в укрепления. И прежде всего они ночью впустили отряд своих воинов в один из водопроводов, откуда они сами в начале войны отвели воду. Со светильниками и факелами в руках они пытались этим путем найти возможность проникнуть в город. Случайно недалеко от Пиценских ворот в своде этого водопровода оказалось небольшое отверстие. Один из римских сторожей, увидав там свет, сказал своим сотоварищам по страже; они же сказали, что, вероятно, он видал пробегавшего здесь волка. В этом месте как раз сооружение водопровода не выдавалось высоко над землей, а глаза волка, по их мнению, похожи на огонь. Те из варваров, которые сделали попытку найти дорогу через водопровод, оказавшись в середине города, где еще к древности был подъем, ведший на самый Палатин, встретились с каким-то сооружением, которое не давало им возможности ни идти дальше, ни вообще воспользоваться этим подъемом. Сооружение это Велизарий предусмотрительно устроил в начале осады, как мною это рассказано в предшествующей книге (V [I], гл. 19, § 18). Вынув оттуда небольшой камень, варвары решили тотчас вернуться и, явившись к Витигису, показали ему камень и доложили обо всем. Об этом замысле Витигис стал совещаться с [142] главнейшими из готов; тем временем у римлян, которые несли стражу у Пиценских ворот, на другой день возникло подозрение при воспоминании о волке. И когда эти разговоры, распространяясь, дошли до Велизария, то главнокомандующий не оставил этого дела без внимания, но тотчас отправил в водопровод людей из войска наиболее рассудительных вместе со своим телохранителем Диогеном и велел возможно скорее во всем этом разобраться. В этом водопроводе они нашли светильники врагов и брошенные ими остатки факелов и, обследовав сооружение, откуда готами был вынут камень, они донесли об этом Велизарию. Поэтому и Велизарий велел особенно тщательно сторожить этот водопровод и готы, заметив это, отказались от своей попытки. После этого варвары задумали прямое нападение на Римские стены. Выждав время обеда, когда враги могли меньше всего ожидать этого, неся с собой лестницы и зажигательные средства, они двинулись против Пиценских ворот, возбужденные надеждой, что возьмут город с одного натиска, так как тут было оставлено немного воинов. Случилось, что тогда охрану нес Ильдигер со своим отрядом: все по очереди назначались для несения стражи. Увидя врагов, движущихся в беспорядке, он встретил их, когда они не были выстроены в боевой порядок, но шли без всякого строя, и без большого труда своими силами обратил в бегство и многих убил. Когда в городе, что и естественно, поднялся крик и смятение, римляне быстро отовсюду сбежались на укрепления, а вскоре затем и варвары, не сделав ничего, вернулись в свой лагерь. Витигис вновь придумал коварный план нападения на укрепления. Наиболее легкой для завоевания была для него та часть укреплений, которая шла по берегу Тибра, так как здесь еще древние римляне, полагаясь на сильную защиту реки, соорудили стену небрежно, сделав ее низкой и совершенно без башен. Витигис надеялся, что здесь он легче, чем где-либо в другом месте, сможет взять город. Да и сторожевой отряд был тут далеко не достаточный. И вот он подкупает двух римлян, живших около храма апостола Петра, [143] чтобы они, захватив с собой мех вина, с наступлением вечера пошли к воинам, стоящим в карауле, преподнесли им этого вина, выражая некоторым образом свое дружеское расположение и уважение, а затем они должны были провести там ночь, распивая со стражей это вино, потом всыпать каждому в кружку сонного снадобья, которое он сам им и дал. На другом берегу он тайно держал наготове челноки; как только сторожей охватит сон, часть варваров по знаку одного из заговорщиков с лестницами должна была переправиться через реку и сделать нападение на укрепления. Все войско готов было к этому времени в готовности, чтобы штурмовать весь город. Когда они так договорились, то один из тех, которых Витигис подговорил на такое предательство (но римлянам не было суждено быть захваченными этим войском готов), придя добровольно, осведомил обо всем Велизария и выдал другого. Подвергнутый пытке огнем, тот сообщил все, что он должен был делать, и показал снадобье, которое дал ему Витигис. Отрезав ему нос и уши, Велизарий отправил его в неприятельский лагерь верхом на осле. Увидя его, варвары поняли, что нет божьей воли на то, чтобы их планы шли намеченным путем и что поэтому Рим никогда ими взят не будет.

10. В то время как это происходило, Велизарий написал Иоанну, приказывая ему приступить к условленному делу. Тогда Иоанн с двумя тысячами всадников сделал набег на Пиценскую область, грабя все, что попадалось навстречу и, как было условлено, обращая в рабство детей и жен врагов. Улифея, дядю Витигиса, вышедшего против него с войском, он победил в открытом бою, самого его убил и перебил почти все неприятельское войско. Поэтому уже никто не осмеливался вступать с ним в открытое сражение. Когда он подошел к городу Ауксиму, он узнал, что там стоит незначительный гарнизон готов, но что это местечко сильно укреплено и неприступно. Он вовсе не захотел засесть здесь, осаждая его, но, отойдя отсюда, возможно скорее двинулся дальше. То же самое он сделал и около города Урбинума, быстро двигался к [144] городу Ариминуму, причем местные римляне служили ему проводниками, приходя ему на помощь. Ариминум отстоит от Равенны на расстоянии одного дня пути. Варвары, которые стояли там гарнизоном, относились с большим недоверием к жившим вокруг римлянам и, когда они узнали, что войско врагов приближается к ним, они ушли из города и, устремившись в поспешном бегстве, спаслись в Равенну. Таким образом, Иоанн занял Ариминум, оставив позади себя неприятельские гарнизоны в Ауксиме и Урбине, не потому, что он забыл о наставлениях Велизария и не под влиянием безрассудной храбрости, так как с энергией у него сочеталась и рассудительность, но подумав, как это и оказалось на самом деле, что в случае, если готы узнают, что римское войско находится так близко от Равенны, то они тотчас снимут осаду Рима, боясь за этот свой город. И предположение его оказалось справедливым. Когда Витигис и войско готов услыхали, что Ариминум занят Иоанном, они были охвачены величайшим страхом за Равенну, они уже не думали ни о чем другом и без всяких задержек приступили к отходу, о чем я буду рассказывать дальше. Великую славу за это дело заслужил Иоанн, и раньше будучи весьма прославленным. В решительные моменты он был смелым и предприимчивым на собственный страх, во время опасности не терялся; что же касается суровой пищи или бесконечной выносливости, то он не уступал в этом ни одному варвару или своему воину. Таков был Иоанн. Жена Витигиса, Матазунта, сильно настроенная против своего мужа, потому что с самого начала она насилием была принуждена к сожительству с ним, услыхав, что Иоанн прибыл в Ариминум, пришла в великую радость и тайно отправила к нему послов вести переговоры о браке и предательстве.

И вот они, посылая друг к другу послов, все время тайно от других вели между собой переговоры. Готы же, стоявшие под Римом, узнав, что делается под Ариминумом, и так как все запасы у них пришли к концу и трехмесячный срок перемирия уже истек, хотя они еще не узнали результатов своего [145] посольства, решили уйти от Рима. Время года подходило же к весеннему солнцеповороту, на осаду было потрачено год и девять дней. И вот готы подожгли все свои укрепленные лагери и с наступлением дня двинулись в путь. Видя бегство врагов, римляне были в нерешительности, что им делать в данный момент. Случилось, что в это время большей части конницы не было, так как она была разослана в разные стороны, как я говорил выше, а при том количестве неприятелей они не считали себя достаточно сильными для битвы. Однако Велизарий велел всем пешим и конным вооружиться. И когда он увидал, что большая половина врагов перешла мост, он вывел свое войско через Пинцианские ворота. Произошел рукопашный бой, ничуть не меньший, чем прежние. Вначале варвары решительно отбивались от врагов и при первом столкновении много пало людей и с той и с другой стороны. Но затем, обращенные в бегство готы по своей собственной вине стали терпеть огромные потери и подверглись окончательной гибели. Каждый стремился первым перейти через мост; поэтому, устроив в этом узком месте страшную давку, они подверглись тягчайшим несчастьям. Они избивались и своими и неприятелями. Многие из них с той и с другой стороны моста падали в Тибр и, отягченные своим оружием, тонули и погибали. Таким образом, потеряв очень многих, оставшиеся соединились с теми, которые перешли реку раньше. В этой битве проявили исключительное геройство телохранители Велизария – Лонгин из исавров и Мундила. Мундила, вступив в бой с четырьмя врагами, поочередно всех их убил, а сам остался невредимым. А Лонгин, главный виновник бегства неприятелей, пал в этой битве, оставив по себе во всем римском войске самую глубокую печаль.

11. Витигис, направившись с остатками войска к Равенне, занимал укрепления бывших по пути местечек крепкими гарнизонами; он оставил в Клузиуме, городе Этрурии, тысячу человек под начальством Гибимера, в «Старом Городе» (urbe vetere) столько же, начальником над которыми поставил Албилу [146], родом гота. В Тудере он оставил Улигисала с четырьмястами воинов. В Пиценской области он оставил гарнизон в четыреста человек в Петре из числа тех, которые и прежде тут жили, но в Ауксиме, который является крупнейшим из здешних городов, он оставил четыре тысячи готов, выбранных за свою доблесть, поставив им начальником крайне энергичного человека по имени Висандра, а в городе Урбине – две тысячи под начальством Моры. Есть еще два укрепленных пункта – Цезена и Монтеферетра; в каждом из них он поставил гарнизон не меньше чем по пятьсот человек. Сам же с остальным войском двинулся прямо к Ариминуму с тем, чтобы его осадить. Но Велизарий со своей стороны, как только готы сняли осаду, послал Ильдигера и Мартина с тысячей всадников с тем, чтобы они, быстро двигаясь другой дорогой, успели раньше неприятелей прийти в Ариминум, и велел им возможно скорее отозвать оттуда Иоанна и всех бывших с ним и вместо них поместить большой отряд, вполне достаточный для охраны этого города, взяв его из гарнизона города по имени Анионы, который находится у Ионического залива, отстоящего от Ариминума на расстоянии двух дней пути. Дело в том, что не так давно он захватил этот город, отправив туда Копона с немалым войском из исавров и фракийцев. Он надеялся, что если только они и пехотинцы, находясь под начальством не очень известных командиров, будут находиться в Ариминуме, то весь цвет готского войска не останется здесь для осады, но, не обратив на них внимания, тотчас отправится к Равенне; если же они захотят осаждать Ариминум, то для пехотинцев там хватит продовольствия на более продолжительное время; вместе с тем он полагал, что две тысячи конницы, не находясь внутри стен крепости, а передвигаясь с остальным войском, причинят врагу, конечно, много бед и скорее заставят их снять осаду. Имея это в виду, Велизарий дал свой приказ Мартину и Ильдигеру с их войском. Двигаясь по Фламиниевой дороге, они немного обогнали варваров, так как готы при большой своей численности двигались много [147] медленнее и принуждены были делать большие обходы как вследствие недостатка в предметах первой необходимости, так и потому, что они меньше всего хотели идти поблизости от укреплений по Фламиниевой дороге, так как там, как я раньше указывал, римляне держали в своих руках Нарнию, Сполеций и Перузию.

Римское войско, подойдя к Петре, считая дальнейшее продвижение делом неважным, сделало попытку захватить ее гарнизон. Это укрепление было создано не человеческими руками, но таким его сделала природа места. Подход к нему крайне крут. На этой дороге справа течет река, благодаря быстроте течения недоступная для перехода, а слева, немного в сторону от дороги, поднимается отвесная скала такой высоты, что для людей, стоящих внизу, те, которые случайно заберутся на вершину, кажутся величиной с самых маленьких птиц. И еще с древних времен тут не было никакого прохода, если кто хотел идти прямо. Подошва горы подходит вплотную к самому руслу реки, не давая возможности прохода тем, кто вздумал бы избрать этот путь. Поэтому еще древние пробили здесь проход и сделали тут маленькие ворота для входа в город. Так как они разломали большую часть второго подъема и оставили только столько, сколько нужно для ворот, то получилось природное укрепление, и они назвали его вполне подходящим именем – именем Петра («Скала»). Войска Мартина и Ильдигера начали бой у одних из этих двух ворот и, хотя они посылали много стрел, сделать ничего не могли, несмотря на то, что находящиеся здесь варвары отбивались от них очень плохо. Тогда, поднявшись по крутой дороге с задней стороны входа, они стали на готов сбрасывать камни с самой вершины. Готы устремились тогда бегом с великим шумом и смятением под крыши домов и там успокоились. Тогда римляне, не имея возможности поразить никого из варваров сбрасываемыми камнями, придумали следующее. Отламывая большие куски скалы и толкая их руками целого отряда, они в конце концов сваливали их на дома этого местечка. Эти обломки [148] при падении, задевая даже малую часть строения, в достаточной степени все расшатывали и повергали варваров в великий страх. Поэтому готы стали простирать руки к тем, которые еще стояли около ворот, и сдались вместе с крепостью, договорившись, чтобы им самим не подвергнуться никаким бедам, став рабами императора и подданными Велизария. Из них привлекши на свою сторону очень многих, Ильдигер и Мартин увели их с собой на одинаковых и равных правах со всеми своими; немногим с детьми и женщинами разрешили продолжать жить тут, оставив здесь небольшой отряд римлян в качестве гарнизона. Отсюда они направились в Анкону и, выведя оттуда большое число пехотинцев, бывших в этом городе, на третий день прибыли в Ариминум и сообщили план Велизария. Но Иоанн не пожелал сам следовать за ними, даже более: он удержал при себе Дамиана с четырьмястами воинов. Тогда они, оставив ему всю пехоту, спешно удалились с телохранителями и щитоносцами Велизария.

12. Немного времени спустя прибыл к Ариминуму Витигис со всем войском и, став вокруг него лагерем, стал его осаждать. Тотчас сделав деревянную башню выше стен города и поставив ее на четыре колеса, готы стали ее двигать к той части укреплений, которая казалась им наиболее легкой для завоевания. Чтобы им не испытать такой неудачи, какая постигла их под стенами Рима, они двигали эту башню не быками, но тащили ее собственными руками, скрывшись под прикрытие башни. Внутри ее была очень легкая лестница, по которой варвары собирались в большом количестве быстро подняться наверх, надеясь, что как только они пододвинут башню вплотную к укреплениям, то благодаря ей они без всякого труда взойдут на верх стены с ее зубцами; это позволяла им сделать высота башни, превышающая стены. И вот, когда они с этим сооружением были уже очень близко от укреплений, они остановились, так как уже наступал вечер, и, поставив сторожей вокруг башни, они заночевали, не ожидая, что они встретят откуда-либо какое-нибудь противодействие. Перед [149] ними не было никакого препятствия, не было между ними и стеной никакого рва, если не считать очень маленького. Римляне проводили ночь в большом страхе, считая, что на следующий день им предстоит погибнуть. Но Иоанн, не скрывая от себя опасности, но и не охваченный страхом, придумал следующий план. Оставив остальных на страже, сам он с исаврами, взяв с собой двузубые мотыги и другие подобного рода орудия, глубокою ночью, никому не сообщив своего плана, вышел из укреплений и велел копать ров. Они приступили к этой работе и землю, которую они вынимали, они все время валили на другую сторону рва, к стене; этот вал послужил им тут вместо укрепления. Делали они это незаметно, так как большинство врагов было охвачено глубоким сном; в короткое время они сделали ров достаточной ширины в том месте, где укрепления города были наиболее уязвимы и где варвары собирались сделать нападение при помощи сооруженной ими башни. К концу ночи варвары заметили, что тут делается, и устремились на тех, которые рыли ров, но Иоанн с исаврами успел уйти в укрепления, так как все, что касалось рва, было им выполнено отлично. С наступлением дня, узнав о случившемся, Витигис был этим страшно огорчен и некоторых из сторожей велел наказать, но тем не менее, желая продолжать двигать это сооружение к стенам, он приказал готам возможно скорее завалить ров связками прутьев и таким образом продолжать тащить башню. Согласно приказанию Витигиса, они приступили к делу с величайшим рвением, хотя враги очень сильно отбивались от них со стены. Но связки прутьев, когда башня надавила на них всей своей тяжестью, что и естественно, осели к низу. Поэтому варвары никак не могли дальше двигаться со своим сооружением, так как наклонная плоскость у них еще больше увеличилась там, где, как я сказал, римляне навалили к стене земли. Боясь, как бы с наступлением ночи враги, выйдя из города, не сожгли этого сооружения, они стали тащить его опять назад. Иоанн, решив спешно помешать этому всеми имеющимися у него силами, [150] велел воинам вооружиться и, созвав их всех, обратился к ним с такою речью: «Воины, вы, которые вместе со мною принимаете участие в этой опасности! Если кто-либо из вас хочет еще жить и увидать тех, кого он оставил дома, пусть знает, что исполнения этих надежд он добьется не чем-либо другим, как только силой и храбростью своих собственных рук. Когда Велизарий послал нас сюда, нас побуждали к бодрости и смелому выполнению дела великие надежды и страсть к подвигам. Мы не подозревали, что на побережье моря, где римляне являются владыками, мы будем осаждены; никто не мог бы себе представить, что до такой степени забудет о нас войско императора. Помимо всего этого, тогда побуждало нас к благородной отваге сознание наших услуг, которые мы окажем государству, и будущая слава от этих подвигов среди всех людей. Теперь мы можем, не говоря о другом, уцелеть только благодаря нашему мужеству, и нам необходимо подвергнуться этой опасности не ради чего-либо другого, а только для того, чтобы остаться живыми. Поэтому, если некоторым из вас хочется добиться славы доблести, им это предоставляется: пусть они, как и всякий другой, проявят себя доблестными воинами и тем станут славными. Приобретают славу не те, которые одолели более слабых, но те, которые, пусть слабее по вооружению, одерживают победу величием своего духа. Для тех, у кого больше, чем у других, жажда жизни, особенно будет полезно быть как можно более смелыми. Ведь те, для кого, как теперь для нас, все дело на острие ножа, по большей части все они могут спастись только тем, что будут презирать опасности». С такими словами Иоанн повел свое войско против врагов, оставив на стенах очень немногих для охраны. Произошел до крайности ожесточенный бой, так как враги храбро отражали нападение. И только с большим трудом и поздно вечером варвары смогли увезти башню в свой лагерь. Однако они потеряли значительное число своих лучших бойцов, так что в дальнейшем они уже не решались на штурм стен, но, отказавшись от этой мысли, сидели смирно, лаская себя желанной [151] надеждой, что враги, томимые голодом, сами сдадутся им. Ведь недостаток всяких съестных припасов достиг у них исключительной силы, так как они не знали, откуда бы их можно было вывезти в достаточном количестве.

Таковы были тут дела. С теми, кто пришел к нему из Милана, Велизарий послал тысячу исавров и фракийцев. Во главе исавров стоял Энна, а во главе фракийцев – Павел; главным начальником над всеми был Мундила; он вел с собой небольшой отряд щитоносцев Велизария. К ним присоединился и Фиделий, который был префектом дворца. Будучи родом из Милана, он, казалось, был очень подходящим спутником для войска, так как имел известное значение у лигуров. Отплыв из гавани Рима, они пристали к Генуе, являющейся крайним городом Этрурии, очень удобно расположенным на перепутье для тех, кто отправляется к галлам и к испанцам. Оставив там большие корабли, они дальше двинулись сухим путем, положив челноки с кораблей на телеги, чтобы при переходе через По не встретить никаких затруднений. И действительно, они так и перешли через эту реку. Когда же они после перехода через По прибыли к городу Тичино, то вышедшие к ним навстречу готы вступили с ними в бой. Готов было много, это был отборный отряд, так как все варвары, жившие в этой области, спрятали в Тичино самые ценные из своих вещей, как в местечке, обладающем наиболее сильными укреплениями; и потому готы оставили здесь достаточный гарнизон. Произошел сильный бой, и победа осталась за римлянами. Обратив в бегство врагов, римляне многих из них убили и при преследовании чуть было не взяли самого города. С трудом варвары смогли запереть ворота перед лицом наседавших на них врагов. Когда римляне стали удаляться, Фиделий остался позади, зайдя в какой-то из находящихся там храмов, чтобы помолиться. По какой-то случайности его конь упал на передние ноги, так что он сам свалился. Видя его в таком положении, так как он лежал очень близко от укреплений, готы незаметно для неприятелей вышли и убили его. Когда [152] впоследствии Мундила и римляне это заметили, они были охвачены гневом. Затем они прибыли в Милан и без боя заняли его с помощью жителей всей остальной Лигурии. Когда об этом узнал Витигис, он немедленно послал большое войско под начальством Урайи, своего племянника. А Теодеберт, король франков, по его просьбе послал ему во исполнение союзного договора десять тысяч человек, но не франков, а бургундов, чтобы не показалось, что он нарушает свои отношения с императором. Эти бургунды делали вид, будто бы они отправились туда как добровольцы, самостоятельно, а не по приказанию Теодеберта. Соединившись с ними, готы подошли к Милану, чего римляне меньше всего ожидали, и, став лагерем около него, стали его осаждать. Таким образом, римляне не имели времени ввезти сюда продовольствие и тотчас же стали страдать от недостатков предметов первой необходимости. Да и охрана стен состояла не из воинов, так как Мундиле удалось захватить города, которые были очень близки от Милана и имели укрепления, – Бергомон, Ком, Новарию и некоторые другие городки; в них он повсюду поставил достаточные гарнизоны, а сам, имея всего при себе триста человек, остался в Милане, а с ними вместе Энн и Павел. Таким образом, по необходимости сами горожане по очереди несли сторожевую службу на стенах. Таково было положение дел в Лигурии. Окончилась зима, а с ней пришел к концу и третий год войны (537/8), которую описал Прокопий.

13. Около летнего солнцеповорота Велизарий двинулся против Витигиса и войска готов. Оставив немногих в Риме для охраны, всех остальных он повел с собой. Послав небольшие отряды к Тудеру и Клузиуму, он велел им устроить укрепленный лагерь; он собирался следовать за ними и осадить вместе с ними бывших там варваров. Они же, узнав о приближении войска и не желая подвергаться опасности, отправили послов к Велизарию и обещали добровольно сдаться и сдать оба города с условием, что они не подвергнутся никаким насилиям. С его прибытием они в точности выполнили [153] обещание. Выведя оттуда всех готов, Велизарий направил их в Сицилию и в Неаполь, а в Клузиуме и в Тудере поставил гарнизон. Сам он повел войско дальше. В это время Витигис послал другое войско в Ауксим под начальством Вакима, велел им соединиться с бывшими там готами и вместе с ними двинуться против врагов, находящихся в Анконе, и попытаться захватить ее укрепление. Эта Анкона представляет собой скалу, изогнутую под прямым углом, откуда она и получила свое название «Анконы» – «угла»: она больше всего похожа на изогнутый под прямым углом локоть. Она стоит приблизительно на восемьдесят стадий от города Ауксима, для которого она служит гаванью. Самое укрепление и его стены, расположенные в изгибе скалы, находятся в безопасности, а все внекрепостные сооружения (а их очень много) с древних времен не были окружены стенами. Стоявший во главе гарнизона в этом местечке Конон, как только он услыхал, что приближается войско во главе с Вакимом и что оно уже близко, дал пример неразумного решения. Считая делом незначительным, если он сохранит от всяких бедствий укрепление и тех его жителей, которые находились там с воинами, он оставил укрепление почти без войска, выведя его стадий на пять перед городом и выстроив как бы в боевой строй, устроив неглубокую фалангу, но так, чтобы охватить ею всю подошву горы, как будто он делал облаву для охоты. Но когда римляне увидали, что враги намного превосходят их численностью, повернув тыл, они тотчас же бежали в крепость. Бросившиеся их преследовать варвары многих из них, которые не успели скрыться за стенами, на месте убили и, приставив к стенам лестницы, пытались туда проникнуть, а некоторые стали поджигать дома, которые находились вне укреплений. Римляне, жившие и раньше в этой крепости, пораженные создавшимся положением, перед тем открыли ворота с тем, чтобы принять этим путем бегущих без всякого порядка воинов. Когда же они увидали, что варвары очень близко наседают на бегущих, боясь, как бы они вместе с ними не ворвались в укрепление, [154] быстро закрыли ворота, а сверху стен спустили канаты и, на них поднимая кверху бегущих, спасли между прочим и самого Конона. Поднявшиеся по лестнице варвары были готовы в кратчайшее время силою захватить крепость, если бы не нашлось двух людей, совершивших удивительный подвиг: когда враги уже стояли на вершине стен, они с поразительным мужеством столкнули их оттуда. Один из них был телохранителем Велизария, фракиец родом, по имени Улимут, другой же – телохранителем Валериана, массагет родом, Губульгунд. Оба эти человека случайно незадолго перед этим попали на корабле в Аниону. В такой критический момент, отразив мечами тех, которые поднялись на стену, они, сверх всякого ожидания, спасли укрепление; сами же, полумертвые, с истерзанным телом, они тем не менее уехали отсюда.

В это время было дано знать Велизарию, что из Византии прибыл с большим войском Нарзес и находится в Пиценуме. Этот Нарзес был евнухом и хранителем императорских сокровищ; вообще человек острого ума и энергичный более, чем это свойственно евнухам. За ним следовало пять тысяч воинов, распределенных по отдельным отрядам, под командой других; Юстина – начальника иллирийских войск, и другого Нарзеса, который был перебежчиком из Армении, бывшей подвластной персам; он уже давно стал настоящим римлянином со своим братом Аратием, который незадолго перед тем с другим войском прибыл к Велизарию. Следовало за ним две тысячи из племени эрулов, которыми командовал Визанд, Алуит и Фанифей.

14. Я хочу сейчас рассказать, что это за племя эрулы и откуда пришли они в качестве союзников к римлянам. Они жили по ту сторону реки Истра, к северу, и почитали большое количество богов; они считали делом благочестия ублажать их даже человеческими жертвами. Многие их законы и обычаи были совершенно не похожи на законы и обычаи других людей. У них не полагалось стараться продлить жизнь стариков или болящих; но всякий раз, как кого-нибудь из них [155] поражала болезнь или старость, он обязательно должен был просить своих родственников возможно скорее устранить его из числа живых людей. Тогда его родные, навалив большую и высотную кучу дров и положив этого человека на самый ее верх, посылают к нему кого-либо из эрулов, но только не родственника, вооруженного ножом. Полагается, чтобы убийца этого человека не был ему родственником. Когда убийца их родича возвращается к ним, они тотчас же поджигают всю кучу дров, начиная с самого низу. Когда костер потухнет, они, собрав кости, тотчас же предают их земле. После смерти какого-либо эрула, если его жена хочет проявить свое высокое нравственное достоинство и приобрести себе вечную славу, она обязательно должна спустя короткое время удавиться у могилы своего мужа. Если она этого не сделает, то в дальнейшем ей предстоит позор, и со стороны родственников мужа она является отверженной. Таковы-то были обычаи эрулов в древности.

С течением времени превзойдя окружающих их варваров и силою и многочисленностью населения, они, нападая на соседей, что и естественно, побеждали их поочередно каждого в отдельности, насиловали и грабили их. В конце концов они подчинили себе лангобардов, ставших уже христианами, и некоторые другие племена и заставили их платить себе дань, – дело необычное для варваров, живших в тех местах; сделать это их заставили жадность и бахвальство. Когда же Анастасий вступил на престол римских императоров, эрулы, не имея уже, на кого бы они могли дальше идти войной, сложили оружие и оставались спокойными; в такой мирной жизни у них прошло три года. И вот они, исполненные сильного гнева, без всякого стеснения бранили своего короля Родульфа и, постоянно приходя к нему, называли его впавшим в изнеженность и ставшим слабым, как женщина, и, насмехаясь и обзывая его другими неподходящими словами, всячески понося, бранили его. Болезненно перенося их оскорбления, Родульф двинулся походом против лангобардов, хотя они ни в чем не провинились против них; он не мог возвести на них никакой [156] вины и не видел с их стороны какого-либо нарушения договора, но начал с ними войну без всякой причины. Когда слух об этом дошел до лангобардов, они отправили к Родульфу послов разузнать об этом и просили сказать, ради чего эрулы идут против них с оружием в руках, соглашаясь, что в случае если они ему чего-либо полностью не выплатили из дани, то заплатят это тотчас с большими процентами. Если они недовольны тем, что дань наложена на них слишком умеренная, то лангобарды не будут отказываться вносить ее в большем размере. Когда послы привели ему все эти доводы, Родульф с угрозами отослал их назад и продолжал двигаться. Они же, вторично отправив к нему послов, продолжали настойчиво умолять его о том же самом. Когда и второе их посольство было отослано назад таким же образом, к нему пришли в третий раз послы, убеждая, чтобы эрулы не начинали с ним войны совершенно без всякого основания. Если же, говорили они, эрулы решили, несмотря ни на что, идти против них, то и они не по доброй воле, но под давлением крайней необходимости выступят против нападающих, призывая в свидетели себе бога, самое легкое дуновение воли которого будет сильнее всякого человеческого могущества; само собой разумеется, что он, исходя из причин войны, присудит и тем и другим соответствующий ее конец. Так сказали послы, полагая, что этим они внушат страх нападающим, но эрулы, не испугавшись и не отказавшись от своих намерений, решили вступить с лангобардами в рукопашный бой. Когда они оказались близко уже друг против друга, то часть неба над лангобардами покрылась по воле рока черной и густой тучей, а над эрулами небо было абсолютно чистое. На основании этого всякий мог бы себе ясно представить, что эрулы идут на это столкновение себе на гибель. Считается, что не может быть для варваров, идущих в бой, знамения более зловещего, чем это. Тем не менее даже на это эрулы не обратили внимания, но, как бы совершенно потеряв разум, с величайшим презрением двинулись против врагов, о конце войны делая заключение по численности [157] войска. Когда же начался рукопашный бой, то много эрулов погибло, погиб и сам Родульф, все же остальные изо всех сил кинулись бежать, уже не вспоминая ни о каком мужестве. Лангобарды преследовали их и очень многие из эрулов тут были убиты; лишь немногие из них спаслись.

Поэтому жить так, как жили их отцы, они уже не могли, но, снявшись оттуда возможно скорее, они все время двигались вперед и вперед, блуждая с детьми и женами по всей той стране, которая лежит за рекою Истром. Прибыв наконец в страну, где в древности жили руги, которые, соединившись с войском готов, вместе с ними ушли в Италию, эрулы обосновались тут. Но под давлением голода, так как страна была пустынной, немного времени спустя они поднялись оттуда и подошли близко к пределам гепидов. И сначала гепиды на их просьбу позволить им поселиться и быть их соседями дали им разрешение, но затем без всякого повода они начали проявлять против них всякие незаконные действия: они насиловали их женщин, угоняли их быков и грабили их достояние. Они не останавливались ни перед какой несправедливостью и, наконец, беззаконно начали с ними войну. Не имея возможности дольше терпеть это, эрулы, перейдя реку Петр, решили поселиться там вместе с римлянами; императорский престол занимал тогда Анастасий, он принял их с большой охотой и дал им разрешение устроиться здесь[3]. Но немного времени спустя эти варвары стали к нему во враждебные отношения, совершая безбожные поступки против живших здесь римлян. Поэтому император послал против них свое войско. Победив их в сражении, римляне многих из них убили, имея полную возможность уничтожить всех их. Тогда оставшиеся в живых эрулы стали умолять военачальников и просили сохранить им жизнь и на будущее время принять их как подданных императора и верных его слуг. Уведомленный об этом Анастасий дал свое согласие и, таким образом, остаткам эрулов удалось сохранить свою жизнь; однако они не стали союзниками римлян и по отношению к ним не проявили никакой доброй воли. [158]

Когда на престол вступил Юстиниан, он одарил их прекрасной землей и всякими другими богатствами; он всячески старался привлечь их к себе и сделать дружественными и убедил всех принять христианскую веру. Поэтому, перейдя к более культурному образу жизни, они, насколько могли, приняли христианское учение и часто вместе с римлянами в качестве союзников ходили против неприятелей. Однако и в этом случае они не всегда были верными союзниками римлян, а побуждаемые жадностью, всегда старались насиловать своих соседей, и подобный образ действия не вызывал у них стыда. Они вступали в безбожные половые сношения, между прочим, с мужчинами и с ослами; из всех людей они были самыми негодными и преступными и потому им суждено было позорно погибнуть. Впоследствии лишь немногие из них, заключив договор с римлянами, остались здесь жить, как я буду об этом писать в дальнейших книгах (VII [III], гл.34, §48) (Другое чтение: «как я раньше об этом писал») ; все же остальные отказались от этого союза по следующей причине. Проявляя по отношению к своему королю (имя ему было Ох) чисто зверское и достойное безумных отношение, эрулы внезапно без всякой вины убили этого человека, не выставляя никакой другой причины, кроме той, что в дальнейшем они хотят жить без царей. Но и прежде их король носил это звание только на словах, не имея почти никаких преимуществ сравнительно с любым частным человеком. Все могли сидеть вместе с ним и требовали права быть его сотрапезниками, и беспрепятственно всякий, кто хотел, мог нанести ему оскорбление. Нет людей более недобросовестных и непостоянных, чем эрулы. Совершив это преступление, они тотчас же в нем раскаялись. Они стали говорить, что жить в анархии, без вождей они не могут. После многих общих совещаний всем им показалось лучшим послать просить себе в короли кого-нибудь из людей царского рода с острова Фулы. А что это такое, я сейчас объясню. [159]

15. Когда эрулы были побеждены в бою лангобардами и должны были уйти, покинув места жительства отцов, то один из них, как я выше рассказывал (гл. 14, § 28), поселился в странах Иллирии, остальные же не пожелали нигде переходить через реку Истр, но обосновались на самом краю обитаемой земли. Предводительствуемые многими вождями царской крови, они прежде всего последовательно прошли через все славянские племена, а затем, пройдя через огромную пустынную область, достигли страны так называемых варнов. После них они прошли через племена данов, причем живущие здесь варвары не оказывали им никакого противодействия. Отсюда они прибыли к океану, сели на корабли, пристали к острову Фуле и там остались. Этот остров Фула очень большой. Полагают, что он в десять раз больше Британии (Ирландии). Он лежит от нее далеко на север. На этом острове земля по большей части пустынна, в обитаемой же части живет тринадцать племен, очень многолюдных, и у каждого племени свой царь. Здесь каждый год происходит чудесное явление. Около летнего солнцеповорота в течение приблизительно сорока дней солнце здесь никуда не заходит, в течение этого времени непрерывно сияет над землей. Но месяцев через шесть после этого, около зимнего солнцеповорота, дней сорок солнце совсем не показывается над этим островом и он погружен в непрерывную ночь. Это время живущие здесь люди проводят в полном унынии, так как они не имеют никакой возможности тогда сноситься друг с другом. Лично мне отправиться на этот остров, чтобы своими глазами увидать то, что мне рассказывали, хоть я и очень старался, никак не удалось. Тех, которые оттуда приходят к нам, я спрашивал, как они могут вести счет и деление дня, если солнце не всходит и не заходит там в установленное время? Они дали мне ответ правильный и убедительный. Они сказали, что в те сорок дней, когда солнце, как сказано выше, не заходит, оно сияет людям то с востока, то с запада. И всякий раз, как оно, совершая свой путь, вновь окажется у края неба на том же месте, откуда [160] в прежние дни его видали поднимающимся, они считают, что прошли одни сутки. А когда наступает время непрерывной ночи, то, наблюдая за ходом луны и движением звезд, сообразуясь с ними, они рассчитывают деление дня. По прошествии тридцати пяти дней этой великой ночи, определенные люди, которым это привычно, посылаются на вершины гор и, увидав оттуда определенным образом солнце, они объявляют стоящим внизу людям, что через пять дней солнце засияет им. Получив эту добрую весть, они, хотя еще в темноте, отмечают ее всенародным веселым праздником. У жителей Фулы это самый большой из праздников. Мне кажется, что жители этого острова находятся всегда в страхе, как бы солнце не покинуло их навсегда, хотя это явление у них происходит всегда одинаковым образом каждый год.

Из всех варваров, живущих на Фуле, одно племя, которое называется скритифинами[4] ведет особенно звериный образ жизни. Скритифины не носят одежды, не ходят в обуви, не пьют вина, не добывают себе никакого пропитания посредством возделывания земли. Они сами не пашут земли, и женщины у них не знают никаких домашних работ, но мужчины вместе с женщинами заняты одной только охотой. Находящиеся там леса огромны, изобилуют дикими и другими животными, а равно и горы, которые поднимаются там. Скритифины питаются всегда мясом пойманных животных, а в шкуры одеваются, так как у них нет ни льна, ни приспособления, чтобы сучить нитки, но, связав звериными жилами кожи друг с другом, они таким образом закрывают все тело. И их младенцы вынянчиваются у них не так, как у остальных людей. Дети скритифинов выкармливаются не женским молоком, и сосут они не материнскую грудь, но выкармливаются только мозгом пойманных животных. Как только женщина родит, она заворачивает новорожденного в шкуру животного, тотчас же привешивает ее к какому-нибудь дереву, кладет ему в рот мозг, а сама тотчас же отправляется с мужем на обычную охоту. Они все делают вместе и на это занятие охотой ходят [161] вместе. Таков образ жизни этих варваров. Но другие жители Фулы, можно сказать, все, не очень отличаются от остальных людей: они поклоняются многим богам и демонам (гениям), живущим на небе и в воздухе, на земле и в море, и некоторым другим мелким божествам, считающимся, что они находятся в водах источников и рек. Они непрерывно приносят всякие жертвы, приносят жертвы мертвым и героям. Из жертв они считают самой прекраснейшей принесение в жертву человека, который был их первым военнопленным. Они приносят его в жертву в честь Ареса, так как этого бога они почитают выше всех. Они посвящают этого пленника богу, не просто убивая его, как приносят жертву, но вешают его на столбе или бросают на спицы или умерщвляют какими-либо другими особыми способами, вызывающими жалость к его мучениям. Так живут обитатели Фулы. Из них самым многочисленным племенем являются гавты, у которых и поселились пришедшие сюда эрулы.

И вот эрулы, которые жили в римских пределах, совершив убийство своего короля, послали некоторых из знатнейших своих людей на остров Фулу, чтобы они разыскали и привели с собой, если они будут в состоянии найти там кого-нибудь царской крови. Когда эти люди прибыли на остров, они нашли там многих лиц царского рода; выбрав одного, который им особенно понравился, они вместе с ним поехали обратно. Когда они были в пределах данов, он умирает от болезни. Поэтому эти послы вновь вернулись на остров и взяли с собой оттуда другого, по имени Датия.(Другие рукописи: «Тодасия») За ним последовал брат его Аорд и двести юношей из бывшей в Фуле эрульской молодежи. Так как на все эти поездки было потрачено много времени, то эрулам, бывшим около Сингидона, пришла в голову мысль, что они могут повредить себе, вызывая вождя из Фулы без согласия императора Юстиниана. Поэтому, послав в Византию, они просили императора дать им короля, который был бы ему угоден. Император тотчас же послал им [162] в качестве короля одного из эрулов, давно уже жившего в Константинополе, по имени Сваруаза. Вначале эрулы приняли его и подчинились ему охотно и слушались его, когда он приказывал, что полагалось. Но несколько дней спустя прибыл человек с известием, что посольство с острова Фулы находится уже близко. Сваруаз велел выступить против них, чтобы их истребить, и эрулы, одобрив его план, тотчас последовали за ним. Когда они отстояли друг от друга на расстоянии одного дня пути, ночью все, покинув его, перебежали на сторону пришедших, и он, оставшись один, сумел бежать и вернулся в Византию. Император всеми силами старался вернуть ему прежнее положение. Тогда эрулы, боясь могущества римлян, решили удалиться в пределы гепидов. Такова была причина отпадения эрулов.

16. Велизарий и Нарзес, каждый со своим войском соединились около города Фирма, который лежит у самого берега Ионийского залива и отстоит от города Ауксима на расстоянии дня пути. Там они устроили совещание с начальниками всех частей войска о том, каким образом им будет выгоднее всего идти на врагов. Если они двинутся на тех, которые осаждали Ариминум, то они опасались, как бы те, кто был в Ауксиме, зайдя в тыл, не нанесли им и живущим в этой местности римлянам непоправимого, что и естественно, вреда; с другой стороны, они боялась и за осажденных, чтобы из-за недостатка продовольствия они не испытали чего-либо ужасного. Большинство говорило, сердясь на Иоанна. Его упрекали, что, вследствие своей неразумной храбрости и любви к большой наживе, он поставил себя в такое опасное положение и не дал военным операциям идти в том порядке и тем путем, как это наметил Велизарий. Но Нарзес (так как Иоанн из всех людей был для него самым близким другом), боясь, как бы Велизарий, склонясь к тому, что говорили начальники, не поставил дела под Ариминумом на второй план, сказал следующее: «Вы, начальники, рассуждаете не о том, о чем обычно надо рассуждать на собраниях, и вы держите совет не [163] о том, что, естественно, каждому может казаться сомнительным и спорным, но вы обсуждаете такой вопрос, в котором возможно людям, даже не имеющим никакого опыта в военном деле, выступить с самостоятельным мнением и выбрать лучшее. Если опасность положения кажется одинаковой и при несчастливом исходе дела ущерб, понесенный с той или другой стороны, равновеликим, нужно было бы в достаточной мере дело обдумать, и, сделав все возможные выводы, вынести твердое решение о положении в данный момент. Если бы мы нашли нужным отложить нападение на Ауксим на какое-либо другое время, мы ни в коем случае не понесем наказания и ущерба за пренебрежение к насущным интересам. Что может произойти за это время? Но если мы совершим, как это возможно, непоправимую ошибку по отношению к Ариминуму (да не покажутся слова мои чересчур горькими!), мы разрушим всю силу духа и мощь римлян. Если Иоанн поступил самонадеянно, не подчинившись твоим приказаниям, о славнейший Велизарий, ты получил уже за это полное удовлетворение относительно его и держишь в своих руках возможность спасти поверженного или предать его врагам. Смотри, как бы то отмщение, которое заслужил Иоанн, погрешив по неведению, ты не получил в ущерб интересам императора и нашим. Если готы возьмут теперь Ариминум, то суждено будет стать их военнопленными рабами энергичному Римскому вождю, целому войску и городу, бывшему уже подвластным императору. И несчастье не остановится только на этом; оно может повернуть всю судьбу войны. Сообрази сам о положении неприятелей: количеством воинов они сейчас намного превосходят нас, но они потеряли всякое мужество вследствие многих своих поражений. Естественно, постоянные удары судьбы отняли у них всякую решимость. Если же в данный момент им улыбнется удача, то не в малой степени воспрянут они духом и в дальнейшем не с теперешней смелостью, а с значительно большей поведут с вами войну. Ведь те, кто спасся из бездны несчастий, всегда бывают более воодушевленными [164], чем те, кто еще не испытывал ударов судьбы». Так сказал Нарзес.

Какой-то воин из Ариминума, не замеченный стражей варваров, пришел в лагерь римлян и принес Велизарию письмо, которое написал ему Иоанн. Это письмо гласило: «Знай, что уже давно у нас нет продовольствия, и в дальнейшем мы не в состоянии ни противиться народу, ни защищаться против нападающих, но через семь дней против воли придется и самих себя и этот город сдать неприятелям. Мы уже совершенно не в состоянии дальше противиться грозящей нам неизбежной необходимости, которая безусловно будет служить нам оправданием, если мы совершим что-либо не очень славное». Так написал Иоанн. Велизарий не знал, что ему делать; он попал в безвыходное положение. С одной стороны, он боялся за осажденных, с другой – имел подозрение, что враги из Ауксима после его ухода будут без всякого страха грабить всех, делая набеги на все эти местности, нападать с тылу на его войско и делать всяческие засады, причиняя, конечно, много зла и непоправимого вреда, особенно когда римляне вступят в сражение с неприятелем. Но затем он стал действовать так. Он оставил тут Апатия с тысячью воинов с тем, чтобы они стали лагерем у моря на расстоянии стадий двухсот от города Ауксима. Им он велел оттуда никуда не удаляться и не вступать в сражение с врагами, разве только если они пойдут на них и им придется отражать их от лагеря. Благодаря всему этому он очень надеялся, что при наличии римского лагеря в такой близости варвары будут спокойно оставаться в Ауксиме и не будут пытаться делать им неприятности в тылу. Очень значительное войско он послал на кораблях, во главе этого флота он поставил Геродиана, Улиария и брата Аратия, Нарзеса. Главнокомандующим над этим флотом был поставлен Ильдигер. Велизарий приказал ему прямо плыть к Ариминуму, но чтобы он остерегался пробовать приставать к берегу, если пешее войско намного отстанет от него. Он хотел, чтобы флот двигался вдоль морского берега. Другому войску, под [165] начальством Мартина, он велел двигаться вдоль береговой линии, сопровождая эти корабли, и велел ему, когда оно подойдет близко к неприятелям, разложить многочисленные костры, не пропорциональные численности войска, и дать представление неприятелям гораздо большей своей многочисленности. Сам же он вместе с Нарзесом и остальным войском пошел другой дорогой, более отдаленной от моря, через город Урбисалию, который в предшествующее время Аларих разрушил так основательно, что у него ничего не осталось от прежних зданий, кроме ворот, небольшого количества развалин фундаментов домов.

17. Тут мне пришлось видеть следующее зрелище. Когда в Пиценскую область пришло войско Иоанна, то, что и естественно, у местных жителей произошло большое смятение. Одни из женщин тотчас же бежали, кто куда мог, другие же были захвачены и, невзирая ни на что, уведены первыми встречными. В этой местности была женщина, только что родившая; случилось, что она оставила ребенка лежащим в пеленках на земле; бежала ли она, или кем-нибудь была захвачена, но уже вернуться сюда не могла; ясно, что ей выпала судьба исчезнуть или из среды людей, или из пределов Италии. Ребенок, оказавшись покинутым среди такого безлюдия, стал плакать. Тут какая-то коза, увидав его, сжалилась и, подойдя ближе (она тоже недавно родила), дала ему свои соски и заботливо охраняла ребенка, чтобы собака или какой-либо зверь не причинил ему вреда. Так как в этом смятении прошло много времени, то ребенку пришлось долго пользоваться этой кормилицей. Когда в Пиценской области потом стало известно, что войско императора пришло с враждебными целями только против готов, а что римляне от него не потерпят никакой неприятности, все тотчас вернулись по домам. И в Урбисалию вместе с мужьями вернулись и их жены, те, кто из них был родом римлянки; увидав ребенка в пеленках, оставшегося в живых, совершенно не зная, как это объяснить, они были в большом изумлении, что он еще жив. Каждая из них давала [166] ему свою грудь, та, у которой в данное время было молоко. Но ребенок еще не принимал человеческого молока, да и коза вовсе не хотела отказаться от него: она непрерывно блеяла, бегая вокруг ребенка, и, казалось, была готова напасть на присутствующих за то, что женщины, подойдя так близко к ребенку, ему надоедают; одним словом, она хотела обращаться с ним как бы со своим собственным козленком. Поэтому женщины уже перестали приставать к ребенку, и коза без всякого страха стала его кормить и охраняла его, заботясь о нем и во всем остальном. Поэтому местные жители стали называть этого ребенка Эгисфом («Сыном козы»). И когда мне пришлось быть там, желая показать мне такую невероятную вещь, они повели меня к ребенку и нарочно сделали ему больно, чтобы он закричал. Ребенок, сердясь на причиняющих ему неприятность, стал плакать; коза, услыхав его плач (она была от него на расстоянии полета камня), бегом с сильным блеянием бросилась к нему и, подойдя, стала над ним, чтобы в дальнейшем никто не мог его обидеть.

Вот что хотел я рассказать относительно Эгисфа. Велизарий двигался через горы этой дорогой. Будучи численностью намного слабее неприятелей, он не хотел тотчас вступать с ними в открытый бой; он видел, что варвары вследствие предшествующих постигших их неудач почти умирают от страха; поэтому он думал, что, узнав о надвигающемся на них со всех сторон неприятельском войске, они забудут о всякой храбрости и немедленно обратятся в бегство. Мнение его оказалось правильным, и в дальнейшем случилось то, что он и полагал. Когда они были в горах, отстоявших от Ариминума на один день пути, они столкнулись с небольшим отрядом готов, отправившихся этой дорогой за чем-то, что было нужно для них. Столь неожиданно наткнувшись на войско неприятелей, они никуда не могли свернуть с дороги; одни из них, поражаемые идущими впереди, пали на месте, другие же, будучи ранеными, бежали на находящиеся здесь скалы и скрылись. Видя оттуда римское войско, идущее всеми горными [167] проходами, они представили себе его более многочисленным, чем оно было на самом деле. Увидав там знамена Велизария, они поняли, что он командует этим войском. Наступила ночь, и римляне здесь остановились на ночлег, а раненые готы тайно пошли в лагерь Витигиса. Придя туда около полудня, они показали свои раны и утверждали, что Велизарий с войском, более многочисленным, чем какое они могли сосчитать, вот-вот появится. Готы стали готовиться к бою, выстроившись на север от города Ариминума (они думали, что враги придут этой дорогой), и все время смотрели на вершины гор. Когда же с наступлением ночи они сложили оружие и успокоились, они увидали огромное количество костров (их зажгло войско, шедшее с Мартином) на восток от города, на расстоянии стадий шестидесяти, и пришли в неописуемый ужас: у них явилось подозрение, что с наступлением дня враги окружат их. Таким образом, эту ночь они провели в великом страхе, с наступлением же дня, с восходом солнца, они увидали огромный флот из бесчисленного количества кораблей, двигающийся против них. Онемев от ужаса, они бросились бежать. Они собирали свой багаж с такой поспешностью, с таким смятением и криком, что не слышали уже приказаний, и ничего другого у них не было на уме, как только первыми выбраться из лагеря и оказаться поскорее за стенами Равенны. И если бы еще оставалось силы и храбрости у осажденных, то они, сделав вылазку, могли бы произвести избиение врагов и тем бы закончили всю войну. Но сделать это теперь помешал им как сильный страх, вызванный всем предшествующим, так и физическая слабость, поразившая многих вследствие недостатка в самой необходимой пище. А варвары при этом крайнем смятении, оставив здесь часть своего имущества, стремительно бежали в Равенну.

18. Первыми из римлян прибыли в лагерь готов Ильдигер и бывшее с ним войско. Тех врагов, которые остались там вследствие каких-либо болезней, они обратили в рабов и захватили все имущество, которое оставили там бежавшие готы. [168] К полудню пришел и Велизарий со всем войском. Когда Велизарий увидал Иоанна и бывших с ним, бледных, покрытых грязью, слегка упрекнув Иоанна за неразумную храбрость, он сказал, что за свое спасение он должен поблагодарить Ильдигера. Но Иоанн сказал, что он согласен благодарить, но не Ильдигера, а Нарзеса, казначея императора, тем показывая, как мне кажется, что Велизарий пришел на помощь, хотя ему не очень хотелось это делать по настоятельному совету Нарзеса. И в дальнейшем оба стали относиться друг к другу с большим недоверием. Да и близкие к Нарзесу люди не позволяли ему участвовать в военных походах Велизария, но убеждали его, насколько позорно для него, одного из приближеннейших людей к императору, не быть самостоятельным начальником войска, но подчиняться главнокомандующему. Они указывали, что Велизарий никогда не согласится командовать вместе с ним войском, будучи на одинаковом с ним положении; а ведь он, Нарзес, желает самостоятельно командовать римским войском и чтобы за ним последовало наибольшее число воинов со своими наиболее выдающимися начальниками (Конъектура Haury; обычное чтение: «чтобы за своими начальниками последовало более многочисленное войско».) Они говорили, что эрулы, его личные копьеносцы и щитоносцы и те войска, которыми командовал Юстин и сам Иоанн, вместе с войсками Аратия и Нарзеса составляют не меньше десяти тысяч храбрых и исключительно опытных в военном деле воинов; что желательно, чтобы слава покорения Италии была приписываема не одному Велизарию, но чтобы в этом принял участие и Нарзес; что, по их мнению, он покинул возможность общения с императором не для того, чтобы личными опасностями увеличить славу Велизария, но чтобы, проявив дела своего разума и храбрости, стать славным среди людей, как он того и заслуживает. Они говорили, что и Велизарий в дальнейшем не будет в состоянии без них что-либо сделать. Войско, которым он командовал, по большей части [169] он оставил уже в гарнизонах и по городам, которые он завоевал; и они перечислили ему всех их подряд, начиная с Сицилии вплоть до Пиценской области.

Услыхав это, Нарзес страшно обрадовался этому предложению и уже больше не мог ни скрывать своих намерений, ни держаться в назначенных для него границах. Часто, когда Велизарий требовал, чтобы кто-либо взялся за то или другое дело, Нарзес мешал выполнению его приказания, высказывая то те, то другие сомнения. Заметив это, Велизарий созвал всех начальников и сказал следующее: «Мне кажется, господа начальники, что относительно этой войны мы держимся разных точек зрения. Вы относитесь к врагам с полнейшим презрением, как будто они уже окончательно побеждены; я же полагаю, что благодаря такой вашей уверенности мы подвергаемся несомненной опасности. Ведь я знаю, что варвары побеждены нами не вследствие их трусости или недостатка в людях, но только благодаря нашей прозорливости и сообразительности они, обманутые военной хитростью, должны были бежать отсюда. Боюсь, как бы в этом отношении, поддавшись ошибке и не учтя правильно положения, мы не совершили бы неправильных поступков во вред себе и всему делу римлян. Ведь те, которые считают себя победителями, величаясь своими делами, легче гибнут, чем те, которые сверх ожидания потерпели поражение и поэтому в дальнейшем держатся по отношению к неприятелям метода осторожности и большой продуманности. Легкомыслие погубило многих из тех, которые стояли на верху удач; труд и заботливость принесли пользу многим из тех, кто потерпел крушение. Сила тех, которые поддались чувству пренебрежения к врагам, по большей части обычно слабеет, а внимательное отношение бывает достаточным чтобы восстановить силу. Итак, пускай каждый из вас подумает про себя: в Равенне находится Витигис и многие десятки тысяч готов, Урайя осаждает Милан, являясь хозяином всей Лигурии, а Город Ауксим полон неприятельского войска, большого и заслуживающего внимания; да и много других крепостей охраняется [170] боеспособными против нас варварами, вплоть до города Урбибента, который является чуть ли не соседом Рима. Так что теперь наше положение находится в большей опасности, чем прежде, так как мы попали, можно сказать, в окружение врагов. Я уже не говорю о том, что, по слухам, франки соединили свое оружие с готами; в высшей степени необходимо, чтобы все римляне очень об этом помнили и испытывали бы при этом немалый страх. Поэтому я утверждаю, что надо часть войска отправить в Лигурию, к Милану, а всех остальных немедленно направить к Ауксиму против находящихся там врагов для того, чтобы они приступили к делу, исход которого будет тот, какой угоден богу. А затем следует приняться и за другие военные дела, как нам покажется лучше и успешнее всего их выполнить». Вот что сказал Велизарий. Нарзес ему отвечал: «Никто не будет возражать, что все остальное, начальник, тобой сказано совершенно правильно. Но разделять все императорское войско только против Милана и Ауксима я считаю совершенно нецелесообразным. Вполне естественно, чтобы ты сам повел войско римлян туда, куда тебе будет угодно, мы же приобретем для императора область вдоль Эмилиевой дороги, о которой, как говорят, больше всего заботятся готы, и приведем Равенну в такое замешательство, что с теми врагами, которые будут против вас, вы будете в состоянии делать все, что хотите, так как у них будет отнята всякая надежда на прибытие помощи. Если же мы решимся вместе с вами сидеть и осаждать Ауксим, боюсь, что варвары выйдут из Равенны, и тогда нам придется по отношению к врагам оказаться запертыми в стенах, и, лишенные всего самого необходимого, мы тут и погибнем». Так говорил Нарзес. Но Велизарий, боясь как бы вследствие разделения римского войска на много частей не пострадало дело императора и не возник беспорядок от получившейся здесь анархии, предъявил письмо императора Юстиниана, которое он написал всем начальникам войска. Это письмо гласило: «Нарзеса, нашего казначея, мы посылаем не за тем, чтобы он начальствовал над [171] войском в Италии. Мы желаем, чтобы во главе всего войска стоял один Велизарий и распоряжался им, как ему покажется лучше всего; вам же всем предлагаем следовать за ним на пользу нашего государства». Таково было приблизительно письмо императора. Но Нарзес, опираясь на последние слова письма, утверждал, что в данный момент план Велизария противоречит пользе государства, поэтому не надо следовать ему.

19. Услыхав это, Велизарий послал Перания с большим войском к Урбиветеру («Старому городу») с тем, чтобы они его осадили, сам же повел войско к Урбину, городу очень укрепленному и имевшему значительный гарнизон из готов (он отстоял от Ариминума на расстоянии одного дня пути для человека налегке). Войском начальствовал Велизарий. Нарзес, Иоанн и все остальные следовали за ним. Когда они подошли близко, они стали у подножия холма двумя лагерями. Они не объединили своих сил, но Велизарий со своими стоял на восток от города, а Нарзес и его войска занимали места на запад. Город Урбин расположен на круглом и очень высоком холме, однако этот холм не крутой и не совсем недоступный, трудно проходим он только на самом верху, особенно в непосредственной близости от города. Есть только одно место подъема по ровному склону, к северу. К осаде римляне приступили следующим образом. Полагая, что перед лицом грозящей опасности, варваров легче будет привлечь на свою сторону и склонить к добровольной сдаче, Велизарий отправил к ним послов и, обещая им в будущем много всяких благ, убеждал сдаться и подчиниться императору. Послы, подойдя близко к воротам (в город враги не позволяли им пойти), говорили им много для них привлекательного, но готы, уверенные в крепости своего положения и в изобилии снабженные запасами, были менее всего склонны выслушивать их предложения и велели римлянам возможно скорее уйти оттуда прочь. Услыхав это, Велизарий приказал войску собирать палки и ветки потолще и сделать из них длинную галерею. Под ее прикрытием они собирались ближе подойти к воротам той дорогой, [172] где место было ровное, и воспользоваться этим сооружением для нападения на стену. Войска так и стали делать.

Некоторые из близких к Нарзесу лиц стали говорить, что Велизарий делает вещь бесцельную и невыполнимую, что уже Иоанн потерпел неудачу при попытке взять это укрепление (а ведь тогда оно имело очень небольшой гарнизон), что он ясно увидал, что это укрепление взять штурмом совершенно невозможно (и это было верно) и что он, Нарзес, должен подчинить власти императора местности и укрепления по Эмилиевой дороге. Убежденный такими доводами, Нарзес ночью снялся со стоянки, прекратив осаду, хотя Велизарий усиленно умолял его остаться здесь и вместе с ним взять город Урбин. Но они со своей частью войска быстро направились в Ариминум. Когда с наступлением дня враги увидали, что половина врагов ушла, то Морас с варварами со стен стали издеваться и глумиться над оставшимися. Но Велизарий решил штурмовать стены с оставшимся войском. Когда он принял это решение, ему на помощь пришел удивительно счастливый случай. В Урбине был только один источник, из которого все живущие там брали воду. Этот источник сам собою стал высыхать и в скором времени перестал давать воду. И в течение трех дней у него настолько пропала вода, что варвары черпали ее оттуда с грязью и так пили. Поэтому они решили сдаться римлянам. Не зная об этом ничего, Велизарий решил попытаться напасть на укрепления. И вооружив все остальное войско, он поставил его вокруг холма, а части войска он велел двигать по ровному месту сделанную из прутьев галерею(Римское ее название «винея» (vinea)). (они так обычно называют это сооружение). Воины, войдя под ее прикрытие, стали двигаться вперед и тащить эту галерею, невидимые для врагов. И вот варвары, вытянув вперед с укреплений правые руки, стали просить мира. Римляне, не зная всего, что случилось с источником, стали думать, что они испугались войны и этого сооружения. И та и другая стороны с удовольствием прекратили военные действия. Готы добровольно сдались Велизарию [173] сами и сдали ему город на условии, что им не будет сделано ничего плохого и что они будут подданными императора и будут служить ему на равных и одинаковых правах со всем римским войском. Услыхав об этом, Нарзес был поражен удивлением и очень огорчен. Сам он еще спокойно сидел в Ариминуме, а Иоанну со всем войском велел двинуться против Цезены. Неся с собой лестницы, они двинулись туда. Когда они были очень близко от укреплений, они сделали нападение на них и попытались их штурмовать. Варвары сильно защищались, римляне потеряли здесь многих убитыми, в их числе Фанифея, начальника эрулов. Потерпев такую неудачу под Цезеной, Иоанн не захотел вновь делать попытки ее взять, так как ему показалось, что взять ее нельзя, но вместе с Юстином и всем другим войском он двинулся дальше. Внезапным нападением он взял старинный город, который назывался «Форумом Корнелия», и так как варвары всегда перед ним отступали и нигде не вступали в открытое сражение, то он подчинил императору всю область по Эмилиевой дороге. Так шли там дела.

20. Взяв Урбин около зимнего солнцеповорота, Велизарий считал, что идти сейчас на Ауксим нецелесообразно; он имел основание думать, что на его осаду придется потратить долгое время. Взять же эту крепость силой ввиду мощности ее укрепления было невозможно; варваров в качестве гарнизона там было помещено, как я указывал выше, много и отборных; кроме того, подвергнув грабежу большую область, они свезли себе туда много продовольствия. Он приказал Аратию с большим войском зимовать в Фирме и сторожить, чтобы в дальнейшем варвары не могли с этой стороны по произволу делать набеги и вполне безнаказанно для себя опустошать находящиеся там места. Сам же повел войско к Урбиветеру. На эту мысль навел его Пераний, так как от перебежчиков он раньше слыхал, что находящиеся там готы начинают страдать от недостатка запасов, и надеялся, что если вдобавок к нужде во всем необходимом они еще увидят Велизария, явившегося [174] со всем войском, то они с тем большей легкостью сдадутся. Так оно и оказалось. Как только Велизарий прибыл к Урбиветеру, он велел всем стать лагерем на пригодном для этого месте, сам же, объехав город кругом, смотрел, нельзя ли каким-либо образом взять его силой. Он решил, что нет никакого средства взять это укрепление открытой силой. Но ему казалось не совсем неисполнимым делом овладеть этим городом тайно, при помощи хитрости. На равнине, идущей в виде небольшой полой впадины, поднимался одинокий холм, наверху он был выровненным и гладким, внизу же отвесным. Вокруг этого холма стояли, образуя как бы его окружение, равные с ним по высоте скалы; они были не рядом с ним, но стояли примерно на полет камня (из пращи). На этом-то холме древние выстроили город, не окружив его стеной и не сделав никаких других укреплений, так как им казалось, что это место по своему природному положению взять нельзя. Единственный подъем туда был со стороны скал, и живущим в этом месте, если они будут охранять эту дорогу, нечего было бояться нападения врагов с другой стороны. Исключая то место, где природа создала вход в этот город, как я только что сказал, пространство между холмом и скалами, о которых я упомянул выше, занимала всегда полноводная и трудно переходимая река. Поэтому в древности римляне в этом проходе соорудили только небольшую постройку; в ней-то и были ворота, которые тогда охраняли готы. Такова была местность около Урбиветера. Велизарий приступил к его осаде всем войском, надеясь, что он сумеет благодаря какой-либо хитрости проникнуть в город со стороны реки или заставить врагов сдаться из-за голода. Пока у варваров еще не ощущалось сильного недостатка в съестных припасах, хотя их было меньше, чем нужно для нормального питания, они, сверх ожидания, твердо боролись с нуждой, далеко не питаясь досыта, но каждый день употребляя лишь столько пищи, сколько было необходимо, чтобы только не умереть с голоду. Когда же у них все запасы истощились, то они стали питаться кожами, как выделанными [175] так и невыделанными, долгое время размачивая их в воде. Дело в том, что начальствовавший над ними Альбила, известнейший человек среди готов, питал их пустыми надеждами на помощь.

Время шло, и вновь наступило лето. На полях сам собой стал вызревать хлеб, но совсем не в таком количестве, как в прошлом году, а гораздо меньше. Так как зерна его не были скрыты в бороздах, проведенных плугом или руками человека, а им пришлось лежать на поверхности земли, то лишь небольшой части их земля могла сообщить растительную силу. Еще никто его не жал, но уже задолго до созревания он вновь полег, и в дальнейшем ничего отсюда не выросло. То же самое случилось и в области Эмилиевой дороги. Поэтому жители, покинув тут свои жилища и родные поля, ушли в Пиценскую область, думая, что там они будут меньше страдать от голода. По той же самой причине не меньший голод поразил Этрурию; те из ее жителей, которые обитали в горах, вместо i зерна питались желудями с дубов; они пекли себе из той муки хлебы и их ели. Вполне естественно, что большинство из них было поражено различными болезнями; лишь немногие уцелели. Говорят, в Пиценской области погибло от голода не менее пятидесяти тысяч римских землевладельцев и еще гораздо больше по ту сторону Ионийского залива. Я сейчас расскажу, так как я сам был очевидцем этого, какого они были вида и как умирали. Все были худы и бледны; плоть, не имея питательной пищи, по древнему выражению, сама себя поедала, и желчь, властвуя над оставшимся телом, окрашивая его, придавала внешнему его виду свой собственный цвет. При продолжении этого бедствия вся влага уходила из тела, кожа страшно высыхала и была похожа на содранную шкуру, давая представление, что держится она только на костях. Их синий, как кровоподтек, цвет лица постепенно переходил в черный, и они были похожи на сильно обожженных факелами. Выражение лица у них было как у людей, чем-либо пораженных, и их глаза смотрели всегда страшно и безумно. Одни из них умирали [176] от недостатка пищи, другие же от чрезмерного ею пресыщения. Так как у них потух весь внутренний жар, который природа зажгла у них, то если кто-либо давал им есть сразу досыта, а не понемногу приучая к пище, как своевременно рожденных детей, то они, уже не имея сил переваривать пищу, умирали еще скорее, чем от голода. Некоторые, страдая от ужасного голода, поедали друг друга. И говорят, что две женщины в какой-то деревне, севернее города Ариминума, съели 17 мужчин. Случилось, что они одни только уцелели в этом месте. Поэтому проходившим по этой дороге иноземцам приходилось заходить в тот домик, где они жили. Во время сна они их убивали и поедали. Но говорят, что восемнадцатый гость проснулся в тот момент, когда эти женщины собирались наложить на него руки; вскочив с постели (Haury и Крашенинников; по другому чтению: «разобрав и разузнав все это дело».), он узнал от них все это дело и обеих их убил. Вот что, говорят, произошло там. Большинство жителей, понуждаемые голодом, если где-нибудь встречалась трава, стремительно бросались к ней и, став на колени, старались ее вырвать из земли. А затем, так как вырвать ее они не могли, вся сила покинула их они падали на эту траву и на свои руки и умирали. И никто нигде их не хоронил: ведь не было никого, кто бы мог позаботиться о погребении. И ни одна из птиц, которые обычно питаются трупами, не коснулась их, так как на них не было мяса, которое бы они могли взять себе. Все их тело, как я выше сказал, было уже раньше поглощено голодом. Но достаточно мне рассказывать о голоде.

21. Когда Велизарий услыхал, что Урайя и варвары осаждают Милан, он послал Мартина и Улиария с большим войском против них. Дойдя до реки По, которая отстоит от Милана на расстоянии одного дня пути, став там лагерем, они медлили идти дальше. Они потеряли там много времени, совещаясь, как им перейти реку. Когда об этом услыхал Мундила, он послал к ним некоего римлянина, по имени Павел; незамеченный [177] врагами, он пришел к берегу По. Не найдя в данный момент никакого челнока, он скинул одежду и вплавь с величайшей опасностью переплыл реку. Доставленный в римский лагерь к начальникам, он сказал следующее: «Мартин и Улиарий! Неправильно вы делаете и недостойное вашей собственной славы; на словах вы пришли для спасения того, что принадлежит императору, на деле же, чтобы увеличить могущество готов. Этот Милан, из всех италийских городов наиболее выдающийся и по своей величине и по своему многолюдству, а равно и всяким другим богатствам; кроме того, он является передовым укреплением против германцев и других варваров и, так сказать, оплотом всей власти римлян; так вот этот Милан находится в великой опасности вместе с Мундилой и императорским войском, врагами теснимый, вами забытый. Какое преступление совершаете вы теперь перед императором, я не буду говорить. Данный момент не позволяет мне разливаться в длинных речах: он требует скорейшей помощи городу, пока еще остается хоть какая-нибудь надежда. Я заявляю, что вы должны немедленно прийти на помощь миланцам, находящимся в крайней опасности. Если по отношению к нам в настоящее время вы еще из-за чего-либо будете медлить, то нам придется погибнуть, испив самую горькую чашу страданий, вы же наложите на себя пятно изменников императору, отдавших во власть врагам его силы. Ведь предателями, думаю, справедливо называть не только тех, которые открывают ворота неприятелям, но ничуть не меньше, если не больше, тех, которые хотя и могли оказать помощь своим ближайшим друзьям, осажденным врагами, но предпочли безопасную медлительность поспешной и энергичной деятельности и тем дали возможность врагам одолеть их». Так сказал Павел. Мартин и Улиарий, уверив его, что немедленно последуют за ним, отослали его обратно. Вновь незамеченный врагами, ночью он вернулся в Милан; у воинов и у всех римлян он поднял надежду и еще более укрепил верность императору. Тем не менее войска Мартина, охваченные страхом, оставались все там же, [178] и долгое время было напрасно здесь потрачено в промедлении. Тогда Мартин, желая снять с себя обвинение, написал Велизарию следующее: «Ты послал нас на помощь миланцам, находящимся в опасном положении, и мы со всем старанием и поспешностью, как ты приказал, дошли до реки По, перейти которую войско боится, потому что мы слышим, что здесь в Лигурии большое войско готов и с ним огромное количеством бургундов, сражаться с которыми мы одни, по нашему мнению, не можем. Но прикажи Иоанну и Юстину возможно скорее (они находятся по соседству с нами в области Эмилиевой дороги) вместе со своими войсками совместно с нами взяться за это опасное дело. Если мы пойдем туда вместе с ними, то будем в состоянии и сами остаться целыми и неприятелям причинить много зла». Вот что гласило письмо Мартина. Прочитав его, Велизарий приказал Иоанну и Юстину тотчас же идти вместе с войском Мартина на Милан. Они же отказались это исполнить, если им этого не прикажет Нарзес. Поэтому и Нарзесу Велизарий написал следующее: «Знай, что все войско императора есть единое тело; если оно не проявит единодушия, как члены человеческого тела, а захочет действовать в своих частях отдельно одна от другой, то нам останется только погибнуть, не совершив ничего из того, что мы должны сделать. Поэтому оставь Эмилиеву область, не имеющую укреплений и в данный момент никакого решительного значения для римлян. Прикажи сам Иоанну и Юстину тотчас же возможно скорее идти против врагов, находящихся у Милана, вместе с войском Мартина, так как они находятся вблизи от него и имеют силы, вполне достаточные для победы над варварами. У меня здесь нет достаточного количества войск, которые я мог бы послать туда, тем более что я считаю невыгодным посылать в Милан воинов отсюда. Пройдет большой срок, так что они придут туда позднее нужного момента и ни в коем случае не будут в состоянии использовать коней против неприятелей вследствие их утомления за долгую дорогу. Если же эти начальники пойдут на Милан вместе с Мартином [179] и Улиарием, то, конечно, они победят находящихся там варваров и могут опять занять Эмилиеву область, так как никто еще им там не сопротивляется». Когда Нарзес увидал эти доставленные ему письма, он со своей стороны приказал Иоанну и Юстину отправиться в Милан вместе с остальным войском. Немного позднее Иоанн был послан к морю забрать оттуда легкие суда, чтобы при их помощи войско могло перейти через реку. Но поразившая его болезнь задержала выполнение этого дела.

В то время как войска Мартина тратили время на раздумывание о переходе, а войска Иоанна ждали приказаний Нарзеса, прошел большой срок, во время которого продолжалась осада. Осажденные, до крайности мучимые голодом, будучи уже не в состоянии преодолеть своего тяжелого положения, стали питаться преимущественно собаками, мышами и другими животными, которые раньше никогда не шли на питание человеку. Послы варваров, отправленные ими к Мундиле, предлагали ему сдать город с тем условием, что ни он, ни его воины не понесут никакой неприятности. Он соглашался это сделать, если они дадут обещание, что не только им, но и остальным жителям города они не сделают ничего плохого. Так как враги давали обещание пощадить Мундилу и римских воинов, напротив, питая сильный гнев против лигуров, как было ясно, хотят всех их погубить, то Мундила, собрав всех воинов, сказал следующее: «Если когда-нибудь кто-либо, имея возможность жить покрытым позором, выбрал славную смерть, предпочтя почетный уход из жизни немедленному спасению, то я хотел бы, чтобы в настоящее время такими были вы и из-за любви к жизни не гнались бы за этим существованием, связанным с позором. Ведь это было бы вразрез с наставлениями Велизария; если вы их как следует за прежнее время усвоили, то вы должны и действовать благородно и с огромной смелостью. Всем рождающимся на свет предстоит общая неизбежная участь умереть в назначенное время; только родом смерти люди по большей части отличаются друг от [180] друга. Разница только в том, что трусы, как и естественно, испытывают сначала со стороны врагов всякого рода издевательства и насмешки, а затем в свыше указанное им время тем не менее их постигает предназначенная им судьба. А людям благородным приходится испытать то же с доблестью и наличием доброй славы. Помимо этого, если бы было возможно нам, проявляя такую покорность перед варварами, спасти вместе с собой и всех этих сограждан, то это могло бы служить для нас некоторым извинением за нашу позорную жажду спасения. Но если нам нужно будет увидеть такую массу римлян, гибнущих под руками врагов, то кто не скажет, что это зрелище будет горше любой смерти? Ведь это то же самое, как если бы мы вместе с варварами, как могут подумать, произвели это избиение. Пока мы сами себе господа, решим же, раз уже выпала нам такая судьба, выполнить с доблестью эту славную необходимость. Поэтому я утверждаю, что нам нужно, вооружившись возможно лучше, двинуться на врагов, не ожидающих этого. Нам предстоит одно из двух – или судьба в некотором отношении повернется к нам лицом, или, получив на долю блаженную сверх ожидания смерть, мы с великой славой избавимся от настоящих несчастий». Так сказал Мундила, но никто из воинов не пожелал подвергнуться опасности; они сдались сами, сдали и город на тех условиях, которые предлагали враги. Их самих вместе с Мундилой, не сделав им ничего дурного, варвары держали под стражей, город же они разграбили и разрушили до основания, избивая мужчин, способных носить оружие, всех подряд, не меньше тридцати тысяч, женщин же обратили в рабство, ими они одарили бургундов в благодарность за оказанную помощь. Найдя префекта претория Репарата, они изрубили его в куски и мясо его бросили собакам. Бергентин (и он случайно был в Милане) через область венетов и соседних племен отправился со своими в Далмацию, оттуда он отправился к императору и рассказал ему об этом ужасном несчастии, которое пришлось перенести римлянам. После этого готы по добровольной сдаче [181] другие города, которые до этого занимали римские гарнизоны, и опять овладели всей Лигурией; Мартин же и Улиарий вернулись со своим войском в Рим.

22. Так совершилось это событие. Велизарий, еще не зная, что случилось в Лигурии, так как зима уже кончилась (538/9 год), со всем войском двинулся в Пиценскую область. Узнав во время этого похода о судьбе, постигшей Милан, он впал в величайшую печаль. В дальнейшем он не позволил Улиарию показываться на глаза и тотчас же написал императору обо всем случившемся. Император не наложил за это ни на кого тяжелого наказания, но услыхав о неприязненных отношениях между Велизарием и Нарзесом, тотчас же отозвал Нарзеса и полномочным предводителем во всей этой войне назначил Велизария. Таким образом, Нарзес вернулся в Византию с небольшим числом воинов. Эрулы не пожелали больше оставаться в Италии после удаления Нарзеса, хотя Велизарий от своего имени и от имени императора обещал им всякие блага, если они останутся, но, забрав весь свой багаж, они удалились сначала в Лигурию. Там они встретились с войском Урайи и, продав врагам тех рабов и тот скот, который они вели с собой, и получив от них много денег, они поклялись, что никогда не будут участвовать в войне против готов или вступать с ними в открытый бой. Получив таким образом возможность мирно удалиться, они пришли в пределы венетов. Там, побеседовав с Виталием, они раскаялись в совершенных против императора Юстиниана прегрешениях. Чтобы очиститься от обвинения, они оставили тут одного из своих начальников, Висанда, с его свитой, а остальные все были доставлены в Византию; начальниками их были Алуэт и Филимут, который принял власть после смерти Фанифея в Цезене.

Витигис и бывшие с ним готы, слыша, что с наступлением весны Велизарий собирается двинуться против них и против Равенны, были в великом страхе и вели совещания о настоящем положении дел. После долгих обсуждений (не считая [182] себя в силах один на один сражаться с врагами) они решили привлечь к себе на помощь других варваров. Они воздержались от германцев, по опыту зная их лживость и вероломство, довольные уже тем, что они вместе с Велизарием не идут против них и по отношению к обоим не стоят им на дороге. Но к Ваке, королю лангобардов, они отправили послов предлагая много денег и приглашая заключить военный союз для общей борьбы. Когда послы убедились, что Вака – друг и союзник императора, они вернулись, ничего не сделав. И вот Витигис, находясь, как естественно, при таком положении дел в нерешительности, неоднократно собирал большой совет старейшин. И он не раз спрашивал их, что ему придумать или что сделать, чтобы дела пошли лучше. Много мнений высказывалось участниками совещаний; одни из них были неподходящими для данного положения дел, другие же были в некотором отношении заслуживающими внимания. В числе последних было высказано такое замечание, что император римлян только тогда смог начать войну с западными варварами, когда у него был заключен мир с персами. Только тогда он смог окончательно покорить вандалов и маврусиев и довести готов до нынешнего положения. Так что, говорили они, если бы кто-либо и теперь мог вызвать враждебные действия между Юстинианом Августом и царем мидян, то никогда римляне, начав войну с этим народом, не рискнули бы в дальнейшем вести какую бы то ни было войну с другими народами. Это соображение понравилось Витигису и всем остальным. Было решено отправить послов к персидскому царю Хозрову, но не готов, – для того, чтобы, будучи узнаны там, они не испортили дела, – а римлян, которые настроили бы его против Императора Юстиниана. Поэтому они уговорили за большие деньги двух лигурийских священников на такое дело. Из них один, который был представительнее, облекшись званием и внешним видом епископа, никогда ему не принадлежавшими, был назначен послом, а второй следовал за ним в качестве спутника. Витигис вручил им письма, которые он посылал Хозрову [183], и отправил их обоих. По их наущению Хозров во время перемирия совершил против римлян недопустимые дела, как мною было рассказано в прежних книгах. Когда император Юстиниан услыхал, что замышляют Хозров и персы, он решил возможно скорее прекратить войну на западе и вызвать Велизария, чтобы он вел войско против персов. Послов же Витигиса, ведь они все еще продолжали находиться в Византии, он тотчас отослал назад, обещая, что он пошлет к Витигису своих людей в Равенну и заключит с готами мир, который послужит на пользу той и другой стороне. Этих послов Велизарий отпустил к неприятелям лишь после того, как они отпустили от себя Афанасия и Петра с их свитой. Когда они прибыли в Византию, император удостоил их великих даров, Афанасия назначив начальником преторианской гвардии в Италии, а Петру дав звание так называемого магистра. Кончилась зима, а вместе с ней кончился и четвертый год войны (538-539), которую описал Прокопий.

23. Велизарий хотел сначала взять Ауксим и Фезулу и потом идти против Витигиса и Равенны, не имея против себя никого из врагов, кто бы мог или помешать римлянам, или в тылу причинить какую-либо неприятность. Поэтому он послал в Фезулу Киприана и Юстина с их войсками, отрядом исавров и пятьюстами из того легиона, которым командовал Деметрий, с тем чтобы они, став лагерем у этого укрепления, осаждали находящихся в нем варваров. Мартина же и Иоанна с их отрядами и другим войском, которым командовал Иоанн, по прозванию «Обжора», он направил к реке По. Им он велел заботиться, чтобы Урайя и бывшие с ним войска не могли из Милана прийти на помощь своим; если же они не будут в состоянии удержать наступление врага, незаметно двигаться у них в тылу, преследуя их. Они, захватив город Дортану, расположенный у реки и бывший неукрепленным, стали там лагерем и ожидали, что будут делать враги; сам же Велизарий двинулся к Ауксиму с одиннадцатью тысячами воинов. Этот Ауксим является первым из городов Пицениума; римляне называют [184] его метрополией этой области. От берега Ионийского залива он отстоит приблизительно на восемьдесят четыре стадии, а от Равенны на расстоянии трех дней пути и восьмидесяти стадий. Он расположен на высоком холме; нигде к нему нет доступа с равнины и потому для неприятелей он совершенно неприступен. Сюда в виде гарнизона Витигис поместил весь цвет войска готов, рассчитывая на то, что римляне, не взяв этого города, никогда не осмелятся двинуться походом на Равенну. Когда римское войско пришло в Ауксим, Велизарий велел своим воинам стать лагерем у самого края холма вокруг всего города. Они, разбившись на отдельные отряды в разных местах этой местности, стали строить себе палатки; увидя, что они отделены друг от друга большим пространством, и считая, так как равнина была большая, что они не так легко и скоро могут подать друг другу помощь, готы внезапно поздним вечером сделали нападение на врагов с восточной стороны города, где случайно находился еще Велизарий, строивший лагерь со своими копьеносцами и щитоносцами. Они, схватив оружие, какое им в данную минуту подвернулось под руку, отразили нападающих и благодаря своей доблести заставили их отступить и обратили в бегство; преследуя бегущих, они оказались на середине холма. Тут варвары повернулись против преследующих и, полагаясь на крепкую позицию, стали сопротивляться им и многих из них убили, так как ведь они били сверху, пока наступление ночи не прекратило их боя. Так, разойдясь, и те и другие провели эту ночь. Случайно накануне этого дела некоторые из готов ранним утром были посланы в эти местности ради того, чтобы заготовить и доставить продовольствие. Ничего не зная о появлении неприятелей, они к ночи возвращались обратно. Внезапно увидя костры римлян, они пришли в великое изумление и страх. Многие из них решились пойти на опасность и, незамеченные врагами, вошли в Ауксим. Те же, которые вследствие внезапно охватившего их страха скрылись в лесах, с тем, чтобы уйти потом в Равенну, немного позднее, попав в руки врагов, погибли. Видя, что [185] Ауксим обладает очень сильными укреплениями и с этой стороны в безопасности, что для него совершенно невозможно штурмовать стены, Велизарий думал, что открытой силой ему никогда не взять этого места, но он надеялся, что при помощи строгой осады он сможет довести врагов до голода и с течением времени покорить их. Несколько в сторону от укреплений был большой луг с густой травой; этот участок земли каждый день давал римлянам и готам возможность нападать друг на друга. Заметив, что враги постоянно ходят сюда для того, чтобы косить траву для лошадей, римляне, быстро поднимаясь вверх по холму и вступая с врагами в рукопашный бой, совершая подвиги, достойные их доблести, не позволяли врагам уносить с собою эту траву и многих из врагов убивали на месте. Варвары, побуждаемые доблестью римлян, придумали следующую хитрость. Сняв телеги с колес и оставив их на одних только осях, они держали их наготове; начав косить траву и увидя, что римляне поднялись уже до середины холма, они пустили на них эти колеса с самой вершины холма. По какому-то счастливому случаю эти колеса докатились до самой равнины, не задев ни одного человека. Потерпев неудачу в этой попытке, варвары тогда бежали за укрепления, а потом попытались сделать следующее. Те рвы и ямы, которые были очень близко от укреплений, они заняли самыми лучшими воинами, посадив их в засаду; врагам могло показаться, что за травой явилось их немного, когда же начался бой, то сидевшие в засаде выскочили оттуда и, намного превосходя численностью своих врагов, пораженных страхом, так как они этого не предвидели, многих убили, а остальных обратили в бегство. Те из римлян, которые стояли в лагерях, заметили врагов, выходивших из засады, и хотя сильным криком они давали знать своим товарищам, однако ничего не могли сделать, так как сражающиеся, отделенные большим пространством холма, не слыхали крика, да кроме того враги нарочно все время громко стучали оружием. [186]

Когда Велизарий находился в раздумье, что ему делать ввиду такого положения, к нему пришел Прокопий, написавший эту историю, и сказал: «В древние времена, военачальник, те, которые пользовались трубами в римском войске, знали два способа какой звук издавать. Один из них был очень похож на голос приказывающего и побуждающего воинов к бою, а другой звал сражающихся назад в лагерь, если это казалось начальнику самым лучшим. Таким образом военачальники всегда приказывали своим воинам то, что в данный момент нужно, воины же, услыхав приказ, что им надо делать, это и исполняли. Крик при столкновениях мешает делать точные распоряжения, так как, естественно, со всех сторон раздается стук оружия и страх поражает чувства сражающихся. Так как теперь люди забыли это искусство сигналов, а одной трубой давать оба сигнала невозможно, то на будущее Ты сделай следующее. Звуком труб, употребляемых в коннице, давай приказ воинам начинать сражение с неприятелями, а трубами пехоты зови воинов к отступлению. Невозможно, чтобы они не разобрали того или другого звука, так как в одном случае звук, исходящий из инструментов кожаных или деревянных, очень высокий, а в другом – из медных инструментов – более густой». Так сказал Прокопий. Велизарий обрадовался этому предложению и, созвав все войско, сказал следующее: «Смелость и решительность, думаю, заслуживают похвалы и полезны лишь в той степени, когда, будучи умеренными, не приносят проявляющим их никакого вреда. Ведь всякая чрезмерность обычно всякое благо обращает во зло. Остерегитесь для будущего, чтобы из-за жажды борьбы вы не понесли потери. Иной раз бежать от того, кто хочет причинить вам вред, нет никакого стыда. Тот, кто непредусмотрительно идет на гибель, стоящую перед его глазами, даже если случится, что он спасется от нее, все же заслуживает обвинения в неразумии: благородную храбрость проявляет тот, который в нужный момент опасности смело идет в бой. Так вот и варвары: не будучи в состоянии открыто с вами сражаться [187], они устраивают засады и стараются вас губить. Для нас является большим позором подвергать себя такой опасности, чем стараться избегнуть их засад. Нет ничего позорнее, как быть игрушкой в руках врагов, идя навстречу их планам. Мое дело позаботиться, чтобы вы не попадали в руки неприятельских засад. Ваше дело может быть одно: как только я дам знак, возможно скорее отступать. Этот знак, воины, будет вам дан трубой пехоты». Так сказал Велизарий. Воины, увидя врагов за косьбой травы, бегом бросились на них и некоторых из них при первом столкновении убили. В их числе был один, блистающий золотыми украшениями. Один из маврусиев, увидя его, схватил за волосы на голове и потащил его труп, чтобы снять с него доспехи и украшения. Один из готов ударил его дротиком и попал в узел мускулов на обеих ногах, который находится у икр; этим ударом дротика он как бы сшил обе ноги. Тем не менее маврусий продолжал тащить труп, держа его за волосы. В это время варвары стали двигаться из засады, и Велизарий, видя из лагеря то, что делается, велел пехотинцам, которые были для этого назначены, возможно скорее трубить в трубы. Римляне, услышав этот сигнал, тотчас же стали отступать, подняв и унося с собой маврусия вместе с дротиком. Готы не осмелились их преследовать и безрезультатно ушли назад.

24. С течением времени, когда недостаток продовольствия стал у них очень силен, варвары стали думать, как бы им сообщить о своем положении Витигису. Так как никто из них не решался предложить себя на это дело – они не могли и думать, что им удастся пройти незамеченными осаждавшими их римлянами, – они придумали следующее. Дождавшись безлунной ночи и велев людям, которых они думали послать к Витигису, быть в полной готовности и дав им в руки письма, когда была уже глубокая ночь, они на всех укреплениях подняли сильный крик. Можно было думать, что кто-то привел их в сильное волнение, что на них нападают враги и что сверх ожидания город взят. Не имея возможности понять, в [188] чем дело, римляне согласно приказу Велизария спокойно оставались в лагерях, предполагая, что со стороны города будет какое-либо коварное наступление или что войско из Равенны, явившись на помощь врагам, идет на них. Боясь этого, они думали, что для них лучше будет оставаться в безопасности и держаться спокойно в своем укрепленном лагере, чем в безлунную ночь идти на явную опасность. Таким образом, варварам удалось незаметно от врагов послать в Равенну своих людей. Они, пройдя так, что не попались на глаза ни одному неприятелю, на третий день прибыли к Витигису и показали ему письмо. Это письмо гласило: «Когда ты, государь, поставил нас на охрану Ауксима, ты сказал, что передаешь нам ключи от Равенны и всего твоего королевства. Поэтому ты повелел нам охранять город всеми силами, чтобы мы, насколько это от нас зависит, не предали врагам мощи готов, и твердо обещал, что в минуту нужды ты явишься к нам со всем войском так, что никто раньше тебя не будет вестником твоего прибытия. До сих пор мы боролись и с голодом и с Велизарием, и были верными стражами твоего королевства, ты же и не подумал нам в чем-либо помочь. Подумай же о том, как бы для римлян, в случае если они завоюют Ауксим и возьмут те ключи, которые ты сам здесь положил и о которых перестал заботиться, в дальнейшем ничего из твоих владений не было заперто». Так гласило письмо. Когда Витигис прочел доставленные ему письма, он, пообещав немедленно со всем войском готов пойти на помощь Ауксиму, отправил послов назад, но затем, много раз обсудив дело, он оставался на месте. Он боялся, как бы войска, бывшие с Иоанном, находясь у него в тылу, не заставили его вести бой на два фронта; кроме того, полагая, что с Велизарием находится большое войско, состоящее из воинственных и сильных мужей, он впал в несказанный страх. Больше всего его беспокоил голод, так как он не знал, откуда он может доставить продовольствие войску. Ведь римляне, властвуя на море и имея гарнизон в Анионе, свезли туда все нужные запасы из Сицилии и Калабрии и в [189] нужное время легко могли их получать оттуда. Для готов же в случае войны в Пиценской области, как он видел, неоткуда было получать какие бы то ли было запасы продовольствия; поэтому он был в безвыходном положении. Посланные недавно к Витигису возвратились в Ауксим и незамеченные врагами вновь проникли в город, принеся обещание Витигиса, и укрепили дух готов этими пустыми надеждами. Узнав об этом от перебежчиков, Велизарий велел еще более внимательно нести сторожевую охрану, чтобы опять не повторилось что-либо подобное. Так шли там дела.

Киприан и Юстин со своими войсками, осаждая Фезулу, ни с какой стороны не могли ни штурмовать укрепления, ни подойти вплотную к городу. Эта крепость была совершенно недоступной. Варвары часто нападали на них, предпочитая бороться с ними с оружием в руках, чем изнывать от недостатка продовольствия. Вначале битвы велись с равным успехом, но потом римляне стали уже одерживать верх и заперли врагов в их стенах; они старательно стерегли, чтобы никто из готов не мог оттуда выйти. Варвары, страдая от недостатка продовольствия и не зная, что им теперь делать, в свою очередь незаметно для врагов послали к Витигису, прося его возможно скорее помочь им, говоря что они уже больше не могут выдерживать даже в течение короткого времени. Витигис тогда приказал Урайе с войском, бывшим в Лигурии, идти в область Тичино; равным образом он твердо обещал, что и сам со всем войском явится на помощь осажденным. Урайя так и действовал и, двинувшись со всем своим войском, он пошел в область Тичино. Перейдя реку По, они подошли близко к римскому лагерю. В свою очередь став там лагерем, они сидели против врагов, отстоя от них приблизительно стадий на шестьдесят. Ни те, ни другие не начинали открытого сражения. Римлянам казалось достаточным, если они Помешают врагам идти войной на занятых осадой, а варвары боялись вступить здесь в сражение с врагами, рассуждая, что если в этом сражении они будут разбиты, то погубят этим все дело [190] готов. Тогда ведь они не смогут соединить своих сил с войском Витигиса и с ним вместе идти на помощь осажденным. По таким-то причинам и те, и другие спокойно сидели на месте.

25. В это время франки, слыша, что во время войны готы и римляне нанесли друг другу большие потери, и полагая поэтому, что они очень легко могут подчинить себе большую часть Италии, считали для себя позором, что другие столь долгое время ведут между собой войну из-за страны, столь близкой к ним, а они, оставаясь спокойными, не мешают ни тем, ни другим. И вот, тотчас же забыв о клятвах и договорах, которые так недавно они заключали с римлянами и готами (это племя в смысле верности самое лживое из всех), быстро собрав войско в сто тысяч человек, двинулись в Италию под начальством Теодеберта, имея всадников только около своего короля в небольшом числе; эти всадники имели только одни копья; все же остальные были пешими, не имели ни луков, ни копий, но каждый нес меч, щит и одну секиру. Ее железо было крепким, и лезвие с обеих сторон острое до крайности, деревянная же ручка очень короткая. При первом же натиске по данному знаку они обычно бросают во врагов эти секиры, разбивают их щиты и убивают их самих. Таким образом, франки, перейдя через Альпы, которые служат границей галлам и малийцам, появились в Лигурии. До этого готы были сердиты на них за их неблагодарность: несмотря на неоднократные обещания готов дать им вперед и большую страну и много денег за их союз, они, получив все это, никак не хотели выполнить обещание; когда же готы услыхали, что явился Теодеберт с большим войском, они обрадовались и воспрянули великими надеждами, думая, что в дальнейшем они и без боя одолеют врагов. Пока германцы были в Лигурии, они не делали готам никаких неприятностей, чтобы с их стороны не было для них никаких затруднении при переходе через По. Когда они прибыли к городу Тичино, где еще древние римляне выстроили мост через эту реку, то охранявшие этот мост оказали им всяческие услуги и разрешили беспрепятственно [191] перейти через По. Захватив мост, франки принесли в жертву детей и жен тех готов, которых тут нашли, и их тела бросили в реку, как початки войны. Эти варвары, будучи христианами, сохранили многое из своих прежних верований: они приносят человеческие жертвы и совершают другие религиозные обряды, далекие от истинного благочестия, в том числе прибегают и к гаданиям. Увидя такое дело, готы пришли в непреодолимый ужас и, бросившись бежать, крылись за стенами города. Перейдя реку По, германцы подошли к лагерю готов. Готы вначале смотрели с удовольствием, как они подходят к ним большими отрядами, полагая, что это воины, идущие им на помощь. Когда же стала прибывать сюда все большая толпа германцев и они приступили к делу, когда они, кидая свои секиры, многим неожиданно нанесли раны, готы, повернув тыл, бросились бежать и, в бегстве пройдя через римский лагерь, бежали в Равенну. Видя их бегство, римляне думали, что Велизарий, идя им на помощь, взял неприятельский лагерь и, победив в сражении, выгнал их оттуда. Желая скорее соединиться с ним, они, взяв оружие, ускоренным маршем пошли к нему. Но встретив сверх ожидания неприятельское войско, они против своей воли должны были вступить в бой и, разбитые наголову в бою, они уже не могли вернуться в свой лагерь, а все бежали в Этрурию. Когда, наконец, они оказались в безопасности, они донесли Велизарию обо всем, что с ними случилось. Оказавшись победителями, как сказано, и тех и других, и взяв два лагеря совершенно безлюдных, франки нашли там запасы продовольствия, но в скором времени вследствие своего многолюдства, они их истратили, добыть же себе чего-нибудь другого в этой обезлюдевшей стране, кроме мяса быков и воды из реки По, они не могли. Вследствие чрезмерного избытка выпитой воды они так испортили пищеварение, что не могли переварить это мясо и были почти все поражены поносом и дизентерией, избавиться от которых они не могли ввиду недостатка продовольствия. Говорят, что треть франкского [192] войска таким образом погибла. Поэтому, не имея возможности двигаться дальше, они там оставались.

Услыхав, что появилось войско франков, что войска Мартина и Иоанна, разбитые в бою, бежали, Велизарий увидал себя в безвыходном положении, беспокоясь обо всем войске и особенно о тех, которые осаждали Фезулу, так как он слыхал, что варвары особенно близки к ним. Поэтому он тотчас написал Теодеберту следующее: «Я думаю, благородный Теодеберт, что мужу, стремящемуся к славе и доблести, особенно же властителю столь многочисленных и могучих племен, не очень достойно явиться открытым нарушителем слова. Ведь презреть данные клятвы, записанные в документах, нарушить преступно договор – это несвойственно даже самым бесчестным людям. Ты хорошо знаешь сам, что в настоящее время ты совершил преступление против всего этого, хотя недавно еще ты соглашался вести вместе с нами войну против готов. Теперь ты уже не довольствуешься тем, что стоишь в стороне от обоих, но, подняв столь неразумно оружие, идешь против нас. Смотри, как бы не оказалось, что ты, любезнейший, этим нанес оскорбление великому императору, которому вполне естественно обидевшим его в важнейших делах давать надлежащее возмездие. Лучше спокойно владеть своим, чем, стремясь к тому, чего не следует желать, подвергнуть опасности и себя и самое себе близкое и дорогое». Когда Теодеберт прочитал это письмо, он уже не знал, что ему делать при сложившихся обстоятельствах; горько упрекаемый германцами, что из-за ничтожного повода они умирают в опустошенной стране, он, поднявшись с уцелевшими франками, вернулся с поспешностью домой.

26. Так Теодеберт, двинувшись походом в Италию, совершил свое отступление. Войска Мартина и Иоанна, придя в себя после бегства, тем не менее вернулись назад, боясь, чтобы враги не совершили какого-либо нападения на римлян, занятых осадой. Готы, находившиеся в Ауксиме, ничего не зная о нашествии франков и устав ожидать столь долго медлящей [193] прибытием помощи из Равенны, решили вторично усиленно указать на это Витигису, но обмануть вновь стражу врагов они не могли и огорчились. После этого, увидав одного из римских воинов, родом бесса из Фракии, по имени Бурценция, служившего под начальством Нарзеса Армянского, среди дня в одиночестве стоявшего на страже для наблюдения за тем, чтобы никто из города не выходил за травой, готы, подойдя ближе, вступили с ним в разговор и, дав ему обещание, что ничего плохого ему не сделают, предложили ему встретиться с ними, обещая ему, что он заработает от них большие деньги. Когда они встретились, варвары просили этого человека доставить в Равенну письмо, выплатив ему тотчас же договоренную сумму и обещая дать гораздо больше, когда он вернется к ним назад с письмом от Витигиса. Под влиянием денег этот воин согласился оказать им такую услугу и точно выполнил свое обещание. Взяв от них запечатанные письма, он быстро прибыл в Равенну. Явившись перед Витигисом, он вручил ему послание. Там было написано: «В каком мы теперь находимся положении, вы ясно узнаете, сообразив, кто тот, кто доставил вам это письмо. Какому-нибудь готу выйти за стены укреплений уже невозможно. Самой роскошной едой для нас является трава, растущая у стены, но и ее получить нам теперь невозможно без того, чтобы не потерять многих в бою из-за нее. Чем это кончится для нас, и ты и готы, находящиеся в Равенне, должны понять». Когда Витигис прочитал это, в ответ он написал следующее: «Да не подумает никто из вас, самые дорогие мне из всех людей, что мы пали духом или дошли до такой низости, что по своей лености и бездеятельности оставили заботу о положении готов. Еще недавно у меня было все уже вполне готово для выступления, и вызванный из Милана Урайя уже шел ко мне со всем войском. Но неожиданно поразившее нас нашествие франков спутало все наши приготовления. По всей справедливости я не несу вины за это дело. Все это выше человеческих сил, и испытавшим такое несчастие позволяется не нести на себе пятна обвинения [194], так как вину за то, что так совершилось, всегда должна брать на себя судьба. Но теперь, так как я слыхал, что Теодеберт не стоит уже у нас на пути, в скором времени, если богу будет угодно, я приду к вам со всем войском. Вам следует выпавшее на вашу долю несчастье переносить храбро и как диктует необходимость, принимая по внимание вашу доблесть, ради которой, выбрав вас из всех, я поместил вас в Ауксиме, и стыдясь потерять ту славу и твердое на вас упование, которое питают к вам все готы, считая вас оплотом Равенны и собственного спасения». Вот что написал Витигис и, одарив посланного большими деньгами, отправил его назад. Придя в Ауксим и вернувшись к своим товарищам, он сослался на свое нездоровье, говоря, что это время он провел недалеко отсюда в каком-то храме; затем он снова стал на стражу там, где обычно и незаметно для всех он передал врагам письмо; оно было прочитано в присутствии всех и еще больше укрепило их дух, хотя они сильно страдали от голода. Поэтому они не хотели сдаваться Велизарию, предлагавшему им самые мягкие условия. Так как к ним не приходило известий, что им на помощь вышло войско из Равенны, и они уже страшно страдали от недостатка продовольствия, то они вторично посылают Бурценция, указав в письме только то, что в дальнейшем они не будут в состоянии бороться с голодом дольше пяти дней. Он вновь вернулся к ним с письмом от Витигиса, возбуждающим их дух теми же обещаниями.

Римляне не в меньшей степени были недовольны, что в опустошенной стране им приходится так долго вести осаду, недоумевали, видя, что варвары, терпя такие бедствия, не сдаются им. Поэтому Велизарий больше всего старался захватить живым в плен кого-нибудь из знатнейших среди врагов, чтобы узнать, чего ради варвары так терпеливо переносят столь страшные мучения. Валериан обещал ему легко оказать эту услугу. В числе его воинов были люди славянского племени, которые привыкли прятаться даже за маленькими камнями или за первым встречным кустом и ловить неприятелей. Это [195] они не раз проделывали у реки Истра, где их места жительства, как по отношению к римлянам, так и с другими варварами. Велизарий пришел в восторг от его слов и велел возможно скорее позаботиться об этом деле. Выбрав из своих славян одного, огромного и крепкого телом и очень энергичного, он поручил привести живым неприятельского воина, дав твердое ему обещание, что Велизарий наградит его за это большими деньгами. Этот воин сказал, что он легко это сделает там, где растет трава. Давно уже готы за недостатком продовольствия питались ею. И вот этот славянин, ранним утром пробравшись очень близко к стенам, прикрывшись хворостом и свернувшись в клубочек, спрятался в траве. С наступлением дня пришел туда гот и быстро стал собирать свежую траву, не ожидая себе никакой неприятности со стороны куч хвороста, но часто оглядываясь на неприятельский лагерь, как бы оттуда кто-либо не двинулся против него. Бросившись на него сзади, славянин внезапно схватил его и, сильно сжав его обеими руками поперек тела, принес в лагерь и вручил Валериану. На его вопрос, на что надеются готы и почему они продолжают занимать укрепление и решительно не желают сдать его римлянам, но добровольно переносят жесточайшие страдания, варвар рассказал все о Бурценции и, когда привели его к готу, уличил его в предательстве. Когда Бурценции увидал, что все уже открыто, он не скрыл ничего из этого дела. Поэтому Велизарий отдал его товарищам, чтобы они поступили с ним, как хотят, и они в скором времени сожгли его живым на глазах у неприятелей. Так насладился Бурценций своей любовью к деньгам.

27. Видя, что варвары продолжают, несмотря на страдания, твердо держаться, Велизарий нанес им удар со стороны водоснабжения, полагая, что таким путем он легче и скорее всего возьмет неприятелей. Был источник на северной стороне Ауксима, на очень крутом мосте, отстоящий от укреплений на расстоянии полета камня из пращи. Этот источник очень тонкой струёй вливался в бывшую тут издревле цистерну, и [196] цистерна, наполняясь этим маленьким источником, дала возможность без всякого труда находившимся в Ауксиме людям черпать себе воду. У Велизария явилась мысль, что если вода не будет собираться в эту цистерну, то варвары под ударами копий и стрел врагов ни в коем случае не будут в состоянии в течение долгого времени собирать в свои амфоры воду из этого маленького источника.

Желая уничтожить эту цистерну, он придумал следующее. Вооружив все войско и поставив его кругом всех стен как бы для сражения, он дал повод врагам думать, что он собирается со всех сторон тотчас же начать штурм укреплений. Поэтому, испуганные его нападением, готы, не двигаясь, стояли у своих бойниц наверху стены, чтобы отсюда отразить неприятеля. В это же время Велизарий, выбрав пять исавров, опытных в сооружении каменных строений, с топорами и другими орудиями, пригодными для разбивания камня, прикрыв их большим количеством щитов, повел к цистерне и велел им возможно скорее испортить и разрушить стены цистерны. Варвары до тех пор все еще думали, что эти люди идут против их стены, и держались спокойно, с тем чтобы, когда они подойдут ближе, легко поразить их; меньше всего им могло прийти на ум то, что собирался делать Велизарий. Когда же они увидали, что исавры вошли в цистерну, они стали бросать в них камни и копья. Тут все римляне стали отступать бегом, одни только пятеро исавров, оказавшись в безопасности, приступили к делу. Еще древними жителями здесь над водой ради тени была сделана арка. Оказавшись под ней, исавры могли совершенно не обращать внимания на врагов, хоть бы они бросали сюда тучу стрел и копий. Тогда готы, уже не будучи в состоянии дольше оставаться за стенами, открыв маленькие ворота с одной стороны, с большим воодушевлением и шумом бросились на исавров. Со своей стороны и римляне, возбуждаемые Велизарием, с величайшим упорством стали им сопротивляться. Произошел в течение долгого времени сильный бой; теснили то одни, то другие, и с обеих сторон было много убитых [197]. Римлян пало больше, так как благодаря тому, что варвары защищались с более высокого места, немногие имели возможность одолевать многих, и при наступлении они имели явное преимущество; поэтому они убили большее число, чем сами потеряли. Однако римляне ни в коем случае не хотели уступать; им было стыдно, так как тут присутствовал сам Велизарий и громким голосом подбодрял их. В это время стрела со стороны врагов с сильным свистом была направлена прямо в живот Велизария, пущенная оттуда или случайно, или с определенной целью. Ее Велизарий совсем не видел; он не мог ни защититься от нее, ни отстраниться. Но его телохранитель по имени Унигаст, стоявший около него, заметил ее, когда она была уже близко от живота Велизария и, подставив правую руку, спас военачальника от неминуемой смерти, сам же, пораженный стрелою, страдая от нестерпимой боли, тотчас же удалился из боя. Впоследствии он уже не мог владеть этой рукой, так как мускулы на ней были перерезаны. Битва, начавшаяся рано утром, продолжалась до полудня. И семь армянских воинов, стоявших под начальством Нарзеса и Аратия, проявили подвиги, достойные их доблести, взбегая вверх по этой крутой дороге так же легко, как по ровному месту, и убивая тех из врагов, которые им выступали навстречу, пока они, оттеснив стоявших там варваров, не обратили их в бегство. Тогда и остальные римляне, видя, что варвары уже сдают, стали их преследовать; было уже ясно, что враги бегут; они вновь укрылись в своих стенах. Римляне думали, что цистерна уже испорчена и все дело исаврами окончено, на самом же деле исаврам совершенно не удалось вынуть оттуда даже маленького камня. Древние строители прилагали к своему делу все совершенство своего искусства и техники, и это сооружение создали так, что оно не уступало ни времени, ни зловредным планам людей. Когда исавры увидали, что римляне овладели положением, они, ничего не сделав, вышли из цистерны и ушли в лагерь. Поэтому Велизарий велел воинам набросать в воду трупы животных и растения, растущие на верную гибель [198] людей, и вечно горящий камень (древние называли его известью, теперь же принято его называть асбестом – «нерушимым») и тем самым его тут потушить. Они точно выполнили его приказание, варвары же стали пользоваться водою из колодца, находившегося внутри укреплений, очень бедного влагой и дававшего им в это время питья меньше, чем было необходимо им по потребности. В дальнейшем Велизарий не старался взять это место ни открытой силой, ни придумать какую-нибудь хитрость с водой или с чем-либо другим, но имел надежду одолеть их одним голодом. И потому он особенно усилил наблюдение за охраной. Готы же, все еще мечтая о приходе войска из Равенны, продолжали спокойно сидеть, несмотря на крайнюю нужду в продовольствии.

Те, которые были осаждены в Фезуле, были уже до крайности измучены голодом; не будучи уже в состоянии переносить это бедствие и потеряв надежду на помощь из Равенны, они решили сдаться врагам. Они вступили в переговоры с Киприаном и Гостином и, получив обещание личной неприкосновенности, добровольно сдались сами и сдали укрепление. Оставив в Фезуле достаточный гарнизон, ведя пленных вместе с римским войском, Киприан пошел к Ауксиме. Показывая не раз находившимся в Ауксиме варварам их вождей, он настаивал, чтобы они перестали предаваться безумию и откинули несбыточные надежды на помощь из Равенны, пользы им от этого не будет никакой, но, еще больше изнурив себя всяким мучением, они в конце концов должны будут подчиниться той же участи, как и бывшие в Фезуле. Неоднократно обсудив такое положение, так как больше выдерживать голода они не могли, они приняли его предложение и согласились сдать город на условиях, чтобы, оставшись лично неприкосновенными, они могли уйти в Равенну со всем своим имуществом. Но Велизарий колебался согласиться на это в данных условиях; он полагал для себя невыгодным, чтобы такое количество выдающихся по доблести воинов соединилось с теми, кто был в Равенне. Но он меньше всего хотел упустить благоприятный [199] момент для того, чтобы идти на Равенну и Витигиса при таком шатком для них и благоприятном для римлян положении дел. Его беспокоили также франки: казалось очень вероятным, что они вскоре придут на помощь готам. Очень заботясь ;о том, чтобы предупредить их появление, он тем не менее, не взяв Ауксима, снять осаду не мог. И воины не позволяли ему разрешить варварам сохранить свои деньги; показывая ему на многие свои раны, которые они получили здесь от них, и перечисляя все труды, которые выпали им на долю при этой осаде, они настойчиво заявляли, что имущество побежденных является их добычей и наградой за победу. Наконец, римляне, побуждаемые остротою положения, и готы под гнетом голода сговорились друг с другом на том условии, чтобы римляне разделили между собою половину их денег, вторую же половину готы удержали при себе и стали подданными императора. Таким образом, и те и другие обменялись твердыми обещаниями верности, начальники римлян – что договор будет ненарушимым, а готы – что они ничего не скроют из денег. И вот таким-то образом они поделили все деньги, римляне заняли Ауксим, а варвары присоединились к императорскому войску.

28. Когда Велизарий взял Ауксим, он решил быстро осадить Равенну и повел туда все войско. Послав вперед Магна с большим войском по направлению к Равенне, он велел ему все время идти берегом реки По и наблюдать, чтобы в дальнейшем оттуда готам не подвозилось продовольствия. Со своей стороны, Виталий, прибыв со своим войском из Далмации, охранял другой берег реки. Здесь им представился благоприятный случай: судьба явно хотела показать, что она произнесла свой суд относительно тех и других. Раньше этого готы собрали по Лигурии большое количество барж и спустили их на реке По; наполнив их хлебом и другим продовольствием, они думали плыть к Равенне. Но в это время вода в реке так обмелела, что плыть туда оказалось совершенно невозможным до тех пор, пока явившиеся римляне не захватили этих барж со всем грузом. Немного спустя уровень воды в реке поднялся [200] до нормальной высоты, и в дальнейшем река стала судоходной. Насколько мы слыхали, этого с ней никогда не случалось. И вот уже теперь варвары стали терпеть недостаток в продовольствии. Они не имели возможности получать что-либо через Ионийский залив, так как враги везде господствовали на море; теперь они были отрезаны и от реки. Узнав о том, что делается, и желая подчинить Италию своей власти, короли франков отправляют к Витигису послов, которые должны были предложить ему союз на условии совместного обладания этой страной. Когда об этом услыхал Велизарий, он и сам отправил послов с тем, чтобы они выступили против франков. В их числе был и Феодосии, начальник его дома.

Первыми перед Витигисом выступили послы германцев и сказали следующее: «Нас послали правители франков, огорченные тем, что вы, как они слыхали, осаждаетесь Велизарием, и они со всей силой готовы немедленно отомстить за вас в силу союзнического договора. Мы полагаем, что уже перешло через Альпы войско, состоящее не меньше чем из пятисот тысяч смелых бойцов; мы с гордостью заявляем, что при первом же столкновении они своими секирами закидают все войско римлян. Вам же нужно считать, что они явились не с целью сделать вас рабами, но из расположения к готам, поставленным войною в тяжелое положение. Если вы возьметесь за оружие вместе с нами, то у римлян не останется никакой надежды, вступив в бой, выдержать натиск обоих войск, но без всякого труда с этого момента все преимущества войны будут в наших руках и в нашей власти. Если же готы соединят свои силы с римлянами, то и в этом случае они не будут в состоянии сопротивляться франкам (война будет далеко не с равными силами), но вам придется погибнуть вместе с самыми враждебными к вам людьми. Идти на явную гибель, тогда как можно спастись и быть вне опасности, – явное безумие. Римский народ у всех варваров вызывает полное недоверие, будучи по природе своей им враждебным. Мы же предлагаем установить с вашего согласия общую власть над всей Италией и [201]I установить в этой стране такую форму правления, которая покажется наилучшей. Дело твое и готов выбрать то, что вам может принести пользу». Так сказали франки. Тогда выступили послы Велизария со следующей речью: «Что Императорскому войску ни в чем не может повредить многочисленность германцев, хотя они считают нужным этим пугать вас, кто станет об этом разглагольствовать перед вами, которым долгим опытом пришлось на себе испытать всю силу и тяжесть войны? А равно и то, что менее всего доблести свойственно уступать толпе людей как бы велика она ни была. Не будем говорить о том, что император, больше чем кто другой, может превзойти врагов численностью своего войска. Что же касается их верности, которую, как они хвалятся, они проявили по отношению ко всем варварам, то после турингов и бургундов они показали ее и на вас, своих союзниках, насколько она тверда со стороны этих людей. Мы бы охотно спросили франков: собираясь клясться, именем какого бога они сумеют утверждать, что дадут нам непоколебимое слово верности? Да вы и сами, конечно, знаете, с каким уважением отнеслись они к той клятве, которую они дали вам раньше! Они, получив от вас такое огромное количество денег, получив от вас за свой союз целую Галлию, не только не решились уединиться с вами и принять участие в малейшей опасности, грозившей вам, но столь беспричинно подняли оружие против вас, если только не исчезло из вашей памяти то, что случилось около По. К чему, перечисляя бывшее раньше, уличать франков в безбожных деяниях? Ведь нет ничего отвратительнее теперешнего их посольства. Как будто забыв о прежних соглашениях с вами, о договорах, исполнять которые они клялись, они теперь требуют, чтобы вы поделились с ними всем своим достоянием. Если они добьются этого от вас, то вам следует подумать, на чем же остановится их ненасытная жажда денег?».

Вот что сказали в свою очередь послы Велизария. Витигис, много совещаясь с лучшими из готов, решил предпочесть договор с императором и отослал назад послов франков, не [202] добившихся никакого результата. И в дальнейшем готы и римляне обменивались уже между собою многими посольствами с предложениями мира, но тем не менее Велизарий все так же сторожил, чтобы к варварам не были доставлены съестные припасы. Он велел Виталию идти в область венетов и подчинить своей власти возможно большее число бывших там укреплений, а сам, послав к По Ильдигера, охранял эту реку с обеих сторон с тем, чтобы варвары ввиду все усиливающегося недостатка в продовольствии скорее сдались и заключили договор, какой ему хотелось. Так как он узнал, что большое количество хлеба лежит в Равенне в государственных хранилищах, то кого-то из тех, кто жил в этом городе, он деньгами убедил тайно поджечь эти зернохранилища вместе с хлебом. Говорят, что они погибли по наущению Матазунты, жены Витигиса. Этот внезапный пожар хлебных запасов они приписывали злостному намерению, другие же предполагали, что в это место ударила молния. Думая и на то и на другое, Витигис с готами почувствовали себя в еще более безвыходном положении; в дальнейшем они уже не доверяли даже друг другу и думали, что они ведут войну с богом. Таковы-то были там дела.

В Альпах, которые отделяют галлов от лигуров и которые римляне называют Альпами Коттианскими, находилось много мелких укреплений. В них издавна со своими детьми и женами жило много самых лучших готов, несших сторожевую службу. Когда Велизарий услыхал, что они готовы сдаться, он послал к ним одного из своих приближенных, по имени Фому, с небольшим отрядом, с тем чтобы он, дав слово верности, принял под свою власть находящихся там варваров. Когда они пришли в Альпы, то Сисигис, который был там начальником сторожевых отрядов, принял их в одно из укреплений, подчинился сам и всех остальных, одного за другим, побудил к тому же. В это время Урайя, набрав из лигуров и гарнизонов альпийских крепостей четыре тысячи человек, с возможной быстротой шел на помощь Равенне. Когда эти войска услыхали, что сделал Сисигис, то они, боясь за своих близких, прежде [203] всего просили Урайю идти туда. Поэтому Урайя со всем войском пошел к Коттианским Альпам и стал осаждать там Сисигиса вместе с отрядом Фомы. Когда об этом услыхали Иоанн, племянник Виталиана, и Мартин, случилось, что они были очень близко от реки По, они стремительно со всеми войсками двинулись на помощь осажденным и, напав прямо с пути на некоторые из альпийских укреплений, взяли их, а жителей их обратили в бегство; оказалось, что в их числе было много детей и жен тех, которые были в войске под начальством Урайи. Большинство было выведено им из этих укреплений, чтобы следовать за ним. Когда они узнали, что их близкие попали в плен, то, внезапно уйдя из войска готов, решились сдаться Иоанну; вследствие этого Урайя не мог ни здесь что-либо сделать, ни помочь готам, попавшим в Равенне в тяжелое положение; ничего не сделав, он с небольшим количеством воинов вернулся в Лигурию и там оставался спокойным, а Велизарий получил возможность запереть в Равенне Витигиса с знатнейшими из готов.

29. Тогда пришли и послы от императора, Домник и Максимин, оба были сенаторами, чтобы заключить мир на следующих условиях. Витигис получает половину всех императорских сокровищ в Италии и управление той страной, которая по ту сторону реки По; другая же половина сокровищ принадлежит императору, и те области, которые находятся по эту сторону реки По, становятся подчиненными императору и платят ему подать. Показав Велизарию эту императорскую грамоту, послы отправились в Равенну. Узнав, с какой целью они пришли, Витигис и готы с радостью на это согласились и готовы были присягнуть. Услыхав это Велизарий очень огорчился, считая для себя великим несчастием, если ему не позволят, тем более без всякого труда, одержать полную победу и ввести в Византию Витигиса как военнопленного. Когда послы из Равенны пришли к нему, то он решительно отказался поставить под этим договором свою подпись. Когда это заметили готы, они стали подозревать, что римляне заключили [204] мир с обманными целями, и стали относиться к ним с большим недоверием и прямо им говорить, что без подписи Велизария и без присяги с его стороны они никогда не заключат с ними договора. Услыхав, что некоторые из начальников бранят его, будто он, имея замыслы против императора, никак не хочет окончить войну, Велизарий, созвав всех, в присутствии Домника и Максимина сказал следующее: «Как мало можно считать постоянным и надежным военное счастье, я и сам знаю, да и каждый из вас, думаю, знает это вместе со мною. Кажущаяся надежда вот-вот уже готовой победы обманула многих, и гибнущим удавалось не раз, сверх ожидания, оказаться победителями своих врагов. Поэтому я утверждаю, что те, кто думает о мире, должны опираться не на одни только добрые надежды, но крепко держа в уме, что исход может быть двояким, основываясь на этом, и выбирать свое решение. Если это так, то я сам решил собрать вас, моих сотоварищей по командованию, и их, послов императора, чтобы в настоящий момент по силе возможности избрали мы то, что нам покажется служащим на пользу императору и чтобы впоследствии ни за что из случившегося вы не возлагали на меня ответственности и не порицали меня. Ведь самым нелепым делом является молчать, пока еще можно выбрать лучшее, а видя, как пропадает один счастливый случай за другим, обвинять. Какова точка зрения императора на окончание войны, чего жаждет Витигис, вы, конечно, знаете. Если и вам это кажется выгодным, пусть каждый выступит здесь и скажет это. Если же вы думаете, что можете завоевать всю Италию и одержать над врагами решительную победу, ничто не помешает вам сказать это совершенно открыто». Так сказал Велизарий. И все открыто заявили, что мнение императора – самое лучшее и что они ничего больше не могли бы сделать против врагов. Велизарий был доволен таким заявлением командиров и потребовал все это записать на документе и подписать, чтобы впоследствии они не могли отречься. Они же, записав все [205] это на маленьком документе, ясно сказали, что они не в состоянии войной одолеть неприятелей.

Вот что происходило в лагере римлян. Тем временем готы, мучимые голодом, не имея уже сил выносить тяжести положения, с неудовольствием подчинились власти Витигиса, как человека, которому ни в чем нет счастья; колебались они сдаться и императору, боясь только одного, как бы, став подданными императора, они не были вынуждены уйти из Италии и поселиться в Византии. Тогда уцелевшие среди готов наиболее знатные, посоветовавшись между собой, решили провозгласить Велизария императором Запада. И, тайно отправив к нему посольство, они просили его взойти на престол. Они утверждали, что тогда они охотно последуют за ним. Но Велизарий решительно не желал вступить на престол без согласия императора. Он глубоко ненавидел имя тирана и еще раньше был связан с императором самыми страшными клятвами, что никогда при его жизни он не помыслит ни о каком перевороте; но чтобы возможно лучше устроить в этот момент все дела, он решил благосклонно принимать речи варваров. Заметив это, Витигис испугался и, заявив, что готы придумали очень хороший план, тайно побуждал Велизария вступить на трон; ведь никто, говорил он, не может ему противиться. И вот тогда-то Велизарий вновь созвал императорских послов и всех командиров и спросил их, трудным ли делом кажется им теперь взять всех готов вместе с Витигисом в плен, забрать все деньги в качестве добычи и всю Италию покорить римлянам. Они же стали говорить, что для римлян это будет великое и неизмеримое счастье, и просили его действовать возможно скорее, как он найдет нужным. Он тотчас же посылает к Витигису и к знатнейшим из готов несколько своих приближенных с поручением выполнить то, что они обещали. Откладывать дело до другого времени им мешал уже голод; угнетая их все сильнее и сильнее, он побуждал их к этому делу. Поэтому они опять отправляют послов в римский [206] лагерь, говоря, что народу они скажут что-либо другое, (По другому чтению: «не скажут ничего») тайно же получат от Велизария клятвенные обязательства, что он никому из них не сделает ничего плохого и в дальнейшем будет императором италийцев и готов и что на этих условиях они вместе с ним и с римским войском войдут в Равенну. Велизарий во всем остальном дал клятвенное обещание, относительно же императорского звания он сказал, что даст клятву самому Витигису и начальникам готов. Думая, что он, подобно другим, никогда сам не откажется от императорского звания и что он стремится к нему больше, чем к чему-либо другому, они предлагали ему вместе с ними немедленно войти в Равенну. Тогда Велизарий велел Бессу, Иоанну, Нарзесу и Аратию (он подозревал, что они особенно плохо относятся к нему) отправиться в разные места вместе с их частями и заготовить для себя все необходимое; он говорил, что для него невозможно доставить сюда для всего войска провиант. Они, выполняя его приказание, отправились вместе с Афанасием, префектом претория, недавно пришедшим из Византии, сам же он с другим войском и послами готов пошел в Равенну. А флоту из большого числа кораблей, полных зерном и другим провиантом, он велел плыть возможно скорее к гавани Классее («Корабельная»). Так римляне называют предместье Равенны, где находится гавань. Когда я тогда смотрел на вход римского войска в Равенну, у меня явилась мысль, что то, что совершилось, менее всего свершено человеческим разумом или вследствие какой-либо исключительной доблести, но что это – нечто божественное, что изменяет мысли людей и ведет их туда, где для выполняющих не будет никакого затруднения. Ведь готы и числом и силой намного превосходили своих противников, и когда они были в Равенне, они не были побеждены в сражении и их мысли не были подавлены чем-либо другим; и тем не менее они оказались военнопленными людей гораздо более малочисленных, и имя рабов, подданных, они не считали для себя позором и оскорблением. Их женщины [207] (случалось, что они слыхали от своих мужей, что враги их огромны телом и числом много их многочисленней) плевали в лицо своим мужьям, когда видели, что все они сидят в городе, и, указывая пальцами на победителей, упрекали их в трусости. Велизарий держал Витигиса под стражей, но с большим почетом, а варварам, которые жили по эту сторону реки По, когда они уходили на свои поля, он разрешил свободно возделывать. Он полагал, что с этой стороны ему не грозит никакой опасности и что готы здесь никогда не соберутся против него, так как раньше ему удалось многих из римского войска разместить на этой местности. И скоро они с удовольствием стали уходить из города. Таким образом, уже вскоре римляне оказались в безопасности, так как число их в Равенне сравнительно с готами было не меньше. После этого Велизарий стал брать деньги из дворца, которые он хотел доставить императору. Готов он ни сам не грабил, ни кому-либо другому не позволял грабить, но каждый из них по договору сохранил свое имущество. Когда варвары, несшие гарнизонную службу по крепостям маленьких местечек, услыхали, что Равенна и Витигис находятся во власти римлян, они отправили послов к Велизарию, предлагая сдаться и сдать те укрепления, которые они охраняли. Охотно дав им со своей стороны обещание неприкосновенности, он овладел Тарвизием и другими укреплениями, которые были в области венетов. Оставалась одна только Цезена в Эмилиевой области, которой ему удалось овладеть еще раньше вместе с Равенной. Все готы, которые начальствовали в этих местечках, как только получили от Велизария обещание неприкосновенности, пришли к нему и у него остались. Но Ильдибад, человек знатного рода, бывший начальником гарнизона в Нероне, хотя и отправил послов к Велизарию на тех же условиях, что и остальные (Велизарий захватил его сыновей в Равенне и держал в своей области), однако сам не пришел в Равенну и не сдался Велизарию. С ним произошел вот какой случай, о котором я сейчас рассажу.

30. Некоторые из командиров римского войска, завидуя [208] Велизарию, возвели на него перед императором клевету, будто он захватил не принадлежащую ему ни с какой стороны тиранию. Не столько убежденный этой клеветой, сколько потому, что уже надвигалась на него война с мидянами, император спешно вызвал Велизария, чтобы послать его начальником в войне с персами. Охранять же Италию он велел Бессу, Иоанну с остальными вождями, а Константиану велел из Далмации идти в Равенну. Готы, жившие по ту сторону По, на север от Равенны, услыхав, что император вызывает Велизария, сначала считали этот слух бессмыслицей, полагая, что никогда Велизарий во имя своей верности императору не откажется от царства над Италией. Когда же они узнали, что он делает большие приготовления к отбытию, то все из оставшихся у них из знатных и благородных фамилий, сговорившись между собою, собрались в Тичино к Урайе, племяннику Витигиса, и, пролив вместе с ним много слез, сказали следующее: «Никто другой из племени готов не является столь виновным во всех несчастиях, которые мы переживаем, как ты; мы бы давно сместили с королевского трона твоего дядю, так трусливо и несчастливо правившего нами, как сделали с Теодатом, племянником Теодориха, если бы, уважая твой энергичный образ мыслей, мы не решили оставить за Витигисом одно только имя королевского достоинства, а фактически передать тебе одному власть над готами. В гибель ввергло нас тогдашнее, казавшееся нам хорошим, благодушие, теперь же явное для нас безумие и причина всех наших бед. Как тебе известно, дорогой Урайя, на войне убито очень много готов и самых лучших, а из оставшихся в живых все лучшее с Витигисом и всеми богатствами увозит с собой Велизарий. Что то же самое немного спустя придется испытать также и нам, оставшимся в небольшом числе и в горестном положении, этого отрицать никто не может. Так вот, когда нас окружает такое множество бед, лучше погибнуть со славой, чем видеть, как враги увезут наших детей и жен на край земли. И, конечно, мы совершим [209] нечто достойное нашей славы, если будем иметь тебя во главе нашего дела». Так сказали готы. Урайя им ответил: «Что при теперешних тяжелых обстоятельствах нам следует предпочесть опасность войны состоянию рабства, в этом я с вами согласен. Но то, что вы хотите меня сделать королем готов, я считаю совершенно неполезным. Прежде всего потому, что, будучи племянником Витигиса, преследуемого всегда столькими несчастиями, я считался бы со стороны врагов человеком, вызывающим к себе мало уважения: ведь люди считают, что счастье или несчастье всегда переходит и на родственников. А затем я считал бы свой поступок кощунственным, вступая на престол дяди; и это очень многих из вас, естественно, отстранило бы от меня. Лично я утверждаю, что правителем готов для этой войны надо избрать Ильдибада, человека высшей доблести и удивительно энергичного. Так как Тевдис, король визиготов, ему приходится дядей, то благодаря родству ему вполне возможно будет привлечь его к этой войне. А вследствие этого и войну с нашими врагами мы поведем с большими надеждами».

Эта речь Урайи показалась всем готам очень полезной. И тотчас же вызванный ими из Вероны Ильдибад явился к ним. Там он был облачен в королевскую порфиру и провозглашен королем готов. Они просили его при теперешнем положении дел принять все возможные меры в их интересах. Так вступил на престол Ильдибад. Немного времени спустя, созвав всех готов, он сказал: «Я знаю, что все вы, мои сотоварищи по боям, люди очень опытные в ведении войны, так что, конечно, мы никогда не пойдем на воину очертя голову. Разумная опытность менее всего может толкнуть на бессмысленную храбрость. Вспомнив обо всем, что случилось с нами раньше, следует теперь подумать о настоящем положении дел. Забвение того, что уже успело пройти, многих в ненужный момент побуждало на решительные действия вследствие именно этого незнания и в минуты крайней важности в достаточной мере им повредило. Ведь Витигис не против нашей [210] воли, не действуя самостоятельно против вас, отдал себя в руки врагов, но, отказавшись от энергичного образа действия, утомленные постигшими вас тогда превратностями судьбы, вы решили, что вам самим выгоднее, сидя дома, повиноваться Велизарию, чем без конца подвергать опасности собственную жизнь. Теперь же, услыхав, что он отправляется в Византию, вы решили начать переворот. Но каждый из вас должен бы подумать, что не все делается для людей так, как им кажется нужным, но что часто исход дел, казавшийся верным, сверх всякого ожидания, бывает обратным. Удача и раскаяние, многое исправляющие, бывают неожиданными. Что это случится и теперь с Велизарием, нет ничего невозможного. Поэтому сначала нужно спросить его самого, не хочет ли он вернуться к прежде заключенному договору, и затем уже, если это не удастся, приступить к каким-либо действиям». Так сказал Ильдибад. И готам показалось, что его планы хороши, и они спешно отправили послов в Равенну. Явившись к Велизарию, они напомнили ему о договоре и горько упрекали за нарушение, по их мнению, обещаний. Они называли его добровольным рабом, стыдили его, говорили, что ему не стыдно променять царское достоинство на рабство; упрекая его во многом другом подобного же рода. они звали его к власти. Равным образом они твердо обещали, что Ильдибад придет к нему добровольно, чтобы сложить свою порфиру к его ногам и провозгласить Велизария императором готов и италийцев. Так говорили послы, думая, что Велизарий немедленно без всякого колебания схватится за титул императора. Он же, чего они никак не ожидали, прямо ответил им, что при жизни императора Юстиниана нога его не вступит на императорский трон и он не примет звания императора. Услыхав это, они быстро удалились и передали Ильдибаду весь этот разговор. Велизарий отправился в Византию. Вместе с тем окончилась зима, а с ней окончился и пятый год (539-540) войны, которую описал Прокопий.