"Уротитель кроликов" - читать интересную книгу автора (Шелестов Кирилл)Глава шестаяПеред входом в мэрию стояла толпа с плакатами. Мы выставляли здесь ежедневные пикеты, в которые засылали от сорока до пятидесяти человек, на тот случай, если у журналистов не возникнет других поводов для репортажей. При этом я настаивал, чтобы студентов на такие мероприятия не посылали. Готовые за гроши принимать участие в любой политической акции на любой стороне, они всегда смотрелись неубедительно. Приходилось гонять рабочих с наших предприятий и покупать различные инвалидные и профсоюзные организации. Лозунги в целом были стандартными: «Плохой мэр — плохие дороги!», «Кулаков, вспомни о людях!» и «Бюрократов — за решетку!». Была, впрочем, и находка нашего штаба, которой очень гордился Черносбруев. Чуть поодаль от общей разношерстной группы каждый день у мэрии караулили пять-шесть толстых унылых теток в платках с написанным от руки плакатом: «Кулаков! Верни алименты!» Это позволяло прессе строить догадки по поводу наличия у Кулакова несметного числа незаконнорожденных детей. На сей раз, напротив наших бойцов за справедливость томилось человек двадцать пенсионеров в обтрепанных пальто и телогрейках. Судя по лозунгам «Не отдадим город олигархам!» и «Кулаков, мы тебе верим!», они представляли противоположную сторону. В отличие от наших, которые грызли семечки и лениво переговаривались, пенсионеры горели негодованием. Время от времени демонстранты вступали в перебранку. — Сколько вам платят за вашу подлость? — выкрикивал сухонький старичок в поношенной шляпе, гневно сверкая стеклами очков. — Да уж побольше, чем вам! — радостно отвечал ему краснорожий здоровый парень с нашей стороны. — Мы тут не за деньги стоим! — возмущался старичок. — Мы по убеждениям! — Тогда переходи к нам! — советовал ему парень. — Хоть на бутылку себе заработаешь! — Я не пью! — обижался старичок. — А вот это правильно! — одобрительно гудел парень. — Если ты, дед, по трезвости такой дурной, что бесплатно на митинги ходишь, то представляю, что ты по пьянке вытворяешь! Я миновал непримиримых идейных противников и вошел в здание. Наверное, даже самые преданные сторонники Кулакова не решились бы назвать его пунктуальным человеком. Потому что между художественным преувеличением и бесстыдной ложью все-таки есть разница. Графики, составляемые своими помощниками, Кулаков, видимо, считал злонамеренной диверсией, направленной на внесение беспорядка в его рабочий день. Он вовсе не был лентяем. Напротив. На службе он проводил не меньше двенадцати часов ежедневно, включая субботы, а нередко и воскресенья. Просто никто в его окружении не знал, в какое время он появится и когда покинет кабинет. Он мог, например, прийти к обеду и до двух часов ночи принимать измученных посетителей в порядке живой очереди. А могло быть и так, что, явившись на запланированную с ним встречу, вы узнавали, что он улетел в Москву. О чем его помощникам было сообщено по телефону двадцать минут назад. Храповицкий по сравнению с ним был образцом пунктуальности. Поэтому, когда я ровно в 18.00 вошел в его приемную, забитую битком самой разношерстной публикой, и услышал, что у него началось совещание, назначенное на 16.00, я не очень расстроился. По крайней мере, он был на месте. Минут сорок я терпеливо ждал, изучая его посетителей. Здесь были и заплесневелые чиновники, чья жизнь прошла в ожидании приемов. И надутые спесью бизнесмены, постоянно поглядывавшие на часы и поминутно хватавшие мобильные телефоны, чтобы отдать какие-то распоряжения. И измученные немолодые женщины, по виду многодетные матери, вечно осаждавшие мэрию просьбами о предоставлении бесплатного жилья. И запуганные беженцы из Азии. И еще бог весть кто. Обогатив природную любознательность наблюдениями над человеческой природой и придя к неутешительному выводу, что, в отличие от домашних животных, дрессуре она не поддается, я встал и решительно направился к кабинету. — Туда нельзя! Там занято! — испуганно закудахтала пожилая секретарша. — Я только поздороваюсь, — улыбнулся я успокаивающе. И вошел. В кабинете было непереносимо накурено. Человек двадцать заместителей Кулакова и глав департаментов сидели вокруг длинного стола, за которым председательствовал мэр. Увидев меня, Кулаков не удивился. — Проходи, садись, — кивнул он, как будто все это время я заседал вместе с ними и отлучался на минутку. Я пристроился с краю, рядом с каким-то неопрятным чиновником. Собравшиеся по очереди рассказывали Кулакову что-то о благоустройстве города, сносе ветхого жилья, ремонте трубопроводов и других столь же глубоко интересующих меня проблемах. Он прерывал их вопросами, давал поручения. Наконец, когда я уже начинал подумывать, не поведать ли и мне что-нибудь из своей личной практики, просто, дабы оживить беседу, Кулаков объявил, что совещание закончено. Стулья задвигались, чиновники зашаркали затекшими задними конечностями и потащились к выходу. Мы остались вдвоем в большом неуютном кабинете со старой облезлой мебелью и обшитыми деревянными панелями стенами. Некоторое время мы молча изучали друг друга. Он был среднего роста, крепко сбитый, лысеющий, с простым мужицким лицом, крупным широким носом и проницательными серыми глазами. Неизвестно для чего он носил усы, которые совсем ему не шли. А вот костюмов и галстуков он не носил, довольствуясь какими-то бесформенными куртками. — Знаешь что? — неожиданно сказал Кулаков. — А давай-ка сбежим отсюда. А то здесь народу полно, поговорить спокойно не дадут. Голос у него был низкий, басовитый. Он нажал кнопку вызова секретарши. Она вошла и остановилась в дверях, окинула меня неодобрительным взглядом и уставилась на него с обожанием. — Нина Павловна, я тут отъеду на пару часов, — объявил он. — У меня важная встреча. Вы там как-нибудь людям объясните. Я часам к девяти вернусь. На штаб. Она привычно вздохнула и поджала губы. Когда она удалилась, он провел меня из кабинета в смежную комнату, где стояли диван, кресла и журнальный стол. Комната была снабжена дверью, выходившей прямо в коридор. — Служебный выход, — усмехнулся Кулаков. — Полезная штука. При своей грузности двигался он стремительно, при этом постоянно что-то задевая или натыкаясь на углы. Он немного смахивал на медведя. Мы вышли с другой стороны от главного подъезда, где я оставил машины, чтобы не привлекать внимания. Кулакова ждала черная «Волга». Мы сели на заднее сиденье. Мой джип и моя охрана тронулись следом. — Хорошая машина? — спросил Кулаков, кивнув на джип. — Для наших дорог лучше не бывает, — ответил я без задней мысли. Он услышал в моих словах укор. — А вы мне с вашим губернатором деньги даете на ремонт дорог? — сразу вскипел он. — Город формирует шестьдесят процентов всего дорожного фонда области, а назад получает слезы! За свои деньги ремонтируем. Крутимся, как можем! А по закону — это ваша обязанность! Я не знал, что ремонт дорог входит в мои обязанности, и молча принял это к сведению. — Я слышал, вы хотите еще и горячую воду в домах отключить, если я до конца месяца не расплачусь с энергетиками? — продолжал он. В отличие от него я и этого не слышал. Но виду, естественно, не показал. — Думаю, это вопрос обсуждаемый, — заметил я осторожно. — Молодцы ребята! — горько воскликнул он, крутя головой. — Хорошо работаете! Денег из областного бюджета — ноль! Грязью меня обливаете с утра до вечера по всем телеканалам. И еще под выборы город хотите оставить без горячей воды, а на меня все свалить. — Вы зря думаете, что это мои личные происки, — ответил я. — Бывает, конечно, выйду ночью на проезжую часть и колочу по ней ломом. Но это только когда не спится. Однако, воля ваша, но до трубопроводов я еще ни разу не добирался. Он посмотрел на меня и усмехнулся. — Да не обращай внимания. Я, видать, еще не отошел от всей этой ерунды. Жил Кулаков за городом, на просеке в небольшом двухэтажном доме старой постройки, мало чем отличавшемся от соседних строений. Первый этаж был каменным, второй — деревянным. Дом был окружен привычными шестью сотками сада. Сад, впрочем, был ухоженным, это чувствовалось даже осенью. Лет десять назад его владения могли считаться неплохой летней дачей, сейчас они выглядели довольно жалко. За последние годы мне не приходилось бывать в домах, чья общая площадь составляла меньше пятисот квадратных метров. — Ты ведь дома у меня еще не был? — спросил Кулаков, выходя. — Ну, пошли посмотришь, как мэр живет. А то все про Испанию пишешь… пишете, — поправился он. Судя по тому, что он уже не в первый раз высказывал мне обиды, все эти дурацкие статьи его задевали. Нас встретила высокая, выше Кулакова, стройная темноглазая женщина лет сорока с небольшим, с черными густыми волосами и красивым волевым лицом, в котором чувствовался характер. — Марина, познакомься, это Андрей Решетов, — представил меня Кулаков. — Мой товарищ. Правда, бывший. Ты нам собери что-нибудь поесть. Только быстро. Мне еще на работу вернуться надо. Она протянула мне руку и улыбнулась, не то сочувственно, не то понимающе. Словно просила снисходительно отнестись к колкостям мужа и его чудачествам. Слева от входа был деревянный пристрой, что-то вроде закрытой веранды. Там стоял длинный и широкий струганый стол, покрытый лаком, и такие же скамьи. Там мы и сели. Здесь было довольно холодно, и я не стал снимать пальто. — Жена у вас красивая, — сказал я. — А ты думал, я совсем лапоть? — лукаво улыбнулся он. — Я не то хотел сказать, — смутился я. — Да не извиняйся. Я не такой дурак, как кажусь, — продолжал он. — Просто стригусь неудачно и воровать не люблю. Хотя с вашей точки зрения, это, наверное, одно и то же. Однако, видишь, не всех красивых женщин в городе вы купили. — Некоторых не успели, — согласился я. — Промашка вышла. Через несколько минут его жена появилась с подносом, уставленным тарелками. Пока она накрывала и раскладывала приборы, он пару раз исподволь посмотрел на нее. И по этому взгляду было заметно, что он ею гордится. — А Петька где? — спросил он у нее. — После школы пошел на тренировку, — ответила она кратко. — Это хорошо! — заметил он одобрительно. — Я сына в бокс отдал, — пояснил он мне. — Двенадцать лет мальчишке. Характером, правда, в мать. Упрямый. Боец. — Он подмигнул мне. — Нет в нем моей мягкости. — Но умный-то он в тебя, — ответила она невозмутимо. — Умный в меня, — согласился он. — А в кого же ему еще умным быть? — Не в кого, — подтвердила она и, опять улыбнувшись мне, вышла. Про себя я отметил, что он ничего не спросил про падчерицу, а жена не сказала. Видимо, некоторая напряженность существовала в семейных отношениях. — Ну, о чем будем торговаться? — задиристо осведомился он, набрасываясь на еду. Готовясь к разговору, я, конечно, не надеялся, что он будет легким. Но, в отличие от Храповицкого, я иногда ошибаюсь. Похоже, все обстояло гораздо хуже, чем я ожидал. Мы были почти уверены в своей близкой победе. И я не сомневался в том, что найду его тревожным и взвинченным. Поэтому я предполагал сначала немного надавить, обрисовав ему перспективы неминуемого поражения. А потом благородно отступить, подарив ему возможность договориться с нами на наших условиях. Проблема заключалась в том, что Кулаков явно считал иначе. Конечно, он не был безмятежен, но в свой выигрыш, похоже, верил твердо. Настроен он был по-боевому и сдаваться отнюдь не собирался. — Я не знаю, насколько можно доверять последним рейтингам, — начал я издалека, но он меня перебил. — Смотря, сколько вы за них заплатили. Хорошо заплатили — хорошие рейтинги. А поскольку денег у вас куры не клюют, думаю, что я в ваших рейтингах вовсе даже не значусь. — Он пожевал. — Я эти опросы и не заказываю! Я и так выиграю. — Да вы прямо лихой кавалерист, — усмехнулся я. — С шашкой и на танки. — А вы как думали! Надеялись, что вы меня задушили? Ага, ждите! Русские не сдаются! — Сейчас вот водки выпьем. — Он опрокинул рюмку. — Огурцом закусим. — Он захрустел огурцом. — И в атаку. Он вдруг вскочил и гаркнул на весь дом: — По зажиревшим олигархам! По заворовавшимся чиновникам! Огонь! Огонь! Огонь! От неожиданности я выронил вилку. Примерно так он и общался с толпой на улицах, задорно, доходчиво, отчасти по-шутовски. Толпа ему, впрочем, верила. Он засмеялся, довольный своей шуткой. И опять сел. — Вам не кажется, что если отличительной чертой олигархов является избыточный вес, то мы с Храповицким скорее, чем вы, сойдем за оголодавший народ? — кисло спросил я. — Нет! — убежденно покрутил он головой. — Не кажется. Я же каждый день встречаюсь с людьми. Знаю их настроения. Ведь на Сашку Черносбруева только посмотреть — у него на роже все написано. Вор. На лбу. Большими буквами. Сколько я его от прокуратуры спасал! Которую вы же, между прочим, и подсылали. Надеясь меня поймать на чем-нибудь. Не поймали. И не поймаете. К тому же у нас в России не любят предателей, — добавил он деловито. — А он предатель. А я всю жизнь гну одну линию. — Мне кажется, вы упрощаете, — попытался возразить я. Но он опять перебил. — А вам вообще со мной не повезло. Потому что я простой парень. И считаю, что на все сложные жизненные вопросы есть простые ответы. Это, кстати, какой-то американский президент сказал. Я на рабочих окраинах вырос. Нас было четверо детей в семье. Жили в бараке. Дрался. Но учился хорошо. Медаль в школе не дали за плохое поведение. На дневное отделение в институт не пошел, надо было родителям помогать. Армия, потом завод. Институт заочно заканчивал. — Оставьте, Борис Михайлович, — поморщился я. — Все это я читал в ваших листовках. — Тогда знаешь, что я прошел весь путь — от простого работяги до директора, — продолжил он упрямо. — Мне нечего от людей скрывать. А это, знаешь ли, много для меня значит. Его агитационный монолог меня несколько утомлял. Я хотел было возразить, что нам всем есть что скрывать, но решил не поддаваться ему и не сбиваться на банальности. Пусть выскажется. — Мы все когда-то были неплохими ребятами. В советское время. Во что-то верили. С чем-то не соглашались. Воровали маленько, как без этого. Только я остался прежним. Я, видишь ли, знаменам не изменяю. А вы — нет. Вы стали другими. Обзавелись домами, машинами, охраной, любовницами. И вы думаете, вас за это народ любит? — Он посмотрел мне в глаза долгим насмешливым серым взглядом и покачал головой. — Он вас ненавидит. Ненавидит, — повторил он с удовольствием. — Всех вас. И губернатора, и твоего Храповицкого. Ну, не такой он тупой, наш народ, как вы о нем думаете. — Он не тупой, — согласился я холодно. — Но жадный. И завистливый. К тому же очень нетерпеливый. А вы призываете его потерпеть еще года четыре. И посмотреть, как нам, его врагам, все эти четыре года будет хорошо жить. С нашими домами и любовницами. А после ему, может быть, тоже станет неплохо. Благодаря вашим усилиям. Но станет ли ему хорошо в результате ваших стараний, обнаружится лишь через четыре года. И народ видит, что вы один, а нас много. А мы говорим, что ему уже завтра будет лучше. Почти так же, как нам. Ну, может быть, чуток похуже. И нужен для этого сущий пустяк. Поставить в бумажке, именуемой избирательным бюллетенем, крестик. Не здесь, а здесь. Напротив этой фамилии. Какая, в сущности, разница? Кулаков или Черносбруев? Главное, что счастье наступит сразу. И подтверждаем свои слова деньгами. Которые даем уже сегодня. Так сказать, авансом. В счет будущей безбедной жизни. — Но вы же обманываете! — заявил он возмущенно. — Конечно, — согласился я. — Обманываем. И вы обманываете. Потому что хорошо ему не будет ни завтра, ни через четыре года. Ни даже через сорок лет. А так сладко, как народу хочется, ему, скорее всего, вообще никогда не будет. Ибо есть законы экономики и законы национального характера. Первые вы изучали в институте, пусть и заочно. Вторые вы и так знаете. Потому что, как и я, этим самым национальным характером обладаете. Только я не ссориться с вами приехал, Борис Михайлович. Я здесь, потому что хочу вам помочь. — Не сомневаюсь, — кивнул он. — Сейчас ты скажешь, что вы готовы не отключать мне свет за мои же деньги. И перестать врать про меня в газетах. А за свою безвозмездную помощь вы с Храповицким не хотите ничего. Ну, разве, самую малость. Получить город на разграбление. — Мы его и так получим. — Я почувствовал, что начинаю раздражаться. — С вами или без вас. А если не получим мы, то его получат другие. Сколько постановлений о выделении земли вы уже подписали, чтобы собрать деньги на избирательную кампанию? Сколько зданий продали? К чему нам морочить друг друга, Борис Михайлович? У кого вы берете деньги? У тех кретинов, которых я видел в вашей приемной? Только не надо меня уверять, что миллионы долларов, необходимые вам сейчас, они дают вам бескорыстно, являясь вашими пылкими обожателями. И борцами с олигархами. Они как-то не очень походят на обнищавший пролетариат. Да и вы, признаюсь, тоже. Или вы полагаете, что если поборами занимаются ваши замы, а не вы лично, то к вам не пристанет? Еще как пристанет! Мэр-то вы. — Видя, что он напрягся, я подождал и продолжил. — И отвечаете за все тоже вы. Ну, допустим даже, Черносбруев проиграет. А вы победите. И что? Это означает лишь, что вас, гордого и неподкупного, окончательно отрежут от областного бюджета. Где вы собираетесь брать деньги для ваших грандиозных социальных программ? У тех же коммерсантов. Он, наконец, перестал жевать и слушал меня внимательно. Видно было, что ему не терпелось возразить, но он сдерживался. — Потому что других денег, кроме государственных и частных, в природе не существует, вы уж извините, — говорил я ласково. — А если рассуждать применительно к России, то все частные деньги у нас образуются путем воровства из бюджета. В том числе и вашего. И разница между нами и прочими лишь в том, что у нас этих денег больше. Выражаясь вашими словами, мы уже наворовали. И стали осторожнее. В отличие от тех, с кем сейчас работаете вы. И которые непременно начнут рвать. После вашей победы. Жадно. Тупо. Не заботясь о последствиях. И уж, поверьте, меньше всего думая о вашей незапятнанной репутации. А мы про это будем писать в газетах. И заметьте себе, что писать мы будем правду. Я думал, что он взорвется. Собственно, именно этого я и добивался. Разговора не получалось. Каждый твердил свое. Эта напряженность в атмосфере действовала мне на нервы. После грозы всегда легче дышать. Но он не вспылил. Некоторое время он молчал, думал. Потом опять пожевал и кивнул. — Наверное, в том, что ты говоришь, есть резон, — заметил он. — Но есть и другое. Я не хочу, чтобы мое имя связывали с вами. Не хочу, и все. Вот каприз такой. Я не желаю, чтобы кто-то сказал: Кулаков продался нефтяникам. У меня свои представления о жизни. Ты думаешь, мне много надо? Поверь, гораздо меньше, чем вам. Посмотри, как я живу. А ведь только я мигни, и мне отгрохают особняк не хуже губернаторского. Хоть здесь, хоть на Кипре. Думаешь, я за это место держусь? Да я ни жены, ни детей не вижу. А они, между прочим, обижаются. Ну, не буду я мэром, что я работу себе не найду? Я производство знаю от и до. Чего мне терять? Россия велика. Если бы я хотел жить, как вы, я давно бы себе все это устроил. Правильно ты говоришь: воровать миллионов по десять в год — при тех возможностях, что дает моя должность, это означает скромничать. Да только я не хочу. Не могу, если так тебе понятнее. Не мо-гу! — произнес он по слогам. — Я, конечно, простой мужик. Простой русский мужик. Но у меня есть своя простая мужицкая правда. И от нее я не отойду. Я нутром знаю, что вот так можно, а так — нельзя. И меня легче убить, чем переделать. Меня сюда народ поставил. А не вы. И я народ вам не отдам. А поставит народ другого: Черносбруева или там Храповицкого — это уже его воля. И другая история. И меня она касаться не будет. Я видел, что он опять полез на митинговую трибуну. Это означало, что дальнейшие переговоры бесполезны. — И знаешь, что еще, Андрей, — вдруг добавил он с какой-то новой интонацией. — Ты тоже уйдешь от них. Раньше или позже, но уйдешь. Не сможешь. У тебя порода другая. Не волчья. — Думаете, к вам примкну? — невольно улыбнулся я неожиданному повороту беседы. — Ко мне не примкнешь, — тоже засмеялся он. — Ниже твоего достоинства. Ты же себя умнее меня считаешь. — Он лукаво подмигнул. — Но и с ними не останешься. В это время я услышал, как к дому подъехала машина, потом раздались женские голоса, один из которых принадлежал его жене, другой еще кому-то. Я сидел спиной к окну, и в отличие от Кулакова не мог видеть, кто приехал и что происходит во дворе. Но заметил, что он сразу подобрался и нахмурился. — Ну что, поехали? — Он посмотрел на меня, давая понять, что разговор закончен. Я поднялся, повернулся к выходу и остановился как вкопанный. Ночные глаза обожгли меня взглядом. Мое сердце рухнуло вниз, потом взлетело вверх, потом вообще куда-то пропало. В дверях стояла Наташа. — Ох! — задохнулась она в радостном удивлении. — Ты! — Да, — пробормотал я глупо. — Он… То есть я… — Может быть, ты сначала все-таки поздороваешься? — без особого дружелюбия спросил у нее Кулаков. Он, оказывается, был здесь. Я, признаюсь, как-то забыл. — Привет, — машинально ответила она ему, не сводя с меня взгляда. — Я из института на минутку заскочила. Мне кое-что надо забрать. Я тоже не мог от нее оторваться, понимая, насколько нелепо и неприлично себя веду. Но я был счастлив видеть ее, и счастлив вдвойне ее счастьем. — Вы, кажется, знакомы, — проговорил Кулаков, вставая. Он как-то переменился. Былая оживленность улетучилась. Он сделался напряжен и мрачен. — Да, мы виделись, — туманно пояснил я, бросив на него торопливый взгляд. — Только я не знал… — А теперь знаешь, — перебила она. — Надеюсь, это ничего не меняет? А что это могло изменить? Что вообще могло что-нибудь изменить между ней и мной? — Я, пожалуй, поеду, — отрывисто сказал Кулаков. — Мне пора. Ты оставайся, если хочешь. Он сунул мне руку, торопливо пожал ее и вышел, прежде чем я успел что-то ответить. Через секунду ее губы уже обмирали в моих губах. Я куда-то плыл, шальной и пьяный, и меня качало. — Постой. — Она, наконец, чуть отстранилась. — Да погоди же, сейчас мама войдет… Я хотел взять себя в руки, но они, как назло, были заняты ею и никак меня не слушались. — Не надо мамы, — пробормотал я. — Пусть не входит… И опять поплыл. Через некоторое время я обнаружил себя в том же месте, нервно вышагивающим назад и вперед, уже в одиночестве. Что, видимо, означало ее скорое возвращение. В противном случае, зачем было расставаться? С Кулаковым, конечно, получилось чрезвычайно неловко, но я надеялся, что со временем это как-нибудь само собой утрясется. Я дал себе слово впредь лучше контролировать свои эмоции. А может быть, даже бросить курить. Свои эмоции я честно контролировал минут сорок. А потом она опять появилась. В коротком голубом платье, в длинном белом расстегнутом пальто и в белых сапогах на высоком каблуке. Черные блестящие волосы, черные сияющие глаза, яркий рот и эта, сводившая меня с ума, плавность легкой фигуры. — Я готова, — объявила она, радуясь восхищению в моих глазах, которое никогда не спрячешь от женщин. Я почему-то ощутил себя слегка пристыженным, как будто подсмотрели мой секрет. — Я лучше не буду подходить, — ворчливо сообщил я не то ей, не то самому себе. — А то опять мама войдет… Она засмеялась. — Только давай поедем на моей машине, — объявила она. — Боюсь, что в твоем нынешнем состоянии за рулем ты опасен. Мы вышли на улицу и забрались в ее ярко-желтый «хендай». — В прошлый раз ты была без машины, — заметил я, когда мы тронулись в сопровождении моей охраны. — Я стараюсь не садиться за руль, если предстоит пить, — отозвалась она, трогаясь с места. — Каждый раз приходится объяснять милиции, кто я такая. А я это не люблю. Вообще не могу терпеть любую зависимость. Я хочу жить своей жизнью. И чтобы она никому не принадлежала. — Получается? — спросил я с тревогой. Мне почему-то очень хотелось, чтобы теперь она зависела от меня. Во всем. И чтобы ее жизнь принадлежала тому же человеку, от которого она зависела. — Ты же отлично знаешь, что нет, — ответила она с иронией. — Я живу в квартире, которую устроил мне отчим, езжу на купленной им машине и трачу его деньги. Даже не знаю, на кого я за это сержусь больше: на него или на себя. — Догадываюсь, что на него. — Ну да. Наверное. Потому что, ко всему прочему, ему я еще должна быть благодарна. Хотя в последнее время наши отношения чуть потеплели. Раньше было хуже. Я даже на тот вечер в «Потенциал» пошла по его приглашению с единственной целью, посмотреть на его врагов в полном составе. Из чувства семейной солидарности. — Значит, Кулаков твой отчим? — Я уже несколько минут не смотрел на нее и начал приходить в себя. — Ну да. Представь себе, мэр нашего города — мой отчим. Муж моей мамы. Теперь ты на мне женишься? — Мне жена не разрешает жениться на всех, кто мне нравится, — ответил я машинально. — А спать с ними она тебе разрешает? — спросила она ядовито. — Если ты помнишь, я и не сплю, — ответил я, чувствуя прилив гордости за свой нечеловеческий подвиг в понедельник. Она улыбнулась. — Кстати, почему ты не спрашиваешь, куда мы едем? — Что значит, «куда»? — удивился я. — Ко мне, конечно. — Но, вспомнив про ее стремление к независимости, поспешно добавил: — Но если ты настаиваешь, то можно к тебе. — Только не ко мне, — возразила она. — Дома я люблю быть одна. Я считал, что для меня можно было сделать исключение, и немного обиделся. Между тем мы остановились возле какого-то полуподвального кафе. Здесь было бы мило, если бы не ревущая музыка, без которой в провинции люди не представляют себе процесс пищеварения. Кафе было забито молодежью: студенты, продавщицы и скучающий женский элемент. Очевидно, они не испытывали потребности в общении, поскольку из-за оглушительной какофонии звуков невозможно было разобрать не только голоса, но и собственные мысли. Мы нашли свободный столик в углу. Во взгляде Гоши, который нас провожал, я прочитал недоумение. Он не понимал, что двое столь изысканных мужчин, как он и я, делают в таком гадюшнике. — Под такую музыку гвозди сами заколачиваются, — прокричал я Наташе. — Молотка не надо. Она подозвала официанта и знаками попросила сделать потише. Видимо, ее здесь знали, поскольку он немедленно побежал исполнять указание. — А мне нравится, — сказала она, с удовольствием оглядываясь кругом. — Шумно. Весело. Она, как в прошлый раз, заказала мартини, и я не стал менять традиций, ограничившись минеральной водой. У меня зазвонил мобильный телефон. — Але, — услышал я приглушенный мужской голос. — Это я. Не узнаешь? Я не являюсь сторонником этой распространенной у нас формы приветствия. — Узнаю, — обрадовался я. — Вчера в ресторане вы по ошибке ушли в моем пальто. Там, в кармане, было еще пять тысяч долларов… — Ты что, обалдел? — Мой собеседник на другом конце провода даже поперхнулся. — Какое пальто? Да это я! Плохиш! — А что, пальто уже нет? — продолжал допытываться я. — Но деньги-то хоть остались? До него, наконец, дошло. — Разыгрываешь, — мрачно сказал он. — У меня разговор к тебе есть. Срочный. Ты где сейчас? — Я вообще-то сейчас не один, — попытался объяснить я, забывая, что бандиты еще нетерпеливее, чем женщины. — Да ты всегда не один, — заметил Плохиш, в число достоинств которого деликатность не входила. — Куда тебе столько баб! Мне всего две минуты надо. — Ладно, — сдался я. — Приезжай. — И назвал адрес. — Кого ждем? — спросила Наташа, когда я сунул телефон в сумку. — Приятеля. Извини, пожалуйста. Но он ненадолго, — успокоил я. Плохиш появился минут через пятнадцать. Он вошел в кафе в сопровождении четырех охранников и остановился посредине, ища меня взглядом. Потом подошел к нашему столику, хмуро кивнул Наташе и пожал мне руку. — Как это тебя в такую тошниловку занесло? — спросил он, неодобрительно оглядываясь. — Пойдем на улицу, поговорим. — Я скоро вернусь, — пообещал я, вставая. — Я дождусь, не волнуйся. — Она погладила меня по руке. Мы вышли наружу. — Давай сядем ко мне в машину, — предложил Плохиш. — Чего торчать у всех на виду. Мы забрались на заднее сиденье его джипа, откуда он предварительно шугнул охранника. — Вечно вы с Храповицким лучших телок расхватываете, — недовольно заметил он, закуривая. — А нам всякая шняга достается. Чего они только в вас находят? — То, что не находят в вас. — Хочешь сказать, платим мало? — почесал затылок Плохиш. — Может, и правда мало. Да где взять-то? Косяк будешь? Я поблагодарил и отказался. — Короче, дело такое, — начал он. — Пономарь с Виктором сунулись в Нижне-Уральск. Ну, ты уже понял. Ильича при этом не спросили. Храповицкого тоже. Я кивком подтвердил свою догадливость. — Меня, между прочим, в долю не позвали, — обиженно продолжал он, надувая свои пухлые щеки. — Может быть, думали, что у тебя просто нет таких денег? — предположил я. — А при чем тут деньги? — возмутился Плохиш. — Не все, кстати, деньгами меряется! — С каких это пор ты об этом задумался? — поинтересовался я. — Да я всегда это говорил! — заявил Плохиш убежденно. — А дружба, по-твоему, ничего не стоит? Значит, на «стрелках» шкурой рисковать должен я. А бабки достанутся Виктору с Пономарем. Ты считаешь, это справедливо? Учитывая сравнительно невысокую стоимость шкуры Плохиша, я считал, что это справедливо. Но свое мнение высказывать не стал. В конце концов, как гражданин свободной страны, он имел право на собственное суждение. — Война будет, — сообщил Плохиш обреченно. Его маленькие глазки забегали. — Точно говорю. Пономарь полез на рожон. Ильич это так не оставит. А я не хочу, чтобы меня пристрелили из-за Виктора. Он-то свалит куда-нибудь годика на три. У него бабок — море. А я, значит, должен валяться на улице с пулей в башке? Как собака? — В голосе Плохиша зазвучала жалость к себе. Он не хотел валяться как собака. Он хотел валяться как человек. И без пули в башке. — Ты достоин лучшей участи, — попытался утешить его я. — Тебе легко смеяться! — огрызнулся он. — Что ты предлагаешь? Он бросил на меня косой настороженный взгляд и заерзал. — У тебя как сейчас с Храповицким? Нормально? — Не знаю, что ты имеешь в виду, но живем мы порознь. — Хватит острить, я серьезно. Скажи ему, я решу вопрос с Виктором. Ты понял, как? У них же все равно проблемы между собой. Виктор на Храповицкого зубы точит, я точно знаю. А если Виктора убрать, то все решается само собой. И Храповицкий еще получает его долю. Только это дорого стоит. Мне же нужно будет потом уехать. Меньше, чем на три миллиона, я не согласен. И еще людям заплатить. Тысяч пятьсот. Для Храповицкого это копейки. Он в десять раз больше получит. Согласен? — С тем, что Храповицкий больше получит? — уточнил я. — Да это и так понятно, — нетерпеливо поморщился Плохиш. — С тем, что я нормальный вариант предлагаю. Поговоришь с ним? — А почему бы тебе не поговорить самому? — поинтересовался я. — Зачем в таких вопросах посредник? — У нас не те отношения, — ответил Плохиш. — Он мне не доверяет. А вы с ним друзья. Это все знают. Учти, если он этого не сделает, Виктор сам его закажет. А может, уже заказал. — А я и не знала, что ты общаешься с бандитами, — сказала Наташа, когда я вернулся. — Он вообще-то интеллигентный человек, — ответил я. — Физик-теоретик. Просто сегодня ночевал в лаборатории, не выспался и выглядит неважно. — Рассказывай, — засмеялась она. — Я бандитов за километр вижу. Между прочим, я к ним совсем неплохо отношусь. Лучше, чем к чиновникам. — Она состроила презрительную гримасу. — Не люблю, когда врут. Вообще плохо переношу фальшь. Бандиты, по крайней мере, открыто нарушают закон. И не рассказывают тебе тошнотворных историй о том, как они бескорыстно служат народу. — В ее словах мне послышался отголосок семейных обид. — За что ты его так не любишь? — спросил я, не называя Кулакова по имени. Она пожала плечами и откинула волосы. — Я отца своего люблю, — ответила она просто. — Понимаю, что не вправе вмешиваться в жизнь родителей, и все такое. Но мне жаль, что у них с мамой не сложилось. По его, конечно, вине. Она тоже когда-то его очень любила. Он преподавал в университете. Пил. Изменял ей со студентками. Они ведь никогда не были женаты. Она долго терпела. А потом встретила отчима. Такого образцово-добропорядочного. Она работала инженером на заводе, а он был каким-то начальником. Он долго за ней ухаживал. Года полтора. И она согласилась. Мне было пять лет, и он меня удочерил. Представляешь? То есть, по документам он мне отец. По сравнению с моим родным отцом он казался маме настоящим мужчиной. Таким, знаешь, надежным. Женщины ведь больше всего, в конечном счете, ценят надежность. Хотя влюбляются, конечно, в негодяев. Вроде тебя. Не сердись, это я к слову. Ну вот. А потом выяснилось, что мы все принадлежим ему. Отчиму. Что мы его собственность. Что мама должна уволиться с работы и сидеть с детьми. А я должна отлично учиться и приходить домой в десять часов. Потому что его все знают. И мы должны дорожить его славным именем, которое носим. А уж когда его выбрали мэром, стало совсем невыносимо. — И ты взбунтовалась? — Говорю тебе, это был кошмар! Я вдруг поняла, что его ненавижу! Мы каждый день ссорились. Я хотела жить своей жизнью. Как мои подруги. Как все вокруг. Ходить в ночные клубы, встречаться с тем, кто мне нравится, а не кто нравится ему. Все это, конечно, детская чушь, но я хотела быть уверенной, что тот, кого я выберу, будет со мной ради меня, а не потому, что у меня папа мэр города. Короче, после долгих и утомительных сцен решено было купить мне отдельную квартиру и дать мне свободу. А заодно избавить моего брата Петю от моего пагубного влияния. А с отцом я и сейчас встречаюсь. Он слабый. Иногда занимает у меня деньги. Но он очень тонкий. И он страдает, хотя и старается это скрывать. Он до сих пор любит маму. Она замолчала. Я хотел сказать что-то утешительное, но она вдруг улыбнулась и добавила: — Хотя я совершенно уверена, что если бы вдруг случилось что-то фантастическое и она вновь к нему вернулась, чего я, честное слово, сейчас совсем не хочу, он опять бы ей изменял. Впрочем, хватит на эту тему. Какие у нас планы на сегодняшний вечер? Ответ был понятен обоим. И все-таки я на секунду замешкался. Я не хотел повторять сделанную однажды глупость. Но еще меньше я хотел совершать то, что не смог бы потом исправить. — У тебя дела? — спросила она понимающе. — Да нет, — замялся я. Я взглянул в ее ночные глаза и опять выпал из времени и пространства. — Нет у меня никаких дел. Кстати, я не женат. — Зачем ты мне об этом говоришь? — удивленно подняла она брови. — Я и сам не знаю. — Я и вправду не знал. Точнее, догадывался. С ужасом. Я делал отчаянные попытки удержаться на краю. Я даже отвел взгляд. — Я постараюсь тебе кое-то объяснить, — услышал я свой чужой голос. — Если, конечно, смогу. Потому что я сам не очень понимаю, что происходит. Если мы сейчас «поедем ко мне, то ты не уедешь завтра. Потому что я тебя не отпущу. Потому что я хочу видеть твое лицо на своей подушке. Вечером и утром. А я… так не привык. Я всегда жил как хотел, как считал нужным. И я не знаю, как ты примешь меня со всеми моими… привычками. И от каких из них мне предстоит отказаться. Потому что если ты уйдешь от меня завтра, это будет катастрофа. Может быть, я не вполне ко всему этому готов, как выражаются женщины. Но я боюсь потерять все это. Чего у меня так давно не было. И я счастлив, что это появилось, — добавил я непоследовательно. — Ты серьезно говоришь? — недоверчиво спросила она. Ее глаза округлились и стали как у кошки. Совсем огромными. Я кивнул. — И все дело только в этом? Нет никакой другой причины? Я решительно затряс головой. — У тебя нет постоянной женщины? К которой ты поедешь сейчас? И с которой мне предстоят мучительные женские разговоры? — До этой минуты не было. — То есть, в первый раз ты мне отказал, потому что боялся разочароваться, а сейчас отказываешь, потому что, наоборот, боишься очароваться всерьез? Ты, кстати, помнишь, что отказываешь мне уже во второй раз? — Я не отказываю, — смутился я. — Смотри-ка, ты покраснел! — воскликнула она в восторге. — Вот уж не ожидала! Она обняла меня и поцеловала в щеку. Скорее даже, коснулась щеки губами. — Конечно, ты извращенец, — прошептала она, чему-то радуясь и по-прежнему обнимая меня. — И к тому же грубиян. Два раза подряд отказывать девушке — это же хамство. Я никогда тебе этого не прощу. Потому что я тоже… — ты понимаешь, что я хочу сказать? — Нет, — ответил я, ликуя. Я догадывался, но мне хотелось, чтобы она сказала это сама. Она наклонилась к моему уху совсем близко: — Потому что я тоже в тебя влюблена. И я потом никогда от тебя не уйду. Не надейся. Она отодвинулась, порылась в сумочке, достала ручку, вырвала листок из блокнота и записала номер телефона. — Позвони мне, хорошо? Иначе я сама начну тебе названивать. — Завтра, — сказал я. — Я позвоню тебе завтра. Пять раз. — Семь, — ответила она. — Ты же не хочешь, чтобы я умерла. Она опять осторожно коснулась меня губами, поднялась и вышла, улыбаясь. Если вы знаете аптеку, где продаются таблетки от внезапных приступов острого помешательства, дайте мне, пожалуйста, адрес. |
||
|