"Полет «Феникса»" - читать интересную книгу автора (Тревор Эллестон)

ГЛАВА 13

Ночная работа прошла успешно. Они действовали, как роботы, как механические существа, рабы машины, которую возводили. В ночной темноте все, как Стрингер, были одержимы страстью преодолевать трудности, изобретать и импровизировать — короче, построить аэроплан. Бедами даже похолодел от пришедшей ему на ум странной мысли: они должны закончить работу прежде, чем умрут, только после того, как будет сделано дело, можно спокойно умереть. На какое-то время он забыл даже о причине, заставлявшей их строить самолёт, — его просто нужно было закончить до того, как все погибнут.

Он понимал абсурдность своей мысли — это его и тревожило. Нелепостям нет места в этом мире, составленном из трех стихий: жизни, смерти и пустыни. «Мы тронулись», — сказал вчера Кроу. И малоутешительным было то, что единственным из них, кто никогда не тронется, был Стрингер — потому что он и так ненормальный. Одержимый! Не будет странным, если, закончив и подготовив к полёту самолёт, он отойдёт на пару шагов, осмотрит свою работу и скажет: «Как я и предсказывал… никаких проблем». И, довольный, замертво упадёт на землю.

Это было видно по тому, как он работал. Не суетился и не брал передышек, как другие, чтобы полюбоваться звёздами или полежать немного на стылом песке. Для него звёзд не было, не существовало — его звёздами были детали конструкции. Тело его не чувствовало боли.

Кроу уже выразил эту истину: Стрингер — не человек. Ночью все в какой-то мере были, как Стрингер: группа безумцев, затерявшихся в пустыне и строящих для себя летающую гробницу. В воздухе разносились ритуальные заклинания: «Ещё дюйм в эту сторону… не сходится хомутик… поднимайте за край…» Командовал в основном Стрингер, Король Стрингер, можете звать его хоть господом богом, только не запросто Стрингером, не то он сложит свои инструменты, и никому уже тогда не выбраться из пустыни.

Белами потерял всякую связь с тем, что делал, но руки работали и подчинялись чужим указаниям. Так же работали и другие — автоматы, лишённые всего человеческого, как и этот спесивый очкарик, ни в чем не видящий проблем.

К утру крыло было водружено на место, болты вставлены и закреплены. Они отошли в сторону и залюбовались своим творением. Белами, все ещё погруженный в свои мечтания, испугался, что Стрингер сейчас скажет: «Как я и предсказывал…» — и умрёт.

Первым, однако, заговорил Моран:

— Похоже на самолёт.

Рассвет высветил возникшую за ночь новую форму, присутствие её навевало некий мистический страх: эта машина унесёт их в один прекрасный день в другой мир — от песка, смерти и жажды к зелёным деревьям, ручьям и дорогим лицам. Эта машина наделена властью одарить их ещё тридцатью, пятьюдесятью годами жизни. Через год от них может остаться в этом богом забытом месте только горка обглоданных костей — но они могут и очутиться в совсем другом мире — сидеть, например, на крикетном матче, в тени каштана, с пивной кружкой в руках. Только эта машина способна преодолеть единственную настоящую границу, известную человеку, и они вместе с ней. Какими бы разными путями ни приходили они к этой мысли, для всех она значила одно и то же, в ней была заключена их надежда на жизнь,

— Похоже на самолёт, — громче повторил Моран.

Кроу пошевелил пересохшим языком:

— Похоже, черт меня побери!

Крыло было укреплено в гнезде параллельно другому. Между ними натянули трос к тому месту на двигателе, где предстояло установить стойку, — и конструкция приобрела форму аэроплана: два распростёртых крыла и три ножа пропеллера. Вчера Таунс видел нагромождение обломков, ещё более бесформенное из-за снятого и водружённого на крышу крыла. Он не мог выразить словами своих чувств. Такое ощущение испытывает каждый пилот, когда его самолёт неподвижно стоит в начале взлётной полосы и башня даёт разрешение на взлёт. Душой он был уже в полёте.

Стрингер стоял в стороне, осматривая линии конструкции, уже весь в следующей операции: установке стойки и натяжении тросов. Они будут держать новое крыло.

— Смотрится так, будто вот-вот взлетит, — заметил Белами.

Таунс с отяжелевшим от усталости телом направился к старому фюзеляжу. Проведя рукой по крылу и глянув на сухие пальцы, он проворчал:

— Жаль, что этого никогда не случится.

И впервые за это утро они задумались о своём положении. Росы опять нет. У них был бензин, было масло, был самолёт, но не было того, чем можно поддержать искру жизни.

Стрингер молча отвернулся, и Моран подумал: намеренно ли сказал это Фрэнк? Вероятно. Потому что ночью верх взял Стрингер.

Поднялось солнце. Они почувствовали его тепло — скоро оно перейдёт в нестерпимый жар. Ночи как будто не было.

Вот оно залило песчаный океан. Вздыбились на фоне неба горбы дюн, и вдруг Белами увидел плывущие над восточным горизонтом вертолёты: один за другим они беззвучно пролетали прямо по солнечному диску, три красные тени, отражённые в водяном мираже, всегда возникавшем здесь на рассвете.

— Альберт, — едва слышно выдохнул он.

— Что такое?

Так же тихо, сохраняя ряд, они скользили над несуществующей водой, все те же три. Боже правый, почему три, а не один, не десять, не сто, наконец, — какая разница?! И — исчезли. Не скрылись за дюнами, а просто испарились.

— Ничего, — ответил он.

Так вот что такое очутиться в шкуре Тракера Кобба! Сначала не так уж плохо: хотел увидеть самолёты-спасатели — и вот ты их видишь воочию, но в этот момент ты ещё можешь справиться с собой и сообразить, что это только мираж. А в следующий раз ты уже пристанешь к Кроу: «Смотри, неужели не видишь? Вон там!» И Кроу понимающе скосится на тебя, сжав губы. Так постепенно будешь расслабляться, вроде бедняги Тракера, и в конце концов начнёшь верить, что вертолёты настоящие, а все другие сошли с ума, потому что не видят их.

Белами тряхнул головой и последовал за Таунсом в самолёт.

— Что будет, — обратился он к нему, — если мы поднимем норму до полутора пинт? — Голос звучал ровно, хотя губы шепелявили и некоторые слова не выходили.

Таунс как раз наполнял из бака бутылку капитана Харриса. Излишки воды тонкой музыкальной струйкой стекали обратно.

— Ближе будет конец, — ответил Таунс. — Ты торопишься?

Белами подумал: а ты уже как мертвец, черт тебя побери. Лицо пилота было ссохшимся, из-под щетины лезли клочья омертвелой кожи, рот — как дыра на смятой маске.

— Могу подождать, — кивнул Белами.

Собрались остальные, выстроившись в очередь со своими бутылками. Лумис взял воду для юного немца и капитана. Харрис усилием воли встал на ноги, ухватившись прозрачной рукой за спинку сиденья.

— Как, — глухо прохрипел он, — идут дела с… нашей работой? — В его глазах блеснула улыбка, лицо искривилось гримасой.

— Поработали хорошо, — ответил Лумис. — Когда сможете, выходите — покажем.

— Пре-вос-ход-но! — Бутылка в руке вздрогнула, и, заметив, что Лумис готов подхватить её, он прижал её к телу и дождался, пока все уйдут, так как знал, что может пролить несколько бесценных капель, а они бросятся ловить их на лету.

— Пей, Бимбо, — говорил Кроу, наблюдая, как в трясущееся скелетоподобное тело обезьянки вливается вода, как она щурит от удовольствия глаза. Белами сказал:

— Этого хватило бы тебе самому. Любому из нас хватило бы. Даже неузнаваемый голос не скрасил того, что он сейчас сказал. Он вовсе не собирался говорить этого — отвратительная мысль вырвалась сама собой. Точно так же помимо воли он «видел» только что вертолёты.

Кроу на него даже не посмотрел.

— Это тебя не касается. И меня тоже. Он — Роба.

Делая очередную запись в дневнике, Белами не упомянул ни о вертолётах, ни о Кроу. Кроу гибнет сам, но хранит верность слову, данному другу. Можно плакать, можно смеяться — но в дневник этого не запишешь. Писать ровно было трудно, поэтому он ограничился короткой записью: «Кепель пока жив. Харрис выглядит лучше. Мы поставили крыло. Росы не было. Теперь спать».

Моран перевернулся и заметался, ещё во сне пытаясь стряхнуть с себя забытьё, уже достаточно справившись с этим, чтобы понять, что он крепко спал и его разбудил звук, который мог означать только одно — во сне его стерегло безумие. В глазах было нестерпимо ярко. Он прислушался к собственному дыханию, напоминавшему тяжёлое сопение животного. Он сознавал, что нужно окончательно стряхнуть сон, иначе будут продолжаться сумасшедшие звуки. Это было женское пение.

По-собачьи встав на руки и колени, он поднял голову. Перед глазами кружились белесо-голубое небо и расплавленное золото песка. Кружение продолжалось и после того, как он закрыл глаза, вслушиваясь в слова песни. Он повалился на землю, проклиная прекрасный женский голос из сна, крепко зажмурил глаза, боясь увидеть эту женщину прямо перед собой, если их откроет. Песня слышалась явственно, звук эхом отражался от дюн, манил своим прекрасным обманом. Теперь он не спал, ощущая и песок, в который зарылись руки, и жар в нагретой спине, и мышечную боль, — но песня из сна продолжалась.

Раздался чей-то голос, кто-то прошёл мимо. В ярком свете он рассмотрел Лумиса, тот нетвёрдо шёл к двери самолёта. Другие тоже встали. Вдруг пения не стало. Он с облегчением упал на песок, освободившись от кошмара.

— Давай ещё, — проговорил Кроу. Моран повернул голову и открыл глаза. Неужели и другие спятили?

Мужской голос заговорил по-арабски. «Национальный референдум… долг народа… собрался комитет советчиков…» Голос вдруг ослабел.

Моран вскочил на ноги и бросился к двери, где сгрудились все остальные.

— Давай опять Каллас, — попросил Кроу.

…Таунс проснулся от навязчивой мысли, не дававшей покоя даже во сне. То хотелось убить Стрингера, то разбудить всех и крикнуть: «Кто из вас, ублюдков, берет воду из бака?» Он прокрался в самолёт, надеясь поймать вора, но там были только Кепель и Харрис. В проходе валялся холщовый мешок. Он поднял его, вспомнив, что видел его у Кобба. Тесёмка развязалась, показался хромированный корпус приёмника. Таунс вытащил транзистор. Если он работает, можно послушать последние известия из Каира и Рима.

Рим передавал запись Марии Каллас, из «Мефистофеля». Он не мог заставить себя повернуть ручку настройки, потому что это был голос из внешнего мира, и они больше не были одни.

Политическая передача, должно быть, шла из Бейды, новой столицы. Он снова настроился на Рим. Теперь все слышали голос Каллас. Они улеглись на песок, опершись на локти, и слушали, не проронив ни слова, пока не кончился концерт.

— Где вы это нашли? — спросил Кроу.

— У Кобба.

— Он возражать не будет.

— Можно будет узнать новости, — сказал Уотсон.

— К дьяволу новости, давай ещё музыку, дружище.

Теперь было так же, как тогда, когда удалось извлечь из шёлкового навеса галлон воды: они не знали, что им делать со своим богатством. Таунс вынес приёмник наружу, чтобы шум не мешал Кепелю. Капитан Харрис, шатаясь, в первый раз вышел из самолёта. На это Кроу заметил:

— Вот это женщина! Может поставить на ноги даже мёртвого.

Трудно было понять, откуда у бедолаги Харриса взялись силы — он выглядел как сама смерть.

— Садись рядом, кэп. Я купил билеты. Что хочешь услышать?

Попробовали все станции, и в полдень наткнулись на сводку новостей на английском языке с Кипра. В ней ничего не говорилось о пропавшем без вести неделю назад грузо-пассажирском самолёте. Мир за пределами пустыни как ни в чем не бывало продолжал беспечно жить.

Где-то в середине дня появились признаки помешательства у Тилни. Лумис наблюдал, как он играет со своей бутылкой: встряхивает, прижимает к лицу, отвинчивает пробку и присасывается к горлышку, будто в бутылке ещё есть вода. Лумис сказал, что следующая выдача будет утром, уже скоро, но мальчишка только глянул в его сторону пустыми глазами, по-идиотски раскрыв рот.

Белами подумал: это не дело. Не в силах больше все это вынести, он обратился к Таунсу:

— Капля-другая может ещё его спасти.

— До завтра? А что будет завтра?

— Я прошу вас выдать ему несколько капель сейчас.

— Послушайте. — Глубоко посаженные, в кровяных прожилках глаза командира были совершенно спокойны. — В баке осталось по полпинты на каждого. Когда вода кончится, это будет все. Вы меня поняли? Поэтому не вижу особой разницы, когда мы её выпьем. Теперь это только вопрос времени. Парень может получить свою долю сейчас — и вы тоже, если хотите. Но либо он сделает выбор сам, либо ответственность за выбор ложится на вас. Решайте. От себя скажу только, что на себя такую ответственность не беру.

Весь сегодняшний день он думал, кто из них первым предпочтёт пулю.

Белами отошёл в сторону, сел так, чтобы не видеть Тилни. Таунс прав: теперь уже неважно, когда у них кончится вода. Если налить мальчишке сейчас, он протянет до утра, но все равно погибнет первым — завтра или послезавтра. Нужно ни на что не обращать внимания, постараться сохранить рассудок. Не смотреть на Тилни, не видеть, как Кроу делится водой с обезьянкой, не вглядываться в горизонт, иначе опять покажутся эти три вертолёта. А завтра написать короткое письмо домой, сказать, что они не мучились в конце и все такое. Это обязательно надо сделать: есть ведь шанс, что однажды, в один прекрасный день, письмо найдут.

Вечером, едва удерживаясь на ногах, к Таунсу подошёл капитан Харрис.

— Сколько охлаждающей жидкости в баках?

— Пятьдесят литров. Десять галлонов. Десять галлонов глицерина, смешанных с водой. В наших условиях все равно что стрихнин.

Харрис закачался, но удержался, прежде чем Таунс успел протянуть руку.

— Сколько там воды?

— Около половины.

— Понятно. — Он собрался с силами и осторожно, как пьяный, пытающийся скрыть своё состояние, развернулся.

Белами, Моран и капитан обдумывали свою идею до ночи. Всю охлаждающую жидкость они слили в один сосуд, нашли среди ломаных сидений гнутую металлическую трубку, соорудили переходник и приладили трубку к сосуду, наконец, установили сосуд на решётку. Снизу подожгли смесь масла с бензином, а под другой конец трубки подставили бутылку. Остальные молча наблюдали со стороны. Таунс посоветовал:

— Я бы не садился ближе, чем в десяти ярдах от этой штуки. Отверстие слишком мало, и если жидкость закипит, будете иметь дело с кипящим глицерином.

— Будем осторожны, — пообещал капитан Харрис, но с места не двинулся, следя за своей импровизированной ретортой.

В эту ночь работал только Стрингер. Всем было сказано, что на каждого осталось по полпинты, и каждый может получить свою воду, когда пожелает. Тилни и сержант Уотсон попросили своё сразу же и отпили половину. Остальные дождались рассвета. Хотя Стрингер продолжал работать, укрепляя стойку, никто не предлагал ему помощи, да он о ней и не просил. Фонарь на столбе светил заметно тусклее, потому что последние двенадцать часов не было желающих крутить генератор.

Не сговариваясь, они опять пришли к выводу, что все, что в их силах, они уже сделали, и продолжать работу нет никакого смысла. Их знобило, глаза лихорадочно блестели, затруднительно было даже связно думать, язык не повиновался. Счастливы были те из них, кто был захвачен своей навязчивой идеей, у этих не оставалось времени на посторонние мысли — о жажде или смерти: Стрингер, целиком ушедший в свою машину, Харрис, сидевший перед пламенем своего светилища, и Белами с Мораном, его помощники.

Лумис остро переживал то, что вскоре с ним произойдёт. Он чувствовал себя ближе к Джил, чем когда-либо раньше в своей жизни. В начале ночи Кепель пожаловался на боль, и Таунс, зная, что мальчик способен признаться только в непереносимой боли, дал ему морфий — последний, который оставался. Альберт Кроу наблюдал, как на небе зажигаются первые звезды. Он включил транзистор, но от него потребовали либо выключить радио, либо убираться с ним к дюнам. Опять, не сговариваясь, все были согласны в том, что звуки, так явственно доносящиеся из приёмника, будут напоминать о внешнем мире: о доме, дожде, друзьях. Кроу щёлкнул выключателем, взял на руки обезьянку и про себя забормотал что-то несвязное — нечто такое, что не могло потревожить их слух.

Сержант Уотсон сидел невдалеке от «химиков» — на случай, если Харрис захочет его позвать и дать указание. Сержант не видел другого способа ослушаться приказа, кроме как убить его. Эта мысль зудела в нем с того самого момента, как ублюдок приполз обратно. До него доносились только рыдания и невнятные мольбы Тилни, но Уотсона они не тревожили.

Таунс часто поглядывал на Кепеля, страшась момента, когда он придёт в сознание, потому что теперь справиться с болью мог только пистолет. Как только взошла луна, командир ушёл к дюнам. Ему не хотелось слышать, как этот ненормальный Стрингер возится со своим самолётом. Скоро над ними расправит свои крылья смерть.

К середине ночи луна села за дюны. Воздух стал по-зимнему холоден. Пламя было слишком слабым, и охлаждающая жидкость все не закипала. На них надвинулась тень от дюн, отбрасываемая низкой луной.