Клаус Хоффманн, Бернд Роггенвальнер Южная трибуна

Клоц пробует обыграть Гаилса и глупо теряет мяч. Глаза бы не глядели. Калле залпом допил пиво, скомкал бумажный стаканчик и швырнул в толпу.

– Дрянь, а не игра!

Как у всех заядлых болельщиков «Боруссии», у Калле на стадионе постоянное место. Южная трибуна. Чужаку здесь делать нечего.

Капле около пятнадцати, и одет он так же, как другие болельщики. Черная кожаная куртка, черно-желтая трикотажная футболка, джинсы, кроссовки. Себя они называют «черными чертями». И Калле гордится, что не хуже других.

Не очень-то он, впрочем, и приметен. В крупных драках пока не участвовал. Мальчишек его возраста на трибуне называют «мелочью».

Слева от Калле Мартин, все зовут его Жареная Картошка. И так невысокого роста, а огромный живот делает его еще ниже. Про живот он говорит с гордостью, называет достопримечательностью клуба. По натуре Мартин – человек добродушный. Только не на трибуне, когда подбадривает криками «наших ребят». Тут он лютый зверь.

– Нет, ты только глянь! Фельдкамп!

Картошка приходит в бешенство: у кромки поля появился бывший тренер дортмундской команды. Болельщики никогда его не жаловали. Теперь Фельдкамп тренирует билефельдскую «Арминию», дает указания игрокам.

– Фельдкамп – свинья! Фельдкамп – свинья! – выкрикивает несколько раз их группа, но потом им надоедает.

У Драго с собою коньяк. Вообще-то его зовут Хельмут, но по имени никто к нему не обращается. Драго пускает фляжку по кругу.

– Не повредит, – говорит он.

Калле тоже делает глоток. Когда Драго трезв, он скорее застенчив. Высокий, стройный, темноволосый. По профессии сварщик, он может гордиться своей мускулатурой. Шрам на правой щеке, заработанный два года назад во время игры против Нюрнберга, придает ему особую мужественность.

Когда-то Драго играл у «чертей» первую скрипку, потом появились Счастливчик и Грайфер. Драго смирился с понижением. Но пьет теперь больше, чем прежде.

Футболисты на поле себя не утруждают. Высокооплачиваемые профессионалы из дортмундской «Боруссии» и билефельдской «Арминии» демонстрируют игру явно ниже своих возможностей. Счет по-прежнему 0 : 0. Зрителей на трибунах немного. Подъема не ощущается.

Двадцать пятая минута: первая опасная атака «Боруссии». Радукану делает блестящую передачу турку Кезеру. Тот неожиданно выходит один на один с вратарем Кнайбом и досадно мажет.

Свист с южной трибуны. Несколько человек выкрикивают: «Турки, убирайтесь в Анкару!»

Но вскоре воцаряется спокойствие и трибунами овладевает скука.

Калле сворачивает самокрутку. Картошка и Драго отправляются к пивному ларьку. Счастливчик пытается руководить, он поднимает правый кулак и, отбивая такт, кричит:

– Здесь болеют не зазря! Здесь болеют не зазря! Ребята! Покажем хлюпикам из Билефельда, что мы сила!

Восемнадцатилетний Счастливчик задает в клубе тон. Для Калле он кумир. Особенно нравится ему уверенность Счастливчика в себе. Как он умеет воодушевить стадион! И пусть он безработный, ощущение такое, будто проблем для него не существует. Он живет на «благотворительных харчах», как утверждает сам, и руководствуется простой философией: «что не отдают сами, приходится брать силой». Впрочем, Калле ни разу еще не доводилось видеть, как конкретно он претворяет в жизнь эту заповедь.

Счастливчик продолжает орать, к нему присоединяются другие. Бодо, Вуди, Лутшер, Грайфер и кто там еще. Калле, понятно, тоже.

– Здесь болеют не зазря! Здесь болеют не зазря! Воинственный клич с южной трибуны разносится по всему стадиону. И как эхо, доносится с трибуны северной:

– Выиграет «Арминия». Выиграет «Арминия».

– Ну и горлопаны, – хохочет Манни, – час назад неслись, только пятки сверкали, а теперь вот глотку дерут.

До начала игры Манни «зацепил» одного из билефельдских болельшиков, сорвал шарф, окрашенный в цвета команды. Теперь он с гордостью демонстрирует трофей.

Сорок пятая минута: билефельдский защитник Гайлс сбивает в штрафной дортмундца Дресселя. Одиннадцатиметровый. Радукану хладнокровно бьет по воротам. 1 : 0 в пользу «Боруссии». Ликование на трибунах. «Вперед, Дортмунд, вперед!». Многие выкрикивают хором, размахивают руками. Звуки рожка, флаги. Главный судья Вальц дает свисток об окончании первой половины игры.

Счастливчик и Грайфер о чем-то совещаются.

– Слушайте все! – кричит Счастливчик. – Пытаемся пробиться на трибуну Билефельда. Нагнать на них страху. Достаточно двух маленьких групп, а то они еще решат, что мы их принимаем всерьез.

– Я с вами, – с готовностью подхватывает Калле.

До сих пор Калле старался избегать драк, но сейчас коньяк придал ему храбрости.

– Отлично! Грайфер берет Драго, Бодо и Калле. Манни, Клаус, Террье, Пинки и Вуди со мной. Наше правило – пробираться по отдельности, наваливаться вместе. Надеюсь, удастся на сей раз обмануть фараонов.

Диктор на стадионе объявляет результаты сегодняшних игр команд высшей лиги. Сформированные Счастливчиком группы покидают сектор.

Грайфер хриплым голосом задает тон, Драго, Бодо и Калле подхватывают:

– «Боруссия», вперед!

Они пробираются к северной трибуне. Вскоре, однако, наталкиваются на препятствие.

– Там полно фараонов! – кричит Драго. – Паршиво. Здесь мы не прорвемся.

Путь к северной трибуне перекрыт. По лицам полицейских видно, что шутить они не намерены.

– Тогда пойдем пропустим по кружечке, – предлагает Грайфер и направляется к ближайшему пивному ларьку. Драго, Бодо и Калле следуют за ним.

– А этим из Билефельда врежем после матча, – Драго пытается поднять упавшее настроение.

У ларька очередь. Грайфер действует локтями. При этом он не слишком вежливо теснит одного из стоящих в сторону, но и тот не собирается уступать.

Остекленевшие глаза Грайфера выражают изумление, он хватает обидчика за руку. Легко понять, как он намерен разрешить инцидент. Голос его звучит подозрительно спокойно:

– С каких это пор занюханный турок позволяет себе оскорблять германского болельщика футбола?

Турецкий юноша, к которому относятся эти слова, пытается вырваться. Его спутник готов броситься на помощь, но Бодо оттесняет его назад. И тут оба турка кидаются бежать, они бегут изо всех сил, но Грайфер, Драго и Бодо настигают их. Калле медлит.

Любимый прием Грайфера – железный захват. Догнав одного из бегущих, он обхватывает его за шею и держит, пока Бодо наносит лишенному возможности сопротивляться человеку страшные удары в живот. Другой уже на земле, весь в крови. Драго пинает его ногами.

Но тут к поверженным приходит помощь. Трое турецких парней вступаются за земляков. На Бодо обрушивается сильный удар, от неожиданности он падает, пытается снова подняться.

Двое других наваливаются на Грайфера и Драго.

В этот миг лежавший на земле смуглый парень вскакивает, выхватывает нож и ранит Грайферу руку. Потом его полный ненависти взгляд устремляется на Калле, и он медленно направляется к нему.

Калле, до сих пор лишь со страхом наблюдавший за происходящим, словно цепенеет. Он видит разбитое в кровь лицо турка, нож у него в руке, и тут приходит спасение: удар Драго сбивает турка с ног.

Калле молниеносно обращается в бегство и растворяется в толпе у пивного ларька. Он заказывает пиво. Дрожь в руках не проходит. От пива во рту делается еще противнее. Подступает тошнота, после этого он чувствует себя лучше, однако образ турка с разбитой бровью не отпускает его.

Команды выходят из раздевалок, начинается второй тайм. Лозе вышел на смену Либеро, Луш заменил Кезера. Калле возвращается в свой сектор одновременно с остальными.

Бодо прикладывает носовой платок к разбитой губе. Ножевая рана у Грайфера выглядит страшно. Рукав куртки распорот. Только Драго оказался целым и невредимым.

– А сколько их было всего? – спрашивает Счастливчик.

– Пятеро, – отвечает Грайфер, пытаясь перевязать раненую руку стянутой с себя майкой. – Двоим мы врезали по полной, третьему тоже, уж он теперь никогда больше не возьмет ножа в руки. Двое удрали. Если б Калле помог, каждый получил бы свое. Но он струхнул до смерти.

– Так я и думал, – заметил Мартин.

Калле заливается краской. Злоба, стыд и неудовлетворенное тщеславие волнами накатывают на него. Уж лучше ему провалиться сквозь землю. Он чувствует на себе неодобрительные взгляды окружающих,

– Мне нужно в туалет, – робко говорит он, обращаясь к Драго, и тут же ретируется.

Тренер Фельдкамп снова появляется у кромки поля.

– Фельдкамп – свинья! Фельдкамп – свинья! – вновь звучит с южной трибуны.

Калле ускоряет шаг. Выкрики становятся тише. Он пробирается к выходу и, уже сидя в трамвае, все представляет себе залитое кровью лицо турка.

Калле позабыл ключ от подъезда, пришлось звонить. «Шварцы, четвертый этаж».

– Кто там? – из переговорного устройства раздается треск.

– Это я, Калле! Открой, мама!

Громко топая, Калле поднялся по лестнице. Дверь в квартиру приоткрыта. Калле прошел в коридор, повесил куртку на крючок, бросил взгляд в гостиную.

– Добрый вечер, – буркнул как бы мимоходом.

В ответ холодное молчание. Мать что-то гладит. Отец с друзьями играет в скат.

«Надо же, – подумал Калле. – Оказывается, они иногда выключают телевизор».

Смешав карты, отец бросил взгляд на часы:

– Успеем еще партию до спортивных новостей.

– Ты не был сегодня на матче «Боруссии», Калле?– спросил дядя Герберт.

– Нет, – соврал Калле, – не хотелось, слабо уж очень играют.

– Восемнадцать, двадцать, два, ноль, четыре.

– Кстати, страховку заплатили, – сказал отец, выкладывая на стол крестового валета.—Можешь теперь заняться ремонтом мопеда.

– Здорово, – обрадовался Калле. В разговор включилась мать.

– Дай-ка сюда свой спортивный костюм! Надо же когда-нибудь его постирать. Калле кивнул.

– Пока, – сказал он, уходя к себе в комнату.

– Ужин в семь, – крикнула мать.

Калле хотел бы послушать музыку. Только так и можно отключиться, когда кошки скребут на душе. Больше всего любит он рок, особенно тяжелый. Из немецких исполнителей лучше всех Линденберг. Но в последнее время на первом месте для него Майкл Джексон.

Несколько раз он ходил в дискотеку. Но с девчонками у него пока не клеится. Калле поудобней устроился на тахте, поставил кассету со своими любимыми вещами Майкла Джексона и врубил звук на полную мощь. Огромное фото певца висит у него на стене. А самого его он видел пару раз по видео.

Калле свернул самокрутку, медленно затянулся, переставил кассету. Происшедшее на стадионе не шло у него из головы. В дверь постучали. Заглянула мать.

– Карл-Хайнц, ужин на столе!

Заметив, что Калле курит, она принялась читать обычную мораль.

– Я ведь, кажется, запретила курить в комнате. Тебе всего пятнадцать. Вот расскажу отцу…

– Ну все, все, порядок… Калле притушил окурок.

– Принесешь мне потом ужин сюда. А пока что-то не хочется есть.

Мать покачала головой и вышла.

Нынче вечером Калле хотелось бы побыть одному, кое-что обдумать. С родителями все равно невозможно обсуждать свои дела. Пробовал уж неоднократно. Наверняка усядутся, как всегда, перед телевизором и будут смотреть «Веселую смесь».

Калле потянулся и взял с полки альбом. Потрепанную обложку украшает жирное пятно. Приятно иногда посмотреть старые фото. Вот первая страница. На большой фотографии отец, мать и он сам. Тогда ему было лет десять. Их сфотографировал дядя Герберт у памятника Арминию. Они отправились туда всей семьей в воскресенье.

На отце светлый летний костюм, на матери коричневое платье. Сам Калле в коротких штанишках. Светлые волосы аккуратно разделены пробором.

Мать выглядит на фотографии стройной. Вообще она тогда смотрелась неплохо. Вьющиеся светлые волосы, голубые глаза, узкое, красивое лицо. Отец широкоплечий, полноватый, с наметившимся уже животом, у него простое лицо и редкие, тоже расчесанные на пробор светлые волосы. Интересно, а какого цвета у него глаза? Об этом Калле как-то не задумывался.

Отец – высококвалифицированный рабочий. Он работает на заводе у Хеша. Уже около двадцати лет.

– Нас, старых зубров, так легко не вышвырнуть, – любит порассуждать он, – пусть сначала избавятся от бездельников, потом от турок и всяких чернорабочих.

Три года назад матери удалось устроиться на неполный рабочий день машинисткой в какой-то строительной фирме. Иначе становилось трудно сводить концы с концами. Да и квартира у них не из самых дешевых.

Нельзя сказать, что Калле на фото сияет от счастья. Такие прогулки он обычно терпеть не мог. Тогда еще они жили за городом, в Зельде. Иногда Калле с грустью вспоминает те времена. В местном спортивном клубе он играл в футбол за школу. Потом какое-то время был даже в юношеской сборной. Все люди в местечке хорошо знали друг друга. И вот они переехали в город. Родителей перестала устраивать маленькая квартирка в старом доме. Там ведь даже не было ванны, а потолок в гостиной вечно протекал. Не сравнить с квартирой от заводоуправления Хеша.

Все они поначалу были в восторге от новой квартиры, и лишь со временем…

На другой фотографии зельдовских времен их школьная команда. Калле был центральным нападающим. Рядом с ним Герд, его лучший друг. О Герде он уже сто лет ничего не слышал. Теперь ему, должно быть, семнадцать. Что-то он сегодня поделывает? Герд мог бы быть ему старшим братом, но у Калле нет ни братьев, ни сестер.

Задумавшись, Калле продолжает листать альбом. Вот фото деда и бабки. Их он всегда любил. Они тоже жили в Зельде. Два года назад оба умерли. Сначала бабка, а вскоре за ней и дед. Родителей своего отца он вообще никогда не видал. Они жили в ГДР, но теперь их тоже нет в живых.

А вот его собственный портрет. Дядя Герберт сфотографировал его два года назад своим новым фотоаппаратом. Калле был тогда по уши влюблен в одну девочку из класса. Звали ее Корнелией. Как-то раз он собрался с духом и признался, что сходит по ней с ума, а потом подарил этот портрет.

Корнелия тут же показала фото всем подругам. Ну и смеялись они над ним!

Одна из девчонок воскликнула:

– А он даже ничего! Только вид чуть-чуть глуповатый!

Калле гордо удалился тогда, не удостоив девчонок взглядом. Как можно было дойти до такого идиотизма и подарить Корнелии фотографию? Ясно, он для нее ничего не значил, да и его собственные чувства к ней после того случая охладели, и он платил ей спокойным презрением.

Рассматривая теперь снимок, он решил, что не так уж плохо тогда и выглядел. Хотя вид чуть напуганный, да и гримаса какая-то на лице.

«А какого цвета у меня глаза, – подумал Калле. – Должно быть, серо-голубые».

Его светлые волосы свисали в то время длинными космами до плеч. Калле невольно улыбнулся. Теперь у него короткая стрижка. И овал лица вполне нормальный. Вот разве что нос чуть маловат. А рот и подбородок придают лицу какое-то мягкое выражение, Калле не раз уже проклинал это в душе.

Калле захлопнул альбом и сунул на полку.

Прямо перед глазами плакат – любимая команда. Рядом пара черно-желтых флажков да боевые трофеи: футболка болельщика из Нюрнберга и бело-голубой шарф поклонника Шальке. Калле хорошо помнит, как они у него появились. Два года назад во время одной из игр в Нюрнберге он попросту обменялся футболками с одним из тамошних болельщиков. А потом рассказывал всем, как избил того парня и содрал трофей. «Черти», правда, так ему и не поверили и потом еще долго поминали при любом случае.

А вот шарф действительно со стадиона в Гельзенкирхене. Год назад это было. «Мелочь», как обычно, спровоцировала тамошних болельщиков, а когда запахло жареным, все кинулись в бегство. И Калле со всеми. Но тут на подмогу подоспели «черти». Противник понес чудовищные потери. Калле сорвал тогда шарф с лежавшего на земле парня. Тому было очень плохо, помешать все равно он не мог.

И тут Калле вновь припомнились сегодняшняя драка и обидные слова Грайфера. «Как бы доказать, что я ничего не боюсь, – принялся мечтать он. – Придумать что-нибудь вроде того, что Вуди с год назад устроил в Кельне, вот это было здорово». Перед началом игры он выбежал с черно-желтым флагом на поле и под аплодисменты дортмундских болельщиков принялся размахивать им перед болельщиками кельнской команды. Спектакль продолжался недолго, тут же подоспели полицейские и удалили возмутителя спокойствия с поля.

Зато об этом даже газета «Бильд» написала, и авторитет Вуди среди друзей, особенно среди «мелочи», возрос со страшной силой.

«Вот и я устрою что-нибудь такое», – решил Калле. Мысль эта прочно засела у него в голове.

У входа в «Британию», бар, куда обычно заходят солдаты-англичане из расположенной неподалеку части, сидит широкоплечий негр. Его основная задача – отваживать непрошеных гостей.

Порой он прибегает прямо-таки к «железным» аргументам – в буквальном смысле слова. Калле помнит, как однажды двое смуглых темноволосых парней попробовали усыпить бдительность стража. Один из них на чистейшем немецком языке осведомился о входной цене.

– Вы иностранцы? – спросил негр, безошибочно почуяв возможность пустить в ход кулаки.

– А какое это имеет значение? – попробовал было возразить один. Но тут широкоплечий герой встал, загородив собою весь дверной проем. Это обстоятельство немедленно убедило обоих в необходимости поискать другой бар. До сих пор у Калле в ушах тот издевательский, резкий смех завсегдатаев. От происшествия в душе остался неприятный осадок, но почему, Калле затруднился бы объяснить.

– А что их понесло в «Британию», знают ведь небось, что англичане – высшая раса.

Так сказал Счастливчик, тогда он в первый раз взял Калле с собой. И все-таки до сих пор Калле не понятно, почему из-за этой «высшей расы» они должны таскаться именно в эту дискотеку.

Тем не менее он с трепетом минует сходную дверь и оказывается в насквозь прокуренном зале. Вразвалочку пробирается в темное заднее помещение, плюхается там на явно неудобный стул.

Вокруг множество подозрительных типов. Уложенные волосы, дорогие шмотки – ясное дело, поклонники нового рока. А еще мелькают панки с выкрашенными в самые немыслимые цвета волосами. «И одеты они совсем уж чудно», – думает Калле. Он внимательно разглядывает окружающих.

Вот кто, должно быть, живет совсем неплохо – взгляд Калле упал на людей в углу за столиком. На некоторых штаны с огромными накладными карманами, пьют они много, шумно спорят. И о чем можно столько болтать? Зачем тогда вообще ходить в дискотеку? Вблизи от этих парней ему как-то не по себе. Воображают себя выше всех остальных.

Поздним вечером сюда заглядывают болельщики, обычно после того, как где-то уже отметили победу своей команды. Сюда же приходят, чтоб оглушить себя тяжелыми ритмами, монотонной цветовой игрой.

«Let`s danse», – звучит из динамиков, несколько пар дергаются на пятачке под музыку, световые блики лишь на мгновение освещают их лица. Многие настолько свыклись с поведением типа «cool bleiben» или «relaxed sein», что производят в общем-то вполне естественное впечатление.

У стойки, как всегда в дискотеке, полно народу. Отсюда хорошо видно все помещение и иногда со смеху можно помереть, разглядывая танцующих. Один из парней давно уже пялится на Калле, потом толкает в бок приятеля:

– Смотри-ка, один из «чертей»!

– С чего ты взял?

– А у него под курткой их футболка, сразу видно.

– Должно быть, совсем сбрендил, если даже сюда является в своих шмотках.

– Ты не прав, в этих парнях сила, настоящая сила, они не скисают даже на чужом поле. Вот помню в прошлом году…

– И этот что, один из них? Да ведь ему на вид шестнадцати нет…

«Бум-с» – и девчонка в светло-голубых джинсах, поскользнувшись, со всего размаха грохается на пол. С соседнего столика скатываются несколько бутылок, и хозяева громко сыплют проклятиями. Остальные хохочут, Калле тоже.

– А вы слизните с пола, – советует один из парней. Девчонка забивается в угол, чтобы не слышать грубых шуток. «Ну и поделом, – думает Калле. – Как вообще можно ходить на таких каблуках?»

– Эй, Калле, ты что тут делаешь? Здесь не бывает турецких девчонок! Давай-ка лучше в «Касабланку», сможешь полюбезничать с турками вволю.

А черт, Жареная Картошка и Драго, их-то как раз недоставало. Конечно, с такой комплекцией, как у Мартина, можно не бояться, что кто-то тебя заденет. Да еще тяжелая челюсть… Словом, на картинку из журнала мод Мартин явно не похож.

– Не бойся, детка, на следующем матче мы защитим тебя от азиатов, – вновь подкалывает Мартин, хотя он и старше Калле всего на два года.

– Трепло, сам наложил полные штаны, когда тот раз в Кельне «убийцы» полезли к нам на трибуну! – Калле пробует взять реванш, но слова его не производят впечатления.

Чтобы не играть все время роль жертвы, он быстро направляется в другой угол. По пути бросает взгляд в кабинку диск-жокея, развившего бешеную активность. Наверное, так и надо, публика здесь какая-то вялая.

В углу Калле заметил девчонку, растянувшуюся на полу несколько минут назад. Вид у нее как у мокрой курицы.

– Послушай, а сальто у тебя получилось совсем неплохо. Не ушиблась?

Калле сразу почувствовал, что сморозил глупость.

– Хочешь пива?

Клаудиа очень несчастна. Для нее дискотека пока еще нечто особенное. Ей только-только пошел пятнадцатый год, просто выглядит она чуть старше.

– Как тебя зовут?

– Калле. А тебя?

– Клаудиа.

Калле обидно, что не он первый предложил познакомиться.

– Пойду принесу два пива, – он срывается с места прежде, чем Клаудиа успевает что-либо возразить.

Через несколько минут возвращается, ставит пиво на стол, садится рядом.

– Скажи, а что это на тебе за рубашка? И часто ты ходишь в таких лохмотьях? – спрашивает Клаудиа.

– В лохмотьях, скажешь тоже! Да ведь это наша форма, форма «черных чертей», болельщиков «Боруссии». Мы ни одного матча своей команды не пропускаем, даже когда они играют на чужом поле. У нас на трибуне отличные ребята. Вот в прошлый раз… А ты вообще-то интересуешься футболом?

– Моя подружка Петра все время ходит на стадион, у нее точно такой же шарф. Иногда и я хожу с ней. Петре ужасно нравится один тип в кожаной куртке, она все время норовит сесть поближе. Но тот ничего не видит, едва на поле выйдут команды. По-моему, у них ничего не получится…

Калле слушает и с удивлением отмечает, как хорошо держится эта девушка с длинными темными волосами. Для ее возраста у нее отличная фигура. Приятно было бы, наверное, ее обнять. Калле дает волю фантазии.

– Ты еще учишься в школе?

– Пока. Но в мае я с этим покончу, стану учиться на автомеханика, – соврал Калле. – А ты?

– Придется отсидеть еще два года. И неизвестно, что будет дальше.

– Давай пойдем в субботу на футбол! – Калле на мгновение забывает свои проблемы с «чертями». – Уж мы врежем как следует парням из Дюссельдорфа!

– Терпеть не могу все эти драки на стадионах. И вообще пока, мне здесь надоело. Спасибо за пиво.

Хорошо она его посадила.

Калле расплатился и вышел на улицу. От горечи и разочарования его даже замутило.

К Хорсту в пивную болельщики обычно забегают перед началом матча, а иногда и после окончания. В момент финансового кризиса, случающегося обычно после пятнадцатого числа каждого месяца, или после потребовавшей больших расходов поездки в другой город, чтобы там болеть за своих, Хорст обеспечивает отпуск пива, так он обычно выражается, в кредит.

За пивом многие советуются с Хорстом о своих делах, особенно если больше выслушать их некому.

Плотный, седовласый хозяин, из-за длинной, спадающей на лоб пряди волос прозванный также Элвис, усаживается в таких случаях на высокий табурет возле стоики и закуривает сигарету. Он внимательно слушает собеседника, дает ему выговориться и лишь потом вступает своим мощным басом, разрешая столь сложные проблемы, как «усилившееся давление на рабочих людей» или «размолвка с другом». В сравнении с его животом, мощно нависающим над узким ремнем вечно тесных брюк, живот Мартина выглядит почти невинно.

У Хорста есть одна слабость. Он мнит себя политиком и в высшей степени информированным человеком, правда, информацию он черпает из газеты «Бильд». Вот почему ему лучше всех известно, что надо делать, чтоб «привести экономику к процветанию», создать «для наших мальчиков больше рабочих мест» и «сохранить природу».

– Налей-ка мне кружечку, Хорст!

– А, Карл-Хайнц! Хочешь выпить за вчерашнюю победу? А твои все давно ушли. Ты что, с ними поругался?

– Да нет, порядок. Просто вчера так набрался, что для начала пришлось выспаться.

– Клаус только что был здесь, он не сможет поехать с вами в Дюссельдорф, ищет, кому бы продать билет на стадион.

– Хорошо. А то у меня как раз нет билета, – равнодушно отвечает Калле.

– Слушай, тебя что, мешком по голове ударили? Что-нибудь случилось?

– Ничего особенного, просто старики мои взбунтовались, теперь вот отобрали у меня тачку, – Калле трусливо умалчивает о вчерашнем. – Старик сказал, что по горло сыт всей этой писаниной из-за страховки. Как будто нельзя раз в жизни заняться делом, он ведь прежде для меня палец о палец не ударил, старый тюфяк. А мать все уши прожужжала насчет будущей работы. – Калле все больше раздражается. – Если предложения, которые я разослал, останутся без ответа, смоюсь отсюда. Чушь собачья все это.

– А монеты где возьмешь?

– Буду подрабатывать дорогой.

– Другие тоже пробовали. Ты сначала все хорошенько обмозгуй. Здесь ты знаешь, на каком ты свете, и у тебя есть друзья. А к тому же после матча я открою тебе, как и всем, кредит на пиво, – Хорст пытается снять напряжение, однако веселость его выглядит совсем неуместной. – А если совсем окажешься на мели, имей в виду, что мне может понадобиться подручный, работа по утрам, два часа.

– Это не по мне. Я хочу быть автомехаником. Если нет – тогда вообще никем.

Хорст явно вышел из себя, а ведь довести его до такого состояния нелегко. Нервно покачивается он на табурете взад-вперед.

– По-моему, тебе следует хорошенько прочистить мозги! Нужно только закатать рукава – и перед тобой масса возможностей. Но прежде всего необходимо закончить школу, верно?

– Да, но…

Увлеченный процессом воспитания, Хорст, отступив от неизменного правила, позволяет себе перебить Калле.

– Что ты там ни говори, аттестат – это неплохо. Ведь не все могут подыскать себе ученическое место и начать изучать профессию. Не всем ведь везет. А если ты и дальше будешь учиться в школе, то нужен приличный аттестат.

Но Калле другого мнения.

– Это же глупо, мне деньги необходимы сейчас, я хочу работать, а школа… Ну начнут тебе пудрить мозги, как двое сошлись на необитаемом острове и основали демократию. Чушь собачья… Сказки для дурачков, – Калле по-настоящему разгорячился. – Недавно я собрался на концерт, играла группа «Кво», так пришлось ползти к старикам на брюхе, чтоб они расщедрились на билет. Надоело мне это, понимаешь? По своей воле я в школе ни дня лишнего не останусь.

– Но если ты ничего из себя не представляешь, так и дальше пойдет, – Хорст вновь вознамерился было читать мораль, но Калле резко оборвал его.

– Перестань, эту болтовню я и дома слышу. Если нет пластинки поинтереснее, я пиво и в одиночестве выпью. Разозлившись, Калле уходит не заплатив. В тот вечер, рассчитываясь с посетителями, Хорст несколько раз ошибся: он все старался вспомнить, как звали тех двоих, что, оказавшись на необитаемом острове, основали демократию.

Домой Калле шел мимо средней школы имени Гутенберга. Здесь он имел удовольствие учиться в девятом классе.

Завидев школьное здание, он невольно ускорил шаг. Калле никогда не отличался прилежанием. Все связанное со школой вызывало в нем неодолимое отвращение. Как здорово было бы, мечтал он иногда, если б ненавистная школа в один прекрасный день сгорела дотла. Но она все стояла, твердыня из стекла и бетона, равнодушная и враждебная.

Быстрей бы уж пройти мимо, думает Калле, но вдруг останавливается и замирает.

Может, просто послышалось? Шаги на школьном дворе. А может, это ветер? Кого понесет в такую поздноту в школу? Разве что дядя Эрвин?

Эрвин Козловски состоит при школе сторожем, Калле он дальний родственник.

Не похоже на него. Сидит небось сейчас у себя в каморке перед телевизором и созерцает очередную серию детектива.

Опять шорох. Будто распыляют что-то, потом быстрые шаги, приглушенные голоса. Калле подкрадывается ближе и, спрятавшись в кустах, боязливо вглядывается в темноту. Вот они. Три темные фигуры у боковой стены. Один светит фонариком. Интересно: что они там делают? Калле осторожно раздвигает ветки. Лиц ему все разно не разглядеть. Уж очень темно.

Снова шорох, теперь с другой стороны. Тихо приоткрывается дверь. Там живет Эрвин Козловски. Незаметно пытается он подкрасться к троице у стены.

Неудачно! Луч карманного фонарика выхватывает его из темноты и на мгновение ослепляет.

– Бежим!

В темноте слышны быстро удаляющиеся шаги.

Голос показался Кзлле знакомым. Похоже на Грайфера. Но не мудрено и ошибиться, поэтому лучше об этом не размышлять.

Эрвин Козловски а свои шестьдесят три даже не пытается преследовать убегающих.

Калле выходит из укрытия. Любопытство пересилило.

– Дядя Эрвин, не бойся, это я, Калле. Эрвина Козловски испугать трудно.

– А что мне тебя бояться? – в голосе его явно слышится раздражение. – Что это ты здесь делаешь так поздно?

– Мимо проходил и услышал шум.

Эрвин Козловски нашел в одном из карманов зажигалку и теперь пытается ее зажечь. Зажигалка не работает.

– Вот барахло, – шипит Эрвин.

– Подожди, – Калле выуживает из кармана маленький фонарик и освещает стену.

Слова намалеваны жирной алой краской. Должно быть, пользовались распылителем. Огромными буквами во весь фасад: «Турки, вон из Германии! Национальная молодежь». Рядом огромная свастика.

Козловски взбешен.

– Ну вот, теперь эта пачкотня докатилась и до нашей школы. Стен сортира им уже недостаточно.

– Дядя Эрвин, неужели ты узнал кого-нибудь из них?

– Сам бы я не разглядел, было уж очень темно, зато Ильза уверяет, что приметила одного из окна. Но на все сто и она не уверена…

– А кого она приметила? – Калле ужас как любопытно.

– Да ты его хорошо знаешь. Но сейчас я ничего не скажу, переговорю завтра с утра с Гёбелем, – уходит от ответа Эрвин. В голосе его теперь звучит металл. А кстати, насчет тебя. Наверняка тоже здесь не случайно. Одни малюют на стене всякую дрянь, ты клянешься что ничего не видел и не знаешь. Странно все это.

– Ну вот, началось, – огрызнулся Калле. – Ты что, думаешь, я в этом замешан?

– Да будет тебе, – примирительно произнес дядя Эрвин, – я ведь ничего еще не сказал. Но ты сам раскинь мозгами. «Национальная молодежь» – это наверняка какие-то крайне правые, С ними нынче очень уж носятся, вот они и делают, что хотят. Прямо с души воротит! «Турки, вон из Германии!»—так все начиналось и тогда, в тридцать третьем, со свастики и «хайль Гитлер». Только тогда убраться вон из Германии должны были евреи. Эрвин Козловски не на шутку разволновался.

– Но ведь и ты тогда маршировал в их рядах, дядя Эрвин? – подбросил ехидный вопрос Калле.

– Да, ну и что? Нас многое тогда к ним привлекало: ладная форма, маршировка в строю, бодрая музыка. Мы все с восторгом записывались в гитлерюгенд. Военные игры на местности, тогда нам казалось это здорово.

Сторож извлек пачку сигарет, протянул Калле. Зажигалка на сей раз сработала.

Оба закурили, и дядя Эрвин продолжил.

– А потом был тридцать восьмой год, «хрустальная ночь», члены гитлерюгенда тоже были в деле, мне тогда только исполнилось семнадцать. В ту ночь во многих немецких городах, и в нашем Дортмунде тоже, нацисты громили еврейские магазины. Из населения тоже кое-кто примкнул. Мы били витрины, уничтожали аккуратно разложенный товар, поджигали даже еврейские молельни, синагоги.

– И ты участвовал во всем этом?

– Естественно. Мне вбили в голову, что это необходимо, мы ведь воспитаны были нацистами и верили в фюрера, как в бога. А тот проповедовал: евреи – люди низшей расы, насекомые, которых необходимо уничтожать. У Гитлера была огромная власть, это был диктатор. И все, что он приказывал, должно было исполняться, в этом и была для нас справедливость, наш закон. Ты спросишь: почему «хрустальная ночь»? Да, хрусталя и фарфора побито было немало, но этим они не ограничились. До сих пор у меня перед глазами сцена: штурмовики прикладами выгоняют еврейскую семью из дома, заталкивают в грузовик. А грузовик и так уже полон, Куда их повезли, знаешь? В концлагерь, а там газовая камера, смерть. Туда же они отправляли коммунистов, социал-демократов, христиан, цыган… В концлагерь посылали всех, кто думал иначе, чем они. Им удалось запугать народ, воспитать равнодушие. А потом началась война, это было безумие. Мы ничего тогда не понимали, а нас отправляли в окопы. И многие, очень многие поплатились жизнью…

Разгорячившись, Эрвин Козловски показывает на стену школьного здания.

– Неужели с тех пор они ничему не научились? Да если б они только знали, что пережили мы, и все ради того, чтоб с фашизмом покончено было навсегда.

Эрвин замолчал, втоптал окурок в землю. Медленно направился к дому. Калле попрощался.

– Ну, мне пора, бывай, дядя Эрвин!

Прямо в голове не укладывается. Неужели кто-то из их компании участвовал в таком деле? А если правда? Нет, не может быть.

Мысли эти долго не отпускали его.

«Хорошо бы вычеркнуть утро понедельника из всех календарей», – думает Калле, отправляясь около восьми в школу.

Несколько ребят с любопытством таращатся на разукрашенную стену. Малышам наплевать, что там написано. Рыжему мальчишке показалась очень забавной свастика, и он пробует нарисовать ее в воздухе. Несколько человек попытались завязать драку с тремя турками из шестого класса. Те не поддались.

Есть и такие, что просто развлекаются. Ханнес, клоун из девятого «Б», принимает настенную мазню как руководство к действию: чеканя шаг, он марширует по школьному двору с застывшей в гитлеровском приветствии рукой. Видел, наверное, в каком-нибудь телефильме. Выходка Ханнеса вызывает смех. Другие пробуют подражать.

Калле заметил, что Эрвин Козловски разговаривает с Гёбелем, директором школы. К ним присоединяется фрау Вайц, классная руководительница Калле. Доложит ли дядя Эрвин: кого заметила вчера жена? И что скажет Вайц сейчас в классе?

Наверняка заведет канитель, как недавно, когда дядя Эрвин сообщил ей о надписях на двери клозета. Ну и скука тогда была. Шутки были грубые, касались евреев, и Вайц тут же принялась рассказывать о концлагерях, сколько там погибло евреев. Потом переключилась на иностранных рабочих, к которым относятся нынче так же, как когда-то к евреям, считают их последним дерьмом.

От таких разговоров большинство ребят класса просто засыпают, кое-кто пытается разозлить учительницу нацистскими лозунгами, подхваченными неведомо где. Многие при этом ничего такого не думают, просто эти вещи нынче в моде.

Калле вставил в замок ключ, легко повернул и толкнул дверь плечом.

Интересно, дома ли мать? Половина второго. Как правило, она возвращается в это время, в час она заканчивает работу. Мать стояла в коридоре в пальто. Она явно торопилась.

– Привет!

– Привет. Наконец-то. Мне нужно еще забежать в лавку, кое-что купить. Вернусь через десять минут. На обед жареные колбаски, картошка и красная капуста. Колбаски будут готовы через пять минут. Уменьши огонь.

– Ладно.

Мать ушла. Кзлле не спеша стянул с себя куртку, повесил в шкаф.

На столике в гостиной газеты. Свежая «Бильд» и «Вестфалише оундшау». «Бильд» мать обычно приносит с работы. Она выуживает ее из корзинки, куда газету швыряют после того, как она обойдет по кругу весь отдел. Калле нравятся броские заголовки, набранные аршинными буквами. Некоторые он пробегает глазами: «Вчера зарезана ножом женщина, шофер такси».

«Как выманили двадцать пять тысяч марок у кандидата богословия».

«Вы страдаете геморроем? Поможет только ректозеллан».

Это реклама. Калле перевернул страницу:

«За год вы сможете увеличить бюст вдвое».

«Фельдфебель фон Везен. Исчез без следа во Вселенной?»

«Кефир «Рама». А вы знаете что-нибудь вкуснее?»

На второй странице он наткнулся на заметку, которую прочел внимательно от первого до последнего слова: «Турецкий рабочий пырнул ножом свою подругу-немку. Кровавое преступление в Дуйсбурге. Вчера в Дуйсбурге в районе Майдерих совершено чудовищное преступление. Около девяти вечера турок Ахмед И. тридцати двух лет ворвался в квартиру своей подруги Анны К. двадцати семи лет и после происшедшего бурного объяснения несколько раз пырнул ее ножом, нанеся смертельные ранения. На допросе преступник показал, что женщина изменяла ему и даже собиралась расстаться».

Неприязнь Калле к туркам получает, таким образом, весомое подтверждение. «Пусть Вайц болтает себе, что угодно, – подумал он. – Хочет, чтоб мы доброжелательно относились ко всем этим иностранцам. Смешно!».

Калле снова прокрутил в сознании тот урок. Она говорила что-то о благодарности, о том, что иностранные рабочие помогли нам достичь теперешнего благосостояния, так что людям уже не в диковинку ни машины, ни путешествия в дальние страны, ни видеомагнитофоны.

Ничего себе благодарность! А что они себе здесь позволяют? Где поножовщина или наркотики, там всегда замешаны турки. Им давно следовало бы понять, что они здесь больше не нужны.

А как быть с лозунгом на стене? Неужели правда это кто-то из класса? Кто же? Бодо? Он зол на меня еще с субботы, подумал Калле. Обозвал сегодня трусом, и больше ни слова.

«Турки, вон из Германии! Национальная молодежь».

Национальная молодежь? Да ведь это тот самый союз, в котором состоят Счастливчик и Грайфер. Прошлым летом они звали его поехать с ними в палаточный лагерь, но у Калле тогда особого желания не было. Бодо и еще кое-кто из «чертей» отправились туда все вместе и потом с восторгом рассказывали о военных играх на местности в форме бундесвера, о приемах ближнего боя, о марш-бросках с картой и компасом в руке, о стрельбе из мелкокалиберной винтовки.

Счастливчик мечтал, чтобы «черти» слились с «Национальной молодежью». Он до сих пор приносит в клуб листовки и большие круглые значки с их лозунгами. Два таких значка Калле даже прикрепил как-то на куртку: «Горжусь, что я – немец» и «Дортмунд, проснись!»

А еще Счастливчик однажды читал вслух отрывки из книги «Ложь об Освенциме». Там говорилось, что положение евреев при нацизме было не таким уж ужасным, как ныне пытаются изобразить, и что Гитлер вообще был прекрасным человеком.

Национальная молодежь, сказал тогда Счастливчик, мечтает, чтоб у власти в Бонне вновь оказался сильный деятель и чтоб он принял наконец меры против всех этих наглых иностранцев. Калле его слова показались убедительными.

А что говорила Вайц сегодня утром? Национальная молодежь – это опасная неонацистская организация. У них все просто: «Хочешь получить работу – пусть убираются иностранцы», «Нужна квартира – вышвырни иностранца». Даже недалекому человеку понятно, что это глупость и демагогия, а еще она сказала, что ученика их класса заметили в субботу вечером у школьного здания и лучше бы ему самому во всем признаться.

Фамилии она на назвала, но дала понять, что дядя Эрвин хорошо его разглядел.

Никто, конечно, не признался.

«Интересно, – подумал Калле, – чего она хочет от меня, почему отозвала после уроков в сторону? Почему ей так хотелось узнать, до какого времени я был в дискотеке, где она меня засекла? И был ли со мною Бодо?».

Калле задумался.

В спортивном центре сегодня ничего интересного. Двое ребят играют в настольный теннис. Бодо тоже здесь. А еще Счастливчик и Грайфер.

Бодо бросил монетки в настольный игральный автомат.

– Вы только посмотрите, кто пришел! – воскликнул Грайфер. – Калле собственной персоной. Приятный сюрприз.

Счастливчик ухмыльнулся.

– Заходи, не бойся, нынче здесь нет турок. А Бодо как раз нужен партнер. Бодо скривился.

– Мне играть с этим кретином?

– Не упрямься, малыш! – Счастливчик двинул Бодо в бок.

Калле предпочел бы держаться на дистанции.

– О'кей, лучше зайду в другой раз.

– Входи, не ломайся!

Счастливчик уже приготовил первый шарик.

Калле стал рядом с Бодо.

– Ты играешь за защиту. Я бью по воротам, – буркнул Бодо.

Счастливчик бросил мяч. Грайфер придержал его левым защитником, перекатил по ряду туда-сюда, снова придерживал, на сей раз центрфорвардом, и тут же с силой пробил гол в ворота Калле.

Грайфер рассмеялся.

– Неплохое начало. Бодо вскипел.

– Разиня! – рявкнул он на Калле.

– Сам разиня! Восемь твоих игроков спят на ходу, а моя защита должна отдуваться за всех, – огрызнулся Калле.

Счастливчик снова бросил мяч. Калле пришлось подключить вратаря, тому бы тоже не справиться с мячом, тут неожиданно удалось передать мяч левому защитнику, Калле углядел просвет, и, прежде чем Счастливчик успел отреагировать, мяч оказался в его воротах. Счет ничейный.

Бодо в восторге.

– Отлично!

И Калле доволен. Он снова «свой».

Счастливчик пробует втянуть Калле в разговор.

– Скажи, а что там произошло у вас в школе? Бодо тут рассказывал про какую-то свастику, про надпись против турок. Сказал, что тех, кто это сделал, засекли. Верно, Бодо?

Счастливчик многозначительно подмигнул. Калле в недоумении.

– Но ведь Бодо тебе все рассказал. Вайц, наша классная, и правда сказала, что тех, кто это сделал, засекли. Но больше она ничего не говорила. А потом весь урок долдонила что-то про черномазых. О гостеприимстве, уважении, благодарности и прочей дребедени.

Грайфер ухмыльнулся.

– Просто душат слезы.

Но Счастливчик не отставал:

– И ты не знаешь, кого они засекли?

– Нет.

– И в классе об этом ничего не говорили?

– Нет.

– А эта Вайц не выспрашивала тебя про Бодо?

– Нет. А зачем тебе все это нужно?

– Да так, спортивный интерес.

Грайфер вертит в руках четвертый шарик, третий приземлился за это время в воротах Счастливчика.

– Так мы играем или нет?

– Конечно, давай!

Жесткая игра у ворот Калле, и Грайфер сравнивает счет. Два-два.

«Зачем все эти вопросы, – подумал Калле. – Может, троица и в самом деле имеет отношение к случившемуся? Тогда они должны считать меня доносчиком, подосланным Вайц».

Но эту мысль Калле тут же отбросил.

– Протри глаза, кретин!

Бодо в бешенстве, защита Калле отнюдь не на высоте.

Грайфер выходит вперед. Три-два.

– Ты спрашивал не только ради спортивного интереса, – неожиданно произнес Калле, обращаясь к Счастливчику. – Выходит, Бодо как-то замешан в этом деле?

Счастливчик скривился.

– Спроси у него.

– Ладно, допустим. Счастливчик, Грайфер и я позволили себе безобидную шутку, нас засек Козловски, он сообщил об этом Вайц, и она послала тебя шпионить за нами. Как тебе нравится такой вариант?

От бешенства Калле бросило в жар.

– Я шпионю за вами? Да ты совсем свихнулся! Сейчас же возьми свои слова назад, ублюдок!

Бросившись на Бодо, Калле нанес ему точный удар в живот. Но Бодо умеет драться, он оттеснил Калле к стене и дважды двинул прямо в лицо.

– Положи его на обе лопатки, Бодо! – в полном восторге заорал Грайфер.

Один Счастливчик сохранял спокойствие. В конце концов ему удалось разнять их. Из носа у Калле пошла кровь.

– Я никогда бы не стал выдавать друзей, – тихо произнес он.

– Да и организму твоему это сильно бы повредило.

Взгляд Бодо полон ненависти.

Калле достал носовой платок, высморкался, уставился на мгновение на кровавое пятно, потом сунул платок в карман и направился к выходу. Теперь он точно знает, кто разукрасил стену школы.

Вторник, половина восьмого утра, трамвай третий номер. На улице еще темно. Калле то и дело озирается по сторонам – контролера пока не видно. Значит, сэкономлено две марки. Хотя он и не выспался, настроение у Калле отличное: контролер на горизонте так и не появился, сегодня не нужно тащиться в школу, да и тоска как-то незаметно растворилась.

– Полицайпрезидиум, – объявляет остановку вожатый, и Калле мигом возвращается в реальность. Он выскакивает из трамвая и устремляется вместе с толпой к бирже труда.

Но прежде выкурить сигарету. С этого начиналось обычно утро у деда и, как ни странно, таким образом он справлялся с кашлем.

И вот прямо перед ним большое, светлое здание. Теснясь, люди молча протискиваются в двери. Калле сразу бросилось в глаза, что некоторые ведут себя как-то приниженно, словно боясь, что их здесь кто-то увидит.

«Профессиональная ориентация подростков, 3-й этаж», – написано на одном из указательных щитов.

Калле миновал длинный коридор с белыми стенами, нашел лифт и, уже втискиваясь в него, услышал громкий мужской голос:

– Как же я смогу на это прожить? Вы что, смеетесь надо мной?!

Чиновник, судя по всему, пытался успокоить говорившего. Но продолжения разговора Калле не услышал, двери лифта бесшумно закрылись. На третьем этаже у многочисленных дверей очереди. Иные, словно заговоренные, смотрят на выходящих. Другие переносят ожидание с равнодушием йогов.

Калле находит табличку «Консультации учащимся средней школы», пристраивается в очередь. Перед ним еще пятеро, обидно, можно проторчать тут долго. Усевшись прямо на пол, он принимается разглядывать ожидающих. Четверо парней, одна девчонка. И все примерно его возраста. Женщина в красных вельветовых джинсах и сине-красной клетчатой блузе входит в комнату без стука. Калле она показалась симпатичной. Мгновение спустя она вновь появляется в дверях:

– Кто первый?

Дремавший на скамейке парень быстро вскочил, энергично потянулся и размеренным шагом двинулся в кабинет.

Хорошо хоть началось. Калле еще раз проверил, все ли он взял с собой. Свидетельство, извещение.

– Ну и сколько ты их уже написал? – спросил парень, стоявший в очереди впереди. В первый момент Калле даже не понял, что тот имеет в виду.

– Пять, – ответил он. – Но это помимо биржи труда,

– Кем же ты собираешься стать?

– Автомехаником! А ты?

– Тоже. Но я уже написал восемнадцать предложений. И все впустую. Думаю, нам и сегодня ничего не улыбнется. В одном месте меня почти что уже взяли. Но у меня по математике за полугодие двойка. И они отказались.

– Чушь собачья! Зачем им математика, если ты просто собираешься чинить автомобили?

– Сам не знаю. Но факт.

– Следующий, пожалуйста, – произнесла симпатичная сотрудница, и собеседник Калле направился к двери. Через мгновение он вышел.

– Черт возьми, – негодует он, – оставил дома бумажник. Документы и все прочее. А эта бабка требует, чтоб я показал удостоверение.

Калле и не подумал посочувствовать, он рад, что настал его черед.

– Садитесь, – Пригласила женщина в вельветовых джинсах. – Моя фамилия Хойбнер.

– Шварц, – представился в свою очередь Калле, в глубине души сочтя процедуру идиотской. «Меня зовут Калле» – это было бы куда проще.

Пока сотрудница роется в бумагах, Калле размышляет, какое может быть у нее имя. Ей подходит Петра, а вообще скорее всего…

– Как, вы сказали, ваша фамилия?

– Шварц, Карл-Хайнц Шварц, – повторил он.

– Сожалею, но вторая половина алфавита в 246-й комнате. У нас только до буквы «Р».

– Это как же? Я ведь в очереди отстоял.

– Пройдите, пожалуйста, в 246-ю комнату. Ничем не могу вам помочь.

Это прозвучало вежливо, но четко, так обычно говорят люди, стремящиеся побыстрее от тебя отделаться. Калле хотел сказать что-то еще, но понял, что не имеет смысла.

– До свиданья, – буркнул он уже почти из-за двери. Выходит, надо начинать все сначала.

«Скорее всего ее зовут Ингеборг», – подумал он, пристраиваясь седьмым в соседнюю очередь. «Ингеборг» – так в их компании называют недотрог.

Какое все-таки свинство. А может, они вообще не дают консультаций, гоняют просто людей туда-сюда, ведь работы для всех все равно нет. Калле вспомнил парня, с которым только что разговаривал. Восемнадцать предложений, и никакого успеха.

– Отправляйся лучше сразу на биржу. Что я скажу соседям, если ты окажешься совсем без работы – так напутствовала его мать.

«Должно быть, у нее свои проблемы», – подумал Калле.

Когда-то давно безработица была такой же большой, Калле знает это из истории. Примерно в тридцатом году. Потом пришел Гитлер и всем дал работу. Калле подумал о Грайфере. У того всегда загораются глаза, стоят только заговорить о нацистах.

«Вообще-то Гитлер был порядочным дерьмом, – размышляет Калле, – он начал войну». А Калле совсем не хочет войны. Какая-нибудь небольшая стычка, куда ни шло. Но война, ну уж нет.

Еще трое, потом его черед.

Подошла девушка, встала последней. Длинные темные волосы. Да это же…

– Эй, Клаудиа, – окликнул он. Она в растерянности уставилась на него.

А черт, я же наврал, что у меня уже есть место, внезапно пронзило его. Но ведь и она тоже говорила, что…

– Привет, Калле.

Ему приятно, что она запомнила его имя.

– Послушай, Калле, – запинаясь начала она, – я в тот раз обманула тебя. В этом году я уйду из школы. Хочу стать продавщицей, но пока ничего мне не светит, вот я и таскаюсь сюда.

– А я хвастался, что получил место и буду учиться на автомеханика. И тоже соврал.

На душе полегчало, все разъяснилось. Но все равно оба стесняются друг друга. Калле вздыхает с облегчением: подошла наконец очередь.

Его консультант – полный мужчина за пятьдесят, у него огромная лысина, и этим он напоминает Калле отца.

– Садитесь, – голос у него далеко не столь дружелюбный, как у молодой женщины из соседнего кабинета.

Когда он говорит, лицо его делается еще более обрюзгшим и безразличным.

– В первый раз здесь? Калле кивает.

– Ну-с, молодой человек, вы уже определились, какую профессию желали бы приобрести?

– Да, автомеханика.

– А не могли бы вы представить еще какие-нибудь документы, подтверждающие вашу квалификацию, кроме данного отнюдь не блестящего свидетельства?

– Мою квалификацию? Я несколько раз помогал другу ремонтировать его автомобиль.

– Я имею в виду другое. Не работали ли вы в автомастерской? А может, у вашего отца собственная мастерская? Вы проходили где-нибудь практику?

– Нет.

– Хм. Это не очень хорошо. – Он порылся в картотеке. – Выслушайте меня внимательно, – произнес он затем, словно до этого Калле его не слушал, а спал. – Я могу предоставить вам место, но поначалу всего лишь стажера. Каждый день с четырнадцати до восемнадцати на бензоколонке. Рядом у них мастерская. Хозяин готов взять в ученики того, кто покажет себя в работе. Вы должны будете отработать три недели. Одного я туда уже отправил.

– А сколько мне будут платить?

– Оплату я вам гарантировать не могу. Договаривайтесь уж там сами. В любом случае постарайтесь показать себя, и тогда вам, возможно, улыбнется место ученика в мастерской. Ну как, согласны?

– О'кей.

– Прекрасно. Сейчас я вам дам адрес. Калле рад, что может наконец уйти.

– Как дела? – с любопытством спросила Клаудиа, когда он вышел.

– Блестящие перспективы. Три недели вкалывать за здорово живешь на бензоколонке, каждый день, после обеда. А потом я, возможно, получу место ученика. Прямо тошно становится.

– Сейчас моя очередь. Подождешь меня?

– Хорошо, только не здесь. Я подожду на улице.

Покидая биржу, Калле внимательно всматривается в лица. Преобладающее выражение – разочарованность. Хорошо, что для него все уже позади. Через несколько минут появилась Клаудиа.

– Пойдем выпьем кока-колы, – предложил он. – Вон там уже пивная открылась,

– С утра в пивную! Лучше просто посидеть на скамейке.

– Ладно. А теперь скажи, как у тебя?

– Этот тип с ехидным взглядом сразу мне не понравился. Уставился на мое свидетельство так, словно это справка из колонии для несовершеннолетних. И сразу сказал, что рассчитывать мне особенно не на что, с двойкой по математике. На всякий случай дал адрес одного из таких огромных супермаркетов. А я всегда мечтала работать в маленьком магазинчике…

Облако брызг в воздухе.

– Ты что делаешь, свинья?

Парень на мотороллере пронесся по луже рядом со скамейкой, окатив обоих холодным душеем. Метрах в ста от них он притормозил и, хохоча, принялся наблюдать, как они отряхиваются, словно мокрые курицы.

– Подожди-ка, я его проучу, – Калле вскочил, нащупывая кастет в кармане джинсовой куртки.

– Ты с ума сошел, связываться с подонком. Хочешь казаться настоящим мужчиной?

Калле сразу стушевался. Вернулся на скамейку, чувствуя себя учеником, получившим втык от учительницы.

– Но нельзя же вот просто так взять и испортить людям вещи, – попробовал он возразить спустя какое-то время.

– Пусть идет своей дорогой, – наивно и в то же время обезоруживающе возразила Клаудиа.

Калле вспомнились последние три дня. «Пусть идет своей дорогой», – сказала она. Но на стадионе все совсем по-другому. А Бодо? Неужели следовало позволить ему избить себя?

– Ты часто бываешь в дискотеке? – спросила Клаудиа.

– Если честно, то редко. Для меня это дорогое удовольствие.

– Это точно. И все-таки мне нравится там бывать. А когда бывают нужны деньги, я подрабатываю по полдня в гладильной, неподалеку от моего дома. Но бывает, что и дискотека надоест. Тогда я врубаю на всю мощь Линденберга, пока не появится мать и не убавит звук.

– Да, Линденберг, у него есть несколько стоящих вещей, – поддержал разговор Калле. – А Гэллахера ты слышала? Вот его я могу крутить часами.

– А мне он вовсе не нравится.

– Хочешь, приходи ко мне в субботу. Послушаем магнитофон.

– А я думала, в субботу вы собираетесь врезать как следует парням из Дюссельдорфа, – напомнила Клаудиа.

– Да нет, игра будет в пятницу. К тому же я там не такая уж важная персона. И сам я еще ни с кем не дрался, ну так, чтобы по-настоящему…

– В конце недели ничего не получится. В субботу я договорилась пойти с Петером в кино.

– Это твой дружок, да? – В голосе Калле зазвучали агрессивные нотки.

– Нет. К этому он как раз очень стремится. Но для меня слишком стар. Все время кажется, что он только и ждет момента, чтобы на меня наброситься.

– А сколько лет этому Петеру?

– Восемнадцать. А зачем это тебе?

– Просто так, – уклонился Калле.

– Скажи, а этот твой клуб болельщиков, не слишком ли ты принимаешь все близко к сердцу? – спросила Клаудиа. – Неужели для тебя так важно подбадривать криками тех, кто бегает по стадиону с мячом?

– Сам не знаю. Но здорово, когда ты вместе со всеми на трибуне. Возвращаешься домой – и кажется, что это ты чего-то добился, что частица победы и твоя, понимаешь? Если б мы их не подбадривали, они бы не выиграли.

Калле и сам чувствует, что звучит это как-то неубедительно. На мгновение оба замолчали. Так ли уж здорово? Снова припомнилась прошлая суббота.

– Как тебе объяснить? Ты вместе со всеми, и делаешь то, что все. У человека ведь должны быть друзья. Верно?

И чем убедительнее он пытается объяснить, тем больше тускнеет образ клуба. Клаудиа чувствует, что говорить на эту тему ему неприятно.

– Хочешь, давай и мы как-нибудь сходим в кино.

– Давай, – сразу загорелся он. – В «Рокси» идет «Механический апельсин». Счастливчик сказал, что это самый сильный фильм из всех, какие он видел. Там есть такие сцены, прямо тошнота подступает к горлу.

Не успев договорить, он заметил, что Клаудии уже сейчас стало нехорошо. Она смерила его гневным взглядом.

– А О чем-нибудь другом, кроме кровавых драк, ты можешь думать?

– Ну почему же нет.

От волнения Клаудиа наклонилась вперед. Калле на миг заглянул в вырез ее блузки.

– Ты что, вообще не носишь лифчика?

– Мне кажется, так удобнее.

– Мне тоже, – Калле быстро обнял ее и поцеловал. Клаудиа смутилась. Чуть было не сказала, как он ей нравится, но слова застряли в горле. Нехорошо дружить с тем, кто только и умеет, что драться.

– Мне пора, – произнесла она и встала.

– Я провожу тебя до трамвая.

Взявшись за руки, они направились к остановке.

– Позвони, – сказала Клаудиа, поднимаясь в вагон. Калле посмотрел на часы, вспомнил про практику. В два он должен быть на бензоколонке. Но сейчас всего одиннадцать, и можно отправиться в «Кавасаки».

«Кавасаки» – бар, в котором с самого утра собирается молодежь. Тут всегда есть с кем поболтать. И время тянется совсем не так, как в школе.

– Эй вы, тише, это важно.

– Дортмунд, ура!

– Слушай, Драго, пей в свое удовольствие дома. Если все будут вести себя, как ты, мы до утра не кончим.

Собрание клуба болельщиков, сборище «черных чертей». Явились почти все главари. Грайфер, Вуди, Мании и, разумеется. Счастливчик, он здесь самый важный.

– Прошу внимания! – председательствующий Счастливчик в сотый раз пытается утихомирить аудиторию. Шум медленно стихает.

– Прямо как в школе, – буркнул Вуди.

– Итак, внимание! Что касается Дюссельдорфа. Прошу в поезде не скандалить.

– А кто попробует буянить, будет иметь дело со мной, – прогундосил Манни. Все рассмеялись.

– И со мною, – тихо, но твердо добавил Счастливчик. – На железной дороге хватает полиции, и они могут подготовиться к встрече.

– Прекрасно, пусть будет свалка, – вновь загорелся Манни. Но оказался в одиночестве.

– Все ясно, даем бой на стадионе, не раньше, – поддержал Счастливчика Грайфер.

– Полагаю, что поедут все, – заметил Счастливчик.

– Ратте не будет, у него всю неделю вечерняя смена, – сообщил Драго.

– Хорошо. Остальные? – Счастливчик обвел взглядом присутствующих.

Калле молчал, попытался сделаться незаметнее. Узкое помещение пивной переполнено. Кругом облака дыма. В дальнем углу темно. Там не хватает лампы. Это в прошлом году Картошка по пьянке свернул лампу знаменем. Карл, хозяин, обычно спускает такие вещи, ведь, когда эти парни назначают свое сборище, с выручкой полный порядок. А после матча они еще обмывают победу… Да и знамена могут висеть в пивной сколько угодно. Играть пенсионерам в скат они не мешают.

– Ратте отсутствует уже второй раз. В следующий раз он вылетит.

Таково правило: кто три раза подряд пропускает матч на чужом поле, вылетает.

– Карл, всем еще по кружке. – Счастливчик раскошелился, такое он себе позволяет часто.

– Вы понимаете, чем больше нас будет в Дюссельдорфе, тем лучше все пройдет. Я принес новые значки. Марка штука. «Дортмунд, проснись», вот что здесь написано.

Кое-кто заплатил по марке и принялся рассматривать приобретение. О смысле лозунга никто не задумался.

– И еще, ребята. Нужно собраться пораньше, чтобы прикрыть тыл нашей «мелочи», они рассчитывают на нас. Так что на вокзале не мешкать.

Драго ушел в свои мысли. Еще полтора года назад, до того, как появились Счастливчик и Грайфер, все происходило по-другому. Как-то само собой, хотя и в неразберихе. «Не было организации, но было как-то лучше», – сказал однажды Драго. В те времена он был председателем клуба.

– А после матча гульнем в старом городе, – объявляет Грайфер.

– Тогда уж повеселимся. Будем пить, пока не свалимся, – Картошка рисует себе вечер в самых розовых тонах.

Калле заказал еще пива, пытаясь заглушить подступившее неприятное чувство.

Он вернулся домой как раз к началу нового американского сериала. Родители сидят, уставившись на экран.

– Привет.

Мать, должно быть, не в духе, отложила вязанье в сторону.

– Откуда это так поздно? Калле подсел к ней на диван.

– Был в городе, там и пообедал.

– Каждый раз что-то новое.

– Заткнетесь вы когда-нибудь? Я не разбираю слов, – это подал голос отец.

– А что сегодня за серия? – спросил Калле.

– «Идем на большое дело». Они задумали какую-то крупную махинацию.

Минуту все молча следят за действием. Памела спорит со Сью Эллен.

Мать бросила на Калле неодобрительный взгляд.

– От тебя так и несет пивом. Постепенно превратишься в алкоголика.

– Только две кружки, мама. Пап, ты уже получил деньги по страховке?

– У тебя на столе. А теперь заткнись и дай посмотреть фильм.

Отец подлил себе пива. Бутылка опустела. Нефтяной картель устремился навстречу самому крупному своему делу. Мисс Элли падает с небес на землю, узнав, что произошло с завещанием Джека.

– А что на бирже? – поинтересовалась мать.

– Плохо. Дали адрес бензоколонки с мастерской. Там будет что-то вроде практики. А потом, быть может, они дадут мне место ученика.

– Уже кое-что.

Материно настроение заметно поднялось.

– Сегодня после обеда я уже был там, с двух до шести. Не очень-то вдохновляет. Завтра опять пойду.

– Ты уж постарайся, – подключился отец. «Сейчас начнется мораль, – подумал Калле. – Кто действительно хочет работать, тот работу всегда найдет. Без труда не выловишь и рыбку из пруда. Ученье и труд все перетрут. Прямо уши вянут. Вот вышвырнут старика от Хеша, сразу запоет другую песню».

Но на сей раз пронесло. Отец снова уставился на экран. Там как раз появился роскошный Бобби Эйвинг.

– Я хотел бы уже сейчас получить карманные деньги за октябрь. За это я в субботу вымою вам машину. Отец, похоже, не слышал. Мать засомневалась.

– Пауль, послушай только, что он говорит…

– Ну, что еще? – отец с раздражением возвращается в семейную реальность.

– Сын хочет теперь уже получить на карманные расходы в октябре.

– Ну и что такого? Зачем тебе деньги?

– Тайна.

Сью Эллен опять спорит с Памелой. У них тоже свои маленькие тайны.

Предстоящие три недели кажутся теперь Калле вечностью. Черт бы их побрал совсем. А ведь работает он всего второй день. И этот день тоже кажется ему вечностью. К тому же договоренность была, что он помогает в мастерской, а не на бензоколонке.

– Эй, Шварц, не спи средь бела дня. Корзинка с бумагой, чтоб щупы от масла вытирать, доверху, – Драпке на корявом языке пытается объяснить ему, что необходимо сделать. – Вынеси корзину, и дело пойдет, слышь?

– Ладно, сделаю, – неохотно бурчит Калле.

Драпке обделывает для шефа все дела, так он утверждает. И вечно суетится. Потому, наверное, и худой такой, кожа да кости, думает Калле. Заострившиеся черты лица выдают профессионального автомеханика, но еще они выдают больное сердце.

Кроме Драпке и шефа дважды в неделю является еще какой-то парень, он работает в мастерской.

Есть еще Герд, другой практикант. Странный парень, в Калле он видит лишь конкурента, никак не товарища по несчастью.

Надраивая до блеска колонку, Калле почувствовал, как в нем закипает злость: ладно, буду хорошо вкалывать, получу место ученика. А выучусь на механика, сам буду командовать, и Драпке у меня тут же вылетит. Он с удовольствием представил, как начнет придираться к этой жерди.

– Ну, Шварц, как дела? – за спиной раздался голос Шлемеля, шефа.

Калле на мгновение задумался, не выдать ли ему всю правду. Потом сказал:

– Мне у вас нравится. В любом случае лучше, чем в школе. Вечером по крайней мере знаешь, что ты делал.

– Ну что ж, прекрасно, продолжай в том же духе. Возможно, мне понадобится в мастерской еще один толковый парень.

«Если и дальше так пойдет, лучше отказаться сразу», – подумал Калле. Но промолчал.

– Я рад, господин Шварц, что нам предстоит работать вместе, – такую фразу сказал шеф, когда Калле вчера появился у него в мастерской. Правда, до сих пор работал только Калле, шеф лишь дружески похлопывал его по плечу. Работать вместе – такого пока не случалось.

Да и обращение «Господин Шварц» на следующий день трансформировалось просто в «Эй, Шварц». «А завтра они просто будут орать мне «Эй, чистильщик», – ухмыльнулся Калле.

– Молодой человек! Проверьте, пожалуйста, уровень масла в моторе! – С этими словами водитель скрылся в стеклянной конторке Драпке.

– Будет сделано! – Калле обрадовался некоторому разнообразию в работе.

– Оставь, сам сделаю, – опередил его Драпке. У него отличный нюх на чаевые. – А теперь прибери мастерскую. Сам знаешь, где веник.

Калле ушел. Работа в мастерской закончилась. Но Герд все еще здесь. С показным усердием убирает он инструмент, оставленный шефом. Сегодня утром они ремонтировали «мерседес».

– Глянь, а если дать этим по роже, как думаешь, что будет? – Калле сунул Герду под нос огромные клещи. Но у того нет времени вникать.

– Брось болтать, Калле, я должен еще убрать инструмент.

– Я бы тоже с радостью работал здесь, с моторами. Шеф тебя уже чему-нибудь научил?

– Да что ты, здесь всегда такая горячка. До этого дело еще ни разу не дошло.

– Да не суетись ты, работа не убежит. Драпке не может оставить колонку, старика нет. Выкурим по одной, а потом глянем, как работает мойка, – Калле явно пытается разболтать трудовую дисциплину.

– У тебя что, не все дома? – Герд не позволит сбить себя с избранного курса. – Да если кто увидит, как мы прохлаждаемся, я никогда не получу здесь работу. А на улице оказаться совсем не хочется.

Ответ Герда немедленно привел Калле в чувство. На него накатил страх.

– Наверное, ты прав, – согласился он с Гордом, неохотно взялся за веник и принялся подметать.

– Скажи, – Калле пробует вновь завязать разговор, – ты поначалу тоже только подметал?

– Естественно, – отвечает Герд, – здесь ты тоже должен показать себя. Если не станешь взбрыкивать и будешь мести чисто, через какое-то время тебе поручат что-нибудь еще.

– Через какое-то время? Но я уже сейчас сыт по горло.

Драпке как раз глотнул коньяка из небольшой плоской бутылки, когда вошел Калле и нанес еще один удар по собственной репутации.

– Господин Драпке, учитель рекомендовал нам во время практики внимательно приглядываться ко всему, изучать, как работает предприятие. А я пока только подметаю. Может, вы поручите мне что-нибудь еще?

– Так вот что, оказывается, рекомендовал вам ваш учитель. И ты не желаешь более мести пол, так? – Драпке начинает издалека, с вежливой издевкой.

Калле уже ясно, что последует дальше, и он неловко пытается сгладить свои слова:

– Да нет, что вы. Вы решаете здесь, кому чем заниматься. Но я подумал…

– Это хорошо, что ты умеешь думать. Продолжай заниматься этим и дальше, но запомни: если тебя что-то не устраивает, скатертью дорога.

Калле вновь берется за веник, ругая себя последними словами. «Да заткнись ты, любуйся своей бутылкой, – вот что хотелось бы ему сказать, – а я плевать хотел на ваше место». Но духу не хватило. И что скажут старики, узнав, что уже на второй день я послал все к черту?

Калле стало еще противнее, когда он увидел, как старательный Герд быстро сортирует оставшийся инструмент. «Ну и втируша, – подумал он. – А ведь он уже совсем выдохся. Как, впрочем, и Драпке. Да и у меня почти не осталось сил».

– Что вы здесь копаетесь? «Мерседес» Шмидмайера должен быть сегодня готов. Завтра с утра он его заберет. На мойке машина была, теперь надо почистить все внутри.

«Этот Шлемель умеет выжимать соки», – подумал Калле.

– Хорошо, господин Шлемель, – поторопился согласиться Герд и даже продемонстрировал чувство локтя: – Мы сделаем это вдвоем. Получится быстрее.

Калле собрал все свое мужество:

– Нет, сегодня я не смогу. Вы говорили, что рабочий день заканчивается в шесть. Мне пора домой. Меня ждут к ужину.

– Всего каких-то полчаса, не больше, – шеф явно не воспринял слова Калле всерьез.

Герд получил возможность закрыть собою образовавшуюся брешь:

– Я готов сделать это один. Но Шлемель уже отвернулся.

У Калле в глазах потемнело от гнева. Обращаются как с бессловесной скотиной.

– Пойду принесу пылесос. Герд вновь в своей стихии.

– Принеси сначала ведро.

Герд тут же протянул ему ведро. Калле обиделся на товарища. А впрочем, какой он ему товарищ? Ведь они должны наперегонки выслуживаться перед шефом. Нет, Калле такое не по душе.

– Совсем рехнулся? – начал он выговаривать Герду, когда тот притащил пылесос. – Почему мы должны вкалывать как чумовые после окончания рабочего дня, и ради того только, чтоб старый тюфяк, владелец рыдвана, не замазал свой достопочтенный зад, когда усядется в него поутру?

– Придержи язык, лоботряс, – с уходом шефа Герд сразу заговорил другим тоном, – скоро поймешь, поможет ли тебе твоя болтовня. Шлемель мне обещал, если и дальше буду так вкалывать, место ученика за мной. А ты что получишь? Шиш! Так кто же из нас двоих в выигрыше, как думаешь?

– Сейчас посмотрим, кто в проигрыше. – Весь скопившийся гнев Калле вложил в точно рассчитанный удар кулака.

Пошатнувшись, Герд удержался на ногах.

– А иначе ты решить свои проблемы не можешь? – огрызнулся он. – Погоди, приведу шефа. Сейчас ты кое-что услышишь,

– Давай, давай, недоносок паршивый. Я и с шефом твоим расквитаюсь, – Калле храбрится, но душа у него уже в пятках.

«Сейчас он похож на того турка в прошлую субботу, – подумал Калле, оставшись один. – Если б в субботу я нанес такой же удар тому Ахмету, ребята отнеслись бы ко мне иначе».

– Убирайся на все четыре стороны, – это Шлемель подошел в сопровождении подобострастного Герда. – Таких, как ты, в полицию надо сдавать.

– А пошел ты! И не ори! Подавись своей работой! – Теперь уж Калле действительно все равно.

Шлемель переключился на вторую скорость и только сейчас разошелся по-настоящему. Лицо у него стало багрового цвета. Поток ругательств достиг небывалой мощи.

Калле стремительно вбежал в стеклянную будку, чтобы захватить куртку. Там все еще сидел Драпке. Но его, судя по всему, вовсе не занимало происходящее. Он приканчивал уже вторую бутылку. Калле кинул на него быстрый взгляд и ощутил острый прилив радости оттого, что завтра уже не придется мести этот двор. «Лучше вообще не иметь куска хлеба, чем кончить в итоге вот так», – подумал он, покидая поле битвы.

Рыжий положил на стол папку с образцами.

– Сначала просмотрим все. А потом сможешь выбрать, – сказал он.

Калле кивнул. Ему, по правде говоря, страшновато, но сидящий против него парень внушает доверие.

Драконы, якоря, сердца, женские фигуры и всевозможные орнаменты – Калле перебирает образцы. Рыжий – его зовут Майк – дает пояснения.

Выбор дался Калле нелегко, в итоге он остановился на простеньком орнаменте.

– Решение окончательное? – спросил Майк.

– Да.

– Слушай, парень, а ты ведь еще несовершеннолетний. Как посмотрят на все родители?

– Да им вообще-то наплевать, – Калле замялся.

– По правилам необходимо согласие родителей. Неприятностей я не желаю. Ты меня понял?

– Неприятностей не будет. Можешь на меня положиться.

– Ну ладно.

Майк направился в ванную, принес безопасную бритву и помазок, развел пену для бритья.

– Давай правое плечо!

Калле снял рубашку, повесил на стул.

– На плечах у меня нет волос.

– Все равно, даже если пушок…

Майк нанес пену на правое плечо Калле и начал брить.

Покончив с этой операцией, он извлек прибор для нанесения татуировки.

– Подержи-ка, – попросил он.

– Хорошо лежит в руке, словно пистолет. Майк пустился в объяснения:

– На рукоятке кнопка включения. Похоже на бормашину или на пистолет. Сзади электрический провод. В ствол вставляется игла. Толщина ее зависит от линий на выбранном рисунке. Игла выступает из ствола на два-три миллиметра, это зависит от толщины кожи. Впереди закреплен баллончик с краской. Когда игла входит в баллон, через это отверстие всасывается краска.

Прибор внушает Калле ужас.

– А если краска попадет в кровь? – спросил он.

– Ничего не будет. Она не ядовитая. Мы используем особую биокраску.

Майк извлек из письменного стола специальную бумагу и воспроизвел на ней выбранный Калле орнамент.

– Взгляни. Годится? – спросил он, закончив рисунок.

– Да!

Калле орнамент по-прежнему нравится.

– Тогда начнем!

Майк плотно прижал бумагу к плечу Калле, и на коже слабо проступил узор.

Затем он вставил провод от прибора в розетку, закрепил иглу в стволе и набрал в баллончик черной краски. Калле почувствовал, как в кожу вошла игла, и стиснул зубы.

– Не так уж это страшно. Не гляди на иглу, вот и все, – успокоил его татуировщик.

Через десять минут Майк сделал перерыв, закурил сигарету, протянул пачку Калле.

– Хочешь?

Калле взял сигарету.

– Долгая, однако, история, – сказал он. Майк улыбнулся.

– Нельзя нанести весь орнамент за пять минут. Это работа на несколько часов, и она требует сосредоточенности. Рисунок ведь должен смотреться.

Он снова взялся за работу. Время от времени на коже выступали капельки крови, которые Майк убирал ватным тампоном. Через три часа орнамент готов. Калле с гордостью принялся его разглядывать. Все было и в самом деле не так уж страшно.

Майк приложил к татуировке тампон, залепил пластырем и сказал:

– Походишь так часа три. Плечо несколько дней не мыть. Сначала должны отвалиться струпья.

Достав из письменного стола альбом с фотографиями, Майк с гордостью принялся показывать Калле особенно оригинальные свои работы.

На последней странице Калле наткнулся на фотографию девушки, у которой на голой груди был вытатуирован зайчик с обложки «Плейбоя».

– Здорово смотрится, – сказал Калле. Майк ухмыльнулся.

– Была настоящая цепная реакция. Спустя несколько дней явились ее подружки и потребовали тот же самый рисунок. Целую неделю я накалывал одних зайцев. Через полгода мода прошла. Девушки снова стояли передо мной и умоляли удалить татуировку. Я сказал, что это возможно лишь в результате операции. Что там у них получилось дальше, не знаю. Вид у них был довольно несчастный.

– Ничего, привыкнут, – посмеялся Калле.

– А теперь перейдем к деловой части, – сказал Майк. – Пятьдесят марок.

Калле рассчитался и в приподнятом настроении покинул квартиру.

Сегодня выходной. После вчерашнего происшествия на бензоколонке у Калле нет особых причин радоваться. Единственный светлый момент – татуировка. Калле не хочется вылезать из постели. Вошла мать. С собой она принесла запах праздничного обеда.

– Вставай, сын. Будешь долго спать, опоздаешь на практику. Ты опять курил в постели. Когда-нибудь спалишь квартиру.

Калле забирается под одеяло с головой, больше всего ему хотелось бы сейчас отключиться.

Мать поворачивается к нему спиной. Энергичная светловолосая женщина. Бьется из последних сил, совмещая работу и домашнее хозяйство. Он размышляет, как получше сказать ей, что с практикой покончено. Момент, пожалуй, неплохой. Старик с утра пораньше отправился в пивную.

И вот через полчаса, проиграв мысленно множество вариантов, Калле решается:

– Мам, я вчера покончил с практикой.

Вот и сказал. Как будто худшее позади. Осталось спокойно дождаться ее реакции. У матери такой вид, словно она предвидела нечто подобное. Даже не спросила, что она теперь скажет соседям. «Может, как-нибудь обойдется», – подумал было Калле. Но гроза разразилась.

– Ты ни к чему не пригоден, можешь только по субботам орать на стадионе этим идиотам с мячиком. По-настоящему работать ты не научился. А может, на бензоколонке с тобой обращались недостаточно изысканно?

И когда в который раз речь зашла о юном Шнайдере, соседском сыне, закончившем школу с аттестатом, где средний балл четыре с чем-то, Калле предпочел ретироваться, дабы не выслушивать дальнейших нотаций.

Хорст, как всегда, дал Калле сначала выговориться. Один из немногих, кто умеет это делать.

– Хорошо, пусть это была немыслимая дерзость с моей стороны, – рассуждает Калле, потягивая пиво из кружки. – Но ведь от того, что она наорет на меня, лучше не будет. У тебя нет какого-нибудь печенья? Ужасно хочется есть. Лучше было бы выложить все после еды.

Хорст тяжело добрел до полки, взял пачку печенья, протянул Калле и также тяжело уселся на табурет, привалившись животом к стойке.

– А почему все-таки они тебя выгнали? – подал он голос.

– Два дня я только и делал, что убирал мусор, мел и скоблил пол. Вот вчера я и сказал шефу, что учитель рекомендовал нам присматриваться ко всему на практике, чтоб понять, как работает предприятие. Я объяснил им, что подметать и убираться уже научился, и попросил другую работу. А шеф сказал, что, если меня это не устраивает, скатертью дорога. Но я еще продолжал вкалывать, а потом парень, который тоже хотел получить место, вывел меня из себя, и я ему пару раз заехал. Уж как он подлизывался к шефу и остальным, всюду, где только мог. Спектакль получился классный. А шеф посоветовал этому мерзавцу заявить в полицию. И тут я смылся.

– Я тебе одно скажу, Калле, тот парень тоже не получит места. Они просто хотели использовать вас какое-то время. И все-таки лучше научиться держать язык за зубами, если не хочешь всю жизнь ходить в безработных. Я тут всего наслушался. Здесь ведь бывает масса народу.

Калле взял с лотка дневную газету, пробежал заголовки, нашел статью, показавшуюся ему интересной, и принялся читать:

«Протест в Бонне: требование отставки Циммермана. Политический беженец Алтун покончил жизнь самоубийством, выпрыгнув из здания суда.

Берлин/Бонн. Двадцатитрехлетний турок Кемаль Алтун, подавший просьбу о политическом убежище в ФРГ, прыгнул вчера утром с шестого этажа здания берлинского суда, покончив жизнь самоубийством. Самоубийство Алтуна, которому, несмотря на просьбу о политическом убежище, угрожала высылка обратно в Турцию, вызвало возмущение ряда политических партий, а также ожесточенные споры по проблеме политического убежища вообще. Партия «зеленых» потребовала в Бонне отставки министра внутренних дел Циммермана, несущего, как они утверждают, персональную ответственность за это самоубийство.

Федеральное правительство выразило сожаление по поводу смерти Алтуна. Данное самоубийство, заявил для прессы один из членов кабинета, трагично еще и потому, что «в случае с Алтуном наглядно обнажились трудности, сопровождающие решение столь сложного вопроса, как предоставление политического убежища или, напротив, высылка из страны турецких подданных». В случае с Алтуном все причастные к данному делу органы власти действовали «с особой осторожностью». Против одобренной правительством высылки Алтуна в Турцию выступали в последнее время многочисленные общественные организации, отдельные лица объявляли голодовку. После поступившего сообщения о самоубийстве в Берлине, Бонне, Дортмунде и других городах вышли на улицы демонстранты (только в Берлине около 8000 человек) с плакатами «Циммерман – убийца». Бургомистр Берлина фон Вайцзеккер выразил сожаление по поводу самоубийства молодого турка. «Трагический исход, явившийся результатом тотального отчаяния, заставил многих из нас задуматься». Адвокат Алтуна Вольфганг Виланд возлагает вину за смерть молодого турка на федеральное правительство, готовившее его высылку».

– Что это ты там читаешь?—спросил Хорст уткнувшегося в газету Калле.

– Скажи, Хорст, – задал Калле встречный вопрос, – а почему человек вдруг ни с того ни с сего выпрыгивает из окна?

– А, ты про это. Я тоже читал. Несчастную скотину собирались выслать в Турцию. А там ему отрубили бы голову.

– Неужели правда? А скажи, Хорст, это уже совсем из другой оперы, ты когда-нибудь был женат?

– Отстань от меня, – Хорст явно не в восторге от новой темы разговора. – Зачем тебе это?

– Как ты познакомился со своей женой?

– Так это было сразу после войны. Я работал тогда на шахте и по вечерам заходил в пивную. А она была там официанткой. Тогда она еще здорово выглядела. Я как-то спросил ее, не пойдет ли она со мною на танцы. Тогда у нас все было по-другому, не так, как у вас. Потом мы встречались. Однажды я заказал бутылку дорогого шнапса, а потом спросил ее, не хочет ли она выйти за меня замуж.

Калле понял, что в данной сфере Хорст не может служить примером. Большинство важных его решений неизменно связываются с бутылкой дорогого шнапса.

Калле бросил на стойку бумажку в пятьдесят марок, чтобы рассчитаться.

– Эге, да у тебя есть наличные? – удивился Хорст.

– Только что получил страховку. Давай я заплачу за пиво, что выпил в воскресенье, – Калле осторожно затронул неприятную тему. До сих пор оба старались не возвращаться к тогдашнему спору. – Мне жаль, что я тебя тогда обидел, ты ведь ничего плохого в виду не имел. Но знаешь, когда на тебя со всех сторон давят, рано или поздно взрываешься.

–Я тоже, наверное, был не прав, – примирительно ответил Хорст, – не стоило читать тебе мораль. А насчет пива в воскресенье, это ты брось, тут полный порядок.

Калле рад, что неприятный инцидент исчерпан.

– Ну, Хорст, я пошел. Хочу заглянуть на «блошиный рынок». Может, вечером заскочу еще. Пока!

Калле сунул в карман сдачу и поспешил на трамвайную остановку.

Сегодня в виде исключения он взял билет. В выходные дни ездить зайцем небезопасно.

Погода мерзкая. Пока Калле добирался до ипподрома, полил дождь. К счастью, от дождя можно укрыться под навесами всевозможных ларьков.

Калле остановился у ларька, торговавшего подержанными дисками. Пожилая женщина, больше похожая на торговку рыбой, тут же начала предлагать товар.

– Почти как новые! Гляди, любая долгоиграющая за пять марок.

– За две с полтиной я бы эту взял, – Калле пробует выторговать старый диск «Би Джис».

– Что-о? Ну уж нет, подарков здесь никому не делают, – огрызается торговка и упорно стоит на своем. Калле направляется к следующему ларьку, там тоже можно укрыться под навесом.

Усилившийся дождь не мешает группе молодых людей раздавать листовки: «Общими усилиями победили враждебность к иностранным рабочим!» Терпеливо заговаривают они с прохожими, пытаются втянуть их в разговор. Калле нерешительно взял листовку, тайком оглянулся, сложил бумажку и сунул в карман брюк.

Ему вспомнились тренировки в футбольном клубе, тогда он как раз перешел в юниоры. В те времена он еще не курил. Никто не мог уйти от него с мячом, бегал он быстрее всех. Как-то у него было гнусное настроение. «Боруссия» в конце недели проиграла матч. Да еще он вконец разругался с кем-то из учителей. И тут как раз Ибрагим, правый крайний, на тренировке грубо нарушил правила. А Калле тогда почти уже прорвался к воротам противника. Толкнув Калле, Ибрагим хотел тут же извиниться. Но поскольку у Калле было гнусное настроение, он выругался: «Вали отсюда, грязный турок». У Ибрагима на такие вещи была особая реакция, он тут же влепил Калле пощечину. Большинство футболистов приняли тогда сторону Ибрагима. Гордость Калле не позволила ему играть дальше за этот клуб. Новые друзья из «чертей», с которыми он все чаще проводил тогда время, тоже советовали ему бойкотировать «клуб с азиатским душком».

– Эй, Калле! Да ты спишь среди бела дня! – Клаусу пришлось дважды окликнуть Калле, пока тот его услышал.

– Привет, Клаус, – рассеянно ответил Калле.

– Я всю неделю ищу тебя. Чего это ты стоишь здесь с этими?

– Еще не огляделся. Хотел спрятаться от дождя, – принялся оправдываться Калле.

– Пойдем отсюда подальше, – потянул его за рукав Клаус, один из немногих в их клубе, кого все называют просто по имени, – Несут всякую чушь насчет враждебности к иностранцам, делать им больше нечего. Доводись им жить с грязными турками под одной крышей, по-другому бы заговорили.

– Пошли. – Калле почему-то неприятен этот разговор. Хоть бы никто из ребят их не услышал.

– Гляди-ка, вот здорово! Когда это ты успел? – Клаус обнаруживает у Калле татуировку.

– Манни рассказал об одном парне, он делает это за пятьдесят марок. Вот я и поехал к нему.

– Мне бы такое тоже пошло. – Клаус поиграл своими весьма умеренно развитыми мускулами. Калле сделал вид, что этого не заметил.

– Могу дать адрес, если хочешь.

– Прекрасно, вот бумага и, подожди-ка… – он выудил из кармана ручку. Пока Калле писал, Клаус перешел к главной своей теме. – В пятницу у меня ночная смена, и я не смогу поехать в Дюссельдорф вместе со всеми, Но билет на стадион я уже купил. Ты ведь наверняка поедешь, не возьмешь у меня билет?

Вообще-то Калле ехать не собирался. Трудно поверить, что они забыли недавнее происшествие. Счастливчик, Грайфер в Бодо все равно теперь о нем невысокого мнения.

Но в этот миг Калле не может придумать подходящей отговорки.

– Ладно, давай?

– Билет в секторе, где всегда сидят наши, – уточнил Клаус. – Это Хорст сказал мне, что у тебя нет билета. А как бы ты поехал, если б я тебе сейчас не отдал свой?

– Старик взял бы мне билет у себя на работе, – вывернулся Калле.

Дело сделано. Клаус доволен. Калле сразу перестал представлять для него интерес.

– Ну, бывай. В следующий раз я с вами. От зажатого в руке билета Калле делается не по себе. «Клаус заговорил с ним лишь потому, что хотел устроить свои дела», – мелькнула мысль,

Калле разыскал киоск, торгующий поношенной военной формой бундесвера, планшетами, дешевым солдатским чтивом и тому подобными вещами. Взгляд его сразу упал на высокие сапоги со шнуровкой. Ради них он, собственно, сюда и приехал. Быстро подобрал те, что впору. Да, их как раз ему и недоставало, чтобы выглядеть настоящим болельщиком. Один лишь размеренный топот таких сапог способен обратить противника в бегство.

– Шестьдесят марок, почти что даром, – продавец принялся расхваливать свой товар. Калле сторговался на сорока, решив, что совершил весьма выгодную сделку. Продавец был уверен в обратном.

В трамвае Калле еще раз гордо заглянул в пластиковый пакет, где лежало его приобретение. Потом задумался. Надо еще позвонить Клаудии. Рассказать ей о сапогах и татуировке. Она наверняка придет в восторг.

«Пусть идет своей дорогой», – сказала она, когда Калле собрался расправиться с парнем на мотороллере. Калле очень нравится эта девушка, но у нее совсем иной взгляд на вещи, нежели у большинства его знакомых. А как соотносятся ее взгляды со взглядами Калле? «Не исключено, что именно она сейчас ведет в счете», – подумал Калле. Вести в счете. Футбольные тренировки. Сам тренер позвонил ему тогда и сказал, что случай с Ибрагимом предан забвению. Пусть Калле приходит. Он нужен команде. Ганзаштрассе. Чуть было не проехал, тогда вовремя не успел бы пересесть на другой трамвай.

Взвизгнули трамвайные тормоза, третий номер остановился. Хриплый искаженный голос объявил по радио:

«Крепостные ворота».

Еще три остановки. Калле извлек скомканную листовку из кармана. Развернул и начал читать:

«Иностранные рабочие должны остаться, пусть лучше уберутся нацисты. Это они планируют террористические акции на 26 октября.

«Пусть уберутся иностранцы, пока не проснулся гнев народа и не запылал Кройцбергв – под такими лозунгами военизированные группы неонацистов и среди них выдвинувшаяся в недавнее время «Национальная молодежь» призывают в школах и на стадионах к участию в актах насилия и террора 26 октября в Западном Берлине, во время отборочного матча на первенство Европы между командами ФРГ и Турции.

В полную силу готовятся там заявить о себе клубы болельщиков, где заправляют нацисты. Мы требуем:

Нацистский шабаш должен быть запрещен! Мы призываем к протесту и отпору.

Немецкие любители спорта, создайте нормальную обстановку для турецких болельщиков!»

Что там говорил Счастливчик? Национальная молодежь хочет, чтобы в Бонне у власти вновь оказался сильный человек, вроде Гитлера, и чтобы он наконец принял решительные меры против иностранцев.

Гитлер? Ну уж нет! Это Гитлер начал тогда войну.

Верно ли все, что читал им тогда Счастливчик? Хорошо бы больше знать о тех временах. Из того, что рассказывала Вайц, он тоже не все понял.

Калле вспомнил еще сумасшедшего, одержимого ревностью турка из сенсационного репортажа в «Бильд». Он вспомнил Ибрагима и двух других турецких парней, вместе с которыми играл в футбол. Вообще-то они были неплохие ребята. А из-за Ибрагима у него до сих пор на душе кошки скребут.

Будут ли «черти» участвовать в той заварухе в Берлине?

Звонок тренера не лезет у него из головы. Тренировки юниоров прежде бывали по четвергам, в семь вечера. А что, если?..

Вновь хриплый, искаженный голос:

– Мюнстерштрассе!

Какая-то женщина, предупредив вожатого звонком, подкатила коляску поближе к выходу. Взвизгнули тормоза. Трамвай остановился.

Женщина попыталась одна вынести коляску из вагона, но у нее ничего не получилось. Она оглянулась, ища помощи. Две женщины средних лет, занятые разговором, не обратили на нее никакого внимания. Светловолосый парень выскочил, даже не заметив ее. А потом подошел парень со смуглым лицом и темными, вьющимися волосами, скорее всего турок. Он предложил женщине помощь. Та благодарно улыбнулась.

Калле медленно побрел по кромке футбольного поля. Остановился. Тренировка юниоров уже началась. Разминка с мячом и без мяча. Эдгар Польман, ребята зовут его Эде, стоит, словно укротитель, в центре, заставляя учеников шевелиться. Время от времени раздается свисток, за ним новая команда. Калле все это хорошо знакомо. Такое впечатление, будто ничего здесь не изменилось. Только появились двое новеньких. Их он пока не знает.

Эде заметил Калле, стоявшего у кромки поля, кивнул ему, прервал тренировку. Все остальные с любопытством уставились в его сторону. Калле заметил изумление на лицах.

Эде взял мяч и кинул Калле.

– Ну, давай! Разомнись немного!

Калле поймал мяч и присоединился к группе. С мячами в руках игроки слушают, как Эде разъясняет следующее упражнение.

– Берем мяч, держим крепко двумя руками, бежим, бросаем мяч на десять метров вперед, догоняем, берем мяч в руки и все сначала. Начали.

Группа пришла в движение.

Хельмут подбежал к Калле.

– Быть не может, старик! Ты ли это?

– Как видишь.

– Хочешь снова вернуться?

– Может быть.

Калле никогда особенно не любил разминки, но сегодня он хочет показать, что кое-что еще может, и старается изо всех сил.

Эде дает свисток и переходит к новому упражнению.

– Снова берем мяч обеими руками, сильно толкаем вверх, сначала левой, потом правой, должна получиться хорошая «свеча», потом подпрыгиваем и ловим мяч обеими руками.

Первая попытка Калле не удалась. Должно вернуться чувство мяча. Потом дело пошло на лад.

Свисток и новое упражнение.

– Бегом ведем мяч попеременно то левой, то правой ногой, хоп, хоп!

«Это у меня до сих пор получается неплохо», – подумал Калле и попытался поймать взгляд Ибрагима. Но тот пока избегает глядеть в его сторону.

Калле ждет следующего упражнения. Теперь по логике должна быть игра головой. Верно! После этого разминка закончена и тренер дает игрокам немного передохнуть.

Несколько старых знакомых подошли к Калле, поздоровались, другие держатся более сдержанно, среди них Ибрагим,

– Хорошо, что ты снова пришел, – радуется Эде, – Продолжаем тренировку. Всем встать! Свисток, и тренер объявляет:

– Пипо, Хельмут и Калле атакуют Боксера, Чарли, Лео, Джойо и Ибрагима. Левая половина поля – игра в одни ворота. Пипо, Хельмут и Калле втроем должны прорваться к воротам, продемонстрировать хороший дриблинг и постараться не потерять мяч. Если кто из пятерых защитников перехватит мяч, он тут же передает его другому игроку защиты.

Эде бросает мяч Пипо. Маленький испанец пытается обыграть плотного Лео и пройти по флангу, он делает обманный маневр, обходит Лео, но терпит поражение от Ибрагима, который вовремя оказывается на месте, перехватывает мяч, благополучно миновавший Пипо, и через все поле посылает его Боксеру.

Боксер останавливает мяч, видит устремившегося к нему Хельмута, видит открывшегося Джойо и пасует мяч ему.

Передача происходит быстро, и Калле, оказавшись на таком же расстоянии от мяча, как Джойо, пытается его перехватить, но тут налетевший Джойо грубо сбивает его с ног.

Калле корчится на земле. Острейшая боль, словно лошадь наступила на бедро. С усилием пытается он подняться, но не может. И тут к нему подходит Ибрагим. Протягивает руку, помогает подняться, поддерживает. После первых мучительных шагов боль постепенно отпускает.

Калле бросает быстрый взгляд на Ибрагима. Тот улыбнулся. Калле улыбнулся в ответ, скривившись от боли.

– Спасибо, – выдавил Калле.

– Порядок! – ответил Ибрагим.

– Как чувствуешь, Калле? – спросил Эде.

– Уже нормально, тренер.

Игра в одни ворота продолжается. Пило и Калле еще несколько раз удается пробиться к воротам, порой кажется, что ноги их неотделимы от мяча. А вот для Хельмута день сегодня неудачный. Его все время перехватывают и отбирают мяч. Минут через пятнадцать Эде свистком прерывает игру. Это оказалось нелегко. Калле с трудом переводит дух. Да и нога все еще болит.

– Вам – небольшой отдых, – объявил Эде, послав на поле следующую группу.

– Ты хорошо играл, – с уважением проговорил Ибрагим.

– Сейчас я не в форме. Бегаю, как инвалид, – возразил Калле. Дыхание у него до сих пор не восстановилось.

– Приходи еще, – сказал Ибрагим. «Вечные пьянки да сигареты – вот причина», – подумал Калле.

– Что я тебе хотел сказать, – замялся Калле.– Тогда это было подло с моей стороны, ты извини.

Вот и сказал. Настроение у него сразу улучшилось.

– Ничего. Забыто, – ответил Ибрагим.

Тренер созывает всех и разъясняет следующую игру.

– Мы делимся на четыре группы – на каждой половине поля по две. Боксер и Чарли центральным берут Пипо, Атта и Саим – Калле, Лео и Джойо – Хельмута, Дирк и Хартмут – Ули. Игрок в центре получает от боковых попеременно высокие и средние мячи. Высокие мячи он отбивает в прыжке головой, мячи на уровне груди – в прыжке согнувшись. Всем понятно?

Группы начали. Калле нелегко даются высокие мячи.

– Калле, не зависай! Выше подпрыгивай, сильнее бей! – кричит тренер.

После этого упражнения Эде смотрит на часы, дает свисток и разрешает им разделиться на две команды.

Прежде Калле больше всего любил эти матчи в конце тренировок. Но сегодня он вымотался до предела и может быть разве что запасным вратарем.

«Каждое утро этот идиотизм, – подумал Калле, захлопывая за собой входную дверь.– Без пяти минут восемь. Нужно торопиться».

– Эй, старик!

Это Бодо. Бодо поджидал его возле дома. Калле решил просто пройти мимо, не удостоив его взглядом. Он ускорил шаги, но Бодо нагнал его.

– Подожди, послушай!

Калле бросил на него злобный взгляд.

– Катись ты отсюда, дерьмо! Но Бодо не отстал.

– Ты меня извини за понедельник. Это было гнусно с моей стороны.

– С чего это вдруг? За лучили угрызения совести? Калле опять ускорил шаг. Но и Бодо не отстает.

– Во вторник Вайц взяла меня в оборот.

– И что, распутала все ваши интриги? – в вопросе Калле злорадство и ирония.

– Жена Козловски видела меня в воскресенье.

– Значит, это все-таки был ты. Забавно. Так я сразу и подумал. И трепеща от страха ты во всем сознался. Верно?

– А что мне оставалось делать? Я сказал, что со мною были Счастливчик и Грайфер. Она, естественно, их не знает, да они её и не интересуют, потому как не имеют к школе отношения.

– Значит, Счастливчик и Грайфер…

– Свастику рисовал Счастливчик…

– А Вайц тебе не сказала, о чем спрашивала меня? Она ведь допытывалась, есть ли у тебя алиби. Не был ли ты в дискотеке в воскресенье вечером? Она меня там встретила. А ты говоришь, шпион…

Калле постарался овладеть собой.

– Да ведь я извинился…

– А потом Вайц заложила тебя Гёбелю, и теперь тебя привлекут к материальной ответственности за нанесенный ущерб. Так?

– А вот и нет, сам на знаю, почему. Она, правда, сказала, что обязана сообщить обо всем Гёбелю, но до сих пор не сделала этого.

– Быть не может.

– Во всяком случае, с ее стороны это благородно.

– Вайц в общем-то неплохая баба.

– Она кое-что рассказала мне о «Национальной молодежи». Кстати, они ведь и в нашем клубе захватили верх. Хотят, чтобы мы тянули их повозку. Калле кивнул.

– Мне это тоже стало надоедать, – сказал он. И все-таки трудно представить себе субботу без футбола, без их клуба. К тому же он хочет доказать «чертям», что не трус.

Правда, тренировка у юниоров тоже доставила ему радость. Тренер сказал, чтобы он приходил еще. Он хочет сделать из него ведущего игрока, даже центрфорварда. Значит, придется ходить на тренировки по воскресеньям, да и по субботам тоже.

Как сказала тогда Клаудиа: терпеть не могу все эти драки на стадионах.

Калле и Бодо подошли к школе. От лозунга на стене ничего не осталось.

Пятница, 17.30. Толпа дожидается автобуса, который должен доставить ее на дюссельдорфский стадион «Арена». Гладиаторам пока скучно. И одному из них особенно.

«Может, просто настроение неважное. Обычно ведь я ездил вместе с ребятами», – думает Калле. Вид у него мрачный, плечи опущены – словно «Боруссия» проиграла два ноль. Черную летную куртку с эмблемой «чертей», неизменный предмет его гордости, Калле небрежно, повесил на забор.

«Черти», едущие в поезде, сейчас, наверное, уже пропустили по рюмочке. «Уж лучше б я сэкономил деньги и остался дома», – вертится в голове у Калле.

– Ол-ле, «Боруссия»! – проскандировали хором несколько человек.

– А это что за тип? – спросил у соседа парень, стриженый ежиком, в фирменной футболке.

– Понятия не имею. Он еще никогда вместе с нами не ездил.

Стриженый ежиком обратился к Калле:

– Слушай, у тебя найдется закурить? Калле извлек из кармана мятую пачку и передал парию в черно-желтой футболке.

– Спасибо. В первый раз с нами?

– Нет. Но обычно я езжу с ребятами поездом. А сегодня со мной мое сокровище. Она предпочла автобус, это дешевле.

– Спроси как-нибудь у своих, не хотят ли они ездить с нами, тогда мы заполним колымагу целиком.

– О'кей. Как-нибудь спрошу, – без энтузиазма ответил Калле.

Как будто «черти» поедут с этими сонными мухами.

– «Фортуна», сгинь! «Фортуна», сгинь! – скандируют несколько болельщиков в черно-желтых футболках и джинсовых куртках. Им необходимо настроить себя перед встречей с противником.

Калле посмотрел на часы. Клаудиу он заприметил издали. Как хорошо, что он уговорил ее поехать вместе. Чего стоило достать второй билет, да еще в тот же сектор.

«Здорово она смотрится», – подумал он, глядя, как Клаудиа пробирается сквозь толпу. Потом огляделся по сторонам. Кроме Клаудии едут еще только две девчонки. «Футбол – мужское дело, – сказал бы по этому поводу Грайфер. – Бабам здесь делать нечего». У Калле появилось неприятное чувство под ложечкой.

– Привет.

– Привет, Клаудиа. Они поцеловались.

– По-моему, здорово, что ты просто взял и ушел с бензоколонки, – начала она. – Они заставили бы тебя ишачить на себя, вот и все.

– Чарли едет, – крикнул кто-то, имея в виду водителя автобуса.

Чарли посигналил, как обычно, дважды и остановился прямо возле таблички с расписанием. Пассажиры начали шумно рассаживаться. Некоторые уже довольно неуверенно держались на ногах.

– Слушай, а где можно сделать такую штуку? – один из парней показал на татуировку Калле, съевшую почти всю страховку.

– В Бохуме есть парень, делает за пятьдесят марок. У него великолепные сюжеты. Три часа я провел у него, – Калле с гордостью продемонстрировал плечо.

Три часа выдержать можно. Некоторые из «чертей» успели, например, отсидеть в тюрьме значительно дольше. Манни целых два года. Вместе со Счастливчиком он совершил кражу со взломом в супермаркете. Рецидив – так они это называют. Но Счастливчику, как всегда, повезло. Его судили как несовершеннолетнего.

– Ты никогда уже от этого не избавишься, даже если тебе разонравится, – Клаудиа уставилась на татуировку явно скептически.

– Ну и что, мне ведь нравится. Калле чуть-чуть обиделся.

– Скажи, а это больно – делать татуировку? – продолжает приставать парень на соседнем сиденье.

– Заткнись и не мели языком! – отрезал Калле, которого это начало раздражать.

Что понимает такой идиот в татуировке?

После того как у вокзала подсели еще болельщики, начался еженедельный «профессиональный треп». В таких разговорах своей команде обычно предсказываются блистательные победы в ближайших трех-четырех матчах, смотря по тому, сколько до этого выпито пива.

– Если наши сегодня выиграют, а «Кельн» завтра проиграет «Юрдингену», они снова выйдут на шестое место. А на следующей неделе еще два очка за победу над «Оффенбахом». Те должны проиграть в любом случае, у них не будет Кутцопа, он получил красную карточку за игру с «Билефельдом».

«Вечно одно и то же, – подумал Калле. Сегодня ему противны идиотские споры, в которых сам он обычно участвует с таким жаром. – Я должен нынче обязательно уладить все с ребятами, – не отпускает его мысль. – Должен доказать, что я с ними. На турнире болельщиков в прошлом месяце все было совсем по-другому. Тогда в воротах я был король. Взял шесть мячей. Три дня Хорст бесплатно поил меня пивом. А сейчас… с практики вышибли, турка я тогда испугался, они решили, что я шпионю за ними, да тут еще родители».

Все это время Клаудиа смотрела в окно. Сейчас она повернулась к нему.

– Неужели все это интересно? У тебя что, мало проблем? Почему ты должен ломать копья из-за ерунды? Калле не ответил, но в чем-то она, наверное, права.

– Эй, вложи там какую-нибудь кассету, – услышал Калле из-за спины бас, от которого обычно мурашки бегут по коже. Ну, конечно, это Боксер, он вообще-то безобидный, единственное, что внушает ужас, – его голос, благодаря которому он, возможно, попадет когда-нибудь в Метрополитен-оперу.

– Хорошо бы «черти» приехали раньше нас, они-то уж наведут там порядок, – заметил один из болельщиков. Из-за маленького роста его почти не видно за спинкой сиденья.

«Лучше не надо, – подумал Калле. – Стоит увидеть меня в таком окружении, и я совсем упаду в их глазах».

– Передай-ка сюда еще бутылку.

– Не сейчас, мы уже почти приехали.

– Итак, все слышали? – это командует стройный усатый парень, одетый как все они.– Через полчаса после окончания игры встречаемся здесь. Только в этом случае все уедете без выбитых зубов.

Группами приехавшие направляются к кассам, а некоторые прямо к воротам. Их то и дело задирают дюссельдорфские болельщики. Прелюдия.

– Стой, сумку придется сдать на хранение, – распорядитель всерьез намерен свести потребление алкоголя на стадионе к минимуму.

– Это почему еще? Там одно пиво.

– Бутылки вносить на стадион запрещено, – продолжает настаивать высокий, атлетически сложенный распорядитель.

– Прямо сдохнуть можно. Уж и выпить нельзя ничего с собой принести.

– Лучше не спорь, парень, а то вообще останешься за воротами.

Угроза мгновенно приводит Калле в чувство. Черт бы его побрал! К счастью, распорядитель не заметил небольшой плоской бутылки под курткой.

Клаудиа ушла на несколько шагов вперед, теперь она посмеивается над ним…

– С тобой потом автобус не найдешь, если тебя развезет.

– То есть как это развезет? С такой крошечной дозы? – хорохорится Калле. – Глотни, сразу настроение поднимется, – он протягивает ей водку.

– Отстань со своей гадостью. Видно, что ей противно.

– «Фортуна»! «Фортуна»! – раздалось неподалеку, всего в нескольких шагах от них.

– Давай отсюда быстрей, только чтоб пятки сверкали, – крикнул Калле и потянул ее за руку.

Уже убегая, они услышали, как позади началась свалка. В таких случаях достается обычно приезжим болельщикам.

– Давай скорее в наш сектор.

Впереди бежит парень с татуировкой, которого он отшил в автобусе. Все-таки

мы немного того, собираемся смотреть футбол, а видим лишь половину игры, вторую половину деремся», – мелькнуло в голове у Калле.

– Ура, мальчики, «черти» появились, теперь-то они разберутся с этими свиньями, – крикнул кто-то в их секторе.

«Разберутся» – это хорошо сказано. Пользующиеся скандальной славой, всюду появляющиеся исключительно в клубной форме, болельщики из Дортмунда не знают удержу. Калле видит лишь заключительную сцену, рискнув наконец спуститься немного по лестнице.

Явно напуганная, Клаудиа забилась в середину толпы. Калле вытащил ее на лестницу.

– Погляди, обычно я с ними, – гордо показал он на дерущихся.

– Давай лучше уйдем, – попросила Клаудиа. – Все это не имеет никакого отношения к футболу.

– Уйти сейчас? Да ведь все только начинается по-настоящему! – Калле в родной стихии.

– Не очень-то ему здорово, – злорадствует один из болельщиков «Боруссии», наблюдая, как обрабатывают коваными сапогами поверженного дюссельдорфца.

Калле бросил взгляд на новые свои сапоги, купленные на «блошином рынке». Выглядят в точности, как те внизу, такие он и хотел. В кованых сапогах тебя все уважают. Но тут изнутри к горлу подступил предательский тошнотворный комок.

Драго заметил Калле и крикнул:

– Эй, Калле!

Стоявшему рядом с ним парнишке он объяснил:

– Смотри-ка, Калле тоже здесь!

Калле протянул Драго спасенную бутылку.

– Возьми, а то у тебя такой вид, будто срочно требуется пропустить пару глотков.

– Спасибо.

– Второй номер Бернд Шторк, третий Майнольф Кох, четвертый… – диктор на стадионе зачитывает составы команд.

– Пошли, игра началась, хватит с них пока, – гаркнул Манни, у которого, как всегда, под курткой темно-зеленая полевая форма.

С боевыми возгласами в честь «Боруссии» все рассаживаются по местам.

– А ты почему не поехал с нами? Боялся, что надают по мордам? – начал приставать, как того и опасался Калле, один из парней. – Да мы любого положим на лопатки.

– Просто я захватил с собой подружку. А она предпочла ехать автобусом.

– А, это та малышка, – парень мимоходом удостоил Клаудиу внимания.

– Ладно, пойдешь с нами. А то ты всегда норовишь увильнуть, как начинается дело. Мог бы и показать уже, на что способен, – принялся подкалывать Калле Картошка.

– Да ты окурком своим подавишься, если я разойдусь, – безуспешно пытается защищаться Калле.

– Хватит болтать! – сидящий рядом парень кладет конец судилищу.

Счастливчик вне себя от возмущения:

– Что это за безобразие? Бабам у нас не место. Кончится тем, что она схлопочет пару раз по роже и расхнычется.

«Что же мне придумать, – теряется в мыслях Калле. – Я ведь должен доказать им, что не слабак».

– Вне игры, идиот, вне игры!

Это в самом деле видели все, кроме судьи.

– Гнусный тип. Вечно он пытается нам насолить.

– Один – ноль. На одиннадцатой минуте гол забил игрок команды «Фортуна» под номером одиннадцать, Ральф Дуэенд, – объявляет диктор на стадионе.

Толпа ликует. Все словно рады, что нам плохо. Такое ощущение всегда на чужом поле. Скверное ощущение.

– «Фортуна» – вторая лига, – скандируют из чувства противоречия дортмундские болельщики. – Если сегодня мы из-за этой скотины проиграем, живым он со стадиона не выйдет.

«Счастливчик прав, – подумал Калле, – прав, как всегда. Было б здорово, если б первым судье врезал я, а потом… – но нет, что-то восстает в нем против избиения человека в черной судейской форме. – Но я должен доказать, что ничего не боюсь. – Он думает об обычных их подвигах. – Может, промчаться с вымпелом клуба через все поле?..»

– Уважаемые зрители, просим не запускать хлопушек и ракет, они мешают нормальному течению игры.

Калле ловит себя на том, что все время посматривает в сторону выхода. «Если они сейчас на нас кинутся, я буду среди первых», – решает он. Опять неприятное чувство под ложечкой.

– Го-ол! – ликует он вместе со всеми, не поняв толком, что произошло на поле.

– We are the champions! Мы – чемпионы!

Удивительное все-таки чувство, когда твои забивают гол. Ты обнимаешься с людьми, которым минуту назад с удовольствием выцарапал бы глаза.

– Я сразу сказал: три – один, с таким счетом мы их сегодня разделаем, – проорал Картошка Калле в самое ухо.

– Хочешь сигарету?

– Спасибо, – Калле взял протянутую Счастливчиком пачку. Не то чтобы ему хотелось курить, важно было хоть на мгновение почувствовать себя полноправным членом.

Клаудиа отодвинулась в сторону. Только бы не разреветься. Калле похож сейчас на сумасшедшего. Дружить с таким – никогда!

– Вот это по-нашему, – проорал Калле ей прямо в ухо. Несмотря на запах перегара и пятно от пива на куртке, он по-прежнему считает себя неотразимым.

– Убирайся, – прошипела она, когда он попробовал ее обнять. Она не предмет, которым пользуются, когда в нем нужда, и задвигают в угол, когда нужда пропала.

– Лучше не попадайся мне на глаза, пока ты с этими, – бросила она и пошла прочь из сектора. Калле расхохотался, и только.

– Не может быть! Такое грубое нарушение! Да за это нужно давать красную карточку! Только красную карточку!

– Неужели эта скотина-судья так и не даст свистка?

– Шири, мы тебе покажем!.. Шири, мы тебя достанем!.. – гремит из дортмундского сектора.

– Ящик пива тому, кто отделает эту свинью, – в первый раз с начала игры подает голос Боксер, из драки с дюссельдорфскими болельщиками он вынес здоровенный синяк.

– Два – один в пользу «Фортуны». На тридцать первой минуте гол забил…

Калле становится жаль пятнадцати марок, истраченных на поездку.

Вуди твердо решил в перерыве отправиться в противоположный сектор и расправиться там с дюссельдорфцами. Он любит жестокую драку и рассматривает стадион как место, где можно выместить кулаками накопившуюся злобу. У Вуди нет тормозов.

– Но для начала пропустим по кружке пива, все равно настроение паршивое, – предлагает Картошка, которого, в отличие от Вуди, на стадионе больше всего привлекает выпивка. Ради игры как таковой сюда никто не приехал.

– А черт, здесь нет даже пивного ларька.

– За противоположной трибуной есть один, – Сазан демонстрирует блестящее знание обстановки, однако сам, уступая неотложной потребности, направляется в другую сторону.

– Для начала следует что-нибудь выпить. А то глотка пересохла, – вновь тон задает Счастливчик. Калле, Картошка, Грайфер и другие следуют его примеру.

– Объявляем результаты первых таймов сегодняшних игр, – раздается из громкоговорителя. В это время чуть поотставший Драго взволнованно машет рукой от комментаторской кабины:

– Эй, глядите, вон идет судья, эта мразь.

– Черный боров! – орут они мужчине в черной форме.

Судья исчез в прохода, и никто не знает, что делать дальше. Счастливчик крикнул еще пару раз:

– Погоди, Шири, мы до тебя доберемся! Однако и он через некоторое время умолк.

– Давайте наконец достанем что-нибудь выпить, – Картошка вносит на утверждение дальнейший план действий. Поскольку других предложений не поступило, все присоединяются к этому. Грайфер готов поставить каждому по кружке. Бог знает, откуда у него деньги.

– «Боруссию» – долой! «Боруссию» – долой!

Группа подвыпивших дюссельдорфских болельщиков спускается по лестнице, явно на замечая сгруппировавшихся у пивной стойки поклонников «Боруссии».

Дортмундцы поняли сразу: это имеет смысл. Дюссельдорфцев всего пять человек, все старые знакомые, с которыми давно следовало бы поквитаться. Два в красно-белых футболках, обмотанные шарфами той же расцветки, смотрятся как на карнавале. Но это обманчивое впечатление. Дерутся они по высшему разряду. Грайфер и Вуди первыми вступают а драку. Кулак Вуди, просвистев в воздухе, попадает прямо в лицо толстому дюссельдорфцу. Тот никак не может понять, что произошло, из носа у него капает кровь».

Грайфер пьян ровно настолько, чтоб ещё кое-как контролировать движения, но уже на сдерживаться ни в чем. Он бьет кованым носком сапога дюссельдорфцу в пах. Тот со страшным криком падает на землю, брюки его окрашиваются кровью.

– Вам, свиньям, нечего плодиться и размножаться, – смеется Грайфер, не отдавая отчета в том, что натворил. Картошка хорошо получил сдачи, теперь он шатается, держась за ухо. Счастливчик приходит на помощь, нанося дюссельдорфцу удар в живот. Человека, избитого Грайфером, рвет. Распорядитель склоняется над ним, хочет оказать помощь. Грайфер бьет пожилого человека по голове, словно это футбольный мяч, и попадает прямо в лицо. Распорядитель как подкошенный валится на землю.

По лестнице спускается еще один дюссельдорфский болельщик в клубной футболке. Дерущиеся не видят его. Он сильно пьян. Пошатываясь, направляется к свалке, не соображая еще, что происходит. Калле, до сих пор лишь растерянно наблюдавший за дерущимися, первым замечает его. Мгновение он стоит неподвижно. Потом делает рывок, надевает кастет, бросается на ничего не подозревающего человека и наносит ему удар в лицо. Раздается отвратительный хруст, должно быть, он сломал ему переносицу. Вуди первым замечает эту сцену.

– Чисто сработано, Калле, но он еще шевелится… Преодолевая себя, Калле наносит шатающемуся человеку еще один сильный удар, теперь в челюсть. Издав нечеловеческий крик, тот падает на землю. Изо рта у него течет кровь. Оттуда вылетел выбитый зуб и еще какой-то кровавый комок.

– А тупой козел в самом деле прикусил язык, – развеселился Картошка.

– Всем быстро уходить! – подает команду Счастливчик.

По пути в сектор он спрашивает Калле:

– Ты знаешь, кто это был?

– Нет.

– «Гроза фараонов», гангстер и драчун, один из самых жестоких. Будь в другой раз с ним осторожен. Он уже пару раз сидел. Его так прозвали, потому что он с лошади может стянуть полицейского, чтоб расправиться с ним. Как это тебе удалось его так отделать?

– Он спустился вниз и собрался напасть на тебя, но тут я его упредил… И прежде чем он вообще что-то сообразил, я заехал ему по морде.

– Чисто сработано, Калле! Удачная была сцена, – похвалил его Драго.

– Этот козел не заслужил ничего другого. Калле наслаждается триумфом. «Через это надо было пройти, зато теперь меня признали все главари. А что тот парень? Поделом, мерзавец, сам виноват. В свое время наверняка тоже избивал беззащитных людей», – пытается убедить себя Калле. Они снова в своем секторе.

– Давай, Картошка, принеси всем пива. Едва Манни выговорил слово «пиво» и сунул в руки Картошке десятимарковую купюру, увалень, как по нажатию кнопки, сорвался с места.

– Иди сюда, покурим, – на сей раз Счастливчик протягивает ему пачку так, словно Калле окажет ему честь, взяв сигарету.

– На пятьдесят четвертой минуте в команде «Боруссия» произведена замена. Вместо игрока под номером одиннадцать, Вернера Цресселя, на поле вышел номер четырнадцать, Эрдаль Кезер.

– Этого еще только не хватало, турок.

– Турок долой! Турок долой! – старательно скандируют все, – Let`s go Dortmund, let`s go…

«Чисто сработано» – эта фраза не лезет у Калле из головы. Как все, оказывается, просто. Стоит только набить кому-нибудь рожу, и ты король. Почему ему все-таки не по себе, Калле затруднился бы объяснить.

– Оторви ему ноги! Прорвется ведь!

Поздно…

Счет три – один… На шестьдесят пятой минуте…

В этот миг Калле с наслаждением прибил бы еще и диктора. Остальные почти не замечают происходящего на поле. Их настоящая игра на трибунах.

– Я сразу это сказал. С турком у них ничего не получится, – шипит красный от возбуждения старикашка, таскающийся с ними на все игры, в некотором смысле памятник былых времен.

– Пошли, ничего интересного больше не будет, зато мы успеем врезать пару раз тем, из сектора напротив.

– «Боруссия» – гроза футбола! – громко подбадривают они себя.

Когда все весьма решительно направляются к сектору красно-белых, Калле вновь ощущает неприятное чувство под ложечкой. Только не показать виду. Настоящий болельщик «Боруссии» никогда не испытывает слабости.

– Стоп, прохода нет! – дорогу им вдруг преграждают полицейские в большом количестве, факт, который нельзя не принять во внимание.

– Отправляйтесь прямиком к вашему автобусу и не создавайте больше конфликтов.

– Ничего. Мы их еще достанем.

– Красно-белых изобьем, красно-белых изобьем, – кричит один из них, все остальные повторяют хором.

– Куда ты, Калле? Мы еще пропустим по рюмочке в старом городе, – кричит ему Сазан, прозвище очень подходит к нему, особенно когда он навеселе.

– Я не могу с вами. Мне нужно к автобусу. Сцена с «грозой фараонов» все еще стоит перед глазами Калле. Но то, что сделал Грайфер с распорядителем, еще ужаснее.

– Так ты с нами или нет? – настойчиво вопрошает Манни.

– О'кей, я с вами, – Калле следует за ними против собственной воли.

Пятница, вечер. В Дюссельдорфе в старом городе неспокойно. Группа горланящих дортмундских болельщиков, несмотря на поражение своей команды, резво плетется по пешеходной зоне. Они орут: «Дортмунд будет чемпионом!» Одним своим видом группа внушает прохожим страх. Вокруг нее свободное пространство.

Грайфер берет Калле под руку:

– Как-нибудь просуществуем еще годик, верно? Все скандируют:

– Дортмунд, зиг хайль!

Калле противны эти объятия, но он не высвобождается.

Желанное чувство общности сегодня почему-то не приходит. Где может быть сейчас Клаудиа? А плевать, пусть болтается, где хочет. Она сама с ним распрощалась.

Кто-то читает вывеску: «Пивная «Зеленый садик».

– Это хорошо, – заплетающимся языком бормочет Сазан. Он все равно сказал бы это, называйся пивная как угодно иначе.

В саду официанты разносят в кружках «Старое дюссельдорфское». Счастливчик заказывает каждому по кружке. Все орут:

– Да здравствует Счастливчик!

Грайфер приносит пепельницу, а потом берет с соседнего стола тарелку со шницелем. Обворованный гость не рискует выразить протест.

Калле, по-прежнему трезвый, ощущает жгучий стыд. Как противно быть одним из них.

– Пойду принесу сигареты, – он поднимается из-за деревянного столика. Большинство занято собою, пивом и обсуждением внушительных женских достоинств кельнерши. На Калле всем наплевать.

Улучив момент, Калле выходит из пивной и вновь оказывается в пешеходной зоне. Он останавливается перед торговцем, рекламирующим яркие брючные ремни. И тут на него накатывает волна омерзения.

Он совсем запутался. Только и делал всегда, что старался утвердиться в глазах окружающих. Наконец ему это удалось, они даже порешили скинуться ему на билет, чтоб возвращаться всем вместе. А на душе муторно.

«Что же произошло?» – задумался он, спускаясь к набережной Рейна. Взгляд его упал на ноги. Таким вот сапогом Грайфер ударил пожилого человека в лицо. Калле до сих пор видит во всех деталях эту сцену. Грайфер расхохотался, словно наступил на банку с пивом.

Грайфер ощущает себя сильной личностью, громилой-Максом, знаменитым гангстером, но в тот момент выглядел он полной мразью. «Да и вообще Грайфер мразь», – подумал Калле, бредя по набережной. С каким наслаждением снял бы он с себя кованые сапоги и бросил их прямо здесь.

Калле вспомнил турка, которому разбили бровь в прошлую субботу. «Вообще-то он имел полное право пырнуть меня ножом – мысль эта поражает его. – Конечно, с этими азиатами все не так просто, но с ходу начинать оскорблять их тоже несправедливо.

Да и вообще в глазах Счастливчика и остальных я только тогда что-то значу, когда демонстрирую силу, дерусь, избиваю тех, кто мне ничего плохого не сделал. Каково теперь тому парню, что прикусил язык?»

Калле закрыл лицо руками, пытаясь отогнать от себя эту сцену. В следующий миг он оглянулся, опасаясь, не видел ли его кто в таком состоянии. Сам виноват, в другой раз пусть не падает так неловко, попробовал он успокоить себя. Но этот аргумент не принес облегчения.

Калле встал, мгновение постоял в раздумье, извлек из кармана кастет, бросил его в реку и быстро зашагал прочь.

«Начну снова ездить на тренировки в Зельд, – решил он. – Эде все еще надеется сделать из меня нападающего. Еще два года можно было бы играть в команде юниоров».

И еще он обязательно должен позвонить Клаудии. Она ведь не порвала с ним окончательно. Как она тогда сказала? «Хочешь казаться настоящим мужчиной?» Кто знает, настоящий я мужчина или просто трус. Но считать себя настоящим парнем только потому, что так считают они, – противно.

Он попросту бросил ее на стадионе. Ясно, она решила уйти от него, ни одна девушка не позволит так с собой обращаться. А как они все на нее глазели? Калле пронзил стыд. Хорошо бы удалось все это исправить.