"Герой снов" - читать интересную книгу автора (Клейпас Лиза)Глава 8На счастье Николая, скорое появление Сударева прервало разговор, и князь смог собраться с мыслями. С сильно бьющимся сердцем он продолжал сидеть в лохани, пока слуга умело его брил. Тем временем царь Петр расхаживал по бане, энергично разглагольствуя перед безмолвными слушателями. Николай был потрясен и зачарован одновременно. Его всегда восхищали деяния царя-реформатора. В школьные годы он много читал в разных книгах о том, как Петр Великий создал мощный флот России, как вел победоносную двадцатилетнюю войну со шведами и воздвиг великолепную столицу - город Санкт-Петербург. На все это нужна была необычайная воля, воля гения и дикаря. Оба эти качества со всей очевидностью присутствовали в стоявшем рядом с ним человеке. Царь долго распространялся относительно хода военных действий и самоуверенности Карла, короля шведского, об успешной русской тактике "выжженной земли". – Шведы с дурацким упрямством пытаются продолжать наступление через Польшу, хотя не могут Обеспечить свои войска продовольствием, - угрюмо усмехнулся государь. - Но долго они так не продержатся. Скоро им придется прикинуть потери и отступить, иначе зима их совсем погубит. – Карл, наверное, двинется на северо-восток, - заметил Николай, пытаясь припомнить читанную в юности военную историю. - Он постарается обойти с фланга оборонительный рубеж под Варшавой и наступать через Литву… - Голос глухо звучал из-под горячего полотенца, приложенного Федькой к его лицу. – Ему никак не одолеть всех тамошних речек и болот, - презрительно возразил Петр. - А даже если одолеет, мы остановим его на границе, под Гродно. Николай пожал плечами, вспомнив, что Карлу удалось пересечь Польшу и легко овладеть Гродно. – То ведают лишь Бог да царь, - повторил он старинную русскую пословицу и сделал вид, что не заметил, как возвел к небу глаза Сударев, услышав эти льстивые слова. Улыбка тронула узкие губы царя. – Я соскучился по тебе, Николай. Пока буду в Москве, хочу видеть тебя почаще. Два года меня не было в первопрестольной! Много дел надо здесь переделать. Пожалуй, до святок не управимся. К несчастью, Меншикову придется возвращаться к полкам в Польшу. – Это плохо, - поспешил сказать Николай, вставая из лохани и натягивая поданный дворецким халат. Петр коротко рассмеялся, словно Николай озорно пошутил. – Не надо притворяться, что ты по нем тоскуешь, Николай. Все знают о вашем с ним раздоре. Но тебе должно оставить свою к нему ненависть, по крайней мере на сегодня. Меншиков хорошо послужил своему государю и отечеству, так что следует уважить его за подвиги на ратном поле. Николай невнятно пробормотал согласие, испытывая непривычное ощущение - глядеть на другого, мужчину снизу вверх. Его самого нельзя было назвать невысоким, но царь оказался просто гигантом. – Кроме того, - продолжал Петр, - вам двоим нет причин не любить друг друга. У вас с Меншиковым много общего. Оба вы умны, честолюбивы и хотите сломать обветшалые порядки, чтобы Россия сравнялась с Западом. Конечно, Алексашка не так хорош собой, ему не хватает твоего лоска, но у него немало своих талантов. – Особенно по части накопления богатства, - бесстрастно проговорил Николай, вспомнив о прогремевшей в веках жадности царского любимца и бесчисленных историях о его мздоимстве и казнокрадстве. Поборы он брал со всех, с кого не лень. При этом дерзком комментарии Сударев лишь тихо втянул в себя воздух. Левая щека царя раздраженно дернулась, но он коротко хохотнул, бросив на князя предостерегающий взгляд: – Мой Алексашка имеет недостатки, но верно мне служит. А вот что касается тебя, мой разумник… Как обстоят у тебя дела с московскими купцами? Убедил ты их создать торговые компании по примеру англичан и голландцев? Николай помедлил, не зная, как отговориться, не выдав своего невежества в этом вопросе. – Сомневаюсь, что они добровольно пойдут на это, - промолвил он наконец, открыто встречая пронзительный взор царя. - Нелегко перейти от лавки в посаде к торговому предприятию. Царь недовольно фыркнул, но удивления не выказал. – Вечно так с моим народом. К прогрессу их надо гнать палкой. Никогда не пойдут вперед по своей воле. Что ж, готовься, князь, получать новое назначение. Отныне хочу, чтобы ты ведал всеми торговыми и финансовыми делами этого города. Станешь советовать градоправителю. А то он, кажется, ничего не понимает в том, как делаются такие дела на Западе. – Но я не… - начал было Николай, вовсе не стремясь получить официальный пост. – Знаю, знаю, ты благодарен мне за это, - прервал его царь Петр, направляясь большими шагами к двери. - Мне надо еще осмотреть укрепления. И вообще проверить, как идет в городе строительство. Вернусь сюда попозже, к вечеру, чтобы с удовольствием поужинать и развлечься. Мне рассказывали, что ты обновил свой домашний театр. Надеюсь им полюбоваться. Когда бесцеремонный великан удалился, Николай уселся на край лохани и ошеломленно потряс головой. – Я точно сошел с ума, - пробормотал он. Сударев жестом пригласил его перейти в предбанник, чтобы одеться. – Сейчас я помогу вам надеть свежее платье, ваша светлость, а потом сделаю все нужные распоряжения на вечер. Медлить нельзя. - Он помолчал и осторожно добавил: – Вам, князь-батюшка, стоило бы быть с государем пообходительнее. Меншиков наверняка плетет против вас козни. Как всегда. Сейчас многое зависит от того, останетесь вы в царской милости или нет. – Разумеется, - угрюмо буркнул Николай. Во все века власть царей была неизменной: жизнь подданных зависела от царской прихоти. - Мне полагается лизать один, ближний, царский сапог быстрее, чем Меншиков лижет другой, дальний. Боярский род имеет свои привилегии. Сударев бросил на него потрясенный взгляд и, промолчав, тихо отправился по делам. Дом гудел от суеты. Слуги готовили залы и спальные покои на случай, если царю вздумается остаться на ночь со свитой. Актерам домашнего театра велено было представить вечером французский фарс. Повар нещадно гонял слуг, готовя роскошное угощение. Сударев мелькал по дому, крутясь как юла, рассыпая приказы и указания встречным и поперечным. Предоставленный сам себе, Николай уселся разбираться в текущих делах Ангеловских. К своему удивлению, он обнаружил, что большая часть семейного состояния почти не значится в документах. Проглядывая бумаги и расходные книги, он выяснил, что вопреки его ожиданиям род Ангеловских был отнюдь не богат. Доходы Ангеловские получали только от оброка с поместий и лишь чуть-чуть пополняли их участием в делах царского полотняного завода. Создавалось впечатление, что деньги не слишком интересовали князя Николая Дмитриевича. – Светлый князь, - раздался с порога нежный голос Емелии. Он поднял глаза и увидел, что она робко заглядывает в дверь. – Что такое? Она тихонько вошла в комнату. – Сударев сказал, что сегодня за нашим столом будет ужинать государь. Мне надо там быть? – Да, - коротко отозвался он, захлопывая расходную книгу. - Западные женщины всегда едят за одним столом с мужчинами. Государь строго этого придерживается. – Ох! - Она тревожно нахмурилась и ущипнула рукав своего деревенского платья. - Но я… Мне нечего надеть, кроме сарафана. – Сойдет. – Но ведь так богатые не ходят… Это ведь не по-новому, а по старинке. – Потом тебе пошьют несколько платьев, а пока придется поносить сарафан. – Хорошо, светлый князь. Он не сводил глаз с ее лица и заметил, что оно выглядит каким-то странно тусклым и белесым. – Подойди-ка поближе, - приказал он. Емелия неохотно повиновалась и, волоча ноги, приблизилась к его конторке. Николай вгляделся в ее лицо. Нежную розовато-молочную кожу покрывал толстый слой не то пудры, не то мази, отчего ее цветущая прозрачность сменилась меловой маской. Николай провел пальцем по ее щеке, прокладывая на белом покрытии румяную дорожку. Чешуйки белил припорошили даже темно-рыжие полумесяцы пушистых ресниц. – Мне дала это княгиня Чоглокова, - тихо объяснила Емелия. - При дворе все дамы этим пользуются. И мои пятнышки теперь не видны. – Пятнышки? - повторил озадаченный Николай. - Ты имеешь в виду вот эти? - Под его движущимся пальцем проступила россыпь золотых веснушек. - Но мне нравятся твои веснушки. Не старайся их скрыть. Она с сомнением поглядела на него. – Они никому не нравятся. Мне в том числе. – А мне нравятся! - Чуть улыбаясь, Николай приподнял пальцем ее подбородок. – Можно мне остаться и немного побыть с вами? - порывисто попросила Емелия. - Все сейчас так заняты, а мне нечего делать. Николай догадался, что она испытывает то же, что и он. Такое же беспокойное, загнанное чувство, которое томило его все утро. – Хочешь прокатиться по Москве? Я собрался проехаться в Китай-город. Глаза Емелии загорелись при мысли о торговых рядах под стенами Кремля, где размещались лучшие лавки всевозможных товаров. – Я никогда там не бывала! Его позабавило возбуждение жены. – Тогда поторопись. Оденься потеплее, да не забудь умыться. Емелия чуть не вприпрыжку поспешила прочь, а Николай велел слугам подать сани к крыльцу. Когда Емелия встретила его у парадных дверей, она была закутана в несколько толстых поношенных платков и шалей, делавших ее похожей на кочан капусты. Николай протянул руку, чтобы потуже завернуть у нее вокруг шеи головной платок, и удивленно поинтересовался: – Неужели, дитя, у тебя нет какой-нибудь накидки или шубки? – Нет, но эти шали очень теплые. Я в них почти не мерзну. Николай, хмурясь, оглядел ее. – Нам надо будет прибавить шубу к списку того, что тебе понадобится. – Мне очень жаль, светлый князь, - потупилась она. - У меня нет никакого приданого… никаких нарядов. Я пришла к вам безо всего. – Я бы этого не сказал, - ласково откликнулся он, засмотревшись на сверкающую синеву ее очей. Костяшками пальцев он случайно задел нежную кожу ее шеи и почувствовал, как от этого касания их закололо острыми иголочками. Он мучительно, до боли сознавал, что под толстым коконом платков и шалей скрывается стройная, изящно округлая фигурка. Ему хотелось подхватить ее на руки и отнести наверх, в спальню… раздеть и прижаться к ней обнаженным телом. Кровь неистово забурлила в его жилах. Однако он не мог поддаться этому порыву, как бы ему ни хотелось. Нельзя было рисковать тем, что она забеременеет, чтобы не повторилась вновь несчастная судьба рода Ангеловских. – Пойдем, - буркнул он и повел ее на воздух. - Поедем поглядим на столицу. В санях Емелия, поколебавшись мгновение, согласилась разделить с ним меховую полсть. Уютно подоткнув вокруг себя мех, они покатили через всю Москву к Кремлю. Николая поразили отличия в облике древней крепости. Он узнал привычные стены красного кирпича и луковицы глав кремлевских соборов, но Большой дворец еще не был построен, а самый большой в мире царь-колокол не только еще не был отлит, но даже еще и не задуман. Большие иконы, закрепленные на отвесной стене над воротами, обещали входящим Божью милость и защиту. – Поразительно! - проронила Емелия, проследив за его взглядом. - Представить только, что делается за этими стенами… - Лицо ее посерьезнело, стало почти суровым. - Царь, спокойно сидя за крепостной стеной со своими приближенными, мановением руки может изменить жизнь всех, кто снаружи. Захочет государь Петр Алексеевич войны, и тысячи умрут за него. Захочет поставить новый город у Балтийского моря, и отправят туда таких, как мой дядя и братья. Сколько же народа поумирало, исполняя волю царскую! Наверное, ни дяди, ни братьев уже нет в живых. – В этом никогда нельзя быть уверенным. – Петербург - место гиблое. Там свирепствуют болезни и водятся дикие звери… Говорят, по ночам даже волки забегают на улицы. Нехорошо, что царь забрал туда насильно моих родичей. Может, он государь мудрый и великий, но, по-моему, это тиранство! Выпалив все это, Емелия замолчала, опасливо косясь на князя, не зная, как отнесется он к ее мятежным речам. – Такие слова есть измена, - тихо промолвил Николай. – Простите… – Не винись. Мне можешь говорить все, что захочешь, но лишь пока не слышит никто другой. За меньшее людей казнили… – Да, я знаю. - Она с любопытством заглянула ему в лицо. - А вы не накажете меня за такие речи? Николай презрительно фыркнул, вспоминая пытки, которым подвергли его царские прислужники спустя почти два века. – Вряд ли. По-моему, всякий, хоть мужчина, хоть женщина, может думать по-своему. – Вы странный, - промолвила Емелия, и чарующая, застенчивая улыбка озарила ее лицо. - Я никогда не слыхала, чтобы кто-либо говорил такое… Сани остановились у рынка. Под взглядами множества продавцов и покупателей они сошли на землю. Емелия ступила на замерзшую лужу и поскользнулась, но рука Николая поддержала ее. – Легче, - пробормотал он, не выпуская ее запястья из цепких пальцев. - Смотри, куда ступаешь, а иначе упадешь, я и подхватить не успею. – Спасибо, - задыхаясь, проговорила она и заулыбалась, глядя на окрестную суету. - О, сколько же здесь любопытного! Они двинулись вдоль торговых рядов. Николай поддерживал жену за талию. Ряды представляли собой прилавки с навесами и полками, забитыми всем, что выставлялось на продажу. Торговцы шумели, выкрикивая похвалы своим товарам, всячески стремясь привлечь к ним внимание: – Сапожки строченые на ножки точеные! – Одеяла овчинные, пышные да длинные! Среди общей суматохи выделялся тишиной и праздничными красками иконный ряд. Повсюду прохаживались разносчики с подвешенными на шее лотками, полными пирогов с капустой и кашей, коврижек, соленой рыбешки, иногда яблок, а также маленьких штофов с медовухой. Покупатели, и богатые, и бедные, брали еду с этих лотков, ничуть не гнушаясь случайным соседством. Подальше, за рядами, располагались лавки ремесленников - плотников, златокузнецов, кожевенников и медников. Камнерезы привезли сюда свои изделия с далекого Урала: искусно выточенные пуговицы и амулеты из ярко-зеленого малахита и синего лазурита, а также украшения и бусы из прозрачных, сверкающих внутренним светом топазов и аметистов. В других лавках были выставлены бочонки с икрой, специи, пушистые груды роскошных мехов. Среди них бросались в глаза золотисто-рыжие лисьи и буровато-серые волчьи шкуры. Отдельно стояли лавки иноземцев, торгующих китайским чаем и другими заморскими товарами. Но их было мало по сравнению с тем разнообразием, которое принес потом с собой девятнадцатый век. Николай увидел лавку с кружевами и потянул Емелию внутрь. Она с восторгом устремилась к столам, заваленным кружевом всех видов и узоров, от грубого плетения до тончайшей шелковой паутинки. Осмотревшись, Николай выбрал шаль белого кружева, тонкую и хитросплетенную, из тех, что вяжут по вершку в час. – Нравится тебе? - небрежно осведомился он, и, когда Емелия растерянно кивнула, бросил монету топтавшемуся рядом приказчику. – Это мне? - восторженно воскликнула она, раскрасневшись от волнения. – Конечно, тебе. - Улыбка изогнула губы Николая. Он осторожно стянул у нее с головы темную шаль и покрыл красно-золотые волосы нежно-белым ажуром. - Кому же еще стану я покупать? Кружевница, сухонькая старушка с узловатыми пальцами, одобрительно закивала: – Ой, как пригоже. На красных кудрях она словно иней… Емелия бережно коснулась кружева. – У меня никогда не было такой красоты, - пролепетала она. - Даже подвенечный наряд был с чужого плеча. Шаль тщательно завернули и отдали им в руки. Затем Николай завел Емелию в лавку с благовонными маслами и душистыми настойками, от фимиама которых воздух казался густым и сладким. Пока Емелия любовалась вычурными флакончиками, разбиралась в пузырьках и душистых коробочках, Николай обратился к стоявшему в углу пожилому французу: – Мне хотелось бы выбрать аромат для моей жены. Старик окинул Емелию быстрым взглядом блестящих карих глаз. – Она красавица. Может быть, ваша светлость, вы позволите мне смешать для нее особый парфюм? А пока у меня имеется один готовый. В нем роза, бергамот и чуть-чуть мяты. - Покопавшись в глубине лавки, он достал откуда-то флакончик синего стекла и, откупорив его, с поклоном поднес Емелии: – Подставьте мне ваше запястье, мадам. Емелия настороженно выставила руку, и француз капнул крохотную капельку и растер пробочкой у нее на коже. Емелия понюхала и ошеломленно заулыбалась Николаю. – Пахнет весенним лугом! – Я ведь говорил, что это будет чудесно, - с гордостью воскликнул француз. - Я творю парфюмы для всех благородных дам. После недолгих тихих переговоров Николай купил духи и отдал Емелии. Она приняла их с испуганным лицом. – Я не ждала, что вы станете покупать мне подарки, - прошептала она, бережно баюкая флакончик в ладонях, и, выйдя из лавки, добавила: – Я ведь еще ничего не сделала, чтобы их заслужить. – Ты теперь моя жена и можешь иметь все, что захочешь. – Чего я хочу на самом деле… - начала она и покраснела до корней волос. – Чего? - спросил Николай, побаиваясь ее просьбы. – На самом деле я хочу… - начала снова Емелия и опять замолчала. Николай остановился у обочины и вгляделся в ее лицо. Он и сам не понимал, почему стал покупать подарки и почему для него стало так важно показать ей, что она ему нравится. Она была единственной женщиной на свете, обладание которой он не мог себе позволить. С горечью и тоской он задумался, почему жизнь его не может быть простой, как у других людей. Ни тогда, в Англии, ни теперь, в Москве, не удавалось ему слить воедино две половинки своей души: ни ту, что жаждала любви, ни ту, что ее боялась. – Нам лучше вернуться в усадьбу, - наконец произнес он. - Скоро прибудет царь Петр со своей свитой. Одежда Николая была уже разложена в спальне: янтарного цвета бархатные штаны в обтяжку и усаженный драгоценными камнями парчовый жилет - все по самой последней моде. Он уже успел все это возненавидеть. Сковывающий движения покрой, чересчур яркие, вызывающие цвета, броская пестрота - все было наперекор его вкусу. Он привык к элегантной простоте черного с белым вечернего наряда девятнадцатого века, покроенного с некоторой свободой фрака и брюк, при наглаженной хрусткой рубашке. Таков был стиль времен королевы Виктории. Однако в начале восемнадцатого века богатому человеку полагалось одеваться со щегольством павлина. Чувствуя себя в этом вычурном наряде до крайности нелепым, Николай направился в покои Емелии. Жену он застал у зеркала французской работы с подзеркальником красного дерева. Она озадаченно всматривалась в синий флакончик духов, подаренных днем. Оглянувшись на звук распахнувшейся двери, Емелия восхищенно воскликнула: – Светлый князь! Какой же на вас роскошный наряд! Он невнятно буркнул что-то в ответ и приблизился к зеркалу. На Емелии был алый сарафан. В перекинутые на спину косы были вплетены алые ленты. Голову покрывала тонкая белая фата, которую придерживал на волосах золотой филигранный обруч. Не в силах сдержать желание дотронуться до Емелии, Николай поправил рубиновую капельку у нее на лбу. Большим пальцем он погладил тонкую ярко-рыжую дугу ее брови. Ему надо будет надарить ей драгоценностей: жена Ангеловского не может носить стеклянные подделки под самоцветы. Емелия растерянно вертела в руках флакончик. – У меня никогда раньше не бывало ничего подобного. Как им пользоваться? – Большинство делают ошибку, душась слишком сильно. Ты просто тронь пробочкой запястья и за ушками. Вытащив пробочку из флакона, Николай притронулся стеклянным пестиком к ее запястью и растер влажную точку кончиком пальца. Дурманящий запах летних цветов поплыл по комнате. – Некоторые женщины любят душить места, где ближе и сильнее бьется кровь, - в ямке между ключицами, под коленями… Емелия рассмеялась и сидела не шевелясь, пока он прикасался к нежным впадинкам за ушами. – Но ведь никто моих ног не увидит! Представив себе картину, как ее сильные стройные ноги, взметнувшись, обхватывают его талию, Николай замер. У него пересохло во рту, и он впился взглядом в смеющиеся синие глаза. Он может, если хочет, соблазнить се прямо здесь, сейчас, отнести в постель, стоящую рядом, задрать до пояса ее сарафан… Так как лицо ее находилось как раз на уровне его бедер, Емелия не могла не заметить телесную перемену, когда плоть его отвердела и вздыбилась под туго натянутыми штанами. Она залилась краской и, откашлявшись, спросила: – Светлый князь Николай Дмитриевич, вы хотите?… – Нет, - отрезал он и, отвернувшись от нее, решительным шагом направился к двери. На пороге он, не оборачиваясь, сказал: – Полагаю, тебе следует поторопиться. Хотите вы того или нет, мадам, но сегодня вам придется быть хозяйкой и принимать у себя царя. Причем лучше бы вам это удалось, иначе неизвестно, чем это кончится для нас обоих. Шестеро актеров играли комедию Мольера с очаровательной веселостью. Гости, около тридцати человек, расселись вокруг царя в домашнем театре Ангеловских и приготовились развлекаться. Театр был маленьким, но уютным, стены его были сплошь и рядом увешаны овальными портретами в золоченых рамах. Царь Петр, с одного бока которого сидел князь Николай, а с другого - Меншиков, заливался искренним хохотом, глядя на кульбиты актеров. Николай, искоса посматривая на царя, тем не менее остро ощущал настороженность жены. Емелия, сидевшая рядом с ним, оцепенела. Причиной, как он предполагал, был страх перед государем. Большинство русских с детства приучены к мысли, что царь - самый могущественный человек на земле. Он - отец и защитник народа своего, выше его только Бог. Чтобы успокоить Емелию и привлечь ее внимание к представлению, Николай все время нашептывал ей на ушко смысл французских фраз и шуток. Когда пьеса окончилась, гостей пригласили в столовую за длинный, уставленный яствами стол. Снова Николай сидел по левую руку царя, а Меншиков - по правую. Емелия сидела на несколько мест дальше от них и по сравнению с разодетыми придворными дамами выглядела неловкой и скованной. Подали блюда с жареной дичью и густо сдобренной пряностями рыбой. В оправленных серебром кубках розового хрусталя сверкало рубиновое вино. Николай разговаривал мало, просто сидел, откинувшись на стуле, и наблюдал за царем и Меншиковым. Не многих людей в своей жизни он так невзлюбил с первого взгляда, как Александра Даниловича Меншикова, недавно титулованного князем Ижорским. Возможно, так было потому, что Меншиков, очевидно, ненавидел его с той же яростью. Высокий, с холодным лицом, исхудавший за время польской кампании, Меншиков прилип к царю как тень, стараясь предугадывать все его мысли и желания. У него были глаза необычайного бирюзового цвета, сверлившие всех пронзительным взглядом. Жесткий небольшой рот украшали тонкие усики, подобные царским. Терпением, хитростью и честолюбием Меншиков поднялся высоко во власти, что позволяло ему запросто разговаривать с царем. Между этими двумя людьми существовала крепкая дружба. Меншиков очень дорожил своими отношениями с царем и в каждом, с кем Петр доброжелательно разговаривал или кем восхищался, видел себе угрозу. Тягучим кошачьим голосом Меншиков обратился к Николаю: – Как прекрасно, что вы, следуя традициям Ангеловских, женились на простой крестьянке. Эти девки легко рожают, а дрессировать их весьма просто. – Алексашка, - предостерегающе произнес Петр, но Меншиков лениво продолжал: – Очень мудро, князь Николай, что вы женились не по любви. Ничто не должно мешать преданности царю и России, особенно любовь к женщине. Женщины - существа требовательные, себялюбивые. Но пока мужчина твердо знает, что должно стоять на первом месте, с ним все будет в порядке. – Я хорошо знаю, что должно стоять на первом месте, - тихим, но уверенным голосом проговорил Николай, холодно глядя на Меншикова. Он видел, как потупилась Емелия, смущенно вспыхнув от недвусмысленных намеков на свое происхождение. Повернувшись к ней, Николай ласково произнес: – Смотри-ка, Рыжик, как высоко ты можешь взлететь. Наш друг Меншиков тоже может теперь звать себя князем Ижорским, хоть и начинал с торговли пирогами на московском рынке. Меншиков дернулся как ужаленный, а Петр громко захохотал. – Нарвался, Алексашка, - сквозь смех проговорил он. - Тебе хорошо известно, что Николая задевать не надо. Он вроде спящего тигра: лучше его не будить. – Не всем же рождаться боярами, как Ангеловские, - буркнул Меншиков. - Счастье России - государь, награждающий по заслугам, а не по роду, пусть и самому древнему. – Все, чего я хочу, это чтобы мои люди были мне преданы и служили с рвением, - ответил Петр. - А таких качеств у крестьянина может оказаться больше, чем у князя. Проследив за взглядом Николая, он обратил внимание на Емелию. – Скажи-ка, из какой ты деревни, дитя? Обычный вопрос. Такими обменивались из учтивости большинство русских людей при знакомстве. Однако действие его на Емелию оказалось неожиданным. Она побледнела, и на лбу у нее выступили капельки пота. Молчание ее невыносимо затянулось, так что Николай решил было, что она вообще не в состоянии отвечать. Наконец еле слышно она произнесла: – Я… из Хованского. Петр замер, лишь странный тик задергал его левую щеку. "Что, черт возьми, это означает?" - с тревогой подумал Николай, внезапно сообразив, что Хованское вошло в историю как средоточие многих кровавых мятежей. Оно было одной из стрелецких слобод, откуда вырвалась волна бунтов, в том числе того, в котором на глазах ребенка Петра убили родичей его матери. Потрясение кровавой расправой вызвало жестокие судорожные припадки, мучившие царя всю жизнь. В минуту волнения тик искажал левую половину его лица и шеи. После второго стрелецкого бунта в Хованском совершилось множество казней мятежников, и земля там долго сочилась кровью. Царь Петр слышать не мог спокойно даже упоминания об этом селе. Меншиков с нескрываемым злорадством разглядывал Емелию. – И вся семья твоя, красавица, тоже из Хованского? - ехидно осведомился он. – Да, - прошептала она, виновато опуская голову. У нее был вид преступницы. Николая словно обухом по голове ударило сознание беды. Он вспомнил обрывки их разговора у Чоглоковых, ее неохотные ответы на расспросы. "Отец мой умер… Мою семью не любили за отцовское вольнодумство". Видимо, отец ее был казнен как бунтовщик-стрелец. Пытаясь справиться с этой новостью, Николай почти не обращал внимания на происходящее вокруг. Между тем события развивались. Петр с угрюмым видом решил поменять направление беседы. – Хватит разговоров! - приказал он. - Всем есть! - Обратив суровый взгляд на Емелию, он заметил: – Неудивительно, что ты такая тощая! У тебя на тарелке еды-то щепотка. И ни кусочка мяса! – Я… я не люблю его, - пролепетала, запинаясь, Емелия. Лицо царя совсем помрачнело: – Не любишь мяса? Дурочка! Без мяса разве можно выжить? - Он отщипнул своими огромными пальцами кусочек курятины и бросил ей в тарелку, расплескав брызги жира. - Вот… своей рукой угощаю. Ешь! Емелия дрожащей рукой взялась за вилку, но внимание всего стола сосредоточилось на ней. Она поднесла к губам блестящий от жира ломтик и с тоскливым видом уставилась на него Николай наблюдал за ней с пробуждающимся сочувствием. Емелия проявляла те же пристрастия и антипатии, которые окажутся у нее в будущем. Мясоедение было противно ее натуре. Он не мог допустить, чтобы над ней издевались подобным образом, тем более что наверняка ее из-за этого просто вывернуло бы на стол. Поэтому он вмешался, сказав тихим голосом: – Государь, позволь мне отослать мою непослушную жену из-за стола. Там, в своих покоях, она, оставшись без ужина, поразмыслит над собственной дурью. Петр ткнул пальцем в курятину. – Но лишь после того, как она съест это. Николай посмотрел на Емелию. Она вновь поднесла кусочек мяса к губам. Лицо ее позеленело. Он понял, что сейчас ее стошнит. – Вон! - рявкнул он. Емелия бросила на него благодарный и несчастный взгляд и сломя голову кинулась прочь. Шесть часов спустя Николай устало поднялся наверх. Напряженное тело ныло от злости, досады и сильнейшего ощущения, что его предали. После ухода Емелии настроение Петра окончательно испортилось и отравило любые попытки разговора. Меншиков усугублял царский гнев ехидным шепотком и непрекращающимися злобными намеками, а гости разрывались на части между удовольствием от нежданного скандала и тревогой за себя. Было очевидно, что царь его молодую жену не одобрил. И Николай был готов с ним согласиться. Поглотив непомерное количество вина и водки, царь Петр и его окружение отбыли на ночлег, и Николай наконец освободился, чтобы заняться своей обманщицей-женой. "Просто замечательно, - с яростью рассуждал он. - Только этого мне и не хватало в нынешнем сомнительном положении: посадить себе на шею жену, вся семья которой бунтовала против царя". Дай только Бог силы дотерпеть до комнаты Емелии, и он изольет на нее весь свой гнев. Он вынудит ее признаться в том, что ее отец был стрельцом Он заставит ее вечно каяться в том, что она обманом женила его на себе. Она должна была понимать, что по собственной воле он никогда не подверг бы себя опасности, взяв в жены дочь изменника. Теперь тень подозрения упала на Николая, и отныне за каждым его шагом будут пристально следить. Добравшись до покоев Емелии, Николай тихо вошел и с тщательнейшей осторожностью притворил дверь. Спальня освещалась лишь красно-золотыми отблесками бушующего в печке огня. Он едва мог разглядеть скорчившуюся у постели фигурку жены. Кажется, она молилась. "Прекрасно, - язвительно подумал он, - тебе понадобится много молитв, чтобы утешиться, когда я закончу". – Сейчас мы с тобой поговорим, - произнес он голосом, подрагивающим от бешенства. Емелия кинулась к нему навстречу. – Князь Николай, - задыхаясь, проговорила она. На ней лица не было. Вся она напоминала до смерти напуганную лань. - Вы должны наказать меня. Я разгневала царя, и теперь гнев его падет на вас. Вот, возьмите этот кнут. Меня надо высечь… Пожалуйста, мне невыносимо знать, что я натворила такое. – Подожди, - прервал ее несвязный лепет Николай. Он заметил блеск серебряной рукоятки кнута и отмахнулся, чтобы она убрала его прочь. - Я хочу задать тебе несколько вопросов. – Нет, пожалуйста, возьмите его, - настаивала она. – Господи! Я не собираюсь тебя сечь! - Выхватив у нее из рук, он отшвырнул кнут в угол, где тот с тяжелым стуком ударился об пол. Обернувшись к дрожащей жене, он увидел, что она смотрит на него немигающими глазами, а по щекам ее струятся слезы. В один ошеломительный миг злость его исчезла, и он выругался, проклиная свою душевную слабость. – Но вы же должны, - прошептала Емелия. – Никому я ничего не должен, будь я проклят! – Пожалуйста. - Она склонила перед ним голову и задрожала. Не в силах сдержаться, Николай протянул руки и крепко обнял хрупкое тело жены. – Просто скажи мне всю правду, - промолвил он, касаясь губами ее волос. - Был твой отец бунтовщиком-стрельцом или нет? Она отчаянно разрыдалась. Слова полились из ее уст бессвязным потоком: – Да… Его казнили… Мать умерла от горя. Я не могла рассказать вам. Я мечтала стать вашей женой, а если бы вы узнали… – Если бы я это знал, то ни за что не женился бы на тебе, - закончил он за нее. – Пожалуйста, накажите меня, - умоляла она. – Дурочка ты, дурочка, - хрипло прошептал он и притянул ее к себе, стараясь успокоить и гладя по спине. Она дрожала не переставая. - Как, ради всего святого, могу я тебя наказать? Оставить на тебе след кнута? Как, по-твоему, могу я причинить тебе боль собственными руками? О, не думай, что мне этого не хочется, умница ты моя горемычная! Но даже очень постаравшись, я не смогу и пальцем тебя тронуть. – Потому, что я ваша жена? - дрожащим голосом спросила она. – Потому, что ты моя. Ты - единственная, кого я когда-либо желал, пусть в тебе и таится, наверное, моя погибель. А теперь перестань плакать. Это ничего не спасет. – Я не могу п-перестать, - рыдала она, уткнувшись ему в шею. – Прекрати, - велел доведенный до отчаяния Николай. Он отвел в сторону водопад рыжих кудрей и приник губами к мокрой от слез щеке. От вкуса ее слез, ощущения соли на шелковой коже у него кружилась голова. Рот его нашел уголок ее рта, скользнул по трепещущему изгибу нижней губки к влажной гладкости внутри. Он целовал ее нежно и бережно, потом все крепче и жестче, пока язык его не проник через преграду ее зубов в рот и не завладел им победоносно и полностью. Ее рыдания прекратились как по волшебству, и она прильнула к нему всем телом. Емелия была такой теплой, такой упоительно зовущей, что желания его вышли из-под контроля, и он мог бы овладеть ею прямо тут же. Вместо этого он с мучительным стоном оторвался от нее и отпрянул к печке. Уставившись в потрескивающее пламя, он старался взять себя в руки. – Я не могу на это пойти, - прохрипел он. Емелия осталась неподвижно стоять там, где он ее бросил. – Почему? - сдавленно выдохнула она. Мысль о том, что пришлось бы ей рассказать, в каком виде он предстанет перед ней, заставила его саркастически усмехнуться. – Никоим образом я не смогу объяснить это так, чтобы ты поняла. Господи, я должен буду рассказать тебе о таком!… Ты никогда мне не поверишь! – Я смогу, - прошептала она в несбыточной надежде. Голос ее раздался ближе, чем ранее. – Неужели? - Смех его закончился свирепым всхлипом. - А если я расскажу тебе, что могу заглянуть в будущее? Если заявлю, что мы встретимся с тобой снова через сто семьдесят лет? После долгого колебания она ответила: – Наверное… я смогла бы в это поверить. – Это правда. Я точно знаю, что ждет нас в будущем. Ничего хорошего из нашего брака не выйдет… ничего стоящего. Ангеловские - растленный род. Зная, сколько горя и несчастий принесут они в течение нескольких последующих поколений себе и другим, я не могу позволить будущему повториться. Я не допущу, чтобы от нашего брака появились на свет дети, потому что не желаю продолжения нашего рода. В голосе Емелии прозвучало недоумение: – Если вы так решили, зачем же женились на мне? Он потряс головой и тихо выругался. – Не знаю. Меня потянуло к тебе, и я не смог этому противиться. – Это судьба, - просто откликнулась она. – Не знаю, что это такое, - пробурчал он. - Но добра не жди. - Он поднял кочергу и свирепо разбил горящее полено. – Коленька, - прошептала она, - а в будущем, когда мы встретимся снова, полюбим мы друг друга? Он резко обернулся к ней, услышав, как она впервые назвала его. Она смотрела испуганно и растерянно, в глазах светилась томительная нежность, потрясшая его до глубины души. – Нет, - ответил он, откладывая кочергу. - В том нашем будущем ты возненавидишь меня, потому что я лишу тебя всего, что тебе дорого. А кончится тем, что я раз за разом стану причинять тебе боль. – Не может вред проистечь из любви, - убежденно произнесла она. - Я знаю не слишком много о жизни, но в этом нисколько не сомневаюсь. – Я не умею любить, - проговорил он хриплым от ненависти к себе голосом. - Никогда не умел. Да и недостоин я любви. Поверь, это так. Снова слезы засверкали в синих глазах. – Но я могу полюбить тебя. Тебе даже не придется любить меня в ответ. – Нет, - только и смог прошептать он, не сводя глаз с ее разгоревшегося от бурных чувств лица. Емелия решительно подошла к нему и обвила тонкими сильными руками. Она изо всех сил прижалась к нему, уткнувшись носом ему в шею. – Мне все равно, что будет потом. - Слова ее будто прожигали его насквозь. - Одно лишь для меня важно: что ты сейчас со мной… и я люблю тебя. – Ты не можешь меня любить, - горько возразил он, а сердце в груди раскалилось добела и готово было разорваться. - У тебя нет причин… – Мне не нужно причин и поводов. Любовь их не требует… У Николая не осталось путей отступления, не было защиты от ее упрямой, неразумной страсти. Он застонал и накрыл ее рот своим, отдавая с поцелуем весь пылавший в нем огонь. Он ощущал под руками ее тело, жадно и самозабвенно сжимал в горстях ее груди, бедра, ягодицы… Она раскрыла ему свой рот, отдала в его власть свое тело с нежной щедростью, перевернувшей его душу. Сомкнув вокруг нее руки, он прижал ее к себе так крепко, что она сморщилась и ахнула от боли. Тогда он слегка ослабил объятие и, упершись лбом в ее лоб, тяжко ловил ртом ее дыхание. – Я не знаю, что делать, - простонал он. Никогда еще не доводилось ему произносить вслух подобное признание. – Чего ты хочешь? - прошептала она. В вопросе таился вызов, впрочем, не слишком и таился: ведь, задавая его, она всем тесно прижатым к нему телом ощущала его возбуждение. Ему хотелось освободиться от невыносимой муки, раздиравшей его сердце. – Я хочу, чтобы не было ни прошлого, ни будущего. Хочу иметь возможность сказать тебе… – Что сказать? Николай немного откинулся назад, чтобы видеть ее сияющее счастьем лицо. В сердце стучалось что-то похожее на ужас. Он зажал ее голову в подрагивающих ладонях и уставился в мерцающие синие глаза. Она была такой прекрасной… и принадлежала ему! – Не могу! - услышал он словно со стороны свой голос. – Пусть будущее само о себе позаботится, - настаивала она. - Позволь твоим потомкам самим за себя ответить. Ты лишь одно можешь сделать: попытаться создать хорошую, добрую жизнь себе и мне. Николай покачал головой, не вполне уверенный, что все обстоит так просто. Он никогда не жил только настоящим. Всю жизнь он нес в себе бремя мрачной истории своей семьи. А что, если отбросить все это? Тогда ведь почти наверняка все повторится вновь: надругательства отца над братом, его собственная распущенность… Как сможет он отдаться любви к Емелии сейчас, зная, к чему она приведет? Но ему так отчаянно хотелось быть с ней, что выбора не оставалось. Сколько времени отрицал он свои чувства к ней? Дни, месяцы, годы? И все зря! Зачем же продолжать тщетные попытки? Не важно, какой окажется цена, которую придется заплатить за любовь к ней. Она стоила любой! Как только он принял это решение, бушевавшая в нем буря чувств стала стихать и в душе воцарились мир и покой, никогда ранее ему не ведомые. – Кажется, я понял наконец, почему оказался здесь, - прохрипел он. - Не для того, чтобы изменить историю своего рода, а для того, чтобы побыть с тобой. Вспомнить время, когда был способен так чувствовать. – Как чувствовать? - прошептала она, и руки ее, скользнув вниз, плотно обхватили его запястья. Слезы застлали ему глаза, горло резко перехватило. Он с трудом сглотнул сухим ртом. – Я… люблю тебя. - Ласково и впервые в жизни смиренно прижавшись губами к ее лбу, он ощутил, как затопляет его доныне неизведанная пронзительная и чистая нежность. – Я люблю тебя! - снова повторил он, целуя ее трепетные веки. Вжимаясь ртом в ее кожу и волосы, он продолжал вновь и вновь шептать эти чудесные слова, долгое время не замечая ничего вокруг. Ничего в мире не существовало, кроме них двоих, поглощенных друг другом, застывших в сияющем розоватом круге света, отбрасываемого горящими поленьями. Позднее они переместились на постель, хотя он не мог вспомнить, как это произошло, кто кого вел, он ее или она его. Николай раздел ее, сбросил одежду с себя и, прижимая Емелию к своему обнаженному телу, согревал ее, окружал теплом и покоем в их волшебном коконе из шелка и дамаска. Он обводил кончиком пальца сочные губы, прямой носик, смелый размах ее вишневых бровей. Она блуждала ладонями по его спине, легкими касаниями гладила бедра. Тепло ее рук наполнило его плотской жаждой, которую он едва сдерживал всей силой воли. Рот его медленно нашел ее губы и властно завладел ими, колено скользнуло между стройными шелковистыми ножками, раздвигая их. Он положил ладони ей на грудь и слегка сжал их, сразу ощутив, как, отвердев, уперлись в них ее соски. Емелия затрепетала и моляще выгнулась под ним, но он продолжал ласкать ее легкими, невесомыми прикосновениями. Никогда не был он так околдован… заворожен. Наконец-то он занимался с ней любовью, мог ласкать ее ртом, руками, всем телом. Он перецеловал каждый дюйм ее кожи, от узких изящных ступней до макушки, потом вернулся к нежнейшему местечку, зарылся ртом в сладостную пушистую красно-коричневую поросль. Емелия задохнулась изумленно и блаженно, пальцы ее запутались в его волосах, дыхание стало прерывистым. Когда она увлажнилась, готовая его принять, он приподнялся и приник к ней всем телом, кожа к коже. Руки Емелии обвились вокруг его шеи, губы прильнули к уху. – Я не знаю, как тебе угодить, - с отчаянием пролепетала она. - Что мне сделать? Что я могу тебе дать? – Себя! Больше я ничего не хочу. - Он целовал и гладил ее, поощряя исследовать его тело, и она все охотнее подчинялась. Когда оба не могли больше сдерживаться, он осторожно вторгся в нее, поморщившись от ее внезапного болезненного вскрика. – Прости, - выдохнул он. - Мне очень жаль, что я причиняю тебе боль. – Нет, нет… - Она обхватила его руками и ногами, выгибаясь ему навстречу, изо всех сил притягивая его. Николай начал двигаться в ней, стараясь быть понежнее, но разгорающееся наслаждение медленно привело его на грань безумия. Он забыл обо всем: о себе, о том, кто он есть и кем был. Прошлое и будущее исчезли без следа. В мире существовала только она одна… Емелия… Эмма… Лишь она сумела развеять весь его гнев и всю горечь. Душа его распахнулась навстречу миру, и впервые в жизни он узнал, что такое быть счастливым. |
|
|