"Герой снов" - читать интересную книгу автора (Клейпас Лиза)

Глава 9

Шло время. Для Николая эти зимние дни сменялись как во сне. Ему была подарена новая жизнь, возможность стать совсем другим человеком, и он вошел в эту роль с необычайной легкостью. В нем вдруг проявились качества, ранее ему чуждые, такие, как сострадание, терпимость, великодушие. Он никому не завидовал, потому что наконец получил все, чего хотел. Все его дни были заняты то встречами с купцами в торговом посаде, то подбором новых управляющих имениями Ангеловских. Кроме того, ему приходилось время от времени, хоть и неохотно, принимать участие в попойках царя Петра и его сподвижников. Однако большую часть досуга он проводил с Емелией.

Жена очаровала его своей жизнерадостностью и волей к жизни. Они катались на санях по ледяному покрову рек, для развлечения вызывали в усадьбу актеров и музыкантов, но чаще всего проводили тихие часы лишь вдвоем, когда Николай пересказывал ей легенды греков или римлян. Часами они занимались любовью, и каждое новое переживание превосходило восторгом предыдущие. Николая изумляло, насколько необходимой ему стала жена, как велика оказалась тоска по душевной и сердечной близости, томившая его в долгие годы одиночества. Никогда и никому не позволял он узнать себя так хорошо. Емелия могла свободно подшучивать над ним, дразнить или требовать внимания, а он был счастлив во всем идти ей навстречу.

Он задаривал ее бесконечными подарками: платьями из ярких шелков, бархата или парчи; накидками, роскошно отделанными кружевом; подходящими к ним по цвету башмачками и чулками; кожаными узорчатыми сапожками с золотым тиснением; придворными туфельками на высоких каблучках, в которых Емелия щеголяла с горделивой неуклюжестью. Николай подарил ей шкатулку из золоченого серебра, полную украшений для прически: черепаховых гребней, диадем с драгоценными камнями, бриллиантовых шпилек и целой радуги шелковых разноцветных лент.

– Это слишком, - запротестовала как-то Емелия. Они сидели в гостиной с Ильей Ильичом, сморщенным старичком, прославленным на всю Москву золотых дел мастером. - Зачем мне столько драгоценностей? У меня их больше, чем я смогу надеть за всю жизнь.

– Таких вещей никогда не бывает слишком много, - возразил старик, соблазняюще раскладывая перед ней на черном бархате свои изделия.

– Почему бы тебе не взять какой-нибудь браслет, - предложил Николай, подцепляя пальцем сверкающий рубинами обруч.

Емелия покачала головой:

– У меня их хватит на обе руки от плеча до запястья.

Мастер указал на другие украшения:

– Может быть, это ожерелье из янтаря и алмазов? Или сапфировый крестик?

Она рассмеялась:

– Мне ничего не нужно. В самом деле!

– Княгиня заслуживает чего-то особенного, - объяснил Николай, не обращая внимания на протесты жены. - Чего-то необыкновенного. Что еще вы принесли показать?

Илья Ильич вытянул трубочкой губы и, порывшись в горке бархатных мешочков, запустил руку в один из них, вытащил горстку фигурок из самоцветов и расставил их на столе, приговаривая:

– Возможно, княгине понравится вот это… Полагаю, они приятны на вид.

Емелия восхищенно ахнула:

– О, как чудесно! Я никогда не видела ничего подобного!

Задумчивая улыбка мелькнула на лице Николая.

– Я тоже, - произнес он, хотя это было ложью. Этот маленький зверинец выточенных из самоцветов животных он взял с собой в изгнание. Лебедь из белого коралла с золотым клювом, малахитовая лягушка, аметистовый волк с золотыми лапами и среди прочего венец коллекций - янтарный тигр с желтыми алмазами вместо глаз.

Емелия взяла в руку тигра, разглядывая его со всех сторон.

– Посмотри, как сверкают его глаза. Разве он не прекрасен?

– Прекрасен, - мягко согласился он, не в силах отвести глаз от ее сияющего лица. Он оторвался от этого зрелища лишь на мгновение, чтобы сказать золотых дел мастеру:

– Мы берем их все.

Емелия радостно засмеялась и порывисто обняла его.

– Ты так добр ко мне, - прошептала она ему на ухо. - Ты заставляешь меня любить тебя чересчур сильно.

Он провел губами по ее нежной щечке.

– В любви нет понятия "чересчур".

Однако вскоре на дни тихого блаженства с Емелией набежала зловещая тень. Николай сознавал, что его отношения с царем резко ухудшились, перейдя из очень теплых в весьма сдержанные. Он продолжал сохранять, особенно на расстоянии, чувство восхищения государем, но вспыльчивый характер Петра, его свирепость и неразумное упрямство делали невозможным для Николая испытывать к нему искреннюю приязнь. А в те смутные времена уцелеть мог лишь тот, кто был у царя в милости.

Находясь под невероятным грузом забот, царь Петр объявил войну не только шведам, но и собственному народу. Он загнал сотни тысяч подневольных крестьян служить в армий и строить Санкт-Петербург, чем вызвал ропот во всех слоях общества. Недовольство и измена царили повсюду, так что немногие были вне подозрений. Тайный сыск не дремал, вынюхивая сведения о том, не сказал ли кто хоть единого подозрительного словечка против царя или его чиновников. Одному Богу ведомо, сколько невинных было оговорено зря и наказано в пример другим, часто без суда и следствия. Воздух Москвы бурлил заговорами, и Николай понимал, что стал мишенью неприязни многих.

– Зависть, - просто объяснил это Николаю его дворецкий, Федька Сударев, в ответ на замечание князя о том, что отношение к нему некоторых родовитых москвичей стало холодным. - В их глазах вам дано много больше заслуженного. Знатный род и богатство, красивая внешность… - Николай саркастически фыркнул, но Сударев, не смущаясь, продолжал:

– Да, да, вы очень хороши собой и женились на замечательной красавице. К тому же заслужили милость царскую своим пристрастием к новым западным идеям. Так с чего бы нашим боярам вас любить?

– Милость царская ко мне… - пробормотал Николай. - Как мне представляется, она уже не стоит и ведра конских яблок.

– Ваша светлость! - ужаснулся Сударев, его темно-карие глаза тревожно заметались вокруг. - Нельзя вам говорить такое вслух! У стен есть уши! Вы подвергаете опасности себя и княгиню.

– Мы уже в опасности, - тихо промолвил Николай, поднося руку к большому синяку на подбородке. Он получил его днем раньше, на встрече царя Петра с восемью дворянами, которых тот собирался назначить губернаторами согласно нововведенному делению России. Меншикову поручался Санкт-Петербург, князю Дмитрию Голицыну - Киев, боярину Апраксину - Казань…

Николай разозлил Петра, отказавшись от архангельского губернаторства и не назвав причину отказа, которая, по правде говоря, заключалась в том, что ему не хотелось выбивать налоги. Между тем царь ждал от своих губернаторов в первую очередь именно этого: им вменялось в обязанность понуждать сборщиков налогов выжимать все больше денег из многострадального населения. Николай хорошо представлял себе, что его отказ будет иметь далеко идущие неприятные последствия, но все равно не смог себя заставить принять пост.

Недовольство Петра ударило по князю полной мерой Царь пригвоздил его яростным взглядом, от которого многие из сидевших за столом содрогнулись, а остальные заерзали с плохо скрываемым злорадством.

– Ладно… назначу кого-нибудь еще! - язвительно рявкнул Петр. - Но коль скоро ты с таким спокойствием отказываешь царю в его просьбе, может, расскажешь мне, что ты сделал для моего блага? Если что-то делал вообще! Объясни, почему ты до сих пор не убедил московских купцов создавать торговые компании? - Он встал, подошел к Николаю и, наклонившись над ним, проорал прямо ему в лицо:

– Я требую большего рвения. Мне нужно действие! Почему мои люди так неповоротливы? Почему они не дают денег, нужных мне на войну со шведом? Я хочу получить от тебя ответ здесь и сейчас!

Николай остался бесстрастным. Он не отпрянул от оглушительного государева рева, даже когда брызги слюны, вырываясь из царского рта, полетели ему в лицо. Каким-то образом ему удалось ответить вполне спокойно:

– Государь, да вы же все источники доходов сочли и выжали досуха. Сборщики ваши все до копейки с народа собрали: и налог на рождение, и налог на женитьбу, и на воду для питья, и на бороду. Не смешно ли с бород-то деньги брать?

Николай замолк, внезапно осознав, что в комнате наступила гробовая тишина. Глаза Петра сверкнули ледяным блеском. Никто не мог поверить своим ушам: Николай осмелился сказать царю правду… прямо в глаза!

– А сверх всего, - продолжал он твердым голосом, - монополии государственные, недавно введенные, вздувают цену товара в пять раз против прежней. Теперь покойника схоронить невозможно: у людей денег на гроб не хватает. Крестьянам стала соль столовая недоступна. Все подорожало: и водка, и мех, и в карты сыграть… При таком раскладе купцам не с чего доходы иметь. Они возмущаются и не видят резона трудиться с большим рвением… лишь для того, чтоб их деньги на войну ушли.

– Я оценил твою искренность! - И без всякого предупреждения Петр ударил его кулаком в лицо. Сокрушительный удар пришелся Николаю в челюсть. Князь чуть не свалился со стула. - А это тебе награда за дерзость.

У царя стремление к прогрессу вполне сочеталось с его западническими идеалами, но средства и способы достижения благой цели расходились с мечтой. Поморгав как следует, пока не исчезла слепящая темнота перед глазами, Николай сумел усидеть прямо. В ушах стоял звон.

Дикая ярость вскипала в нем. Его пожирало желание ответить таким же ударом, защитить себя. Но поднять руку на государя означало подписать себе смертный приговор. Неторопливо поднявшись, он сказал:

– Спасибо за урок, государь. Теперь я знаю, почем нынче правда.

Присутствующие только ахнули при этих дерзких словах, а затем в молчании проводили его взглядами, когда он твердым шагом покинул комнату. Царь промолчал тоже.

Вернувшись мыслями к настоящему, Николай еще раз дотронулся до болезненного места на подбородке и мрачно усмехнулся, а Сударев тревожно заговорил:

– Но, ваша светлость, царь бьет всех и каждого. Это у него в привычке. Вот и князя Меншикова он давеча побил в этом же доме, да так сильно, что тот кровью весь стол залил. Царь ничего дурного при этом в виду не имеет. Приближенным к нему людям приходится терпеть царскую досаду. Вам это давно известно!

– У его досады чертовски сильный удар справа, - пробормотал Николай.

– Синяк скоро пройдет без следа. - Молодое лицо Сударева сморщилось от старания убедить. - Пожалуйста, князь-батюшка Николай Дмитриевич, постарайтесь это забыть.

Ради Емелии, да и ради себя самого, Николай готов был попытаться.

Тем же вечером, позднее, поднявшись в комнаты, которые теперь делил с Емелией, он нашел ее сидящей за маленьким столиком, на котором особым образом были установлены друг против друга несколько зеркал. Посредине между ними горела свеча. Неяркий колеблющийся свет отбрасывал тени на стену за ней, выхватывая из мрака икону Ильи-пророка с его рубиново-красным облаком, которое лучилось так, словно само испускало сияние.

Озадаченный Николай застыл на пороге и стал наблюдать за женой. Она была в голубом бархатном домашнем платье, застегнутом спереди на маленькие перламутровые пуговки.

– Что это ты делаешь? - осведомился князь. Емелия подскочила на месте, но затем робко улыбнулась.

– Ты так тихо вошел, что я не услышала! - И она вновь обратилась к зеркалам. - Я пытаюсь прочесть наше будущее. Буду смотреть в зеркала, пока одно из них не покажет мне его. Если долго ничего не увижу, тогда расплавлю восковую свечу и вылью в воду. По тому, как воск застынет, можно будет угадать, что нас ждет.

Николай закрыл дверь и, подойдя к ней, бережно потянул за рыжий локон и улыбнулся, целуя ее в макушку.

– Неужели ты взаправду веришь в эту нелепицу?

Она подняла на него серьезные глаза.

– Разумеется! Это всегда помогает узнать правду. А разве за границей не верят в гадание?

– Полагаю, некоторые верят. Но большинство верят не в магию, а в науку.

– А во что веришь ты?

Он ласково погладил подставленную ему нежную шейку.

– Я верю и в то, и в другое. - Он повернул ее от столика к себе лицом. - Почему, дитя, тебя тревожит наше будущее?

Ее взгляд перешел на синяк, выделявшийся на подбородке мужа. Она осторожно коснулась его кончиками пальцев.

– Царю не нравится, что ты женился на мне. Это все знают.

Николай стиснул зубы. Потом спросил:

– Кто осмелился тебе так сказать?

– Я слышу шепотки об этом, куда бы мы ни пошли. По-моему, Меншиков и его друзья позаботились, чтобы все узнали, кто я такая. Тебе не к лицу иметь такую жену.

– К черту их всех! - резко объявил он и крепко ее поцеловал.

Через несколько мгновений Емелия отвернула от него лицо.

– Иногда у меня возникает желание…

Он нагнул голову к ее шейке и повел по ней цепочку поцелуев.

– Чего же тебе желается, Рыжик?

– Чтобы мы нашли способ заставить весь остальной мир исчезнуть куда-нибудь. И остались бы только мы с тобой, вдвоем.

– Я могу заставить его исчезнуть, - пробормотал он, находя губами ее рот и приникая к нему.

Емелия недолго сопротивлялась, глядя на него встревоженными синими глазами.

– Мне нельзя причинять тебе неприятности. Я хочу принести тебе лишь уют и покой.

– Ты дала мне гораздо больше этого, - промолвил Николай, лаская ее тело под бархатным платьем. - Ты даешь мне возможность испытать чувства, которые я и вообразить себе не мог. Я люблю тебя больше жизни, Рыжик.

– Он сомкнул ладонь вокруг пышной груди и, когда дыхание ее стало прерывистым и она приникла к нему с молящим стоном, торжествующе понес ее на постель. Он намеревался доставить ей такое блаженство, чтобы она забыла обо всем и даже малейшие следы тревоги исчезли с ее лица… хотя бы ненадолго.

Сознавая, что подозрения Емелии насчет князя Меншикова, вероятнее всего, основательны, Николай начал обдумывать, каким образом помешать его проискам. Совершенно случайно они вскоре встретились в доме князя Чоглокова, слывшего завзятым книгочеем, столкнувшись в его библиотеке. Взяв в руки какой-то иностранный том, Николай вдруг почувствовал холодок между лопатками и, обернувшись, обнаружил стоявшего в двух шагах от него Александра Меншикова.

Зеленовато-голубые глаза Меншикова смотрели змеиным, немигающим взглядом, но губы растянулись в улыбке.

– Добрый день, князь Ангеловский. Нашли себе чтение по вкусу? - Он кивнул на лежавший поблизости том - Рекомендую почитать вот эту реляцию о славных делах государя.

Николай, не сводя глаз с его лица, откликнулся:

– Я знаю все, что мне нужно знать об этом предмете.

– Может быть, вы все-таки почитаете его, чтобы вновь припомнить величие гения царя Петра и его государственную волю… не говоря уж обо всем, что он сделал для вас и нас всех. Знаете, мы с ним нынче утром говорили о вас.

– И что? - поинтересовался Николай. Все мышцы его напряглись и закаменели.

– Вроде бы царь весьма разочарован в вас. У него были на вас такие большие надежды, но вы предпочли растратить ваши таланты попусту. Такие способности… и все пошли прахом. Вы не приняли военное назначение, не захотели исполнить свой гражданский долг, приняв архангельское губернаторство… Решились даже жениться на дочери бунтовщика.

– О ней не смейте говорить ни слова, - негромко предупредил его Николай, грозно сверкнув глазами.

Тем не менее Меншиков продолжал, хотя и несколько более сдержанным тоном:

– Рассказала она вам о своем отце? Василии? Я многое о нем разузнал у нашего общего знакомца, главы тайного сыска. Василий и в самом деле был стрельцом, одним из тех, кто бунтовал против царя чуть не с рождения и принимал участие в убийстве царских родичей. Они должны были охранять царя, а вместо этого покушались на его жизнь. Он - один из злоумышленников, как их называет государь. Отец вашей жены прославился своими жаркими речами о том, что надо захватить столицу, убить бояр и вернуть трон сестре государя, царевне Софье. Он становился посреди толпы и, сверкая огненно-рыжими кудрями, выкрикивал зажигательные призывы к бунту. За это его еще прозвали "рыжим чертом". Помните, как стрельцы пошли походом на Москву? Василий был тогда одним из главных мятежников. Естественно, он был схвачен и умер под пыткой. Но измена стрельцов никогда не умрет в памяти царя. Так что каждый раз, когда он будет видеть вас или вашу огненнокосую женушку, сердце государя будет ожесточаться против вашего семейства. Женитьба на Емелии вредит вам в глазах государя. На вашем месте я бы от нее избавился.

Больше Николай сдерживаться не мог. Он набросился на собеседника и, притиснув его к стене, сомкнул пальцы на горле негодяя.

– А может, мне проще избавиться от тебя?

Гости Чоглокова замерли в изумлении, испуганно уставившись на них. Меншиков побелел от страха и злости.

– Убери от меня руки, - прошипел он. Николай не торопясь подчинился.

– Мне надоели сплетни и слухи, которые ты старательно распускаешь по Москве, - прорычал он. - Если я еще раз услышу гадости о себе или своей жене, то заставлю тебя за них ответить.

Губы Меншикова искривились в злобной ухмылке:

– Слишком поздно подправлять вашу репутацию, высокомерный друг мой. Ваша звезда уже закатилась. Вы больше не пребываете в милости у царя, потому что, как оказалось, цените свою гордость и независимость выше царской приязни. Это ведь такая игра… А вы не поняли и отказались играть. Что ж, теперь вас из этой игры исключили.

"Меншиков прав", - подумал Николай, и по коже у него пробежал озноб. Если он не желает потрафлять прихотям царя, то не имеет права рассчитывать на царскую милость.

Русская зима набрала полную силу. Морозы стояли такие, что немудрено было обморозиться. Никто не решался высунуть нос из дома, не закутавшись в толстую меховую шубу, сшитую по достатку: у кого - из зайца, у кого - из соболя. Большие изразцовые печи стояли во всех комнатах особняка Ангеловских, испуская ровное тепло. Кроме того, обитатели дома постоянно согревались чаем, новомодным кофе или кипяченным с пряностями вином. Приближалось Рождество, и его предвестники - многочисленные праздники и танцевальные ассамблеи - будоражили всех радостной музыкой. По улицам бродили дети и подростки, распевая рождественские песни. В каждом доме пекли фигурные пряники и одаривали ими певчих и гостей

Захваченная праздничным весельем, Емелия настояла на том, чтобы Николай повез ее на ледяную горку, сделанную на радость детям и взрослым. Она представляла собой громадный длинный спуск, сложенный из деревянных бревен и глыб льда и залитый сверху водой. Люди забирались с санками на самый верх сорокафутового съезда, а затем на безумной скорости скатывались вниз с визгом и хохотом.

– Хочешь спуститься? - неохотно поинтересовался Николай, когда Емелия с молящим видом стала дергать его за рукав.

– Да, да, это такое изумительное ощущение… Ты когда-нибудь катался с горки?

– Только в детстве.

– О, это было слишком давно!

Она решительно потащила его на гору и уговорила кого-то одолжить им расписные деревянные санки.

Они взошли по ступенькам на самый верх, где жестокий ветер со свистом сразу же стал сечь им лица.

– Чувствую, что пожалею об этом, - пробормотал Николай, наблюдая, как скатываются другие по невообразимо длинному и крутому спуску.

Емелия властным жестом указала рукавичкой на санки. Глаза ее восторженно сверкали. Николай со стоном подчинился и уселся в санки, широко расставив ноги. Емелия села перед ним, устроившись между его бедрами, и напряглась в возбужденном ожидании. Стоявшие за ними в очереди люди весело помогли им направить санки, хорошенько подтолкнули, и… они помчались!

Холодный режущий воздух ворвался в глотку и грудь Николая, лишив его на мгновение способности дышать. Скрип полозьев наполнил уши певучим звоном. Головокружительное ощущение быстроты захватило его. Набирая все большую скорость, они миновали середину сверкающего склона. Емелия с заливистым смехом откинулась ему на грудь. Они мчались по серебряному льду все быстрее и быстрее, и вот уже показалось подножие горы. Там, чтобы замедлить спуск, был рассыпан песок. Николай уперся в него ногой, и санки остановились.

Продолжая неистово смеяться, Емелия повалилась на него, одновременно пытаясь извернуться, чтобы поцеловать его нажженное ветром лицо. Она обняла его с доверчивой неуклюжестью непослушного щенка, восклицая:

– Я хочу съехать снова!

Николай улыбнулся и легонько поцеловал ее в губы.

– Мне хватило одного раза.

– Ох, милый! - Она с трудом поднялась на ноги и, когда он встал, обняла его за шею. - Ладно, может, это и к лучшему. Я боялась, что в конце концов мои юбки взлетят мне на голову.

– Попозже, - пообещал он, тычась носом в ее холодную щечку.

Она пихнула его в грудь кулачком и засмеялась.

Праздничную ночь отмечали у Чоглоковых. Входя в бальную залу, Емелия улыбнулась Николаю: они оба вспомнили тот день, когда он выбрал ее из пятисот девиц.

– Теперь здесь все выглядит иначе, - сказала Емелия.

– Это все рождественские украшения, - отозвался Николай, разглядывая покрывавшие стены полотнища красного бархата, перевязанные гирляндами цветов и золотыми лентами. Длинные столы были украшены еловыми ветками и ломились от яств - яблок, изюма, разнообразных орехов и многочисленных пирогов. На одном из столов не стояло ничего, кроме пряников, на которых сахарной глазурью были изображены самые важные московские здания, включая Кремль и собор Василия Блаженного с его разноцветными главами. Пряный праздничный запах имбиря и корицы стоял в воздухе, смешиваясь с ароматом хвои и воска.

Оробевшая от великолепия разодетых гостей, Емелия нервно одернула пышные юбки.

– Я выгляжу как крестьянка в чужом наряде. Хоть бы ты дозволил мне забелить пудрой лицо…

– Ты прекрасна, - прервал Николай, бегло касаясь поцелуем россыпи золотых веснушек на ее щеке. Однако Емелия была права: она не походила на княгиню, несмотря на роскошный наряд.

Дамы старались превзойти друг друга меловой бледностью ланит и усталой медлительностью жестов. Емелия же сверкала, как светлячок среди мотыльков. Изумительные красно-золотые кудри были перевиты жемчугом и высоко зачесаны. Лишь несколько длинных локонов ниспадало на плечи. Ее бархатное платье отличалось особым оттенком голубого, подчеркивавшего глубокую сапфировую синеву глаз. Квадратный вырез был оторочен светлым кружевом, называемым блендами, и не скрывал щедрую пышность груди, в то время как корсет утягивал талию в рюмочку. Николай был просто пленен ликующей красотой жены, и, судя по восторженным взглядам гостей, его мнение разделяли все присутствующие мужчины.

Наслаждаясь восхищением князя, Емелия раскрыла веер и бросила на мужа кокетливый взгляд поверх его волнистого края.

– А я знаю, о чем ты думаешь, когда смотришь таким взглядом, - приглушенным голосом сказала она. - Ты хочешь оказаться со мной в постели.

– Я всегда об этом думаю, - уверил ее Николай. Она удовлетворенно похлопала себя по затянутой в корсет талии.

– На мне затянуто столько тесемок, что сегодня тебе до меня не добраться.

Он улыбнулся и чуть дотронулся кончиками пальцев до ее руки.

– Я найду путь, можешь мне поверить.

Их болтовню прервал приезд царя. Но сегодня перешептывания и волнение, которые всегда сопровождали появление государя, были сильнее обычного. Удивляясь, чем вызван нежданный шум, Николай всматривался в толпу, окружившую царя Петра и его свиту, пока царь не выступил вперед на общее обозрение. При виде его Николай покачал головой, а Емелия резко втянула в себя воздух.

В противоположность всем гостям, разодетым в пух и прах, на царе была одежда простого крестьянина: красная рубаха, мешковатые серые порты и строченые валенки.

– Зачем это? - выдохнула Емелия.

Николай ответил почти беззвучно, не глядя на нее:

– Это такая дурная шутка. Он насмехается над крестьянами за то, что они жалуются на его указы.

Гости захихикали, захлопали в ладоши, а царь тем временем стал приплясывать, изображая русскую пляску, поворачиваясь в разные стороны, чтобы все сумели рассмотреть его наряд.

– Как ужасно, - тихо молвила Емелия, вспыхнув от стыда и гнева.

У Николая не нашлось на это ответа. Он уставился в красивый паркет, выложенный ковровым узором из различных пород дерева с точечными перламутровыми вставками, от души надеясь, что царю скоро надоест валять дурака.

– Кажется, вам не по вкусу пришлась царская шутка, - раздался у него над ухом медоточивый голос.

Сдвинув брови, Николай поднял глаза на князя Александра Меншикова.

– Если это можно так назвать, - процедил он сквозь сжатые зубы, бросая на противника грозный предостерегающий взгляд. Что-то в лице Меншикова встревожило Николая: было в его глазах едва скрываемое злорадное торжество.

Повернувшись с вычурным поклоном к Емелии, тот осведомился:

– Как поживаете, княгиня?

– Благодарю вас, очень хорошо, - ответила она с каменным лицом, не глядя на него.

Николай взял жену за локоть и попытался увести ее прочь, говоря:

– Извините нас, князь…

– Не торопитесь, - пробормотал Меншиков. - У меня есть некоторые новости для вашей красавицы жены. Сейчас, может, и не самый подходящий случай, чтобы их сообщить… Но с другой стороны, для подобных вестей никогда не бывает хорошей минуты.

Николай поглядел на Емелию, которая ответила ему растерянным покачиванием головы.

– Кажется, княгиня, вы надеялись разузнать о своей семье… точнее, о дяде и брате, отправленных на строительство Санкт-Петербурга. - Меншиков подчеркнул голосом обращение "княгиня" так, что оно прозвучало издевкой, а не почтительным титулованием.

Николай бесстрастно уставился на Емелию. Что, черт возьми, происходит? Она ничего не говорила ему о желании найти дядю и брата… ни словом их не упоминала. Сударев тоже не проронил ни слова.

Емелия залилась виноватым румянцем и сдавленным голосом объяснила:

– Я… я попросила Сударева узнать о судьбе дяди и брата. От них не было весточки с тех пор, как их отправили на работы в Санкт-Петербург… строить дома и соборы. Я хотела разыскать их и сообщить о своем замужестве и… - Она затравленно замолчала, пугливо заглядывая в лицо Меншикову.

– Почему же ты не пришла за помощью ко мне? - спросил Николай. - Ты думаешь, я бы тебе отказал?

– Не знаю, - горестно прошептала она. Меншиков удовлетворенно усмехнулся, довольный бурей, которую вызвал:

– По-видимому, доверие в браке быстро не рождается. В любом случае ваш слуга Сударев не смог ничего обнаружить. Мне недавно сообщили о его расспросах, и я взял на себя смелость провести собственный розыск… в качестве личного одолжения. - Он испустил долгий сочувственный вздох. - Вашим дяде и брату повезло вместе найти свой жребий, княгиня, хоть он и оказался плачевным. Они работали бок о бок, когда на них обвалилась стена. - Он горестно развел руками. - Оба погибли. Но для тех, кто жив, жизнь должна продолжаться, не правда ли?

– Подите прочь, - прорычал Николай сквозь стиснутые зубы, - пока я вас не убил.

Меншиков отступил на несколько шагов, но остался поблизости, пристально наблюдая за ними.

Тонкие пальцы Емелии стиснули веер так, что побелели ногти. Ее безудержно трясло.

– Мы не знаем точно, может, это все ложь, - прошептал Николай, обвивая ее талию рукой.

– Нет, это правда. - Слезы, подступившие к ее глазам, заструились по щекам. - Я знала, что с ними случится плохое. Теперь у меня никого не осталось.

– У тебя есть я. - Николай гладил жену по плечам и спине. Несмотря на сочувствие ее горю, он ни на минуту не забывал об опасности, которая их подстерегала. - Тише, Рыжик, люди слушают.

– Им незачем было туда ехать, - плакала Емелия. - Они хотели жить у себя дома, в деревне, жить и стариться со своими семьями. Ненавижу царя за то, что отправил их в Санкт-Петербург! Он поступал так тысячу раз с тысячами людей!… Как смеет он смеяться над крестьянами, у которых забрал все, что мог?

Николай так крепко сжал ее плечи, что она сморщилась от боли.

– Замолчи, ради Бога! Ничего больше не говори.

Она кивнула, глотая слезы и недосказанные горькие слова.

Но было уже поздно. Николай понял это по довольной ухмылке Меншикова и по выражению лиц услышавших ее речи гостей. С другого конца зала царь Петр заметил общее замешательство и грозно посмотрел в их сторону. Мрачное лицо его не сулило ничего хорошего.

Емелия была слишком потрясена, чтобы обращать внимание на что-то, кроме своего горя. Она без возражений подчинилась Николаю, когда он увез ее домой, лишь прижималась к нему в санях, как испуганный ребенок. Николай крепко обнял жену и всю дорогу, уткнувшись в ее волосы, шептал ласковые слова. Его собственные мысли и чувства перекипели и перешли в безнадежное оцепенение.

"Мы были обречены с самого начала, - думалось ему. - Женитьба царского советчика на дочери стрельца-бунтовщика - невозможный союз, безнадежный". Но если бы ему довелось начать все сначала, он снова женился бы на ней.

Дураком он не был и прекрасно понимал, что его больше не охраняет дружба с Петром. После случившегося нынче вечером Емелию скоро насильно заберут в Кремль и станут допрашивать. А допросы там проводятся с пытками. Николай не мог этого допустить. Он готов был защищать ее ценой своей жизни. Положение еще больше осложнялось тем, что Емелия уже вполне могла забеременеть. Он должен позаботиться, чтобы она оказалась в безопасности. Даже если не сможет защитить ее сам.

Мысль о ребенке… его ребенке… наполняла Николая мучительной радостью. Маленькое совершенное существо, беспомощный комочек, ни в чем не повинный, в котором сосредоточилось столько надежд…

– Боже мой! - беззвучно прошептал он, впервые позволив себе вспомнить о Джейкобе. Его сын из будущего, одинокий, нелюбимый… нуждающийся в отцовской защите. - Боже мой, сколько ошибок я натворил!… - Он никогда не позволял себе питать родительские чувства к своему внебрачному ребенку, но сейчас вдруг испытал отчаянное желание обнять мальчика, уверить его, что он нужен, что он в безопасности, что он - часть рода и семьи.

Поцеловав жену в висок, он отвел губами легкие рыжие кудряшки и приник губами к белоснежной коже, шепча про себя: "Если мы в будущем встретимся вновь, я постараюсь возместить тебе все потери, исправить все ошибки. Тебе и ему. Клянусь, я люблю вас обоих".

Когда они доехали до дома, Николай задержался в сенях, чтобы рассказать Судареву о случившемся. Дворецкий был потрясен, он побелел от страха и раскаяния.

– Ваша светлость, я вовсе не хотел навлечь беду…

– Ладно, - махнул рукой Николай, - я понимаю, что ты всего лишь старался угодить жене моей. Кроме того, все наверняка пришло бы к тому же концу, что бы ты ни делал. Все в руках Божьих, Федор.

– Что теперь будет?

– Полагаю, они скоро явятся за нами, - ответил Николай и ощутил, как напряглась под его рукой Емелия. Задрожав, она устремила на него испуганный взгляд. Он продолжал говорить с Сударевым:

– Слушай меня, Федор. Я помогу жене собрать вещи, а ты готовься немедленно с ней уехать. Отвези ее в Новодевичий монастырь. Понимаешь? Тот, в котором содержалась царевна Софья. Они не откажут Емелии в убежище. - Николай обернулся к жене:

– Оставайся там, пока не минует опасность. Сударев поможет тебе потом найти пристанище в деревне. Поживешь там.

Лицо Емелии исказилось ужасом.

– Нет, - прошептала она. Больше ее губы не могли ничего выговорить.

Николай посмотрел на Федора:

– Сделаешь, как я приказал?

Слуга кивнул и с невнятным восклицанием отвернулся. Когда Николай повел Емелию наверх, в ее покои, она в отчаянии заговорила:

– Пожалуйста, не отсылай меня! В этом нет необходимости…

– Если так, я сам приеду за тобой в монастырь и привезу домой. - Он продолжал слегка подталкивать ее в спину. - Но мы попали в беду, Рыжик, и я хочу, чтобы ты была в безопасности.

Она, всхлипывая, шла по лестнице.

– Если бы я не попросила Федора разузнать о моей семье…

– Дело совсем не в этом. Мои враги во главе с Меншиковым настраивают царя против меня. Возможно, моя женитьба на тебе облегчила им задачу, но все произошло бы точно так же… позже или раньше. Это судьба, Емелия. - Его собственные чувства бунтовали в душе против подобных слов, кипели тоскливым негодованием, но он постарался их подавить. Сейчас ему нужно было помочь жене смириться с неизбежным, иначе она вечно будет себя винить.

– Я без тебя никуда не поеду, - низким Страстным голосом проговорила она. - Ты не заставишь меня уехать одну.

– Что будет в этом хорошего? - мягко настаивал он. - Я смогу вынести все, если буду знать, что с тобой ничего плохого не случилось. Возможно, мы уже зачали наше дитя. Неужели ты хочешь рисковать им? - По грустному вздоху, прозвучавшему в ответ, он понял, что эта возможность ей в голову не приходила. - Если ты уже беременна, ребенок окажется в большой опасности. Он будет отпрыском подозреваемого в измене князя Ангеловского и к тому же наследником всех моих титулов и имений. Он станет мишенью злобных устремлений всех и каждого. Нет, о ребенке никто не должен знать, даже никто из родственников… пока он не сможет сам себя защитить.

– Почему ты так говоришь? - Она залилась горючими слезами. - Если ты пытаешься напугать меня, то тебе это удалось. Даже слишком. Я жалею обо всем, что натворила… жалею, что ворвалась в твою жизнь и загубила ее!

– Нет-нет… - Николай втянул ее в комнату и прикрыл за собой дверь. Крепко обняв ее, он нежно баюкал хрупкое тело жены, желая успокоить ее. - Никогда не говори такой чепухи. Ты - единственное, что дало моей жизни смысл и значение. Емелия, не жалей о том, что полюбила меня.

По- прежнему заливаясь слезами, она горячо обняла его в ответ.

– Нам надо уложить твои вещи, - спустя минуту напомнил Николай. - У нас мало времени…

Она подняла к нему несчастное лицо и прильнула губами к его рту. Он ощутил вкус ее слез, и мысли его рассеялись, как листья по ветру. Невольно откликаясь на призыв, он тесно прижал к себе ее трепещущее тело, почти расплющивая нежные груди. Только в этот миг он осознал, как колотится его сердце. Он безумно испугался за нее… и точно так же страшился разлуки с ней.

Николай взял в ладони ее заплаканное личико. Пальцы ее изо всех сил вцепились в янтарный бархат его кафтана, глаза мерцали непролившимися слезами.

– Пожалуйста… - прошептала она, - еще только раз… Это все, что у меня останется.

– Емелия, - начал было он, качая головой, но, посмотрев в синие глаза, сдался и жадно приник к ее устам. Она приподнялась на цыпочки, пылко откликаясь на его поцелуй, руки ее отчаянно блуждали по его спине и бедрам. Прерывистое дыхание вырывалось из груди, обжигая его щеки палящим жаром.

Прервав поцелуй, Николай неловкими торопливыми пальцами раздел ее, обрывая крючки и завязки, которые не хотели быстро расстегиваться. Корсет упал на пол, и Емелия облегченно вздохнула, растирая ладонями красные вмятины, оставленные китовым усом. Затем Николай начал раздеваться сам, и Емелия помогла ему стащить через голову свободную белую рубашку с пышными рукавами. Губы ее заскользили по гладкой мускулистой груди мужа. Она целовала ее, нежно дотрагивалась языком, лаская ямку между ключицами, пока Николай в нетерпении не потянул ее на постель. Он вытащил из ее прически шпильки и драгоценные заколки, так что густые волны волос вольно упали, укрыв обоих огненным облаком.

Время безжалостно текло, пока они ласкали друг друга. В словах не было нужды: ими владела решимость отогнать на возможно более долгий срок вторжение окружающего мира. Николай согревал ладонями прохладную кожу Емелии, поглаживая гибкий стан и тонкую талию. Она выгнулась, поощряя его руки, глаза ее были полузакрыты в блаженном предвкушении. Его плоть отвердела от зверского, первобытного желания, он ощущал каждый толчок крови, пульсирующей в ней. Когда нервы его были на пределе, он ухватил ее за бедра и погрузился во влажную жаркую глубину, и она приняла его в свое нежное лоно. Он стал вонзаться в нее легкими мелкими ударами, постепенно углубляя их, пока не вошел целиком.

Тогда он замер, почти уткнувшись в нее лицом, сомкнув зрачки со зрачками, и затерялся в мерцающей голубизне.

– Рыжекосая жена моя… ты дала мне счастье, неведанное мной ранее. - Горло его сжалось тоской и страданием. - Обещай, что, если мы встретимся снова, ты вспомнишь меня.

– Как могу я тебя забыть? - слабым голосом вопросила она, изнемогая от его движений и блаженно постанывая.

– Скажи, что любишь меня!

– Я люблю тебя, милый… и буду любить всегда. - Емелия бормотала эти признания, тычась носом в его шею, повторяла их, пока буря страсти не подхватила обоих на своих крыльях и не вознесла в сверкающем полете ввысь. Емелия притянула Николая руками и ногами и держала, не отпуская… Тогда, не в силах больше сдерживаться, он отдался на волю собственному оглушительному взрыву.

Николаю хотелось заснуть в ее объятиях, утонуть в блаженстве забвения. Вместо этого он заставил себя двигаться, оторвался от жены, вынырнул из мирного кокона постели. Вздрагивая от холода, торопливо оделся. Емелия лежала тихо, лишь глаза ее неотрывно следили за каждым его движением. Пересмотрев одежду в шкафу, Николай выбрал из всех нарядов жены самый простой - строгое бархатное платье с высоким закрытым воротом и длинными рукавами.

Тусклым голосом она спросила с кровати:

– В монастыре мне надо будет носить монашескую одежду?

Николай не мог не улыбнуться.

– Господи, вовсе нет.

Он принес платье к ней на постель и набросил на смятые простыни. Помедлил, любуясь ее неизъяснимой красой: стройными длинными ногами, буйной копной рыжих кудрей. Чародейка, чаровница, пленительная ведьма с сочным ртом, который и монаха введет во грех…

– Монахиней ты, Рыжик, никогда не сможешь выглядеть… Что бы на себя ни надела.

Она села на постели, придерживая у груди одеяло, и тихо спросила:

– Что будет с тобой?

Николай молчал, не зная, что ей ответить.

– Они убьют тебя, правда? - промолвила она. - Ты собираешься пожертвовать собой из-за того, что я наговорила, и из-за того, кто я…

– Нет, - поспешно произнес он, присаживаясь на кровать и привлекая к себе ее обнаженное тело. - Что бы со мной ни случилось, это будет не по твоей вине. Я наделал в жизни множество ошибок еще до встречи с тобой.

– Я этого не вынесу! - Она вцепилась в его рубашку. - Не позволю тебе умереть за меня. - Слезы брызнули у нее из глаз, оставляя темные пятна на светлой тонкой ткани кафтана.

– Если до этого дойдет, я тысячу раз умру за тебя, - прошептал он. - Это гораздо легче, чем остаться без тебя.

– Пожалуйста, позволь мне не уезжать, - умоляла она, пытаясь удержать его высвобождающиеся руки.

Николай встал, указал ей на платье и направился к печке, уже почти остывшей. Прижав ладони к еле теплой изразцовой стенке, он грубовато бросил через плечо:

– Одевайся, Емелия. Времени нет.

Сухо, по- деловому он помог ей набить небольшой дорожный мешок одеждой и кое-какими личными вещами. Глянув в крохотное оконце с частым переплетом, он увидел, что сани поданы к крыльцу. Их полозья оставили глубокие борозды на свежем рыхлом снегу.

Николай обернулся к Емелии. Она покрыла голову белой кружевной шалью, которую он подарил ей в первый день после свадьбы. Легкая прелестная шаль не только закрывала волосы, но и бросала тень на лицо, так что теперь он мог видеть лишь блеск глаз и горестно вздрагивающие губы. Его потрясло мгновенное осознание того, что одна и та же женщина, вот эта, следовала за ним сквозь времена и поколения. Десятки картин и образов замелькали в его мозгу: Емелия в постели, обвивающая его длинными изящными ногами; она же, прыгающая от радости ни снегу, проказливая, как уличный мальчишка; она же в бане, с мокрыми вишневыми волосами… Она же - Эмма, с ее обворожительными улыбками и бурными возражениями, спорящая, танцующая, выходящая ему навстречу из зверинца в мужской рубашке и брюках. Он любил ее во всех видах и обличьях. И потерял ее дважды!…

Не говоря ни слова, Емелия сунула ладошку в его руку. Их пальцы сплелись в болезненно крепком пожатии. Все еще продолжая удерживать ее руку, Николай взял мешок, и они стали спускаться вниз.

Бледный Сударев ждал их у входной двери, его темно-каштановые волосы были непривычно всклокочены. В руках он сжимал одну из теплых накидок Емелии из шерсти такого темно-фиолетового цвета, что она казалась почти черной.

– Все готово к отъезду, ваша светлость.

– Хорошо. - Николай наклонился к самому уху дворецкого. - Не дай им схватить ее, - произнес он тихо, чтобы не услышала Емелия. - Ты знаешь, что они с ней сделают. - Выпрямившись, он пристально посмотрел на Сударева, оставляя недосказанным и так понятное обоим: он предпочитает, чтобы Емелия умерла быстро от руки Федора, а не была замучена жестокими пытками.

Дворецкий кивнул, понимая молчаливую просьбу князя.

– До этого не дойдет, - спокойно и твердо сказал он. Николай положил руку ему на плечо и крепко сжал его.

– Я доверяю тебе самое дорогое, что у меня есть, Федор.

– Знаю, князь-батюшка.

Взяв накидку из рук Сударева, Николай повернулся к жене и укутал ее плечи. Затем он бережно натянул ей на голову капюшон и попытался улыбнуться. Однако попытка не удалась. Он смотрел на Емелию с безнадежным отчаянием и не знал, что сказать напоследок, как проститься. Горло его было мучительно сжато от стараний удержать слезы.

– Я не хочу расставаться с тобой, - смиренно выговорил он наконец, беря в руки ее холодные, напряженные пальцы.

Емелия нагнула голову, крупные слезы катились по ее щекам.

– Я никогда больше не увижу тебя. Это правда? Он покачал головой и хрипло сказал:

– В этой жизни - нет.

Она высвободила руки из ладоней мужа и обвила ими его шею. Он почувствовал на щеке прикосновение ее мокрых от слез ресниц.

– Тогда я буду ждать сотни лет, - прошептала она, - или тысячи… если понадобится. Помни это, Коленька. Я буду ждать, чтобы ты пришел за мной.

Николай стоял в дверях и смотрел, как Сударев усаживает ее в сани. Вскоре они растворились в черно-синей ночи, и скрип полозьев стих в морозном воздухе.

– Храни тебя Бог, - произнес он, вцепившись пальцами в дверной косяк так, что побелели костяшки. Немного погодя он вошел в дом и велел слуге принести ему в гостиную водки. После чего, усевшись у печки, стал нетороплиьо пить, уставившись невидящими глазами в пространство.

Примерно через час слуга доложил, что прибыли двое из Тайного приказа. В ведение этого зловещего учреждения входили все преступления, угрожавшие безопасности государя и государства.

Они вошли в дом, и слуга тотчас проводил их к Николаю. Один из них держался тихо и почтительно, в то время как другой, узколицый, с неряшливой копной сальных черных волос, смотрел на князя с еле скрываемой издевкой.

– Князь Николай Дмитриевич, - произнес узколицый, - меня зовут Владимир Нечеретов, а моего спутника - Ермаков. Мы посланы из Тайного приказа в связи с известным происшествием на праздничном балу…

– Да, знаю. - Николай протянул руку к серебряному подносу с водкой. - Не хотите ли выпить?

Нечеретов не отказался:

– Благодарю вас, ваша светлость.

Николай неторопливо налил два стакана водки и, кивнув обоим сыскным, отхлебнул из своего.

Нечеретов оценивающе поглядел на Николая.

– Ваша светлость, мы явились, чтобы поговорить с княгиней Емелией Васильевной.

– Вам нет нужды с ней встречаться.

– Есть нужда, и великая, - настаивал Нечеретов, - Поступил донос, что она сегодня в присутствии государя произносила изменнические речи. А происхождение ее также весьма подозрительное…

– Она не представляет угрозы царю или кому бы то ни было, - прервал его Николай с вежливой улыбкой. - Красивая женщина, но не слишком разумная. Понимаете ли, она простая крестьянка, своих мнений и взглядов не имеющая. Боюсь, она неосмысленно повторила подслушанные слова. По всей справедливости вам следует задержать истинного виновника.

– Кто же это, ваша светлость?

С лица Николая исчезла улыбка.

– Я, - без обиняков ответил он. - Даже простые расспросы докажут, что у меня вышла размолвка с государем. Всем известно, что из России вытянуты все соки ради царского престижа. Я осмелился объявить об этом прямо в присутствии государя.

Нечеретов внимательно посмотрел на него и допил свою водку.

– Нам все равно нужно допросить вашу супругу, ваша светлость.

– Вы зря потратите время. - Николай небрежно вытащил из кармана черный бархатный кисет и слегка подкинул на ладони, демонстрируя его тяжесть. - Уверен, что вы человек весьма влиятельный. Надеюсь, вы сможете устроить так, чтобы о ней забыли.

Приняв из рук Николая кисет, Нечеретов открыл его и наклонил над ладонью, высыпав на нее часть содержимого. В кисете оказались алмазы чистой воды размером в пятнадцать - двадцать каратов и более того. Многие из них были ограненными. Они представляли собой огромное состояние. Алмазы сверкали в глубокой горсти Нечеретова, как озерцо белого огня. Николай с трудом удержался от язвительной усмешки, когда оба сыскных прерывисто задышали.

Нечеретов тихо проговорил:

– Коль скоро она всего-навсего тупая крестьянка, ее и в самом деле нечего допрашивать.

– Рад, что мы сходимся во мнении. Нечеретов посмотрел прямо ему в глаза.

– Но, отведя подозрения от супруги, вы приняли всю вину на себя, и теперь мы обязаны доставить вас в Кремль для допроса.

– Разумеется. - И несмотря на ожидавшую его верную гибель, Николай вздохнул с облегчением.

Уже три дня Николай находился в Беклемишевской башне Кремля - древней твердыни на Москве-реке. В каменной крепости было холодно и мрачно. Николай видел свое дыхание в стылом воздухе камеры. Как ни странно, никто не приходил допросить его. Он сидел в тишине и ждал. Два раза в день ему давали воду и плошку заваренной мучной болтушки. В камере не было ни тюфяка, ни даже кучки соломы. Двое сокамерников Николая сидели на полу с пустыми глазами, безучастными лицами и не откликались на вопросы. Они не назвали своих имен, предпочитали молчать, и только раз кто-то из них отозвался на слова князя о том, что им могли бы дать по крайней мере одеяла.

– Нам ничего не полагается, - невыразительным голосом пробормотал он. - Проступки бояр судят строже, чем бунт простолюдина, потому что от высших царь ждет большей преданности.

Другой молчал, он был явно болен. Сырой холодный воздух камеры на глазах ухудшал его состояние, вызывая тяжкий кашель и сильную лихорадку. На третий день их обоих увели, и больше они не вернулись.

Николай, слушая далекие крики пытаемых, нечеловеческий, болезненный вой, задумался, не кричит ли это кто-то из его бывших сокамерников.

Он начал вспоминать, как его пытали в девятнадцатом веке, и впервые за все время испугался. Покорность судьбе покидала его. Ему не пройти снова через этот ад. Телесные увечья зажили, раны зарубцевались, но душевные страдания… Нет, он не вынесет этого снова. Скорчившись на голом полу, Николай уперся спиной в холодную стену Никогда еще не чувствовал он себя таким одиноким.

Прошел еще день или два, и он понял, что заболел. Его трясло, голова горела, мысли путались. Все стало бессмысленным. Обхватив себя руками, чтобы унять дрожь, он то ли проваливался в беспамятство, то ли засыпал… и наконец позволил себе заплакать. В бреду являлись ему видения: Тася… его отец… Джейкоб… Миша, его покойный брат, смотревший на него с тоскливым укором… Он прятал от них глаза, не хотел смотреть, звал Емелию… Эмму… но они не приходили. Николай говорил видениям, что скоро умрет, что хочет увидеть жену, положить голову ей на колени и заснуть навеки…

Однажды в момент просветления Николая навестил нежданный гость: к нему пожаловал царь Петр собственной персоной. Съежившись в углу, Николай безучастно наблюдал за гигантской фигурой, возникшей на пороге мрачной, вонючей темницы.

– Николай, - обратился к нему Петр, и его бас гулко отразился от голых каменных стен, - мне сказали, что ты болен, и я решил навестить тебя.

– Зачем? - хрипло спросил Николай, еле выдавливая слова через потрескавшиеся губы.

Петр смотрел на него, как родитель на блудного сына.

– Я хотел лично убедиться, можно ли пробудить в тебе здравый смысл. Это не похоже на тебя, Николай. Несколько месяцев ты был сам не свой. Любовь, которую ты питал ко мне, твоя глубокая преданность… куда они делись?

Николай отвернул лицо, не трудясь отвечать.

– Ты позволил бабе погубить себя, - тихо продолжал Петр. - Простая крестьянская девка! Она отвратила тебя от меня, приворожила к себе каким-то заклятием. Иначе ей не удалось бы вытеснить из твоего сердца все, что ты ранее любил и почитал.

Жестокий приступ лихорадки сотряс Николая, и он еще больше вжался в угол.

– Я никогда никого… и ничего… не любил… до нее.

Царь вздохнул и присел рядом с ним на корточки.

– А теперь она довела тебя до погибели. Разве от добра придет такое унижение и разорение?

– Я не предавал вас, - промолвил Николай.

– Пока нет, но семена измены уже посеяны. Я должен быть самым главным в твоей жизни, только я, и никто кроме! Даже не Всевышний! Именно это необходимо мне, чтобы переделать Россию. - Петр пристально вглядывался в лицо Николая. - Даже теперь, - незлобиво продолжал он, - ты одно из самых прекрасных божьих творений, какое я когда-либо видел… Тебе было дано так много, Николай. Неужели тебе суждено прийти к ужасному концу?

– Чего вы от меня хотите? - пробормотал Николай и зашелся в приступе отчаянного кашля. На губах его показалась кровь.

Огромная, похожая на лапу ладонь Петра ласково легла ему на лоб, пригладила волосы, словно балуя любимого зверька.

– Я готов, Николай, еще раз предоставить тебе возможность выжить и вернуть мое расположение. Я все тебе прощу, если ты докажешь мне свою преданность.

Николай устало перевел на него воспаленные глаза.

– Что мне для этого придется сделать?

– Расторгни свой брак с Емелией, заставь ее принять постриг. Отошли от себя навсегда и больше с ней не встречайся. Можешь выбрать себе любую другую подходящую жену. Вернись к той жизни, которую вел раньше, и посвяти себя служению своему государю. Обещай мне все это, и я сию же минуту велю выпустить тебя отсюда. Я прикажу своему личному лекарю ухаживать за тобой, пока ты не поправишься.

Николай ответил слабой улыбкой.

– Я не смогу держаться вдалеке от нее, - прохрипел он. - Знать, что она где-то рядом… и не иметь возможности увидеть ее, коснуться ее… - Он покачал головой. - Нет! - Он снова закашлялся, внутри все горело огнем.

Петр отдернул руку и встал, яростно сверкнув глазами.

– Мне жаль, что ты так мало ценишь свою жизнь. Я ошибся в тебе. Ты выбрал не жизнь для царя, а измену и смерть. Так не жди теперь ни жалости, ни пощады!

– Любовь… - прошептал Николай, опуская голову. - Я выбираю любовь.

Он вновь впал в беспамятство, к счастью, до того, как его пришли допрашивать. Он замерзал, тело коченело, кровь стыла… Но возникавшие в камере призрачные фигуры не откликались на его мольбы дать ему плащ, одеяло, огня, чтобы хоть немного согреться. Он вспоминал, как прижималось к нему гибкое тело жены, как укрывали волны ее пышных огненных кудрей.

– Емелия, мне холодно! - пытался он докричаться до нее, но она мелькнула и исчезла, не услышав его зова.

Его трясло. Образы сказок его детства заполонили камеру: чудища, оборотни, ведьмы, красно-золотая жар-птица… Она взмахнула крыльями и превратилась в Эмму. Хохолок на макушке преобразился в сверкающие красно-коричневые кудри, обрамляющие милое лицо. Николай потянулся к ней, но она отшатнулась от него.

– Эмма, не покидай меня, - напрасно умолял он, но она таяла, уплывала прочь. Тщетно он просил ее:

– Эмма… ты нужна мне!

Время закружилось, завертелось водоворотом, недосягаемым для просьб и молитв. Он почувствовал, как жизнь покидает его и наступающая тьма поглощает уходящее сознание, мысли, память, как все тонет в ее бездонной глубине…