"Герой снов" - читать интересную книгу автора (Клейпас Лиза)

Глава 11

Николай оцепенел от страха, равного которому не испытывал никогда. Клетка оказалась не заперта на задвижку, и Джейк, подняв засов, спокойно смог войти внутрь. Мальчик стоял сбоку от входа, а тигр сжался в комок посредине клетки. Маньчжур рычал от растерянности и раздражения, наблюдая за маленьким существом, вторгшимся на его территорию.

Эмма медленно обернулась к Николаю. На смертельно бледном лице горели темно-красные дуги бровей. Онемевшие губы попытались шевельнуться. Она хотела что-то сказать, но лишилась дара речи.

Мысли Эммы неслись в каком-то бешеном круговороте. Она подавила леденящий ужас и уставилась на тигра, стремясь понять его настроение. Ей не нравилось, как сосредоточенно уставился Маньчжур на ребенка, не сводя с него глаз. Такое напряженное внимание обычно предшествует внезапному прыжку на добычу. Белые усы зверя подергивались. Медленно переставляя лапу за лапой, он стал подбираться к мальчику. Хотя когтей у Маньчжура не осталось, но зубов была полна пасть: по пятнадцать с каждой стороны, включая длинные клыки, которыми тигр мгновенно перекусывает шею добычи, и острые, как лезвие секиры, резцы. Мощные челюсти хищника смыкаются на бьющейся изо всех сил добыче и либо прокусывают затылок жертвы, ломая позвоночник, либо сдавливают ей горло так, что она задыхается.

Маньчжур, казалось, еще не решил, что ему делать, и Эмма с робкой надеждой поняла, каким образом лучше напасть на это маленькое существо. У Эммы появилась надежда. Бодрым свистом она привлекла к себе внимание зверя и, направившись к ведру, в котором обычно приносили ему мясные обрезки, подняла его якобы с трудом, словно оно было полным.

– Маньчжур! - позвала она, относя ведро к дальней стороне клетки, подальше от Джейка. Оставаясь снаружи, она вновь окликнула тигра:

– Поди сюда, красавчик, посмотри, что у меня для тебя есть!

Тигр медленно послушался и неспешно зашагал к ней с низким мяукающим подвыванием. В ту же секунду Николай рванулся к клетке, поднял засов и скользнул внутрь. Возмущенный появлением еще одного незваного гостя в своем законном уделе, тигр раздраженно зарычал и круто обернулся, не обращая внимания на зов Эммы. Николай железной хваткой вцепился в сына и вынес его из клетки, тут же захлопнув дверцу прямо перед носом тигра.

– Папа, - сердито завопил Джейк, вырываясь из рук отца, - я еще не хотел выходить! Папа, отпусти меня!

Но Николай не мог его отпустить. Не в силах унять нервную дрожь, он крепко прижимал к себе маленькое тельце сына. Эмма выронила ведро и прислонилась к ближайшей стенке. Голова у нее кружилась, и сердце трепыхалось от панического ужаса.

Когда Николай смог наконец заговорить, он поставил ребенка на пол и опустился перед ним на корточки, глядя прямо ему в глаза.

– Что ты там делал? - спросил он севшим голосом. - Я отослал тебя наверх, в детскую.

– Мне туда не хотелось. Я хотел увидеть тигра. - Вид у Джейка был несчастный, но вызывающий. Он все еще не понял, какой опасности подвергся.

– Тебе было ведено никогда не ходить в зверинец без меня или без Эммы.

– Но, папа, Маньчжур не причинит мне вреда. Он меня любит!

Бледный и мрачный, Николай проговорил строго и решительно:

– Ты меня не послушался, Джейк. Не хочется тебя наказывать, но ты не оставил мне выбора. Я запрещаю тебе месяц посещать зверинец. - И, не обращая внимания на протесты ребенка, Николай перебросил его через колено и отвесил три крепких шлепка по попке. От удивления Джейк взвыл и залился слезами. Поставив его на ноги перед собой, Николай хрипло произнес:

– Этот тигр очень опасен, как и остальные содержащиеся здесь животные. Ты до смерти перепугал меня с Эммой. Я не хочу, чтобы с тобой случилась беда. Поэтому ты должен строго выполнять установленные нами правила, даже если не всегда понимаешь, зачем это нужно.

– Хорошо, папа, - прорыдал Джейк, отворачивая лицо, чтобы скрыть слезы.

Николай притянул его к себе и крепко обнял. Ребенок тут же обвил руками его шею.

– Все в порядке, - шептал ему Николай. - Все прощено, только не забудь поступать так, как я велю.

– Можно мне теперь пойти поиграть в детскую?

Николай кивнул и прижал его к себе напоследок.

– Да, можешь идти.

Джейк отступил на шаг, вытер слезы кулачками и с любопытством уставился на отца.

– Папа, почему ты плачешь?

После недолгого молчания Николай сердито ответил:

– Ужасно, что пришлось тебя отшлепать.

Невольная улыбка промелькнула на лице Джейка.

– Мне это тоже не понравилось. - Он подбежал к Эмме и обхватил ее двумя руками. - Прости меня, Эмма.

Слишком растроганная, она не нашла слов, поэтому лишь взъерошила ему волосы и поцеловала в макушку, после чего он убежал. Когда быстрые детские шаги стихли в отдалении, Николай провел ладонями по лицу и глубоко вздохнул.

Эмма нерешительно приблизилась к нему:

– Ник, я считала, что четко объяснила ему.

– Он знал, что не должен ходить сюда один, - ответил Николай, оборачиваясь к ней. - Он своевольный ребенок, очень любознательный и любопытный. Мне следовало ждать чего-то подобного.

Эмма удивилась, отчего он все еще пепельно-бледен и почему в глазах у него застыло отчаяние.

– Слава Богу, все обошлось. Беды не случилось.

Однако Николай не спешил с ней соглашаться. Он вытер рукавом пот со лба и откинул упавшую на глаза повлажневшую прядь волос.

– Я никогда в жизни не бил ребенка.

Наконец Эмма поняла. Этот случай напомнил ему о брате Мише и о том, как издевался над ним их отец.

– Ты не бил Джейка, - тихо, но уверенно проговорила она. - Ты его отшлепал, и совсем не сильно. Сделал ты это для того, чтобы он больше никогда не подвергал себя опасности. Джейк это понял, Николай. Ты не причинил ему боли. - Она помедлила и добавила мягким тоном:

– Ты вовсе не похож на своего отца.

Он молчал и глядел отрешенно, словно погрузился в воспоминания о другом времени и другом месте.

– Нелегко быть родителем, правда? - тихо спросила Эмма. - О стольком надо заботиться… - Она замолчала, потому что произнесенные ею слова пробудили мысли об отце. На нее нахлынуло чувство вины, тоскливое желание его увидеть. Лукас Стоукхерст всегда был любящим родителем, оберегал ее от всех тревог и бед, даже чересчур, а она буквально выбросила его из своей жизни. Как же она по нему соскучилась! Она устала наказывать свою семью и саму себя, ей хотелось помириться с ними. - Не чувствуй себя виноватым, - прошептала она, слишком поглощенная своими мыслями, чтобы заметить, ответил ей Николай или нет.

Вечером того же дня в восемь часов Эмма поднялась в детскую. Она собиралась объяснить Джейку, что, хотя часто говорит о Маньчжуре как о домашнем любимце, он остается опасным зверем, а не ручным животным, как, например, Самсон. Маньчжура надо любить, но опасаться, потому что характер у него непредсказуемый. Она чувствовала себя виноватой, что не сумела объяснить это Джейку достаточно ясно.

Приблизившись к верхней ступеньке лестницы, она услышала доносившийся из-за неплотно прикрытой двери детской сонный, ленивый голосок Джейка:

– Папа, а когда мы наймем няньку, ты все равно будешь рассказывать мне сказки?

– Разумеется, - послышался ответ Николая. - Хотя, думаю, у нее найдутся и свои сказки, чтобы тебя развлечь.

– Мне больше всех нравятся русские.

– Мне тоже. - В голосе Николая слышалась улыбка. - Так на чем мы остановились?

– Иван-царевич повстречал серого волка…

– Да-да… - Зашелестели страницы. - И случилось так, что это оказался заколдованный волк, который уже знал о том, как Иван-царевич ищет сказочную жар-птицу. "Я ведаю, где живет жар-птица!" - воскликнул волк и предложил отвезти царевича прямо к ней. Сел Иван-царевич к нему на спину, и помчались они сквозь ночь, пока наконец не добрались до сада, окруженного высокой золотой стеной. Там находился дворец царя Ахмата.

Эмма тихонько попятилась и удалилась, представив себе Джейка, свернувшегося калачиком на постели, зачарованного убаюкивающим баритоном отца. Она чувствовала себя одинокой, несчастной, жаждущей чего-то, неясного ей самой. Выпив залпом бокал красного вина и не ощутив вкуса, она улеглась в постель. Свернувшись в тонкой батистовой рубашке под грудой одеял, она ждала, пока ледяные простыни согреются. В комнате было холодно и темно, в сумраке таились тени, их насмешливые голоса звучали у нее в мозгу.

Она вспомнила слова Таси: "Не стоит он доверия. Николай - опасный человек, Эмма".

Тихое отчаяние отца: "Ты всегда сможешь вернуться. Я приму тебя с распростертыми объятиями".

Мольбу Николая: "Я никогда больше не причиню тебе горя. Поверь мне!"

Воспоминания долго не давали ей уснуть, наконец она задремала. Но и во сне не было ей покоя. Эмму захватил один из самых странных снов, какие она когда-либо видела, причем он был таким ярким и подробным, что напугал ее до мозга костей.

Она находится в холодной темной комнате с деревянными стенами, каменным полом и крохотным квадратным окошком. Стены увешаны иконами, их сумрачные лики смотрят на нее, нарисованные глаза отражают ее тоску и печаль. Отчаянно рыдая, она мечется по комнатке, метет пол подолом длинного темного одеяния. Она знает, что Николай сейчас терпит муки, но не может поехать к нему. Ей дано лишь ждать в бессильном страдании. Две женщины, одна из которых - монахиня в сером куколе, пытаются ее успокоить, но она вырывается из их ласковых рук, отворачивается от их сочувственных лиц. "Он умирает, - плачет она. - Я нужна ему, он там совсем один. Я должна поехать к нему! Не могу этого вынести, не могу!"

С криком Эмма вырвалась из сна, задохнувшись слезами, села на постели. В знакомой спальне стояла какая-то потусторонняя тишина.

"Это был просто сон", - сказала она себе, утирая слезы. Но почему-то они продолжали литься, и сердце ныло от боли, словно кто-то и вправду умер. Она не знала, как прогнать эту боль. Выскользнув из постели, она пошла, сама не зная куда, и вдруг обнаружила, что идет к покоям Николая. Длинным рукавом она промокнула лицо и, добравшись до двери, застыла на пороге. Тонкая трепещущая фигурка, призрачно белеющая в темноте. Лунный свет, струившийся в окно, собрался лужицей на ковре, покрывающем пол.

– Ник, - прошептала она и услышала шелест простыней и охрипший со сна голос Николая:

– Кто это?… Эмма?

– Мне снился кошмарный сон, - пролепетала она. Никогда не испытывала она такого бесконечного, безнадежного горя. Он должен был осязаемо ощутить его, словно чужое присутствие рядом в комнате.

– Расскажи мне, - попросил он.

– Ты умирал, ты звал меня, но я не могла прийти к тебе. Я была в келье монастыря, и они меня не пускали. Не давали уехать.

Он ничего не ответил, лишь невнятно пробормотал по-русски ее имя.

Стараясь справиться со слезами и словами, Эмма несколько минут не могла ничего выговорить. Затем отчаянный вопрос, рожденный неделями тоски и обиды, вырвался из ее сердца:

– Почему ты так изменился? Что случилось с тобой в тот день, когда ты упал в обморок перед портретом?

Она наконец задала свой вопрос. Николай не сразу смог заговорить. Он был так переполнен пылким желанием, что понимал: объяснение получится бессвязным лепетом. Сотни раз он повторял в уме разные варианты рассказа, подыскивал верные слова, чтобы она приняла его историю, поверила ей.

Но сейчас все казалось безнадежным. Как сможет она понять, если он сам ничего не понимал?

Еле слышным голосом он начал свое объяснение:

– В течение того часа, что я пробыл без сознания, мне привиделось, будто я перенесся в Россию. Я воплотился в своего предка Николая.

– Того самого Николая, - робко спросила она, - который выбрал себе жену из пятисот девиц?

– Откуда ты это знаешь? - вскинулся он.

– Мне рассказала эту историю Марфа Сударева. О том, как князь Николай женился на одной из этих девушек.

– Да. Все это происходило в том сне. Ты была невестой. Тебя звали Емелия Васильевна, и я влюбился в тебя.

– Что же произошло потом? - с тревогой поинтересовалась она.

– Мы были вместе лишь краткое время, а потом я был арестован по подозрению в измене. Чтобы уберечь тебя от той же судьбы, я отослал тебя в Новодевичий монастырь, где ты родила моего ребенка. Я не знаю, что случилось с тобой после этого, - тихо добавил он. - Сейчас я стараюсь это выяснить.

Она была потрясена его тоном, таким обыденным:

– Господи, ты веришь в то, что это действительно случилось с тобой? По-моему, это был просто сон.

– Это было на самом деле.

Его уверенность ошеломила Эмму. Она поднесла руку ко рту, зажимая рвущийся из груди испуганный, недоверчивый смех.

– Ты говоришь так, будто сошел с ума!

– Я полюбил тебя сто семьдесят лет назад. Теперь я нашел тебя вновь.

Она задрожала, шепча растерянно:

– Нет! Нет!

– Не бойся, - мягко произнес он.

– Но это же нелепость какая-то!

– Почему тебе приснился сон, что ты в монастыре? Ответь, Емелия!

– Не называй меня так! Это случайное совпадение! - Она прерывисто дышала, страх туманил ей голову, леденил кровь. - Все это не похоже на тебя, Ник. Ты всегда был таким разумным, рационалистичным прежде всего. А теперь я слышу от тебя такую безумную фантазию, и ты настаиваешь, что она правдива. Ты, верно, пытаешься напугать меня до полусмерти! Ничего у тебя не выйдет.

– Это правда.

Эмма увидела, что он встает с постели и направляется к ней. Блики лунного света на его поджаром обнаженном теле переливались, подчеркивая красоту и откровенность его наготы. Она еще могла убежать, но ноги ей не подчинялись. Так она и застыла посреди комнаты, не в силах совладать с собой.

Сильные, горячие руки сомкнулись вокруг нее. Одна рука отвела волосы и крепко легла на затылок. Она ахнула, пытаясь отшатнуться, дрожь пробежала по ее телу.

– Я тебе не верю, - прошептала она. - Не верю в твои видения.

Николай испытывал невероятное облегчение от того, что смог все рассказать Эмме. Ее близость, аромат кожи привели его в лихорадочное состояние. Он должен овладеть ею немедленно, сию минуту. Русская речь полилась из его уст, мягкий рокочущий говор: Эмма не понимала ни слова.

– Что ты говоришь? - жалобно взмолилась она.

Он стал переводить, его жаркое дыхание обжигало ей шею.

– Мне все равно, веришь ты или нет. Я хочу, чтобы ты сегодня была в моей постели. Я хочу войти в тебя, ощутить, как обвивают меня твои руки и ноги.

Эмма выгнулась, отклоняясь от него, но он был сильнее, и мышцы его были налиты твердой решимостью.

– Я хочу тебя, - настаивал он с более сильным, чем всегда, русским акцентом. - Хочу заняться любовью с моей женой!

Она ощутила его губы на своей груди, они прожигали ее сквозь тонкую ткань рубашки. Николай нашел ее соски и покусывал, сосал мгновенно отвердевшие вершинки, пока она не перестала вырываться и не начала всхлипывать в истоме протестующего блаженства. Рука его скользнула меж ее бедер, лаская нежную долинку под тонким батистом.

– Эмма?… - простонал он, плотно прижимая ее к своей восставшей плоти. Пальцы его сомкнулись на ее ягодицах.

– Да, - прошептала она. Согласие и желание клубились в ней, сметая сомнения.

Николай отнес ее на постель и, склонившись над трепещущим телом, судорожно ухватил подол ночной рубашки. Отвернув лицо, она уткнулась в смятые простыни и зовуще раскинула ноги, сразу почувствовав, как он навис над ней. Он толкнулся в нее властным ищущим напором и задохнулся от наслаждения, когда ее тело приняло его, обволакивая нежной защитой, затягивая все глубже в свою темную сладость, Он вонзался в нее, откликаясь на возвратные толчки ее бедер в ритме, который скоро довел ее до сокрушительного экстаза. Она задохнулась в рыданиях, прильнула к нему всем телом и содрогнулась от восторга, ощутив изливающийся в нее поток его семени.

После этого они, усталые, лежали, сплетясь телами. Эмма спиной прижалась к его груди, ее ноги легли поверх его ног, а голова - на его руку. По ее телу все еще пробегали легкие волны пронесшейся бури блаженства. Прошло много времени, прежде чем она прошептала еле слышно:

– Я боюсь.

– Чего, душенька?

– Что это значит?

– Драгоценная душа моя, - с готовностью отозвался он, приглаживая растрепавшиеся рыжие кудри. - Чего ты боишься?

Крупная слеза поползла у нее по щеке и повисла на подбородке.

– Я не хочу тебя любить, - задыхаясь, проговорила она, - потому что тогда буду полностью зависеть от твоей милости, и ты разобьешь мне сердце. Я не допущу этого, Ник!

Он успокаивал ее тихим, ласковым шепотом. Отвел ее руки и стал целовать шею там, где край кружева встречался с кожей, покрыл плечи и грудь мелкими щекочущими поцелуями, от которых ее дыхание участилось, а соски отвердели и уперлись камешками в тонкий батист. Он приник к ней. Его могучие плечи, залитые лунным светом, сверкали серебряным блеском. Руки Николая, властные, способные на жестокость и ласку, бережно скользнули с ее бедер на грудь. Он продолжал, ласково шептать что-то, по-русски и по-английски вперемешку. Слова словно осыпали ее тело серебристым теплым дождем. Потихоньку сдвигая вверх край рубашки, он приветствовал каждый новый дюйм обнажающейся кожи легкими поцелуями и покусываниями. Эмма потянулась вниз, чтобы коснуться его спины и ощутить под пальцами привычную шероховатость шрамов.

Рубашка взлетела вверх через голову, оставив ее совсем нагой. Эмма приникла к мужу всем телом. Они страстно целовались, перекатываясь по постели. Николай стонал под лаской ее рук, под нежными касаниями гибких пальцев. Он опустил голову ей на живот и скользнул по упругой поверхности к потаенной долинке между бедрами, пока не нашел умелым языком нежное средоточие удовольствия.

Сотрясаясь от сильнейшего желания, Эмма коснулась его волос, погружая пальцы в шелковистую массу и накручивая на них золотые пряди.

– Сейчас, - молила она, извиваясь под требовательными движениями его губ и языка. - Сию минуту, пожалуйста!…

Николай опустился на нее и медленно скользнул в манящее лоно, заполняя его до конца, пока Эмма не вскрикнула удовлетворенно. Они замерли, слитые воедино. Эмма видела во мраке спальни сверкающий блеск его глаз, неясный абрис лица. Она и не представляла, что Николай может быть таким ласковым, таким страстным…

– Кто ты? - прошептала она.

– Я тот, кто вечно любит тебя. Вечно, Эмма, - отозвался он.

Он вонзился в нее еще глубже, наслаждаясь ее беспомощным удовлетворенным всхлипом. Она прильнула к нему, отдавая всю себя целиком, щедро и безудержно. И он отдался ей точно так же, отпуская на волю пламя ярости, пока память прошлого не выгорела полностью и мир не стал опять чистым и новым.

Впервые Эмма проснулась утром в объятиях мужа. Она выждала, пока прошла первая растерянность пробуждения, затем поглядела на лицо Николая. Его янтарные глаза были открыты и смотрели на нее испытующе.

– Доброе утро, - произнес он по-утреннему хриплым голосом.

Он держал ее в объятиях всю ночь, иногда прерывая сны поцелуями. Он целовал ее лицо и шею, гладил нежную кожу. Под утро они еще раз занялись любовью, и тела их сплетались в ленивом медлительном ритме, пока потрясающее освобождение не унесло их в пучину блаженства.

Что могла она сказать ему после такой безудержно чувственной ночи? Щеки ее запылали, она отвела в сторону глаза и попыталась подняться.

Однако он остановил ее, буквально пригвоздив к постели. Впившись в ее зрачки пронзительным взглядом, он поинтересовался:

– Как ты себя чувствуешь?

– Не знаю. Понятия не имею, как пойдет теперь наша жизнь и вообще как мне с тобой держаться. Спорить все время легко, я к этому привыкла. А вот как жить в мире? Не знаю, выйдет ли это у нас.

Теплые руки Николая накрыли ее голые ягодицы, ласково сжимая упругие округлости.

– Все очень просто, Рыжик. Будем двигаться день за днем.

Эмма почувствовала, как шевельнулась между их телами его плоть, ощутила пульсацию пробуждающейся в нем страсти. Он крепче притянул к себе ее ягодицы, не давая ей соскользнуть с него, в то время как губы его прокладывали жаркий влажный след по ее груди.

Она запротестовала задыхающимся голосом:

– Нет, Ник. Пора завтракать.

– Я не голоден.

– …И я не заходила утром к зверям.

– Они могут подождать.

– Сюда может прийти Джейкоб.

– Не придет. Он не зря мой сын.

Она в последний раз попыталась его отвлечь:

– У меня все саднит.

– Я буду осторожен, и все будет в порядке, - прошептал он, перекатываясь так, что она оказалась распростертой навзничь. Толчком раздвинув ее бедра, он начал старательно убеждать ее в необходимости остаться. Со стоном наслаждения Эмма поддалась обещаниям его рук и губ. Обещаниям, которые он жаждал исполнить до конца.

Николай, казалось, принял как нечто очевидное, что после происшедшего она будет рада видеть его в своей постели. И Эмма ему не отказывала. Быстро пролетела неделя, в течение которой она просыпалась каждое утро с чувством открытия. Она узнавала такие вещи о своем муже, о которых за долгие месяцы супружества даже не подозревала. Он бывал удивительно нежен, помогая ей расплетать на ночь тяжелые волосы, массируя наболевшую от шпилек и гребенок кожу головы. Иногда натирал смягчающей мазью ее руки, обветренные и поцарапанные от работы в зверинце, или врывался к ней в ванную и купал ее, словно она была маленькой.

Однажды его настроение приняло хищный уклон. Застав жену в зверинце, он, не обращая внимания на слабые протесты, прижал ее к стене, спустил с нее брюки и взял прямо так, стоя, пока они оба не удовлетворились, мокрые от испарины и задыхающиеся. Он дразнил ее немилосердно, провоцировал и заставлял смеяться до тех пор, пока она не переставала соображать, чего ей больше хочется - поцеловать его или убить.

В середине дня Эмма позировала Роберту Сомсу для портрета. Николай приходил наблюдать и всматривался в нее с такой сосредоточенностью, что она в конце концов изгнала его из комнаты.

– Я не могу сидеть со спокойным достоинством, когда ты ешь меня глазами, - заявила она мужу, подталкивая его к двери.

Николай неохотно повиновался, но, когда она захлопывала за ним дверь, смотрел хмуро.

Он еще раз рассказал ей о своем сне. Это произошло в тот день, когда они гуляли по заснеженным полям поместья. С неба плавно падали крупные снежинки, и Николай остановился, чтобы поцелуями смахнуть их с лица жены.

– Ты похожа на ангела, - пробормотал он, едва прикасаясь к сверкающим звездочкам, усыпавшим ее кудри.

– Ты тоже, - отозвалась она и засмеялась, стряхивая снег с его золотисто-каштановых волос. - На падшего ангела.

Николай внезапно затих. Эмма увидела, что он потрясенно уставился на нее.

– В чем дело? - настороженно осведомилась она.

– Ты выглядишь так, как тогда, в России. Я подарил тебе белую кружевную шаль, и ты покрыла ею голову.

"Я никогда не была в России!" - хотелось крикнуть ей, но она удержалась, внимательно вглядываясь в его лицо. Как же часто размышляет он о том таинственном периоде, когда перенесся в сон о прошлом! За его внешней невозмутимостью и замкнутостью Эмма ощущала отчаянную тоску, жадное стремление вернуть отнятое счастье. Николай всерьез верил в то, что в прошлой жизни они знали и любили друг друга. Конечно, ей не стоило поощрять такое заблуждение, но и высмеивать его за это она не могла.

– В том своем сне ты любил эту женщину, не правда ли? - тихо проговорила она.

Непонятное сильное чувство сверкнуло в его глазах.

– Этой женщиной была ты.

– Даже если и так, в этом нет ничего общего с нами нынешними, - сказала она. - В нашей теперешней ситуации это ничего не меняет.

– Для меня меняет все. Я помню, как прекрасно было любить тебя и быть тобой любимым.

– Мне жаль, если ты хочешь этого от меня, - сухим и чопорным тоном откликнулась Эмма. - Но это невозможно. Разве того, что есть, тебе мало? Быть в некотором роде друзьями, находить удовольствие в обществе друг друга?…

– Да, - последовал угрюмый ответ, - мне этого мало. Они в молчании продолжили прогулку и подошли к маленькой каменной часовне для православных русских слуг.

– Я никогда раньше в ней не бывала, - заметила Эмма. - Как она выглядит внутри?

Николай бесстрастно посмотрел на часовню и с тем же непроницаемым видом проводил Эмму к арочному входу. Распахнув дверь, он придержал ее, чтобы Эмма могла войти внутрь. Покрыв волосы голубым шарфом, Эмма вошла и стала оглядываться по сторонам. У стен, увешанных иконами, стояли высокие подсвечники с горящими свечами. Некоторые из них были зажжены недавно, их крохотные колеблющиеся огоньки сияли теплым желтоватым светом. Было торжественно и грустно. Казалось, стены часовни впитали в себя признания и мольбы всех верующих.

– Зажечь свечу? - приглушенным голосом спросила Эмма.

Николай не ответил. Суровые черты золотистого лица, казалось, застыли, сделав его поразительно схожим с окружавшими их византийскими ликами святых.

– Ну, вреда это не принесет, - решила Эмма, выбирая тонкую длинную свечечку. Она зажгла ее от уже горевшей и установила перед иконой Богоматери с младенцем. Затем она повернулась, взглянула на Николая, и у нее перехватило горло.

В глазах его стояли жгучие слезы. Он не мог сдержать чувств, увидев Эмму в окружении русских икон при свете свечей. Никогда еще он не испытывал такой муки. Казалось, Эмма властвовала над его жизнью и смертью. Он не мог представить, что с ним станется, если она так никогда и не полюбит его. Он страшился думать об этом.

Прошла вечность, прежде чем он заговорил, с нечеловеческим усилием взяв себя в руки. Голос его звучал тихо и ровно:

– Я не знаю, что произошло со мной в тот день. Не уверен, что это было: явь или сон. Знаю лишь одно - ты мне необходима.

Эмма стояла перед ним, в беспомощной растерянности глядя на человека, который ее соблазнил, женился на ней, а затем грубо предал. На самого сложного и волнующего мужчину из всех, кого знала. Дальнейшая жизнь с ним потребует от нее недюжинной отваги. Она словно оказалась лицом к лицу с тигром без решетки между ними. Она испытывала к нему смешанные и противоречивые чувства: страх, желание, гнев, нежность. Сможет ли кто-нибудь заворожить ее так же, как он? Стоит ли ей рискнуть и узнать на деле глубину его привязанности, его любви к ней?

Она шагнула к нему и нежно приложила ладонь к щеке Николая. Ей передалась дрожь, пронзившая его тело. Напряжение становилось невыносимым.

– Возможно, ты мне тоже необходим, - прошептала она.

Его пальцы погрузились в локоны Эммы, вцепились в них мертвой хозяйской хваткой. Он привлек ее к себе, вжимая в свое тело, расплющивая о свою грудь. Прильнув к ее рту, он шептал ей бессвязные неразличимые слова, а затем впился жадным поцелуем, обнимая жену так, словно никогда от себя решил не отпускать.

– Куда ты меня везешь? - спросил на другой день Джейк. Его ручонка была крепко зажата в руке Эммы, они направлялись к стоявшему у парадного подъезда экипажу. - И почему мы такие нарядные?

Сегодня Эмма с особым тщанием одела его в черные панталончики, голубой жилетик. На черных кудрях мальчика красовалась голубая шапочка. Для себя она выбрала модное серое платье, отделанное шелком в фиолетовую и серую полоску. Волосы ее были тщательно заплетены, заколоты узлом и увенчаны высокой шляпкой из фетра с грогреновыми лентами и газовым шарфом сиреневого цвета. Бархатный плащ с капюшоном, плавно переходящим в шалевый воротник, окутывал ее плечи.

– Мы едем с визитом к моей семье, - объяснила она Джейку. - Моя мачеха написала мне, что они несколько дней пробудут в городе.

– У тебя тоже есть мачеха? - удивился он.

– Да, - подтвердила Эмма, поправила ему шапочку и улыбнулась. - Так что не только у тебя бывают мачехи.

– А какая она у тебя?

– Она русская, как ты и твой отец.

– А она знает русские сказки? - Теперь в пытливом взгляде мальчика блеснул пылкий интерес. Эмма заулыбалась:

– Наверное, сотни сказок.

Ее радовало счастливое щебетание малыша и то, что, устроившись в карете, он достал из кармана своих солдатиков и принялся разыгрывать сражение. Эмма была счастлива приветствовать любое развлечение: оно помогало ей унять нервную дрожь внутри.

Со дня свадьбы с Николаем, уже более четырех месяцев, она отказывалась видеться с родителями. Почти не было и переписки, за исключением нескольких сухих записок, которыми она обменялась с Тасей. Теперь она размышляла над тем, как они ее встретят. Будет ли их прием теплым или холодным? Что скажут они по поводу Джейка? Может быть, ей лучше было поехать одной? Но Эмме общество ребенка казалось просто необходимым. Кроме того, ей хотелось, чтобы они узнали о ребенке от нее. Это поможет им понять то, что она попробует им объяснить. Ведь Джейкоб был существенной частью тех перемен, которые произошли с Николаем.

– Вероятно, ты встретишься с моими братьями, Уильямом и Закари, - продолжала она. А карета тем временем въехала в длинную подъездную аллею. - Уильям - твой ровесник, вы с ним в некотором роде двоюродные, хотя родство настолько отдаленное, что его трудно проследить. Для русских семья бесконечно важна, они очень гордятся родственниками, так что, Джейк, думаю, Уильям с удовольствием признает тебя своим.

Джейк настороженно посмотрел на нее:

– А он мне понравится?

– Наверняка понравится, - твердо сказала Эмма. - Он хороший мальчик, не из тех, которые дразнятся или обзывают других.

– Но ведь я говорю как крестьяне, и еще я ублюдок.

Эмма до сих пор не задумывалась о том, что мальчик огорчен своим грубым деревенским говором.

– Совершенно ни к чему сообщать об этом людям, Джейк. Тебе нечего стыдиться своего происхождения, тем более что его не изменишь. А к твоей речи Уильям не будет придираться, и вообще, со временем твой выговор смягчится.

– Правда? - Джейку эта мысль, видимо, понравилась, и он вновь занялся солдатиками.

Волнение Эммы возрастало по мере приближения к дому в итальянском стиле - городскому обиталищу семейства Стоукхерстов. Вот показалось очаровательное трио круглых башенок с коническими крышами, окружавшие дом лоджии. Карета остановилась перед парадным входом, и лакей в парчовой ливрее помог Эмме и Джейку выйти.

Наверное, чувствуя и разделяя ее тревогу, Джейк сунул ладошку в руку Эммы, и они направились к двери. Эмма окинула быстрым взглядом его, затем себя, чтобы удостовериться, что они хорошо выглядят.

На пороге их встретил дворецкий. Улыбка осветила его непроницаемое лицо, когда он узнал свою любимицу.

– Мисс Эмма! - радостно произнес он, приглашая их в дом.

Тася уже спешила им навстречу.

– Я увидела в окно подъехавший экипаж! - воскликнула она, бросаясь к Эмме на шею. Лицо ее светилось радостью. - Как замечательно снова тебя увидеть!

Обе засмеялись от счастья. Горячим объятиям не помешал даже тяжелый бархатный плащ Эммы. Ее тревожное волнение стало стихать. Она наслаждалась привычным уютом родного дома и любящим вниманием Таси.

Откинувшись назад, Тася оценивающе оглядела ее.

– Потрясающе, - объявила она. - Сияющая, улыбающаяся, великолепно одетая. Ты, Эмма, просто цветешь. - Взгляд ее перешел на маленькую фигурку рядом с Эммой, и серо-голубые глаза слегка расширились. Удивление заставило Тасю слегка побледнеть. Нежные губы задрожали, она прошептала что-то, по-русски. Затем, взяв себя в руки, спросила дрогнувшим голосом:

– Кто это?…

– Это Джейк, - ответила Эмма, положив руку на окаменевшее плечико ребенка. - Сын Николая.

Проявив необыкновенную выдержку, Тася скрыла изумление.

– Разумеется, породу Ангеловских узнаешь сразу. Особенно глаза. - Она встретилась взглядом с мальчиком и улыбнулась, заметив добрым голосом:

– Сын Николая. Полагаю, это означает, что я - твоя бабушка, не так ли? - Прошумев шелковыми юбками, она опустилась рядом с ним на колени и обняла его, окутав ароматом нежных духов.

– Ты слишком красивая, чтобы быть бабушкой, - с детской непосредственностью заявил Джейк, принимая ее ласку, и приглушенным голосом добавил:

– И пахнешь ты тоже не как бабушка.

Тася рассмеялась.

– А ты, мой милый, умеешь обращаться с женщинами, в точности как твой отец. Если хочешь, можешь называть меня "ба-бу-ля". Так часто зовут бабушек русские. - Она встала и, сняв с него шапочку, погладила темную головку. - Хочешь посидеть с моим сыном Уильямом? Они с гувернером как раз заканчивают урок. Пойдем со мной и посмотрим, как они там.

– А где Закари? - поинтересовалась Эмма.

– Он в детской, у него время сна. - Тася протянула руку Джейку, который послушно ее взял.

Втроем они прошли по внутренним дворикам и холлам, обрамленным мраморными колоннами, поднялись по лестнице, вдоль которой висели бесценные гобелены со сценами из средневековой жизни. Тася поощряла болтовню Джейка, а он с жаром рассказывал ей о зверинце в поместье Ангеловских, о том, что он делает вместе со своим папой. Так добрались они до классной комнаты, уютной, переполненной игрушками и книжками. На стенах были развешаны географические карты и гравюры с иллюстрациями к детским книжкам.

Уильям, сидевший за столом напротив молодого человека ученой наружности, поднял глаза на вошедших. При виде Эммы он испустил восторженный крик и соскочил со стула.

– Эмма! - вопил он, возбужденно обнимая ее. - Эмма, ты вернулась!

Она, смеясь, крепко прижала его к себе.

– Ох, Уильям, ты вырос по крайней мере на дюйм!

Ее темноволосый братик был, как всегда, на редкость здоровым и энергичным. Поглядев на Джейка, она увидела, что он попятился на несколько шагов и наблюдает за ними издали со смешанным выражением любопытства и ревности. Выпустив брата, она протолкнула вперед Джейка и положила руки ему на плечи.

– Уильям, это твой кузен Джейк. Сын Николая.

Мальчики пристально посмотрели друг на друга и за несколько секунд оценили и приняли друг друга. Знакомство состоялось.

– Значит, ты - Ангеловский? - уточнил Уильям. Джейк с осторожной гордостью кивнул:

– Я наполовину русский.

– Я тоже, - отозвался Уильям, и они обменялись застенчивыми улыбками.

– Посмотри, что у меня есть. - Джейк вытащил из кармана пригоршню солдатиков, и Уильям стал с интересом их разглядывать.

Тогда вмешалась Тася. Она коротко переговорила с гувернером, попросив включить Джейка в занятия.

Когда же мальчики уселись бок о бок за столом, Тася с Эммой покинули классную комнату и направились в гостиную.

– Папа дома? - с волнением спросила Эмма.

– Он на заседании правления железнодорожной компании. Я ожидаю его вскоре домой. - Тася обвила рукой тонкую талию Эммы. - А пока расскажи мне о Джейке.

– Николай впервые увидел его несколько недель назад. Мать Джейка работала молочницей на одной из ферм, принадлежащих Николаю. Недавно она умерла, и кто-то из ее деревни привел ребенка к нам. Николай решил оставить сына при себе и открыто его признал.

– Я нахожу все это удивительным, - откровенно призналась Тася. - Не припоминаю, чтобы Николай когда-либо проявлял любовь к детям. Дело не только в этом. Мальчик как две капли воды похож на Михаила, его вид, должно быть, причинил Николаю ужасную боль.

– Да, - кивнула Эмма. - Вся эта история оказалась для него большим потрясением. Сначала он на мальчика смотреть не мог, но теперь обожает его. Видеть их вместе - зрелище поразительное.

Тася недоуменно покачала головой.

– Полагаю, что дети вызывают в людях все лучшее. Даже в таком человеке, как Николай. - Она помолчала и добавила:

– Ты выглядишь здоровой и счастливой, Эмма. Надеюсь, Николай хорошо к тебе относится?

– Сначала относился плохо, - слегка покраснев, ответила Эмма. - Но в последнее время… - щеки ее запылали еще сильнее, - в последнее время все изменилось к лучшему. Правда, я не уверена, насколько эта перемена постоянна. Мне остается только надеяться.

Они сидели в гостиной и разговаривали. Тася, как всегда, шила. Иголка сновала в ее ловких нежных пальчиках, починяя разорванный манжет мужниной рубашки. Чувствуя невероятное облегчение от того, что может откровенно обсудить наболевшее, Эмма рассказала Тасе о странном поведении Николая в последние месяцы.

– Сначала были минуты, когда ему казалось, будто он видит нечто знакомое. У него бывали видения, о которых он не любил говорить, и они его очень тревожили.

– Видения? - повторила Тася, опуская зашитую рубашку на колени и внимательно вглядываясь в Эмму. - Что за видения?

– Точно не знаю. Но каждый раз, когда это случалось, у него появлялось на лице странное выражение - смесь страха и гнева. А потом я нашла картину. Помнишь, в одном из писем я упоминала, что мы реставрируем старый пейзаж? Оказалось, что под ним находился портрет предка Ангеловских. Какого-то очень отдаленного прадедушки Ника. Точный его двойник. Когда он впервые его рассмотрел как следует, то побелел и упал без чувств. Мы целый час не могли привести его в себя. А когда он наконец очнулся, то стал совершенно другим.

– Другим? - Тася была ошеломлена и заинтригована.

– Передо мной словно предстала другая сторона медали. Еще вчера он не хотел иметь ничего общего ни со мной, ни с Джейком, а сегодня мы стали для него самым важным на свете. Позже он рассказал, что вспомнил свою прошлую жизнь, в которой мы с ним были женаты. После этого для него все изменилось. - Эмма смущенно насупилась. - Ни один разумный человек в такое не поверит. Да и мне никогда бы не пришло в голову, что среди всех людей именно Николай придумает подобную сказку. Скажи мне, bele-mere, мой муж что, сходит с ума или пытается меня одурачить, как последнюю простушку?

Какое- то время Тася молчала, сосредоточенно продолжая шить, потом проговорила:

– Полагаю, что вполне могу поверить в рассказ Николая.

– Ты, наверное, шутишь!

– Это в русской натуре - принимать всерьез подобные явления. Мы полны противоречий. Невоздержанные, суеверные, склонные к мистицизму. - Тася пожала плечами и чуть улыбнулась. - Возможно, у нас у всех была прошлая жизнь. Могу ли я это отрицать?

– Но ты же верующая! Ты знаешь Библию наизусть!

– Для русских вера - понятие растяжимое. Она включает в себя множество совершенно разных идей и представлений.

– Но я-то не такая. Я не могу позволить себе поверить в нечто столь необычное. Однако я вижу, Николай убежден в том, что его переживания были наяву. И кажется, они повлияли на него наилучшим образом.

– Тогда, может быть, тебе не стоит задаваться этим вопросом, Эмма? Попытайся принять то, что случилось, как данность и просто начни отсчет с этой минуты. Просто живи.

– Но каким образом… - начала было Эмма и вдруг почувствовала, что кто-то вошел в комнату. Она подняла глаза, и сердце ее дрогнуло: на пороге стоял отец.

Лукас Стоукхерст выглядел точно так же, как всегда: высокий, представительный, с пронзительными синими глазами. Он смотрел на нее, и выражение его лица менялось на глазах. Оно смягчилось, взгляд засветился надеждой и любовью.

– Эмма!…

Она вскочила и, подбежав к нему, обвила его руками. Он был такой любимый, такой надежный! Счастье наполнило ей душу, и она уткнулась лицом в его плечо.

– Папа, послушай, - быстро заговорила она, крепко прижимаясь к нему, - я столько поняла за последнее время. Я слишком многого требовала от других людей, ждала от них совершенства. И особенно жестко относилась к тем, кого люблю. Так злилась, когда они меня разочаровывали тем, что имели человеческие слабости! Ты пытался защитить меня, помочь мне и был абсолютно прав насчет Адама Милбэнка. Прости меня за все, что я тебе наговорила. Это от ярости, но на самом деле я ничего такого не думаю. Я люблю тебя, папа. Я так по тебе соскучилась.

Отец не мог ничего ответить, он только глубже погрузил лицо в ее волосы и с трудом сглотнул. Руки его сжимали ее так крепко, словно хотели раздавить. Эмма смахнула с глаз слезы счастья. Она снова была со своей семьей, и все наконец уладилось.

Затем Эмма уселась поудобнее и пустилась в долгую беседу с родителями, рассказывая им тщательно исправленную версию своей жизни в доме Ангеловского. Ей доставило удовольствие, когда отец взял ее руку и нежно сжал в своих больших ладонях. Тася лучезарно улыбалась, довольная их возродившейся близостью. Немного погодя в гостиную спустились мальчики, чтобы принять участие в чаепитии с пирожными. Уильям и Джейк быстро подружились. На коленях у Таси примостился еще сонный после дневного отдыха Закари.

– Я хочу поехать в гости к Джейку и побывать в зверинце, - объявил Уильям, перепачканный сладкой глазурью с кексов, которые они с Джейком поглощали с головокружительной быстротой. - Когда мне можно будет приехать? Пригласишь меня к себе, Эмма?

– Приезжай поскорее, - ответила Эмма, улыбаясь. - Звери тебе обрадуются, Уильям. - Она помедлила, но потом все-таки предложила родителям:

– Поскольку близятся праздники, может быть, вы приедете к нам вечером на Рождество и поужинаете с нами?

Тася сразу согласилась, облизнувшись при мысли о русских угощениях, которые наверняка приготовит кухарка Ангеловских. В разгаре обсуждения рождественских праздников появился дворецкий и доложил, что прибыл инспектор полиции и ожидает хозяина у парадного входа.

– Я ждал его, - сказал Люк. - Извините меня, я должен поговорить с ним наедине.

Уильям и Джейк сразу нашли предлог поскорее покинуть гостиную. Эмма не сомневалась, что они отправились поглазеть на посетителя.

Гостиная быстро опустела. Эмма удивленно уставилась на Тасю.

– Зачем, ради всего святого, явился сюда инспектор полиции?

Тася поморщилась.

– Позапрошлой ночью, когда мы спали, наш дом был ограблен. Это страшно взволновало меня и детей. Отец был в полной ярости. - Она доверительно понизила голос:

– Мужское самолюбие очень ранит, когда воруют твое имущество прямо у тебя под носом. Люк поставил на уши Скотланд-Ярд, и они вчера прислали, сюда двух сержантов и инспектора. Он никому не даст покоя, пока виновник не будет пойман.

– Мне жаль несчастного вора. Что с ним будет, когда папа его найдет? - покачала головой Эмма. - Что было украдено?

– Драгоценности, наличные деньги и ящичек с пистолетами. - Тася нахмурилась, пожав плечами. - Легкость, с которой это было проделано, указывает на то, что вор был знаком с планировкой дома и местонахождением ценностей.

– Значит, вполне вероятно, что мы знакомы с тем, кто совершил кражу?

Тася кивнула и поцеловала Закари в макушку, крепче прижав к себе. Она словно стремилась защитить его от возможной угрозы.

– Наши слуги все давно с нами, мы им полностью доверяем. Так что, вероятнее всего, виновник был когда-нибудь нашим гостем. Возможно, мы принимали его или угощали ужином.

Эмма слегка передернулась:

– Мне это совсем не нравится.

Тася еще раз пожала плечами, практичная, как всегда:

– Жизнь полна неожиданностей. И слава Богу.

Когда Эмма с Джейком вернулись в поместье Ангеловских, Николай как раз провожал небольшую группу управляющих, счетоводов и стряпчих, которые представляли ему полугодовые отчеты по всем его разнообразным владениям. Последний из них распрощался, и Николай, посадив сына к себе на колени, стал расспрашивать, как тот провел день. Терпеливо выслушал он возбужденный рассказ Джейка о его новообретенных кузенах, бабушке и дедушке.

– Значит, тебе понравились Стоукхерсты? - тихо осведомился он.

– О да! - восторженно уверил его Джейк. - Я никогда до сих пор не встречал таких, как они.

– В этом я не сомневаюсь, - сухо отозвался Николай, искоса глянув на Эмму. Он невесело улыбнулся ей и вновь повернулся к сыну. - Почему бы тебе не пойти в детскую, Джейк? Возможно, там тебя поджидает новая игрушка.

Джейк вприпрыжку помчался наверх, исчезнув из виду с такой быстротой, что Николай и Эмма не смогли сдержать улыбки.

Николай встал и вопросительно выгнул золотистую бровь:

– Ну и как все прошло?

Эмма порывисто подошла к нему и обняла его за талию.

– Тася была, как всегда, добра и мила, а мы с папой уладили наконец все наши разногласия. Перед моим отъездом он даже признал, что, возможно, ты не такой уж плохой муж, раз я так хорошо выгляжу. По-моему, папе хотелось помириться, Ник. Не удивлюсь, если он соберется как-нибудь на днях поговорить с тобой. Мне думается, он готов принять тебя как зятя.

Николай саркастически усмехнулся:

– Почему при этой мысли у меня бегут мурашки по коже?

Эмма легонько прикусила ему мочку уха.

– Если папа решит наладить с тобой отношения, я надеюсь, что ты будешь с ним очень любезен и обаятелен. Ради меня.

Николай снял с нее шляпку и погладил по волосам.

– Мне не нравится, когда ты так туго заплетаешь и закалываешь волосы.

– Я стараюсь выглядеть респектабельной.

– Тебе не назначено судьбой быть респектабельной. Твой удел быть вольной и естественной, как твои звери. Нет-нет, больше меня не кусай. У меня для тебя есть подарок.

– Что за подарок? Где он?

– Тебе придется его поискать, - улыбнулся он, когда она стала обшаривать его карманы. - Не так бурно, Рыжик, ты можешь повредить нечто ценное.

С победным криком Эмма обнаружила и вытащила у него из кармана тяжелый бархатный мешочек. Распустив завязки, она вытрясла из него на ладонь содержимое и тихо ахнула. Это был перстень - сапфир, оправленный в золото. Великолепный сверкающий камень величиной с яйцо малиновки. Его сияющие глубины играли всеми оттенками синего и голубого. Эмма перевела потрясенный взор на мужа.

– Примерь его, - сказал он.

Словно со стороны она смотрела, как он надел огромный сапфир ей на палец. Кольцо подошло идеально, сгусток синего огня словно парил над ее кистью.

– Почему ты его купил мне? - с недоверчивым восхищением спросила она.

– Потому что он подходит под цвет твоих глаз.

– Он невероятно красив, но… - Она погладила его, обводя пальцем выпуклые твердые мышцы. - Зачем ты мне его купил?

– Мне доставляет удовольствие видеть на тебе красивые вещи. Почти такое же, как видеть тебя вообще безо всего. - Он шептал ей нежные слова, легонько ласкал и поглаживал, расстегивая при этом ворот ее платья. Губы его льнули к обнажившейся шее, язык щекотал ямку между ключицами, в которой бурно бился пульс.

Эмма глубоко вздохнула и закрыла глаза.

– Ник, не надо.

– Пойдем наверх.

– Не перед ужином! - воскликнула она, краснея.

– Я хочу видеть тебя совсем обнаженной, чтобы на тебе не было ничего, кроме этого перстня.

– Ты невозможен, - проговорила она, позволяя ему увести себя из комнаты.

За неделю до Рождества Эмма была страшно занята, украшая дом колокольчиками, ярдами алых лент, ветками падуба и омелы. Сестры Сударевы и двое лакеев, взобравшись на лестницы, наряжали огромную ель, установленную посреди главного холла. Работая, они развлекали себя и Эмму русскими рождественскими песнопениями.

– Если бы только этот дом не был таким громадным, - жаловалась Эмма, привязывая пучки падуба к перилам. - Тут требуется втрое больше украшений, чтобы добиться праздничного эффекта.

– Да, но как же изумительно все выглядит! - воскликнула Марфа, прикрепляя к еловой ветке пряничного человечка.

Они напекли немереное количество имбирных пряников самых разнообразных форм и размеров, и теперь у них уже возникли проблемы с воришками, тайком подкрадывавшимися, чтобы отведать пряного лакомства. Постоянную угрозу представлял Самсон, то и дело порывавшийся проглотить имбирных человечков, свисающих с нижних веток рождественской елки. Он валялся под пахучими еловыми лапами, время от времени пытаясь содрать с себя повязанный на шею красный бант.

Дворецкий приблизился к Эмме с растерянным выражением на обычно невозмутимом ястребином лице.

– Ваша светлость, - пробормотал он, - я только что обнаружил на ступенях перед дверью вот этот пакет.

Бросив украшать перила, Эмма спустилась вниз и приняла из рук дворецкого маленькую картонную белую коробочку, перевязанную красным бантом. Прикрепленная к нему карточка гласила просто: "Эмме".

Улыбка промелькнула на ее лице:

– Интересно, кто бы это мог так странно послать подарок?!

Она развязала ленту и открыла холодную, слегка отсыревшую коробочку. В ней лежали бархатный лоскуток, свежая алая роза и маленькая карточка с инициалом "А". Улыбка сползла с ее лица, лоб наморщился. Кто мог послать ей такой странный подарок и таким таинственным образом? Неужели Адам Милбэнк? Как-то раз давно он подарил ей точно такую же алую розу. Она коснулась бархатистых лепестков и тут же отдернула палец, уколовшись о шип.

– Ох! - Она сунула палец в рот и ощутила на языке соленый вкус крови.

Черные брови Станислава сурово сдвинулись.

– Ваша светлость, позвольте мне… - Он взял у нее ящичек и, развернув бархатный лоскуток, уронил ей на ладонь то, что в нем было.

Она удивленно ахнула при виде тяжелых жемчужных серег с золотыми дужками, холодивших ей руки. Сестры Суда-ревы приблизились полюбопытствовать и ахнули от восхищения:

– Какая красота!

Эмма почувствовала внутри неприятный холодок. Где-то она читала, что жемчуг - к слезам. Ящичек с алой розой и жемчугом - кровь и слезы. Она уронила серьги в ящичек.

– Хорошо еще, что здесь нет Николая, - пробормотала она. - Думаю, ему не понравится, что я получаю подарки от других мужчин.

– Нет, ваша светлость, не понравится, - подтвердил Станислав.

Кинув на подарок неприязненный взгляд, Эмма распорядилась:

– Пожалуйста, верните это лорду Милбэнку. Подозреваю, что это он послал мне. - Она помедлила и обвела глазами слуг. - Не стоит упоминать об этом князю Николаю. Он рассердится или станет ревновать, а я предпочитаю, чтобы наш рождественский праздник прошел без тревог и огорчений.

Все согласились с ней и занялись делами, стараясь воскресить царившее прежде веселое, праздничное настроение.

Эмма была встревожена нежданным подарком, но решила временно выбросить его из головы. Что хотел Адам этим сказать? Дал ей понять, что до сих пор к ней неравнодушен? Что хочет он от нее? Может быть, завести с ней роман? Как глупы бывают некоторые мужчины, желая лишь того, что не могут иметь. А может, этот дар должен означать его прочувствованное прощание? Впрочем, это было не важно. Она собиралась сосредоточиться на будущем, а не на прошлом. У нее наладилась хорошая жизнь с Николаем, которая обещает стать только лучше. Ничто не должно помешать их будущему. Она об этом позаботится.