"Сделка" - читать интересную книгу автора (Коллинз Макс Аллан)8Той ночью я встретил Салли за кулисами «Браун Дерби» в половине второго. Она вышла из своей гримерной в белом свитере, черных просторных брюках, черной шубе и белой чалме. Салли выглядела на миллион. Конечно, не на тот миллион, что спрятал Ники Дин, а просто она сама была как сокровище. – Как ты ухитряешься быть такой свежей? – спросил я ее. – У тебя же было четыре выступления. Салли слегка погладила мою щеку; ее ногти были длинными, красными и блестящими. – Я немного поспала ночью, – ответила она. – И тебе бы тоже следовало попробовать. – Да, я слыхал об этом повальном увлечении сном, – сказал я. Она взяла меня под руку, и мы пошли к дверям. – Тебе станет лучше. Подожди немного, и ты поймешь. Во вторник мы вместе провели ночь на моей раскладушке, поэтому она знала о моих проблемах с засыпанием. Она видела, как я вертелся и крутился всю ночь, а потом засыпал на мгновение, чтобы проснуться в холодном поту. – Если я засыпаю, то сразу же переношусь во сне туда, – сказал я. Мы вышли на улицу Монро. Было прохладно, но не морозно. – Куда переносишься? – На Остров. Снег скрипел под нашими ногами, пока мы шли. – Ты говорил об этом докторам? – Нет. Я скрыл это. Я хотел вернуться домой. Мне казалось, что если я вернусь, все пройдет. Она сжала мою руку. – Подожди, пусть пройдет некоторое время. Ведь прошло всего четыре дня с тех пор, как ты вернулся. Послушай-ка. Тебе не кажется, что смена обстановки поможет тебе с твоими проблемами? Ты же знаешь, у меня есть комната в «Дрейке». Я улыбнулся ей. – Уж, конечно, это не тот шикарный белый мезонин, который один твой хороший приятель сдал тебе в субаренду до тех пор, пока он вернется. Салли грустно засмеялась. – Нет, я не знаю, что случилось с ним и с его мезонином. Я говорю просто о комнате. В которой есть кровать. – Ты меня уговорила. Мы перешли Кларк-стрит, направляясь к коктейль-бару Барни Росса. Был вечер пятницы, и на улице почти не было машин. Само собой, все бары уже минут сорок были закрыты. – А ты знаешь, к чему все это? – спросила она. Я отрицательно покачал головой. – Я знаю лишь, что Бен попросил меня зайти сегодня через некоторое время. Я спросил его, могу ли привести с собой девушку, и он сказал: «Конечно!» Будет море напитков, и бар практически будет предоставлен в наше распоряжение. – Ты уверен, что он именно это тебе сказал? – спросила она. Мы подходили к дверям, из-за которых слышались приглушенные, но различимые звуки музыки, смех, разговоры. Дверь была заперта, но сквозь стекло мы видели толпу людей, попивающих пиво. Мы стояли в голубом свете неоновых огней, которыми было написано имя Барни и изображены боксерские перчатки. Мы недоумевали, не понимая, что происходит, но тут за дверью показалось лицо Бена. Сквозь стекло он улыбался, как ребенок перед рождественской витриной. Потом он отпер дверь, и мы вошли внутрь. – Что случилось? – прокричал я ему, чтобы он услышал меня за шумом. – Давайте, заходите! – сказал Бен, все еще улыбаясь, гостеприимным жестом предлагая нам войти. Он провел нас сквозь шумный, прокуренный зал. Пианола-автомат играла «Блюз в ночи»... па-па-папапа... в зале было полно ребят из Вест-Сайда. Они были моего возраста или старше, кроме нескольких мальчишек в военной форме. Они похлопывали меня по спине, улыбались мне, поднимали в мою честь тосты, пока мы проталкивались сквозь толпу... «...проходи, Нат; ты показал этим желтым сволочам. Геллер...» – слышалось со всех сторон. Остальные, похоже, были из спортивного мира, в основном, борцы, боксеры, включая Уинча и Пиана – бывших менеджеров Барни, – я увидел их в другом конце зала, где они разговаривали с молодым парнишкой – борцом по виду. Надеюсь, для его и их блага, у него была проколота барабанная перепонка, или плоскостопие, или еще что-нибудь, но его не ждет впереди карьера на ринге. Там были также несколько репортеров, в основном, спортивных, но среди них я увидел и Хэла Дэвиса с синяком на подбородке. Синяк был отвратительным, но взгляд, которым меня одарил его владелец, был еще неприятнее. Мы дошли до самой последней скамьи, вокруг второй толпилось еще больше людей. Бен закричал: отойдите, отойдите!quot; – ...когда я был мальчишкой в коротких штанишках, па-па-папа... – и все разошлись, и черт меня возьми, если моему взору не предстал поседевший Барни Росс, который сидел передо мной. Он смотрел на меня своими чертовыми щенячьими глазами, и у него была та же бульдожья физиономия, с той лишь разницей, что щеки стали поменьше. Как и мои. У него не было таких темных кругов под глазами, как у меня, но его волосы, которые прежде были темными и которые тронулись сединой, когда я видел его в последний раз, сейчас стали свинцово-серыми. Рядом с ним сидела Кати – темноволосая манекенщица, которую он подцепил в Сан-Диего. Но увидев меня, он вскочил, опираясь на трость, вырезанную из ветки, которую привез с Острова. – А ты постарел, – произнес он, улыбаясь. – На себя посмотри – у тебя же волосы поседели. Музыка все еще громко играла... – почему ты поешь блюз... – но мы не перекрикивали ее. Мы и так понимали друг друга. – У тебя тоже, – сказал он, показывая на седину у меня на висках. А потом он ткнул в свою седую голову. – Они поседели в ту ночь в окопе, в точности, как у моего отца во время русских погромов. – Господи, – промолвил я, глядя на его форму, – да ты никак до сержанта дослужился! Барни ухмыльнулся уголком рта: – Вижу, тебе тоже присвоили звание? – Да, – ответил я. – Я больше не военный. Его улыбка стала кривой и грустной. – Мне не следовало втягивать тебя в это, не так ли, Нат? ... блюз в ночи... – Заткнись, schmuck, – сказал я и обнял его, а он – меня. – Салли! – вскричал он, увидев видение в черном и белом, которое стояло рядом со мной, наблюдая за взрывом наших сантиментов. – Рад тебя видеть, малышка! – Барни обнял ее и, держу пари, ему это понравилось куда больше, чем обнимать меня. – Здорово, что я вновь вижу вас вместе! – Полегче, – перебил его я. – Мы просто друзья. – Ах да, конечно, – проговорил Барни. – Проходите, садитесь с нами. Напротив Барни с Кати сидели два спортивных журналиста. Они уступили нам место, поблагодарив Барни, и убрали в карманы свои записные книжки. Но Салли не присоединилась к нам: Нат Кросс, «городской сплетник» из «Геральд-Американ» увлек ее за собой. Салли, улыбнувшись и пожав плечами, вручила мне свою шубу со словами: «Что делать, реклама есть реклама», и вскоре пропала в табачном дыму. – Ох уж эти репортеры, – проворчал Барни, качая головой. – Возьми, к примеру, этих ребят, которые пишут о спорте. Они хотели узнать все о том времени, когда я был признан лучшим боксером года. Но это же дурь, глупость! Я оставил ринг в тридцать восьмом. О таких вещах надо спрашивать спортсмена, который получил этот титул за прошлый год, а они пристают ко мне. Для чего? – Это выше моего понимания, – произнес я. Кати глаз с него не сводила; они держались за руки. – Когда ты вернулся? Почему не сообщил мне о своем возвращении? – Мой отпуск прошел быстро, – сказал он, пожимая плечами. – Я был в Нью-Йорке, получая этого «человека года», и у меня прошлым вечером появилась возможность прилететь сюда военным самолетом. Перед отлетом я позвонил Бену с просьбой собрать некоторых людей. Это он придумал устроить сюрприз. Итак, я приехал днем и провел вечер с мамой и со всей семьей. Завтра мне надо на прием к мэру Келли, где будут городские заправилы, но этой ночью я решил встретиться со своими старыми друзьями. Черт, как здорово оказаться дома! – Я видел эту дурацкую фотографию, – сказал я, ухмыляясь и качая головой, – на которой ты целуешь землю, сойдя с корабля-госпиталя на землю в Сан-Диего. Некоторые ребята на все готовы, лишь бы попасть в газеты. Барни сухо улыбнулся и погрозил мне пальцем. – Я же поклялся, что если когда-нибудь вернусь Домой, то первое, что я сделаю – это нагнусь и поцелую землю. Ты помнишь это? – Помню. – И я сдержал свое обещание. – Ты всегда так поступаешь, Барни. Поэтому пообещай мне, что ты не вернешься туда, Барни. – Это обещание просто сдержать. Я не вернусь назад, Нат. Шрапнель попала мне в руку и ногу. Пройдет несколько месяцев, прежде чем я смогу обходиться без моей верной деревянной трости. Он говорил о своей трости, привезенной с Гуадалканала, которая была прислонена сбоку к его скамье Большой набалдашник трости был в форме головы с глазами, сделанными из зеркальных камней. А во рту было нечто, напоминающее шесть человеческих зубов – Настоящие зубы япошек, – похвастался Барни, увидев, что я разглядываю их. – Хорошо, Барни, – промолвил я. – Рад, что ты не стал азиатом или чем-то в этом роде. Кати заговорила: – Барни перевели в Морской технический дивизион. – Это никак не связано с каким-либо социальным заболеванием? – спросил я его. Он скорчил гримасу. – Ты спятил? – Да. Так что заткнись – из-за этого меня и комиссовали. – Я коротко объяснил ему, как Элиот борется с венерическими болезнями и как трепом об этом старался скрыть от меня, что занимается правительственными заданиями. Барни это развеселило. – Я буду ездить по военным заводам, – пожал он плечами. Барни казался смущенным. – И буду рассказывать рабочим, как оружие и боеприпасы, которые они изготовляют, помогают нам косить япошек. Сущее безделье. Полная фигня, на самом деле. Кати многозначительно взглянула на него, а потом – на меня и сказала: – Не слушайте его. Его начальство сказало, что это – важная служба, ничуть не менее важная, чем на Гуадалканале! На военных заводах существует серьезная проблема с посещаемостью, и, возможно, что разговор с таким героем, как мой муж, воодушевит рабочих, и они станут смотреть на свою работу по-другому и ходить на заводы по расписанию! Кати была полна энергии, но что-то в ее поведении настораживало: было нечто неестественное в ее живости. Какая-то безнадежность. Я не был хорошо знаком с ней: мне казалось, что женитьба на девушке из шоу-бизнеса не принесет моему приятелю ничего хорошего, тем более что он разошелся со своей женой Перл, которая мне очень нравилась. Поэтому я не жаловал Кати, и всегда считал, что из их брака ничего не получится. Но сейчас, в этом прокуренном зале я понял, что она и в самом деле любила этого паршивца. Также я обратил внимание, что Кати очень беспокоило еще что-то, касающееся Барни. Барни взглянул на нее – свою знаменитость в красивом маленьком голубом платье. У нее была изящная мальчишеская фигура. По его взгляду я понял, что он тоже ее любит. – Кати отказалась от двух ролей в кино, Нат, только для того, чтобы иметь возможность путешествовать со мной. В этом турне по военным заводам мне придется заезжать на пять-шесть, а иногда и семь предприятий в день. Мы организуем ралли «Уор Бонд» и соберем банк крови для переливания... Я не возражаю против этого – мы-то с тобой знаем, как страдают наши ребята на этих тропических островах, как им нужно вооружение и боеприпасы. Ему бы на распродажах выступать. Я спросил: – Как долго ты будешь в городе, Барни? – Вообще-то у меня длинный отпуск. По крайней мере, месяц. И в Чикаго будет наша база – когда мы начнем тур. – Он улыбнулся Кати и сжал ее руку. На ней был алюминиевый браслет, сделанный из обломка японского «Зеро», который Барни подарил ей. Я спросил: – Ты помнишь д'Анджело? Он здесь, в городе. Улыбка Барни исчезла. – Знаю. Я просил Бена пригласить его, но он что-то не пришел. – Ты знаешь, он потерял ногу? – Как Уоткинс, – произнес Барни. – Только тот потерял обе ноги. – Вот черт! Где он? – В Сан-Диего. Я заходил к нему. Он все еще в больнице, но его дела идут неплохо. – Дай мне его адрес. – Конечно. А с двумя солдатиками все в порядке. У меня есть и их адреса, если хочешь. – А ты не знаешь, у Монока была семья? Барни покачал головой, и его лицо стало угрюмым. – Я проверял. У него никого нет. Я просто сидел там. Братья Милз пели «Бумажную куклу». Только, кажется, кто-то уменьшил громкость Барни сказал: – Я отправлюсь в Кенсингтон повидать д'Анджело как только смогу. – Ему, знаешь, досталось от газет. – Нет, я этого не знал, – сказал Барни. Я объяснил ему, что д'Анджело вел любовную переписку с Эстелл Карей. Барни знал об ее убийстве – дело, похоже, достигло размеров национальной трагедии. – Так они напечатали их любовные письма в этих чертовых газетах? – вскричал Барни. – Сволочи поганые! – Один из виновных в этом находится здесь. – Ты говоришь о Дэвисе? – О нем. О человеке с фиолетовым значком храбрости на подбородке. – Как он его получил? – Он заработал его. – Твоих рук дело? – Тот, кто стал морским пехотинцем, останется им навсегда. – Скотина, – сказал Барни, поднимаясь со скамьи. Опираясь о свою деревянную трость, он заковылял к Дэвису и стал честить его от quot;Аquot; до quot;Яquot;. Смотреть было приятно. Я пересел к Кати и спросил ее: – В чем дело, малышка? – Вы о чем? – Ты беспокоишься об этом маленьком паршивце, не так ли? Кати сжала губы, а затем кивнула. – Почему? – спросил я. – Он очень болен, Нат. У него бывают ужасные приступы малярии. Начинаются лихорадка и озноб. И он не может уснуть, а когда засыпает, его преследуют кошмары. Знакомая история. – Черт! – сказал я. – А выглядит он хорошо. Посмотри на темные круги у меня под глазами. У него и одного нет. Моя слабая попытка развеселить ее привела к тому, что Кати едва не разрыдалась. – У него ужасные головные боли, – продолжала она. – Ему так больно. Я хочу, чтобы Барни отложил свою поездку, но он не сделает этого. – Так вот почему ты отказалась от участия в съемках. Ты хотела быть с ним рядом, когда ему плохо. Она кивнула. – Я боюсь за Барни. Я хочу быть рядом с ним, чтобы присматривать. Ему на самом деле нужно шесть месяцев для того, чтобы полностью выздороветь, Нат но он до того упрям, что и слышать об этом не желает. – Он – хороший боксер, солнышко. Я думал, ты знаешь. – Он очень высоко тебя ценит, Нат. – И я высоко его ценю. – Может, ты поговоришь с ним. – Может, поговорю. Она поцеловала меня в щеку. Потом Кати улыбнулась и сказала: – А ведь ты считал меня охотницей за золотом, правда? – Да. Я был не прав, считая тебя охотницей. Подошла Салли, держа под руку Барни. – Я поймала его, когда он стращал прессу, – заявила она. – Так себя не ведут в коктейль-баре, согласен? – Барни, мне за тебя стыдно, – промолвил я. Салли произнесла: – Конечно, я не виню тебя. Этот мерзавец из газеты выставил на всеобщее обозрение любовную историю бедного солдата, и все пускают теперь слюни. Кстати, как они раздобыли письма? Они настоящие? – Думаю, да, – произнес я, не вдаваясь в подробности до тех пор, пока позже мы не оказались в ее постели в маленькой, но роскошной комнате в «Дрейке». – Так ты хочешь сказать, что некий полицейский детектив тайком взял эти письма, снял с них копии и продал той газете, которая дала за них самую высокую цену? Что же это за полицейский? – Обычный чикагский, – сказал я. – Послушай-ка, что я тебе расскажу. И я поведал ей о дневнике. О том, как один состоятельный клиент нанял меня для того, чтобы я изъял из дневника некие скользкие записи о нем. А также о том, как я договорился с одним сержантом полиции который за две тысячи долларов, данных моим клиентом, передал мне дневник, ставший ныне моей собственностью. – Ты обманываешь меня, – сказала она. – Дневник Эстелл Карей у тебя? – Он был у меня. – Что ты хочешь сказать? Ты имеешь в виду, что передал его своему богатому клиенту? – Не совсем. – Тогда Друри? – И не ему. – Так где же он? – Я его сжег. – Что? – Я сжег его. Прочитав его, я понял, что там нет никаких новых имен. Кроме тех, которые они уже встречали в записной книжке Эстелл или в других местах. Там не было никаких новых версий, ничего из того, что могло бы помочь расследованию – по моему мнению. Но чего там было в избытке – так это страстные описания мисс Карей и ее любовных похождений. Кто что с ней делал, чем, как долго, и как долго продолжались те вещи, которые были вызваны длительностью действия других, и тому подобное. – Почему она все это описывала, как ты думаешь? Для возможного шантажа? – Нет. Это было не в ее духе. Она была жадной, но честной по-своему. Она была грязной девчонкой в лучшем смысле этого слова. Она любила секс. Ей нравилось им заниматься. И, судя по тому, что я сегодня прочел, ей нравилось об этом писать. – Так значит, ты сжег его. – Я сжег проклятую вещь. Это лучше, чем увидеть его напечатанным в газетах, где они постараются представить ее еще большей шлюхой, чем она была на самом деле. К тому же жизнь десятков мужчин и женщин, которые имели несчастье понравиться ей, оказалась бы разбитой. – Я правильно думаю, что в более ранние времена в дневнике была бы глава о Нате Геллере? – Вполне возможно. А сейчас я вполне могу поставить себя на место моего обрученного богатого клиента. Я все знаю о чарах Эстелл Карей. Поэтому я сжег эту чертовщину. Что вы думаете об этом, мисс Рэнд? – Для тебя – Элен, – ответила она, прижимаясь ко мне. – И все, что я думаю, – это ура! Нату Геллеру. И давай посмотрим, можешь ли ты сделать со мной что-то такое, о чем стоило бы написать; после... |
||
|