"Дело о «красном орле»" - читать интересную книгу автора (Константинов Андрей)

ДЕЛО О КРУЖЕВНОМ ВОРОТНИЧКЕ

Рассказывает Валентина Горностаева

«Горностаева Валентина Ивановна, 30 лет. Работала в репортерском отделе и отделе расследований. В настоящее время — сотрудница архивно-аналитического отдела. Незамужем. Проживает с матерью, сестрой студенткой медицинского института и племянницей. Обладает неуживчивым характером. Эмоционально не уравновешена, склонна к непредсказуемым поступкам. Язвительна, но в глубине души романтична, хотя эту романтичность часто прячет за нарочитой грубостью. Периодически вокруг Горностаевой возникают слухи о ее нетрадиционной сексуальной ориентации, которые ничем не подтверждаются».

Из служебной характеристики

Лето обрушилось на город небывалой жарой. Под вечер обычно начинались грозы. Они грохотали с такой силой, что казалось — еще немного, и обязательно наступит конец света. Но утром снова вылезало солнце, и от духоты некуда было деться.

Я шла на работу и с грустью думала, что к перемене климата в Петербурге следовало уже привыкнуть, но мой организм упорно сопротивлялся глобальному потеплению, каждая его клеточка молила о прохладе. Больше всего на свете мне хотелось в отпуск. Но из-за того, что Агеева, которая решила сделать золотое армирование, никак не могла определиться с днем операции, сроки моего отпуска все время переносились. Сегодня было уже 10 августа, а я по-прежнему находилась в подвешенном состоянии, и это более всего выводило меня из равновесия. Я проклинала Завгороднюю, которая надоумила Марину Борисовну сделать армирование, Агееву, непременно желающую выглядеть моложе своей дочери, а заодно и тот день, когда впервые переступила порог «Золотой пули».

В последнее время со мной определенно что-то происходило. Не радовали даже отношения со Скрипкой, которые после истории с дуэлью вновь стали прежними и даже лучше. Несколько раз Алексей являлся в Агентство с цветами, чего за ним раньше никогда не водилось. Но странное дело: чем нежнее и внимательнее становился он, тем безразличнее делалась я, словно где-то внутри сломалась маленькая пружинка, и все происходящее воспринималось теперь в искаженном виде. Моя сестра Сашка называла это кризисом тридцатилетнего возраста. Возможно, она была права, хотя мне такое объяснение напоминало медицинский диагноз и потому казалось обидным. «Нет, мне срочно нужно в отпуск!» — подумала я, подходя к дверям Агентства.


***

На часах было 15 минут одиннадцатого.

Я просунула голову в кабинет Спозаранника, чтобы доложить ему таким образом о своем появлении на работе. Глеб, который после очередной реструктуризации именовался куратором архивно-аналитического отдела, посмотрел на меня так, словно я опоздала по крайней мере на два часа.

— Валентина Ивановна! — строго произнес он. — Вам давно надлежит заниматься мониторингами. Помните, что шестьдесят страниц в день — это норма, которую вы можете позволить себе только перевыполнить.

— Уже иду, — буркнула я.

Агеева стояла перед зеркалом и сокрушенно разглядывала себя.

— Нет, с таким лицом невозможно жить, — говорила она.

Реагировать на это замечание не имело смысла, поэтому я включила компьютер и разложила перед собой ворох газет, который предстояло завести в ненавистный мониторинг. С некоторых пор наши отношения с Мариной Борисовной перестали быть доверительными и дружескими. Я не могла простить ей историю со Скрипкой. Впрочем, Агеева вела себя так, будто ничего не произошло.

— Представляешь, Валентина, когда в мое тело вживят золотые нити, оно станет молодым и упругим, а лицо обретет прежнюю привлекательность. Светлана говорила…

Продолжение этого монолога я постаралась не слышать, злорадно подумав о том, что Скрипка все же вернулся ко мне. В течение некоторого времени в нашей комнате было слышно только щелканье клавиш компьютера, потом Агеева подняла голову от монитора и сказала:

— Я звонила в клинику. Лазарь Моисеевич записал меня на третье сентября.

— Так, значит, с понедельника я могу пойти в отпуск? — обрадовалась я.

Очевидно, Марина Борисовна ожидала от меня другой реакции, но я уже лихорадочно писала заявление: «Прошу предоставить очередной отпуск с 13 августа по 3 сентября…»

Просить больше не стоило и пытаться — получить четыре недели сразу в «Золотой пуле» удавалось лишь Спозараннику, да и то не всегда. К концу дня я узнала, что Обнорский подписал мое заявление только на две недели — не иначе, как это были происки Глеба.

Но это уже не могло испортить мне настроения. «Все к лучшему, — думала я. — Оставшиеся дни можно будет взять зимой, поеду на Рождество в Париж или еще куда-нибудь».

С особой торжественностью заявив Спозараннику, что убываю в очередной отпуск, я распрощалась со всеми, кроме Скрипки, который еще вчера уехал добывать для Агентства импортную сантехнику и должен был вернуться не раньше субботы.


***

Домой я летела как на крыльях, радуясь тому, что сегодня пятница и впереди у меня целых две недели отдыха. Сейчас я любила всех: Светку Завгороднюю, Агееву, Скрипку и особенно Лазаря Моисеевича Гольцикера, который назначил день операции на 3 сентября, а не на середину августа. У метро я купила банку малины и бутылку пива. Сочетание продуктов довольно странное, но упрекать меня в этом было некому, потому что домашние мои находились в отъезде.

Сашка каким-то чудом умудрилась выиграть путевку в университетском профкоме и укатила на месяц в Крым, а мать с племянницей уже месяц пили парное молоко в Новгородской области. В квартире царил полнейший кавардак, но, по моему глубокому убеждению, начинать отпуск с генеральной уборки глупо. Поэтому я включила видеомагнитофон, поставила кассету со «Служебным романом» и, усевшись в кресло с малиной и пивом, стала размышлять о том, как распорядиться долгожданной свободой.

О том, чтобы остаться в городе, не могло быть и речи. Хотелось к морю, но в таком случае следовало заранее позаботиться либо о путевке, либо о билете на юг, а в железнодорожных кассах творится сейчас нечто невообразимое. Так ничего и не придумав, я легла спать.


***

На следующий день я уехала в Репино.

Весь день провалявшись на пляже, окончательно одурев от солнца и от запаха тины, зеленым ковром устилавшей кромку берега, я решила не возвращаться в город и отправилась в ближайший цансионат. Взятых с собою пяти тысяч хватило на оплату пятидневного пребывания здесь. Ужин не входил в оплаченную путевку, поэтому, выпив кофе в баре, где толклись отдыхающие, я отправилась в номер. Он был крошечный, но вполне уютный. С наслаждением приняв душ, я улеглась поверх девственно чистой постели и стала листать забытый прежними постояльцами журнал со странным названием «Энотека». Как выяснилось, это непонятное слово означало собрание вин, само собой разумеется не каких-нибудь там плебейских, а очень дорогих и изысканных.

Ознакомившись с тем, что едят и пьют в элитных ресторанах, я решила позвонить Скрипке.

— Привет, Горностаева! Ты куда пропала? — спросил Алексей. — Я тебе целый день звонил.

Отметив про себя этот отрадный факт, я сказала ему, что пребываю в пятизвездном отеле на берегу Средиземного моря.

— Ну и как тебе там? — поинтересовался Скрипка.

— Прекрасно. На ужин подавали фуа гра и белое «Шардонне».

— Фуа что? — не понял он.

— Ты исключительно дремучий тип! — возмутилась я. — Фуа фа — это жареная гусиная печенка под соком из свежих лесных ягод.

— Ясно, — сказал Алексей. — Я, пожалуй, навещу тебя в этом райском уголке, если ты скажешь мне, где он находится.

— Так и быть, — засмеялась я и сообщила ему название пансионата.


***

Утром меня разбудил легкий шум дождя.

Я вышла на лоджию. Небо было пасмурным.

Внизу, накрывшись зонтами и куртками, тянулись к столовой отдыхающие. «Вот и кончилось лето», — подумала я, спускаясь к завтраку и досадуя, что не догадалась взять зонтик.

Около столовой на скамейке-качелях сидела женщина. Она проводила меня взглядом-улыбкой, и лицо ее показалось мне знакомым. Я тщетно пыталась вспомнить, где я могла ее видеть, но, кроме того, что она, возможно, была одной из посетительниц, которых принимала в «Золотой пуле» Агеева, мне ничего не приходило в голову.

Завтрак был скучным. Вместо фуа фа подали кусочек зеленоватого омлета, две лопнувшие сосиски и чай с привкусом питьевой соды (Агеева рассказывала, что когда они в период расцвета стройотрядовского движения ездили проводниками на поездах дальнего следования, то, экономя на пассажирах, добавляли в чай соду — от этого заварка становилась темной, насыщенной).

Соседи за столом тоже попались скучные.

Ребенок, младший член молодой супружеской семьи, капризничал и плевался омлетом. Два молодых парня были мрачными и прыщавыми. Интересно, вот Завгородняя в такой хилой компашке нашла бы себе объект для внимания?

К счастью, небо прояснилась, и я собралась загорать. Выходя из корпуса, снова увидела женщину, которую встретила утром. Она сидела на поваленном стволе сосны и, заметив меня, чуть кивнула головой. Я ничего не понимала, потому что готова была поклясться себе, что никогда прежде не видела эту женщину. И все же она откуда-то меня знала.

Женщина отложила в сторону сумку с рукоделием: тонким крючком она вязала какое-то воздушное бежевое кружево.

— Здравствуйте! снова улыбнулась она. — Вы меня не узнаете? Помните Александро-Невскую лавру, очередь к мощам Пантелеймона-целителя?

И тут я наконец вспомнила. Ну конечно, это была та самая женщина с маленькой складной скамеечкой, которая помогла мне тогда отыскать свое место в очереди. Очередь двигалась крайне медленно, и люди в ней постоянно менялись. Отлучившись на некоторое время, чтобы перекусить и позвонить своим, я уже не узнавала никого, кто стоял рядом, и совсем было отчаялась, когда услышала голос: «Вы стояли вот здесь».

Отправляясь в тот день в Лавру, я не надеялась на какое-то конкретное чудо. Это была совсем другая потребность, которая не имела ничего общего с просьбами. Я вспомнила миг, ради которого мы 14 часов стояли в очереди. На секунду, не более, ты прикасаешься к драгоценной реликвии, и мощная волна вздымает тебя вверх, а сердце мгновенно заполняется радостью.

— Вам помогло? — спросила женщина.

Этот вопрос заставил меня смутиться.

— А вам? — спросила я.

— Я просила здоровья, — грустно улыбнулась она и указала на палочку, стоящую рядом со скамейкой. — Да вы садитесь.

Мою собеседницу звали Нина Викторовна. На вид ей было лет 60 или чуть меньше.

Светлый костюм, собранные в узел каштановые волосы, чуть тронутые помадой губы — во всем ее облике не было ничего запоминающегося. «Интересно, каким чудом она сумела запомнить меня?» — недоумевала я. Нина Викторовна словно почувствовала мой вопрос.

— Я всю жизнь проработала в школе, поэтому у меня профессиональная память на лица.

— И что вы преподавали? — спросила я, чтобы поддержать разговор.

— Историю.

История никогда не входила в число моих любимых предметов, скорее, напротив — она казалась мне скучным нагромождением дат.

Но признаться в этом сейчас я не решилась.

— Жизнь человека кажется подчас бессмысленной; отдельные поступки, мысли, слова — все это напоминает спутанную, изнаночную сторону ковра, узор на котором можно разглядеть только с лицевой стороны. — Нина Викторовна мягко провела рукой по воздушному кружеву. — Так вот, история всегда была для меня способом увидеть другую сторону вышивки или кружева, и этому я пыталась учить своих учеников.

— И вам это удалось? — спросила я, жалея о том, что мне в свое время не повезло с учительницей истории.

— Лучше сказать, удавалось, — поправила меня она. — Вы знаете, Валенька, среди моих учеников есть и такие, которыми по праву можно гордиться.

— Не иначе, как вы учили Владимира Путина, — усмехнулась я.

— Нет, Путина не учила, но начальник Ревизионной палаты Северо-Западного федерального округа Карачаевцев — мой ученик.

Я хотела было сказать, что Карачаевцев — личность скорее одиозная, чем вызывающая уважение, но, взглянув на собеседницу, осеклась:

— Как он учился?

— Средне, — сказала она. — Звезд с неба не хватал, особой популярностью у одноклассников не пользовался. Но мне всегда было обидно за этого мальчика, я чувствовала, что он интереснее, глубже, чем кажется.

— Особенно, когда в качестве полковника КГБ пытал диссидентов, — не удержалась я.

— Не пытал, а допрашивал, — возразила Нина Викторовна. — Ведь нельзя же верить всему, что сегодня пишут в газетах. Вот, полюбуйтесь, — она извлекла из полиэтиленового пакета свежий номер «Вариации», — сколько гадостей льется на голову Карачаевцева, а главное — все не правда.

— По-вашему, он правильно сделал, что забрал под свою резиденцию Дворец бракосочетаний?

— Так ведь должен же быть у начрева достойный офис! — изумилась она и, переводя разговор на другую тему, спросила:

— А чем занимаетесь вы?

После всего услышанного я не смогла заставить себя сказать правду и выбрала первое, что пришло мне в голову:

— Я работаю библиографом в Российской национальной библиотеке.

Моя маленькая ложь оказала на Нину Викторовну благотворное действие. Она стала восторгаться возможностью каждый день находиться в обществе книг, расспрашивала меня о том, как живет бывшая Публичка. Поскольку мне приходилось бывать в библиотеке достаточно часто, я с полной ответственностью сказала, что там творится полная неразбериха в связи с переездом в новое здание.

— Да, я читала об этом, — горестно вздохнула Нина Викторовна. — Но вы не расстраивайтесь: профессия библиографа будет востребована всегда.

Я со страхом стала ожидать новых вопросов, на которые уже вряд ли смогла бы ответить, потому что имела весьма туманное представление о том, как работают библиографы.

Но, к счастью, стал накрапывать дождь, и наша беседа закончилась.


***

Случилось так, что мы подружились. Общество старой учительницы было необычайно интересным. Она заново открывала для меня историю, и я с удивлением убеждалась в том, какой интересной может быть эта наука. Мы часто гуляли вместе, я провожала ее на процедуры. Нина Викторовна была одинока, и единственным светом в окошке был для нее любимый племянник, которого после трагической смерти родителей она воспитывала как сына.

— Гене было тогда тринадцать лет, — рассказывала Нина Викторовна. — Я думала, он никогда не оправится после трагедии.

Но Гена всегда был сильным мальчиком, он выстоял. Потом Геннадий окончил университет, работает, правда, не по специальности, но кому в наше время нужны математики. Сейчас он живет отдельно, сделал неплохую карьеру, у него свое дело. Но меня не забывает, без его помощи я бы пропала со своей пенсией и болезнями. Вот и путевку сюда тоже он купил.

Я слушала Нину Викторовну очень внимательно, понимая, что племянника она видит нечасто и скучает по живому общению.

О Василии Карачаевцеве мы больше не говорили, я развлекала ее забавными историями о собственной племяннице, которая к пяти годам превратилась в домашнего тирана, и расспрашивала учительницу о том, как следует воспитывать детей. Несмотря на разницу в возрасте, у нас с ней было много общего. Мы любили одни и те же фильмы и книги и помнили наизусть строки из одних и тех же стихотворений. Единственное, в чем наши мнения не совпадали, было отношение к современной журналистике, которую Нина Викторовна, мягко выражаясь, не жаловала.

— И знаете за что? — с жаром говорила моя собеседница. — Для журналистов факт важнее истины, а событие — важнее человека. Все эти так называемые расследования имеют единственную цель — зацепить, шокировать или, на худой конец, развлечь. Посмотрите, что творится в киосках печати сегодня? Заголовок аршинными буквами на первой полосе: «Целки умирали на кресте!»

И это — об убийстве в монастыре. По-вашему, это смешно?

— По-моему, это ужасно, — отвечала я. — Но вряд ли на основании этого следует делать вывод обо всей журналистике.

Теперь наставала моя очередь горячиться и отстаивать честь своей профессии. Я доказывала ей, что не следует всех стричь под одну гребенку, что «желтая» пресса существует во всех цивилизованных странах, потому что каждый должен иметь право выбора.

— Валя! Успокойтесь, — говорила мне Нина Викторовна. — Что вам до этих писак?

Ведь вы библиограф, а не журналист. — И добавляла:

— Знаете, чем хороша работа учителя? Тем, что в качестве профессиональной задачи здесь ставится необходимость если не любить, то уважать каждого своего ученика.

Наша беседа возвращалась в обычное русло, и я жалела о том, что не сказала ей правду о себе. Но момент был упущен, а терять дружбу старой учительницы мне не хотелось.


***

В среду приехал Скрипка. Я обрадовалась его появлению, потому что неожиданно для себя поняла, что успела соскучиться. Но радость моя оказалась преждевременной. С места в карьер Алексей заявил, что не позже пятницы я должна быть в Агентстве.

— Мог бы хотя бы ради приличия сделать вид, что приехал сюда ради меня, — обиделась я.

— А ради кого же? — искренне изумился он. — Шеф велел поехать и уговорить тебя прервать отпуск.

— Интересно, зачем я ему так срочно понадобилась?

— Не знаю, — пожал плечами Скрипка.

Я почти не сомневалась в том, что он врет, но по опыту знала, что допытываться бесполезно.

— Хорошо, — сказала я, — передай Обнорскому, что ты выполнил его поручение.

Увидимся в пятницу.

С этими словами я отвернулась, давая ему понять, что визит завершен.

— Ух и язва ты, Горностаева! — обиделся Скрипка. — Я к тебе, как к человеку, думал, мы вместе вернемся сегодня в город.

— Нет уж, дудки! — заявила я. — У меня еще день оплаченного отдыха.

— Как знаешь, — сказал он, садясь в машину и захлопывая дверцу.


***

Ночью я долго не могла заснуть, размышляя о том, что могло случиться в Агентстве. А утром сразу после завтрака стала готовиться к отъезду. Нина Викторовна была огорчена моим внезапным решением, но из деликатности воздерживалась от вопросов.

Срок ее пребывания в пансионате заканчивался завтра, и она с нетерпением ожидала племянника, который должен был приехать.

— Жалко, что вы уезжаете сегодня, — сказала учительница. — Я бы познакомила вас с Геной, он бы отвез нас вместе на машине.

— Вчера я уже отказалась от такой возможности, — ответила я.

— Этот молодой человек, который приезжал, — ваш друг? — осторожно спросила она.

— Нет, это друг моей бывшей подруги, — ответила я.

— Жаль, — сказала Нина Викторовна, — он такой славный и, по-моему, уехал очень расстроенным.

— Вам показалось, — усмехнулась я, подумав о том, что «славный» по отношению к Скрипке — явное преувеличение.

Мы тепло попрощались и обменялись номерами телефонов.

Перед самым моим уходом на станцию Нина Викторовна протянула мне маленький пакетик.

— Возьмите, Валя, на память. Я люблю от нечего делать вязать крючком маленькие милые пустячки. А потом дарю их приятным людям. Это — воротничок для блузки. Некоторое время назад я подарила такой же одной симпатичной даме. Она заходила к Геночке по делам и увидела, как я рукодельничаю. Представляете, пришла в такой восторг от моего кружева, что я решила подарить его ей. Она хотела деньги дать, но я не взяла. Пусть носит на радость. И вы — возьмите. Мне от этого только приятно. А вам, думаю, пойдет…

Сидя в электричке, я вспоминала Нину Викторовну, знакомство с которой стало самым ярким эпизодом моего летнего отдыха.


***

— Как ты к этому относишься? — спросила меня Агеева, когда в пятницу я появилась на работе.

— Положительно, — ответила я, полагая, что речь идет о золотом армировании.

— Да ты совсем ненормальная, Валентина, ввязаться в такую авантюру…

Договорить Марина Борисовна не успела, потому что на пороге возникла фигура Обнорского.

— Ну что, Горностаева, достукалась? — привычно пошутил шеф. — Пойдем потолкуем.

Предчувствуя недоброе, я пошла за ним.

В кабинете уже сидели Спозаранник, Повзло и Скрипка, который упорно делал вид, что не замечает меня. Ничего хорошего это не предвещало. Обнорский опустился в кресло и придвинул к себе пепельницу.

— Пока вы, госпожа Горностаева, любовались репинскими пейзажами, — начал он, — случилось страшное.

Зная склонность Андрея Викторовича к подобным словесным конструкциям, я молчала, ожидая продолжения.

— Валентина Ивановна! — продолжил за Обнорского Глеб. — Поскольку составление мониторингов кажется вам занятием утомительным, мы решили внести разнообразие в вашу жизнь.

Привычка Спозаранника выражаться эвфемизмами всегда выводила меня из себя, но сейчас я не среагировала даже на нее.

Поэтому паузу Глебу пришлось нарушить самому, что он и сделал весьма эффектно.

— Вам срочно предстоит стать горничной в квартире начальника Ревизионной палаты Карачаевцева.

От неожиданности я подавилась табачным дымом.

— Вы что, совсем рехнулись? — вырвалось у меня.

Спозаранник поморщился, он не любил грубых выражений. Строгим голосом он начал говорить о том, что если бы я внимательнее относилась к своим обязанностям по составлению мониторинга рынка недвижимости, то от моего внимания вряд ли укрылся бы факт приобретения начревом новой квартиры.

— Ну и что? — спросила я и подумала о Нине Викторовне.

— А то, — сказал Глеб, — что роскошная восьмикомнатная квартира на Дворцовой набережной, стоимость которой вместе с ремонтом составляет не менее ста тысяч долларов, досталась ему практически за копейки.

Мои секретные источники располагают информацией о том, что столь удачным приобретением Карачаевцев обязан некоему депутату Зайчикову, который до того, как занять место в ЗакСе, подрабатывал черным маклером и имеет большой опыт криминального расселения бывших коммунальных квартир.

— Между прочим, Зайчиков, — вступил в разговор Повзло, — является правой рукой небезызвестного Алексея Калугина, он же — Леха Склеп.

— Ну и что? — снова спросила я, краснея при воспоминании о своем плавании на яхте «Фетида» в обществе Калугина.

— Ты что, Горностаева, совсем уже не врубаешься? — взорвался Обнорский. — Склеп близок к опальному Вересовскому, и, если удастся доказать, что Карачаевцев таким образом получил от него взятку, карьере начрева конец.

От всего услышанного мне стало тошно.

Я понимала, что Обнорский, имевший давние счеты с Карачаевцевым, который лишил его заслуженного ордена за поимку преступника, не упустит возможности вывести начрева на чистую воду.

— Во вторник, — заговорил Повзло, — в сводке прошла информация о том, что горничная супруги Карачаевцева Марианны Цаплиной попала в автомобильную аварию.

Месяц ей придется провести в больнице. Мы подумали, что этой ситуацией надо воспользоваться. Нужны факты, без которых публикация материала чревата неприятными последствиями. Мы должны узнать правду об этой квартире. Внедрить туда своего человека — это единственный шанс.

— Каким образом? — поинтересовалась я. — Дать объявление в газете? Или ты собираешься прямо позвонить Цаплиной и предложить ей в качестве горничной сотрудника «Золотой пули»?

— Нет, конечно, — смутился Николай. — Но, учитывая твой богатый опыт внедрения, выбор пал на тебя.

— Спасибо за оказанную честь, — церемонно поклонилась я.

— Не ерничай, Горностаева, — сделал мне замечание Обнорский.

Здесь он снова пришел в хорошее расположение духа и произнес свой любимый монолог о том, что, когда отечество в опасности, каждый мальчишка с фауст-патроном нам дороже… Ну и так далее. На сей раз его слова не произвели обычного эффекта. Затея с горничной казалась мне абсолютно бесперспективной и в высшей степени дурацкой.

— Думать всем! — прозвучал зычный голос шефа.

На этой оптимистической ноте совещание закончилось.


***

— Ты что, не мог мне сразу сказать? — напустилась я в коридоре на Скрипку.

— А что бы это изменило? — резонно заметил он. — Так ты спокойно прожила «еще один день оплаченного отпуска».

— Слушай, — миролюбиво спросила я, — а разве нельзя каким-нибудь другим путем разузнать все об этой злосчастной квартире? Ведь наверняка существуют официальные сведения о том, кто ее купил и сколько за нее заплачено?

— Не будь наивной. Она занесена в специальный закрытый реестр ГБР, как и все подобные квартиры, да и владелец ее — наверняка лицо подставное. История с горничной мне и самому не очень нравится, но, пожалуй, это все-таки шанс. Да не переживай ты раньше времени, — добавил Алексей, глядя на мое расстроенное лицо. — Может, сходим куда-нибудь вечером? Фуа гра не обещаю, но что-нибудь придумаем…

Я была благодарна Леше за его попытку утешить меня, но сегодня вечером с юга возвращалась Сашка, которую я не видела больше месяца.


***

Дома я узнала множество новых подробностей из экспедиционной жизни моей черной, как головешка, сестры. И про ловлю пеленгасов на острове Бульбек, и про скалы-гроты мыса Турханкут…

Мы выпили привезенную ею бутылку «Белого муската красного камня» и, памятуя о том, что градус понижать нельзя, перешли на водку, когда наконец сестра поинтересовалась моими делами. Я рассказала ей про Нину Викторовну и про квартиру Карачаевцева. Идея внедрить меня туда в качестве горничной вызвала у сестры приступ гомерического смеха.

— Знал бы Обнорский, что дома ты берешься за уборку лишь в самых крайних случаях, — сказала она.

— Вечно ты смотришь на проблему с какой-то непонятной стороны, — разозлилась я. — Нет, чтобы посоветовать что-нибудь.

— Говно вопрос, — процитировала Сашка нового крымского знакомого — «дикого прапора» из кефального хозяйства. — Позвони своей Нине Викторовне.

Честно признаться, эта мысль была первой, которая пришла в голову и мне, но я гнала ее от себя. В том, что Нина Викторовна была учительницей Карачаевцева, я видела странное совпадение, которое по каким-то причинам тревожило меня.

— Нет, это невозможно. Да и что я ей скажу — помогите добыть компромат на вашего ученика? И это после того, как я знаю о ее отношении к газетным разоблачениям? Да ты сама-то понимаешь, что говоришь?! — обрушилась я на ни в чем неповинную сестру.

— Ладно, не заводись, — спокойно ответила она. — Не хочешь, так и не звони.


***

На другой день я все-таки позвонила, подсознательно надеясь на то, что трубку никто не возьмет. Но Нина Викторовна оказалась дома. Она чрезвычайно обрадовалась звонку и стала настойчиво приглашать меня в гости.

— Валенька! Приходите в любой день после работы. Я живу на Итальянской — от библиотеки всего десять минут ходьбы.

Ощущая себя волком в овечьей шкуре и краснея от каждого слова, я начала действовать по заранее продуманному плану.

— Знаете, Нина Викторовна, а у меня неприятности…

— Что случилось, моя девочка?

— Да вот, без работы осталась. Фонды библиотеки перевели в новое здание, у нас — большие сокращения. А в новом здании у директора какие-то свои библиографы оказались, вот нас с подружкой — как имеющих минимальный стаж — и сократили.

— Как неприятно, — расстроилась Нина Викторовна.

— Да, — продолжала я врать. — Только-только надумала зимние сапоги новые купить. А тут еще у Манюни день рождения грядет… В общем, мне, к сожалению, не до походов в гости. Надо работу временную искать. Хоть горничной. А потом — выкручусь…

У меня даже ладони вспотели от всей этой словесной гадости. А Нина Викторовна вдруг обрадовалась:

— Валечка, как удачно, что вы позвонили сейчас, а не днем позже. Кажется, я смогу помочь. Не расстраивайтесь. Погуляйте, почитайте, обновите блузку моим воротничком — у молодых женщин от этого должно улучшиться настроение. Завтра я позвоню вам сама.


***

Обнорского в Агентстве не было, он срочно улетел в Москву и должен был вернуться только к вечеру. О Нине Викторовне я рассказала Скрипке, который из моего сбивчивого повествования сделал вывод, что у меня — маленький, но все же шанс. Впрочем, о том, как использовать этот шанс, я не имела ни малейшего представления. И продолжала целый день заниматься мониторингом.

А на второй день позвонила Нина Викторовна:

— Валя, вам ужасно повезло. Марианна Цаплина ищет горничную (ее предыдущая девушка — такой ужас! — попала в аварию) и готова с вами встретиться…

«Ну вот и все!» — подумала я. Хотя что «все» — не понимала сама. Но, как последняя гадина, радостно затрещала в трубку:

— Нина Викторовна, вы — моя спасительница!

— Ну что за глупости, Валя! Мне это ничего не стоило: вы же знаете мои отношения с семьей Карачаевцева.

Я знала, и от этой своей подлости мне стало еще горше. Однако я тут же взяла себя в руки:

— А Цаплина — она какая?

— Ну, Марианна всегда была своевольной и капризной. А работа редактором газеты «Тик-так» только усилила ее диктаторские замашки. Разве такая жена нужна Василию?

Завела целый дом охранников, прислуги — сама макароны отварить не может. Ну да, может, вам это и на руку — вы же девушка хозяйственная, должны понравиться этой росомахе.

«Ага, хозяйственная», — вспомнила я пыль по углам в собственной квартире.

— В общем, как устроитесь, забегайте ко мне в гости, — продолжала милая учительница. — Чайку попьем.

Я с благодарностью пообещала.


***

Утром я впервые пришла в дом Карачаевцева. Суровый охранник на входе придирчиво посмотрел на меня, потом позвонил по радиотелефону:

— Марианна Андреевна, к вам!…

Только после этого пропустил меня внутрь лестничной площадки, отделанной мрамором.

Квартира располагалась на втором этаже, где меня препроводили к еще одному охраннику — молодому, нагловатого вида, амбалу.

Марианна Цагашна встретила меня достаточно благосклонно.

— Мне сказали, что вы работали в Российской национальной библиотеке.

— Да, — скромно потупилась я. — Но той Библиотеки больше нет, она прекратила свое существование с тех пор, как на Московском проспекте открылось новое здание.

— Разве там плохо? — рассеянно спросила она.

Я едва не ляпнула, что по помпезности интерьеров оно напоминает лестничную площадку этого дома, но вовремя сообразила, что вопрос был задан скорее риторически и судьба Библиотеки Цаплину не волнует.

— У вас редкий цвет волос. Цвет меди, — задумчиво разглядывая мою шевелюру, сказала Марианна. — Как вы думаете, если я куплю похожую краску, мне пойдет?

Не могу сказать, что Марианна была откровенной красавицей, но некая чертовщинка в ней определенно была. По всему — она умела нравиться и создавать впечатление. К тому же на свои сорок она не выглядела.

Моя новая хозяйка лениво вела меня по квартире, перечисляя обязанности горничной. За 50 долларов в неделю я должна была поддерживать порядок в комнатах, носить белье в прачечную, гладить, поливать цветы, заботиться о сантехнике, готовить полуфабрикаты на ужин, выгуливать таксу по кличке Бакс. Наставления были подробные — поливать пальмы только теплой водой, с особой осторожностью стирать пыль с антикварных часов и безделушек на камине, не позволять Баксику грызть ножки кресел.

Я шла за Марианной и думала о том, что такое можно увидеть разве что в залах Эрмитажа. Не хватало только стеклянных витрин и табличек с названиями экспонатов.

Все остальное, включая наборный паркет и картины в багетных рамках, имелось в изобилии. Здесь был даже зимний сад, где стоял бильярдный стол.

Напоследок Марианна продемонстрировала мне ванную, размеры и сантехника которой потрясли меня, и сказала:

— Надеюсь, Валя, вы справитесь. С завтрашнего дня можете приступать к работе.


***

Узнав о том, что я принята горничной в квартиру Карачаевцева, Агеева ехидно заметила, что белая наколка исключительно подойдет к моим волосам. У Завгородней это известие вызвало иную реакцию.

— На твоем месте, Горностаева, должна была быть я, — сказала она, потягиваясь в кресле.

— Ты это к тому, что Карачаевцев не устоял бы перед твоей неотразимой красотой? — спросила я, глядя на ее безукоризненные ноги.

— А то! — ответила Светка.

Скрипка выглядел грустным и напутствовал меня словами;

— Ты там смотри, опять не учуди чего-нибудь.

Я пообещала, что прыжков с яхты больше не повторится, и подумала о том, что, возможно, Нина Викторовна была права, и иногда Леша бывает «славным».

Обнорский зазвал меня к себе в кабинет и извлек из бара шершавую бутылку коллекционного коньяка:

— Ну, Горностаева, я на тебя надеюсь, — сказал он, наполняя рюмку и подавая ее мне. — Помни, что нужны не эмоции, а факты, без которых у нас ничего не получится.

Постарайся добыть их.

— Андрей Викторович! Вы, кажется, путаете меня с Джеком Бердоном из «Всей королевской рати». Я тоже люблю этот роман и помню, что «всегда что-то есть», но начрев Карачаевцев явно не тянет на судью Ирвина.

С этими словами, которые мне и самой показались немного напыщенными, я залпом выпила коньяк. Он был восхитительным.


***

На следующее утро, собираясь в дом начрева, я вспомнила, что горничная Лолиты в телевизионной рекламе стирает белье «Бимаксом», а потому «Лола всегда прекрасна».

Вряд ли эта информация могла мне сейчас пригодиться, но пути назад уже не было.

Прямо в плаще я прошла в дальнюю комнату и переоделась уже там. Марианна мне позволила пользоваться своим шкафом, и я повесила шелковую красную блузку с воротничком Нины Викторовны на плечики среди вещей хозяйки. Платьев и блузок у Цаплиной было немерено, из гардероба шел стойкий запах ее духов. Я не могла вспомнить французское название, но запах был дорогим и волнующим — из красивой, безбедной жизни.

— Валя, захотите есть, не стесняйтесь.

Все в холодильнике, — крикнула Марианна из душа.

Зря Нина Викторовна считает Марианну капризным диктатором. Мне она показалась очень милой, только грустной и рассеянной.

Дважды с утра она пыталась сварить себе кофе в турке, и дважды кофе убегал на плиту, пока не вмешалась я. Марианна присела за низкий столик в зале с крохотной фарфоровой чашечкой и блюдцем и взглянула на меня с благодарностью.

— Спасибо, вы меня выручили. Я страшная кофеманка, и утром до первой чашки у меня все валится из рук.

— Это — из-за низкого давления, — понимающе кивнула я.

— Вы извините, что я обратилась к вам за помощью. — Она затянулась сигаретой. — Я понимаю, что нанимать человека для уборки — не очень-то демократично, даже как-то по-буржуазному. Деловая женщина должна в наши дни успевать все делать сама… Но я — страшно безрукая, а с такой огромной квартирой одной не справиться. Я возражала против такого количества комнат, но муж был непреклонен. К тому же у меня помимо работы — куча представительских мероприятий, да еще и общественная работа: жена начальника Ревпалаты, как и жена президента, по негласному протоколу должна заниматься благотворительностью или чем-то в этом духе…

Она растерянно оглянулась вокруг, ища глазами, куда бы стряхнуть пепел. Я пододвинула пепельницу. Марианна снова улыбнулась благодарно.


***

— Она еще дома, задерживается сегодня. — Этот тихий знакомый уже голос я услышала, проходя мимо лифта.

— О черт! — ругнулся кто-то. — С этими бабами вечно… Никакого распорядка.

Бакс, обрадованный скорой свободой, нервно взвизгнул и потащил меня на поводке вниз по лестнице. За лифтом затихли. Уже поворачивая к лестничной площадке, я заметила Амбала — одного из охранников, который почти на цыпочках возвращался к квартире Карачаевцева. Второй, юркий чернявый мужчина, завидев меня, отпрянул к кабине.

О чем это они шептались?


***

Я решила не доходить с Баксом до Михайловского замка, как предыдущая горничная, а позволила ему лишь обежать свои потайные места на Лебяжьей канавке. Мне предстояло еще сдать рубашки Карачаевцева в прачечную, вытереть пыль с пальм и освоить влажную уборку пылесосом.

Бакс радостно метил кусты и фонарные столбы, а я грустно размышляла о своем положении. Да, я смогу научиться разглаживать воротнички на мужских рубашках, не засушу цветы, смогу нашпиговать курицу чесноком… К концу моего пребывания в квартире Карачаевцева Марианна, пожалуй, даже даст мне отличную рекомендацию. Но разве за этим я сюда пришла? Обнаружить те самые факты о квартире, ради которых я вляпалась в эту авантюру, мне не удастся.

О том, чтобы проникнуть в кабинет Карачаевцева, и речи быть не может. Горничные туда не допускаются, а дверь всегда была закрыта на ключ (наверное, там все-таки смахивала пыль Марианна). Кроме того, каждый мой шаг контролируется охранниками. Стоило мне на несколько лишних минут задержаться в любой из комнат, как один из них тут же появлялся следом. Эти верные стражи были молчаливы и бесстрастны.

Единственным разговорчивым из них оказался тот самый Амбал, которого я встретила сегодня утром перед входом в квартиру, а днем — с кем-то у лифта. Пару раз, пока я варила кофе и собирала пакет для прачечной, он даже попытался весьма своеобразно выказать мне свое расположение — ущипнуть за ягодицу, но я увернулась. Многозначительно, правда, улыбнувшись.

Ну как же мне быть?


***

И Бакс, и прачечная заняли всего час.

Уже поднимаясь на свою площадку, я снова увидела маленького чернявого мужичка, бросившегося от двери к лифту. Он тыльной стороной ладони пытался то ли вытереть пот со лба, то ли поправить челку, но я разглядела его лицо: маленькие глаза-буравчики, жесткие складки у рта.

— Ты чего так быстро? — Амбал как будто ждал меня за дверью. Он нервно что-то запихивал в нагрудный карман рубашки. Я успела заметить стодолларовые купюры. Зарплату, что ли, получил?

— Одни дела медленно делают, другие — быстро. — Я в прихожей меняла туфли на тапочки.

— А ты все так быстро делаешь? — Он расставил руки и, ухмыляясь, пошел на меня.

— Женись сначала, — увернулась я.

— Ну ты даешь! — заржал Амбал. — Что я — дурак, такой хомут себе на шею вешать? На мой век баб и так хватит. А то, может?… — Он сглотнул. — Мне рыжие нравятся…


***

Я разделала на кухне курицу и поставила ее на соль в духовку. Оставалось только полить цветы и вытереть пыль с пальм. Между прочим, 50 долларов за такую недельную крутежку — не так уж и много. Я вдруг с ностальгией подумала о том, как сидела бы сейчас в отделе и писала очередную справку для Спозаранника. Хорошие были деньки…

Я уже убирала посуду, когда столовый нож скользнул по пальцу. О черт! Ранку противно щипало от соли, когда я, пытаясь остановить кровь, накладывала пластырь и забинтовывала палец.

— Ты же говорила, что медичка, — недоуменно глядя на пук бинтов на моем пальце, сказал вошедший на кухню Амбал.

— Даже медички не могут бинтовать себе пальцы сами, — огрызнулась я, вспомнив о том, что с утра представилась ему выпускницей медицинского института, полагаясь на знания, усвоенные за пять лет Сашкиного обучения. Амбал, как я и рассчитывала, после этого сразу проникся ко мне уважением и начал расспрашивать о причинах покалывания в правом боку. «Это — печень», — авторитетно заявила я и стала пугать его дискинезией желчевыводящих путей. «Откуда ты знаешь?» — недоумевал Амбал. «Пропедевтику на пять баллов сдала», — соврала я.

Все эти беседы я вела с ним исключительно из желания выведать что-либо из подробностей жизни Карачаевцева. Но мои шпионские попытки успеха не имели. Единственное, что удалось узнать, так это то, что Карачаевцев — мужик малохольный, а его жена — баба заполошная, но не жадная. Но к нужным мне фактам эта «ценная» информация отношения не имела.


***

Я налила воды в тазик и собралась идти вытирать пыль, когда вернулась Марианна.

И не одна, а с подругой, редактором газеты «Женское бремя» красавицей Бэллой Чичиковой. Бэлла, как я слышала, не баба, а пиявка кровожадная. Было время, она намертво присосалась к губернатору: ходила на все его пресс-конференции, закатывала полуобморочно глаза да и по-другому всячески показывала ему, что — «всегда готова». А губер не оценил. А туг — Цаплина с мужем-начревом, и Бэлла переключилась на Марианну. Теперь всячески ее обхаживает, таскает на светские тусовки, которые, как мне показалось, Марианне не очень-то нравятся.

Вот и в этот вечер Чичикова пыталась помыкать Марианной.

— Ты скоро? — Она хлебнула коньяка и поправила на коленках юбку. У Чичиковой был свой стиль деловой женщины: в мини ее никто не видел, либо — в брюках, либо — до пят.

— Может, не пойдем? — Марианна задумчиво перебирала вешалки в шкафу-гардеробе.

На меня даже на расстоянии снова пахнуло волшебным, волнующим запахом.

— Ну ты даешь! Совсем обалдела? Сам Пчелкин приезжает! Да без его денег твой «Тик-так консалтинг» просто зачахнет. Марианна! Шесть миллионов долларов за рекламные услуги — такого Питер еще не знал! — Чичикова плеснула себе еще коньяка. — Вот везет же таким дурам, как ты. Да Пчелкин из-за твоего мужа отдаст тебе рекламу своей «Сотки» на десять лет вперед. Ты только не продешеви. «Сотка» — фирма в Москве известная, раскрученная и со своими скидками для потребителей в момент займет наш сотовый рынок. А ты проценты проси, не глупи.

Господи, мне бы такого мужа-генерала, как у тебя! А мой — каплей запаса. Даже менеджером толковым после армии не стал…

Ну и гадина! Мне так хотелось дать Чичиковой по башке. Но я — всего лишь горничная и должна знать свое место.


***

— Что ты опять на себя нацепила? — зашипела Чичикова. — И рукава длинноваты…

— А что? Я люблю эту блузку… Хотя рукава почему-то действительно длинноваты. Зато воротничок красивый — ручной работы.

— Вот именно — деревенской работы.

Сделанный руками не из того места. Где платье, которое я тебя заставила в Хельсинки купить?

— Я не надену его, — вдруг тихо, но решительно сказала Марианна. — Оно — нескромное. Я пойду в этой блузке.

— Да иди ты в чем хочешь, — буркнула Чичикова. — Только пошевеливайся. Там небось без тебя уже Пчелкина все обхаживают.

Тем более что Василия нет…

Что в итоге надела Марианна, я не увидела, поскольку из дома они обе вышли в плащах. Моя новая хозяйка, проходя мимо меня, замедлила шаг:

— Вы, Валя, как закончите, можете ехать домой — я приду поздно. А завтра рано уезжаю в Москву. Муж тоже в командировке.

В доме чисто, поэтому на завтра только с Баксом погулять.

И они ушли.


***

Порезанный палец по-прежнему саднило. Поэтому я придумала, как облегчить себе страдания, вытирая пыль. Оттопырив забинтованный палец, я клала на ладошку широкий лист пальмы, а второй рукой с тряпкой быстро скользила по зеленой поверхности.

Я даже стала что-то напевать. Дело спорилось, уборка шла к концу.

Вдруг я почувствовала под одним из листов посторонний предмет. Я осторожно приподняла ветку, сильно тряхнула — и на пол упало что-то вроде пуговички. Откуда она здесь? Неловко повернувшись, я случайно наступила на нее, пуговичка хрумкнула и распалась на мелкие части. Я в недоумении собрала с пола раздавленные кусочки и быстро сунула в карман передника. Что это?

Батюшки! Неужели… «жучок»? Но кто посмел в квартире Марианны установить «прослушку»? Я так разволновалась, что забыла о главном: я нахожусь в квартире не Цаплиной, а Карачаевиева.

Я продолжала уборку, когда за дверью в коридоре раздался мелодичный сигнал мобильника.

— Да, я, — отозвался на звонок Амбал. — Что значит — ударило по ушам? А потом и фон пропал? Геннадий Петрович, ну ты же сам устанавливал… Был на месте… Да, понял!

Да, проверю…

Я готова была вжаться в пол, вытирая тряпкой несуществующие капли на паркете.

Через секунду в комнату влетел Амбал и бросился к пальме. Влага на листьях уже высохла, и он не мог знать, когда я начала уборку.

— Ты пальму трогала? — зловеще спросил Амбал.

— Нет, вот собираюсь только: здесь Марианна Андреевна с подругой были, я и не заходила.

— Не трогать! — зашипел Амбал и стал перебирать листья.

— А что случилось?

— Не твое дело. Пуговичку я здесь час назад потерял. — И Амбал стал ползать возле меня на четвереньках. Поскольку я тоже сидела на корточках, то начальнику охраны, влетевшему за Амбалом в зал, предстала весьма недвусмысленная картина.

— Что здесь происходит? — строго спросил старший.

— Все в порядке, ребята, — поправляя на мне фартук, сказал Амбал.

— Тоже мне — нашли место и время, — брезгливо морщась, произнес охранник. — Немедленно прекратить.


***

Собираясь домой, я открыла шкаф, чтобы достать свои вещи. Наверное, Марианна, выбирая себе гардероб, поменяла местами плечики, потому что я долго не могла найти свою блузку. Наконец мелькнул красный шелк с бежевым кружевным воротничком.

Я оделась. Блузка показалась мне почему-то слегка тесной. Но меня отвлек запах.

Странно, было ощущение, что рядом находилась Марианна — от моей блузки пахло ее духами. Наверное, пропахла в шкафу.

Рядом с гардеробом стояла большая супружеская кровать. Интересно, как часто они занимаются сексом? Я вдруг представила себе эту сцену, и мне стало противно.

Карачаевцев! Да ты даже мизинца на ноге Марианны не стоишь. Этой тихой, умной, кроткой женщины. Вот если бы я работала корреспондентом в ее газете… Вот если бы я всегда была ее горничной, ее подругой…

Пока я собиралась, в комнату заглянул старший охранник. Он круглыми глазами уставился на меня, словно я была голой.

— Вы так и пойдете?

Я даже нервно провела рукой по кружевному воротничку, словно действительно решила проверить, есть ли на мне что-то из одежды.

— Стучаться надо! — только и сказала я, выходя из спальни, и сердито хлопнула входной дверью.

На лестнице у меня все еще кружилась голова от запаха Марианниных духов.


***

Я не успела повернуть за угол дома, как передо мной неожиданно вывернул «мерседес». Я чуть не полетела под колеса.

— Смотреть надо! — бросила я водителю.

Заднее окошко вдруг опустилось, и мужской голос произнес:

— Простите! Вы так неожиданно появились на дороге, что мой шофер не успел сориентироваться. Я виноват и прошу позволить мне искупить свою вину.

Я не верила своим глазам. Передо мной сидел Рустам Голяк собственной персоной.

Впервые я услышала о нем восемь лет назад от его сына Кирилла, с которым подружилась в лагере «Искорка» — я была вожатой в его отряде. Голяк только начал заниматься бизнесом, и было похоже — не совсем правильным бизнесом. Это подтвердилось и чуть позже, когда его объявили в федеральный розыск. Оказалось, что и Кирилл, к моему великому сожалению, пошел по стопам отца.

Я все равно пыталась помочь Голяку по просьбе Кирилла — хотела передать им хранившуюся в нашей «Золотой пуле» кассету с интервью Голяка, где он выболтал слишком много секретов криминального мира. Но мой план был разгадан и пресечен коварным Спозаранником… Сейчас Голяк меня, конечно, не узнал.

День у меня был и без того чумовой — что ж не окунуться еще в одну авантюру?

Хотя Сашка, конечно, не поверит.

Я рывком открыла заднюю дверцу «мерса» и, плюхнувшись на мягкое сиденье, назвала улицу, на которой жила.

— Может, все-таки в качестве компенсации я накормлю вас прекрасным ужином? — настаивал Голяк.

«А почему нет? — подумала я. — Кирилла уже нет в живых. Скрипка ведет себя как последний урод. Карачаевцев трахает Марианну. Почему же мне не поужинать вместе с одним из „авторитетов“ города?»

— Но потом — домой! — строго предупредила я.

Машина рванула с места.

А Сашка все равно не поверит.


***

Рустам Голяк был изрядно датым, а потому не мог помнить нашу единственную и давнюю короткую встречу, когда он на своей первой иномарке — роскошном «крайслере» — вез меня десять минут от «Искорки» до станции. «Вам спасибо за сына», — сказал он мне тогда на прощание. Я помнила каждый миг того последнего моего лагерного лета, той короткой поездки на мягких сиденьях.

И вот — нет Кирилла, и вот — его пьяный отец-"авторитет", рвущий передо мной на груди рубашку:

— Двадцать пять нападений, Валюша!

Двадцать пять! Посмотрите, какие раны!

Вот — шрам, вот — сквозное, челюсть снесло, пуля — в позвоночнике, но хрен они меня возьмут, вот им! — Рустам ударил рукой по внутренней стороне локтя — этакий характерный мужицкий жест. — Вот им!

Мы уже два часа как шлялись по казино, пили, ели. Голяк непрерывно говорил. Он поливал грязью бандитов, Обнорского, всех своих врагов. Говорил, что ходит под Богом, потому что делает людям добрые дела. Он только на короткое время умолк, когда — после его же вопроса о моей жизни — я рассказала о службе горничной в доме Карачаевцева, чтобы через секунду снова оживиться и совершенно трезво начать выспрашивать о деталях жизни «коронованных особ».

Я не скрывала, что Марианна — прекрасная женщина, что подруга ее — не ахти, и что именно подруга заставила ее сегодня вечером ехать к какому-то Пчелкину из-за шести миллионов рекламных денег нового сотового оператора на рынке Петербурга. А завтра она по той же причине едет в Москву — подписывать контракт.

После этих слов Голяк совсем протрезвел.

— Знаете, Валя, а время-то — за полночь.

Вам ведь завтра на работу. Мой водитель-охранник вас отвезет домой. Мы еще увидимся. Такими рыжеволосыми не бросаются.


***

Утром я еле встала. Все-таки недосып — это хуже голода. Позевывая над чашкой кофе, я решила позвонить Нине Викторовне.

Та очень обрадовалась и напомнила, что ждет меня.

Встретила она меня как дорогую гостью.

Накрытый стол был заставлен таким множеством закусок, словно она ожидала, по крайней мере, пятерых. Размеры квартиры явно не соответствовали моему представлению о том, как должно выглядеть жилище учительницы.

Впрочем, это представление было сформировано, скорее, под влиянием советских фильмов о школьной жизни. Я ожидала увидеть что-то вроде того, что соответствует любимому выражению Сашкиного мужа: «Бедненько, но чистенько». Здесь было отнюдь не бедненько. Стеклопакеты на окнах, современная красивая мебель, музыкальный центр и даже компьютер. Перехватив мой недоуменный взгляд, Нина Викторовна засмеялась:

— Это все Гена. Говорит, надо жить в ногу со временем. Правда, компьютером чаще всего пользуется он сам, когда бывает у меня. И квартиру эту тоже он купил, и мебель, и всю технику. Мои здесь только книги. Да вы осматривайтесь, а я пока на кухне похлопочу.

В ожидании хозяйки я стала разглядывать книжные полки, которые занимали в этом доме целую стену. Здесь почти не было новых изданий в глянцевых обложках. Разве что Акунин, черно-белые томики которого удачно вписались между сочинениями Лескова и Чехова. Книги обычно много рассказывают о своих владельцах, и я не сомневалась в том, что найду тут Леонтьева и Льюиса, Голсуорси и Пруста. Единственной вольностью, нарушающей этот строгий книжной порядок, была фотография, с которой улыбался… молодой юркий человек с глазами-буравчиками, которого я заметила у лифта квартиры Карачаевцева…

— Это Геночка, — пояснила Нина Викторовна, — в тот год он поступил в университет.

В моей душе родились смутные подозрения.

— А как фамилия вашего племянника?

— Зайчиков, — ответила Нина Викторовна. — Геннадий Петрович Зайчиков. Депутат Законодательного собрания.

Такого поворота событий я не ожидала.

Сердце в моей груди на секунду замерло, а потом заколотилось с бешеной скоростью.

Но сюрпризы на этом не кончились. Нина Викторовна принесла из другой комнаты альбом и стала раскладывать передо мной фотографии. Это были традиционные групповые снимки классов, которые делаются в школах каждый год. Я смотрела на ее учеников — в одинаковых формах и пионерских галстуках — и искала среди них Карачаевцева.

— Вот он, — сказала Нина Викторовна, указав на светловолосого насупленного мальчика.

— Вы, наверное, и представить себе тогда не могли, что ваш ученик взлетит так высоко?

— Нет, конечно. Хотя на моих уроках он как-то по-особому внутренне собирался именно тогда, когда речь заходила не о Наполеоне или там Петре Первом, а о тех, кто был в тени коронованных особ, помогая обеспечивать им бессмертие.

Дальше в альбоме замелькали цветные любительские снимки последних лет. На большинстве из них был запечатлен востроглазый Зайчиков — один или в обществе начрева Карачаевцева. Фотографии были сделаны за городом, очевидно, во время пикника.

— Это на даче у Геннадия прошлым летом, — пояснила хозяйка.

— Они давно знают друг друга?

— Ну, они и раньше встречались в моем доме: Василий все эти годы поздравляет меня с днем рождения. А особенно сблизились года три назад, с тех пор, как Гена стал депутатом.

Нина Викторовна снова убежала на кухню. А я листала альбом дальше. На очередной фотографии Карачаевцев стоял рядом с Зайчиковым и мужчиной, в котором я безошибочно опознала Алексея Калугина. Троица позировала перед объективом с шампурами в руках. Я на секунду представила себе восторг Спозаранника, увидевшего Карачаевцева в обществе Лехи Склепа, и рука сама, без моей команды, выхватила фотографию из альбома и сунула ее в сумочку. Ну вот, я уже и воровка!

— Валенька, — расстроенная Нина Викторовна снова появилась в дверях, — что-то у меня крем не получается. Еще минут двадцать потерпите? Поиграйте пока с компьютером. Знаете, как?

Я кивнула и включила компьютер. Увидев на мониторе рабочий стол, я сразу поняла, что вход в любую папку — без пароля.

Ну и дурак же этот Зайчиков! А впрочем, Нина Викторовна сама призналась, что техникой не пользуется, что работает за компьютером «только Геночка». Я внутренне перекрестилась и ткнула «мышкой» в папку с заинтересовавшим меня названием: «Жилище-2001».

Там были какие-то справки, копии договоров купли-продажи недвижимости. Я лихорадочно работала клавишами, уверенная, что сейчас увижу самое главное.

Вот оно! Квартира на Дворцовой набережной со списком бывших жильцов! На восемь комнат — пять квартиросъемщиков. Все они через фирму «Хата плюс» продали свое жилье некоей Плешковой Нине Викторовне.

Нине Викторовне? Тете Зайчикова? Учительнице Карачаевцева?

«Штирлиц знал, что…»

У меня не было с собой дискеты, у Зайчикова не было принтера. Мои глаза превратились в объектив фотоаппарата. Для лучшего запоминания я представляла, кто где жил. Малинин — в спальне, Новожилова — в бильярдной и «тещиной», Корогодова — в двух маленьких смежных, где сейчас сидит охрана, Раух — в зале, Василенко — в анфиладе из трех комнат…


***

Я совершенно не запомнила вкуса фирменного торта «Мишка на севере». Я обжигалась чаем и пыталась связать воедино полученные знания.

Зайчиков дружит с Карачаевцевым. Зайчиков через свою фирму расселяет для начрева квартиру. Зайчиков же ставит прослушку в квартире начрева… Как во все это вникнуть?

Но больше всего меня смущало то, что записана эта квартира на Нину Викторовну.

Нет, она, конечно, ничего не знает. Эта милая женщина просто ничего не может знать о проделках своего ненаглядного Геночки.


***

Меня просто распирало от полученной информации, мне хотелось срочно все рассказать в Агентстве. Но я помнила о просьбе Марианны выгулять Бакса и помчалась с Итальянской на Дворцовую набережную.

Амбал был не в квартире, а почему-то стоял у подъезда.

— Не лети так! — преградил он мне дорогу. — Некуда спешить! Мы с тобой уволены.

— Как? — оторопела я. — За что?

— За разное. Меня — за то, что якобы приставал к тебе, а у нас на работе с этим — строго.

— А меня?

— А тебя вообще за воровство имущества.

«Ну вот, я уже и воровка!» — второй раз за день подумала я. И почувствовала, как кровь прилила к щекам.

— Толя, я не воровка!

— А мне по барабану. Начальник охраны сказал, что ты сперла из шкафа блузку Цаплиной. Какую-то красную, с бежевым воротником. Даже, мол, на себя не постеснялась натянуть, чтобы легче вынести из дома.

Я не верила своим ушам.

— Это моя блузка! Красная. С бежевым воротничком.

— Да мне по барабану. Вы, бабы, в шмотках своих сами не разберетесь.

— Толя, это моя блузка!

— Да что ты, как тетерев! Говорю тебе, мне плевать. Я только этому гаду такого не прощу! Уволить меня за такую фигню! Да если б я хоть трахнулся с тобой, а то ведь не было ничего.

— Кому — «этому»? — машинально переспросила я.

— Кому-кому… Зайчикову!

— А кто это? И при чем тут он? Тебя же начальник охраны уволил.

— Начальник охраны стукнул Зайчикову. Из-за тебя, конечно. Ты ему с первой минуты не понравилась. Он ведь все кадровые вопросы с обслугой сам решает: с водителями, с горничными. Проверки всякие устраивает, подноготную изучает. Квартира-то — начрева! А Цаплиной все это не нравится. Она и своевольничает. И тебя взяла без всякой проверки. Ну а начальнику нашему это не нравится. Даже без этой блузки он нашел бы повод, чтобы тебя уволить.

А тут еще я под руку подвернулся. Ну, Зайчиков!… Вот ты у меня где! — сжал кулак Амбал.

— Да кто он такой? — прикидывалась я.

— Депутатик паршивый. Я его давно знаю, еще охранником в его фирме «Хата плюс» был. И о некоторых его темных делишках знаю немало. Это так, значит, он мне отплатил за службу, за «жучков»…

Амбалу показалось, что он сболтнул что-то лишнее, и он заткнулся. Но я стала приставать:

— Каких еще жучков?

— А это у него новый бизнес сейчас такой, — на ходу сочинял Толян. — Китайской едой торгует, вот мы эти импортные продукты и называем «жучками-паучками». — Он аж вспотел, выкручиваясь. По всему было видно, что мыслительная деятельность давалась ему с большим трудом.

Я понимала, что истинная причина увольнения Толяна как раз и заключалась в «жучке». Вернее в том, что от «жучка» ничего не осталось. Но не стала делиться с ним своими соображениями.

— А ты не переживай, — продолжал он. — Цаплина вернется, может, еще и простит тебя, возьмет обратно. Она не любит, когда начальник охраны ей перечит. Она баба своевольная… Да и блузок этих у нее, что грязи…

— Это моя блузка, — чуть не заплакала я.

— Да мне по барабану…


***

В Агентстве я сразу зашла к Каширину и назвала пять фамилий бывших жильцов полпредовской квартиры. Родька знал о моем спецзадании и не стал задавать лишних вопросов, сразу углубился в компьютер. А я побрела в свой отдел. Многие коллеги, собираясь в буфет, любят заглядывать к нам, в архивно-аналитический. И сейчас здесь толпилось изрядное количество людей.

— Валя, ты не представляешь, что у нас тут творится! — вцепилась в меня Агеева. — Нонка с утра загнала Спозаранника в кладовку и не выпускала полдня.

— Вроде он сам от нее там прятался, — поправила Соболина.

— Какая разница? — отмахнулась Агеева. — Все равно — ужас!

— Я думаю, это послеродовая горячка, — авторитетно заявила Завгородняя.

— Не, такое может быть только в течение первой недели после родов, — вспомнила я «синдром пятого дня» из курса акушерства, который Сашка чуть не завалила в своем институте. — Там в первую неделю какие-то гормональные и даже психические изменения у рожениц происходят.

— А у некоторых эти изменения длятся по полгода, — не сдавалась Светка. — Иметь одного ребенка, а потом Модестову родить еще двух — это вам что, не психические изменения?… А что у тебя, кстати, с пальцем?

— Болит.

— А у меня целый день болит голова, — капризно вздохнула Агеева.

— Надо же, а у меня — зуб, — удивился Кононов.

— А у меня, Валя, такой остеохондроз от компьютера, — вставила сидящая Анечка Соболина, — что я даже не могу повернуть голову, чтобы посмотреть на твой палец.

— Коллеги, ничего, что я не хворая? — заглянула в кабинет жизнерадостная Нонна Железняк.

Мы как-то все смутились, и разговор иссяк.


***

— Что значит, рассчитали? За что? Ты же всего один день отработала. Что ты там опять натворила? — Скрипка как угорелый носился по кабинету.

— За то, что не переспала с охранником, — гордо заявила я, предпочтя о блузке умолчать. Эта история с блузкой никак не выходила у меня из головы, но у меня даже не было времени как следует об этом подумать. «Подумаю об этом завтра», — вспомнила я Скарлетт и успокоилась.

— О времена, о нравы! — театрально произнес Лешка и наконец-то перестал метаться по кабинету и присел рядом:

— А теперь выкладывай.

Я подробно рассказала все, о чем узнала, и, как главную добычу, выложила на стол фотографию.

— Вот это я понимаю! — ахнул Скрипка. — Вот это — здорово! Ладно, сиди отдыхай, будем ждать результатов каширинской «пробивки».

А через час мне позвонила Сашка и растерянно сообщила:

— Тут тебе Голяк звонил… Сказал, что ждет тебя сегодня после двадцати в «Тамбовских ночах». У него какой-то суперповод, надо отметить. Мне показалось, что звонок был междугородный. Странно как-то…


***

В кабинет влетел Соболин:

— Включайте телевизор! Тут такие дела в городе!…

Я слушала ведущего информационной программы и не верила своим ушам. Информация была, что называется, с «бородой»: событие произошло рано утром, но сообщали информационные каналы об этом только во второй половине дня. Да и то, все было настолько серьезно, что, вероятно, телевизионным хроникерам пришлось сто раз перепроверять информацию. Поскольку дело касалось… жены Карачаевцева.

В общем, рано утром на Московском проспекте машину, которая везла Марианну Цаплину и ее приятельницу Бэллу Чичикову к первому московскому рейсу, подрезал синий «мерседес». Произошло ДТП. «Мерседес» скрылся с места происшествия, а обе дамы с легкими ранениями оказались в больнице. Как сообщил диктор, предположительно Цаплина собиралась в Москву для подписания контракта на рекламные услуги между «Тик-так консалтинг» и ведущим оператором сотовой связи — фирмой «Сотка».

Протокол о намерениях был подписан между г-жой Цаплиной и г-ном Пчелкиным накануне…

Я представила несчастную Марианну на больничной койке. Я надеялась, что ей не больно. И чувствовала, что это ДТП — совсем не случайность.


***

— Слушай, а твой начрев в какой квартире живет? — подошла ко мне в буфете Агеева.

Я назвала адрес.

— Надо же, жить в одном подъезде с Карачаевцевым! Только этажом выше… — Марина сверяла свои записи.

— А что случилось?

— Да бабулька одна сейчас по поручению соседей звонила, жаловалась. Они живут в восьмикомнатной коммуналке в подъезде твоего Карачаевцева…

— Он не мой, — автоматически поправила я.

— …Ну а с сегодняшнего дня уже несколько раз ей и соседям стали звонить разные люди и предлагать по-хорошему выехать из квартиры: другое место жительства, мол, им будет обеспечено. Квартира якобы нужна одному московскому боссу. А старики там по сто лет живут, привыкли друг к другу и ни о каких однокомнатных в Каменке или на Ржевке не хотят и слышать. Так им, представляешь, угрожать начали. А еще говорят, что у нас — не бандитский Петербург. Самый что ни на есть бандитский.

У меня было ощущение, что все крутится вокруг одного и того же, но линии этой спирали никак не могут соединиться в одной точке.


***

— Пошли к Каширину, — заглянул Скрипка. — Кажется, у Родьки там что-то прояснилось с твоими фамилиями.

Каширин только что снял с принтера компьютерный вывод. Он даже приплясывал от возбуждения.

— Ну, ребята, я вам доложу…

— Не тяни. — Я начала нервничать.

— Так вот. Расселением интересующей нас квартиры, как ты выяснила сама, занималась риэлтерская фирма «Хата плюс».

Принадлежит она Зайчикову. Но сейчас, став депутатом, он ее переоформил на Голяка, чтобы не придирались…

— Как на Голяка? — обалдела я.

— Так, на Голяка. А почему тебя это удивляет? Он и раньше крышевал «Хату плюс», а сейчас формально ее учредитель. Как уж они там с Зайчиковым делятся, я не знаю, но факт, что в деле оба.

Я не знала, куда девать глаза. Мне предстояла вечеринка с Голяком, и я боялась, что парни многое могут прочесть на моем лице. Но парни были увлечены другим.

— Пятерым бывшим жителям этой коммуналки были предложены однокомнатные квартиры в разных окраинных частях Питера. Только четверо из них так и не успели в них переехать.

Родион иногда умеет красиво держать паузу.

— Ну? — Я боялась услышать то, что сейчас скажет Родион.

— Не «ну», а «почему?». А потому, Валюша, что эти четверо… погибли или пропаяй при весьма странных обстоятельствах.

Каширин снова окинул нас торжествующим взглядом. Даже Скрипка не выдержал:

— Да закончишь ты, наконец?

Родька сделал вид, что обиделся, но продолжил:

— Корогодова попала под машину. Малинин отравился алкоголем. Новожилова утонула. Василенко ушел из дома и не вернулся. Вот так!

— А Раух? — вспомнила я пятую фамилию.

— Осталась в живых только Екатерина Ласловна Раух. И проживает она в настоящее время в деревне Замогилье Себежского района Псковской области.

Каширин вдоволь насладился произведенным эффектом и шутовски поклонился:

— А теперь я должен покинуть столь приятную мне компанию завхозов и горничных. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить.

— Бывших горничных, — машинально поправила я.


***

Ехать в Замогилье было поручено мне и Скрипке. Поскольку Себежский район — это уже граница с Белоруссией и бывшей Латгалией, то есть путь недальний, решили выезжать засветло.

Остаток рабочего дня прошел в составлении планов и уточнении маршрута. В хлопотах перед командировкой я чуть не забыла о приглашении Голяка. Уже причесывала волосы, когда в кабинет заглянул Соболин.

— Ну представляешь, как не везет семье Карачаевцева, — поделился Вовка.

— А что еще случилось? Марианне стало хуже?

— Да нет, Цаплиной как раз лучше: мы раз в два часа в больницу звоним, справляемся о ее самочувствии.

— А тогда что?

— Да я сейчас только что информацию на ленточку поставил о пожаре. Представляешь, загорелась коммуналка этажом выше квартиры Карачаевцева. И такой сильный пожар случился, что если бы машины не приехали вовремя, прогорели бы перекрытия и от квартиры начрева остался бы пшик.

— Жертвы есть? — похолодела я.

— Да, одна старушка отравилась угарным газом. В принципе, мы такие мелочевые информации не ставим на ленту, но сегодня: то история с Цаплиной, то пожар по соседству…


***

Подходя к «Тамбовским ночам», я заметила во дворе синий «мерседес». Правое крыло и часть бампера — помяты…

Голяк снова был подшофе.

— А, Валечка, как хорошо, что вы откликнулись на мое предложение. Заказывайте себе, что хотите, денег у меня сегодня — немерено. А будет скоро еще больше.

— Что, в рулетку выиграли?

— Берите круче, Валенька. Разве в рулетку много выиграешь? В рулетку можно только много проиграть. Нет, тут фортуна!

Тут такой контракт! Такие деньги…

И Голяк вытащил из папки пачку документов и потряс ею. Я могла на крови поклясться, что уже знала — с кем этот контракт и о чем.

Так оно и было. Московская компания сотовой связи «Сотка» заключала договор о рекламном и информационном обслуживании с фирмой «Телескоп», входящей в холдинг «Голяк продакшн».

Я незаметно включила в сумочке диктофон:

— Простите, Рустам, а вы случайно не знаете, кто такой Калугин?

ПО

— С каких это пор рыженьких женщин стали интересовать такие фигуры, как Калугин?

— С тех пор, как рыжие стали горничными. Пыль ли вытираю, цветы ли поливаю, только и слышу со всех сторон — Калугин, Калугин… Кто это?

— Калугин — это босс. Взять твоего же Карачаевцева. Он думает, что он — босс.

А на самом деле сам давно сидит на крючке у Калугина. Василий думает, что он — начрев? Это Калугин — начрев, и от него зависит, чем Василий будет завтра. Цаплина считает, что у нее независимая газета? Это от Калугина зависит, какую дозу свободы дать ее «Тик-таку».

Все! Лучше бы он о Марианне — ни слова!

— А Марианнино ДТП — ваших рук дело?

Голяк осоловело уставился на меня.

— Это ведь ваш помятый «мере» стоит во дворе? И не отпирайтесь — вы же сами меня на нем вчера домой везли, никаких вмятин не было.

На лице Голяка было такое неподдельное удивление и разочарование, словно вместо конфеты ему подсунули пустой фантик.

— А пожар сегодняшний на Дворцовой набережной? А угрозы старикам? Для кого стараетесь квартиру заполучить? Для Пчелки на?

Голяк вдруг разозлился:

— А хоть и для Пчелкина. Услуга за услугу. Такой контракт даром, что ли, можно заполучить?

— А то, что старуха задохнулась в дыму? А то, что Цаплина и Чичикова лежат в больнице? А то, что четверо стариков из коммуналки, которую вы с Зайчиковым расселили для начрева, погибли или пропали без вести?…

— Ты кто? — набычился Голяк.

— Ну уж никак не горничная!

— А кто?

— Журналистка! Из «Золотой пули».

И так все это не спущу!

Голяк секунду размышлял, а потом жарко зашептал:

— Это не я. Это все Зайчиков. Я — только прикрытие. Все планы разрабатывает он.

А за ним — Калугин. Генка давно в подручных у Калугина бегает. Я же сказал: Калугин — босс. А я? Я — мелкая сошка. Я всего-то и сделал, что велел попугать старух по телефону. И «мере» мой с утра Зайчиков себе брал для каких-то дел.

Как я все-таки устала за эти дни. Как я хочу в отпуск.

— Значит, так, Голяк! — Я встала из-за стола. — Если с голов стариков на Дворцовой набережной упадет хоть один волос — двадцать шестого покушения тебе не избежать, а уж чем оно закончится, я пока не знаю. И учти — все, о чем мы сейчас говорили, записывается. — Я показала диктофон. — А о том, что я сейчас здесь и именно с тобой, знает все Агентство; мало того, двое моих коллег сидят неподалеку, за соседними столиками…

Я врала и завиралась, но никогда еще мне это не доставляло такого удовольствия. Я виделась себе крутым расследователем и любовалась собой со стороны.

— Все. Живи пока… — Я взяла сумочку и вышла из клуба.


***

Дорогу до Луги я проспала. Скрипка гнал машину что есть мочи, к счастью, машин на трассе было мало. Потом до Пскова мы мирно болтали, потягивая кофе из термоса, который предусмотрительно сунула мне в спортивную сумку Сашка.

Все— таки до чего красива Псковщина. Мы ехали почти строго на юг. Миновали Остров, Пыталово, Опочку. В пышной зелени лесов уже начинала просматриваться грядущая осень. Сады ломились от невиданного урожая яблок, груш и слив. В палисадниках горели разноцветьем «бабушкины цветы»: георгины, флоксы, астры. А Себежский район, наверное, один из самых красивых уголков нашей страны. Сплошные соединяющиеся озера, песчаные холмы, сосны.

Во Пскове мы купили крупномасштабную карту области и теперь долго изучали названия деревень. Деревня Замогилье, исходя из данных местных топографов, располагалась на отшибе, в стороне от больших и малых дорог. На последней развилке мы еще раз сверились по карте и спрятали ее в «бардачке». Дальше предстояло преодолеть семь километров по раздолбанному проселку. Скрипка с тоской посмотрел на рессоры своей «девятки».

— Надо было в Агентстве побольше взять на оперативные расходы, — вздохнул он.

— Сам бы себе и взял, — съязвила я, зная о патологической экономности Лешки.

Когда до Замогилья оставалось полтора-два километра, на дорогу из леса вышел дед с корзинкой.

— Отец, случаем Екатерину Раух из Замогилья не знаешь? — высунулся из окна Лешка.

— Добросишь до деревни, покажу.

Дед взгромоздил корзину рядом с собой на заднее сиденье. В ней под слоем папоротника проглядывали сыроежки и черноголовики.

— Уже грибы пошли? — удивилась я.

— Еще не пошли. Будут дожди, будет и гриб. А пока — сушь в лесу.

Мы обогнули маленькое картофельное поле и впереди, за высокими деревьями, проступила крыша деревянного двухэтажного барака.

— Ну все, приехали. Я здесь сойду, еще грибов по опушкам поскребу, а вам туда.

— А в каком она доме живет? — уточнила я.

— А там всего один дом. Все там и живут.


***

Екатерина Ласловна оказалась пятидесятилетней женщиной с лицом, на котором еще просматривались следы былой привлекательности, но помятым жизнью, тяжелой работой, плохой едой.

Она рассказала, как после продажи своей комнаты вдруг выяснила, что по документам надлежит ей жить не в отдельной однокомнатной квартире на Комендантском, а в деревне на Псковщине. Она взбунтовалась, пришла к руководителю фирмы «Хата плюс»

Зайчикову, но Геннадий Петрович вдруг из интеллигентного человека превратился в откровенного хама и грубияна, стал ей угрожать. А тут она еще узнала о странной гибели и исчезновении своих бывших соседей.

Екатерина Ласловна испугалась и, не собирая вещей, приехала в Замогилье. Тут и выяснилось, что таких обманутых бедолаг, как она, здесь под сто человек. Все прописаны в этой халупе, живут по несколько человек в одной комнате; перегородками служат старые простыни, натянутые на веревки.

— А вы зачем приехали? — уже в который раз боязливо спрашивала Раух.

— Да за тем и приехали, чтобы услышать весь этот ужас, — зло сказал Лешка.

Солнце стояло высоко в небе. Стало жарко, и я сняла легкую ветровку. Реакция Екатерины Ласловны была неожиданной:

— Валюта, а откуда у вас мой кружевной воротничок?

Да сколько ж это будет продолжаться? Сейчас и эта женщина обвинит меня в воровстве?

Скрипка посмотрел на меня подозрительно:

— Да, откуда? У тебя не было такой блузки.

— Блузку я купила перед отпуском в «Гостинке».

— А воротничок?

— А воротничок мне подарила одна хорошая женщина в Репино.

— Какое совпадение, — улыбнулась Раух. — И мне мой воротничок тоже подарила очень милая женщина. Она какая-то родственница этому Зайчикову. Только в отличие от него — очень порядочный человек. Пока я ждала его, чаем меня поила, стихи читала.

А потом, когда я похвалила ее рукоделие, решила подарить мне это кружево. Точно такое же. Только я, когда убегала из своей квартиры, никаких вещей, кроме носильных, решила не брать. Так и оставила на общей кухне на столе…

— А потом появилась новая хозяйка большой квартиры, нашла кружево и пришила его на свою красную блузку, — пробормотала я.

— Что ты сказала? не расслышал Скрипка.

— Да нет, ничего, — отмахнулась я. Теперь мне стало понятно, почему рукава у моей блузки вдруг стали короткими. Я носила блузку Марианны, а она — мою.

Теперь я хотя бы поняла, почему меня обвиняли в воровстве. Я снова подумала о Марианне. Мне почему-то было приятно, что у нас совпадали даже вкусы: мы обе любили красные блузки и кружевные воротнички.


***

По дороге в Питер я думала о том, что про Голяка никому ничего не скажу. А уж он будет молчать — это я чувствовала наверняка.

Но как быть с Ниной Викторовной? С этой милой, интеллигентной учительницей? Как объяснить ей, что ее племянник — последний гад на этой земле? И почему объяснить ей это должна именно я?

…Во Пскове мы сделали остановку. Возле дешевой кафешки была парфюмерно-косметическая лавка. Я раздумывала ровно секунду, а потом попросила импортный тюбик краски для волос под названием «Медь».

— Зачем тебе? Ты и так — рыжая! — из-за плеча спросил удивленный Скрипка.

— Хочу одной подруге подарок сделать.

Мы с ней очень похожи. Как сестры. Мы даже одеваемся одинаково. Только она — не рыжая. Пока.

Я как наяву представила себе рыжую шевелюру Марианны. Рядом — свою. Фоном почему-то была ее спальня. Тут же вспомнились строчки одного поэта:

А волосы, как рыжий снег, летели

На белую подушку за спиной…

— Ну вот, еще на одну рыжую сумасшедшую ведьму в Питере больше станет, — заключил Лешка.

Права Нина Викторовна, все-таки Скрипочка действительно славный.