"Дело о «красном орле»" - читать интересную книгу автора (Константинов Андрей)

ДЕЛО О КАЗНЕННЫХ БОМЖАХ

"Каширин Родион Андреевич, 35 лет, корреспондент отдела расследований. Закончил Ленинградское арктическое училище, работал радиотехником в поселке Диксон, там же — оперуполномоченным уголовного розыска. До прихода в «Золотую пулю» работал в частном охранном предприятии. Коммуникабелен, владеет навыками оперативно-розыскной работы, хорошо освоил азы журналистской деятельности. В то же время часто возникают проблемы с рабочей дисциплиной, имел нарекания от начальника отдела в связи с нарушением «штабной культуры».

Из служебной характеристики

Утро получилось серым и безрадостным, капли дождя с точностью метронома стучали по карнизам, и мир был соткан из печали и уныния. В такую погоду в голове блуждают мысли об отсутствии смысла в самой жизни. В это безрадостное утро и начались события, которые привели к тому, что мы избили Обнорского, попали в картотеку милиции как бомжи, а Спозаранник чуть не женился на жительнице горного кавказского аула, затерянного где-то очень высоко в горах. Но обо всем по порядку.

Наш маленький коллектив отдела расследований сидел в кабинете» и ожидал Глеба Спозаранника, который отбывал повинность, связанную с присутствием на «понедельничной» летучке у Обнорского. У нашего минишефа с самого утра уже было совершенно испорчено настроение. Его преследовала группа маньяков.

За день до описываемых мною событий ему на лобовое стекло машины прилепили каким-то суперклеем бумажку с таким же суперсодержанием: «Слушай ты, неверный гяур, жалкий верблюжий какашка, кончай свои писюльки, смотри допишешься! Женись на ней, а то зарэжэм!» Что это означало — Глеб не мог понять. С расстояния в десять метров видны были огромные буквы, написанные красным фломастером. Его жена, которая утром первой уходила из дома, увидела письмецо и встревожилась. Она вернулась домой и предложила вызвать милицию. Пришел участковый, осмотрел машину, спросил, где работает ее хозяин, хмыкнул, сделал какие-то выводы и порекомендовал обратиться не в милицию, а в автосервис. Спозараннику пришлось воспользоваться его советом, так как послание не желало отходить от стекла. Клей был отличного качества, злоумышленники постарались на совесть. В автосервисе около лобового стекла собрался настоящий консилиум из специалистов-маляров. Часа через два они вынесли вердикт: отклеить нельзя, сходит вместе со стеклом, поэтому надо менять всю «лобовуху». Спозаранник был очень расстроен, ведь эту «Ниву» он всего лишь месяц как купил у Обнорского.

В десять часов Глеб вернулся с «летучки» и окончательно испортил нам настроение.

Спозаранник рассказал, что Обнорский, оказывается, необычайно кровожадный человек, можно сказать, маньяк, возбуждающийся только при известиях об очередных заказных убийствах. На «летучке» Андрей, как обычно, обрушился на весь коллектив Агентства, прямо заявив, что если в городе ничего не случается, никого не расстреливают из пулеметов, не сжигают в машинах, не взрывают в офисах, не насилуют в лифтах, то виноваты мы. Дескать, хороший журналист всегда обнаружит парочку свежих трупов или группу изнасилованных в лифте.

Наша беда заключалась в том, что вот уже целую неделю в городе ничего не происходило. Можно было бы сказать, что установилась мертвая тишина, если бы она, наоборот, не была такой живой. Ни одного убийства, да что там убийства — разбоев приличных и то не было. Преступный мир обленился и лишил нас информационных поводов.

Спозаранник сидел мрачный, как грозовая туча, на его челе лежала печать обреченности. Он, как начальник, более всех остальных был повинен в отсутствии преступлений.

После пятиминутного затишья мы стали свидетелями невероятных событий, в реальность которых вряд ли поверили бы, если бы не происходили они прямо у нас на глазах.

Глеб встал, прошелся по кабинету, затем уселся прямо на стол, томно потянулся, развязал галстук, положил его в карман пиджака и спросил:

— Скажите, а какая водка считается наиболее качественной? Чтобы утром голова не болела.

Все, кто работал на компьютерах, прекратили стучать по клавишам, Зураб поперхнулся кофе, а я так просто впал в транс.

Услышать такое от Глеба, это все равно, что увидеть купающегося инопланетянина у себя дома в ванне.

— «Смирновская» — хорошая водка, — после долгого молчания пролепетал Шаховский. Его обычно уверенный, хорошо поставленный голос звучал весьма уныло.

— Так может, мы… того, а? — спросил Глеб, разглядывая календарь с голой девушкой, висящий на стене. (Помню, он долго требовал, чтобы Зураб, хозяин плаката, его снял, утверждая, что на обнаженное женское тело можно смотреть только в том случае, если это тело собственной жены.)

Мы были удивлены: высоконравственный Спозаранник, набирая скорость, летел к вратам ада. Грехопадение совершалось на наших глазах. Жил человек себе жил, не пил, не курил, женщинами (другими) не интересовался — и на тебе! Но в конце концов, у каждого из нас бывают минуты, когда хочется немного изменить себе, хоть на один вечер побыть совсем другим человеком. И именно в тот день у нас было что предложить мини-шефу для разнообразия.

Описываемые мною события происходили пятого октября. Праздник, который приходится на этот день, отмечают немногие, но зато те, кто его празднует, отрываются на полную катушку. День рождения уголовного розыска — профессиональный специфический сабантуй. Вечером мы были приглашены в один из отделов ГУВД на великую пьянку. Опера это наши постоянные партнеры, поэтому мы всегда поздравляем друг друга, тем более что Зудинцев и я тоже когда-то принадлежали к касте оперов.

Спозаранник на наше предложение попьянствовать немедленно откликнулся. Сразу же после обеда мы покинули помещение Агентства, отправившись в магазин покупать подарок. Правда, Шаховский выразил сомнение, что на такой праздник вообще положено что-то дарить. Он и ехать-то не хотел с нами, но мы его убедили, сказав, что это нужно по политическим и дипломатическим причинам.

В шесть часов вечера мы уже находились в небольшом кабинете уголовного розыска. За двумя сдвинутыми столами уместилось десять человек. Вынув листы из какого-то уголовного дела, мы расстелили импровизированную скатерть. Через несколько минут вся полезная площадь столов была занята баночками, бутербродами и бутылками, на бесполезной же остался стоять телефон, вилку которого вынули из розетки, чтобы не мешал.

— Приступим, — предложил, потирая руки, высокий и могучий оперуполномоченный Скрябин, зимой и летом ходивший в бейсболке. Это был веселый и общительный человек, совершавший по отношению к нам просто святые поступки. Не было случая, чтобы он нам отказал в какой-нибудь просьбе. Как-то раз, когда мы попросили дать фотографии преступников, он предложил нам порыться у него в шкафу и забрать все, что нам надо. Мы тогда немедленно воспользовались столь щедрым предложением и вынесли половину содержимого шкафа. На следующий день он прибежал к нам в Агентство и, ужасно волнуясь, пожаловался, что его посадят, если он не вернет в папку с документами какой-то секретный приказ, рожденный в недрах министерства. Оказалось, что унесенный нами документ является носителем не исключительной глупости, как мы вначале подумали, а наоборот — исключительной важности. Я до сих пор помню его содержание: «В связи с терактами, произведенными в США, разыскиваются два лица арабской национальности. Приметы: лица смуглые, глаза темные, волосы черные, прямые».

Пьянка началась. Сначала опера с подозрением поглядывали на Спозаранника, зная по нашим давним рассказам, что сей примерный семьянин не пьет, не гуляет и даже матом не ругается. Но потом привыкли и перестали на него коситься. Шаховский тоже вначале чувствовал себя не в своей тарелке, но и на него подействовала атмосфера дружелюбия, он успокоился и перестал смотреть на ментов, как на своих давних врагов. Меня немного беспокоило то, что Спозаранник, на мой взгляд, слишком часто опрокидывал в себя огненную воду. С нетренированным человеком при такой частоте возлияний случаются всякие неприятности. К девяти часам вечера все уже были хорошие, а Спозаранник, как я и опасался, почти перестал контролировать ситуацию. Его голова объявила суверенитет от тела. Теперь эти две части Спозаранника существовали автономно друг от друга.

Как это всегда бывает, к четвертому часу празднования начались профессиональные беседы, которые плавно перешли в спор.

Опера утверждали, что журналистское расследование по своей сути — это не что иное, как слитая журналистам кем-то из ментов информация. А сами «журналюги» не могут ничего, кроме как бегать по отделам милиции с протянутой рукой. Мы возмутились, ответив им, что, наоборот, это они, менты, ничего не умеют. И тут произошло то роковое событие, которое разделило все события на «до» и «после». Опьяневший Глеб заплетающимся языком предложил пари:

— Вы даете нам любое уголовное дело, а мы его раскрываем. Спорим?

— На что? — оживились менты. Они знали, что у нас хорошие оклады.

Шаховский, наименее из нас пьяный, попробовал вмешаться, но у него ничего не вышло. Опера, почувствовавшие возможность заработать, предложили следующее:

— Нас тут пятеро, и вас столько же, вот и поспорим на зарплату друг друга. Если вы в течение месяца не раскрываете преступление, то отдаете нам «бабки». А если «поднимаете глухарь», то мы вам отдаем. Идет?

К сожалению, среди нас не нашлось достаточно трезвого человека, чтобы вовремя вмешаться и пресечь праздник безумия. Шаховский не в счет, потому что его вялые попытки остановить Спозаранника сводились к тому, чтобы повысить ставки, а не пресечь сам спор. Поэтому пари были заключено.

Менты страшно радовались и говорили о каких-то убийствах бомжей.

Завтра кто-нибудь из нас придет к вам и сообщит, что именно вы должны раскрыть, — сказал Скрябин.

— Не забудьте материалы дела принести, — напомнил им Зудинцев.

В одиннадцать часов вечера мы стояли перед зданием ГУВД. Спозаранник в очередной раз всем доказал, что он большой оригинал. Оказавшись на свежем воздухе, он вместо того, чтобы немного протрезветь, сделал попытку лечь на тротуар и уснуть. Но мы не бросили его в тот трудный для него момент.

— Кто куда? — спросил Шаховский, глядя на часы. — Если вы не против, то я на Васильевский, меня там дама сердца ждет.

И Шаховский покинул нас, поймав такси, а мы остались втроем (плюс маловменяемый Глеб). Словно новорожденный, он сладко посапывал, поддерживаемый мной и Зудинцевым. Время от времени, он вытягивал губки и сладко чмокал. В эти мгновения он был похож на муми-тролля. Гвичия вдруг заявил, что его ждет некий источник, с которым он договорился встретиться в полночь под Дворцовым мостом. Такой наглой лжи я еще в своей жизни не слышал. Тем не менее и Зураб покинул нас. Нам же не оставалось ничего другого, как сопровождать минишефа домой на улицу Руднева.

В пятую или шестую остановленную нами машину нас наконец посадили (первые не сажали нас из боязни, что «ваш алкаш весь салон заблюет»). Когда мы высадились, то поняли, что нам придется доставлять нашего шефа до квартиры, так как он хоть и мычал в ответ на наши вопросы, но местность не узнавал. Решив, что обоим подставляться под справедливый гнев его жены нам не стоит, мы бросили жребий. Вышло, что я жду внизу, а Зудинцев транспортирует тело наверх. Мой напарник попробовал, но не смог. Оказалось, что пьяный Спозаранник весит больше, чем трезвый.

Мы дотащили его до дверей и, прислонив к стене, добились, чтобы он находился в вертикальном положении. Когда мы собрались нажать кнопку звонка, дверь неожиданно открылась, и мы увидели его жену. Она с интересом нас оглядела, потом сказала:

— Придется его кодировать.

Мы с Зудинцевым переглянулись, не поняв ее высказывания.

— Транспортируйте, — сказала она и посторонилась.

Мы внесли тело в квартиру и положили на диван. Глеб пробормотал: «Почкование производится по весне всеми фибрами у жаб», свернулся калачиком и вырубился окончательно.

— Спасибо вам, ребята. Проходите на кухню, я вас хоть чаем напою, — сказала добрая жена Спозаранника и ушла, а мы прошли на кухню.

Надо сказать, что на доставку Спозаранника у нас ушли последние силы. На кухне, в тепле, нас начало развозить. Зудинцев достал из-за пазухи почти полную бутылку водки. Взяв со стола два стакана, мы вновь употребили.

— Может, пойдем? — предложил Зудинцев.

— Конечно, надо идти, — ответил ему я.

А вот дальнейшие события каждый из нас впоследствии рассказывал по-своему. Я могу изложить только свою версию.

Требовалась закуска, и Зудинцев полез в холодильник. Он достал полпалки копченой колбасы, банку грибов и сыр.

— А Спозаранники грибы едят? — спросил я.

— Если бы Спозаранники грибы ели, то они их давно бы съели, а так как они их до сих пор не съели, значит, они их вообще не едят! — провел журналистское расследование Зудинцев.

— Логично, — согласился я и вскрыл банку.

Вообще Глебу следовало опечатать холодильник, ведь у него есть печать. Даже странно, что у Спозаранника дома есть неопечатанные предметы без инвентарных номеров.

Жена Глеба пришла на кухню, когда мы уже допили бутылку. Она была очень тактичной и незлой женщиной, поэтому она не ругалась, а, наоборот, спросила, можно ли нам уже стелить. Мы начали отказываться, но она и слушать не хотела: дескать, нас в таком состоянии упекут в «каталажку». Как получилось, что мы остались у него ночевать, сам не понимаю.

Утром Надежда начала нас будить на работу. Это оказалось очень трудным и неблагодарным занятием. Только наша, российская, женщина способна на такие подвиги.

Будить трех пьяных мужиков — это не в горящую избу входить и не какую-то там лошадь останавливать. Зудинцев лепетал что-то про «оперативные обстоятельства, которые вынуждают его поспать еще часок, а потом, мол, источники сами придут к нему», а Спозаранник минут десять разглядывал нас, наверное, не понимая, как мы оказались в его квартире. Самым дисциплинированным оказался я. Мне потребовалось всего полчаса, чтобы умыться и одеться.

Когда мы завтракали, Надежда по-медицински отчитывала мужа. Из ее слов мы узнали страшную правду. Оказывается, Глеб Спозаранник со страшной скоростью спивается. Он постоянно приходит домой пьяный и очень поздно, иногда даже после восьми часов вечера. Глеб сидел, опустив голову, и даже не пытался защищаться… Ему было очень стыдно. Нам тоже было стыдно, мы чувствовали себя искусителями, прислужниками дьявола, ворующими из семей души святых отцов (то есть, мужей). А потом мы узнали самое главное: вчерашнее нетрезвое пришествие Спозаранника было действительно не первым, а (о ужас!) вторым! Тут нам стало смешно, и мы покинули гостеприимную квартиру.

Ровно в десять пришли оперативники Скрябин и Голубко. Гаденько улыбаясь, они положили на стол папку, пожелали нам успехов, спросили, какого числа у нас зарплата, и ушли. Вот и все.

А мы остались думать. Зудинцев взял в руки папку и начал изучать ее содержимое.

Мы попросили его делать это вслух.

В общем, получалась следующая картина.

На Васильевском острове в течение трех недель произошло три убийства бомжей. Последнее было совершено первого октября.

Все они умерли от множества ножевых колото-резаных ранений. Личности двух первых убитых не установлены, третьим был спившийся житель поселка Торфяное. Свидетелей никаких нет, зацепок тоже. Известно точно лишь одно: последний убитый за несколько часов до смерти звонил своей бывшей жене, хвастался, что у него теперь много денег, и тут же жаловался, что якобы за ним следят, просил разрешения прийти. Но жена, зная, что ее бывший муженек последние пять лет питается на помойках, слушать его дальше не стала и бросила трубку. В папке была копия протокола ее допроса. Получалось, что кто-то мочит бомжей для собственного удовольствия, этакий «хищник». Но был и другой вариант. Если принимать во внимание последний телефонный разговор бомжа, то можно предположить, что они где-то что-то украли и на них охотились с целью вернуть деньги или отомстить.

Каких-то особенных идей ни у кого из нас не возникло, вдобавок ко всему мыслительный процесс невероятно усложнялся тяжелейшим похмельем. Спозаранник скромно сидел в углу, разглядывая носки своих ботинок. Ему было стыдно смотреть нам в глаза. С утра наш маленький коллектив уже высказался относительно пагубного влияния алкоголя на молдаванский организм многодетного журналиста.

— Ну что вы молчите, господин сыщик? — обратился к нему Зудинцев. — Ты все это затеял, а теперь молчишь?! Рожай идеи. Предлагай что-нибудь. Это же надо, блин, поспорить с операми на всю зарплату…

Зудинцев, попрошу не зудить, — оборвал его Глеб, потом встал и, прохаживаясь между столами, стал размышлять вслух. — Что нам известно? Убитые были бомжами, следовательно, не имели постоянного места жительства…

— Гениально! И как ты только догадался… — не вытерпел Шаховский.

— Попрошу не перебивать и вести себя прилично! — сделал ему замечание Глеб. — Мы все тут, кроме Каширина, интеллигентные люди!

(И замахал, сволочь, на меня рукой, упреждая реакцию протеста.)

— Так вот, раз они не жили по квартирам, но были убиты, значит, убийца выслеживал их где-то в одном месте. А значит, надо идти туда, где можно увидеть много бомжей сразу, потому что кто-то их будет там отслеживать.

Он замолчал, и в комнате повисла тишина. Я шепотом сказал Шаху, что нашему начальнику нужно немедленно лечь в постель, положить мокрую тряпку на лоб и сесть на аспириновую диету. Глеб, конечно, услышал и поэтому, повернувшись ко мне, заключил:

— Я так думаю, что у нас есть единственный способ поднять это дело — надо идти к бомжам и с ними беседовать. Но это такая публика, что с чужими, не из своей касты, они разговаривать не будут, следовательно, к ним надо внедряться! С сегодняшнего дня начнем внедрение. Разделимся на двойки и будем каждую ночь ночевать в колодцах на теплотрассе на Васильевском острове. Первая «двойка»: Каширин и Шаховский. Старший Шаховский, потому что немного умнее. Вам необходимо найти во что переодеться, ввести в организм достаточное количество пищи и убыть на дежурство. Попробуйте завести агентуру в том обществе.

Я буду звонить через каждый час, узнавать обстановку.

— Стоп, стоп, стоп! — вырвался у меня вопль протеста. — Что значит — внедряться? Ты что, блин, мы же пропахнем! И как ты нам будешь звонить? Ты представь себе бомжа с трубкой, нас же расколют в минуту!

Глеб надолго задумался, потом сказал:

— Черт с вами, будете без связи, трубку оставьте в офисе. Не маленькие.

Дверь открылась, в кабинет влетел Соболин и заорал, чуть переступив порог:

— Вы представляете, что удумал Обнорский? Он хочет, чтобы мы все написали по новелле!

Соболин, видя полное непонимание на наших лицах, принялся объяснять. Оказывается, Обнорский хочет, чтобы каждый из нас написал по одному рассказу, в котором был бы описан какой-нибудь реальный эпизод из нашей жизни.

В принципе, мне эта затея сразу понравилась. Теперь у меня появилась реальная возможность отомстить Спозараннику, Лукошкиной и другим душителям свободы слова в нашем коллективе. Я припомню этому дикому адвокату, как она режет наши тексты, а Глебу — все его методические занятия. Ну держитесь, братцы, и все остальные тоже.

Я опишу, как Спозаранник, с которым мы были в Киеве, закрылся в туалете, сломал щеколду и не мог вылезти. Я его оттуда с помощью гостиничного слесаря доставал. Между прочим, горничные со всех этажей сбежались посмотреть на это шоу. Я ему поклялся, что никому не буду рассказывать про это. Сгоряча, конечно. А так я в литературной форме все изложу. Коллектив поймет, что это было на самом деле, а Спозараннику я всегда смогу сказать: «Глеб, это же литература! Искусство, блин. Понял?»

В четыре часа мы с Шахом ушли с работы искать спецодежду для ночного похода. Сначала мы заехали ко мне, но ничего подходящего не нашли, кроме старой вязаной шапочки, в которой дырки занимали больше площади, чем, собственно, сама шапка. Тогда Шах предложил заехать к его знакомой, которая жила около станции метро «Василеостровская». Там можно было спокойно переодеться и на трамвае доехать до места обитания тех бомжей, товарищей которых порезали ножиками. Машина моего напарника, как назло, оказалась в ремонте.

У дамы я стал очевидцем грандиозного скандала. Она почему-то не поверила, что Витя в таком виде собирается на задание, и закатила истерику:

— Ты меня не любишь! Это тебе все надо для нее!

— Для кого? — искренне удивлялся Шах.

— Только не надо вот этого! — кричала она. — Я давно про нее знала, я чувствовала, что ты мне изменяешь!

Когда конфликт был улажен (я полчаса в одиночестве на кухне сам с собою играл в карты, дожидаясь их из спальни), мы переоделись и посмотрели друг на друга. Нам не стало смешно, наоборот, мы загрустили. Эх, до чего довела журналистская жизнь! И как легко, оказывается, стать бомжом. Пока мы спускались в лифте, Шаховский философствовал:

— Этим бабам лишь бы скандал устроить! Как можно было подумать, что я пришел к ней переодеваться в какое-то рванье, чтобы потом в нем ей же изменять. До такого бреда может додуматься только женщина.

— Откуда у нее столько всякого рванья? — задал я не на шутку волновавший меня вопрос.

— А! — махнул рукой напарник. — У нее дед по воскресеньям около церкви нищим подрабатывает.

Лифт остановился, двери открылись, и мы вышли. Тут нам попалась старушенция с авоськой. Она внимательно на нас посмотрела, потом замахнулась сумкой и огрела меня по спине. На этом она не остановилась и визгливым старческим голосом заорала:

— А ну, алкаши, брысь отсюда! Обоссали все лифты, гады! Куда только участковый смотрит!

Не вступая с ней в переговоры, мы выбежали из подъезда на улицу.

— Единственный положительный момент, — сказал я, почесывая спину, — что на бродяг мы теперь действительно похожи.

Шах ничего не ответил, только сплюнул в сторону. Мы решили поймать машину и доехать до «Бомжеленда», но очень скоро поняли, что идея была неперспективной. За двадцать минут «голосования» около нас не остановилась ни одна машина. Видимо, мы действительно стали похожи на бомжей.

Пришлось ехать на метро. И это была целая эпопея. Чудом нам удалось миновать контроль. Люди в вагоне шарахались от нас. Одна дамочка как-то очень напряженно на нас смотрела. Чтобы ее ободрить и в ее лице вернуть себе доверие общества, я улыбнулся ей, вложив в эту улыбку все свое обаяние.

Результат меня ошеломил. Дамочка фыркнула и громко на весь вагон произнесла:

— Вот сволочь! И кто только таких уродов в транспорт пускает!

Я был оскорблен в своих лучших чувствах. Обидевшись на весь мир, я отвернулся и больше ни с кем не разговаривал.

— Рано приехали, эта публика позже начинает здесь собираться, — посмотрев на часы, сказал Шах. — Может быть, для установления контакта в магазине литр возьмем?

Это была хорошая идея. Магазин оказался за углом. В нем мы пережили еще несколько минут недоверия со стороны общества. Тяжело, оказывается, быть бомжом. Все их, то есть нас, не любят., К восьми часам вечера начали стекаться первые обитатели бесплатной ночлежки.

Один из них, мужик неопределенного возраста, подошел к нам и начал нас разглядывать. Шах спросил его:

— Че надо, мужик?

Тот никак не отреагировал, продолжал разглядывать нас дальше. К нему присоединились еще трое субъектов мужского пола и одно существо, бывшее по некоторым признакам когда-то женщиной. Наконец мужик прервал молчание и спросил:

— Сбегли, значит?

— Откуда? — вопросом на вопрос парировали мы.

— Вам виднее, откуда, — усмехнулся мужик, — только тут занято все. Вам ночь прокантоваться или дольше?

— Как дело пойдет, — ответил Шах, принимая условия игры. — Ищут нас.

Мужик, который, по всей видимости, был здесь самым авторитетным аборигеном, чем-то вроде вождя, подошел к нам поближе и шепотом посоветовал:

— У нас тут стучат на ментов многие, так что вы — это… Семью задобрить надо. Вы б купили чего, а? Деньги есть, наверное, раз вы бандюки.

— Слушай, дядя, а с чего ты решил, что мы беглые? Может, нам ночевать негде? — удивился я.

— Ладно вам, — махнул рукой собеседник, — на вас одежда старая, рваная, но чистая, и пахнете городом. Значит, специально переоделись, прячетесь, мусоров со следа сбиваете. Понятно же все. Ну так что, угостите, али как?

— Ах ты, старый! — улыбнулся Шах, доставая из-за пазухи литровую бутылку водки. — Наливай всем, знакомиться будем.

Появление бутылки вызвало заметное оживление среди бродяг. Мы спустились по ржавой, не внушающей доверие лестнице внутрь теплотрассы. Там было тепло и сухо.

Мужик, которого все звали дядей Васей, достал из-за трубы стакан, а мы начали выкладывать из пакета закуску. Видели бы меня в ту минуту знакомые! В натуральном притоне, с опустившимися бездомными изгоями общества, из одного стакана…

Бомжи оказались очень недисциплинированными существами и попробовали устроить драку вокруг бутылки, но дядя Вася при помощи затрещин и пинков быстро восстановил порядок. Как всегда, нашлись и недовольные, которые отползли в угол и там затихли.

— Ну что, поехали, помолясь? — спросил дядя Вася, налил себе полстакана и одним махом его осушил.

После него пил второй по авторитетности обитатель ночнушки, однорукий Федот.

Потом налили и мне, но уже не полстакана, а чуть ли не одну его десятую. Даже тут меня попытались обделить. Вася протянул мне стакан, и я взял его в руку, но пить не торопился. Меня мучил один вопрос: каких микробов и бацилл не было на стенках этого стеклянного сосуда? Если прикоснуться к нему губами, то можно и что-нибудь неизлечимое подцепить. А жить очень хотелось.

Тогда я поставил стакан на пол, взял бутылку и прямо из горлышка сделал несколько глотков. Потом передал ее Шаху, который тут же повторил мой маневр.

Когда большинство обитателей этого гостеприимного места легли спать, мы остались втроем: я, Шах и дядя Вася. Решив, что настал подходящий момент, мы решили разговорить старика. Начали с того, что стали очень мягко спрашивать, как им живется, как деньги на жизнь достают. Он отвечал нам без особой настороженности, считая, что мы — сбежавшие из тюрьмы преступники, а значит, почти свои, такие же гонимые обществом несчастные. Потом мы спросили, насколько опасна их жизнь, часто ли их убивают? Тут он сразу замкнулся и сказал, что хочет спать. Нам ничего не оставалось, как отложить беседу до следующего дня или найти другой источник.

Ночевать в этом клоповнике мы не собирались, но решили часов до трех там посидеть, чтобы не вызывать подозрение у его обитателей.

Минут через двадцать мы увидели, как Вася подполз к другому бомжу и принялся с ним о чем-то шептаться. Потом они встали и куда-то ушли. Вскоре и мы приняли решение, что с нас довольно, и выбрались на поверхность. То, что мы увидели, нас неприятно удивило — теплотрассу окружали милицейские автомобили.

— Там они, двое их, точно убийцы, — услышали мы голос дяди Васи.

Значит, это он, негодяй, вызвал ментов.

Нам надо было раньше учитывать, что такой авторитетный бомж, как он, «стучит»…

Попадать в лапы постовых милиционеров в наши планы никак не входило, поэтому мы бросились бежать. За нами погнались.

При этом преследователи, вероятно, переговаривались между собой по рациям, потому что почти окружили. У нас оставался только один путь для бегства, который привел нас во двор дома, весьма нам знакомого. Там жил Обнорский. Милиционеры буквально висели у нас на хвосте и могли нас настигнуть в считаные секунды. Нам не оставалось ничего другого, как просить у Обнорского политического убежища. Что мы и сделали.

Он, конечно, сильно удивился, увидев у себя на пороге, в пять утра двух своих сотрудников в таком виде. Но впустил. Мы долго слушали через дверь, как по подъезду носились милиционеры, разыскивавшие нас и, наверное, недоумевавшие, куда мы подевались.

А вот затем последовало долгое объяснение с шефом. Он сначала вообще не мог понять, что происходит. Мы, не желая рассказывать правду, попробовали ему представить другую версию происходящих событий, не упоминая про наше пари с операми, но в итоге запутались.

— Вот что, ребята, хватит мне тут врать, — прервал он нас устало.

И нам пришлось рассказать все. Больше всего его возмутило, что Спозаранник отправил нас на ночь к бомжам.

— Итак, в Агентстве еще одним начальником отдела стало меньше и тремя уволенными больше. Значит, ночные походы отменить…

Зная, что его мнение может не совпасть с мнением Спозаранника, я решил застраховаться:

— Андрей, дай нам такую бумагу, чтобы ни один Швондер не мог нас…

— Будет вам бумага! А этому вашему Швондеру… я завтра все скажу.

Утром Спозаранник долго извинялся перед нами, считая, что виноват в ночном происшествии только он, так как не продумал до конца операцию. Правда, потом в его черной душе опять что-то перевернулось, и закончил он речь такими словами:

— Но если проанализировать ситуацию объективно, то вы сами виноваты. Во-первых, провалили задание. А это значит, что вы не только журналистами не можете быть, но даже бомжами. Во-вторых, рассказали обо всем шефу, и теперь все знают про наш спор с операми. В-третьих… Да ладно, с вас хватит и первых двух пунктов.

Как всегда, он начал с того, что посыпал голову пеплом, но закончил тем, что виноваты все. Слухи по коридорам и кабинетам разносятся со скоростью, в несколько раз превышающей скорость света, поэтому к обеду все наши сотрудники знали о ночном происшествии. Причем слухи трансформировались. Я с удивлением узнал о том, что мы с Шаховским пришли ночью к Обнорскому пьяные, да еще с развратными женщинами.

Когда я проходил по коридорам, то слышал хихиканье за своей спиной. Мне было обидно. А когда в коридоре я столкнулся сразу с двумя замами Обнорского, они начали читать мне лекцию о том, что ночевать лучше дома, в кругу семьи, а не в канализационных колодцах. Короче говоря, мне надоели все, и я решил рассказать Повзло и Скрипке одну историю:

— Недавно я читал один рассказ современного писателя, потомка Салтыкова-Щедрина, назывался он «Как один журналист двух заместителей редактора прокормил».

Суть там в том, что как-то раз один журналист и два заместителя редактора летели на самолете в Киев. Самолет потерпел крушение и упал прямо в Днепр. Все погибли, кроме этой троицы, которой удалось доплыть до необитаемого острова. Вернее, на нем жили люди, но аборигены, страшно дикие, предки современных украинцев. Эти два заместителя сразу стали выяснять, есть ли на острове какая-нибудь пресса. Оказалось, что до них газеты на острове не выпускались.

И решили они тогда осчастливить местное население новой газетой, вернее, не новой, а первой. Через месяц дело у них наладилось.

Единственный журналист выпускал сводку последних происшествий, писал в газету статьи, потом корректировал, сам набирал.

А еще он проводил журналистские расследования и многое-многое другое. Аборигены меняли газету на бананы и апельсины. Издание богатело. Только заместители редактора все ворчали, что журналист у них ленивый и бестолковый. Тогда обиделся на них корреспондент и ушел в лес. Заместители сначала обрадовались, дескать, ну и хрен с ним, все равно — непрофессионал, и набрали новых журналистов из числа местного населения.

А через два дня вдруг поняли, что новые сотрудники грамоте не обучены, ничего не могут, а сами заместители редактора, кроме как заместителями редактора быть, больше ни на что не годятся. Отвыкли от другой работы.

И пошли тогда они в лес искать журналиста-дезертира. Нашли его под пальмой, спящего в объятиях…

— Дальше не надо! перебил меня Скрипка. — Ты уже достаточно наговорил.

Но меня вдруг понесло дальше:

— А еще у этого же писателя есть другой поучительный рассказ. Называется «Дикий главный редактор». Там рассказывается о том, как…

Тут я обратил внимание на то, что они оба и примкнувшая к ним Завгородняя смотрят куда-то за мою спину. На всякий случай я обернулся. Там стоял Обнорский. Внешне он в эту минуту напоминал работника скотного двора, готовившегося заколоть к празднику порося. Я замолчал и, решив, что лучше всего исчезнуть, ретировался.

Обидевшись на весь мир, я решил намного подышать свежим воздухом. Погода осчастливила нас ясным, солнечным днем, наверное, в плане компенсации за вчерашнюю сырость и серость. В Катькином садике я нашел свободную скамеечку. Закурив и положив ногу на ногу, я стал разглядывать группу любителей шахмат, оккупировавших лавку прямо напротив меня. Я старался ни о чем не думать, но очень скоро незаметно для себя вернулся мыслями к убийствам бомжей, решив еще раз проанализировать все известные мне факты. Итак, начнем с того, что убитых уже трое. Все они «паслись» в районе теплотрассы в районе метро «Приморская».

Никто ничего не видел, и информация «по низу» тоже не идет. Если не считать нашего с Шахом подозрения, что бомжи все-таки что-то знают. К тому же следовало учитывать, что опера уже отработали традиционные способы раскрытия таких преступлений, поэтому необходимо изобрести что-то нестандартное. Только вот что?

Самое перспективное — это начинать работать от последнего убийства, оно самое свежее. Что нам известно? Жил-был бомж, никого не трогал, спал в колодце теплотрассы. Где-то у него была жена, которая от него отреклась. Собственности он никакой не имел, никакие фирмы на него не оформлялись, это я по базе данных проверил. Может, он что-то знал, где-то что-то видел? Как и те трое, которых убили до него? Как версию принять можно, но хлипковато. Известно, что за несколько часов до смерти он звонил жене, хвастался, что у него много денег, и тут же жаловался, что за ним следят. «Жинка», конечно, послала его подальше и кинула трубку. Через пять минут он перезвонил и снова попросил о помощи. И с тем же результатом разговор закончился.

Что из этого? Да ничего! Может быть, эти три бомжика украли у серьезных людей что-нибудь ценное. Самое простое — деньги.

Решив, что дело глухое, я встал и направился в Агентство. Мыслительный процесс на свежем воздухе не принес ощутимого результата. Когда я уже заходил в арку дома на улице Росси, мне в голову вдруг пришла одна простая мысль. Конечно, не было никакой уверенности, что этот план принесет какие-нибудь плоды, но попробовать следует. В Агентстве я отловил Зудинцева, который прятался от Спозаранника у репортеров, и, затащив его в курилку, спросил:

— Помнишь, ты говорил, что у тебя есть какая-то знакомая дама на телефонной станции?

— Было такое, только я ее давно не видел.

— А ты можешь ей позвонить?

— Цель какова? Спрашивать о чем?

Я на мгновение задумался, пытаясь облечь в слова свои мысли, бесконтрольно гулявшие в голове:

— Слушай, я стал думать об одной вещи…

— Хорошо, что не о двух, а то бы мы тебя потеряли… — язвительно перебил меня голос сзади.

Я обернулся, передо мной стоял грузинский князь, он же бывший коммунист, он же бывший офицер Советской армии Зураб Гвичия.

— Послушайте, парни, не юродствуйте!

Может быть, мне на самом деле мысль в голову пришла. Смотрите, последний убитый бомж, его фамилия, если помните, Абрамов, звонил своей бывшей жене перед смертью. Откуда он звонил? Не с сотового же, правильно? Значит, либо со стационарного телефона, либо с таксофона. Стационарные — все, кроме «петерстаровских» — не фиксируются, я имею в виду, соединения не фиксируются, потому что там нет поминутной оплаты. Поэтому про них надо вообще забыть. А вот уличные телефоны, которые «по карточкам», стоит проверить. Если Абрамов чувствовал какую-то опасность, то он мог звонить еще кому-то, и, возможно, что тому человеку он рассказал больше, чем жене…

— А ведь действительно он, скорее всего, звонил с таксофона. Все другие, как ты выразился, стационарные телефоны находятся в помещениях, и кто бы туда пустил грязного вонючего бомжа? Надо карточки проверять, — моментально оживился Зудинцев.

— Все равно непонятно, где он деньги-то на карточку взял, за нее ж платить надо, — выразил сомнение Гвичия.

— Эх ты, а еще князь, — пристыдил его Зудинцев. — Его жена сказала, что он ей по телефону про деньги хвастался, значит, мог карточку купить.

Бывший опер убежал звонить знакомой на станцию, а я направился в столовую. Там сидел Обнорский и ел сыр. Причем без всего, даже без хлеба. Была у него такая привычка — сидеть в гордом одиночестве и медленно-медленно поедать сыр. Увидев меня, он перестал жевать и сказал:

— Из-за того, что твой начальник поспорил с ментами, поставлена под угрозу честь Агентства. Если вы проиграете, то это будет очень неприятно для всех. Отсюда вывод: раз невозможно аннулировать пари, значит, его нужно выиграть. Точка. Я, как главный и великий начальник всего Агентства и вашего уродца Спозаранника в том числе, беру на себя руководство всеми операциями, которые вы придумаете. Круглосуточно держите меня в курсе всех ваших дел по данному направлению. Ни одно указание Спозаранника не выполнять без моей визы.

А ему передай, чтобы через десять минут прибыл ко мне в кабинет для пиздюлей и инструктажа. Вопросы есть?

Я несколько растерялся от такой манеры разговаривать, пролепетал что-то типа «слушаюсь, ваше классикоблагородие» и, забыв, что зашел пообедать, покинул уютное помещение нашей столовой.

Вдруг в недрах Агентства раздался вопль.

Вряд ли это был человеческий крик. Из кабинетов начали выглядывать люди, спрашивая друг друга, что происходит. Обнорский тоже выглянул в коридор и спросил:

— Это кто там на собственную премию покушается? Передайте, что лишу, если орать не перестанут.

Крик не повторился, и все вернулись к своим компьютерам. Подумаешь, кричит кто-то, мало ли что в Агентстве бывает. Вернувшись в наш кабинет, я застал следующую картину: Зудинцев что-то вычерчивал на карте города, Гвичия танцевал лезгинку, а Спозаранник, стоя у окна и сложив на груди руки, мрачно на них смотрел.

— Что случилось? — спросил я.

— Родик, твоя идея оказалась гениальной, — признался Зудинцев. — Танька со станции нам по факсу распечатку таксофонной карты передала. На, смотри.

Он передал мне листок бумаги. В распечатке были указаны восемь звонков. Первым был звонок жене, он длился три минуты, второй — ей же. Третий звонок оттуда же, с того же автомата, около метро «Приморская», но адресован он был абоненту, находившемуся, судя по первым трем цифрам, где-то на юге города. Затем карта два дня не работала; в среду утром с нее были зафиксированы два звонка с таксофона на улице, затем еще три — из центра, и последний — опять с Васильевского острова.

— Ты понял? — радостно спрашивал меня Зудинцев. — Все остальные звонки — уже после убийства! Преступники забрали у него карту и звонят теперь по ней.

— Не факт! — возразил Спозаранник. — Может, он ее в таксофоне оставил, а кто-то ее нашел и себе взял.

— А как ты тогда объяснишь, что так много звонков привязано к Васильевскому, а? — не унимался Зудинцев.

— Просто. Тот, кто нашел карту, сам живет или работает на Васильевском, вот и все.

— Ничего не все! — начинал злиться Зудинцев. — Я носом чую, что мы в цель попали. Тут работать надо!

— Как? Как работать? — сделав гримасу, ворчал Глеб. — Мы же ничего не знаем. Что нам известно? Номера телефонов, по которым кто-то звонил, и таксофоны, с которых набирали номера. Все! Нет у нас ничего.

Он с утра опять был в отвратительном настроении. Маньяки, которые ему угрожали в последнее время, вновь активизировались. После того как Глеб поставил новое лобовое стекло, все повторилось. Новое послание было в два раза больше по площади, чем первое, и гораздо агрессивнее. Клей злоумышленники использовали тот же, что и раньше. Спозаранник рисковал обанкротиться на покупках лобовых стекол.

Глеб ушел, а мы остались колдовать над картой. Через час при помощи адресных электронных баз данных мы кое-что вычислили.

В пять часов вечера мы уже были на Малом проспекте, около дома, куда были сделаны четыре из шести звонков, совершенных после убийства. Нужная нам квартира находилась на третьем этаже. Сам дом казался более-менее крепким, не таким разваливающимся, как соседние. Двор был хоть и колодцем, но в центре его росло дерево.

Мы стали решать, под каким предлогом будем проникать в квартиру. Хорошо еще, что не взяли с собой Спозаранника, я слишком хорошо помнил, чем закончился наш ночной поход в детский дом. В тот раз наш герой по лестнице забрался на второй этаж, вскрыл окно, похитил дискету, а потом мы все попали в руки милиции. В конце концов, так и не составив никакого плана, мы вошли в подъезд.

Зудинцев позвонил в дверь. Долго никто не открывал, потом послышались шаги, и мужской голос спросил: «Кто там?».

— Телеграмма! — ответил я классической фразой.

Считается, что никто в наши дни не открывает на такие слова, но, на самом деле, народ у нас доверчивый, а мы просто воспользовались тем, что в двери не было глазка. Дверь открылась. На пороге стоял парень лет двадцати. Увидев вместо тетеньки-почтальона трех мужиков, он открыл было рот, но Зудинцев бесцеремонно отодвинул его рукой и вошел в квартиру. Шаховский последовал за ним вторым, а я закрыл за нами дверь и заявил:

— Что уставился? Документы!

— А вы кто? — спросил парень.

— А ты, уголовничек, не понял, да? Документы!

Я наступал на него, и ему пришлось отойти назад. Он был одет в джинсы и красную рубашку. Ребята тем временем успели обойти всю двухкомнатную квартиру и убедиться, что никого больше дома не было. Парень достал из кармана рубашки паспорт и протянул мне. Я раскрыл его и начал изучать, не зная толком, что говорить дальше.

— Так, может, покажете удостоверения? — не унимался парень.

И тут с Шаховским произошло то, что обычно случается с милиционерами, а не с бывшими рэкетирами. Он подошел к парню, заглянул ему прямо в лицо и очень «по-жегловски» сказал:

— Я тебя сейчас в камеру отправлю, если будешь грубить. Рычи там на своих подельников-жуликов. Где телевизор?

— Какой телевизор? — очень удивился хозяин квартиры. — В комнате, вот на тумбочке стоит.

Тут сработал уже Зудинцев. Он заорал на парнишку громовым голосом, от которого тот даже немного присел. В глазах «допрашиваемого» было полное непонимание. Он никак не мог понять, что происходит.

— Только не ври нам, врать грешно, а ментам врать вдвойне грешно, понял? Ты квартиру на Московском ограбил?

— Какую квартиру? Товарищи милиционеры, вы ошибаетесь, я ничего…

— А кто тогда, а? — ревел на него Зудинцев. — Ты лучше не ври, мы же все знаем! Сдали тебя твои же подельники. Один из них у нас уже явку с повинной пишет и на тебя весь расклад дает. Так что все, пиздец тебе, допрыгался.

— Честное слово, я не…

— Так! Клиент не понимает, надо к нам везти. Только сегодня ваша очередь колоть, потому что я об вчерашнего кулак сбил, — сказал Зудинцев, обращаясь к нам.

Шаховский внимательно разглядывал парня. Судя по выражению его лица, ему в голову пришла какая-то идея.

— А может, действительно, не он, а? — спросил Шах у нас. — Дай-ка нашу бумагу.

Я дал ему распечатку таксофонной карты. Шах посмотрел на нее и спросил у хозяина квартиры:

— Ты где был второго октября с девяти до десяти часов вечера?

— Дома.

— Кто может подтвердить?

— Мама.

— Не годится, она заинтересованное лицо. Кто еще? Может, кто-нибудь в гости заходил?

— Нет, не помню. Да послушайте же вы, я честное ело…

— Цыц! — рявкнул Зудинцев, перехватывая у Шаха инициативу. — Вспоминай тот вечер: что делал, что по телевизору было, кто тебе звонил, кому ты звонил?

Парнишка задумался. Выглядел он довольно испуганным.

— Есть, вспомнил! просиял он. — Мне два раза Андрюха Таранкин звонил! Мы с ним футбол обсуждали. «Зенит» — «Спартак». Там судья сволочь, москвичами подкупленный…

— Стоп! — остановил его Шах, глядя в распечатку. — А в другие дни он тебе звонил?

Парень задумался.

— Да он постоянно звонит мне. Мы с ним в одной группе учимся в техникуме.

Вчера утром он мне звонил, спрашивал про Катьку…

— Во сколько звонил? — задал уточняющий вопрос Шах.

— Часов в восемь, что ли… Ну, может, в половине девятого. Но не позже, потому что потом я учиться ушел.

— Хорошо, мы проверим твои слова. Давай адрес твоего дружка.

— И альбомы с фотографиями неси, — добавил я.

— Зачем? — удивился он.

— Надо! Неси, тебе говорят! — поддержал меня Шах.

Парень принес фотоальбомы. Мы попросили его найти фотографии, на которых был запечатлен его товарищ Андрей Таранкин, который нас очень заинтересовал. Таких фоток было штук десять. После чего мы настоятельно рекомендовали не звонить Андрею домой, объяснив это тем, что тогда мы подумаем, будто они сговариваются, и не поверим словам единственного свидетеля.

— А ты сам понимаешь, в каком положении ты сейчас оказался. Мы можем «закрыть» тебя на десять суток по подозрению.

А за столько дней ты у нас во всем сознаешься, даже в убийстве Старовойтовой. Ты же парень умный, сам понимаешь, нам надо на кого-то глухари списывать. Ну все, чао.

Фотки потом тебе занесем.

Мы покинули квартиру. Сев в машину и отъехав немного от дома, остановились, чтобы обсудить наши дальнейшие действия.

— Ну, допустим, что мы теперь знаем, кому принадлежит карта. Но вдруг он ее нашел? — выразил сомнение Зудинцев.

— Так-то оно так, может, и нашел. Но других-то вариантов у нас все равно нет, — сказал я. — Этот Вадик сейчас звонит Таранкину, просит подтвердить, что тот действительно звонил. Но мне кажется, что если это Андрей мочит бомжей, то звонок Вадика его вспугнет. Трудно связать бомжей и квартиру на Московском.

— Я тоже так думаю, — вступил в разговор Шах, — но карта точно Таранкина, нам этот полупокер два точных звонка назвал, причем которые в разные дни были. Надо ехать к Таранкину, беседовать.

И мы поехали к нему домой на Гаванскую улицу. По дороге Зудинцев издевался над Шаховским:

— А ты, Шах, точно в милиции никогда не работал? У тебя так профессионально получилось, мне даже понравилось!

— Где, когда я работал — это мое дело, а вот как ты в хаты входишь — это мне тоже кое-что напоминает. Ты никогда, часом, квартирными разбоями не промышлял?

Так всю дорогу они и подкалывали друг друга, пока мы не приехали на Васильевский остров. Таранкина дома не оказалось, и мы, поставив машину во дворе «сталинского» дома, стали ждать. Посоветовавшись, решили, что если увидим его, идущего домой (благо, фотография у нас была), то возьмем прямо на улице. Такое развитие событий нас устраивало даже больше, чем врываться в квартиру. Тем более что не с каждым можно подобные трюки проделывать.

Мы прождали три часа, но Андрей так и не появился. Тогда мы решили, что можно проехаться по району, посмотреть на места обитания бомжей и потом вернуться назад, на боевое дежурство. Первым делом поехали туда, где мы с Шахом провели ночь. По дороге у меня зазвонил телефон. Это был Обнорский:

— Каширин, ты?

— Я.

— Тут звонили опера с главка, те самые, с которыми вы поспорили, так вот, они говорят, что у них есть приметы двух подозреваемых, запиши: первый — рост метр семьдесят — метр восемьдесят, одет…

Я слушал шефа долго, потратив на это уйму дорогого эфирного времени, и все для того, чтобы он мне описал то, во что мы с Шаховским были одеты в предыдущую ночь, когда были бомжами. Закончил Обнорский тем, что велел держать его в курсе всех наших событий.

Дядя Вася хорошо описал нас сотрудникам милиции, с памятью у него было все в порядке. Исходя из этого, мы решили, что к бомжам пойдет Зудинцев, чтобы дядя Вася опять милицию не вызвал. (Второго ночного пришествия Обнорский не переживет.)

Нам повезло, Зудинцеву удалось застать в колодце дядю Васю, которого он умудрился разговорить. Лидер бомжей поведал ему довольно странную историю. Последнему убитому, которого тот хорошо знал, некий молодой человек давал деньги, огромные по их меркам, — три тысячи рублей. А потом — будто следил за ним.

— Бред какой-то! — не поверил Шаховский. — Зачем бомжу деньги давать?

— А ты слушай дальше, — сказал ему Зудинцев, — не перебивай. Убитому, я имею в виду, пока он еще жив был, действительно дали деньги, они их тут всей шоблой пропивали. А потом — бах! — и нет бомжа.

А ваш дядя Вася говорит, что несколько раз видел тут рядом парня, крепкого такого, который ходил и наблюдал за ними. Я показал ему фотку, где студентов человек десять на групповом снимке, и… Короче говоря, проиграли менты свои зарплаты. Дядя Вася уверенно показал на фотке Таранкина. Уж не знаю, зачем этот парень бомжам деньги дает, а потом мочит, но, видимо, надо ему.

Может, хобби…

— Смотри! — перебил его Шаховский, показывая на молодого человека, медленно прогуливающегося по аллее.

Я посмотрел на того, на кого он показал, и обомлел. Это был Андрей Таранкин. Фонарь хорошо освещал его лицо, спутать было невозможно. Что он может делать здесь, в глухом месте? Свидание?

— Пасет! — уверенно сказал Зудинцев. — Высматривает новую жертву.

— Маньяк, что ли? — предположил Шах.

— Хрен с ним, маньяк или нет — потом разберемся, — решил Зудинцев. — Думаю, брать его надо. Только когда, сейчас или на жертве? Думаю, что лучше сейчас, а расколем потом. Они, маньяки, все хлипкие, больше часа не держатся, психика-то больная, вот и начинают колоться. Ну что, пойдем возьмем гада? Только осторожно, у него «режик на кармане», как бы не полоснул кого.

— Я ему полосну, демону, — проворчал Шаховский, доставая из оперативной кобуры газовый пистолет.

Тем временем наш клиент начал от нас отдаляться.

— Походка как у Обнорского, — заметил Зудинцев.

Действительно, со стороны Таранкин напоминал Обнорского. Фигура тоже такая же — широкоплечая и коренастая.

А потом нам не повезло. Видимо, заметив, что недалеко от него остановилась машина, наш «маньяк» решил уйти. А когда мы вышли на улицу, он еще больше ускорил шаг и вскоре скрылся в темноте. Догнать мы его не смогли. Поняв, что клиента потеряли, мы вернулись в машину — решать, что делать дальше? Охотничий азарт уже не позволял нам, несмотря на довольно позднее время, отложить операцию на завтра. Зудинцев был уверен, что Таранкин пошел домой.

— Надо ехать и ждать его в подъезде. Там и возьмем.

Мы уже забыли о том, что опера просили нас не задерживать убийцу самим, если на него выйдем. Азарт гнал нас вперед. Опять раздалась трель радиотелефона. Это вновь был Обнорский, который спрашивал, как у нас дела. Я кратко изложил ему ситуацию. Он жил рядом с тем местом, где мы находились.

— В каком доме вы его ждать собрались? — спросил он.

— В двадцать восьмом.

— Эх, жаль, что я сегодня у друзей в Колпине, — сокрушенно сказал он, — а то бы я тоже поучаствовал.

Он отключился, а мы тем временем подъехали к дому Таранкина. Решив, что клиент может узнать нашу машину, если он успел ее рассмотреть, мы поставили ее в соседнем дворе, а сами расположились на лестничной площадке между первым и вторым этажами.

Ожидание было тягостным. Чтобы хоть как-то скрасить наше времяпрепровождение, я решил рассказать друзьям случай из моей армейской жизни:

— Когда я служил в армии, у нас был один случай. Тогда еще СССР был, и служили все вместе — и хохлы, и таджики, и русские. Так вот, я служил в одной части на Западной Украине, и были у нас в роте два негра-близнеца из Одессы. Черные как ночь и одинаковые. А теперь представьте себе — зима, снег, и наш полк марш-бросок осуществляет на лыжах и в полной боевой выкладке. Все бегут по лесу, и все, конечно, стремятся путь себе сократить. Нефы — они тоже люди и, естественно, тоже напрямик через лес пошли. А негр, он и есть негр, в нашем лесу плохо ориентируется, это же не саванна и не джунгли. Короче говоря, заплутали они. Идут себе по лесу и идут, а ему конца-края не видно. К вечеру вышли к какой-то деревне. Народ их увидел и высыпал навстречу. Один, самый уважаемый, наверное, бывший полицай, почему-то на английском их спрашивает: дескать, откуда вы, хлопцы? А наши темнокожие идиоты приколоться решили и на ломаном русском языке отвечают: «Ми есть амэрикан зеленый шапка, ми дэсант! Будим вас висех освобождайт от красный коммунистической чума! Где тут ближайший ракетный база стратегических назначений?»

Что тут началось! Все кругом радуются, продукты им тащат. А народ на Западной Украине добрый, кто яйцо куриное принесет, кто даже целых два яйца, некоторые до того дошли, что и саму курицу готовы были отдать, плакали, но отдавали. Короче говоря, хлеб-соль. А наших дурней еще дальше несет, про народное ополчение заговорили, про поход на Москву. Местный партийный начальник немедленно по всей деревне мобилизацию объявил. Через минуту на площади перед сельсоветом никого не осталось.

Ну не хочет западный украинский народ на Москву идти — и все тут! Забрали наши негры подаренную жратву и дальше пошли.

И все бы ничего, да местный участковый все испортил. Пока эти два урода местное население охмуряли, он в своей комнате милиции закрылся и «куда надо» позвонил по телефону. Мы не знаем, что он говорил в трубку и что услышали на другом конце провода, но когда две наших «зеленые кепки» до части добрались, там уже боевую тревогу объявили. Все бегают, суетятся, патроны получают. Тут в штаб сообщение разведки из соседнего полка военных строителей пришло: дескать, один из отрядов американцев уже в город Львов вошел. Паника началась, командир полка окапываться приказал — круговую оборону занимать. Конечно, в штаб округа сообщили, а оттуда — в Москву. Из Москвы в Америку ноту протеста послали, а те отвечают, что, мол, не понимают, о чем речь. Три месяца на Украине боевые действия шли. И что самое удивительное, так это то, что к концу первого месяца пленные пошли. В 120-м полку особисты шпиона-китайца поймали. Он им, кажется, даже какую-то военную тайну выдал. А после победы ордена давали, медали, очередные звания присваивали, а нас на месяц раньше демобилизовали.

— Врешь ты все! — заявил Зудинцев.

— А вот и не вру! — обиделся я. — Ты еще не знаешь, что в это время в Пентагоне и в ЦРУ творилось. Они-то, наивные, сначала думали, что у нас учения незапланированные идут, а когда увидели, что по дорогам колонны пленных гонят и бомбардировщики по чьим-то позициям бомбометание производят, то сильно призадумались. А тут еще очень некстати в одной маленькой африканской стране революция началась…

— Тихо! — зашипел Шаховский. — Идет.

И действительно, в узкую полоску окна было видно, как по темному двору к подъезду идет человек. Походка, телосложение Таранкина. Он несколько раз останавливался и осматривался по сторонам.

— Осторожный, гад, — выругался Зудинцев.

Эх, черт, почему у нас дворы не освещаются! Мы заняли наши заранее обговоренные позиции и замерли. Слышно было, как внизу хлопнула дверь, потом Таранкин стал подниматься к нам. Когда он был на лестничной площадке, Зудинцев его окликнул:

— Андрей, ты?

— Я! — ответил Таранкин и получил от меня удар по затылку.

Выпрыгнувший из-за трубы мусоропровода Шаховский ударил его кулаком в лицо, а Зудинцев, как пантера, кинулся на него справа. Таранкин оказался кабаном, причем довольно свирепым. Завязалась настоящая драка, которая по сути своей была борьбой.

Таранкин дрался молча, только рычал время от времени. Из-за маленького пространства и темноты мы больше мешали друг другу, чем помогали, поэтому маньяку удалось вырваться. Он отскочил в угол и заорал:

— Каширин! Шаховский! Ко мне!

После чего бросился вниз по лестнице.

Мы не преследовали его, потому что сразу все поняли. Осознание происходящего убило мои надежды на получение премии в ближайшее столетие.

Через минуту мы, собравшись с духом, вышли на улицу. Атакованный нами человек стоял около соседнего подъезда и набирал чей-то номер на мобильном телефоне. Увидев нас, слабо освещенных светом фонаря с улицы, он замер. Мы медленно подходили к нему. Далее произошел монолог, которому бы мог позавидовать самый лучший матерщинник планеты. Когда живые классики русской литературы ругаются матом, то делают они это классически, как другие не умеют. Пока мы ругались, во дворе появился еще один человек. Он проследовал мимо нас к подъезду. На этот раз его никто не стал окликать по имени — ему просто дали в морду, надели на него наручники, которые постоянно носит с собой Зудинцев, и затолкали в машину. С Обнорским моментально установился мир. Вот так и закончилась эта история — банальным мордобоем.

В Агентстве мы всей толпой несколько часов беседовали с Андреем (не с нашим, а с маньяком). Сначала он все отрицал, но потом потребовал бутылку водки. Мы с Шахом съездили в ночной магазин и привезли ему пузырь. Таранкин немного подкрепился, окосел, и тут его понесло. Он начал объяснять, что он санитар города, а бомжи — это те существа, которых надо утилизировать. Но каждому изгою общества нужно давать шанс.

Поэтому он сначала знакомился с жертвой, давал ей пять тысяч рублей и следил, что бомж будет делать дальше. А дальше всегда происходило одно и то же. Внезапно разбогатевший «новый бомж» вместо того, чтобы вернуться к нормальной жизни, шел к своим дружкам и пропивал деньги. Тем самым, по мнению Таранкина, он показывал, что жить, как все, уже не может, а значит, подлежит уничтожению. Андрей подкарауливал несчастного в безлюдном местечке и убивал, не забывая при этом выгребать из кармана жертвы остатки денег. Так у последнего убитого он забрал и телефонную карту, которая его и подвела.

Мы стали решать, что с ним делать дальше. Мнения наши разделились. Приехавший Спозаранник и Шаховский выразили сомнение, что мы, как журналисты, имеем моральное право передавать людей в лапы милиции. Я и Зудинцев придерживались прямо противоположного мнения, считая, что нелюдей надо убирать за надежные, железные решетки. Обнорский молчал, что-то про себя прикидывая. И неизвестно, чем бы это все закончилось, если бы наш маньяк вдруг не захотел славы международного масштаба и не потребовал вызвать съемочные группы телеканалов.

— Хочу сдаться, чтофы все про меня знали! — заявил он.

Тем все и закончилось. Таранкина сняли на телекамеры, потом приехали опера, с которыми мы поспорили. Вид у них был не очень. У нас сложилось впечатление, что они не хотят отдавать деньги.

Но им повезло. Обнорский проявил чудеса человеколюбия и сообщил операм и нам, что Агентство проводит неделю гуманитарной помощи правоохранительным органам, поэтому никто никому не должен.

Мы немного погрустили, а под утро поехали к Шаховскому пить пиво и смотреть по телевизору репортаж про нас. Только мы расставили на столе все то, что должно нам было помочь отпраздновать нашу последнюю удачную операцию, как раздалась трель мобильника. Это звонил Спозаранник. Жутким голосом, срываясь время от времени на шепот, он сообщил, что приехал на такси к своему дому, а во дворе обнаружил, если пользоваться терминологией мэра Москвы, трех лиц кавказской национальности, сидящих на лавочке и рассматривающих его «Ниву». Мы немедленно оделись и рванули к нему.

Глеб нас встретил за углом дома, но не один. С ним уже был Обнорский, которого, оказывается, тоже позвали. Разделившись на две группы, мы вошли во двор с двух сторон.

«Лица» нас сразу же заметили, но убегать не стали. Наоборот, они встали со скамейки и направились навстречу той нашей группе, в которой был Спозаранник. Они все были на одно лицо и напоминали тех самых боевиков с кавказских гор, которых ежедневно показывают в информационных программах по телевизору.

Встретились мы все в центре двора. Обнорский, видимо, посчитав, что люди с такой наружностью читать не могут в принципе, показал им журналистское удостоверение и сообщил:

— Уголовный розыск! Ваши документы!

А Зудинцев добавил:

— Все из карманов на стол!

Это он сказал по привычке, так как в лексиконе настоящих оперов эта фраза стоит на втором месте по частоте употребления после: «Когда зарплату повысят?».

Но если бы рядом даже и был стол, то кавказцы все равно бы не выполнили это требование, так они были поглощены рассматриванием Спозаранника. Кроме него, для них в тот момент на земле людей не существовало.

— Ну что, ишак, попался? Ти думаль, что спасешься от нас?

— Что? — удивленно спросил Глеб.

— Сам знаешь, верблюд! Опозорил нашу сестру, теперь или жениться будешь, или зарэжэм!

— Какую сестру? — В голосе Спозаранника было такое неописуемое удивление, что абреки переглянулись и решили что-то уточнить:

— Твоя «Нива»?

— Моя.

— Значит, ты с нашей сестрой по городу гулял, ночью на лодка по речка катал?

— Что?

— Вах! Он еще спрашивает! — Ребята с гор начинали злиться. — Если был с нашей Айгуль ночью вдвоем, то жениться должен, а то…

— С какой еще сестрой! У меня жена! — возмутился Спозаранник.

— Вах! Так ты уже женат? Это не страшно! Примешь нашу веру, еще раз женишься.

А то зарэжэм!

Разговор приобретал какое-то шизофреническое направление, и Обнорский решил вмешаться, а мне даже показалось, будто он что-то для себя понял. Когда-то очень давно он закончил восточный факультет, поэтому имел кое-какие навыки разговора с восточными людьми. Через некоторое время выяснилось, что они думают, будто бы Спозаранника зовут Андрей, что он известный журналист и три месяца назад гулял с их сестрой Айгуль по городу, показывал ей ночной Питер. А Айгуль оказалась в городе на Неве потому, что учится в Махачкале на журфаке и приезжала на недельную практику. Нашли они его по машине.

Теперь все стало на свои места. Мы вспомнили, что к нам в Агентство действительно летом приезжала на практику Айгуль и Обнорский на самом деле катал ее на машине по городу, а ночью — на прогулочном теплоходе.

Только потом он продал свою «Ниву» Глебу, вот поэтому-то и произошла путаница, жертвой которой стал наш мини-шеф.

Когда это выяснилось, Обнорский сделал чистосердечное признание, рассказав абрекам правду. И тогда их злость моментально переключилась на него. Они принялись ругаться. Но когда выяснилось, что летом в машине, катавшей их Айгуль по городу, были еще две девушки — практикантки из городов России, а на теплоходе еще сотня отдыхающих, они потребовали от Андрея слово мужчины, что он не трогал их сестру. Он дал им слово, и тогда они успокоились, порозовели и принялись извиняться.

— Да ладно, мы все понимаем, закон гор, — примирительно сказал Обнорский. — Но у нас есть одна маленькая проблема. Вы испортили два лобовых стекла на машине нашего сотрудника…

— Нэт праблэма! — заявил старший из братьев. — Сколько?

Спозаранник вытащил из папки квитанции и огласил потраченную сумму. Абрек молча достал кошелек и отсчитал Глебу купюры.

Потом еще было примирение, и горцы поведали нам душераздирающую историю их приезда в Питер.

Все их большое семейство живет в ауле, затерянном высоко в горах. Но в семье не без урода. Их младшая сестренка, вместо того, чтобы стать приличным человеком, то есть хорошо готовить еду, стирать и пасти коз, с детства проявляла интерес ко всякой ерунде. Например, она научилась писать и читать, занималась по старым учебникам алгеброй и физикой. А когда ей исполнилось пятнадцать, она уехала в город, где стала учиться в интернате. В семнадцать поступила в институт. Получала только пятерки, и в конце концов ее направили на практику в Петербург. Дальше известно. Поехала на каникулы в родное село, там похвасталась братьям, рассказала им про поездку, что каталась ночью на большой лодке по реке с мужчиной. Братья, узнав такое, поняли, что род их обесчестен! Ночью с мужчиной на лодке! Оставалось только одно: любым путем вернуть опозоренной семье честное имя.

А пути было два: или заставить неверного жениться на их сестре, или его убить. Они собрали деньги и поехали в Питер.

Приехали на Московский вокзал и стали спрашивать у прохожих, где живет Обнорский. Почему-то никто не знал. Тогда они стали вспоминать, что они еще знают о своем обидчике, и вспомнили, что у него есть зеленая «Нива», на заднем стекле которой наклейка с маленькой мышкой. Это им сестра рассказывала. Они купили карту города и принялись обходить город по квадратам.

Начали с центра и очень скоро, где-то через дней десять, нашли то, что искали. Что последовало за этим, нам уже было известно.

Напоследок мы все получили приглашения приехать в гости к ним в аул и начали прощаться. Когда уже расходились в разные стороны, Спозаранник решил спросить:

— А что это за клей, которым вы бумагу на стекло приклеивали?

— Вах! — сказал один из братьев. — Мы этот клей из мочевого пузыря баранов дэлаэм! Хороший клей, всегда с собой возим, обув клеить. Одын нэдастаток: этот клей в молоке портытся, отходыт!

— Спасибо, — сказал вежливый Глеб, и мы пошли домой.