"Дело о «красном орле»" - читать интересную книгу автора (Константинов Андрей)ДЕЛО О «КРАСНОМ ОРЛЕ»— Завгородняя, — сказал Соболин, и я понял, что предчувствия меня не обманули и неприятности на сегодня еще не закончились. Где Света Завгородняя — там всегда какие-то проблемы. Выгнать ее к чертовой матери, что ли? Не женщина, а стихийное бедствие. — Завгородняя, — сказал Соболин и посмотрел на меня осторожно, сбоку, по-птичьи… — Что Завгородняя? — спросил я как можно более спокойно. — Что в этот раз отмочила наша блистательная Светлана Аристарховна? Угнала самолет? Завязала роман с Папой Римским? Взяла интервью у президента? Не терзай мне душу, Володя. Открой тайну эту жгучую. Володя почесал затылок и сказал: — Почти. — Что — почти? — Почти что интервью у президента… взяла. Повзло поковырял карандашом в ухе, внимательно осмотрел конец карандаша и сказал со вздохом: — Света могет… Она еще и Монику Левински переплюнет. Соболин собрался ответить, и даже откинул прядь волос со лба, и даже открыл рот… Я понял, что назревает «творческая» перепалка, и сказал: — Спасибо, господа инвестигейторы, оперативка закончена. Все, кроме Соболина, свободны. Когда все вышли, Соболин произнес вслед Повзло: — Это в нем оскорбленное самолюбие самца говорит. Не дала ему наша Светланка — вот он и кобенится. — Воздержись от сплетен, Володя… Не мужское это дело. Так что там со Светланой? — Светка нарыла эксклюзив. Убийство в Красноармейском районе… — А в чем заключается эксклюзив? — Эксклюзив, Шеф, заключается в том, что дело-то засекречено. Дело, сказал начальник репортерского отдела Соболин, засекречено. Честно говоря, я сначала не придал его словам особого значения… Известно — Завгородняя добыла. Все, что добывает Света, следует проверять и перепроверять. Однажды оскорбленный ее невниманием поклонник из мести подсунул ей «эксклюзив». Рассказал «по секрету» о происшествии, имевшем место неделю назад… О нем знал и даже успел забыть весь город, а наша секс-бомба ни фига не поняла и хотела порадовать всех «горячей информацией». Конфуз мог быть полный… — Что сие означает, Володя? Что значит — «засекречено»? — Я и сам толком не понял… Менты темнят. Не отрицая факта обнаружения трупа, гонят, что якобы бытовуха. — Так, может, и была бытовуха? — спросил я. — А почему темнят? — А что вообще про этот трупик известно? — Да ничего. Примерно неделю назад на лестнице шестнадцатиэтажного дома обнаружили труп молодой женщины… зарезана… Говорят, бытовуха… а девка наркоманка. — А ты сам-то проверял? — Ну… Вообще-то… — Понятно. Давай сюда Завгороднюю. Светлана Аристарховна Завгородняя действует на мужиков как полкило виагры разом. Когда-то меня сдуру пригласили поучаствовать в жюри «Мисс бюст». Там мы и познакомились. Ну теперь вам все понятно? Надвигаясь на меня бюстом как танк, Светик трагическим голосом заявила, что журналистика для нее — это все! С детства мечтала работать в Агентстве расследований. Я тогда сильно лопухнулся и промямлил, что, мол, давайте попробуем… Против танка не попрешь. Напраслину на Светку, конечно, не надо возводить информацию она добывает. В том числе и за счет своей внешности. Но из-за этой же самой внешности она постоянно влипает в какие-то сомнительные истории, из которых ее приходится вытаскивать силами всего Агентства. На нее все время кладут глаз то бандиты, то менты… и даже крутого посола лесбиянки. Завгородняя — это не женщина, это катастрофа. Я всегда удивлялся: почему, когда говорят о стихийных бедствиях и перечисляют землетрясения, наводнения, ураганы и прочее, забывают о женской красоте? Вот где настоящая катастрофа! Вот где скрыт мощнейший разрушительный потенциал… Завгородняя вошла в кабинет, взмахнула ресницами и бюстом. — Здрасьте, Андрей Викторович, — сказала она. — Приглашали? — Приглашают, дитя мое, в гости… или в ресторан. Я тебя, Светлана Аристарховна, вызывал… Прикрой-ка дверь поплотнее и присаживайся, — сказал я. — Есть разговор. Завгородняя прикрыла обе двери, пересекла кабинет и села в кресло, закинув ногу на ногу, демонстрируя… нет, так мы рискуем передвинуться в жанр эротического рассказа. Я ничего не имею против эротики, однако, как пел Владимир Семенович: «Там хорошо, но мне туда не надо». — Пересядь на стул, Светлана, — сказал я. — И веди себя прилично, ты не на брифинге в прокуратуре… Ты меня по?… — Я вас по. А на брифинге в прокуратуре МО?… — И на брифинге в прокуратуре лучше не на… Впрочем, решай сама. Ты уже большая девочка. — Спасибо, что вы это заметили, Андрей Викторович, — скромно потупив взор, ответила она. Я подумал, что все эти двусмысленности пора пресечь: — Я это, деточка, заметил, еще когда ты выступала на конкурсе «Мисс Бюст»… Но это, Светлана Аристарховна, в прошлом. Нонеча вы журналист и, перефразируя Маяковского, можете сказать: я журналистка, тем и интересна. Итак, что там за труп в Красноармейском районе? Завгородняя, кажется, поняла, что я вызвал ее для серьезного разговора. — Там, видите ли, Андрей Викторович, очень запутанная история. У меня в Красноармейском районе есть один воздыхатель… («А где у тебя их нет, Светик?» — подумал я)…опер из убойного отдела. Раньше в Дворцовом районе работал. Позавчера я с ним встречалась. Мы поужинали в кафе, и он, клюнувши водочки, намекнул, что есть чистой воды эксклюзив. Я, разумеется, сразу заинтересовалась: что такое? А есть, говорит, трупик у нас очень интересный… Сенсационный трупик. А я: «Ой, Гоша, расскажи». Но он все намеками, намеками… Напустил туману, чтобы заинтриговать. — А конкретное что-то сказал? — Почти ничего. Сказал только, что в начале сентября в шестнадцатиэтажном доме по проспекту Рационализаторов обнаружили труп молодой женщины… наркоманки. А убита она зверски — вся ножом истыкана, спина разворочена — аж ребра врастопырку… жуть! — Ребра врастопырку? — спросил я. Это определенно что-то мне напоминало, но что именно, я сразу сообразить не смог. — Так он сказал. А еще он сказал, что дело приказом из ГУВД засекретили… Но мне он мог бы дать информацию. По принципу «дашь на дашь». Вы меня понимаете? — Понимаю, — ответил я. Чего же не понять? Любой нормальный мужик, посмотрев на Свету, испытывает строго определенные эмоции… Я задумался. Я думал: «Что же могут означать слова „ребра врастопырку“. Что значит — дело засекречено приказом из ГУВД?» — Ну так что мне делать? — спросила, нарушив тишину, Завгородняя. — Проверять надо это все, — ответил я. — Собирать дополнительную информацию. Дело-то может оказаться более чем серьезным, Света. Завгородняя ушла, а я задумался: распотрошенная спина и ребра врастопырку… Это определенно что-то мне напоминает. Где— то я уже об этом слышал или читал. Вот только где? Домой в тот вечер я вернулся поздно. На улице шел дождь, ветер рвал листья, и желтый мокрый вальсочек канителился в свете фонаря над блестящим асфальтом. Весь день у меня из головы не выходила история про убитую женщину из засекреченного дела… Но сосредоточиться на этой теме я не мог — весь день не давали покоя какие-то мелкие текущие дела, шли посетители, градом сыпались телефонные звонки. А часов с пяти вечера все говорили только про атаку на башни всемирного торгового центра и смотрели CNN. Повзло сказал: — Ну все, Шеф, больше тебе твой арабский не понадобится. — Почему? — спросил я. — А потому, что скоро арабский мир просто перестанет существовать, — ответил Коля оптимистично. Соболин заметил, что американцы, мол, сами беду накаркали — очень уж любили фильмы катастроф смотреть… Мудрец, понимаешь. Я приехал домой поздно, включил кофеварку и заглянул в холодильник. Чуда не произошло — в нежно светящемся чреве было трагически пусто… «А чего ты, собственно, ждал? Что кто-то вместо тебя купит и принесет продукты?… Э, нет. Чудес не бывает, и добрые домовые давно перевелись», — я с укоризной посмотрел на полку, на нэцке, изображающую Дзаошеня. Дзаошень по японским представлениям — хранитель домашнего очага… «Что же ты, хранитель очага, жранинки не прикупил?» Дзаошень молчал, держал в руке табличку, на которую записывают нужды и пожелания. Я, конечно, о своих нуждах умолчал… какие же могут быть теперь претензии к хранителю очага? Никаких. Нет у меня никаких претензий к маленькому мифическому существу. Пусть живет в своем уютном мифе… Я закрыл дверь холодильника, дал легкого щелбанчика в костяной лоб Дзаошеня… и тут вспомнил! Я вспомнил, откуда я знаю про «ребра врастопырку». Я вспомнил, вспомнил! Спасибо тебе, бог домашнего очага. Ты не накормил меня хлебом, но ты навел меня на мысль о мифах. Спасибо, Дзаошень. Я быстро прошел в комнату, включил свет и нацелился на книжный шкаф, в котором хранились энциклопедии, словари, каталоги и справочники. Из-за нехватки «площадей» книги были забиты плотно, кое-где в два ряда. Я рылся минут семь, чертыхался, вынимал и складывал тома на пол… и нашел. Я вытащил из шкафа том «Древнескандинавских саг». Мне не терпелось поскорее открыть нужную страницу, но я не стал этого делать. Я вернулся в кухню, включил бра над кухонным столом и налил себе кофе. Потом я открыл книгу, минут десять шелестел страницами и нашел то, что искал: Вот так примерно, господа… вот так. Я выкурил сигарету и закрыл книгу. А потом вспомнил «Приключения майора Звягина» Михаила Веллера. Я снова побрел к книжным шкафам и нашел том Веллера. Ну-ка, ну-ка… Ага, вот оно! «Когда плененный, обреченный на казнь, хотел продемонстрировать свое мужество и презрение к врагам, он просил „кровавого орла“. Эта самая жестокая из казней производилась добровольно, и в ней нельзя было отказывать: разрубались и ребра на спине и у еще живого вырывались легкие вместе с сердцем». На секунду… только на одну секунду я представил себе вспоротое тело… розовокрасные легкие и торчащие наружу белые ребра. Так вот ты какой, «Красный Орел»! Я даже как будто ощутил густой, парной запах свежей убоины. Меня замутило… Мне не раз доводилось лоб в лоб сталкиваться со смертью. Она омерзительна всегда. Но особенно противно, когда убивают детей или женщин… Я вспомнил полуголые детские трупы на улицах Шакра. Господи! Как же мне тошно было тогда! Ах как мне было тогда тошно. Я помню все это до сих пор. Я закрыл и отодвинул от себя книгу, сделал глоток уже остывшего кофе. «Так, — сказал я себе, — спокойно… давай разбираться спокойно. Что мы имеем на сегодняшний день? Попробуем суммировать: некий оперубойщик из Красноармейского района намекнул на экзотическое (эксклюзивное, сенсационное) УБИЙСТВО. Настолько экзотическое, что его приказали засекретить… Кстати, нужно будет справиться, в каких случаях секретят дела? Они ведь и так для широкой публики закрыты… А что еще мы знаем? Мы знаем пол, примерный возраст жертвы — молодая женщина, очень приблизительно дату убийства и… и больше ничего…» Я допил кофе, включил телевизор — в нем рушились небоскребы Манхэттена… я переключил канал — там тоже рушились небоскребы Манхэттена… я еще раз переключил канал — показывали портрет Усамы бен Ладена и кликушествовали какие-то морды. Я выключил телевизор и пошел в душ. Уснул я сразу. Лег и провалился в темень. Никаких снов не видел. С утра мои возбужденные сотрудники говорили только об американской трагедии… Вчера не наговорились. Соболин цитировал Ницше: — «Если ты долго смотришь в бездну, то помни, что и бездна смотрит в тебя». Американцы сами накликали беду. Это все Голливуд. — При чем тут Голливуд? — горячился Повзло. А Скрипка рассказал историю про одного своего знакомого, который построил дельтаплан и попытался на нем взлететь с крыши сельского клуба. Он разбежался по пологой крыше и взлетел-таки, хотя односельчане и сомневались. Но после двадцати метров полета отважный Икар врезался в стенку сарая. — И чего? — с азартом спросил Соболин. — Разнес сарай вдребезги? — Если бы! — ответил Скрипка. — Дельтаплан вдребезги, и сам весь переломался. А сараю хоть бы что. Сарай — это вам не небоскреб. Завгородняя сказала: — До чего же у тебя, Скрипка, все истории дурацкие, и сам ты тоже… — Что — я «тоже»? — спросил Скрипка. Но Завгородняя сказала: — Ничего. Я выключил телевизор в приемной и разогнал всех работать. Не хотелось никого видеть. — Андрей Викторович, к вам подошел Зверев, — сказала мне по телефону Ксюха. Для Сашки Зверева, своего товарища по отсидке в «ментовской» зоне {Об этом периоде в жизни Андрея Обнорского рассказано в романе А. Константинова и А. Новикова «Мент»}, я всегда был готов сделать исключение. Чем Сашка теперь занимается — я толком не знал. Вроде подвизается в чьей-то службе безопасности, кого-то консультирует. Пару раз помогал нам в расследованиях. Но идти в штат «Золотой пули» не хочет ни в какую, сколько я его ни уговаривал. Дорожит своей независимостью, старый хрен. — Ты очень кстати, — поприветствовал я Сашку. И с ходу ошарашил его вопросом: — Объясни мне, в каких случаях секретят уголовные дела. Зверев не удивился и моментально ответил: — Если дело содержит государственную или служебную тайну. — С государственной понятно… а что значит «служебная тайна»? — Ну например, если из материалов дела следует, от кого пришла агентурная информация. То есть, когда есть риск спалить агента. Но это, Андрюха, очень редко бывает… Вся информация об агентуре и так проходит с грифом «Совершенно секретно». А ты почему спрашиваешь? Я объяснил, и Сашка сразу пояснил: — Секретить в этом случае совершенно нечего. Тем более приказом ГУВД. Ежели все так и было, как насвистела ваша Завгородняя, то есть произошло убийство со всеми этими ужасами, то из ГУВД вполне могли дать устную рекомендацию попридержать информацию, чтобы не сеять панику среди населения. А то мигом пойдут слухи про нового Чикатило. Сашка помолчал, а потом добавил: — А ты сам-то проверял? Было ли убийство? Точно так же я вчера спросил у Володи Соболина, Точно так же, как Соболин мне, я ответил Сашке. — Ну… вообще-то… — Понятно, — вздохнул Зверев. — Ладно, зайду к твоим ребятам, проверим по сводке. Я решил не ждать, пока Сашка проверит по сводке. Я избрал самый простой путь — снял трубку и позвонил начальнику РУВД Красноармейского района. Однажды нам доводилось пересекаться, и у меня даже нашлась его визитка… Спрошу, решил я, за спрос денег не берут. Я набрал номер и через несколько секунд услышал голос полковника Крылова. — Здравствуйте, Дмитрий Олегович. Журналист Серегин из Агентства «Золотая пуля». Не могли бы уделить мне пару минут? — Здравствуйте, Андрей… э-э… Викторович, — ответил полковник. Хорошая у него память, даже отчество вспомнил. — Чем могу быть вам полезным? — Дошли слухи, что у вас в районе некое жуткое убийство произошло. Хотелось бы получить какую-то достоверную информацию. — Слухи дошли? Худо, господа журналисты, что вы опираетесь на слухи. Лучше бы на факты. — Именно потому вам и звоню, товарищ полковник. Хочу познакомиться с фактами. — Ага… с фактами? А вы какое убийство имеете в виду, Андрей Викторович? — Примерно неделю назад на лестнице многоэтажки обнаружили труп молодой женщины… с (я чуть было не ляпнул: с «красным орлом») ребрами наружу. Крылов несколько секунд молчал, потом сказал: — Действительно, слухами питаетесь… Имела место бытовуха на проспекте Рационализаторов. Какие еще «ребра наружу»? Что это за бред? Полковник сказал это спокойно, уверенно, но я сразу уловил в его голосе какую-то неискренность. Впрочем, ожидать от матерого оперативника искренности и не приходится. Специфика службы учит их взвешивать слова. — А вскрытая спина? Вывернутые ребра? — спросил я. — Это что — бытовуха? — Вы же серьезный журналист, Андрей Викторович… зачем вам эта бульварная дешевка? Девку основательно порезали ножом, вот жильцам и показалось черт те что. Вы же понимаете — много крови, лохмотья порезанной одежды. С перепугу может показаться все что угодно — хоть ребра наружу, хоть сиськи внутрь. Верно? Я ответил: — Верно. — Вот то-то и оно, — продолжил Крылов. — Плюньте вы на эту дешевую сенсацию. Яйца выеденного не стоит. А вот есть у нас хорошее раскрытие по разбою. Приезжайте, все расскажем, покажем… Ладушки? Мы мирно потолковали с полковником еще минуту и закруглили разговор. «Проспект Рационализаторов», — написал я на листке бумаги. Спустя часа два после моего разговора с Крыловым появился Зверев. За это время меня трижды доставали с просьбами об интервью: почему-то коллеги считали, что, раз я служил на Ближнем Востоке, то непременно должен быть экспертом по арабскому терроризму… Сашка пришел и молча положил на стол ксерокопию оперативной сводки. — Про «красного орла» здесь ничего нет, — сказал я, когда прочитал ксерокс с «Оперативной сводки». Сашка закурил, пожал плечами и ответил: — А здесь и не должно быть подробностей. Это сводка. В ней все формулируется коротко: множественные ножевые… А ты, кстати, уверен, что был этот «красный орел»? Как— то уж больно экзотично. — Не знаю, Саша, — ответил я. На самом деле у меня было чувство, что был «красный орел». Был! — А по-моему, так запороли наркоманку-проститутку… и никакой тебе ритуальной чертовщины, — сказал Сашка. Он сидел на краю стола, курил и качал ногой. — А почему проститутка и наркоманка? — Не знаю, но мне так кажется… презервативы… и прочее. Не всякая телка пойдет трахаться на лестнице. — Не всякая, — согласился я. — А ты обратил внимание, на каком этаже нашли тело? — Обратил, на тринадцатом… Ну и что? — Ничего. Запросто может оказаться, что совпадение. Но в сочетании с «красным орлом» наводит на размышления. — Гляди сам, — сказал Сашка и протянул руку. — Звони, если что… Я сидел, курил и думал: «А вдруг прав полковник Крылов, и никакого „орла“ не было? Вдруг перепуганные насмерть жильцы злосчастного дома приняли за ребра лохмотья куртки или плаща белого цвета… Нужно будет узнать, какого цвета была одежда у жертвы? Вон и Зверев сомневается. А у него опыт — будь здоров». Я сидел, курил, думал. А потом пошел к моим операм. Оба сыскаря — Зудинцев и Каширин — спокойно резались в нарды. Я не стал на этом акцентировать внимание. Когда требовалось, ребята могли пахать по двадцать четыре часа в сутки… — Слушайте, орлы, — сказал я, — тело этой девахи сейчас где? В морге? — Какой девахи? — спросил Зудинцев. Я вдруг сообразил, что ребята об убийстве на проспекте Рационализаторов ничего не знают. Я ввел их в курс дела. — Как бы получить копию заключения? — У-у, начальник… — протянул Зудинцев. — Это еще когда будет! Месяц пройдет или полтора. Заключение быстро не делают. — А почему так долго? — удивился я. Каширин ответил: — Да потому, что следак наверняка назначил дополнительные экспертизы — гистологию, например, чтобы проверить ее на наркотики. А это довольно долгая история. — Да мне хрен-то с ней, с гистологией, — сказал я. — Мне важно знать: были вывернуты ребра или нет? — Щас возьмем эксперта за жабры — все объяснит, — обнадежил Зудинцев. Он достал из стола пухлую записную книжку, полистал ее и нашел то, что искал. — Вот, — сказал он, — канцелярия судмедэкспертизы. Набрал номер и включил на аппарате громкую связь, чтобы мы все могли слышать разговор. Аппарат выдал три длинных гудка, затем трубку сняли: — Экспертиза. — Але… из Красной армии вас беспокоят. Мы вам третьего числа трупик подкинули с проспекта Рационализаторов. Нельзя ли посмотреть, кому он на разделку достался. — Подождите, — ответил женский голос из телефона. Слова «на разделку достался» меня покоробили, а девушку на том конце провода нет. Она сказала: «Подождите». И мы ждали. Видимо, она смотрела по каким-то своим учетам, кому достался «на разделку трупик»… Зудинцев подмигнул нам. — Алло, — сказала барышня из экспертизы, — ваш труп достался Митрофанову. — А позвать его можно? И как его, кстати, по имени-отчеству? — Если не на вскрытии — позову. А по имени-отчеству Иван Палыч. — Там, — сказал, прикрывая трубку рукой, Зудинцев, — спецы очень толковые и дотошные… На лапшу тело пошинкуют, но до сути доберутся. — На лапшу пошинкуют — это здорово, — согласился я, и Зудинцев понимающе ухмыльнулся. Родион тоже жизнерадостно оскалился. Через минуту в трубке раздался мужской голос: — Але, слушаю. — Иван Палыч? — Да, слушаю… С кем имею честь? — Здравствуйте, старший лейтенант Сидоров с Красноармейского РУВД… Мне сказали, что это вы нашу девочку с множественными ножевыми вскрывали? — Я вскрывал… Что вы звоните без передыху? Пятнадцать минут назад ваш Кузьмин звонил! Что у вас за пожар? — Именно что пожар, Иван Палыч. Проверяющий из главка приехал, всех прессует — мочи нет. Расскажите в двух словах о характере ранений. — Я уже все «в двух словах» Кузьмину рассказал, — недовольно ответил патологоанатом. — Да Кузьмича срочно в прокуратуру выдернули, — ответил, подмигивая нам, Зудинцев. — Выручайте, Иван Палыч… в двух словах. Меня же проверяющий сожрет вместе с говном. — Ну ладно, — сказал эксперт. Видимо, у них тоже были какие-то свои медицинские проверяющие, и он понял Зудинцева… то есть Сидорова. — Ну ладно, в двух словах так: тридцать четыре колотых и резаных раны… Довольно тупым, толстым и длинным ножом. Всю девку искромсал, сволочь! Но это, как говорится, дело обычное… Самое интересное, что он просто выпотрошил ее и вырвал сердце… Ну да вы в курсе, должно быть? — Нет, к сожалению. Я только сегодня из отпуска вышел. — Бардак у вас, — проворчал эксперт. — Бардак, — согласился Зудинцев. — Вот и я говорю: бардак… никто ни хера не знает. — Это точно, — согласился Зудинцев. — Значит, говорите, сердце вырвал? — Мало того, что вырвал — забил его в рот. «Вот так, — подумал я, — вот так». Зудинцев еще что-то уточнял, но я уже не слушал. Не хотел слушать и не мог слушать. Потом, позже, я сообразил, что даже сообщение о вчерашнем чудовищном теракте в Нью-Йорке, в результате которого погибли тысячи людей, не подействовало на меня так, как несколько раздраженных фраз незнакомого мне эксперта Митрофанова. Я встал и вышел из кабинета. Я встал и вышел. В коридоре столкнулся с Завгородней. Светлана с достоинством несла свой выдающийся бюст, и у меня мелькнула мысль: а может, попросить ее… как бы сказать, поближе поконтачить с оперком Гошей? Тогда Завгородняя, как Матросов, грудью, и все хоккей — мы владеем материалами дела… Но я эту мысль сразу же отогнал. Сам же всегда наставлял Светку, что журналистика и проституция — не одно и то же. Завгородняя унесла свой бюст, растаяла в покрытой сигаретным туманом дали коридора. Я пошаркал к себе. В приемной бросил Оксане: — Ко мне никого не пускать. За исключением наступления крутого форс-мажора. Оксана у меня умничка, ничего ей объяснять не надо, все сама с полуслова понимает. Она кивнула и сказала: «Хорошо». В кабинете я сел на подоконник и стал смотреть на пожелтевшие березы во дворе Суворовского училища. Я закурил и какое-то время сидел совершенно бездумно. Жиденький листопад шелестел над строем суворовцев в черных шинелях. Сигарета обожгла пальцы, я матюгнулся и подумал: "Да что же происходит? Вот лежит за моим окном город. Мой любимый город в предчувствии осеннего наваждения… И где-то в нем притаился зверь, который может искромсать тупым ножом молодую женщину, а потом взломать ей ребра и вырвать сердце. Как и от вчерашней атаки на Манхэттен, от этой истории за версту разит Голливудом… Но это не триллер, а реальность. Это не там, на острове посреди Потомака, а здесь, на берегу Невы, у меня дома. Завтра это может повториться". Я слез с подоконника, сел за стол. На столешнице лежал грязноватый ксерокс с «Оперативной сводки». «Не раскрыто» было написано на листе. Не раскрыто… Прошла уже неделя с момента убийства, а дело не раскрыто… Итак, что же произошло на тринадцатом этаже дома на проспекте Рационализаторов? Кто эта несчастная женщина? Я ничего не знаю о ней, кроме того, что ей «на вид около двадцати лет». Возможно, что она проститутка? Вполне, вполне возможно. Масса молоденьких дурочек из неблагополучных семей не видят иного пути, кроме торговли собой. Многие приезжают из провинции. Их манит большой город. Здесь, думают они, начнется другая жизнь — красивая, веселая и счастливая. Не такая, которая вяло течет в их Ивантеевках, Разуваевках, Гнилых Пеньках… Они «воспитаны» на бразильских сериалах. Вершиной искусства считают «фанерные» концерты «Иванушек». Некоторым из них «повезет», и они устроятся работать в ларьки или на рынки. Но многим повезет еще меньше, и судьба швырнет их на панель. Я не знаю, была ли жертва с проспекта Рационализаторов проституткой… но с высокой степенью вероятности могу предположить, что была. Тут Зверев прав — не каждая пойдет трахаться в подъезд. А предположение, что именно так все и было, подтверждает использованный презерватив. Значит — проститутка? Дешевая уличная проститутка, попавшая на маньяка… Вероятно. Но что это дает? В городе несколько тысяч проституток, которые занимаются своим ремеслом постоянно, и еще тьма девиц, которые подрабатывают при случае или просто ищут «приключений». И находят их… Вести расследование в этой среде довольно трудно, но все-таки стоит попробовать. Коли уж мы предположили, что жертвой маньяка стала проститутка, то мы так же смело можем предположить, что она была наркоманкой. Процентов восемьдесят уличных проституток сидят на игле… а может, и все сто. Впрочем, ответ на вопрос: была она наркоманкой или нет? — ни на шаг не приближает нас к личности жертвы. Дает некоторые представления о ее образе жизни, но не приближает… …А что убийца? Что мы знаем о нем? О нем мы знаем еще меньше… строго говоря, вообще ничего. Кроме того, что он психопат, носит большой и тупой нож и знает, что такое «красный орел». Стоп! «Красный орел»! «Красный орел» — это уже штришок. Далеко не каждый из наших сограждан знает, что это такое… Ну и что? Даже если к тайне приобщен всего один процент наших граждан, то только в одном Питере таковых наберется более сорока тысяч человек. Нормальный круг подозреваемых! Я закурил и услышал, как открывается дверь в кабинет… Ну кого там черт несет по мою душу? Дверь открылась без стука, и в кабинет ввалился Зверев. Я, признаться, ждал, что он вернется. Не знаю, почему. — Слушай, Андрюха, — сказал Зверев с порога, — давай-ка обсудим это дело. Я усмехнулся. Если Сашку что-то зацепило — он не успокоится. Будет пахать как заведенный. Без устали, без сна, без зарплаты… А почему б не воспользоваться лишней рабочей силой? Тем более что мои опера не сегодня-завтра разъедутся. Каширин полетит в дружественную республику искать тело пропавшего журналиста. А Зудинцев отправится в Болгарию на поиски свидетеля по делу банды Андрея Удаленького… — Соображения имеются, Андрюха. Давай обсудим. Оказалось, Сашка успел уже заглянуть к моим ребятам, Каширину и Зудинцеву, и проанализировать все, что узнал от них. И мы сели обсуждать. Оксана принесла кофе, мы задымили и для начала вызвали на перекрестный допрос Завгороднюю. Допрос Светланы Аристарховны ничего не дал. К тому, что она уже сказала мне, добавить ей было нечего. — Ладно, — сказал я, — иди, Светлана… Кстати, ты знаешь, что такое «красный орел»? — Птица из Красной книги? — поинтересовалась Завгородняя. — Нет, Светик, не птица из Красной книги… Ты разберись. Поняла? — Нет, — ответила Света и искренне спросила: — А зачем? Так, для расширения кругозора. Ладно, иди и вместе с Агеевой подготовь мне список военно-исторических клубов Санкт-Петербурга. — Каких? — еще более искренне удивилась Света. Если бы я спросил о ночных клубах, она бы, пожалуй, не удивилась. — Во-ен-но-ис-то-ри-чес-ких, — по слогам повторил я и добавил: — Справка должна быть готова через два часа… все! Иди. Завгородняя вышла. — Ну, коллега, — сказал я Сашке. — Слушаю твои соображения. — Ситуевина, Андрюха, простая: информации у нас нет. У официального следствия, видимо, тоже. Вырисовывается красивый такой «глухарек»… Согласен? — Согласен, но что из этого следует? — Для начала следует в адресе поработать — может, чего и зацепим. Ты же знаешь, как менты работают. Тяп-ляп, опросили наскоро жильцов, кто дома был: видели? — не видели… слышали? — не слышали… ну и ладненько… Конечно, Зверев немного утрировал. Но в общем и целом качество милицейской работы сильно отличалось от идеала. Этому была масса объективных и субъективных причин, говорить о которых здесь — неуместно. — А на повторный обход, — продолжал Зверев, — сил уже, как правило, не хватает. Да и толку от халтурно проведенного — обхода никакого нет. Остается только ждать второй жертвы. «Верно, — подумал я. — Практика показывает, что маньяк никогда не останавливается на одной жертве. Напротив, многие из них, попробовав крови впервые, бросаются в кровавый поток с головой. Если маньяка не остановить — сам он не остановится никогда. Живущее в нем чудовище все время требует новой крови, новых сильных ощущений». — Хорошо, — согласился я, — поехали поработаем в адресе. Может, чего и надыбаем. И мы поехали в адрес, прихватив с собой Зудинцева. Мы поехали. Город лежал серый, вымороченный, в автомобильных пробках. Зверев ткнул пальцем в магнитолу, включил «Шансон». Какая-то Вера заказала для своего молодого человека песню про «Кресты»… Нормальный выбор. Потом пошел блок новостей с рассказом о нью-йоркской трагедии. Потом мы приехали и нашли огромный шестнадцатиэтажный дом на восемьсот квартир. По самым приблизительным оценкам в нем обитало не менее двух с половиной тысяч человек, сотня собак и пара сотен кошек. В таких домах с населением в целый поселок люди зачастую живут рядом годами и не знают друг друга. Первая же подвернувшаяся бабулька показала нам подъезд, где произошло убийство. Зверев с ходу завел с ней разговор. По существу старушка ничего не знала, но уверенно заявила, что девушку зарезали евреи. Обычай у них такой — христианских младенцев резать «на Пасху». — Э-э, бабушка! Пасха-то когда была? — У жидов каждую субботу Пасха, — ответила бабуля убежденно. В лифте мы поднялись на тринадцатый этаж. Как водится, лифт был расписан похабщиной, названиями рок-групп и носил следы неумелого поджога. Лестницами в этих огромных домах почти не пользуются. За исключением тех случаев, когда ломаются лифты (их в каждом подъезде два — пассажирский и грузовой). Итак, лифт поднял нас на тринадцатый этаж. Мы вышли и оказались в лабиринте расходящихся коридорчиков-тупичков с дверьми квартир почти сплошь стальными. Еще лет десять назад стальных дверей в наших домах не было вовсе, и выражение: «Мой дом — моя крепость» казалось образным. Теперь оно приобрело буквальный смысл… Неужели никто из обитателей квартир тринадцатого этажа не слышал, что происходит на лестнице? На лестницу вела дверь с матовым армированным стеклом. Мы вышли и оказались в гулком бетонном геометрическом пространстве из стен ступеней. Ярко горела электрическая лампочка. Окон здесь не было. Были пыль, страх и задавленное эхо. Я подумал, что если каждый день ходить по этой лестнице, по этому воплощенному кошмару, то через год можно стать законченным неврастеником и начать шарахаться от собственной тени. — Ага, — сказал Сашка, — вот оно! И мы увидели бурые пятна в углу — на полу и на стене. На полу — большие, на стенах — брызги… Господи, подумал я, почему же их не смыли? — Почему же кровь-то не смыли? — спросил я. — А кому это надо? — сказал Зверев, пожимая плечами. Мы «полюбовались» на следы крови и, разумеется, никакой полезной информации не получили… Судя по тому, как высоко — на высоте примерно полутора метров — находились брызги, можно предположить, что первые удары жертве были нанесены, когда она еще стояла на ногах… Первые. А всего их было тридцать четыре! Господи, да он же был по уши в крови… — Убийца, — сказал Сашка, — наверняка очень сильно перемазался кровью. В таком виде ему было затруднительно отсюда сваливать. Даже ночью. — Почему ночью? — спросил я. Ответил Жора Зудинцев: — Потому что убили ее около полуночи. Ты же, Андрюха, не дослушал разговор с экспертом, убежал. Мы вышли на балкон и закурили. Здесь дул ветер, было холодно, но все равно значительно уютнее, чем там, в бетонной ловушке с неживым, полузадушенным эхом… Внизу лежала огромная автостоянка, шагали маленькие человечки… — Если он был так сильно окровавлен, — сказал я, — то ему действительно было очень опасно куда-то ехать… Возможно, он живет рядом? — Возможно, — кивнул Зудинцев. Он запахнул куртку поплотнее. — Возможно, что прямо в этом доме. — А возможно, он был на машине, — сказал Зверев. — Хоть и весь в кровище, а сел себе и спокойно уехал. — Или выбросил во дворе окровавленную одежду, — сказал я. — Или был в таком состоянии, что ему было на все наплевать, — сказал Зудинцев. — Например, обкуренный в полный умат. Или пьяный. Или просто перевозбужденный. И он пошел, как был. — Кстати, — спросил я, — а относительно жертвы: исследование на наркотики еще не делали? — А чего его делать? — сказал Зудинцев. — Митрофанов говорит, у нее сплошные дороги {Дороги (жарг.) — следы от инъекций} на руках… Значит, все подтверждается — наркоманка. Что ж? Тут ничего удивительного нет — все, как ожидалось. — Ладно, — сказал Сашка, — нечего гадать. Надо идти по жильцам. Или найдем следы, или нет. Он швырнул окурок вниз, и мы пошли работать. Мы отработали сначала тринадцатый этаж, потом — двенадцатый и четырнадцатый. Потом — все остальные квартиры в подъезде. Мы осмотрели все этажи и все балконы. Мы осмотрели даже помещение лифтовой, замок которой Зверев ловко открыл миниатюрным брелоком-отмычкой. Ничего мы не нашли и никакой информации от жильцов не получили. Нам вообще открывали очень неохотно или не открывали вовсе… иногда обещали вызвать милицию. В десятом часу вечера мы закончили. Было очевидно, что отработали впустую. — Надо пробить телефоны по номерам квартир и опросить соседние подъезды по телефону, — сказал Зверев. — Каширина озадачим, — ответил я. — Жора у нас в Болгарию завтра летит. — Счастливый… — усмехнулся Сашка. — Надо бы еще в Красноармейское РУВД съездить, пообщаться с убойщиками… — Вместе поедем, — сказал я. — Меня начальник приглашал… Я рассказал о своем разговоре с полковником Крыловым. Зверев обрадовался: — О! Это же отличный повод нарисоваться в РУВД и потолковать со Светкиным хахалем. — Он не хахаль, — ответил я. — Он воздыхатель. — Какая разница? С утра берем с собой Светку и едем. В этот момент Завгородняя позвонила сама (а сказано: не поминай черта — он не появится) и победно заявила, что список во-енно-ис-то-ри-чес-ких клу-бов го-тов. — Молодец, — похвалил я. — Много их там набралось? — До фига, — ответила она очень конкретно. — Список лежит у тебя на столе. — Норманнские клубы в нем есть? — Какие-какие? — Ох, Света, Света! С «красным орлом» разобралась? — Нет. А зачем? — Ладно, завтра с утра поговорим. В десять ноль-ноль я, Светлана Аристарховна, за тобой заеду. — Зачем? — Работа есть для тебя. — Но в десять я еще сплю. — В десять ноль-ноль возле подъезда, Светик, — отрезал я и выключил телефон. — А зачем тебе нужны норманнские клубы, Андрей? — спросил Зверев. Мы высадили Жору у дома, пожелали ему счастливого пути и теперь ехали по вечернему городу в акварели сумерек. Начинал накрапывать дождь… Где-то неподалеку бродил маньяк с тупым и длинным ножом. Сотни тысяч горожан сидели в своих квартирах и смотрели телевизор. Их усердно пугали бородатым исламским террористом. — А зачем тебе нужны норманнские клубы? — Есть у меня такая мыслишка, что этот урод увлекается норманнами… Викинги, Один, Вотан, берсерки и прочая романтика-экзотика древнескандинавская… Возможно такое? — Возможно-то оно возможно, но это не самый короткий путь. — А хрен его знает, какой путь правильный, — ответил я. Сашка не возразил. Он как профессионал сыска отлично знает, какими непредсказуемыми оборотами изобилует расследование и как легко заходят в тупик самые, казалось бы, перспективные версии… Мы приехали к Агентству. Там Зверев пересел в свою тачку и поехал домой. А я поднялся к себе и взял со стола подготовленный Завгородней список. В холодильнике было по-прежнему пусто. Я дал щелбан Дзаошеню и сделал себе кофе. Потом сел колдовать над списком. Мамочка! Сколько же их расплодилось, этих клубов. Список, подготовленный Завгородней (а на самом-то деле Мариной Борисовной), содержал более сорока названий. В первый момент я даже подумал, что зря с этим связался. Но потом попил кофейку, взял карандаш и начал отсортировывать явно лишние. К лишним я безоговорочно отнес поклонников казачества и Наполеона Бонапарта — не тот менталитет. Сюда же причислил сторонников белого движения — поручик Голицын с корнетом Оболенским раздавали друг другу патроны и надевали ордена. Так же смело я вычеркнул следопытов Великой Отечественной — как «красных», так и черных. Лучники и арбалетчики под штандартами клубов «Робин Гуд» и «Вильгельм Телль» тоже навряд ли представляли для меня интерес. Совершенно непонятно, что такое «Красная роза» и «Королевская лилия», но их, как и «Гасконцев», я тоже вычеркнул… Вот если бы попался клуб «Красный орел»! Но его не было. Были «Тачанка», «Сыновья Большой медведицы», «Нормандия-Неман», «Лесные братья», «Эллины» и даже «Штурмбаннфюрер». Но все же Марина Борисовна и Завгородняя потрудились не зря! В списке нашлись два названия, которые представляли несомненный интерес, — «Валхалла» и «Викинг». У «Викинга» был контактный телефон, а у «Валхаллы» даже интернетовский адрес. Мне не терпелось сразу влезть в Интернет, но я обработал список до конца. Ничего «норманнского» я больше не нашел, но обнаружил несколько подозрительных названий сатанинского, скорее всего, толка. Их я обозначил жирными вопросительными знаками — от этих ребятишек всего можно ожидать. В большинстве своем они, в общем-то, безобидны, но среди них встречаются и совсем безбашенные. «Красный орел» и вырванное сердце вполне в их духе… После этого я сел к компьютеру, но понял, что устал как собака, и решил отложить знакомство с «Валхаллой» на завтра. В десять ноль-ноль Завгородняя уже стояла возле своего подъезда. Она стояла под ярко-красным грибком зонта и выглядела на миллион… я серьезно, я не шучу. В сущности, Светка действительно красивая женщина. Это факт… но какой черт толкнул ее в журналистику? Завгородняя села в машину, зонт пристроила сзади и сразу стала критиковать мой «джип» — тесный он, шумный и тряский… а вот у одного знакомого есть «тойота-лэндкраузер», так в этом «лэндкраузере»… — Высажу, — сказал я, и Светка поняла. И ответила по-мужски: — Понял. Не дурак. Потом Светка помолчала немного, поглядывая на меня сбоку, и заявила: — А че «лэндкраузер»? Ровно «лэндкраузер»! Точно-точно говорю, и не спорьте… Буржуинское толстожопое чудовище… А вы говорите — «лэндкраузер»! Тьфу и растереть. А вот твой «джип»… Так, под Светкину болтовню мы приехали в Красноармейское РУВД. Зверев был уже там — сидел в своей «Ниве» под знаком «Остановка запрещена» и курил. Я припарковался рядом. Я проинструктировал Завгороднюю, и Светлана Аристарховна ринулась в бой. А мы с Сашкой остались ждать результатов. Возможно, у Светки все получится, и мы воспользуемся плодами ее обаяния. Но ни черта у Светки не получилось. Минут через пятнадцать она позвонила и кислым голосом произнесла загодя оговоренную фразу: «Забыла про туфли, вечером заеду!» Это означало, что ее друг-оперок «не колется». — Сейчас придем, — ответил я. И мы со Зверевым пошли в здание РУВД. Возле дежурной части стояли три милиционера. Один оживленно рассказывал двум другим, что, мол, к убойщикам только что прошла «классная такая телка, блин». …Опер Гоша оторвал взгляд от Светкиного бюста и посмотрел на нас. — По какому вопросу? — спросил он строго. Был оперок Гоша мал, худ, в очках и говорил очень неубедительным басом. Но зато очень строго. Ну очень строго и недовольно. Еще бы! Мы оторвали его от созерцания Светкиных достоинств… А созерцать было что — стерва Завгородняя расстегнула на почти прозрачной блузке на одну пуговицу больше, чем допускают приличия. Как мужик, я этого Гошу понимал. — По какому вопросу? — спросил Гоша. Мы с Сашкой стояли на пороге его кабинета. — Это мои коллеги, Гошенька, — проворковала Завгородняя, и мы вошли. — Это Андрей Серегин — наш директор, а это Александр Зверев… журналист, а в прошлом сотрудник уголовного розыска… — тут же нашлась Света. — А это, ребята, оперуполномоченный Георгий Астафьев — замечательный человек и мой друг. Мы обменялись рукопожатиями и сели возле стола. «Застегнись, Завгородняя», — шепнул я. Светка в ответ скривила губы, но не застегнулась. Гоша напряженно молчал. — Георгий, — сказал Зверев с ходу, — есть одна проблема. — У меня или у вас? — У всех… — Что же это за проблема? — равнодушно спросил Гоша. Труп на проспекте Рационализаторов, — сказал Зверев. — Ой, Светлана, Светлана, — покачал Гоша головой. — Да ладно тебе, Гошенька… — Георгий, — сказал я, — мы люди серьезные и ответственные. Пришли к вам не в поисках сенсации, а с предложением помощи. — Помощи? — Да, именно так — помощи. Если бы нам хотелось просто забабахать горячий материал, мы бы его уже забабахали, но мы понимаем ваше положение и хотим помочь. Гоша закурил, выпустил струйку дыма и спросил: — Чем же вы мне поможете? Дело это поднимете? Зверев ответил: — Слушай, Георгий… ты — опер, и я тоже опер. Капитан. Двести восемьдесят задержаний. Так что опыт какой-никакой имею. И вижу, что дело у вас встало — «глухарек»… верно? Гоша, глядя в полированную столешницу, сказал: — Спасибо тебе, Света, за помощничков… Окончен разговор, господа журналисты. — Понятно, — сказал я. — В таком случае мы сегодня же ставим информацию об убийстве на Рационализаторов в ленту. Фамилию вашу, Георгий, мы упоминать не будем, но сошлемся на источник в убойном отделе Красноармейского РУВД. Гоша с силой затушил окурок в медной пепельнице. — Меня, — сказал он, — Крылов раком поставит… Он и так уже бегал, выяснял, откуда это Серегин знает про секретное дело? Что же вы творите-то, помощнички? Без ножа режете, блин! — Мы вашу фамилию не называем. — Какая, к маме, разница? Все знают, что у меня Светлана бывает… Все стрелки на меня. — Ну так давай пообщаемся нормально, и не будет никакой проблемы, — сказал Сашка. — А, Гошенька? — пропела Завгородняя. — Ладно. А чего вы хотите? — Личность погибшей установили? — быстро спросил Зверев. — Нет… наркоманка лет двадцати. — Фотография у тебя есть? Ни слова не говоря, Гоша поднялся и пошел к двери, закрыл замок. Потом вытащил из письменного стола конверт и швырнул его Звереву. Сашка вытащил пачку черно-белых фотографий. Начал быстро их просматривать и передавать мне… Это были те еще снимки! Описывать не буду. Скажу только, что «красный орел» предстал во всей своей «красе». Я передал снимок Завгородней, но Светка вдруг по-детски прикусила губу и отрицательно помотала головой. Сашка выбрал одну фотографию — на ней крупно было снято лицо убитой женщины — и спросил у Гоши: — Фотку подаришь? — Бери, — махнул тот рукой. — Выгонят меня к едрене фене со службы. — Не писай, Гошенька, — ласково сказала Завгородняя. — Все будет о'кей. С Гошей мы расстались не то, чтобы друзьями, но свое отношение к нам он переменил. Мы ушли от него с фотографией жертвы и с тем же объемом информации, с каким пришли… но Зверев повеселел. — Зачем тебе фото? — спросил я. — На память, — сказал он и рассмеялся. Действительно — смешно! Зверев и Завгородняя уехали в Агентство, а я поехал на Софийскую, где у меня была назначена встреча с «вождем викингов». Вождя звали Игорь. Он был высокий, улыбчивый и совершенно косматый. Мы встретились у него дома, в тесной однокомнатной квартире. Тесно было не от мебели, а от книг. — Здорово-здорово, — сказал «вождь», — заходи… можно не разуваться. Я вошел в прихожую. Одна стена была полностью занята самодельным стеллажом с книгами, журналами, картонными папками. Из кухни навстречу мне вышел огромный кот, посмотрел умными глазами. В комнате тоже оказались книги, журналы, папки, карты, картины, модели драккаров… В стеклянном шкафу стоял манекен в кольчуге и шлеме. Рядом с ним стояли секира и меч. — Настоящие? — (спросил я, кивнув на доспехи. — Если бы! Настоящие стоят немерено… Новодел! Но даже и новодел стоит — о-хохо! Кофейку? — Спасибо. — Ну тогда располагайся, а я сейчас кофе соображу. Я сел и стал разглядывать книги и предметы, наполняющие комнату. Все они говорили о пристрастии своего хозяина. Многие книги были на английском и шведском. Картины изображали скандинавские пейзажи — скалы и фиорды. По ним плыли драккары… Через пару минут Игорь вошел в комнату с подносом в руках. Запахло отличным кофе. Следом за хозяином вошел кот. Игорь поставил поднос на стол, отодвинув в сторону какие-то бумаги и «коврик» с компьютерной «мышкой». — Для начала, — сказал он, — автограф. И протянул мне том «Переводчика». Я взял книгу в руки. — Напиши: Харольду, — сказал он. — А кто такой Харольд? — Харольд — это и есть я. Такое имя у меня в моем племени. Я посмотрел на Игоря-Харольда, на светящийся монитор компьютера и покачал головой. Черканул автограф. — Ну так что же привело криминального журналиста в мой дом? — спросил Игорь. — По телефону ты мне ничего не объяснил, а только заинтриговал. Неужели тоже захотел податься к шизам? — К шизам? Почему к шизам? — А потому что многие именно так к нам и относятся. Вот, дескать, взрослые мужики, а в игры играют. Шизы, значит… Вот объясни мне, Андрей: почему, когда человек пьянствует, его считают нормальным? Ну пьет и пьет — и ничего. Наш человек! Всем все понятно, и ему даже сочувствуют. А я вот увлекаюсь историей — собираю литературу на тему, переписываюсь с коллегами. Выучил шведский и собираюсь съездить в Швецию и Норвегию. Я деньги не пропиваю. Я их трачу на свое увлечение… Но я шиз. Это справедливо? — Нет, Харольд, это несправедливо. А что, сильно достают? — Да как сказать… хватает. Жена ушла. На службе карьера из-за моего увлечения не заладилась. Мог бы стать начальником отдела, но босс сказал: пока не бросит играть в бирюльки — не будет начальником… вот так примерно. Ты только не подумай, что я жалуюсь. А я и не думал, что Игорь-Харольд жаловался. Не похож он был на человека, который жалуется. В нем чувствовался стержень, и это вызывало симпатию и уважение. — Ну так что же, Андрей, тебя ко мне привело? Вряд ли ты приехал из праздного интереса. Так? — Действительно, не из праздного… Вопрос довольно щекотливый, Игорь. Я с огромным интересом и уважением отношусь к людям увлеченным, шизами их ни в коем случае не считаю… но… скажи мне откровенно: есть, наверно, и в вашей среде люди не совсем адекватные? — А где их нет? Ты на нашу Думу посмотри! А ведь это, так сказать, лучшие представители народа… Ко мне подошел кот и потерся об ногу. — А почему ты спросил, Андрей? — Видишь ли, в чем дело… народ, время и традиции, которые тебе так интересны, — седая старина. Эпоха суровая и жестокая. Не могут ли к вам тянуться люди, которых интересует именно жестокость? Которые хотят как бы самореализоваться в атмосфере брутальности и жестокости? — Вот вопрос! — сказал Игорь-Харольд и почесал бороду. — Даже и не знаю, как на него ответить. Во-первых, я не согласен с тобой, что эпоха была какой-то особенно жестокой. Суровой? Да, суровой. Но не более жестокой, чем сегодня… поверь на слово. Что же касается самореализации в жестокости, то это ерунда. Мы же все-таки ИГРАЕМ в викингов. Да, мы устраиваем «сражения», но самое страшное, что случается с участниками — синяки. В футболе травм бывает больше… — Я понимаю. Но футбол — это спортивная игра. Она изначально носит мирный характер… — Ну это как сказать. До такого мордобоя порой доходят, что только держись… А фанаты?! Фанаты, Андрей! Вот где простор для самореализации всякой шпаны. Вот где мордобой и беспричинная злоба. — Да, это, безусловно, справедливо. Шпаны там хватает. Мы, однако, говорим сейчас о другом. Ваши «игры» — боевые игры. Они настраивают человека на сражение, на убийство. Не настоящее убийство, не всамделишное, но оно как бы подразумевается… Можешь ты дать гарантию, что твои сотоварищи, наигравшись во все эти игры, не захотят попробовать убить кого-нибудь по-настоящему? — Ну у тебя вопросы! Скажи прямо: что-то случилось, и вы подозреваете «Викингов»? Скажи прямо — я пойму. — Случилось, — сказал я. — Извини, но не имею права раскрыть тебе подробности. — Убийство? — Убийство. — Скажи мне прямо, кого из моих ты подозреваешь, и я тебе сразу отвечу: мог он или нет… — горячо сказал Харольд, а потом добавил: — Господи! Что я несу! Нет у меня таких, нет. За каждого из своих я головой ручаюсь. — Понятно. А вообще много людей в твоем племени? — Около сорока человек. — Прилично. И за каждого ручаешься? — Мы же не всех берем. Приходят люди — ой, возьмите, хочу быть викингом! Но мы сначала с человеком беседуем, смотрим, что ему интересно. Если ему интересно только по карельским камням скакать, то это не к нам… — А к вам зачем приходят — бисером вышивать? — И бисером тоже… в переносном смысле. Мы, конечно, ходим в походы, но главное — мы изучаем историю, саги, осваиваем ремесла. За каждым новичком закрепляем ветерана и принимаем в племя только после полугодичной стажировки… Вот так, Андрей. А ты говоришь: жестокость! — М-да, звучит убедительно. — А как же! У меня мальчишки-романтики, умнички. У них глаза горят. Они в бой рвутся. Но в бой честный и справедливый. А ты говоришь: убийство. Я отдавал себе отчет, что Игорь-Харольд, конунг «викингов», человек увлеченный, склонен идеализировать своих соратников. Но, в общем-то, ему верил… — Я понял тебя, Игорь. А с другими клубами контакты поддерживаете? — А как же? Разумеется. И с питерскими, и по России, и с заграничными. — А там что за люди? В других клубах? — Разные люди… в основном нормальные. — А есть и ненормальные? — Знаешь что, Андрей? Я за глаза говорить не люблю. — Понятно. Ты не обижайся, Игорь. — Я не обижаюсь… Но не этично как-то, понимаешь? На этом мы и расстались. Я попрощался с хозяином, с манекеном в кольчуге и с котом. Поехал к себе в Агентство. Вечером, прихватив с собой Глеба Спозаранника, мы поехали к проституткам. Да, да, именно к ним… В Питере достаточно много мест, где тусуются путаны. Все «точки» нам было не охватить, и мы выбрали наиболее перспективные. То есть, наиболее близко расположенные к проспекту Рационализаторов. Зверев успел заскочить в фотоателье и заказал размножить фото «орлиной жертвы». — На меня, — сказал Сашка, — посмотрели там как на идиота. — Но заказ приняли? — А как же? Вот — триста экземпляров. Каждому по сотне — и вперед. На обороте каждого фото рукой Зверева был написан телефон Агентства и цена информации — «$100». — Пока написал триста раз — рука отвалилась, — сказал Зверев. — Нелегок хлеб писателя, — посочувствовал Спозаранник. — Если моя жена узнает, чем я вынужден заниматься, объясняться с ней придется вам, Андрей Викторович. — Такой семьянин, как ты, Глеб, всегда вне подозрений. Так что не дрейфь! — хлопнул я его по плечу. Мы взяли по сотне фотографий и разъехались «по бабам». Мне Достался район метро «Ладожская». Было около девяти вечера, и путанки уже вышли на работу. Девицы стояли поодиночке, парами, тройками, прогуливались… «Господи, — подумал я, — как далек их мир от мира, в котором живет Игорь-Харольд». Я проехал по улице, припарковался, и сразу ко мне подошла девица… Вот будет здорово, если меня увидит кто-то из знакомых! Нормально, скажут, Обнорский проводит время. Опустился до уличных девок. — Деточка, я не клиент, — сказал я молоденькой, совсем молоденькой девице. — Но все равно могу быть полезным. Путана посмотрела подозрительно, а я достал фото. — Знаешь ее? — Чего это? Отвали… — Это путана… ее убили. Возьми фото. Возьми, возьми, не бойся. На обороте есть мой телефон… видишь? А вот это видишь? — Чего это? — Сто баксов. Ты их получишь, если вспомнишь ее… усекла? — Я ее не знаю. — Ничего. Повспоминай, другим покажи. Бабки я отмусолю сразу, без обмана. Поняла? Так я всучил первое фото. Всего за полтора часа раздал около сорока фотографий. Иногда фото у меня не брали, посылали куда подальше… Иногда, напротив, интересовались, расспрашивали. Всегда предлагали профессиональные услуги «в ассортименте» и «со скидками». Дважды ко мне подходили сутенеры. И им тоже я дал фото. Они смотрели с подозрением, но про стоху баксов выслушали с интересом. Как говорил Горбачев — человеческий фактор. Зверев и Спозаранник за вечер тоже раздали все фотки. Глеба, правда, на Староневском чуть не прихватили менты, крышевавшие тамошних шлюх. Но он сумел им объяснить ситуацию. Ребята прониклись и даже пообещали помочь, прихватив с собой десяток снимков. Стошка баксов и для мента не будет лишней. Я вспомнил про хранителя моего домашнего очага — божка Дзаошеня. И про пустой холодильник. По дороге домой заехал в круглосуточно работающий гастроном, набрал два пакета жранины… Дзаошень, таким образом, не получил своего ежедневного щелбана, а я по-человечески поужинал. Сытый и от этого буржуйского излишества счастливый, я лег спать и уже потихоньку начал дрейфовать в сторону Морфея, но тут зазвонил телефон. Сам по себе факт ночного звонка означает, что произошло нечто экстраординарное, что не может ждать до утра. Ты слышишь мурлыканье телефона, медленно или, наоборот, стремительно выныриваешь из сна и включаешь свет… или ты не включаешь свет и лапаешь наугад телефон… находишь и говоришь в трубку: «Алло! Алло!». И слышишь в ответ нечто такое, что враз стряхивает с тебя остатки сна… А может, ты слышишь пьяный голос, который бормочет: «Позовите Надю…» Я ненавижу ночные звонки, но телефон всегда держу под рукой. Вздохнув, я нащупал трубку на полу, возле дивана. — Але, — сказал я и услышал: — Андрей, извини, если разбудил… это Харольд. Спросонья я чуть было не спросил: «Харольд? Какой Харольд?» — Привет, Игорь, — сказал я и посмотрел на часы: полночь. — Привет. Что-то случилось? — Извини, что так поздно… — Ерунда. Обычно я в это время еще не сплю… что-то случилось? Игорь-Харольд помялся-помялся — я ощущал его неуверенность даже на расстоянии, — потом сказал: — Ты днем уехал, а у меня все никак наш разговор из головы не выходил. Я долго думал. — И что? — спросил я, закуривая. — Я долго думал. Я перебирал в уме всех своих людей… весь хирд. — Что ты перебирал? — Хирд. Это дружина так называлась у норманнов, воинское братство. — Ага… понял. И что? — И не нашел никого, кто мог бы тебя заинтересовать. «Так какого же черта звонишь в полночь? — подумал я. — Обиделся? Хочется уверить меня, какие „романтики“ у вас там собрались?» — Но потом, Андрей, я вспомнил про одного парня. — А что за парень? Чем он так интересен? — Да ничем он не интересен… Он у нас меньше месяца про кантовался. Было это примерно год назад. Я уж и забыл… — Ушел? Ушел этот парень от вас? — Выгнали. — За что? — Формально за то, что не хотел учиться. Фактически — он с приветом оказался… понимаешь? — Пока нет… объясни, Харольд. Игорь опять замолчал на несколько секунд. Я терпеливо ждал. Ветер за окном гнул верхушки берез. — Пару раз мы замечали, как он «заводится» во время обычного тренировочного поединка… Это вообще-то штука азартная. И ребята, случается, входят в раж. Но этот Греттир совсем осатанел… понимаешь? — Кажется, да. А нормальное имя у этого Греттира есть? — В племени мы все называем друг друга норманнскими именами. — Ясно… но все-таки есть? — Разумеется, но я, признаться, его сейчас не помню. «Нормально, — подумал я, — нормально… прямо тайный орден какой-то: имена у людей есть, но их знают только под псевдонимами». — Но имя и все прочее можно уточнить у Вермунда. — А Вермунд — это кто? — Вермунд — его наставник. — Хорошо. Уже хорошо. А чем еще знаменит Греттир? — Да чем он может быть знаменит? Ничем… я же говорю: заводился страшно, буквально стервенел. Читать не хотел вовсе. Единственное, что его интересовало, это истории про «красного орла». «Стоп! — сказал я себе. — Стоп!» Какая-то звенящая, напряженная нота зазвучала у меня в голове. Игорь-Харольд еще говорил что-то, но я продолжал слышать только одну фразу: «Единственное, что его интересовало, это истории про „красного орла“!…» Вот так. Вот так обозначилась фигура «викинга Греттира» — свирепого берсерка, любителя баек про «красного орла». Даже не фигура еще — силуэт, контур… нечеткий и размытый. Без имени даже. — А как можно связаться с этим… э-э… Вермутом, Игорь? — спросил я. — Вермундом, — поправил Игорь. — Сейчас я попробую ему позвонить. Ты спать не собираешься? — Какое, к черту, спать?! Уснешь теперь. — Тогда я сейчас попробую связаться с ним, а потом перезвоню тебе. — Жду, — ответил я и пошел в кухню ставить кофе. В кухне я подмигнул Дзаошеню, включил кофеварку и сел ждать звонка. Признаться, я нервничал. След Греттира мог оказаться холодным. Вот позвонит сейчас Харольд и скажет, что Вермут… тьфу, Вермунд!… тоже ничего про Греттира толком не знает. Зовут, мол, Греттира Васей и живет он где-то в Купчине. Или на Гражданке. «А что еще знаешь?» — «А больше ничего». Я сидел, курил, ждал звонка… и дождался. Но в трубке услышал голос Зверева: — Не спишь? — Сплю, — ответил я раздраженно. Сашка, конечно, не заслуживал такого ответа, но я ждал очень важного звонка. — Ничего, сейчас проснешься… Готовь двести баксов, Андрюха. — Зачем? — Одна путана опознала нашу покойницу. — Точно? — Скорее всего — да. — Что значит: скорее всего? И почему это двести? — Потому «скорее всего», что проверить точно сможем только днем. Но косвенные факты свидетельствуют, что в цвет. Это во-первых. Во-вторых, опознала не одна путанка, а целых две. Не сговариваясь, независимо друг от друга, показали, что ее звали Вероника, что она приезжая, что на игле, что уже неделю примерно не появлялась. Описание одежды соответствует… Снимала комнату у пенсионерки. Все в цвет, Андрюха. — Да, пожалуй, все в цвет… молодец. — Завтра собираюсь нанести визит этой пенсионерке, квартирной хозяйке Вероники, — весело сказал Зверев. — Ты поедешь? — Не знаю, Саша… — Ну, гляди. Спокойной ночи. — Ага, тебе тоже, — механически сказал я и подумал, что спокойной ночи теперь уже не получится. Впрочем, в жизни расследователя довольно часто самое беспокойное время оказывается самым счастливым… Похоже, в нашем расследовании наметился сдвиг, и очень скоро события наберут обороты, и вот тогда… Стоп! Не слишком ли ты оптимистичен? Ни одного достоверного факта пока нет. Две путаны опознали жертву? Слабенький фактик. Во-первых, возможно, что девица оказалась просто похожа. Во-вторых, облик покойного довольно сильно может отличаться от облика живого. В-третьих, путанки, может быть, просто захотели подзаработать и впарили Сашке эту историю… Хотя нет, Зверева на мякине не проведешь. Очень опытный опер, он сумеет расставить столько ловушек, что выявит ложь на косвенных вопросах. Нет, Сашку не проведешь. А вот что касается «викинга Греттира», то туг все сомнительно. Вот когда позвонит Игорь и… И телефон зазвонил. Я сразу схватил трубку в руки: — Але… Харольд? — Нет, господин Обнорский… это не Харольд. Мое имя Вермунд, но вы можете, если вам удобнее, называть меня Юрием. — Добрый день, Юрий, — сказал я. — У меня-то — день, — весело сказал он. — А у вас, в Питере, кажется, ночь. — А вы, Юрий, где находитесь? — Я в Штатах, Андрей… Я ведь, извините, не только «викинг», но и бизнесмен. Дела гоняют по всему миру. — Понял, — сказал я и подумал, что как-то это неловко получается: человек звонит мне из-за океана, платит сумасшедшие деньги за телефон. — Понял, оставьте номер, по которому я могу перезвонить, чтобы вам на переговоры попусту не тратиться. — Это лишнее, Андрей. Говорите сколько нужно. Вас мне порекомендовал Харольд, а для меня выше рекомендации нет… Итак, что у вас за проблема? — Проблема называется «Греттир», — сказал я. — А-а… бешеный братец? Никак убил кого? — Почему вы так думаете? — Потому что рано или поздно это почти наверняка произойдет. — Понятно… можете аргументировать? — Ну, это долго… Это я вам в Питере расскажу, при личной встрече. А в двух словах так: совершенное быдло, сатанеющее от вида крови и грезящее «красным орлом». Понятно? Понятно. Куда уж понятней? Просто и выразительно. — Понятно, — ответил я. — Скажите, Юрий, вы знаете настоящее имя этого бешеного братца и адрес? — Конечно. Отчества и адреса, правда, не знаю, но имя, фамилию и телефон — знаю. Интересует? — Очень. — Дам… но после возвращения. — То есть? Почему не сейчас? — В домашнем компьютере у меня эта информация… из Атланты мне до него, Андрей, никак не дотянуться. А вернусь — пожалуйста. — Когда вы собираетесь вернуться в Питер, Юрий? — спросил я. По закону подлости ответ должен быть типа: через месяц. — Через неделю, — ответил Юрий. — А у вас что — горит? — По правде сказать, здорово горит. Неделя — очень большой срок. — Хреново. Я ведь живу один. Вам даже в квартиру не попасть без меня… Как же вам помочь-то? Юрий Вермунд — «викинг» — бизнесмен — замолчал, а я подумал, что из-за океана, из Атланты, он действительно помочь нам не сможет. Неделя — это большой срок. Не месяц, но все равно — большой срок! — Ладно, — сказал я. — Давайте попробуем по-другому. Я буду задавать вопросы, а вы отвечать… ладушки? — Ладушки, Андрей. Я постараюсь. — Имя-то хоть помните? Русское, я имею в виду. — Конечно… Олег его зовут. А вот фамилию — извините. — Возраст? — Семнадцать. Нет, сейчас, пожалуй, уже восемнадцать. Он говорил, что по Зодиаку — Водолей! То есть где-то январь-февраль, но без компьютера точную дату рождения не скажу. — Хорошо. Где он, хотя бы приблизительно, живет? — На проспекте Рационализаторов. — Где-где? — едва не заорал я. — На проспекте Рационализаторов… Я как-то его подвозил, так высаживал именно там… — А дом? Номер дома? — спросил я. — Не помните, хотя бы зрительно? — Ну, Андрей, извините… Он ткнул пальцем: вот, мол, в том доме, брат Вермунд, я и живу. Но я, разумеется, особо не смотрел. — Понятно, — сказал я. — А как хоть выглядит дом? — Да они там все одинаковые — здоровые такие четырнадцатиэтажные коробки. На них даже смотреть скучно. — Шестнадцатиэтажные, — поправил я. — А может быть, и шестнадцати-, я же не считал, — согласился Юрий. — Понял. А никаких особых примет у дома нет? — Какие же у дома особые приметы? Так не бывает. — Бывает… например, телефонная будка сбоку прилепилась. Или какой-нибудь фасонистый ларек… или напротив дома автобусная остановка… не помните? — Автобусная остановка? Ларек? Нет, не помню… Постойте! Там перед домом — платная автостоянка. Подходит? — Вполне, — сказал я. — Вполне. Уже, можно сказать, горячо. — С вас, Андрей, приходится, — весело заметил Юрий. — А как же! Наш разговор я оплачу. — С вас приходится книжка с автографом, — сказал он и рассмеялся. — А разговор оплачивает фирма… чем-то еще могу быть полезен? — Да, Юрий, можете… Описать Олега-Греттира можете? — Конечно. Мы с ним одного роста, а у меня рост маленький — сто семьдесят три. Греттир — довольно хлипкий юноша, не атлет… но когда заведется — зверь! Что дальше? Волосы длинные, до плеч, темные, одежда всегда черного цвета… кажется, все? — А может быть, какие-то особые приметы? — с надеждой спросил я, хотя мне уже за глаза хватало того, что сказал Юрий. — Да вроде бы нет… Ни шрамов, ни наколок я не видел. — А манера говорить, двигаться? Привычки? — Да вроде ничего особенного… Что касается «манеры говорить» — так он, скорее, молчун. Привычки? Довольно часто сплевывает. — Кто у него родители? Братья-сестры? Приятели? — продолжал пытать бизнесмена-"викинга" я. — Семья неполная — без отца. Отец, с его слов, военный… погиб в Афгане. Но это, может быть, ложь. Братьев-сестер нет. Приятелей тоже, кажется, нет. Учится в ПТУ на автослесаря, но об устройстве автомобиля имеет самое смутное представление. Вообще пацан довольно замкнутый и неискренний… Что еще я могу тебе сказать, Андрей? — Оставь номер, по которому тебя можно найти в Штатах. Записывай трубу… После этого я записал номер «джиэсэмовской» трубы. От моего номера он отличался двумя последними цифрами… На этом мы попрощались. После этого разговора мне было не уснуть. Я взял лист бумаги и выписал все, что знаю про Греттира: — ФИО: Олег??????; — дата рождения: зима (январь? февраль?) 1983 года (нужно будет уточнить, в какие временные рамки укладывается Водолей); — адрес: шестнадцатиэтажный дом рядом с автостоянкой на проспекте Рационализаторов; — телефон -???; — профессия: учащийся ПТУ по профессии «автослесарь» (под сомнением); — состав семьи: мать. Отец — военнослужащий, погиб в Афгане (под сомнением), сестер-братьев нет; — черты характера: агрессивен, скрытен, неискренен; — приметы: рост 173, телосложение — хлипкое, волосы темные, до плеч, одежда черного цвета. Особых примет нет. Часто сплевывает. Я перечитал то, что получилось. Мне стало ясно: бешеный Греттир уже фактически в наших руках. Даже если полностью отбросить сведения о семье, ПТУ, приметах и чертах характера — так, как будто мы их вовсе не знаем, — у нас все равно есть имя, почти точная дата рождения и почти точный адрес. Куда он теперь денется? Я был изрядно возбужден, уснуть все равно не мог. Я должен сейчас же провести цабовскую {ЦАБ — Центральное адресное бюро. Раньше цабовская информация, которая содержит установочные сведения о гражданах, была обывателю недоступна. Нынче любой желающий может. приобрести «левые» базы данных за очень скромную сумму.} проверку. Я сел к компьютеру, ввел адрес. Адрес у меня сомнений не вызывал: проспект Рационализаторов, дом 46. (Я отлично помнил, как мы вышли покурить на балкон тринадцатого этажа и «любовались» видом автостоянки.) С поиском квартиры было посложнее — в доме без малого восемьсот квартир. А проверять придется все! Вдруг январско-февральских Олегов 1983 года рождения окажется много? Или даже не много, а всего лишь двое?… В любом случае, придется проверить весь дом, вычислить всех подходящих нам Олегов, а уж потом из них выбирать Греттира. Я положил руки на клавиатуру. Набрал адрес: проспект Рационализаторов, дом 46, квартира 1. Поехали! — Обычное дело, — скажет мне завтра Зверев. — Знаю я эти левые базы данных! Там опечаток — выше крыши. По этим базам вообще люди напрочь теряются… да и устаревают они быстро. Ну спасибо, Зверев, объяснил. А то я сам не знаю, что базы данных и неполны, и неточны, и быстро устаревают. Люди рождаются, умирают, выходят замуж или разводятся. Меняют адрес или уезжают насовсем… В ЦАБ ГУВД эта информация отслеживается, и в банки вносятся соответствующие изменения… А кто сделает исправления на моей дискете? Но этот разговор будет днем, а сейчас, в полночь, я сел за компьютер, полный надежды. В общем, я «листал список» жильцов дома № 46 по проспекту Рационализаторов до утра. И не нашел ни одного подходящего Олега! Ни одного! Самые близкие нашему Греттиру по возрасту Олеги родились: один в тысяча девятьсот восемьдесят шестом, другой — в тысяча девятьсот семьдесят пятом. Один очень молод, другой откровенно стар… Еще несколько Олегов отличались по годам и того больше. Итак, я пролистал список, и Греттира там не нашел. Нельзя было исключить, что я ошибся, прозевал его в прямом и переносном смыслах — работал-то я ночью. Следовало прошерстить список второй раз, но я чувствовал, что сил не хватит. Часы показывали семь утра. Я выключил компьютер и лег спать. В девять меня разбудил звонок Зверева. К десяти я подтянулся к дому, в котором Вероника снимала жилье. «Нива» Зверева была уже там. Вся компания — Сашка и две проститутки — курили под козырьком возле подъезда блочной пятиэтажки. — Здрасьте, — подошел я. Обе путанки ответили: — Здрасьте. Вид у них без косметики был бледный, «нетоварный». — Это — Лена, это — Маша, — представил мне проституток Зверев. — Они опознали Веронику. — Деньги давай, — сказала та, которая Лена. — Не гони волну, — ответил Зверев. — Получишь ты свои бабки, как только хозяйка сама опознает Веронику. — Смотри, без кидалова, — забубнила Маша. Зубов у нее явно не хватало, и говорила она несколько невнятно. — Смотри, чтоб без кидалова… Встали, понимаешь, в такую рань. В такую рань и кошки не трахаются. — Деньги будут, красавицы, — сказал я, вытащил бумажник, а из бумажника две стодолларовые купюры. У девиц на серых героиновых лицах появился интерес. Они были из дешевых, уличных, и сто баксов для таких — деньги. — Как только квартирная хозяйка опознает Веронику, вы получите свой гонорар. — Без кидалова? — спросила Маша. — Лишь бы опознала, сука слепая, — буркнула Лена. Потом мы все вошли в подъезд. Квартира была на первом этаже… Маша нажала кнопку звонка. Зверев приготовил бутылку водки. Хозяйка, со слов проституток, была пьющей… — Кто? — раздался голос из-за двери. Голос принадлежал пожилой женщине. — Баба Нюра, открой. Это я, Ленка, подружка Веркина. — Так говорю тебе: нет ее и нет. Все шляется… — Да знаю я, что нет… убили Верку-то, — громко сказала Ленка, и Зверев дернул ее за рукав. — Журналисты вот к ней пришли. — Журналисты? — удивленно спросила баба Нюра. — Какие такие журналисты? Как это Верку убили? После этого дверь распахнулась. На пороге стояла бабка лет семидесяти, в халате и меховой безрукавке поверх халата. Вопреки опасениям, баба Нюра опознала Веронику на фотке сразу. — Ахти батюшки — Верка! — сказала она, всплеснув руками. — Ну, — сказала мне победно Ленка, — слыхал? И выразительно щелкнула пальцами: — Деньги давай. Я вытащил две стохи и дал им. В прихожей двухкомнатной «хрущобы» звучали одновременно несколько голосов: — Ахти батюшки! Убили Верку-то мою, — причитала баба Нюра. — А не фальшивые? спрашивала Машка. — Конечно, не фальшивые, — успокаивал ее Зверев. — Ты че? Ты думаешь — польские баксы? Дура ты деревенская — это хорошие баксы, настоящее турецкое качество. Иди, милая, иди. Отдыхай перед сменой. Машка зашипела. Я тоже посмотрел на Зверева зло — нашел время для шуток… Я выпроводил девок. Зверев успокоил хозяйку. Сначала она не очень хотела с нами общаться. И это было ее гражданское право… мы же не милиция, нас можно запросто «послать». В этом наше существенное отличие от ментов. Второе отличие в том, что мы не обязаны соблюдать УПК… зато мы можем позволить себе элементарно заплатить носителям некоей информации. Так, как заплатили проституткам… так, как заплатили бабе Нюре за возможность провести беседу с ней и обыск в комнате, которую занимала Вероника. Расходы в нашем расследовании были «безвозвратными», так как расследование некоммерческое, а списать расходы совершенно не на что… Значит, опять придется «крутиться» и идти на заведомые финансовые нарушения. …Бабку Нюру мы успокоили с помощью моего удостоверения, визитной карточки, рассказов о том, что я «тот самый» Серегин. Но больше всего на бабу Нюру воздействовала бутылка «Петра Великого». — Верка-то была, ох, девка непутевая, — сказала баба Нюра, когда помянула на пару со Зверевым Веронику. — Прости Господи, так говорить про покойницу… Трамваем, говоришь, ее задавило? — Трамваем, баб Нюр, трамваем, — кивнул Сашка. — Вот, вить, судьба — трамваем… Сама-то, вить, она тверская. В институт сюда приехала поступать. — Поступила? — Поступила… пиздой торговать. Я ей говорила: ты мне, Верка, сифилис в дом не принеси. Триппер мне в дом не принеси. А с ней какие разговоры? Не принесу, мол, баба Нюра. — А гости у нее бывали? — Бывали вон две прошмандовки — Ленка с Машкой. — А мужики? — А вот чего нет — того нет. Я ей сразу сказала: чтобы случек мне тут не устраивать. Чтобы мужиков тут на хер не было. — И что — не было? — Не было. Душу вон — не бывало. — А скажите, Анна Марковна, — спросил я. — Молодого человека по имени Олег… волосы у него темные до плеч… тоже никогда не бывало? — Не было никакого волосатика! Ты наливай, Саша… он не пьет, так нам больше достанется. — Верно, баба Нюра, — ответил, подмигивая нам, Зверев и налил водки в пузатые зеленые стопки. — Пусть они, дураки, трезвые остаются. — Земля ей пухом. — Да, чтобы ей лежалось спокойно, — поддакнул Зверев. Не чокаясь, Сашка и баба Нюра выпили, закусили соленым огурцом. Лицо у старухи раскраснелось. — Не было никакого волосатика, — повторила баба Нюра. — Понятно. А можно, Анна Марковна, мы посмотрим вещи покойницы? — спросил я. — Зачем? — насторожилась она. — Надо, баба Нюра, — сказал Сашка. — Не, надо властям сообщить… куда надо. — Да брось, баба Нюра. Мы сами сообщим. — Не разрешу в моем доме незаконный обыск проводить, — сказала хозяйка фразу, от которой Зверев чуть не подавился огурцом. Мы с Сашкой изумленно переглянулись. — А мы вам денег дадим, — сказал я. — Сколько? — А сколько у вас пенсия? — Две тыщи, — соврала баба Нюра. — Две тыщи дам. — Тогда разрешу. Комната, которую занимала Вероника, была площадью метров десять с видом на помойку. В комнате было чисто и прибрано, что для наркомана не характерно… видимо, убиралась баба Нюра. Почти сразу в глаза бросился конверт. Питерский адрес Вероники был написан черной шариковой ручкой. Письмо пришло из поселка Горушка Тверской области от Пастуховой Зинаиды Дмитриевны. Я посмотрел на дату отправления… когда Зинаида отправила письмо, Вероники (Вера на конверте) уже не было в живых. Вскрывать письмо мы не стали — оставили убойщикам. — Ты, Андрюха, кстати, позвони этому Гоше, — сказал Зверев. — Пусть оперок реабилитируется перед Крыловым. Отчитается, что установил терпилу. Сразу авторитет заработает. Я Гоше звонить не стал. Я позвонил Завгородней — из ее уст подарок будет еще слаще. Мы с Сашкой надели резиновые перчатки и приступили к работе. Нашли шприц и ложку с изогнутой ручкой — все как положено, без неожиданностей. Нашли паспорт: Пастухова Вера Петровна, 1984 года рождения. Господи, ей всего-то еще семнадцать! Даже семнадцати нет — до дня рождения оставалось три дня… Письмо, видимо, и прислали, чтобы поздравить с днем рождения. Я снова взял конверт в руки — конверт был твердый. Скорее всего в нем открытка. Не знаю, что меня дернуло, но я вскрыл конверт, тряхнул над столом. Выпала открытка с наивными васильками и сторублевая купюра. «Милая моя доченька! Поздравляю тебя с Днем Рождения, желаю крепкого здоровья, счастья и успехов в учебе…» Я закрыл глаза и стиснул зубы. — Ты что? — сказал Зверев. Я протянул ему открытку. Сашка прочитал. В отличие от меня он прочитал текст до самого конца. Сашка читал, и лицо у него менялось. — Ну, сука, — сказал Зверев. — Я до тебя доберусь. Едва мы закончили с обыском, появился опер Гоша, оповещенный Светкой. — Ну что. Обыск проводили? — с порога спросил он. — Ты что, Гоша? — удивился я. — Какой обыск? Обыск мы не имеем права проводить, незаконно это. — А что здесь делаете? — А вот, Анна Марковна комнату сдает. Мы заехали посмотреть, у нас сотруднику жить негде, хотим снять. Верно, Анна Марковна? Баба Нюра икнула и сказала Гоше: — Ты кто такой? Ты чего к хорошим людям цепляешься, маломерок очкастый? Я вот щас околоточного позову! Обыск дал нам записную книжку. Конечно, книжку мы оставили «убойщикам». Но все записи для себя переписали. Гоша остался в адресе — работать с хозяйкой и ждать своих коллег, а мы ушли. Нас «грели» телефоны из записной книжки. Нас здорово грели телефоны. Короткое совещание мы провели тут же, в машине. — Списочек-то не особо богатый, — сказал, обдавая меня запахом водки, Зверев. Список действительно был невелик: полтора десятка телефонов и два пейджера. Пейджеры и четыре телефона были либо полностью анонимными, либо обозначены одной буквой. Принадлежали, скорее всего, сутенерам или барыгам, у которых Вера Пастухова покупала отраву. — Эти телефоны, — сказал Зверев, — главный наш шанс. Но может оказаться пустышкой… — Может, — согласился я и рассказал об Олеге-Греттире. Мои коллеги оживились и укорили: что же ты молчал? Тогда я рассказал о своей пробивке адресов. О том, что по информации Вермунда я Греттира найти не смог. — Обычное дело, отозвался Зверев. — Знаю я эти левые базы данных… Там опечаток выше крыши. Он может быть зарегистрирован по другому адресу. Но если только это он — деться ему некуда. Найдем. Мы помолчали. — А если не он убил Пастухову? — спросил вдруг Зверев. — Он!… Чего это не он? — убежденно возразил я. — Хлипковат он, — ответил Сашка. — Как это он, хлипковатый, сломал ей ребра? Руками ломал? Зверев на секунду-другую задумался, а потом сказал: — Позвоню-ка я знакомому эксперту, — и тут же набрал номер. Эксперт Сашкиному звонку не шибко обрадовался и ответил, что «вопрос, извините, дурацкий». Даже самый тупой студент медицинского вуза его бы не задал… вы хоть раз в жизни рассматривали строение скелета человеческого тела? Сашка сказал: нет, и эксперт прочитал ему лекцию. Он начал с того, что слово «скелет» происходит от греческого «skeletos», что означает «высохший»… минуты полторы гнал пургу. И это по сотовому! — Ну, теперь вам понятно? — спросил эксперт, когда закончил просвещать Сашку. — Нет, — ответил Сашка. — Не мог ваш Потрошитель руками ребра сломать… не мог. Он их ножом разделывал! Вот так! Ножом. Тупым и длинным. Романтик Греттир со взором горящим «разделывал» тело Веры Пастуховой тупым и длинным ножом… — Похоже, все-таки он, Олег-Греттир, — сказал Зверев. Я кивнул молча: похоже, действительно он. Вот только где он? — Посмотри, — сказал Сашка, — нет ли телефончика, обозначенного именем Олег или буквой "О"? Или "Г"? Такого телефона в записной книжке Веры-Вероники не было. Зато он был в компьютере Юрия-Вермунда. Но самого Вермунда отделяли от нас тысячи километров расстояния и неделя по времени. Неделя — это очень большой срок. — Ладно, — сказал Зверев. — В любом случае нечего гадать. Нужно пробивать эти телефоны. Я поеду в контору, а ты, Андрюха, давай-ка езжай домой и поспи часа три… на тебе же лица нет. Я согласился. Я согласился, но уговорил Сашку, что сам заброшу его в Агентство — незачем ему с таким «выхлопом» за руль садиться. Забросил Сашку и поехал домой… но приехал почему-то на проспект Рационализаторов. Я не знаю — видит Бог, я не знаю, — как я оказался там, но через двадцать минут я припарковал свой «джип» у проклятой шестнадцатиэтажки с автостоянкой. Я сидел в машине и курил, глядя на бесконечный фасад с окнами, спутниковыми тарелками, балконами и лоджиями. В этом доме живут две с половиной тысячи человек… и один зверь по кличке Греттир, которого не знает мой компьютер. Компьютеру совершенно безразлично, про что его спрашивают: про человека, зверя или про столб. Если он знает, где находится искомое, он дает ответ. Мой компьютер не знает, где живет Греттир. И ему — компьютеру — все равно. А мне нет! Мне — нет! Мне не все равно… «Ну, сука, — сказал Зверев, — я тебя достану!» «Дорогая моя доченька! Поздравляю тебя с Днем Рождения, желаю крепкого здоровья», — написала дочке Зинаида Дмитриевна Пастухова… В это время Вера уже лежала в морге. Я достану тебя, Греттир. Я обязательно тебя достану! Я выключил «дворники», которые качались перед глазами и гипнотизировали, гипнотизировали… я выключил «дворники», сунул в переполненную пепельницу сигарету и вышел из машины. Шестнадцатиэтажная громадина высилась бетонной стеной, давила. Я поднял голову, посмотрел на лестничный балкон тринадцатого этажа… там сидел на перилах красный орел! Я тряхнул головой — и красный орел исчез. Может быть, прав Сашка, и мне лучше поехать поспать? Я еще раз тряхнул головой и пошел к двери подъезда. …В пустом подъезде мои шаги звучали бетонно-гулко. Лифт… кнопка «13». Я вышел, двери лифта съехались, сомкнулись. Знакомый лабиринт тупичков. Глазки. Дверь на лестницу с матовым армированным стеклом. Я повернул ручку и вышел в пространство с задавленным эхом… «Ага, — сказал Сашка, — вот оно!» И мы увидели пятна крови на полу и на стене. Теперь пятен не было. «Наконец-то смыли», — подумал я… Но голос Зверева произнес: «А кому это надо?» Я внимательно присмотрелся и понял, что пол и стены не мыли… Ошибся этажом? Да, похоже так. Я вернулся на площадку… и увидел черные цифры «13», сделанные по трафарету. Значит, я ошибся подъездом. Чертыхнувшись, я снова сел в лифт и поехал вниз. На десятом этаже лифт остановился, и в него вошел… парень с длинными черными волосами. …вошел парень с длинными черными, до плеч, волосами. Я стиснул зубы. Я стал смотреть мимо него, в стену. Вот мы и встретились, берсерк. Вот мы и встретились, викинг Греттир. Интересно, свой тупой нож ты носишь с собой? Впрочем, это не имеет значения. Я возьму тебя, даже если у тебя три острых ножа. На шестом этаже лифт снова остановился, и в него вошла женщина. — Здрасьте, — сказал Греттир картаво. — Здравствуй, Витя, — ответила она и с подозрением посмотрела на меня. Мне стало жарко. — Здравствуй, Витя… как твоя сестренка — выздоровела? — Ага, выздоровела. Я отвернулся к стене. Может, прав Сашка, и мне следует элементарно выспаться? Из подъезда мы вышли втроем. Женщина еще раз с подозрением посмотрела на меня… Я остановился, закурил и подождал, пока они уйдут. Потом посмотрел на табличку с номером подъезда… И тут все понял! Я враз осознал свою ошибку. Почти бегом я бросился к торцу дома и посмотрел на номер — 74! Дом 74, а не 46! На проспекте Рационализаторов оказалось два шестнадцатиэтажных дома с автостоянкой перед фасадом! А может — три? А может — пять? Я сел в «джип», выехал на проспект и медленно проехал его до конца. Потом обратно. Домов-близнецов со стоянками перед фасадом оказалось три. Три, а не один. На миг я ощутил себя то ли Мягковым из «Иронии судьбы», то ли Ришаром из «Рассеянного»… то ли не выспавшимся Обнорским из Агентства «Золотая пуля». Я рассмеялся. Выглянуло из-за туч солнце, заиграла красным осинка на пустыре. …Интересно, как бы я потом оправдывался, если бы притащил в РУВД этого длинноволосого Витю? Я достал из кармана трубу, намереваясь позвонить в Агентство, порадовать ребят. Но телефон зазвонил сам. — Але. — Андрей? — спросил голос Харольда. — Я, Харольд, я… спасибо тебе и Юрию за помощь. — Да мы, собственно, еще ничем и не помогли. Но теперь кое-что подскажем. — А что именно? — Записывай телефон Греттира… — А как ты его нашел? — Очень просто — обзвонил ребят. Выяснил, что Греттир, оказывается, перекинулся к «берсеркам». Но даже эти… э-э… отмороженные его выгнали. Потом я позвонил вождю «берсерков», и мне дали его телефон. — Диктуй, — сказал я. Харольд продиктовал номер. Я откинулся в кресле и стал смотреть, как трепещут листья на осине. — Кстати, у него теперь есть какой-то тесак. И вроде бы он всегда носит его с собой. — Я знаю, — ответил я. Спустя две минуты позвонил Зверев. — Андрюха, — сказал он, — ты где? — На Рационализаторов. — Ага… а я думал, ты спишь. — А если думал, что я сплю, зачем будишь? Так ты же не спишь, — ответил Сашка. — Логично, — согласился я. — Ну, что у тебя? — Я его вычислил. — Как? — В записной книжке Пастуховой был телефончик какого-то Алика. — Алика? — Алика, Алика… телефончик установлен в доме 68 по проспекту Рационализаторов, квартира 617. А прописаны там Шварц Елена Константиновна 1960 года издания и Шварц Олег Владимирович… родился 30 января 1983 года — Водолей! — Отлично, — сказал я. — А номер телефона 520-… -…? — А ты откуда знаешь? — удивился Сашка. — Птичка на хвосте принесла… «Красный орел» называется. — Ага… понял, — сказал Зверев так, что было ясно: ничего не понял. — Подъезжай сюда. Я буду ждать. — Через двадцать минут буду, встречай. Я подъехал к дому номер 68 (шестнадцатиэтажка, перед фасадом — стоянка, обнесенная сеткой «рабица»), нашел подъезд с квартирой 617 и стал ждать… Лишь бы только не уснуть. Через двадцать семь минут на «частнике» подъехал Сашка. Небо опять нахмурилось, с севера надвигалась большая черная туча. Я набрал номер Олега-Греттира. Отозвался ломающийся юношеский басок. Я спросил Елену Константиновну, он равнодушно ответил, что «матери нет» и положил трубку. Не спросил ни кто спрашивает, ни что передать… «Матери нет». В фильмах или книжках извергам любят задавать вопрос: да есть ли у тебя мать? Или: да женщина ли тебя родила? Женщина, господа, женщина… Всех нас на свет рожали женщины. Но почему-то из маленьких, беззащитных, беззубых детенышей иногда вырастают волки, не знающие никакой жалости. «Матери нет», — сказал Греттир. — Ну, что будем делать? — спросил я. — Можно позвонить Гоше, — сказал Зверев. — Или в РУВД. Тут рядом, пятьсот метров, они через три минуты приедут. — Нет, — сказал я. — Я хочу ему в глаза посмотреть. Зверев выщелкнул в окно сигарету и зло бросил: — Может, интервью у него возьмешь? Я ничего Сашке не сказал. Я помнил, что однажды его оперская судьба пересеклась с насильником-сатанистом {События описаны в романе А. Константинова и А. Новикова «Мент».}. Я промолчал. Мы сидели в машине перед фасадом шестнадцатиэтажного муравейника, с севера надвигалась туча. — А все-таки жалко, что отменили расстрел, — сказал Зверев. Мы вышли из машины и двинулись к подъезду. Туча с севера накрыла полнеба. Квартира №617 оказалась… на тринадцатом этаже. Стальная дверь, глазок, тишина. — Ну? — спросил я, глядя на Сашку. Он не сказал ничего, только пожал плечами… Все уже было решено. Я достал трубу и вызвал Греттира. — Але, — сказал он невнятно. Кажется, он что-то жевал. — Але… кто это? — Это «красный орел», Греттир. Не узнал? В трубке стало тихо. Очень тихо. Матовое стекло двери, ведущей на лестницу, потемнело, послышался шум дождя. — Кто это? Кто? Какой орел? — Тебя вычислили, Греттир… через двадцать минут за тобой придут, — сказал я и выключил трубу. С лестничного балкона донесся жесткий жестяной звук. — Град, — сказал Зверев. На улице завыла сигнализация одной машины, потом другой. Заморгала лампа дневного света на потолке. Дверь квартиры 617 открылась минуты через три. Мы этого не видели, мы разместились так, чтобы не попасть в поле зрения панорамного глазка… Дверь открылась очень осторожно, медленно. Потом щелкнул замок. Сквозь грохот града с дождем его почти не было слышно. Но все чувства у нас были обострены, и мы услышали. Я осторожно выглянул из-за угла и увидел тщедушную фигурку в черном… Лампа мигала часто-часто, и фигура двигалась «покадрово»… В правой руке Греттира был тесак. Длинный — сантиметров тридцать или больше. Греттир шел медленно. «Дорогая моя доченька, поздравляю тебя с Днем Рождения…» Я сделал шаг из-за стены и тихо-тихо позвал: — Греттир! Я позвал его очень тихо, но он услышал. Он обернулся, и глаза наши встретились… «Может, интервью у него возьмешь?» — спросил Зверев. — Эй, Олег, — позвал его Сашка с другой стороны. Греттир быстро обернулся. Моргала лампа, грохотал град. «Скоро, — подумал я, — листья облетят, станет голо и неуютно…» — У-у-у-у, — завыл Греттир и бросился на Зверева. Сашка легко поймал руку с ножом, развернул убийцу и швырнул его лицом в стену. Нож крутился на линолеумном полу и вращение его замедлялось, замедлялось, замедлялось… Клинок ножа был широким, толстым. Режущая кромка сверкала полоской свежей заточки. К своему новому прилету «красный орел» заточил клюв как надо… Греттир стоял на четвереньках и тихонечко выл. С лица капала кровь. Зверев подошел и отвел назад ногу, как футболист для удара. — Саша! — крикнул я. Сашка остановился, обмяк вдруг… остановилось вращение тесака на полу. Зверев махнул рукой, отошел к стене и сел на корточки. Вытащил сигареты, пальцы у него дрожали. А может, так казалось из-за мигания лампы. — Вставай, сука, — сказал Зверев, доставая наручники. Греттир стоял раком, выл. Свисали, закрывая лицо, черные волосы, капала на линолеум кровь. Мигала лампа, кровь на желтом линолеуме казалась черной. — Вставай, сука, — повторил Сашка. Греттир лег на пол, прижался, заскулил сильнее. — Вставай! Остро заточенный тесак с медным упором для руки и темной деревянной рукояткой лежал на бетонном полу. — Не бейте! — закричал вдруг Греттир. Я понял, что чудовищно хочу спать. Потом приехали милиционеры из Красноармейского РУВД. И, кажется, прокурорские… Не знаю, не помню. Было много людей и в форме, и в штатском. Высыпали на лестницу соседи. Кто-то говорил страстно, что «Олежек — хороший мальчик. Я его с малолетства помню». «Все они хорошие, — бубнил другой голос, — вон с каким ножичком „хороший мальчик“ гуляет». «Елена-то Константиновна одна его растила, на трех работах всю жизнь». Впрочем, все это я помню плохо. Голоса сливались, а веки закрывались сами собой… Мигала чертова лампа под потолком. Греттира забрали, и нас с Сашкой Зверевым тоже пригласили в РУВД. Домой меня отвез опер Гоша. Сам бы я, скорее всего, не доехал. Я засыпал. Вот, собственно, и все… Нет, не все. Я проспал часов двадцать и проснулся с таким ощущением, какое бывает лишь при тяжелом похмелье. Худо мне было… А ведь когда успешно заканчиваешь какое-нибудь серьезное дело, появляется чувство удовлетворения. У меня никакого чувства удовлетворения не было… не было — и все тут. Я встал, походил по квартире, посмотрел в зеркало на свое небритое лицо… дал совершенно незаслуженный щелбан Дзаошеню. За окном было светло, по-сентябрьски прозрачно. Ветер гнал сбитые вчерашним градом листья. Я включил телевизор, там говорили о Великой Американской Трагедии. Президент Буш с туповатым фейсом фермера из глубинки толковал о Возмездии. — Нет никакого Возмездия, — подумал я вслух. — Нет и быть не может. Есть только наши представления о нем. Я выключил телевизор, включил кофеварку и стал бриться. В приемной Агентства меня ждала Светлана Аристарховна Завгородняя. Светка была в строгом костюме, без всяких декольте или расстегнутых до пупа пуговиц. — Ты ко мне, дитятко? — К вам, Андрей Викторович… Разрешите? — Заходи. Мы прошли в кабинет. — Андрей… — Что? — Андрей, я хотела спросить: кто будет готовить материал про «красного орла»? Я закурил, прищурился и посмотрел на Светку сквозь дым: — А как ты сама думаешь? — Уеду! — сказала Светка. — Уеду к чертовой матери. — В Париж? — В Петровку уеду. — Валяй, только сначала сделаешь мне материал про «красного орла». — Андрей Викторович! Правда? — Срок — три дня. — Да я… — Консультанты — Зверев и, разумеется, Гоша… Иди, Светлана Аристарховна, трудись. Светка встала, одернула пиджак. Я подумал, что сейчас она по-военному скажет: «Есть». Но она не сказала. Когда она была уже в дверях, я добавил: — А книжки, Завгородняя, нужно читать. И она сказала: — Есть! А я сел на подоконник и стал смотреть на желтый вальсочек листьев и черный строй суворовских шинелей. Потом пришел Соболин и сказал, что пресс-центр ГУВД распространил сообщение: в результате блестящей оперативной разработки сотрудниками Красноармейского РУВД задержан преступник, подозреваемый в совершении зверского убийства женщины… вот так. Потом позвонил полковник Крылов. Наговорил мне комплиментов. Я ответил: «Пустое… всегда рады помочь». — Надо бы встретиться, Андрей Викторович, — сказал он. — Обговорить некоторые нюансы… во избежание разногласий. Вы можете к нам заскочить? Я ответил, что пришлю своего лучшего сотрудника — репортера Светлану Завгороднюю. — Знаю, знаю, — оживился Крылов. — Весьма… э-э… перспективная особа. Присылайте. Потом позвонил Харольд. Спросил: — Как дела? Как Греттир? Я ответил: — Да, Греттир. Харольд помрачнел. Я не мог этого видеть, но я почувствовал, как он помрачнел. — Не бери в голову, — сказал я. — Твоей вины тут нет. Даже кадровики ГУВД, у которых очень широкие возможности, не всегда умеют вовремя вычислить негодяя… Навряд ли я его успокоил. Мы поговорили еще немного, договорились встретиться как-нибудь, попить кофейку и потолковать. А еще попросил передать огромную благодарность Юрию-Вермунду и… привет коту. — Передам, — пообещал он, непонятно кого имея в виду: Юрия или кота? Или их обоих… Я положил трубку. А ветер за окном все гнал листья и усатый прапорщик что-то втолковывал черному строю суворовцев. |
|
|