"Бесы в Париже" - читать интересную книгу автора (Картун Дерек)Глава 3— Вот сегодня, — сказал вечером Альфред Баум своей жене Эстелле, — я бы выпил того, экспортного. Есть у нас в холодильнике? Он произнес эти слова в прихожей еще до того, как, по обычаю, поцеловал жену сначала в левую щеку, потом в правую. Дорога от вокзала в Версале до дома вконец измотала его. Жара так и не спала, хотя было уже около девяти. — Конечно, есть. Только особо не рассчитывай — осталось совсем чуть-чуть. — Ничего, потом еще раздобуду. Он вошел в просторную гостиную с громоздкой мебелью и тяжелыми шторами, бросил куртку на стул, стянул галстук и повалился в одно из двух кресел. Он слишком устал, чтобы поискать домашние туфли или даже умыться. Сначала он выпьет чего-нибудь холодненького. Явились обе кошки, потерлись об ноги, и одна по привычке изготовилась прыгнуть к нему на колени. — Не сегодня, дружок, — сказал Баум кошке. — Слишком я устал. Как это вы переносите жарищу в таких роскошных шубах, а? Прямо не представляю. Но это ваша проблема. У меня своих хватает. Эстелла принесла пиво и присела на кончик стула рядом. Суетливая, маленькая женщина, узкая как раз в тех местах, где ее муж раздался вширь, готовая в любую минуту вскочить и немедленно выполнить его очередное пожелание. — Тяжелый был день? — Очень. И, кажется, с него начинается трудная неделя, а может, месяц или даже год. Он сделал большой глоток холодного как лед пива, и на лице его отразилось удовольствие. Разочарованные кошки отправились по своим делам. — Что на ужин? — Я приготовила кускус. — Как ты догадалась, что я весь день только об этом мечтал? — Ты всегда так говоришь, что бы я ни приготовила. — А ты всегда угадываешь. — Врешь ты все, Альфред. Всегда врешь. Я никогда не знаю, о чем ты думаешь. Он улыбнулся и потрогал пальцами нос. — У меня работа такая. А насчет кускуса это правда. Не осталось там реблошона? — Есть, и еще я сегодня купила отличный рокфор, можешь выбрать. Он промычал что-то и хлебнул еще пива. Супруги всегда обменивались гастрономическими новостями в этом роде подобно тому, как другие обсуждают прогноз погоды. Это как бы заменяло новости, которые большинство служащих приносят домой с работы. Баум редко упоминал о своих делах, не такие это дела, чтобы о них судачить. А Эстелла и не спрашивала. «Трудный был день?» — вот дозволенный предел любопытства. За кускусом они не разговаривали. Баум только проронил: «Вкусно — прелесть!» — и прикрикнул на одну из кошек: «Брысь!» Все остальное время он ел молча. Жена прекрасно разбиралась в его настроении и тоже помалкивала. После того как Баум доел сыр, она сварила кофе в красном эмалированном кофейнике и принялась убирать посуду. Баум тем временем, вернувшись в гостиную, уселся, достал из кармана бумаги и стал читать, делая время от времени пометки. Пометки были кратки и редки — изредка он подчеркивал какое-нибудь слово. Мысли были предельно сосредоточенны, собранны, что и составляло его особый талант: вцепится в проблему, забыв обо всем, и вертит ее в уме, будто разглядывая с десятка разных позиций, как антиквар — черепок от античной вазы. Или, скорее, как игрок в бридж, просчитывая вперед все возможные варианты, оценивая свои карты и те, что на руках у остальных, весь прежний ход игры, шансы каждого с учетом его психологии и тактики, — все это при том, что воля людей, собравшихся за карточным столом, от него самого не зависит. Сегодня днем он приступил к расследованию. Пожитки мотоциклиста были отправлены к экспертам со строжайшими указаниями, что следует делать и в каком порядке. От полицейских он получил подробнейшее описание несчастного случая, поинтересовался, нет ли свидетельских показаний. Свидетелей, сказали ему, не было. Он заподозрил полицию в недобросовестности и послал одного из своих людей на площадь Мобер, где это случилось. Выстрел наугад: вдруг какое-нибудь кафе было открыто, официант или кто-нибудь из посетителей могли что-то заметить. Невозмутимый Вэллат позвонил из Елисейского дворца и сказал, что к завтрашнему утру рассчитывает получить кое-какие данные. Баум договорился, что зайдет к десяти. Потом у него состоялась краткая, но содержательная беседа по телефону с администратором больницы. Он представился инспектором полиции… «Главное — время. — Он повторял про себя эту незамысловатую фразу. — Сегодня, именно здесь и сейчас, в этой комнате, где спят кошки, куда доносится уличный шум и звяканье посуды из кухни, и запас пива убывает, — здесь и сейчас я должен решить, что предстоит делать завтра утром, примерно с восьми. И решить это надо правильно, потому что обратно не повернешь, и если первый шанс упустишь, то второй не представится». Он записал: 1. У экспертов — получить данные о фотобумаге и конверте. Какая машинка? портативная? Отпечатки пальцев (вряд ли!) Фотографии. 2. Архив. 3. Сведения от Вэллата, которые, может, куда-нибудь и приведут. Потом он написал: «Возможные действия». И под этим постепенно появилось следующее: 1. Расспросить Сейнака, которому адресованы документы. 2. Поставить своего человека на полицейский пост у больницы. 3. Мистификация! Он подчеркнул последнее слово и добавил восклицательный знак. Потом долго сидел, закрыв глаза, — ни дать ни взять впавший в спячку хомяк. Раза два он чуть оживился, пока пил принесенный Эстеллой горячий и крепкий кофе. Зная его привычки, она тихо удалилась в кухню и принялась за вязанье. «Мистификация». — Баум несколько раз повторил это про себя, как заклинание. С виду он будто спал, но мысли неслись вскачь, и ему приходилось их усмирять, чтобы кое-что пересмотреть, прикинуть последствия возможных сбоев и, наоборот, оценить преимущества, которых можно достичь, если все пойдет, как задумано. «Мистификация всем хороша, — сказал он себе, — но только пока я остаюсь единственным, кого не ввела в заблуждение собственная хитрость. Пока мне одному известно, в чем дело». В одиннадцать заглянула Эстелла. — Я ложусь, — сказала она. — Не забудь выключить свет, когда закончишь. Захочешь кофе — подогрей сам. — Спокойной ночи, — отозвался Баум. — Я тоже скоро лягу. Завтра мне в шесть вставать. После полуночи он добавил к своему списку еще одну строчку: «Срочно. Расставить силок». Следующие десять минут он провел, перечитывая то, что написал за последние два часа. Губы его шевелились, как у актера, заучивающего роль. Потом он порвал листок, сложил обрывки в пустую кофейную чашку, погасил, как велено было, свет и отправился в спальню, где, лежа на спине, тихо похрапывала Эстелла. Он лег рядом и, к собственному удивлению, ухитрился довольно скоро заснуть. Троим из своей группы Баум назначил встречу в восемь пятнадцать, не принимая во внимание, что они вовсе не обязаны работать по воскресеньям. Он всегда говорил, что, если сотрудника ДСТ вызывают в неурочное время, он всегда может потом отгулять, когда предоставится такая возможность. Если же кто дорожит тридцатишестичасовой рабочей неделей, пусть идет работать в дорожную полицию. Они сидели на жестких стульях за столом — грузный Леон, руководивший слежкой в Булонском лесу, Люк — его молодой помощник из Нанта, и еще один инспектор, ветеран, принимавший участие во множестве операций, которые организовывал Баум. Этим троим было сказано не более того, что им следовало знать. Министерство обороны не упоминалось. Баум принес с собой кофе во фляжке: по воскресеньям столовая не работает. В четырех бумажных стаканчиках на столе дымилась темная жидкость, заранее сдобренная сахаром. День снова обещал быть чудовищно жарким, но в этот ранний час еще можно было дышать, и двое даже не сняли пиджаков. — Записей не вести, — инструктировал Баум. — И никаких обсуждений с другими. Если кто спросит, чем вы заняты, говорите, что ищете советскую кошку, обученную разгадывать наш шифр. Все засмеялись. — А теперь чего я хочу от вас. Марсель, как твои контакты с прессой? — Неплохо. — Должники у тебя есть? — Несколько. — Попробуешь получить от них кое-какие услуги? Марсель кивнул, он был немногословен. — Как ты думаешь, можно устроить, чтобы «Франс суар» и какие-нибудь из дневных газет завтра поместили небольшое сообщение, в котором ничего сенсационного нет: только то, что парень уже сутки без сознания и сообщить некому… — Да уж и правда не сенсация… — Но сделать надо! — Постараюсь… — Тут стараться мало, дружище, тут надо выполнить. Это самое главное в моем плане, отправная точка. — Постараюсь, — упрямо повторил Марсель. — Но мне нужны данные. Баум пересказал ему все, что тому было необходимо. — Теперь ступай. Особенно важно — завтрашний номер «Франс суар». И во всех его выпусках, ясно? — Посмотрю, что можно сделать, но вы же знаете, они из последних выпусков такую мелочевку выбрасывают. После ухода Марселя Баум повернулся к остальным. — Один парень, некий Гвидо Ферри, лежит в реанимации в клинике Божон. Там снаружи дежурит полицейский из местной префектуры — у того парня бумаги оказались не в порядке. Замените этого дежурного — дежурство пусть будет круглосуточным. Я туда позвоню, а ты, Леон, подъедешь в Божон. Твой помощник пусть посидит у тебя в кабинете на всякий случай. Но жен своих или кто там у вас есть предупредите, чтобы особо не ждали, когда освободитесь — неизвестно. Ясно? Оба кивнули. — Ну ладно, я вам буду говорить, куда и когда идти и что там делать. В девять он снова позвонил в клинику: — Этот парнишка, Ферри, как он там? — Не вешайте трубку. Ему был слышен короткий разговор по внутреннему телефону, потом он услышал ответ: — Все так же, без перемен. — Он придет в себя? — Трудно сказать. Шансов поровну. — Вы могли бы перевести его в отдельную палату? В трубке помолчали, потом врач спросил: — Это так важно? Знаете, к нему подключены системы жизнеобеспечения, лучше бы его не двигать. — Это важно. Не хотелось бы нарушать ваши правила, но, поверьте, для нас это чрезвычайно важно. — Хорошо, переведем его. — Спасибо. Да, и еще одно, — будто спохватился Баум. — К нему, наверно, родственники придут, хоть он и без сознания. Позаботьтесь, пожалуйста, о его вещах, чтобы они находились в той же комнате. На случай, если кому-то понадобятся. Врач, казалось, был удивлен такой предусмотрительностью со стороны властей. — Конечно, не беспокойтесь, я все сделаю. Баум перезвонил Леону. — Давай, приятель, двигай в Божон. Он подробно объяснил, что тому следует сделать. — Да, и прихвати пару ребят в другой машине, хороших сыщиков, — пусть поболтаются возле клиники, держи их под рукой. Если никого в отделе нет, вызови срочно, сошлись на меня. — Хорошо, шеф! Потом Баум позвонил Руассе домой. «Пусть он считает, что его держат в курсе, — предупреждал Вавр. — На самом-то деле ему знать ничего не нужно, подбрось ему пару пикантных подробностей, и он будет счастлив». — Шеф сказал, что вы могли бы нам помочь, — говорил теперь Баум. — Поэтому я и звоню. — Как идет следствие? — Раскручиваем понемногу. Президент готов нам помогать. — Вы с ним виделись? — Ощущение причастности к истории льстило Руассе. — Вчера. Президент поинтересовался, с кем мы держим связь в префектуре, и Вавр сказал, что с вами. — Он так ему и сказал? — Да. — Хорошо. Очень хорошо. Так чем я могу быть полезен? — Спасибо, — сказал Баум. — Есть нечто важное и срочное. — Что вы имеете в виду? — Вероятно, лучше сказать это лично, не по телефону. — Конечно, разумеется, — согласился Руассе, и Баум тут же положил трубку. Четверо экспертов в своей комнате на нижнем этаже никак не могли взять в толк, с чего вдруг этакая спешка. Погода больше подходила для рыбалки, чем для графологических и ксерографических экспертиз и всестороннего обследования бумажек. Спустившись к ним, Баум особого прогресса в исследованиях не обнаружил: его только заверили, что и фотокопировальная бумага, и конверт абсолютно стандартны, такие продаются в любом магазине. — Чудно! — обрадовался Баум. — Вот это я и хотел услышать! Теперь пусть один из вас принесет мне десяток листов такой бумаги и пачку таких конвертов. — В воскресенье? Альфред, ты что, шутишь? — Я бы и хотел пошутить, да не до того. Мне все равно, где вы их возьмете, хоть магазин ограбьте. Но мне они нужны к вечеру, понятно? Старший из специалистов поскреб в затылке. — Завтра я бы первым делом… — Завтра — поздно! — Черт, Альфред, да я просто ума не приложу, где их взять! — И я не знаю. — Голос Баума прозвучал сухо. — Но вот что скажу. Это маленькое дельце, дружище, может быть, самое важное поручение за все двенадцать или сколько там лет, что ты здесь работаешь. Усвой это, пожалуйста. Мне безразлично, как вы будете действовать, но эти вещи нужны сегодня, а если вы боитесь, что не справитесь, так сразу и скажите, я пойду и сам все достану. — Ладно, шеф, — сказал старший. — Мы как-нибудь это устроим. — Вот и умник — Баум отправился в архив, где попросил досье на некоего Александра Антуана Вэллата, государственного служащего. Получив в руки серую папку — в точности такую же, как та, что терзала его мысли уже несколько дней, — он расписался за нее и унес к себе. Там он минут пятнадцать внимательно читал. Но не найдя ничего интересного для себя, вернул ее в архив. — Ну и скучные у вас клиенты, — сказал он дежурному. — Сто лет ничего любопытного не читал. — Мы стараемся изо всех сил, Альфред. Не может же каждое досье походить на бестселлер. Вернувшись к себе, Баум достал из кармана ключ и, повернув его в замке серого сейфа, отодвинул тяжелую дверь и вытащил из самой глубины две папки, с виду точно такие же, как та, что он отнес в архив. Он провел еще четверть часа, тщательно изучая материалы, и, казалось, остался доволен тем, что прочел, возвратил их на место и старательно запер. Пора было идти в Елисейский дворец. — Надеюсь, что вам не только из-за нас пришлось прийти на службу в воскресенье. Вэллат будто не расслышал дружелюбной реплики. Коротышка из ДСТ был в его глазах не более чем посредником, получающим приказы от кого-то повыше рангом, как он сам получал приказы от президента. Если бы ему стало известно, что этот самый посредник только что ознакомился со всей его подноготной, которую многие годы копили в папке секретные службы, и ему бы передали слова Вавра насчет верхних эшелонов власти — на них, мол, давно следует посмотреть свежим взглядом, — то, без сомнения, он отнесся бы к Бауму несколько серьезнее. А уж если бы он узнал, что его досье содержит мельчайшие подробности одной его юношеской любовной истории, отнюдь не с девушкой, а с на редкость красивым мальчиком, тогда, возможно, лед бы растаял и Вэллат перестал бы демонстрировать глубочайшее чувство собственного достоинства. Что касается Баума, то он не придавал значения такого рода мелким уколам. Папка содержала исчерпывающие сведения о семейной жизни Вэллата и кое-каких его интрижках на стороне, но столь ярких эпизодов в ней больше не отмечалось. Тем не менее, подумал Баум, трудно тебе было бы, приятель, сохранять величественный вид, если бы ты знал, что собеседнику твой самый тайный грех известен, а ты его секретов не ведаешь. — Я получил то, что вас интересует, — произнес Вэллат, открывая средний ящик стола. Он вынул целлофановую папку, в которой лежало несколько листков бумаги. Верхний он протянул Бауму. — Это состав комитета обороны. Крестиком я пометил тех, кто присутствовал на июньском совещании. Этого достаточно? — Вполне. Я вижу, вы указали должность каждого и его функции. Это очень полезно. — Вот даты двух последних встреч и предполагаемая дата следующей, а также, как видите, адреса. С тех пор как нынешний премьер-министр занимает этот пост, они проходят на улице Матиньон. — Он протянул второй листок. — Так встречи проходят не в президентском дворце? — Только если сам президент присутствует — это бывает не всегда. Он протянул через стол еще один листок. — Здесь все, что вы хотели знать о протоколах. Только двое ведут записи: секретарь министра обороны и я. Если президент сочтет официальный протокол недостаточным, он может прибегнуть к моим записям. Они не перепечатываются, а просто хранятся в моем личном сейфе. Протоколы секретаря министра обороны размножаются: с текста снимается восемь фотокопий — по числу постоянных членов комитета. Но только четверо из них получают протоколы, в которых записаны принятые решения. — Это почему же? — Потому что это наиболее важные сведения, их следует знать лишь этим четверым. — А куда деваются рукописные тексты вашего коллеги? — Не знаю. Могу спросить. — Пожалуй, не надо, — сказал Баум. — Каждый из тех, кто получает протоколы, должен их прочесть, подписать и вернуть секретарю министра. Там их подшивают и хранят в сейфе. Единственное исключение — экземпляр, предназначенный для президента. Его я храню здесь. — Он показал на квадратный сейф в углу комнаты. — Если бы вам кто-нибудь сказал, господин Вэллат, что протоколы оказались совсем в другом месте, очень бы вас это удивило? Длинное аскетичное лицо не выразило никакого интереса. Бауму подумалось, что долгие годы наблюдения за жизнью высших политических кругов и за скрипучим ходом колес в государственном механизме отучили его собеседника от проявления каких бы то ни было чувств — разве что легкого неудовольствия. — Это вполне возможно, не вижу особых причин для удивления. Когда документы циркулируют в правительственных кругах подобным образом, всегда есть риск. Но это было бы серьезным нарушением порядка. — А если бы речь зашла именно о вашем экземпляре, о том, за который отвечаете вы? — Это абсолютно невозможно, — произнес Вэллат спокойно, без волнения. Самоуверенность служила ему надежной защитой. — Понимаю. Что же касается других копий… Это возможно, стало быть? — Не так уж невозможно. — По вашему мнению, который из экземпляров скорее всего мог бы… — Баум намеренно не закончил фразу. — У меня нет такого мнения, сударь. — На каждой копии проставляется имя или инициалы лица, которому она предназначена, так? — Только инициалы. В особом квадратике на первой странице. Например, АП/МО означает Амбруаз Пеллерен министр обороны. Ниже — имя того, кто скомпоновал и отпечатал протокол. Видите, на каждой копии есть ссылки на двух лиц: первые на всех копиях разные, а вторые одинаковы. Из чего вы можете заключить, что первые впечатываются отдельно в каждый экземпляр. — Не могли бы вы показать мне это на том экземпляре, что хранится у вас? — Меня не уполномочили показывать вам государственные документы. — Ну что ж! — Баум просмотрел записи, остановился на списке членов комитета. — Я вижу, что на июньской встрече присутствовали премьер-министр, министры обороны, финансов и внутренних дел, начальник генерального штаба, еще один генерал, секретарь из министерства обороны и вы. Это обычный состав? — Обычно бывает человек десять — двенадцать. В этом списке восемь. Остальных вызывают в комнату, когда обсуждаются определенные темы. Но в июне никого таким образом не вызывали. — Почему? — В соответствии с повесткой дня. Я не имею полномочий затрагивать эту тему. Президент правду сказал: не тот это человек, чтобы вести беседу без специального на то указания. Для Баума сейчас это значения не имело: он и так знал, что обсуждалось в июне. Никаких дополнительных сведений собравшимся не потребовалось, поскольку заседание целиком было посвящено отношению с силами НАТО и ядерной политике НАТО, — следующее совещание под председательством самого президента должно было выработать основную линию. Соблазнительный кусочек для передачи Советам, если кто-то из присутствующих жаждет получить звание полковника КГБ и дачу в окрестностях Москвы. Но сумка мотоциклиста заключала в себе нечто большее. — Мне известно, что комитет обсуждал замену генерала Лапуанта на посту начальника генерального штаба и что к протоколам был приложен перечень четырех возможных кандидатов с характеристиками на каждого. С тонких губ Вэллата слетело только одно слово: — Верно. — И эти две странички были розданы членам кабинета тем же манером? — Да. Теперь Баум узнал все, что требовалось. — Благодарю вас, сударь, — сказал он, вставая и протягивая собеседнику свою толстую руку. Вэллат, тоже поднявшись, обменялся с ним коротким рукопожатием и слегка поклонился. — Если еще что-нибудь, что я могу и вправе… — Он произнес это без энтузиазма. Спускаясь по широкой лестнице Елисейского дворца, Баум обратился мыслями к трагедии, о которой шумела пресса, — к взрывам на Конкорд и на аллее Альберта Первого. Мнение было единодушным: дело рук «Красных бригад». Однако пока ни одна из известных ультралевых организаций не взяла на себя ответственность. Никто не обратил внимания на звонок в редакцию «Авроры» от представителей некоей группы «Вернемся в 68-й», поскольку никто о ней прежде не слышал. Была и еще версия, вытекающая из того, что в здании, которое было уничтожено взрывом, располагался штаб федерации «Железо и сталь», а эта федерация последние полгода вела жестокую тяжбу с профсоюзом по поводу заработной платы и дополнительных льгот для работающих на ее предприятиях. — Думать надо о том, что меня касается, и о том, что следует делать, а не о том, что я сам вообразил, — сказал себе Баум. Пока он пересекал двор, ворота открылись и влетел сверкающий, черный, повышенной мощности «ситроен» премьер-министра в сопровождении четырех мотоциклистов. «Знал бы ты, — подумал Баум, глядя, как премьер-министр выходит и поднимается по ступеням, — знал бы ты, голубчик, что и ты сам и все правительство сидите на бочке с порохом, которая того и гляди взорвется под вашими задами, если только бедный старый Альфред Баум сделает хоть один ложный шаг». В тот же день, чуть позже, Жорж Вавр сидел в весьма импозантном кабинете министра обороны. В некотором смысле это была вылазка на вражескую территорию, поскольку министерство обороны занималось всеми военными вопросами. Сотрудники департамента безопасности министерства внутренних дел — по сути своей контрразведчики — с великой ревностью относились к знаменитому «второму бюро» в составе министерства обороны, ответственному, согласно своему статусу, за военную разведку, но часто сующему нос в дела контрразведки, которые его касаться не должны. «Пятая колонна» в военных делах — второе бюро с его безликими полковниками, с его тайными и нередко клеветническими архивами — было постоянным оппонентом и соперником ДСТ. У бюро были преимущества, обусловленные его долгим существованием и сложившимися традициями: власть, способность инспирировать страх, создавать национальные мифы. А департамент возник сравнительно недавно, во время войны, деятельность его была скрыта от всех, что и соответствовало его задачам, и у него в коридорах власти было больше врагов, чем друзей. На счету второго бюро числилось множество скандалов, то и дело всплывали факты чудовищной некомпетентности его сотрудников, непристойные междоусобные баталии, а ДСТ ухитрялось никогда не выносить сор из избы. Ветеран политических битв Амбруаз Пеллерен настороженно смотрел на Вавра из-под кустистых бровей. Вэллат по телефону попросил его срочно принять начальника ДСТ. Видимо, Вэллат имел в виду с глазу на глаз. Личный секретарь министра — худой, болезненного вида человек по имени Пишу, увидев входящего Вавра, поднял брови: к его изумлению, его в кабинет не позвали. В отличие от Вэллата из Елисейского дворца он жаждал участвовать во всех делах. — Чем могу быть вам полезен, Вавр? — Голос министра звучал не то чтобы неприязненно, но уж, во всяком случае, не любезно. — Дело весьма щекотливое и строго секретное. — Перед Вавром стояла сложная задача: рассказать министру то, что ему следует знать, и в то же время свести впечатление от услышанного к минимуму, чтобы у того не появилось искушения передать дело своему второму бюро на том основании, что если уж тут светит какая-то слава, то пусть она достанется лучше его ведомству, а не министерству внутренних дел. Между Пеллереном и министром внутренних дел Малларом не существовало ни дружбы, ни уважения, ни доверия. — Объясните, пожалуйста. Вавр приступил к рассказу, преуменьшая драматизм событий, где это было возможно, обходя молчанием кое-какие детали, если хватало храбрости, и всячески подчеркивая, что ответственность, возложенная на ДСТ президентом, чрезвычайно велика — выше, чем это было на самом деле. На стене за креслом министра висело гигантское полотно, изображавшее юного Наполеона на мосту в Арколи, и Вавр с трудом переводил взгляд с героической сцены на лицо министра, хранившее скептическое выражение. Когда он закончил, наступила недолгая пауза. — Так чьи же инициалы на попавшей к вам копии? — задал министр осторожный вопрос. Вавр был к этому готов. — Вы должны извинить меня, господин министр, но на данной стадии расследования входить в подробности я не могу. Президент дал строжайшие инструкции на этот счет. Амбруаз Пеллерен пожал широкими плечами и позволил себе чуть-чуть улыбнуться. — Вы, видимо, хотите навести кое-какие справки в моем министерстве? — Возможно, до этого дойдет, — ответил Вавр. — В данный момент я просто проинформировал вас о том, что произошло. Я знаю, что мы можем рассчитывать на ваше содействие, если придется допросить кого-то из сотрудников министерства. — Конечно. Обращайтесь в этом случае лично ко мне. — Благодарю. — Дело весьма серьезное, — сказал Пеллерен, поднимаясь и протягивая руку на прощание. — Надеюсь, вы там, в ДСТ, понимаете его политический смысл. — Он слегка понизил голос и снова улыбнулся слегка загадочно. — Понимаем, господин министр. Они пожали друг другу руки, и Вавр вышел из святилища в сопровождении заметно раздосадованного секретаря. Позже Вавр признался Альфреду Бауму: — До чего неуютно я себя там чувствовал! Ну и трудно нам придется, если дело дойдет до настоящего расследования. Кто это сказал — тебя похлопывают по спине, чтобы найти место, куда удобнее всадить нож? — Ленин, — усмехнулся Баум. В свои сорок шесть лет Ги Маллар был самым молодым из министров высшего ранга и, вероятно, самым умным. Он возглавил министерство внутренних дел вопреки ожесточенным протестам коммунистов, занимавших государственные посты. В Малларе коммунисты видели непримиримого врага и поносили его, где только могли, что мало его трогало. Антикоммунистом он стал после того, как в юности баловался опасными теориями Маркса и Энгельса. Но еще до откровений Хрущева его политические амбиции совпали самым удачным образом с настроениями в обществе и обратили его в социал-демократа, испытывающего чрезвычайное уважение к порядку в стране, а, стало быть, и к полиции. — Я и не рассчитываю, что люди, охраняющие порядок, читают Пруста и навещают в свободное время больных, — сказал президент, когда его внимание обратили на малопривлекательные черты личности нового министра. — Так почему же кто-то полагает встретить в министерстве внутренних дел чуткость и сочувствие? Когда Жорж Вавр закончил свой рассказ, Маллар задал ему тот же вопрос, что и Пеллерен, и получил тот же ответ. — А вы не забыли, друг мой, что ваш департамент подчинен министерству внутренних дел, а значит, мне? — сказал он. — Ни на минуту не забываю, господин министр. Но при всем моем уважении к вам прошу вас проявить терпение. Результаты расследования, разумеется, будут в общем виде представлены вам, как только это станет возможно. Маллар, похоже, хотел было употребить власть, но передумал. — Хорошо. Жду от вас отчета. |
|
|