"Бесы в Париже" - читать интересную книгу автора (Картун Дерек)

Глава 4

По улице Фобур Сен-Дени, мимо кинотеатра, который недавно перестроили так, чтобы в трех зальчиках можно было показывать три порнографических фильма одновременно, мимо вереницы кафе, в которые заходили только арабы и негры, шагал рыжий человек. На углу улицы Дезир он остановился возле газетного киоска и попросил все сегодняшние газеты и самый ранний выпуск вечерки.

— Все? — Пожилая продавщица, которую едва можно было разглядеть за множеством разноцветных обложек, посмотрела на него так, будто он попросил «Порно-либр».

— Говорю, все.

Она порылась в пачках газет и, склеротически двигаясь, извлекла около полудюжины изданий.

— Восемнадцать франков.

Рыжий с оскорбленным видом рассматривал пеструю выставку журналов, изданных на арабском. Достав из кармана джинсов кошелек, он отсчитал восемнадцать франков и забрал увесистую пачку газет, не сказав «спасибо».

Он миновал несколько уличных прилавков с едой, пиная ногами валяющиеся повсюду капустные листья и стараясь держаться середины узкого тротуара. Шедшие навстречу вынуждены были уступать ему дорогу, поскольку он был высок, крепкого сложения и шел, будто пехотинец, который никаких преимуществ за транспортом не признает и в бой идет под звуки марша. Несмотря на жару, он был одет поверх майки в короткую черную кожаную куртку и высокие шнурованные ботинки военного образца.

Он свернул направо в пассаж Сен-Дени — короткий мощеный проулок между построенными два века назад домами, которые, наверное, разом бы все рухнули, если вынуть из ряда какой-нибудь из них. Арендная плата за здешние магазинчики была ничтожной даже по сравнению с весьма скромными ценами на Фобур, где эта плата постоянно падала по мере того, как порнофильмы процветали и старые дома подвергались нашествию арабов, живших в Париже большей частью нелегально, — приличная публика покидала район.

В пассаже рыжий остановился возле четвертого магазинчика по левой стороне, вошел внутрь и закрыл за собой дверь, колокольчик при этом слабо звякнул. Вывеска над дверью гласила: «Чистка одежды», а ниже стояло — «Ремонт». В окне слева от двери было небольшое возвышение, на котором стояли деревянный стул и низкий стол. Лет сорок назад здесь целый день сидела работница, аккуратно штопая чулки. Мебель никто так и не потрудился убрать, хотя это нехитрое ремесло давно убито изобретением нейлона. В окне справа на длинной штанге висели в ожидании своих владельцев пальто, костюмы и платья с метками. В глубине помещения стучала и подвывала машина, ворочая одежду и наполняя пространство сладковатым запахом трихлорэтилена.

Старик в грязно-белом халате, сидевший за прилавком, кивнул вошедшему и нажал какую-то кнопку. Рыжий обогнул прилавок и открыл своим ключом дверь позади машины. Он оказался в маленькой комнате с единственным окном, расположенным высоко под потолком и не пропускавшим ни воздуха, ни света. Стосвечовая лампа без абажура беспощадно освещала убогое убранство комнаты и лица трех людей — девушки и двух мужчин, сидевших вокруг стола. Они разговаривали, но, когда он вошел, замолчали.

— Достал газеты? — спросила девушка.

Вошедший бросил пачку на стол и, не говоря ни слова, направился к низкому дивану. Трое за столом поделили между собой газеты и принялись листать, пробегая глазами столбцы объявлений. Девушке достался номер «Франс суар». Она просмотрела первые три страницы и остановилась на четвертой, в конце первой колонки.

— Вот! — Ее голос был негромок, сдержан. — Слушайте.

Она прочла заметку в три строчки о том, что молодой мотоциклист Гвидо Ферри из Альфортвиля обнаружен без сознания около своего мотоцикла на площади Мобер и помещен в клинику Божон. Заголовок гласил: «Сбит молодой человек, водитель скрылся».

— Наконец-то. Какого черта они так долго не объявлялись?

— Что-то мне это не нравится, — сказал один из мужчин, он продолжал просматривать «Ле матэн».

— Не согласна. — Девушка говорила так, будто привыкла, что ей повинуются. Ее гладкие светлые волосы казались темнее у корней. Голубые глаза смотрели властно. Она была очень хороша: яркие губы, высокие, четко очерченные скулы, прямой красивый нос, стройная шея. Никакой косметики, только тени под глазами, будто она не выспалась. Ей было лет двадцать шесть.

Рыжий вытянулся на диване, раскинув ноги, и поскреб в паху. Зажженная сигарета повисла на нижней губе, окутав лицо дымом.

— Пидор чертов! — высказался он. — Не мог научиться сраный мотоцикл водить!

Девушка будто не слышала.

— Я к нему пойду, — сказала она.

— По-моему, не стоит, Ингрид, — возразил один из собеседников. — Слишком рискованно.

— Надо быть выше подобных рассуждений. Учись не оспаривать коллективных решений. Когда в больницах пускают посетителей? Я ведь просила узнать.

— С двух до четырех. Но все-таки…

— Вопрос снят. — Девушка взглянула на часы. — Половина двенадцатого. Теперь перехожу к сегодняшней акции. Жан-Поль, подойди сюда.

Рыжий лениво сполз с дивана и подсел к столу на свободное место. Откинувшись назад, он вытянул длинные ноги перед собой и принялся раскачиваться на стуле. Таким манером он выражал, что хоть он и согласился участвовать в обсуждении, но получать приказы от девчонки не намерен. Он снова почесал в паху и уронил пепел от сигареты себе на живот. В духоте маленькой комнаты от него воняло. Девушка на его действия не обратила никакого внимания.

— Виктор, ты оружие проверил?

Тот, кого звали Виктором, кивнул. Он был низенький и плотный, с густыми черными кудрями, сквозь очки в тяжелой оправе с толстыми стеклами глаза смотрели умно и будто удивляясь тому, что видят. Он заговорил с едва заметным южным акцентом:

— Я все-таки полагаю, что лучше взять автоматические револьверы. С ними проще обращаться и от них легче избавиться.

— И гораздо труднее попасть в цель, — саркастически добавила девушка. — Особенно если эта цель, как предполагается, движется метрах в десяти от тебя…

— А я не люблю «Калашников», — возразил Виктор. — Он может подвести. Русские — никуда не годные инженеры.

— А ты никуда не годный стрелок. Уж из «калашникова»-то и ты не промажешь, он бьет наверняка. Больше не обсуждаем, идет?

— Пожалуйста. — Виктор пожал плечами. — Но Серж согласен со мной. Правда, Серж?

— Я бы вполне обошелся девятимиллиметровым «файербердом», — подтвердил Серж. — Девять выстрелов на большой скорости и точность отличная. Я много раз пробовал.

У него было бледное, с чистой кожей лицо, взгляд огромных — в пол-лица — глаз светился напряженной верой. Он говорил запинаясь, как человек, которому не свойственно высказывать вслух свои мысли.

— Берем «Калашниковы», — заключила девушка. — Так решили в штабе, значит, так и будет. Теперь перейдем к другим вопросам. Маскировка в порядке? Переодеваемся?

Все выразили согласие.

— А машины? — обратилась она к рыжему. — С ними все в порядке?

— Конечно.

— Кто проверял?

— Беранже. И я. Мы даже сраные свечи поменяли. А может, тебе новые моторы поставить? Так сразу и скажи.

Девушка потеряла терпение.

— Знаете что, — сказала она, ее высокие скулы чуть порозовели, — по-моему, вы все не понимаете политического смысла задания. Ведете себя, будто мелкие ремесленники, каждый самоутвердиться норовит, а нам-то нужны политические активисты с технической подготовкой, а вовсе не наоборот. Вас слушать просто смех и слезы. Ну так в чем политический смысл нашего задания?

Она помолчала, но и остальные не проронили ни слова.

— Я вам объясню, раз вы до сих пор не уразумели. Политическая цель — дестабилизация, слыхали об этом?

— Господи, Ингрид, да кто ж этого не знает? — произнес Виктор.

— Что-то не похоже, чтобы вы знали. Если бы вы это действительно по-настоящему усвоили, то понимали бы, что перед нами две задачи. Две, а не одна. Первая — посеять панику, вызвать потрясение, шок — называйте, как хотите. А вторая — вот тут вам всем политического чутья и не хватает — это создать впечатление, что победить нас нельзя. Что все нами задуманное неизбежно будет выполнено. Общество должно почувствовать, что мы тут хозяева, что государственная машина перед нами бессильна и их не защитит. Это значит — у нас нет права на ошибку. Ни одного провала. Никогда. Вот что я имею в виду, когда говорю о политическом значении акции. И если один только «Калашников» бьет наверняка, то им и надо воспользоваться, даже если тут больше риска для нас самих. Так что хватит молоть насчет того, как мы здорово стреляем из пистолета да как здорово разбираемся в машинах.

— Ты просто один риск заменяешь другим, — возразил Серж. — Мы, конечно, должны задание выполнить. Но как раз с «Калашниковыми» можем его провалить. Ведь если машину потом задержат, это тебе не пистолеты, их не выкинешь. Это разве не риск?

— Штаб больше заинтересован в том, чтобы задание было выполнено, чем в твоей личной судьбе. Да поймите же вы, если мы его не прикончим, а просто раним, то эффект будет как раз обратный, ему все сочувствовать начнут. Нам нужен труп, а не раненый народный герой. Вы, главное, свое дело сделайте чисто, а что будет потом — не ваша проблема. Есть ведь специальная группа, которая отвлечет внимание местной полиции начисто, вам десять минут гарантированы на то, чтобы смыться.

— Столько и надо, — заявил Жан-Поль. — Вторая машина будет в двух минутах езды. Она, собственно, уже там. Поставлена отлично: ничто не помешает сразу выехать. Когда вы пересядете, так никто и знать-то не будет, за кем гнаться, кого искать.

— Жан-Поль прав, — подтвердила девушка. — Теперь сверим часы.

— Мы за ним наблюдаем три недели, — сказал Виктор. — Каждый понедельник он бывает на заседании партийного комитета в Венсане и возвращается оттуда домой на машине. Время возвращения колеблется: десять сорок семь, одиннадцать двадцать восемь и одиннадцать девятнадцать. — Он приводил цифры на память. — Мы думали, что выполнять поручение придется через пару месяцев. Если бы нам раньше сказали об этом задании, мы могли бы месяца два последить и знали бы точнее. Ну а теперь считаем примерно: где-то без десяти одиннадцать — половина двенадцатого. На месте надо быть в десять сорок.

— Лучше в десять двадцать, — предложила девушка.

— Риску больше.

— Зато больше шансов на успех!

Серж пожал плечами.

— А с нами считаться не надо, так, что ли? — спросил он язвительно.

— Вот именно, — согласилась девушка. — Все мы — лишь средство для достижения одной цели. И действуем во имя общего дела, во имя выживания нации, а не ради отдельных людей.

Жан-Поль прикурил сигарету от своего же окурка и бросил его в блюдце на столе, где он еще долго тлел. Он снова откинулся на стуле и уставился на грудь девушки, туго обтянутую майкой. Мысли его переключились. Как бы это ее трахнуть? На таких сборищах он всегда помирал со скуки, мелют без конца какую-то чушь насчет идеологии да пережевывают подробности — кому они нужны-то? Лучше бы предоставили дело настоящим специалистам — ему и Беранже. Чего эта телка смыслит в машинах или оружии? Заткнулась бы, а то раскомандовалась. Что ей надо — так это чтобы ее как следует трахнули…

— Жан-Поль, где стоит первая машина? — Она перебила его мысли еще одним дурацким вопросом.

— У Беранже, в его гараже и под замком. А ты где думала? У Елисейского дворца?

— А сам Беранже где?

— Может, в сортире, понятия не имею.

— Хватит тебе, Жан-Поль, — вмешался Виктор. — Мы же работаем всей командой. Уймись.

Девушка встала.

— Присмотри за своим приятелем, Виктор. Мне еще надо кое-что сделать, а потом я пойду в клинику. Ждите меня здесь, я буду самое позднее в половине четвертого. Перед акцией действуют наши обычные правила: никто никуда не выходит, не звонит. И не пьет. Договорились?

Остальные выразили согласие. Ингрид надела на плечо потертую кожаную сумку и вышла. Проходя через мастерскую, она кивнула человеку в белом халате.

— Жан-Поль доставляет много хлопот, — сообщила она.

— Да он хороший парень, — ответил тот. — Просто немного скандальный. Ты ему что-нибудь лестное скажи…

— Никогда и никому не льщу…

— А надо бы. Не мешает иногда немного вожжи отпустить…

— Если бы мы себе это позволяли, нас бы уже всех перебили, — возразила девушка. — Эх, если бы мы могли обходиться без этих скотов, без представителей славного французского пролетариата…

— Не можем же…

— С этим субъектом я больше никаких дел иметь не желаю. — Голос Ингрид прозвучал непреклонно.

Человек пожал плечами.

— В штабе с тобой, может, и согласятся. Но имей в виду — это лучший угонщик в Париже. И не напивается.

— От него воняет. Заставь его хоть ванну принять, раз уж он зубы не чистит.

Человек усмехнулся и покачал ей вслед головой, грохот машины поглотил слабое звяканье колокольчика.

Утром этого дня Альфред Баум сидел в кабинете Вавра и пил кофе с таким выражением, что шеф чувствовал себя неспокойно: ему давно было знакомо это выражение лица Баума, оно возвещало, что сейчас будет предложен некий хитроумный и скорее всего рискованный план действий. Подобные свои идеи сам Баум величал мистификациями, а Вавр отзывался о них как о грязных трюках. Нечего особенно стесняться, когда имеешь дело с противником, начисто лишенным совести, — так полагал Баум. Однако ответственность-то нес Вавр, и именно ему в случае неудачи пришлось бы отчитываться перед начальством. Это, естественно, усиливало его природную осторожность.

— Вы ведь согласились с президентом, что главное сейчас — это секретность? — говорил Баум.

— Разумеется!

— То есть о происходящем не должен знать никто — ни те, кого мы разыскиваем, и ни кто-то другой. По крайней мере пока преступник не обнаружен, а, возможно, и после этого.

— Согласен.

— Мы-то с вами знаем, что наши хозяева предпочтут похоронить такое дело в архивах. Найти виновного и упрятать концы в воду.

Вавр кивнул и перевел взгляд на фотографии в рамках, к которым Баум сидел спиной, — на одной был изображен генерал де Голль, на другой — нынешний президент. Пока ничего не было сказано такого, что могло бы их взволновать.

— Мой маленький план, — продолжал Баум, — исходит именно из этого…

— Каждый раз, когда речь заходит о «маленьком плане», Альфред, я начинаю тревожиться, не погонят ли меня со службы, да и тебя заодно.

Баум ухмыльнулся и стал необыкновенно похож на хомяка.

— Должен признаться, что некоторый риск тут есть.

— Выкладывай!

— В общем-то все просто. Я хочу, чтобы эти люди вновь завладели конвертом и доставили его по назначению.

Вавр заерзал на стуле и простонал:

— Господи, ты что, с ума сошел?

— План, может, и смелый, но уж никак не безумный. Я тут вижу только два пути. Один — начать расследование в министерстве обороны и среди членов Комитета обороны вместе с их персоналом. В конце концов десятка два среди высших чинов в министерстве обороны и в других министерствах имеют доступ к этим бумагам и теоретически могли бы снять лишнюю копию. Но это означает, что на какой-то стадии дело попадет в руки должностных лиц, ведущих проверку, и уж тут-то от прессы не спрячешься, а к тому времени мы, возможно, виновного еще не обнаружим. И попадем под обстрел — и мы, и правительство. То есть произойдет именно то, чего хотел бы избежать президент. Стоит только намекнуть Пеллерену, что мы собираемся побеседовать с его подчиненными, как в тот же миг эта опасность становится реальной.

— Это точно. В кабинете министров не больше солидарности, чем на арене для петушиного боя.

— Так лучше действовать по-другому. Если мы будем иметь дело с людьми более низкого ранга, попробуем заставить их выдать себя. Допросы таких людей, кто бы они ни были, шума в прессе не наделают.

— Ты имеешь в виду этого парня в больнице?

— Если он скоро очнется. Врачи сомневаются — такие пациенты могут находиться в состоянии комы иной раз неделями. И даже когда он придет в себя, на него первое время особо не надавишь.

— Итак?..

— Итак, мы должны заняться теми, кого можно спокойно, без шума допросить — они могут нас вывести на того, кто все это организовал…

— Но если секретные данные окажутся у Сейнака или еще у кого-нибудь, это ведь тоже риск.

— Документы мы заменили. Но бумага и конверт идентичны, почерк на конверте скопирован абсолютно точно. А насчет самих документов — тут уж ребята поработали. Машинописный шрифт от того не отличишь — у нас есть разные протоколы и другие документы на бланках министерства обороны, которые ничего важного не содержат, но могут кому-то показаться интересными. Текст я сам составил, мне помогал Алламбо, он в этом здорово разбирается. Вы его сами посмотрите и сличите с оригиналом. Может, конечно, случиться, что тот, кто знает первоначальный текст, перед отправкой вздумает распечатать конверт и проверить. Но такой шанс, по-моему, невелик.

— Ну и получит Сейнак эти данные. А дальше что?

— Дальше? Если нам повезет, так он постарается их кому-то передать. Установим за ним круглосуточное наблюдение, чтобы выследить его контакты с советскими, это в любом случае полезно. Но если мы хотим обойтись без скандала, то и это не обязательно.

Вавр молчал, разглядывая собеседника. От него не укрылась искорка в глазах Баума и чуть заметная улыбка в уголках его губ.

— Рискованно, — вздохнул он.

— Да не так уж рискованно. Но хотите — предлагайте другой план, если он у вас есть. Только не забудьте, что на той копии, которая попала к нам, стоят инициалы Г.М.Сами пойдете к нашему приятелю Ги Маллару? Или мне пойти? Проводить расследование среди персонала нашего собственного начальника, в собственном министерстве! Он и так-то всех своих сотрудников ненавидит, а самомнение какое! Будет он соблюдать секретность или хотя бы разумно себя вести?

— Да черт с ним, не тяни, говори, что придумал, — заторопил его Вавр.

Баум протянул ему папку.

— Вот почитайте, потом вызовите меня. Тут настоящий текст и фальшивый. По-моему, мы неплохо поработали.

Воротясь к себе, Баум по внутреннему вызвал человека, которого посылал искать свидетелей происшествия на площади Мобер. Когда тот явился, он ему даже сесть не предложил:

— Ну?

— Двоих нашел — выскочили из соседнего кафе сразу, как парня сбили. Машину не разглядели — говорят, что вроде «симка-пикап», на большой скорости ушла к бульвару Сен-Жермен. Номера не видали.

— А как все случилось, никто не видел?

— Нет, но мы с напарником поболтаемся еще там сегодня. Может, кто из прохожих видел…

— Возьми с собой еще троих, они могут понадобиться. Скажи дежурному, что это я распорядился.

Телефон зазвонил, Баум снял трубку.

— Докладываю из клиники. — Это был голос Леона.

— Что-нибудь новое?

— Он по-прежнему без сознания. Я только что сменил напарника, который дежурил всю ночь. Он говорит, все было тихо.

— Слушай внимательно. Я тебе попозже пришлю конверт. Ты его положишь в кожаный рюкзак, который находится в комнате у Ферри, среди его вещей. Понятно?

— Понятно.

— Это очень важно, старина, это самое главное — как котлета в сандвиче. К Ферри может кто-нибудь прийти в приемные часы. Никого не пускать. Пусть скажут, что сегодня видеть его нельзя, доктор не разрешает, но завтра в то же самое время можно его навестить. Понял?

— Понял, шеф.

— За посетителем, когда он выйдет из клиники, следить. Но если он заметит слежку, всех уволю, начиная с тебя, дружище. Дошло?

— Дошло. Но нас здесь всего четверо.

— Я пришлю машину с людьми. Ты старший. Расставь их вокруг больницы. И кто-то пусть будет пешком. Ну, тебя учить не надо, правда ведь?

— Конечно, шеф.

— Вот и хорошо. Желаю удачи. Пивом угощу, если дело выгорит. Но запомни — лучше вы его упустите, чем он вас заметит.

— Запомнил, шеф.

Зазвонил внутренний, и Баум снова поднялся на два этажа к Вавру.

— План принимаю. — Вавр вернул папку. — Но под твою ответственность. Я этого не видел. В случае чего скажу, что ты превысил свои полномочия. Я не смогу тебя прикрыть, Альфред.

— Понимаю. Я бы на вашем месте поступил точно так же.