"Гильотина в подарок" - читать интересную книгу автора (Ковалев Анатолий)ГЛАВА ВОСЬМАЯ– Я понимаю, Антоша, в этом деле у тебя какой-то свой интерес. Может, ты просто собираешь материал для нового романа. Но пойми, ситуация накалена до предела! Три трупа на одной неделе – это слишком! А ты что-то темнишь! Мы ведь не первый год знаем друг друга. Когда-то даже были родственниками. Открывай свои карты, дружище! Они сидели втроем в довольно запущенной гостиной пятикомнатной квартиры Марии Степановны Саниной, психолога с дипломом, и ожидали работников МУРа. Частный детектив и эксперт провозились в этих хоромах до полуночи, а результат минимальный. – Может, ты меня еще заподозришь в соучастии? Собираю материал для романа и заказываю убийства! Красивая история! Патя снова бросила его. Она, видите ли, не хочет иметь с милицией никаких дел! А кто хочет? … – Антончик, милый, не впутывай меня! Ты искал своего журналиста. Я тебе решила помочь. Ты понимаешь, что там, в «Иллюзионе», я не могла тебя потерять, а значит – не могла и отказать в помощи. Но кто знал, что их будут убивать чуть ли не через день? Он лишь воспользовался ее сотовым телефоном. Ни в конторе, ни дома Константина не оказалось, но автоответчик выдал номер, по которому его можно найти. Подумал сочувственно: «Должна ведь и у следователя быть личная жизнь, хотя бы по воскресеньям». Несмотря на гуманные мысли, ему все-таки пришлось побеспокоить друга. Вернул Пате телефон, спросил уже обыденно: – Когда придешь? – Позвоню утром. – Дала бы адрес мистического дома на Патриарших. Заглянул бы на чай. – Лучше позвони. Я за тобой приеду. Чао, дорогой! – чмокнула в щеку. – Адью! – выдохнул он. Связку ключей от квартиры Саниной бросил в карман. Внутрь не пошел. Хватит с него этих зрелищ! Проторчал в подъезде около трех часов, матеря на все лады Еремина и стечение обстоятельств… А Еремин тоже не развлекался. Телефон, который оставил он на автоответчике, принадлежал ресторану. Там ему назначил свидание Элвис-Старцев. Юный авторитет опять был в смокинге, и на пальце сиял перстень. – У меня экстренное сообщение! – с ходу ошарашил он следователя. – Кто-то побывал на квартире у бабушки! – Что-нибудь украли? – сыграл чрезвычайное изумление тот. – Там нечего было красть – сами видели! «Про ручки от комода он мне, конечно, ничего не скажет. На нет и суда нет!» – Дверь взломана? – выдвинул предположение Еремин. – Окно на кухне открыто. – Может, мы с вами забыли закрыть? – Мы его не открывали! – Ну, тогда это мелкий форточный вор. Не стоит так расстраиваться! Сами говорите – ничего не взял. – Сам факт настораживает! «Еще бы! Кто-то забрался в святая святых самого Элвиса! Да к тому же поживился ручками от комода! Какова наглость!» – Как он открыл ее – не понимаю! – Первый этаж. Окна без решеток. Для профессионала-домушника это не проблема. «А зачем ты вернулся, милый, к бабушке? Чего тебе там вдруг понадобилось? Прикрутил бы я обратно ручки к твоему комоду! А теперь уж – хрен!» – Я вообще-то собираюсь эту квартиру продавать. «Вот оно что! Надо спешно вывозить оттуда антикварную мебель! Дело нешуточное – в люк она не пролезет! Придется поднимать пол! Так, видно, ее и заносили в тайную комнату!» – Но я вас пригласил не для того, чтобы обсуждать вопросы купли-продажи, – усмехнулся Элвис, утопая в баках. – Факт с бабушкиной квартирой неприятный, но нам предстоит дело поважнее. Я, кажется, знаю, кто выкрал вещицу, а вы мне должны помочь найти этого человека! – Вы расспросили своих товарищей о вечеринке шестнадцатого августа? – Я четко выполнял ваши инструкции. И деньги ежедневно текут на ваш счет. Я оплачиваю даже советы, если они мудрые. – И кто же тот человек? – Это баба! Пардон, женщина! Это открытие немного расстроило следователя. Он хотел скрыть от Старцева сведения о преступнице, потому что должен был опередить авторитета. Женщина с интересными «пальчиками» замешана не только в похищении безделушки, и ей предстоит о многом рассказать, когда она окажется в железных лапах частного детектива! – Откуда вы взяли, что это женщина? – Выпытал у корешей, кто оставался со мной в спальне ночью шестнадцатого. Надо мной, конечно, вдоволь поржали: «Парень не помнит, какую бабу трахал!» Но я-то знаю точно, что никого не трахал, потому что был невменяем. Я вам говорил. Второй раз в жизни! Так вот, и в первый раз со мной тоже была она! Подсыпала мне что-то в водку, гадина! – Вы ее видели всего два раза? – Точно. Самое печальное, что я не знаю, как ее зовут. И никто не знает! Я не мог дознаться, кто привел ее в мой дом. – Разве так бывает? – Вы плохо представляете себе наши гулянки! – гордо заявил Элвис. – Возможно, – согласился Еремин. – Но как хоть выглядит эта женщина, вы помните? – Помним, – ответил он то ли от своего имени, то ли от имени всей братвы. – Лет примерно моих. Может, чуть постарше. Шапка светлых волос. По-моему, это был парик. – Не лишено смысла. – Глаза… Глаза большие. Цвет я не помню. В общем, красивая баба! – Красивых баб слишком много, – заметил Еремин. – Что-нибудь более существенное запомнили? Во что была одета? – Кажется, брюки. Кожаные. Такие пастельно-зеленые. В обтяжку. Сейчас модно. – И не жарко ей было в коже? – засомневался следователь. – Шестнадцатого было довольно прохладно. Моросил дождь… А сверху тоненький вязаный свитер в белую и зеленую продольные полоски. – Ну хоть что-то! – Еще не все. Кое-кто из моих ребят заметил, что она пила исключительно белое вино и курила сигареты «Данхилл». Те, что в красных пачках. «Констанция Лазарчук? – молниеносно сработало в голове у сыщика. – Шестнадцатого она была еще жива. И на квартире Шведенко мы нашли бутылку из-под белого рейнского! Надо проверить, есть ли у нее в гардеробе такая одежда». – И еще. Все утверждают, что она производила впечатление интеллигентной женщины. Тут Еремина вызвали к телефону. После разговора с Антоном он выглядел усталым, измученным. И это не ускользнуло от Элвиса. – Что-то случилось? – Дела, – неопределенно ответил Еремин. – Я занимаюсь не только вами. – Что вы намерены предпринять? – поинтересовался клиент. – Мне надо вам показать фотографию одной женщины. Она занималась аферами типа той, что проделала с вами. И кое-что сходится. – Отлично. – Рано радуетесь! На днях ее задушили в собственной квартире. Если это была она, то ее, скорее всего, наняли. Лицо Старцева помертвело. – Вы считаете, что действовал не один человек? – Я пока ничего не считаю. Все прояснится в ходе расследования. Они условились, что Старцев завтра приедет к нему в контору. У Елизарыча дома были гости. В выходной съехались к Престарелому дети и внуки. Еремина усадили за стол. Слава Богу, семейное застолье подходило к концу. Однако чаепитие с пирогами здорово затянулось. Старик сиял от счастья, и ему, конечно, не хотелось никуда тащиться в такой день. После милых, родных лиц возиться с трупом. Константин не смел его торопить. Сидел в уголке и помалкивал. Его мучил вопрос: «Почему Полежаев второй раз попадает в квартиру жертвы? Случайность или нет?» Они вошли в квартиру Саниной поздним вечером. Надрывался телефон. – На звонки пока отвечать не будем, – рассудил Еремин. Четыре из пяти комнат были в запущенном состоянии – захламленные, неухоженные. Хозяйка в них явно не жила. Обходилась только спальней. Зато здесь царил уют. Тонные розово-белые обои. Импортный спальный гарнитур с широким зеркалом на стене, с пуфиками и тумбочками – все рассчитано на двоих. Просторное ложе – и розовое, в тон обоям, постельное белье. Среди всего этого уюта на просторном ложе с розовым бельем лежала хозяйка в сиреневой пижаме. Она глядела в потолок. На этот раз убийца оставил на шее жертвы удавку – сиреневый поясок от пижамы. Полежаев представлял ее совсем не такой. Лесбиянок он представлял мужеподобными бабами с грубыми, некрасивыми лицами. Перед ним лежала женщина лет сорока, очень миниатюрная, с тонкими чертами. Крохотная головка утопала в льняных волосах. И поза ее, даже перед лицом смерти, была необыкновенно женственной. Еремина же заинтересовал другой предмет. – Смотри-ка! И эта туда же! – На туалетном столике он увидел электронную портативную пишущую машинку. – Чего им всем неймется? Те были журналистами, а эта? Он подошел к столику с машинкой. Каретка была прикрыта специальной крышкой, из-под которой торчал лист белой бумаги. – Престарелый, займись-ка сначала машинкой. И достань нам это творение! После застолья уставший Иван Елизарович еле передвигался, кряхтел, сопел и хмурил брови, как бы говоря: мучаете Престарелого, ребятки! Бросив беглый взгляд на вытащенный из машинки лист, следователь воскликнул: – Продолжение следует! На, Антоша, изучай! Это больше по твоей части! Писатель уединился в гостиной. И принялся «изучать». «Июнь. Вечер. Лиловые сумерки. Женщина ждет гостей. Она очень волнуется. Их будет двое. Девушка и юноша. Это всегда так необыкновенно, когда они приходят в гости. Он – здоровенный, атлет. Стоит ей сесть к нему на колени, и она чувствует упругость его мышц. Это возбуждает. Девушка – балерина. Стройная, легкая, прозрачная. Когда она целует балерину меж маленьких грудок, у той вспыхивают, разбухают соски, словно бутоны каких-то странных цветов, которые никогда не раскрываются. Недавно она еще кормила грудью малыша. Их с атлетом малыша, рожденного после таких вот лиловых сумерек. Малыш умер, прожив всего несколько месяцев. И теперь балерина постоянно в печали. Ничто не может отвлечь ее от воспоминаний. Они тоже страдали – женщина и отец ребенка. Но сколько можно? Прошла уже целая неделя! Женщина ставит бутылку с шампанским в лед. Сегодня должно быть весело! Больше никаких воспоминаний! В розовой спальне приглушенный фиолетовый свет. Она гладит рукой подушки и простыни. Здесь ее распластают, распнут, дадут испытать райское наслаждение! Атлет будет работать со своим снарядом сзади. А балерина – маленькая, хрупкая девочка с сосками-бутонами – будет лежать под ней. Гладить и целовать ее тело. Еще не старое тело. Сладкие грезы женщины прерывает звонок. Она бежит со всех ног в прихожую. Сдергивает цепочку. С дрожью в членах отодвигает засов. На пороге стоит атлет. Один! Входит в квартиру с понурым видом. – А где наша девочка? – в ужасе спрашивает женщина. – Умерла. Отравилась тортом. – Каким тортом? Что ты несешь? – У нее вчера был день рождения. Она откусила кусок торта и умерла. Больше я ничего не знаю. Наверно, уже встретилась с нашим малышом! – Он присел на корточки и заплакал. Она принялась было его утешать, да сама только разрыдалась. Халат распахнулся, обнажив бритый лобок. Рыданья стихли. Он подхватил ее на руки и понес в спальню. Бросил с остервенением на кровать! «Сейчас он на мне отыграется за двоих!» – с вожделением подумала она и закатила глаза. Женщина не успела даже вскрикнуть, когда почувствовала, что между ног в нее входит холодный ствол револьвера. Раздался глухой, утробный выстрел». – Это уже немного в другом стиле, – заключил писатель. – Больше сюра, появился черный юмор. Опять мелькают детали из реального мира. Например, розовая спальня. Героиню должны распластать на ложе. – Есть еще кое-что, – загадочно произнес следователь. – Может, поделишься? – Потом, Антоша. «Потом» настало в запущенной гостиной, когда они ждали ребят из МУРа. Елизарыч не вмешивался в их спор, сидел, постукивая палочкой о ножку стола, и мечтал поскорее отправиться домой. Ему давно пора было на боковую. – Я не подозреваю тебя в соучастии… – Спасибо и на этом! – Пойми ты, осел упрямый, не бывают два раза подряд случайности! Кто-то тебя тыкает носом в жертву! Именно тебя! Понимаешь? Не меня! Не Престарелого! Тебя, остолопа! И эти опусы, я уверен на все сто, пишутся тоже для тебя! – Зачем, Костя? – Это уже другой вопрос! Надо сначала ответить на первый. – Как ты узнал про Констанцию Лазарчук? Кто тебя вывел на нее? Кто тебя вывел на эту бабу? Ты хочешь, чтобы я все отдал муровцам-тимуровцам? Ты дождешься! Аргумент-угроза был веским. – Хорошо, – ударил ладонью по подлокотнику кресла Еремин. – Давай разбираться по порядку! Начнем с меня. В сегодняшнем отрывке меня заинтересовали балерина и мертвый ребенок. Это тоже, как ни фантастично выглядит, из реального мира. И он рассказал Полежаеву о деле двухмесячной давности – о мальчике, задушенном в загородном доме бизнесмена Грызунова, и о погибшей вскоре в автокатастрофе его жене-балерине. Он рассказывал, а в голове у Антона проносилось «tu fais ballerine» («я люблю… когда ты изображаешь балерину»). И Патя, танцующая «Болеро» Равеля. «Тут не может быть никакой связи! Моя маленькая француженка – и какой-то нувориш Грызунов со своим задушенным сыном! И какая-то балерина, угодившая в автомобильную катастрофу! Это полный абсурд! Патя изображала балерину вообще, а не какую-то конкретную, жену Грызунова! Ну и фамилия!» А следователь уже перешел к другому делу – к похищению безымянной вещицы Элвиса, опустив, разумеется, фамилию и кличку авторитета. И тут встрепенулся Елизарыч. – Дурья башка! Совсем забыл! Я ведь захватил из дома твоих гильотинированных! – И он раскрыл саквояж и достал оттуда пакет с головами-ручками. К каждой голове теперь была прикреплена бумажка с фамилией. – Порадовал ты, Костя, моего соседа-любителя шашек! Он как увидел этот наборчик, так и подпрыгнул до потолка! А лет-то ему уже немало! В нашем возрасте, знаешь, прыжки до потолка не рекомендуются. Думал, рассыплется мой старичок! Как видишь, не рассыпался – к каждой головушке дубовой ярлычок приделал! Так вот, значит, пойдем по порядку. Перед нами жертвы Термидора, то есть месяца мая по революционному календарю. Наши, кстати, дубовые головушки, большевики, тоже хотели ввести такой ахинейский календарь, да вовремя одумались. – Ты, Престарелый, не отвлекайся! – попросил Еремин. – Вам, старикам, только дай о политике потрепаться! – Так вот, 31 мая 1793 года, после падения Жиронды, установилась якобинская диктатура! – произнес Престарелый со значением и оглядел свысока своих молодых слушателей, как бы говоря: я тоже не лыком шит! – И вот вам первая головушка! – Елизарыч двинул ее вперед, как шахматную фигуру. – Вождь якобинцев, небезызвестный Робеспьер, сам в конце концов угодивший на гильотину. Еще две головушки – вожди оппозиции. Глава жирондистов Бриссо и глава дантонистов, соответственно, Дантон. Именно голова Дантона Еремину показалась знакомой, когда он орудовал в тайной комнате Элвиса. Следователь приятно удивился – хоть что-то помнит из учебника истории. – Трое других, – продолжал Иван Елизарович, – знаменитые люди – жертвы якобинской диктатуры. Философ Анахарсис Клоотс, поэт Андре Шенье. Пушкин посвятил ему стихотворение. И наконец, драматург Филипп-Франсуа-Назэр Фабр д'Эглантин. Вона как! Или попросту Фабр. Услышав эту фамилию, писатель вздрогнул, но никто не обратил на это внимания. – Мой сосед, любитель шашек, предположил, что эти головы – ручки комода, сделанного после падения якобинской диктатуры. Ведь тогда в моду вошло все связанное с Термидором. Женщины носили прически в стиле «жертва гильотины». Одевались в красные туники, как бы напоминая всем о красных рубахах эпохи террора. Многие, кстати, в этих туниках зимой простужались и умирали. Мода тоже требует жертв. Ювелиры продолжали выпускать изделия с революционной символикой. Краснодеревщики варганили мебель… Как говорится, у каждой эпохи свой кич! – А я сегодня уже видел эту голову… Увлекшись рассказом Елизарыча, следователь не заметил, с каким интересом писатель рассматривает стоящие на столе головы. Он произнес эту фразу, держа на ладони голову Фабра. – Только она была из золота. – Ты так шутишь? – ухмыльнулся Еремин, хотя почувствовал уже, что они стоят на пороге получения новых важных сведений. – Нет. Перстень с головой Фабра носит мать моей невесты. Теперь пришла моя очередь открывать карты. Константин не знал, чему больше удивляться: перстню, который видел его друг, или тому, что у друга, оказывается, есть невеста. Видимо, последнее больше взволновало сыщика, потому что он спросил: – Ты собрался жениться? – Да. – Ну и дурак! – Это ты мне говоришь как родственник Марго? – Это я тебе говорю как поклонник телеведущей Иды Багинской! Удар был ниже пояса. – Мы будем о деле? – Голос Антона дрожал. – Или начнем копаться в моей личной жизни? – Извини, – пробурчал Константин. Он видел, какой болью отозвались в душе Антона названные им имя и фамилия. – Я встретил ее в «Иллюзионе»… – приступил к рассказу Полежаев. «Все дороги ведут в „Иллюзион“…» Еремин тут же вспомнил, что и он назначил там встречу Ольге. Вопреки обещаниям, данным Пате, Антон рассказал о ней все, опустив лишь некоторые интимные подробности, решив, что о таких вещах, как песня Адамо и «Болеро» Равеля, следователю знать необязательно. – Что скажешь, Престарелый? – обратился тот к задремавшему эксперту. Едва разлепив веки, Елизарыч предложил: – Надо бы пощупать эту девочку! – В твои-то годы? – рассмеялся Костя. – Тьфу ты! – плюнул старик и разъяснил: – Проверить, та ли она, за кого себя выдает. – А мне кажется, что с ней как раз все в порядке, – возразил детектив. – А вот мамаша ейная – очень даже подозрительная особа! Она звала тебя в гости, Антон? – Да. И, как мне показалось, была бы не против, чтобы я нанес ей визит отдельно от дочери. – Вот так мы и поступим. Если женщина просит… – Что ты имеешь в виду? – Мы поедем к ней вместе. И прихватим с собой эти погремушки. – Еремин указал на ручки от комода. – Должна ведь ее заинтересовать голова предка, хоть и дубовая? Заодно снимем пальчики! – В пальчиках заключена суть бытия! – пробормотал полусонный Елизарыч. – Ты что, рехнулся, Костик! Она же в инвалидной коляске! При чем здесь пальчики? – Не учи ученого! Я на своем веку знаешь сколько инвалидов перевидал? Чего они только не вытворяли! Попробуй с ней уговориться на вторник. Обо мне скажи, что есть у тебя друг, который интересуется эпохой Термидора, и, в частности, ее предком. А своей невесте, пожалуйста, ни слова! Сможешь так? – Попробую. – Знаю вас, писателей! Народ болтливый! – Всех ты знаешь, Костян, – инвалидов, писателей… Он не докончил фразы, потому что в дверь позвонили. – Вот и муровцы-тимуровцы пожаловали! Остаток ночи Антон провел на Патриарших в пятикомнатной квартире Патрисии Фабр. Осматривать жилище невесты у него не было сил. – Сам не знаю, зачем тебя побеспокоил? Просто хотел увидеть. Так трудно одному. Особенно после того как появилась ты. Может, это мираж… – Нет-нет, это не мираж! Он устроился в кресле, а она сидела у его ног и целовала ему ладони. – Я выжат окончательно… – Маме ты очень понравился. – С чего ты взяла? – Она мне звонила. Просто в восторге от тебя. Хочет, чтобы мы поскорее поженились. Как можно скорее. Слышишь? – Куда торопиться? – Мы поедем в свадебное путешествие. В круиз. На полгода. – Разве такие бывают? – Еще как бывают! Называется «Вокруг света»! Здесь – зима, а нам наплевать! Мы плывем вдоль побережья Латинской Америки – Венесуэла, Колумбия, Перу… – Здорово… Только бы сначала выспаться! – Миленький, я тебя мучаю! Ложись в постель. Можешь даже не мыться. Пойдем, я тебя уложу! – Какая ты добрая… Едва он коснулся лицом подушки, как все куда-то поплыло, растворилось, обернувшись тишиной. Он увидел себя внутри огромного стеклянного куба, ромбом нависшего над землей, уходящего вершиной в облака. Куб медленно парил над пшеничным полем, и Антон видел, как волнуются под ним колосья, но ничего не слышал, потому что был в стекле, потому что был стеклом. – Ты уже спишь? – Она хихикнула. Он представил, какие у нее при этом по-детски удивленные глаза. Ее глаза. Увидеть и умереть! Так обычно говорят о Париже. «Да что я, в самом деле? Совсем раскис! Не могу еще раз заглянуть в ее глаза? Увижу и усну!» Он заставил себя проснуться. Патя лежала рядом с открытыми глазами и смотрела в потолок. Он тоже посмотрел туда. В потолок был вмонтирован большой экран телевизора. Он не знал, что бывают такие огромные! Заиграла музыка. Позывные передачи. Теперь он слышал прекрасно. Спросонья показалось: специально заманили сюда, ведь он три года не смотрел телевизор! Даже не видел ту программу, где было интервью с ним! Нет! Не надо! Не надо! Он знает, что это позывные ее передачи! Она ему когда-то говорила, даже напевала эту мелодию! Но было поздно звать на помощь. Да он и не звал, просто лежал с расширенными в ужасе зрачками, как Болконский на Аустерлицком поле, и глядел в потолок. – Ида Багинская приветствует вас! Родное, полузабытое лицо. Улыбка, какой нет больше ни у кого! А глаза при этом печальные. Несчастливые какие-то глаза! Но почему? Ведь она добилась всего по полной программе! В массовку ее никто не затер! Она стала звездой! Покорила столицу, страну! Миллионы мужиков сидят сейчас у своих ящиков и мысленно обладают ею! В чем же дело? Ах да, один маленький пунктик не выполнен. Он не стал ее мужем… А тогда… …Дым рассеялся. Ида подобрала с пола розы. Ушла с ними на кухню. Он сидел, не сняв даже ватника, старого китайского ватника цвета квашеной капусты, выцветшего знамени эпохи экспедиторства. Антон безропотно ожидал приговора. Почему-то в этой насквозь прокуренной комнате ему сделалось легче. Мозг заработал стремительно. «Обратного пути нет! Если прогонит, до набережной как-нибудь доберусь!» И тут вдруг до него дошло, что река скована льдом. И это обстоятельство огорчило бывшего экспедитора. Она вернулась с трехлитровой банкой, наполненной водой. Молча поставила ее на пол возле узкого продавленного диванчика, который должен был служить им брачным ложем. Она снова сунула в рот сигарету и чиркнула спичкой. – Раздевайся! – приказала королева. – Переночуешь как-нибудь. А завтра поедешь домой, к Маргарите! Он помотал опущенной головой. – Ты трус! Я не хочу жить с трусом! Я не хочу больше страдать! – Я пойду, – прохрипел Антон. – Куда ты пойдешь? – У меня есть в Москве родственник, – внезапно вспомнил он Костяна, двоюродного брата Марго. Он поднялся и побрел к двери. – Стой! – крикнула Ида. – Ты никуда не уйдешь. Она вцепилась в его ватник. Он не остановился. Поволок ее за собой. – Пусти! Я сам не хочу с тобой жить! Вы мне обе осточертели! Одна ставит условия, другая… – Ах, я для тебя другая? Всего лишь другая! – Она стиснула зубы, чтобы не разрыдаться. Они стояли возле двери. Он не решался дернуть на себя ручку. Она смотрела с ненавистью. Он слышал, как за дверью бурлит жизнь коммуналки. А здесь царствует смерть. Его, оказывается, похоронили. И завтра в гробу доставят обратно. Прощай, Сретенка! Прощай, королева! – У тебя ничего нет от температуры? – спокойно, как ему казалось, попросил Антон. – В голове какая-то муть… Ее взгляд потеплел. Начала дергаться верхняя губа. – Ты останешься?.. Он взял ее под локотки и притянул к себе. – Останусь, Идочка! Конечно, останусь. Я ведь к тебе приехал! Навсегда!.. Тут она дала волю слезам, порываясь разорвать в клочья его нищенскую одежонку, но Антон, несмотря на слабость в теле, крепко держал ее в объятьях и без конца целовал мокрые от слез глаза. Уже в постели она спросила: – Ты опоздал на поезд? – Ида, милая моя, я больше никогда не буду оправдываться. Ладно? – Хорошо… На следующий день она притащила откуда-то старую механическую машинку и сказала: – Вот твоя коза! Он не стал дожидаться выздоровления, в тот же вечер написал три страницы и показал ей. Ида схватилась за голову. – Ты – болван! Зачем ты пишешь о деревне? Ты там никогда не был! И этот старикан. Как он у тебя говорит? Так говорили в деревнях до революции! – Что же делать? – опустил он голову. – Писать детектив! Городской детектив! Про деревню никому не интересно! И начинать с трупа! А не с полоумного старика! Иначе не продашь! – Я не могу с трупа… – Почему? – Я не могу убивать… – Ну что за детский сад? – всплеснула она руками. – На бумаге, Антошечка! На бумаге, милый мой! – Может, кража какая-нибудь… – Не продашь! Пусть похитят ребенка! – подсказала Ида. На похищение ребенка он согласился. Она устроилась на телевидение ассистентом режиссера. Получала мизерную зарплату. Это был единственный их доход. Половина его уходила на оплату комнаты. На остальную половину покупались макаронные изделия, супы в пакетах, крупа и картошка. Питались два раза в день. Какое удовольствие доставлял им процесс поглощения пищи! Они не отказывали себе и в других радостях жизни. Королева любила, удивлять. Облеклась как-то в испанский наряд, раздобытый в костюмерной Останкина для каких-то съемок. Намазала губы ярко-красной помадой. Вставила в свои смоляные волосы увядшую розу. Завела кассету с «Изабеллой Севильяной». И выдала ему такой фламенко, что Полежаев сидел с открытым ртом. – Я не знал, что ты… – Ты забыл, что я актриса? – Ты – Великая актриса! А Великая актриса скинула казенную одежду, оставшись в туфлях и колготках, надетых на голое тело. Подошла вплотную и опустилась на колени. Он только видел, как она закатила глаза и как медленно приоткрылись губы в яркой помаде. И снова бешено тикал будильник. А за окном – внезапная оттепель. А роман шел туго. – Помоги мне! – умоляла Ида. – Ты видишь, я выбиваюсь из сил на этой чертовой телестудии! Пиши быстрей! Быстрей! Он просиживал за машинкой по пятнадцать часов в сутки, иногда клал отяжелевшую голову прямо на клавиатуру, отключался на полчаса и снова принимался остервенело бить по клавишам, из-под которых уже вылетали и трупы, и изнасилованные девицы, и расстрелянные дети! Когда хозяйка комнаты подняла цену за съем, перешли на одноразовое питание. – Я не могу работать, когда в животе бурчит! – начиналась у него истерика. – Не стони, прошу тебя! Мне еще хуже, я все время на людях! – Ты можешь бесплатно питаться. – Не могу. Все поймут, что я голодаю. Ведь раньше я этой дотацией не пользовалась! Это была королева. Настоящая королева. Она могла умереть с голоду, но никто бы не догадался об истинной причине смерти. Однажды она принесла ему с кухни сухарь. – Ешь! Набирайся сил! – Где ты его взяла? – Украла у старухи Капитоновны, – запросто ответила Ида. – Украла? Вот так дела! Королева – воровка! – У нее полный холодильник жратвы. Внук каждую неделю привозит. Не обеднеет от одного сухарика. Для кого-то ведь она их сушит? Они тихо посмеялись, постановив, что Капитоновна сушит сухарики для них. А потом, поделив его пополам, грызли и плакали от бессилия и беспомощности. Эти изнурительные, полуголодные, безумно-сексуальные месяцы, проведенные на Сретенке, были самыми счастливыми в его жизни. Он закончил роман и отдал его сразу в два издательства. Потянулись судорожные дни ожидания. Ответ он получил через две недели. В обоих издательствах отказ. Ида была права. Издателям, как прожорливым гиенам, нужен был труп с самого начала, а жевать до середины романа кашу, не приправленную мертвечиной, они не хотели! Он попробовал счастья еще в двух издательствах. И снова сел на две недели в камеру изнурительного ожидания. Ида тоже пребывала в волнении. Она проталкивала на телевидении проект своей авторской программы и в случае успеха становилась ее режиссером и ведущей. Все зависело от какого-то начальника, которого она называла не иначе как Дерьмо Иваныч. Королева не гнушалась никакими средствами для достижения цели своей жизни. Впереди замаячили деньги и слава. Она плела интриги вокруг Дерьма Иваныча, медленно, но верно продвигаясь к его недосягаемости. В сущности, она была девчонкой с улицы, несколько месяцев проработавшей ассистенткой, и, двигая эту сверхотлаженную махину, могла попросту свернуть себе шею. В тот роковой день ему позвонили из издательства, сказали, что роман понравился, и попросили приехать. Ида работала, и ему не с кем было поделиться радостью. Он не рассчитывал, что заплатят много, но предложенная сумма оказалась просто грабительской. Горло сдавило от обиды. Неужели такова цена каторжным месяцам? Антон стал торговаться, как на базаре, рискуя быть выброшенным обратно на улицу. Он видел, как лицо директора издательства напряглось. Тот сомневался. Конкуренция на рынке детективной прозы велика. От кого больше пованивает мертвечиной, тот и в цене. От полежаевского романа не сильно воняло. – Хорошо, – мило улыбнулся директор, совсем не похожий на злодея. – Еще пятьсот долларов. Вы поймите правильно, молодой человек, я рискую… Сделка состоялась. Он возвращался счастливым. Еле допер до подъезда сумку с продуктами. Не забыл купить цветы для Иды. Она верила в него, и он оправдал ее надежды. С директором издательства они подписали договор на следующий роман. Процесс пошел. Они больше не будут голодать! Он прождал ее весь день и весь вечер, не прикоснувшись к еде. Надо быть достойным королевы! Она часто приходила поздно, но в первом часу ночи он начал беспокоиться. Позвонил на телестудию. Никто не ответил. Не знал, что и думать. Ходил из угла в угол. Свет не включал, время от времени всматриваясь в черный проем окна. В третьем часу он лепетал себе под нос девиз английского писателя Пристли: «…иди к столу, какое бы ни было у тебя настроение, прими холодный вызов бумаги и пиши». Он включил настольную лампу. Сел за машинку. «Она мне опять изменила. На этот раз я поклялся, что убью!» – так он начал свой второй роман. Ида позвонила в пять часов утра. – Не волнуйся. Сейчас приеду, – пообещала она измученным голосом. – Где ты? Я возьму такси! – крикнул он в трубку. – У меня есть деньги! Я получил! – Ничего не надо. Она едва ворочала языком и никак не отреагировала на его сообщение о деньгах. Только повторяла: – Не волнуйся! Не волнуйся! – Ида, ты пьяная! – догадался он. – Скажи, где ты находишься? Я приеду! – Меня привезут! – Она повесила трубку. Вошла, не глядя на него. Сбросила на пол старенькую, потертую на локтях вельветовую куртку. Посмотрела на банку с цветами. Ухмыльнулась. – Опять цветы? – Для тебя… – Выкинь их в помойное ведро! – Что случилось? Она оставила его вопрос без ответа. Пошла принимать душ. Они сидели по краям маленького полуразвалившегося столика, покрытого выцветшей хозяйской клеенкой. Они сидели, вжавшись в дерматиновые спинки стульев. Ида, закутавшись в халат, закинув ногу на ногу, курила. Это была обычная поза королевы. Вот только руки сегодня дрожали. – Я продал роман. – Молодец. – Вот деньги… Он придвинул к ней худенькую пачку долларов. – Оставь их себе. Пачка долларов поплыла обратно. – Ты меня полгода содержала. – Красиво звучит. – Я не понимаю… – Что тут понимать? – Она задрала подбородок и презрительно опустила ресницы. Напротив стоял сервант с разбитым зеркалом. Ее прежняя постоянная маска была безжалостно разрезана паутиной его осколков. – Пришлось переспать с Дерьмом Иванычем. Накачалась водкой, чтобы не так противно… Иначе никак! С мужиков он берет деньгами, а баб трахает. Лучше бы, конечно, наоборот. Но он, к сожалению, не гомик!.. Антон, прошу тебя! Не надо! Он сидел, запрокинув голову к потолку, и задыхался… Их тесное ложе стало еще тесней. Они старались не касаться друг друга телами. – Знаешь, я ведь больше не смогу с тобой… – признался он. – Но с ней ведь мог! Она тебе изменяла, а ты трахал! Она изменяла, а ты трахал! – Ты надеялась на это? Правда? Надеялась? Потому и решилась! Плясала перед ним фламенко! – Дурак! Что ты выдумываешь! Это было как на приеме у гинеколога! Антон застонал от боли. В темноте страдание становится невыносимей. Он покинул узкое продавленное ложе, которое еще вчера ему казалось самым мягким и самым пленительным в мире. Включил настольную лампу. Сел за машинку. Она подошла сзади. Провела ладонью по его щеке. – Прости меня! Ведь ей прощал. У нее была похоть. Я хотела, чтобы наша жизнь… – …превратилась в ад! – Нет! – закричала Ида. – Не надо ничего объяснять! – Значит, ты ее любил, – сделала она вывод. – А меня не любишь. – Что ты понимаешь в любви? – прохрипел он. – Любовь – это когда прощают измены? Когда ползают на брюхе перед своей избранницей? Нет, это не любовь. Это рабство. Слава Богу, я больше не раб! Ты ведь сама разбила мои цепи. Поила, кормила полгода. Учила уму-разуму. Заставила писать романы. Ты решила, что я тебе всем обязан, а значит, не взбрыкну? Одного ты не учла. Я не смогу больше быть рабом. Ни твоим. Ни чьим-то. Ту ночь она провела на полу. Впервые он слышал, как Ида молится. Впервые видел крест с распятием и четки в ее руках. Он тоже не спал. С фанатичным упрямством долбил по клавишам машинки. Его злило, что даже орудием производства он обязан ей. Ничего не нажил за тридцать два года. Одни воспоминания. Старенькая машинка не выдержала накала страстей. Из строя вышли две литеры. Антон уже не обращал внимания на подобные пустяки. Наутро Ида попросила: – Сходи со мной в костел. – Я некрещеный. – Не имеет значения. – Не хочу. Ее опухшие за ночь глаза были неподвижны. Бледная и сутулящаяся, она походила на несчастную падчерицу из сказки, терпящую издевательства и побои от самодурки-мачехи. Никак не на королеву. Натянув на плечи куцую, вытертую на локтях вельветовую куртку, Ида вдруг бросилась к нему на шею. – Прости меня, Антоша! Прости! Он холодно отстранился. Она поцеловала ему руку и, медленно шаркая ногами, направилась к двери. Антон не стал ее дожидаться. Уходя, начертал короткую записку: «НЕ ИЩИ МЕНЯ!» Сретенка прощалась с ним первым майским дождем. Он шел вниз по бульварам, прижимая к груди полиэтиленовый пакет с рукописью, оберегая ее от дождя. В кармане лежали деньги на покупку новой машинки и на первое время. Всего ничего. Костю, двоюродного брата Маргариты, он не видел со школы. Помнил еще совсем пацаном, у которого собирались рок-меломаны. В школе они не дружили. Антон был увлечен литературой, выпускал стенгазеты. Костя занимался спортом, прыгал с парашютом, собирался в десантные войска. Родители показали ему десантные войска! Шла война в Афганистане. Еремина снарядили в Москву к родственникам. Там он поступил в юридический институт. Марго утверждала, что не обошлось без родственных хлопот. Впрочем, она еще в школе начала относиться к кузену предвзято, язвила по любому поводу. Родственных отношений они не поддерживали. И казалось, что Костя навсегда исчез с его горизонта, хотя в блокноте у Антона был записан московский адрес Еремина: Маргарита постаралась еще в эпоху экспедиторства, когда гонял в Москву. Так, на всякий случай. Вот случай и представился. «У него, наверно, жена и куча ребятишек, а я тут припрусь со своими болячками!» Широкоплечий брюнет, открывший ему дверь, долго изучал незнакомца в мокрой одежде. Незнакомец прижимал к груди полиэтиленовый пакет и добродушно улыбался. – Мы знакомы? – недоумевал Еремин. – А ты, Костян, еще «Пинк Флойд» слушаешь? – Господи! Антоша! Что же ты без зонта в такую погоду? А Марго с тобой? Исповедь состоялась за бутылкой водки, которая у хозяина всегда имелась в припасе. Разве может быть мужской разговор по душам без нее, без родимой? – А я вот, брат, до сих пор в холостяках, – признался Костя. – И ничего, не горюю. Живи пока у меня, а потом что-нибудь придумаем! Он поселился в однокомнатной квартире следователя. Спал и работал на кухне. Тесновато им было вдвоем, и Полежаев несколько раз порывался снять какое-нибудь жилье, но Костя не позволял. – Зачем тебе лишние траты? Накопи на собственную квартиру – и тогда съезжай! – мудро рассуждал Еремин. А популярность Иды Багинской росла с каждым днем. Антон не смотрел телевизор. Зато Костя втайне от писателя наблюдал за взлетом его подруги. Однажды, уже зимой, он поздно вернулся из театра, и Костя встретил его словами: – А у нас гости! «Неужели Марго? Только этого не хватало!» Он ошибся. В комнате на тахте сидела королева, неизвестно как нашедшая его. Он сел напротив в кресло. Еремин деликатно уединился на кухне. Она не могла наглядеться, лаская взглядом. Молчала. Ждала, что он скажет. Он сказал: – Зачем? – Сегодня ровно год, как ты прилетел. Помнишь тот вечер? – Зачем ты пришла? Она заплакала. – Я люблю тебя… – Я хочу все забыть… – Но я люблю тебя! – Мне надо работать. Извини. Он встал. Ида бросилась к нему. Повисла на шее. – Прости! Прости меня! Он молчал. – Я купила квартиру, – тихо сообщила она. – Там же, на Сретенке. Поедем! Не надо никого стеснять! Ты – мой! Ведь все для тебя! Для тебя – пойми! – Мне надо работать. Пусти! – Он разжал кольцо ее рук. И жалкая, беспомощная королева вновь опустилась на тахту. Он вытащил Еремина из кухни и сел за машинку. Теперь у него была новая машинка, электронная, фирмы «Оливетти». И работала она тихо, чтобы не потревожить чей-то сон. – Упрямый ты осел, Полежаев! – выдал ему после ухода телезвезды Константин. – Такая девчонка встречается одна на миллион! – Бери круче! – ухмыльнулся тот. – Одна на двести миллионов! Если учесть всех телезрителей! – Боже! Какой идиот! Почему она не полюбила меня? – Подожди еще! Вот напишу про тебя роман – может, полюбит! – отшучивался писатель. Он съехал следующей весной. Ровно год жил у Кости. Строго-настрого запретил давать свой адрес Иде, если она опять объявится. Она объявилась. Сердце «железного Еремина», видимо, дрогнуло. Месяц назад белый «мерседес» въехал в уютный Измайловский дворик. Полежаев стоял на балконе и наблюдал за незнакомым автомобилем, который остановился напротив его подъезда. Из него вышла высокая стройная женщина. В брючном костюме, в солнцезащитных очках. Иссиня-черные волосы отливали на солнце. Люди во дворе как-то сразу сгрудились, зашептались, стали даже показывать пальцами. И солнцезащитные очки уже не помогают! Антон опустился в плетеное кресло, стоящее на балконе, и просидел в нем минут десять под непрерывный вой дверного звонка… …Открыв глаза, он долго исследовал потолок спальни. Патя возилась на кухне и что-то напевала. За окном уже вовсю бушевал новорожденный день. Полежаев отметил высокое качество побелки потолка: ни соринки, ни пятнышка. «Никто и не думал тебя заманивать, остолоп! Это всего-навсего твое подсознание, в котором наверчено не меньше, чем в телевизоре!» – Ты уже проснулся? В проеме двери возникла ее миниатюрная фигурка в халате. – Где у тебя телевизор? – Боже мой! Я надеялась, что ты хотя бы пожелаешь мне доброго утра! Впрочем, чего можно ждать от телемана? – Прости… – Телевизор в гостиной. – А здесь нет? – Если хочешь, могу его перенести сюда. – Она недоуменно пожала плечами. За чашкой крепкого кофе она вдруг призналась: – Нелепо как-то все. Сначала Констанция, потом – Степановна. Что происходит? И главное, зачем? – Твоя бывшая наставница тоже порадовала своим творчеством. – Что это значит? – У нее мы нашли продолжение головокружительного романа! – Романа? Ты сказал – романа? – Ты так удивилась, будто слышишь об этом впервые! Я давал тебе читать два отрывка, найденные у Констанции и у Шведенко. Помнишь? Вот еще один. Похоже на продолжение. Она не взяла в руки протянутый ей листок, а только взглянула на него и быстро перевела взгляд на Полежаева. – Ты знаешь, как это называется, когда несколько человек пишут один роман, каждый – свой отрывок? Он знал. Ведь не первый год варится в одном котле с издателями, редакторами, художниками, корректорами. Со всеми, кто участвует в процессе создания книги. Новой, коммерческой литературы. И явление, на которое сейчас намекала Патрисия, было широко распространено. И, разумеется, имело свое название, иносказательное, остроумное, двусмысленное, возникшее в их среде – творцов криминального жанра. – Я совсем выпустил из виду… – пробормотал Антон. – Это называется «братская могила»… Листок с очередным опусом выпал из его руки и плавно приземлился на пол. |
||
|