Козлов ВалерийПрогулки по лезвию

Валерий Козлов

"Прогулки по лезвию"

Анонс

Большие деньги - большие заботы и почти наверняка - большие преступления. Одиночество, постоянная опасность, рискованные аферы - вот во что превратило огромное состояние жизнь депутата Госдумы Блинова. Одно цепляется за другое похищение людей, любовная интрига с садистским уклоном, выстрелы в лицо, заминированные автомобили... Кажется, что этому ие будет конца, но развязка близка и неожиданна.

ЧАСТЬ I

Глава 1

В частное сыскное агентство Андрей Важин направлялся с обоюдовыгодным предложением: им - бесплатная реклама, ему - материал для романа. Он был удивлен, не обнаружив Малоарбатского переулка там, где думал его обнаружить, и, проплутав лишних пятнадцать минут, недовольный своим знанием Москвы, нажал наконец на кнопку домофона у входа в небольшой двухэтажный особнячок.

Молодой сотрудник, похожий в своем модном синем костюме на манекен, проводил его в комнату - нечто вроде приемной, но с длинным столом посередине, - и, предложив сесть, внимательно выслушал.

- И какой бы материал вас устроил? - с плохо скрываемой снисходительностью поинтересовался он после того, как Важин изложил ему причину своего появления.

- Любой, - простодушно признался Важин, оглаживая свои пышные усы. Кражи, убийства, наркотики...

- Понятно, - без видимого удовольствия сказал молодой сыщик. - А если вы из конкурирующей фирмы? А мы вам все наши секреты на блюдечке? Где гарантия?

- Действительно, - согласился Важин и даже вздохнул, продолжая играть роль простака, - нет такой гарантии. Единственное, могу дать честное слово. - И одарил собеседника добродушной улыбкой.

Сотрудник агентства, вероятно, считавший себя хорошим психологом, сменил гнев на милость и, слегка обозначив на скуластом лице улыбку, сказал:

- Вы нас поймите, мы не можем всем желающим демонстрировать свою кухню. Так что шеф вряд ли пойдет вам навстречу.

Важин протянул свою визитную карточку.

- Все-таки доложите, - сказал он с мягким нажимом и закурил, не спросив разрешения. - И не забудьте упомянуть, что я могу дать о вас материал в одной из центральных газет...

Последняя фраза непроизвольно получилась двусмысленной: мол, не захотите со мной разговаривать, тоже могу дать соответствующий материал.

Напористость Важина объяснялась тем, что шефом агентства был Муравьев, бывший муровец, о котором Андрей, ещё будучи журналистом, сделал очерк на полполосы.

Судя по всему, агентство "Шанс" только вставало на ноги. Книжные шкафы в комнате были вызывающе пусты. "Хоть бы томик "УК" для приличия на полку поставили, - подумал Важин и решил: - Да, реклама им явно не помешает".

Длинный полированный стол, предназначенный то ли для рабочих совещаний, то ли для банкетов по случаю удачно раскрытых дел, был частично занят большим телевизором, на экране которого высвечивался кусок Малоарбатского переулка с подъездом этого домика и редкими прохожими, идущими по своим делам и не подозревающими, что кто-то наблюдает за ними. Прошла дама с собачкой, с рассеянным взором, прополз алкоголик, выковыривающий что-то из своего уха мизинцем... В этот момент в комнату вошла стройная секретарша с улыбкой на подрумяненном лице, поздоровалась, поставила перед посетителем чашку с кофе и удалилась. "Раз кофе, - подумал Важин, уверенный, что шеф этого заведения сейчас наблюдает за ним так же, как он за теми прохожими, - то разговор будет".

Но в тот день разговора с шефом не получилось. Встречу назначили на завтра, на одиннадцать.

На другой день Важин пришел минут на десять раньше назначенного срока и от нечего делать походил, осмотрел со всех сторон особняк. Заглянув во двор и ожидая увидеть там обычное захламление, он был немало удивлен, обнаружив образцовый порядок, - даже первые осенние листья были сметены в аккуратные кучи, другого мусора вообще не было видно.

И ещё удивился Важин нескольким пожилым женщинам, сидящим на лавочке и греющимся перед долгой зимой в лучах осеннего солнца.

На сей раз его беспрепятственно проводили в кабинет шефа, при этом даже не проверили сумку, хотя он приготовился к полному досмотру на предмет оружия.

Двойные двери за Важиным бесшумно закрылись, он оказался в длинном неуютном кабинете. В дальнем конце, у окна, склонившись над письменным столом, сидел Муравьев. За его спиной, в углу, висела икона, рядом с иконой на полстены раскинулся план Москвы.

Они пожали друг другу руки, начали вспоминать, сколько лет не виделись. Оказалось, что восемь.

- Тебя как при подчиненных называть? - поинтересовался Важин. - Виктор? Или Виктор Степанович?

- Здесь, брат, не МВД. Можно и Витькой. - Муравьев откинулся на спинку кресла и прокричал куда-то под стол: - Зоя, два кофе! - Но, подумав и словно бы вспомнив о какомто неприятном разговоре, добавил: - Пожалуйста.

Важин не мог сдержать улыбки:

- Что, Виктор Степанович, секретарша воспитывает?

- Ну её к лешему, - беззлобно отмахнулся Муравьев и спохватился: - Я же микрофон не отключил! - Щелкнув на пульте селектора клавишей, сказал: - Теперь можешь материться. Но недолго. - Он взглянул на часы. - Сейчас придет одна тетенька, надо успеть поговорить. Если куришь - кури. Сам-то я закодировался, терплю двадцать четвертый день.

Секретарша принесла кофе, и они заговорили о деле.

- Чем вы тут занимаетесь? - поинтересовался Важин.

- В основном слежкой. Чем мы ещё можем заниматься? Охрана да слежка. Но охрана теперь как бы отдельно... А мы - за мужьями, за женами. - Муравьев свернул пальцы колечком и приставил к глазу. - Часто владельцы фирм просят понаблюдать за сотрудниками... Не ахти какие деньги, но работа спокойная, забыл, когда жилет надевал. Жил, как говорится, не тужил, пока вы не явились.

- Кто это мы? - удивился Андрей.

- Эта тетка и ты. Она вчера мне бубнит о таинственном исчезновении её хозяйки, а ты в приемной сидишь, ждешь от меня экстрасюжетов... Смотрю я на тебя вон по тому телевизору и не знаю, что делать. Женщине надо отказывать, поскольку пропавшими мы не занимаемся. Гиблое дело. Но тут твоя тоскливая спина на экране, думаю, может, ты за это дело возьмешься? Как?

- Юмор? - Важин понимающе улыбнулся.

- Юмор, - подтвердил Муравьев. - А вот теперь послушай, почему я этой женщине не отказал сразу.

Дело в том, что они наши соседи, в двух шагах здесь, на набережной, живут. Но это так, к слову. А суть в том, что два года назад мы по заказу следили как раз за этой пропавшей... Как? Не слабо?

- Не слабо! - изумился Важин.

- И ещё любопытный момент. Увидев тебя, я подумал, что ты можешь оказаться в этом деле полезным. Как думаешь, почему?

- Как почему? - шутливо отозвался Важин. - Умные люди, они везде полезны.

- У нас, дорогой, умных и без тебя хватает. А штука вся в том, что пропавшая, за которой мы следили два года назад, как-то связана с литературными кругами, в ваш Дом литераторов часто заглядывала.

- Интересно. Так, может быть, я её знаю?

- Не исключено.

- А чей был заказ на наблюдение за ней?

- Мужа, конечно. Большой деловой человек... Известное дело, времени и сил на молоденькую жену не хватает, и семь дней мои люди пасли её по Москве... А теперь, оказывается, она-то и пропала! Допивай кофе, она уже здесь. - Муравьев показал на экран монитора.

- А почему она к вам обратилась, а не в милицию? И почему муж сам не пришел?

Муравьев только руками развел.

В кабинет вошла полная преклонного возраста женщина в добротном, но старомодном пальто. Остановив её попытку тут же заговорить о своем несчастье, Муравьев представил Андрея как своего помощника, спросил, не желает ли посетительница выпить кофе или чаю. Но та ответила:

- Только что звонили из фирмы хозяина. С часу на час ожидают прибытия Леонида Евгеньевича.

- Тогда не до чая, - сказал Муравьев, вставая, - поехали к вам, Вера Даниловна.

Важин решил, что Виктор хочет встретиться с мужем пропавшей, но оказалось - наоборот.

Сидя на заднем сиденье в "Жигулях" Муравьева, Важин присматривался к Вере Даниловне, отметив в её лице ту особую простоту, что заранее располагает к доверию.

Постояв немного в заторе при съезде с Садового кольца, они через три минуты были на месте. Не мог удержаться, чтобы не приостановиться, не поднять голову. На крыше дома, сбоку, не в центре, была надстроена нежилая ажурная башенка, явно с декоративными целями. Эпоха...

- Люблю добротные здания, - сказал Важин.

- Сейчас твоя любовь значительно усилится, - заметил Муравьев, входя в подъезд, и тихо добавил: - Не расслабляйся! Первое впечатление в нашем деле великая вещь.

Такого размаха в планировке подъездов Важин не видел давно. Поднявшись на этаж, они походили по трем холлам, осмотрели две лестничные клетки, при этом Муравьев то и дело сдерживал Веру Даниловну, порывавшуюся начать говорить. Раздеваясь в прихожей, Виктор Степанович сказал, обращаясь к хозяйке:

- Поправляйте меня и дополняйте. Итак, вы говорите, что в квартире пять комнат. - Он открыл первую дверь. - Это, вероятно, для шоферов и охраны. А тут, думаю, вы обитаете, Вера Даниловна. И горничная... Как ее? Софья?

- Софи, - поправила домоправительница, сделав на "и" ударение.

Муравьев хмыкнул и продолжал:

- Здесь столовая. Приятная столовая, - отметил он, заглянув за дверь, бросив взгляд на хрустальную люстру. - Дальше - кабинет хозяина. Заперт, что и естественно. А вот то, что нам нужно... Значит, вы говорите, что Мария Олеговна была домашним секретарем Блинова?

- Была, - горестно покачала головой Даниловна. - Думаете, уже "была"?

- Ничего я не думаю, - недовольно проворчал Муравьев. Он обходил комнату, внимательно разглядывая предметы. - Нечто среднее между будуаром и вычислительным центром, - оценил он обстановку и подобрал с пола клубок шерсти. - Вы ничего здесь не трогали?

- Боже упаси! Все так три недели и разбросано.

"Ого, три недели!" - подумал Важин и взглянул на Муравьева. Тот продолжал расспрашивать:

- А как она в жизни? В плане опрятности? Может быть, это нормально, что ящики выдвинуты и нитки разбросаны? Кстати, хотелось бы взглянуть на её фотографию.

- Вообще-то Софи не велено было здесь убираться, - оправдываясь за беспорядок, ответила Даниловна. - Сейчас я альбом принесу.

Отобрав несколько фотографий пропавшей хозяйки, Муравьев спросил:

- А это, насколько я понимаю, Блинов? Серьезная личность. И эту карточку я на день заберу. Не волнуйтесь, все будут целы.

- Позволь мне взглянуть, - попросил Важин.

- Потом, потом, - торопясь с главным, ответил сыщик. - Так, теперь о хозяине. Вы говорите, он за границей?

- В Австрии, - подтвердила Даниловна.

- А вчера вроде был в Австралии, - улыбнувшись, сказал Муравьев.

- Да? - удивилась Даниловна. - Я их путаю без конца. Да и какая тут разница?

- Разница в самом деле невелика, - задумчиво произнес Муравьев. - И зачем он туда поехал - тоже пока неважно. Важно то, что он скоро вернется. Вернется, вызовет милицию, те детально пощупают... Так что не будем трогать компьютер, поскольку на клавишах могут остаться чьи-то отпечатки... А если он не будет в милицию заявлять? - Муравьев резко повернулся к Даниловне. - Может такое быть? Вот вы. Почему вы не обратились в милицию? Почему вообще так поздно спохватились?

- Потому что Соловьев запретил.

Я сразу позвонила на фирму, там мне сказали, что не надо раньше времени панику поднимать. А Соловьев так и сказал, чтоб до приезда Блинова я ни о какой милиции и не думала! И потом, он сказал, что там меня и слушать не будут. Кто я такая? Заявление от мужа потребуют.

- Тогда зачем к нам обратились?

Даниловна долго не отвечала, отвернулась, прикладывала платочек к глазам.

- Так ведь никто ничего не делает! - наконец вырвалось у нее. - Надо же что-то делать, ведь человек среди бела дня бесследно исчез! И одна я, как на грех. Даже посоветоваться не с кем...

- Софи в отпуске, вы говорили? А охрана?

- Охрана, как всегда при отъездах хозяина, снимается. На фирме тоже дел много.

- То есть тогда вы были вдвоем?

- В том-то и дело. В тот день приехал шофер, ну наш Николаич. Повез меня за продуктами. Специально приехал, чтобы помочь.

- Помог, - кивнул Муравьев. - Хорошо, вернулись вы, а Марии Олеговны нету. Что дальше?

- Мы с Николаичем стали ждать.

Ему тоже сразу на фирму не хочется возвращаться, лучше здесь посидеть.

- А почему сразу ждать? - спросил Муравьев, осматривая флакончики на трюмо. - Что вас насторожило? Может, Мария Олеговна к подруге поехала? Или в парикмахерскую?

- Мы так и решили. Телевизор включили, чайник поставили. Потом Николаич уехал, а ночью-то я и заволновалась.

- А раньше Мария Олеговна часто ночевала вне дома? - спросил Важин, которому надоело молчать.

- Бывало, - сказала Даниловна. - Но всегда или мужа, или меня предупреждала об этом.

- Так кто она Блинову все-таки? Жена или секретарша? - спросил Муравьев.

- Днем - секретарша, ночью - жена, - мудро ответила домоправительница, видимо, повторяя чьи-то слова.

Осмотрев комнату пропавшей хозяйки, все перешли на кухню. Даниловна поставила на плиту чайник, ловко накрыла на стол. Разговор принял менее официальный характер.

По мере рассказа домработницы о пропавшей тут же искали телефоны, обзванивали подруг и знакомых Марии Олеговны, даже в Мюнхен её родителям дозвонились. Разговаривали с её матерью, представившись сотрудниками ОВИРа, якобы уточняющими, выезжала ли по их вызову дочь в Мюнхен в прошлом году. Узнали, что да, выезжала. А в этом году? В этом году, был ответ, пока не собирается.

Даниловна, слушая все эти телефонные разговоры, мялась в какой-то нерешительности, а потом сказала:

- Все, что есть у меня, - три тысячи долларов накопила. Но ради хо - о зяйки... Если б вы её знали. Да не дай Бог с ней что-то случится, через день меня выгонят. - Она снова всплакнула. - А ведь он мой племянник двоюродный, пожаловалась она.

- Кто? - удивился Муравьев. - Леонид Евгеньевич?

- Выгонит, - закивала головой хозяйка. - Недоволен он мной, кричит, ругается, только что руку пока не поднимает.

- Чем же он недоволен? - спросил Важин.

- Всем, - обреченно вздохнула Даниловна.

Муравьев, вероятно, чтобы отвлечь её, сказал:

- У вас, что же, все окна во двор?

Жалко, вид отсюда не тот, что на реку.

- Да-да, - сказала Даниловна, - вид не тот. Мы всех новых гостей специально водим на площадку к лифтам, там с балкона вид настоящий.

Муравьев слушал её, но чувствовалось, что думает он совсем о другом.

Достал пластинку жевательной резинки, бросил её в рот, начал молча жевать. Важин тут же использовал паузу:

- Вера Даниловна, не могли бы вы рассказать, какие на ваш взгляд, были отношения у Марии Олеговны с мужем?

- У Маши? - переспросила женщина. - Не привыкла я её по отчеству звать. Ей же всего двадцать шесть. Ну, какие отношения... Плохие, конечно.

- А почему "конечно"?

- А потому что разные люди. Все у них разное, и зачем она за него вышла, я понять не могу.

- Ругаются часто? - поинтересовался Важин.

- Теперь уже и не ругаются, просто молчат. А два года назад что творилось! Особенно из-за политики.

"Из-за политики?" - почти одновременно воскликнули Муравьев и Важин.

- Ну, вы помните, что тогда было?

"Белый дом"-то у нас тут, под боком.

Можете себе представить, что здесь творилось. На улицу выйдешь, народ шумит, домой придешь, тут ещё больше шумят.

- Кто ж из них за кого? - с любопытством спросил Важин.

- Я в этих делах человек непонимающий. Мне что красные, что чер - ные, что зеленые... Я знаю одно: было до Горбачева плохо, стало ещё хуже.

А этот год совсем какой-то проклятый. То хозяин Софи хочет уволить, то на меня орет, то по нескольку дней домой не приходит. Уехал в эту Австралию, даже не позвонил ни разу! Как можно?

Снова Даниловна достала белый платочек. Муравьев, глядя на нее, цикнул зубом и попросил:

- Не могли бы вы сводить моего товарища на тот балкон, куда вы гостей водите? Пусть он Москвой полюбуется. А мне на работу позвонить надо.

С десятого этажа вид Москвы впечатлял. В реке отражалось осеннее холодное небо, гусеницей полз по метромосту голубой поезд, шпиль гостиницы "Украина" победно торчал над каменными громадами на том берегу.

"В этом городе невозможно найти человека", - подумал Важин.

Вернувшись в квартиру, они застали Муравьева в комнате Марии.

Сыщик просматривал книги на полках.

- Здесь бы все перерыть, - сказал Муравьев, - да не успеем, хозяин вернется. А встречаться сейчас... не к лицу.

- Вы уж побыстрее, пожалуйста, - заволновалась Даниловна. - Не дай Бог он приедет.

- Ладно, - задумчиво произнес Муравьев, - не будем встречаться.

Пока. Давай-ка вместе вот это посмотрим. - Он наклонился к полке с выстроенными на ней неодинаковыми по толщине и формату томами, томиками и даже брошюрами.

Здесь оказались разрозненные издания русских поэтов: Кольцов, Есенин, Рубцов... Андрей привычно пролистывал книги, и хотя никаких отметок на полях он не увидел, ни один стих не был отмечен, все же по внешнему виду книг было сразу понятно, что открывали их часто. "И вообще, - думал Важин, переходя к тонким книжкам, - библиотеки часто говорят о хозяевах то, о чем не догадываются ни друзья, ни родственники".

Важин пролистывал книгу за книгой. Нашел три тетради с дневниковыми записями, передал их Муравьеву и вдруг неожиданно сказал:

- Черт, до чего тесен мир! Взгляни. - Он протянул Муравьеву тощую, безликую брошюру, украшенную на четвертой странице обложки фотографией автора. Тут же были данные об авторе.

- Игорь Отраднов родился в лесной деревне в Калининской области... - начал читать Муравьев, но его остановил Важин:

- Это все ерунда, - сказал он. - Вот главное!

Под обложкой скрывалась такая надпись: "Милой Машке в зимнюю лунную ночь с 9 на 10 января 1989 года".

- Удача, - сдержанно, но весомо произнес Муравьев. - Вы не знали его? обратился он к домработнице.

Женщина надела очки, внимательно изучила фотографию поэта.

- Не помню, - виновато сказала она. - Здесь столько народу бывает.

- Все равно удача, - повторил Муравьев.

- Ты даже не представляешь, какая! - воскликнул Важин, помахивая ещё одной брошюрой. - Снова он. Снова надпись! - Он прочитал с выражением: - "Маша, милая! Сегодня я пьян без вина. Эта книжица - только разбег, теперь я горы сверну! Ночь, звезды в окне. С 10 на 11 января 1989 г.".

- Он что, - спросил Муравьев, - каждую ночь ей свои книги дарил?

- Поэт, - улыбнулся Важин. - Чистой воды был поэт.

- Что значит был? Умер уже?

- Умер поэт, родился прозаик. Прозу пишет теперь.

- Так ты с ним знаком? - удивился Муравьев.

- В том-то и дело! И очень даже неплохо.

- Так, - потирая руки, сказал сыщик, - на выход, коллега!

В ожидании лифта, Важин рассказывал об Отраднове.

- До перестройки жил, как многие из его племени малоизвестных поэтов:

подрабатывал сторожем, выпустил две книги, стал членом Союза писателей.

Но новое время сломало его... Прозаикам сейчас и то тяжело, а поэтам просто труба. Кому ты нынче нужен со своими стихами? Начал пить, место сторожа потерял, уехал куда-то в Карелию. Думали, спился, пропал.

Но он вдруг является с папкой очерков. О лесах, об озерах, о старых деревнях. Очерки, надо сказать, блестящие. Но и они теперь у нас никому не нужны. Вот тут-то мой друг-журналист и помог ему: нащелкали они за год слайдов к этим очеркам да и продали все финнам. Те прекрасный альбом выпустили, хороший гонорар заплатили. Думали, заживет наш Афонин...

- Афонин это кто? - спросил Муравьев.

- Да он же. Отраднов - его псевдоним. Ну, думали, заживет. Но...

Поэт! - Важин беспомощно развел руками.

- Пропил гонорар? - Муравьев рассмеялся, входя в лифт.

- Хуже! Ты не поверишь, поехал куда-то вкладывать свои доллары и по дороге их потерял!

- От черт! - воскликнул Муравьев. - И что он теперь?

- В деревне. В Тверской губернии где-то кукует. Сидит на воде и хлебе. Хорошо, что мой друг ему очередную идейку подкинул: лесная глушь в центре России. Финны уже заинтересовались.

- Там действительно глушь?

- Ты даже не представляешь! И сидит наш Афонин в избушке, по новой марки-доллары зарабатывает.

- Так опять потеряет, - безнадежно махнул рукой сыщик. - Милая Маша! сказал он, передразнивая неизвестного ему поэта.

Звезды, луна, рваная тюлька! - Он наугад открыл книгу и прочел: "На горке сидит девчушка и плачет в три ручья. Под горкой бежит речушка, по камешкам спеша". Это что, у него все такие стихи?

- Нет, есть настоящие.

Они сели в машину, тронулись, и неожиданно Муравьев резко свернул в Проточный переулок и следом - во двор. Они оказались с тыльной части блиновского дома.

- Ну-ка, где там наше кухонное? - спросил Муравьев, опуская боковое стекло. - Ты его видишь?

- Надо считать, - ответил Важин, стараясь определить хотя бы вертикаль второго подъезда.

- Не надо считать, - сказал Муравьев, доставая из перчаточного ящика бинокль. - Вон оно. И без бинокля пятнышко видно.

- Какое пятнышко? - не понял Важин.

- Жвачку мою. Я к раме её прилепил. Итак, нарисуем для памяти. - Муравьев достал блокнот и аккуратно нарисовал расположение окон Блинова. Подписал: "кухня", "кабинет", "столовая"... - И, главное, что удачно? - спросил он в любимой своей манере задавать вопросы, а потом самому на них отвечать. Удачно то, что вон тот старый дом не снесли наши великие архитекторы. Так что будет у нас распрекраснейший наблюдательный пункт. Своего зама Веревкина на прослушивание посажу. Ас.

- На чердаке? - спросил Андрей.

- Зачем? Договоримся с кем-нибудь из жильцов.

- А согласятся?

- Только плати...

- Похоже, подсматривание и подслушивание - ваша основная работа?

- Каковы заказы, такова и работа, - ответил сыщик.

- У тебя есть какая-нибудь версия? Кроме, конечно, того варианта, что она сбежала к Афонину.

- Какие тут версии, - неопределенно ответил Муравьев. - Муж - депутат и большой коммерсант. Вот тебе и вся версия. А с вашим Афониным сам разбирайся. Я о нем всерьез было подумал... Но что-то не вяжется. Доллары потерял! - в очередной раз с искренним возмущением повторил сыщик, но тут же спокойно добавил: - Афонина ты проверь обязательно. И вообще порасспрашивай его о нашей пропавшей. Далее... Отношения в этой семье тяжелые. Не зря же нас Блинов тогда нанимал. И знаешь, куда она исчезала два года назад? Мы поначалу подумали, что она темнит, что здесь что-то не так. Это ж был конец сентября... Так куда она ходила? - спросил Муравьев.

- По грибы, - ответил без улыбки Андрей.

- Почти угадал. Она к "Белому дому" ходила... - Они опять помолчали. Муравьев налил из термоса кофе, жестом предложил стакан собеседнику, но тот отказался. - Каждый день, представляешь? Муж с утра на работу, а она вроде как на прогулку к "Белому дому".

- Что она делала там? - спросил Важин, прикуривая новую сигарету.

- Ничего. Ходила вокруг, иногда с кем-нибудь разговаривала. Причем явно с незнакомыми.

- И что вы потом Блинову докладывали?

- То, что видели, то и докладывали. Похоже, он так до конца нам не поверил.

- Страстный ревнивец?

- Вроде того. Черт, а курить тянет.

Давай коньячка, что ли, тяпнем? - неожиданно предложил Муравьев.

- Не могу. За рулем ни грамма.

Тогда Муравьев перегнулся, из кармана за спинкой сиденья достал початую фляжку коньяка.

- У тебя не машина, а бар на колесах, - заметил Важин.

- Жизнь такая. - Муравьев налил полстакана и залпом выпил. - Очищает, сказал он, не поморщившись.

- Да, иногда организму полезно очиститься.

- Не организму, - поправил Муравьев, - душе.

- И что, - спросил Важин, - она так и торчала у парламента?

- Именно что торчала. Ходила, глазела на колючую проволоку. Так что какие тут версии... Их десятки.

Могла в самом деле любовника найти и к нему сбежать. Могла просто от мужа уйти. Но скорее всего её выкрали. Какие-нибудь вымогатели, конкуренты, политические противники мужа... Маньяк сексуальный пришить мог... Сам-то что думаешь?

- В основном то же, что и ты. Ну ещё кое-что бредовое, чисто писательское.

- Точнее?

- Думаю, не затеяли ли они с Верой Даниловной какую-нибудь игру против Блинова. Уж больно не любит домработница своего племянничка.

А если ещё и жена его не любит...

- Ну если так, то мы это быстро раскрутим, - заверил Муравьев.

Прощаясь, договорились о связи.

- Ты мне особенно не названивай, - сказал Муравьев. - Сам понимаешь. Я буду звонить. Но все равно по телефону ничего лишнего, никаких имен.

- Думаешь, прослушивают?

- Не думаю, - сказал Муравьев. - Я на эту тему вообще не думаю. Просто есть одно золотое правило, которое я бы всем рекомендовал... А именно. В двух словах. Как ты с другими, так и они с тобой. Надо ли пояснять?

Приехав домой, Важин позвонил другу журналисту Малкову, но Сашкина жена ответила, что муж какой день дома не ночует, где-то опять мотается, и по её тону Андрей понял: у Малкова с женой очередные крупные нелады. То, что Сашка ночует у одной из своих многочисленных знакомых, Важин не сомневался. Только у кого?

Приняв душ, накинув домашний халат, Важин достал из холодильника бутылку пива, выпил стакан с наслаждением и, закурив, взялся за телефонную трубку. Он набрал номер пейджинговой связи и вызвал Малкова.

Александр позвонил через час. Голос его, как всегда, был веселым, если не сказать радостным.

- Привет, старина! Куда ты пропал?

- Я пропал? - удивился Важин. - По-моему, это ты вторую неделю дома не ночуешь.

- Ах, стерва! - беззлобно воскликнул Малков. - Уже нажаловалась.

Слушай, старик, ты обязан немедленно подъехать к Еремееву! Честное слово, тебя очень тут не хватает. Вон Еремеев машет гитарой, зовет. Мы тут наши афганские дела вспоминали, теперь Югославию обсуждаем, Еремеев думает к сербам ехать. Повоевать на старости лет.

- Слушай внимательно, - перебил словесный поток друга Андрей. - Я вышел на серьезное дело - об этом при встрече, - нужно срочно съездить к Афонину, посмотреть, не гостит ли у него кто-нибудь посторонний. Понял?

- Ни хрена не понял, - весело признался Малков. - Как могут быть связаны серьезное дело и Афонин?

И кто у него, в глухой дыре, может гостить? А если и приехали к нему друзья за рыбой да водки попить, то что в этом такого?

- Детали при встрече, - терпеливо повторил Важин. - Пропала одна девушка, три недели нет дома, все с ног сбились. А она хорошо знакома с Афониным. Надо съездить, проверить, а я сейчас никак не могу.

- Слушай, - оживился Малков, - это идея! Погода! Грибы-ягоды, охота, черт побери! Чего мы сидим в Москве? Еремеев! - крикнул он так, что Важин вынужден был отодвинуть от уха телефонную трубку. - Еремеев, завтра едем к Афонину!.. Нет, - уже в микрофон сказал Александр, - Еремеев нацелился к сербам.

- Хорошо, - сдерживая себя, согласился Важин. - Допивайте, что у вас там осталось, и пусть Еремеев катит воевать, а ты, я тебя очень прошу, сгоняй на своем джипе к Афонину, и если у него гостит красивая высокая блондинка, то немедленно сообщи.

- Блондинка! - обрадовался Малков. - Надеюсь, не слишком высокая?

Как мы с ней будем смотреться? А?

- Рост у неё подходящий. Ты, главное, сегодня не налегай, а то завтра зарулишь куда-нибудь в озеро.

- Ничего, ради блондинки можно и в озеро!

Под ночь позвонил Муравьев.

- Не спишь, брат? Вот и я... Понимаешь, не выходит из головы одно предположение. Как думаешь, какое?

А такое, что тетя нам не все рассказала. Думал об этом?

- Я тебе говорил, у меня ощущение, что тетя с нашей подругой сообща действуют.

- Не то, брат, не то. Дело в том, что Блинов уже день как в Москве.

Вот оно как получается. Ей же хочешь помочь, она же тебя и обманывает.

- Причины? - поинтересовался Андрей.

- Боится чего-то... Помнишь её слова о том, что никто ничего не делает? Думаю, она потому к нам и пришла, что Блинов вернулся, а в милицию о пропаже жены не заявляет. Короче, с утра будь у меня.

Не успел Важин войти в кабинет Муравьева, как в динамике раздался голос секретарши:

- Виктор Степанович, Веревкин на проводе. Срочное сообщение.

Выслушав доклад, Муравьев закурил, в задумчивости стал перекладывать на столе бумаги.

- Черт, когда я здесь порядок наведу?!

- Ну что? - нетерпеливо спросил Важин. - Что там у них на прослушивании?

- А ничего... Какого-то "папу"

часто упоминают. Похоже, их главный босс. Так ты говорил, что послал своего приятеля к вашему горе-поэту в деревню?

- Вероятно, уже в пути.

- Попробуй вернуть его. Нечего ему делать в деревне.

- Вот тебе раз! А если Мария там?

- Ноль десятых процента, что она там. А здесь есть срочное дело.

Глава 2

Александр гнал свой резвый джип по Волоколамскому шоссе в сторону западнодвинских лесов. Погода стояла чудесная, и это, естественно, радовало Малкова. Его сейчас все радовало. Ему виделась заброшенная среди озер и болот деревушка, несколько черных полуразрушенных изб, несколько стариков... Безлюдная глухомань. Он уже видел себя выплывающим на утлой плоскодонке в безбрежное озеро. И когда его рука потянулась к магнитоле, чтобы включить соответствующую настроению музыку, резко запищал пейджер.

На экране было лишь одно предложение: "Немедленно первому". Вчера Андрей также использовал пейджинг, но тогда он передал просто: "Первому". А теперь, надо понимать, разворачивайся и гони обратно в Москву.

- Дьявол! - воскликнул Малков, ощущая в себе одновременно и раздражение, и признаки легкой тревоги: зря такие сообщения Андрей посылать не станет.

Из Ржева Малков попытался дозвониться Важину, но никто не брал трубку. Пришлось возвращаться.

В Москве ждала ещё одна неожиданность. Андрей жил в малоквартирном стареньком доме, и жильцы подъезда, напуганные криминальной обстановкой в столице, не придумали ничего лучше, как врезать замок в дверь подъезда.

- Гады! - ругал Малков ни в чем не повинных жильцов, стуча то в дверь, то в окна первого этажа.

Ему открыли соседи. С удовлетворением смотрели они, как он тащит тяжелую сумку из машины в квартиру, а не наоборот, как можно было бы ожидать от постороннего человека.

Вечером Андрей, вернувшись домой, застал такую картину. Перед распахнутым настежь окном сидел в халате Малков, положив ноги в тапочках на подоконник, в одной руке у него дымилась трубка, в другой он держал стакан с неевропейской дозой спиртного. На лице гостя читалось выражение явного недоверия к неестественной зелени липы, что росла прямо перед окном. Осенние размышления...

Вместо ожидаемого приветствия Андрей услышал:

- Ну и что у тебя стряслось? При чем здесь "немедленно", когда сам где-то шляешься?

- Замолкни, - сказал Андрей, снимая пиджак, доставая из шкафа и демонстративно разглядывая другой халат. - Если нальешь, то возьму тебя в долю.

- А если не налью?

- Тогда останешься в роли бесплатного слушателя.

Рассказав все, что он знал и думал о пропаже жены Блинова, о книгах, подаренных ей когда-то Афониным, Андрей пошел на кухню ставить на плиту чайник и уже оттуда добавил:

- Понимаешь, на своей машине я его упущу. Надо подстраховаться.

В ответ Важин услышал:

- Подстраховаться? Друг любезный, ведь у тебя начались старческие заскоки. По пейджингу бросаться такими словами! Имей в виду, в следующий раз случится что-либо серьезное - не приеду! Буду думать, что ты опять подстраховываешься!

И ради чего это все? Почему мы должны выслеживать какого-то депутатишку, гоняться за ним, в то время как эта пропавшая наверняка сидит сейчас в избушке Афонина и кормит его с ложечки. - Малков взглянул на часы. - Да какое там! Они уже в постели, в деревне рано ложатся.

Важин молчал. Он допил свою порцию водки, набил табаком другую трубку и неторопливо её раскурил.

Несколько раз со вкусом затянувшись, сказал:

- Саша, ты прав, как всегда. Я и сам толком не знаю, что проклюнется для нас в этом деле. Деньжата? Возможно. Но ты особо в них и не нуждаешься...

- Не надо за других расписываться, - недовольно заметил Малков, на что Важин усмехнулся:

- Будет тебе ворчать, нищий.

- Я духом нищий, - обиженно поправил Малков. - Я три года на настоящей рыбалке не был. Собрался в кои-то веки, и на тебе! Выброшу этот чертов пейджер.

- Вот-вот, - промолвил Важин, - посмотрел бы ты на себя. Сытый, здоровый мужик, мающийся от безделья. Мешок. С "зелененькими".

Так они разговаривали, без конца подливая себе то водки, то чаю, пока наконец Важин не убедил друга, что этим делом надо заняться хотя бы уже потому, что на сегодня другого у них просто нет.

- Глядишь, чего-нибудь и напишем.

- Дерьмо это все! - с хмельной убежденностью сказал Малков. - Среди нас только Афонин настоящий писатель. Представляешь, о землянике пишет, о бабочках, о рябине... Подумай, в наше время - о бабочках! На что он сейчас живет, ума не приложу.

У него же давно наши деньги кончились. Поехали лучше к нему, поможем с едой, поглядим, что он сделал, а там, глядишь, и финны заплатят.

- Закончим это дело и обязательно съездим, - твердо пообещал Важин. - А пока обсудим завтрашний день.

- Ну давай обсудим, - без энтузиазма согласился Малков. - Что, говоришь, там твои сыщики подслушали?

Завтра в середине дня он выезжает?

- Он сказал так, - не торопясь, отпив из стакана, ответил Важин. - У него будет разговор с Веной ровно в двенадцать. После чего он уезжает на день-два. Вопрос - куда?

- В Вену? - задумчиво спросил Малков. - Через Шереметьево?

- Не исключено. Тем не менее заправиться надо под завязку.

Малков вел машину, Важин изучал атлас автомобильных дорог.

- Нет, Шереметьево отпадает. По этой трассе можно попасть на Быково.

Но и Быково отпало, "девятка" депутата катила прямиком на Рязань.

Блинов ехал ровно, не дергался, в населенных пунктах сбавлял скорость почти до шестидесяти. Опасались, что он в Рязани начнет петлять, но и там Блинов никаких пируэтов не выкинул, по всему чувствовалось, что его не заботят ни возможная слежка, ни погоня, человек ехал по делу.

В районе Шапка Блинова остановил пост ГАИ. Важин и Малков немного занервничали, не зная, как поступить, но, к счастью, и машину Малкова остановили. Проверили документы. И вновь они на некотором расстоянии покатили вслед за Блиновым, рассуждая, а что было бы, если бы... Допустим, их остановили, а его не остановили? Или его остановили, а их пропустили?.. Сблизиться с машиной Блинова пришлось у железнодорожного переезда, у закрытого шлагбаума, но и это оказалось везением.

Не будь шлагбаум закрыт, они могли бы потерять Блинова, поскольку тот сразу за переездом свернул направо, углубился в какой-то городок или поселок, название которого Андрей впопыхах не прочел.

Блинов остановился у невзрачного двухэтажного здания, и только теперь Важин по атласу определил место, где они оказались.

- Докладываю. Зубова Поляна называется.

- Во! - сказал Малков. - Я о такой и не слыхал никогда.

- Равно как и я.

Гостиница и внешне, и внутренне походила на солдатскую казарму. Снаружи плоский фасад двухэтажного короба, внутри унылые коридоры, а туалет с умывальным помещением были такими, каких "афганцу" Малкову не доводилось видеть ни в одной казарме.

При регистрации возникла очередь из трех человек, и администраторша долго не могла понять, что прибывшие - это не одна компания. Хотела всех поселить в трехместный номер.

Наконец она раздраженно отложила в сторону паспорт Блинова, оформила Малкова и Важина в двухместный номер на втором этаже, и они, получив ключ, поднялись в свою комнату.

Не успели войти, как Андрей сказал:

- Иди быстро вниз! Под любым предлогом влезь в разговор, узнай, куда его поселят. По возможности познакомься. Не сочиняй много. Мы - обыкновенные журналисты.

Когда Александр спустился в холл, Блинова там уже не было. Администратор сосредоточенно склонилась над своей книгой. И Малкову ничего не оставалось, как спросить:

- А куда поселили нашего земляка? Хотим перед сном пулечку расписать, если вы, конечно, не возражаете.

- Только без шума, - ответила хмурая служащая, похожая на пожилую цыганку. - А то знаем мы эти карты с водкой, потом с ножиками будете друг за другом носиться.

Глава 3

Блинов понимал, что здесь что-то не так, что не могут эти двое на джипе быть случайными попутчиками, сидящими у него на "хвосте" от самой Москвы. Он нарочно не гнал, присматривался, и они - на такой-то машине! - ни разу не попытались его обогнать. Нет, это не случайные люди.

Но тогда почему все так обставлено? Непрофессионально, даже кустарно? Едут сзади, не прячутся, останавливаются в той же гостинице. Или это психологическая атака людей Косоротова? Или "быки" Миллерова?

Или сыщики из той сраной комиссии президента? Или обделенные "полковники" из ЗГВ? Или, или... Много "друзей" накопилось у Блинова за последние годы.

Он выпил две стопки коньяку, закурил и, не раздеваясь, лег на кровать поверх одеяла. Он лежал и ждал стука в дверь. Он даже хотел, чтобы те двое зашли к нему в номер. По крайней мере была бы какая-то ясность. "Да, мы следим за тобой", - как бы подтвердили они, заглянув сюда под каким-либо предлогом. И это было бы неплохо хотя бы уже потому, что наемные убийцы так никогда не поступят.

"Нет-нет, - думал он, - какие это убийцы? Это так, - утешал он себя, мелкота косоротовская. Мол, пока с нами договор не заключишь, не оставим в покое. Вот вам, а не договор!"

Он ещё выпил. Постоял у окна, пытаясь разглядеть в наступившей темноте свою машину внизу, но за раскидистым деревом её не было видно.

Тогда он решил выйти на улицу.

Администратор сказала ему:

- Вы не очень разгуливайте. Здесь по ночам дела всякие... Пойдете обратно, дверь на крюк обязательно.

Машина стояла на месте, мигал красный диод за стеклом. Следом, словно продолжая слежку, стоял джип попутчиков, и Блинов не без злорадства подумал, что если ночью полезут в салон или решат угнать, то начнут все-таки с иномарки.

Он сел на лавочку, в очередной раз закурил. Вечер был теплым, но на чистом небе блестели почти что зимние звезды. Над головой тихо шелестела сухая лисгва и где-то поблизости совсем по-летнему цвиркал кузнечик.

Блинов вдруг подумал, что совсем не устал от дороги, и даже прикинул, как было бы весело сорваться сейчас и укатить. Что стали бы делать те двое?

Но эта легкая мысль только мелькнула и улетела вместе с шелестом листьев, и серьезные раздумья, не оставляющие его в последнее время, вернулись к нему.

Во-первых, решил он, это даже хорошо, что именно в этой поездке решили за ним последить. Кто бы они ни были, пусть потом поломают головы.

Во-вторых, об этом надо просто забыть. В-третьих... А вот что в-третьих?

Тут он подумал, насколько, наверное, выглядит смешным... "Депутат Думы в поисках личного счастья. Седина, черт возьми, в бороду..." Он пытался иронией как-то оправдать свой поступок, свою, на посторонний взгляд, совершенно нелепую поездку.

"Все мы смешны в те моменты, - думал он, - когда решается наша судьба. Смешны и трагичны".

Он дожил до тридцати пяти, достигнув к этому возрасту такого успеха, о каком простые смертные даже и не мечтают. И в то же время он не достиг по существу ничего. Так ему все чаще и чаще казалось в последнее время. Самого главного он не достиг.

Спокойной жизни. Сытую жизнь он себе обеспечил давно, а вот спокойную... Даже нет, не в спокойствии дело, а в чем-то другом. Ведь можно улететь на Крит, на какие-нибудь там Мальдивы и жить там очень даже спокойно, но это ли нужно? Что, в конце концов, ему нужно: спокойное одиночество или спокойное счастье?

И неужели за тридцать пять лет он, помимо денег, не заработал хотя бы частичку обыкновенного счастья? Об этом он тоже часто задумывался в последнее время. Особенно в ночные часы.

Блинов поднялся с лавочки, затоптал окурок, тщательно запер на тяжелый крюк входную дверь и, узнав у дежурной, в каком номере остановились двое москвичей, направился к ним. "Я их обезоружу, кто бы они ни были", - думал он.

Земляки оказались мужиками веселыми, и это заметно уменьшило тревогу Блинова. "Враг смеющийся неопасен", - вспомнил он античную мудрость. И поскольку Блинов в преферанс не играл, то весь вечер они провели в веселой болтовне под водку с хорошей закуской. И так получилось, что ни той ни другой стороне не приходилось играть, лицемерить, представились друг другу именно теми, кем и были на деле: Блинов - депутатом нижней палаты парламента, а Малков и Важин - журналистами.

И на естественный вопрос депутата о цели поездки Важин ответил, что они строят дачи и до них дошел слух, что лес в этих краях дешевле раза в два, чем в Москве.

- Да, когда-то было именно так, - подтвердил Блинов, - сам тогда баню себе покупал, знаю. А как сейчас, Бог ведает. А я здесь из-за письма одного своего избирателя, - пояснил он, не дожидаясь встречного вопроса. - Кстати, завтра я поеду в одну деревню, километров двадцать отсюда, к своему избирателю, могу вас прихватить. Походите, поговорите с местными, может, сторгуетесь.

- Старик! - воскликнул Малков, изображая выпившего рубаху-парня. - Я о тебе очерк буду писать. Название, считай, уже есть. "Последняя надежда избирателя". Как?

- Ладно, - шутя согласился Блинов. - Но сначала вы срубы купите, а потом уже очерк.

Впервые за последние месяцы Блинов засыпал с легким сердцем. Он думал о завтрашней встрече, о том, что если все сложится так, как он планирует, то скоро у него начнется новая жизнь.

У Блинова не раз так случалось, что вчерашние собутыльники, ставшие за вечер чуть ли не друзьями, наутро вызывали в нем глухое раздражение. И дело было не только в похмельном самочувствии, а просто в утреннем, более реальном восприятии людей и жизни вообще. И потому, проснувшись, он первым делом прислушался к своему состоянию - нет ли той известной разбитой беспомощности от вчерашней гульбы, - и, убедившись, что физически он чувствует себя более чем недурно, он тут же подумал, не свалял ли он дурака, пригласив в поездку этих так и не разгаданных им людей? Но, даже ещё не увидев их, он понял, что поступил достаточно мудро: если за ним следят, то он их озадачит надолго. А если за ним не следят, то отчего бы не прокатиться в приятной компании?

В деревне маневр Блинова был прост.

- Идите по домам, спрашивайте у всех подряд, торгуют ли срубами. А я пойду к своему избирателю. Будь он неладен, - благодушно добавил Блинов, чтобы подчеркнуть хлопотность своего занятия. - Вон у того столба потом встретимся.

Они разошлись в разные стороны, и тут с Блиновым случился маленький казус. Он перепутал калитки. Он вошел в другой палисадник... И какоето время стоял, оглядывая дворовые постройки и не узнавая их. На крыльцо вышла хозяйка и, закрывая ладонью от солнца глаза, долго всматривалась в Блинова, не узнавая его.

- Здравствуй, Петровна, - сказал Леонид Евгеньевич. - Неужто я так постарел?

- Ленчик! - радостно воскликнула Петровна. - Да разве узнаешь в таком-то костюме. Ну в дом заходи чего встал?

- Да я на секунду. К Вакулихе хочу заглянуть, да не знаю, жива ли...

- Жива, жива старая. Долго тебя вспоминала.

- А Наташка-то как? С ней попрежнему?

- Наташки-то нету, голубчик... - Петровна спустилась с крыльца и усадила Блинова на лавочку. - Ты старухе-то не говори, что я тебе сейчас скажу. Не скажешь?

- Зачем мне тебя подводить? Просто я Наташке хорошую работу нашел, потому и спросил.

- Нету Наташки, нету. - Лицо Петровны приняло горестное выражение. Сбежала девка из дому. Еще в прошлом годе сбежала...

- Что, просто так взяла и сбежала? - Блинов закурил, стараясь скрыть охватившее его разочарование.

- Какое там просто! Скандал вышел на всю округу. Только не говори, ради Бога, что я тебе говорила. Дядька её, этот ненормальный Георгий, снасильничал её по пьяному делу.

Сидит теперь, семь годков припаяли.

А Наташка не выдержала и убежала...

- Ну и дела, - сказал Блинов, прикидывая, стоит ли вообще заходить к старухе.

- Вакулиха теперь одна-одинешенька. Другой-то её спился до паралича да на Покров и помер. Все на старуху разом обрушилось, иногда и без хлеба сидит. Мы уж тут по очереди ей помогаем. Ты, если можешь, подбрось ей хоть сколько...

Во дворе Вакулихи Блинова встретил тощий черненький кобелек, весь в репьях, и приветливо завилял похожим на страусовое перо хвостом. Блинов толкнул дверь. Тот же запах кислого теста в избе, и та же старуха хлопотала у печки.

- Вакулиха, а ведь ты не узнала меня, - сказал Блинов.

Он думал, что его здесь помнили так же хорошо, как он их.

- Нет, миленький, не узнала, - сказала старуха, настороженно вглядываясь в лицо гостя. - Зрение село.

- А ведь я по нескольку дней у вас жил. И когда машины с лесом отправлял, и потом, когда предвыборную кампанию вел. Выступать два раза приезжал. Неужели не помнишь?

- Господи, - сказала старуха с явным облегчением, - а я думала, это Настасьин зять из Киришей за долгом приехал. Господи, да как же тебя-то не помнить, родненький!

У старухи потекли слезы, она засуетилась, не соображая, куда лучше усадить Блинова, чем его угостить.

- Ничего не надо, - сказал депутат, доставая из сумки бутылку водки, коробку конфет и сверток с цветастым платком. - Вот, гостинцы тебе.

Давай, что ли, стаканчики. Да сухарики твои фирменные, солененькие.

Они выпили и как бы опешили оба. Блинов, улыбаясь, смотрел на хозяйку, а старуха, потерявшая от радости и от водки дар речи, опустила, спрятала лицо и по-детски махала у рта ладошками, словно не могла продохнуть.

Блинов подумал и наполнил обе стопки по новой.

- Давай, Вакулиха, ещё раз за встречу. Я ведь часто вас вспоминал.

Тебя, Наталью, Георгия твоего...

Они ещё выпили, и вскоре у них потек неспешный разговор.

- Ну расскажи, как вы тут. Как Георгий? Такой же шебутной или остепенился?

- Не-е, - горестно покачала головой старуха, - тот только на кладбище остепенится. Сидит снова... Суседкину козу топором изрубал. Та повадилась в наш огород, он и за топор.

Ну, выпимши, как всегда... Хорошо хоть суседку ума хватило не стукнуть.

А хотел было. А второго-то схоронила. Мрем, милый, мрем, как мухи...

Блинов понимающе кивал. Старуха после водки разговорилась, стала подробно рассказывать о своем одиноком житье-бытье. Блинов, делая вид, что внимательно её слушает, думал и вспоминал о Наталье.

В 89-м году ей было шестнадцать, и надо было тогда её забирать, думал он. Он бы её и забрал, если бы чертов Афонин не приволок на дачу Марию.

Марии тогда было около двадцати, и они с Наташкой были внешне чем-то очень похожи. Голенастые, молоденькие... У Марии, правда, волосы жестче и характер жестче, но тогда Блинов об этом не думал. Он думал совсем о другом. Сделав капиталец на срубах, купив у старого генерала разом и квартиру, и дачу, он вдруг перестал успевать со своими делами - одновременно заниматься квартирой, дачей, погрузкой, разгрузкой, покупкой, продажей... В одиночку тут никто не успеет. Правда, был ещё Соловьев, старый кореш, но когда деньги падают с неба, то и за старыми знакомыми нужен глаз да глаз. Нужен был верный помощник, свой человек от и до.

И вот он увидел Наталью. Увидел, как она помогала старухе по дому, по хозяйству, когда её дядья-алкаши рубили сруб для Блинова.

Вставала Вакулиха не позднее пяти, и если в этот день её пальцы не сгибались от боли, то на дойку она будила Наталью. С этого часа Блинов уже не видел ни старуху, ни Наталью сидящими без дела.

- Это что, - говорила девчонка, - а в том году я ещё в школу за шесть километров ходила.

Блинов был поражен. Он, выросший в городе, никогда и не думал, что в деревнях люди так работают.

"Вот какая помощница мне нужна! - думал он. - Ее натаскать, она играючи будет справляться. И главное, будет всю жизнь на меня молиться, за то что я вытащил её из этой дыры".

Оформляли куплю-продажу сруба.

И Блинов специально подсовывал девчонке всякие документы: "Заполни, нельзя, чтобы все было одной рукой".

И эта вчерашняя школьница с ходу заполняла доверенности и накладные.

Конечно, он для неё был и Бог, и царь, и все вместе взятое. На фоне хотя и не бедной, но привычной деревни этакий принц, спустившийся буквально с небес. Разница в возрасте... Она, эта разница, для Блинова была только плюсом - ведь девчонка росла без отца. Да, я царь, и отец.

Он её обнимал, целовал в щеку, но по-отечески ласково. Наталья смущалась, краснела, но не уворачивалась.

В следующий приезд Блинов жил в другом доме. Георгий с братом запили, ничего из обещанного для Блинова не сделали, он вынужден был искать других плотников. Наталья тогда тоже жила у соседей, такая в их доме была атмосфера: крики, ругань с бесконечными приставаниями к племяннице одного из дядьев.

Поначалу Блинов от такой кутерьмы расстроился. Но потом оказалось, что такой расклад ему на руку.

По случаю сделки он, как всегда, устроил угощение, которое тут всерьез называли банкетом. Пригласил Вакулиху и, когда после нескольких тостов за столом воцарилась непринужденная атмосфера, напрямую поговорил со старухой.

Та сказала, что положение внучки хуже некуда. Если Наташка останется здесь, то пропадет без работы. А если она в город уедет, то сама Вакулиха без неё пропадет.

- Она будет так зарабатывать, что сможет тебе помогать, - сказал Блинов.

- Ну а сколько? - спросила старуха.

- Еще три твоих пенсии.

- Неужто так можно? - поразилась старуха. - Ну, дай-то Бог, дайто Бог. - И тут же заволновалась: - Ведь сынки-шакалы скрадут.

- Сделаем так, что они и знать не будут, - пообещал Блинов.

С сожалением вспоминал он сейчас тот разговор. Почему не увез её сразу? Как можно of кладывать такие дела на потом? Он бы приехал на дачу

с Натальей, выгнал бы к чертям собачьим поэта вместе с Марией, глядишь, вся жизнь сложилась бы по-другому.

- Где же наша красавица? - наконец спросил он старуху. - На работе? Вакулиха как-то неопределенно кивнула в ответ, и Блинов продолжал: - Я не просто так приехал, я ведь, как обещал, за Наташкой приехал. Помнишь наш разговор?

- Как такое не помнить, - отчего-то печально ответила старуха. - Да ведь мы потом думали - думали, решили, ты шутки шутил.

- Как шутил? - удивился Блинов. - Ты же сама меня об этом просила. Говорила, что жалко, если такая умница здесь останется. С вечно пьяным Георгием, с коровой да со свиньями.

- Говорила. Вот и надо было тогда забирать... Намучились мы с ней изза этого Георгия. Пьяница, лезет и лезет, кобель. Да ведь сильный какой... Я её к соседкам все прятала. То к Фелистовым, то к Батуриным.

- Сейчас где она? - как можно спокойней спросил Блинов. - Замуж, что ли, выдала?

- Замуж ей предлагали, не захотела... Тебе написали, чтобы помог, ты не ответил...

- Писали? - сделал изумленный вид Блинов и подумал: стоит ли ломать комедию? - Дел было по горло, не мог я в то время помочь. Так где же она?

- С геологами ушла. Проходили тут как-то геологи, им как раз повариха была нужна, она и ушла.

- Так, - сказал Блинов, тут же приняв деловую осанку. - И где она теперь?

- Бог ведает... Последнее письмо было из Архангельской области.

- Постоянного адреса нет у нее?

- Нету. Пишу, куда скажет. А потом жду. Опять новый адрес пришлет, я отвечу. А так, чтобы постоянно, то нету.

В окно Блинов видел, что журналисты уже его ждут, покуривают на бревнышке.

- Напишешь ей так, - сказал он, - напишешь: немедленно увольняйся и возвращайся домой.

- Домой? - спросила старуха.

- Действительно, - сказал Блинов, - зачем домой? Пусть едет в Москву. Напиши... Нет, все-таки пусть сначала едет домой и ждет от меня сообщений. Так лучше. А то приедет в Москву, а меня там не будет, что тогда? Вот, ей на дорогу... - Он хотел дать сто долларов, но решил, что и пятидесяти вполне хватит.

- А нормальными рублями нельзя? - спросила старуха.

- Пока она оттуда будет выбираться, этих рублей ей не хватит доехать до Зубовой Поляны. Не забудь, как только она прибудет сюда, сразу мне телеграмму. Тут же! Я ей хорошую работу нашел. То, о чем она и мечтала.

- Жить-то где будет? - неуверенно спросила старуха. - В Москве люди разные.

- У меня будет жить. Не волнуйся, старая, у меня, - повторил Блинов и обнял на прощание старуху. - Все хорошо будет. Она ещё тебе помогать сможет.

- Ой, да мне-то! - Вакулиха всхлипнула, опять прослезилась.

Он сунул в руку старухе ещё сто тысяч и с облегчением вышел на свежий воздух.

Через час Блинов мчался в своей "девятке" в Москву под моросящим дождем, и все его мысли были о Наталье. Он вспоминал её совсем не деревенскую длинноногую фигуру, её пышные волосы и думал: "Если её приодеть и подкрасить!" Да, вызвать на дом мастера Мару, пусть прямо при нем делает ей прическу. Пусть сделает из неё гейшу... И вдруг совершенно беспричинно Блинова охватил страх.

Он поежился и подумал, что в последнее время этот необъяснимый страх наваливается на него все чаще и чаще.

- Гейша, - вслух сказал он. - Какие теперь к черту гейши! Лишь бы не обворовала...

И он невольно вспомнил Марию.

Глава 4

По отцовской линии Марии досталось то мужество, с которым она переносила свое странное заточение. В небольшой почти квадратной комнате не было ничего кроме дачного пластмассового топчана с матрасом, подушкой и одеялом и такого же пластмассового стульчика. Все... В комнате не было даже окна, поскольку стена, где оно, вероятно, все-таки находилось, закрывалась мощным деревянным щитом без единой, даже крошечной щелочки. Отсутствие мебели и, главное, невозможность что-либо увидеть за пределами комнаты-камеры со временем стали мучить Марию не меньше, чем мысли о том, чем может все это кончиться для нее.

Мертвая тишина за стенами наводила на мысль, что комната расположена в подмосковном коттедже, но самые что ни на есть заурядные помещения ванной и туалета, куда охранники периодически водили Марию, говорили скорее о другом о том, что это обыкновенная городская квартира. Но и этот вывод ставился ею под сомнение: почему не слышно соседей или какого-нибудь городского шума?

Первые часы она очень боялась, что её начнут бить или пытать. Но время шло, в комнату никто не заглядывал, и лишь за дверями изредка слышались чьи-то шаги... Страх перед физической болью постепенно Сменился страхом жажды и голода, но оказалось, что по первому её зову явился охранник в камуфляжной форме, в пугающей черной маске и, узнав, зачем его звали, принес тарелку гречневой каши с котлетами и эмалированную кружку компота. Ложка была алюминиевая.

Если бы еду ей давали по расписанию, и то было бы легче - хоть какой-то отсчет времени. Но выяснилось, что здесь кормят, когда попросишь. Более того, если только что тебе дали рыбу с картофельным пюре и через час ты снова захочешь есть, то принесут уже что-то другое. То есть и по характеру пищи невозможно было отсчитывать дни.

Она вдруг осознала, насколько человеку важно знать время. Казалось бы, какая здесь, в этой глухой комнате, разница, день или ночь на дворе, неделя прошла или месяц с момента её похищения - все равно ведь не знаешь срока своего освобождения.

А вот оказалось, что такое незнание просто мучительно. И чем дольше длится это незнание, тем навязчивее и сильнее оно не дает покоя.

Она пробовала задавать безобидные вопросы охраннику, но тот (или те?) упорно хранил молчание под своей черной маской. Потом появилась мысль закатить истерику, топоча каблуками в пол, колотя в дверь, но здравый рассудок, доставшийся ей все от того же отца-ученого, подсказал, что эти дамские штучки в её положении по крайней мере бессмысленны.

Оставалось ходить взад-вперед по комнате, делать гимнастику или валяться на топчане. Часто вспоминалась фраза пожилого шофера Бориса, в молодости отсидевшего восемь лет за взлом магазина. Дядя Боря как-то сказал: "Повезли нас из "крытки" в зону, такой праздник был на душе".

Да, и она предпочла бы сейчас любые работы на воздухе этому круглосуточному безделью. Во всяком случае, ей так казалось.

Когда она вконец отупела и слезы уже не лились из глаз, сколько бы она себя ни жалела, явился какой-то тип в двубортном темном костюме (тоже, конечно же, в маске) и повел с ней такой разговор:

- Ну что ж, - сказал он, - будем повать на то, что ваш муж окажется столь же благоразумным, как вы.

Времени прошло достаточно, в мыслях, наверное, он несколько раз вас похоронил, и теперь наше сообщение о том, что вы живы-здоровы и прекрасно себя чувствуете, должно его окрылить. Окрылит, как вы думаете? - не без иронии спросил этот тип.

- Думаю, нет, - спокойно ответила Мария, удивляясь тому, что она не только не содрогнулась при появлении этого человека, но даже не почувствовала никакого волнения.

- Неужели вы такого плохого мнения о своем муже? - спросил человек.

- Просто я его хорошо знаю. Расставаться с деньгами - это не его... - Она не могла подобрать нужного слова. - Не в его правилах. Не по душе ему это.

- Кому это по душе? - спросил незнакомец. - Деньги нужны любому нормальному человеку. Ему. Нам.

Да и вам... Нужны ведь, не правда ли?

Мария хотела сказать: "Зачем мне здесь деньги?", но промолчала, пожала плечами.

- Перейдем к делу, - более жестким тоном сказал человек, достав диктофон. - Давайте придумаем чтонибудь убедительное для вашего скупого супруга.

Ничего сверхъестественного они не придумали. Она надиктовала то, что её попросили.

"Пока обращаются со мной хорошо, но если ты не заплатишь, то вскоре меня просто не станет... Эти люди не будут шутить, пойми. Я потеряла счет времени, я не знаю, ночь или день на улице, уже одно это становится страшной пыткой. Умоляю, сделай все, о чем они попросят тебя... дорогой". Последнее слово Мария еле выдавила из себя.

И потянулись ещё более томительные, чем прежде, часы и дни ожидания. Больше всего волновало Марию как поведет себя Блинов, отзовется ли в нем её мольба, станет ли он платить за нее?

- Ведь он не заплатит, если вы много запросите, - сказала она тому человеку перед его уходом.

На что тот ответил, остановившись, но не обернувшись:

- Мы, профессионалы, никогда не требуем больше того, что может дать тот или иной клиент.

После этого новое странное ощущение стала испытывать Мария - ощущение того, что незнакомый, явно образованный вымогатель с диктофоном не больше не меньше, как её друг, а Блинов - это враг. Так получилось, что теперь она молилась за успех похитителей, а вот муж... Еще неизвестно, как он себя поведет.

И чем дольше тянулся второй этап неизвестности, тем больше Мария приходила к мысли, что её супруг, Блинов Леонид Евгеньевич, не будет её выкупать. Заявит в милицию и успокоится.

В этом её убеждал весь последний год их совместной жизни. Да и раньше-то, собственно, у них никогда не было ни любви, ни настоящей привязанности друг к другу.

До этого заточения она ни на минуту не сомневалась, что основная причина семейного разлада в тяжелом, отвратительном характере Блинова. Но теперь, когда у неё появилось более чем достаточно времени поразмыслить о своей незадавшейся жизни, и тем более на этом пороге незнания, что тебя ждет впереди - не исключено, что и худшее, - она старалась со всей откровенностью взглянуть на свое прошлое. Безжалостный анализ неизбежно приводил к безжалостному ответу: изначально она сама во всем виновата.

Не будь того января, думала она, не уговори отец поехать всей семьей с лыжами за город, и все, буквально все, было бы у неё по-другому. Хотя кто знает, лучше ли, хуже ли, но подругому. Теперь Марии казалось, что лучше, а случись все иначе, где бы она сейчас находилась? В нищей сторожке поэта Отраднова? А может быть, её вообще не было бы на свете?

Представлять свою жизнь в сослагательном наклонении - в этом обнаружилось вдруг бесконечное удовольствие. Бесконечное число комбинаций, как в шахматах. Не поменяй родители квартиру, она пошла бы в другую школу, поступила бы в другой вуз, не влюбилась бы в талантливого, но безвольного студента, растила бы мальчика или девочку...

Глава 5

Пропусти они тогда ту электричку... Или сели бы в другой вагон - и все... Но тот же отец всех потянул за собой, и они сели именно в четвертый вагон.

- Он не трясется, - сказал довольный отец, - а третий - моторный, он и гудит, и трясется.

- Вечером гудит, - сказала остроумная мама, - а утром трясется.

За окном бежал зимний торжественный лес... И тут Маше показалось, что на неё кто-то пристально смотрит. Она оторвалась от окна. Нет, никто на неё не глядел, но наискосок, через купе, сидел старый товарищ отца, когда-то часто бывавший в их доме.

- Дядя Игорь, вы это или не вы? - спросила она, подойдя.

Отрадное недоуменно повернулся, рядом стояла какая-то девчонка, лет эдак семнадцати, одетая в балахонистый модный спортивный костюм, и улыбалась.

- Вы или не вы, дядя Игорь? - Удивительные у девчонки были глаза, и ум в них светился, и детская радость одновременно.

- Я, - несколько растерянно ответил Отраднов.

- Не узнаете меня?

- Не узнаю, - признался Отраднов, откровенно любуясь внешностью белокурого ангела, пытаясь припомнить, кто это и откуда.

- Вот и родители, - сказала девчонка, - я им говорю: это же дядя Игорь сидит, с термосом, а мать мне говорит: какой же это Игорь, когда без усов? Так сбрил, я им говорю! Я ж Маша, дядя Игорь! - воскликнула девчонка, видя в глазах Отраднова бесплодную работу памяти. - Мария-вторая!

- Машка! - ахнул Игорь Иванович, пораженно откинувшись к окну. - Ну, время!

И он тут же был подхвачен Марией-второй и вместе с вещами был препровожден в компанию своих старых добрых друзей, с которыми, правда, не виделся многие годы. Были, естественно, восклицания: "Маша!

Олег!" - "Боже мой, Игорь, ты ли это?" - "Игоряха! Черт пропащий!"

- Неужели это ваша Мария-вторая? - Игорь Иванович в самом деле не верил своим глазам. - Да ведь она только что... Да сколько же мы не виделись?

Стали вспоминать, подсчитывать, зацепка нашлась: Новый год тогда вместе праздновали, а к празднику был "подарочек", войска наши в Афганистан вошли.

- Да, - сказала Мария-старшая, - хороши друзья. По десять лет не встречаемся.

- Ужас, - согласился Игорь Иванович и снова взглянул на Мариювторую. Сколько ж тебе тогда было?

- У меня очень просто. Я же юбилейная, ровно на сто лет моложе Ленина.

- Юбилейная, - зачарованно повторил Отраднов. - А помнишь, я тебе сказки рассказывал?

- Помню, конечно. - Девушка отчего-то вздохнула. - А некоторые ваши стихи я наизусть помню.

И толстокожие родители тут же потребовали: почитай, почитай!

- Не могу, - сморщив нос, сказала Мария-вторая. - Сейчас не прозвучит.

"Умница", - окончательно растаял Игорь Иванович.

Поговорив, посмеявшись над тем, что чужие дети быстро растут, перешли к теме: "Кто теперь кто".

- Ну, супермен, докладывай, - обратился Отраднов к Олегу. - Небось давным-давно кандидат, начальник большой? Все там же?

- Там же, - ответил загорелый, несмотря на январь, Олег. - В нашей же фирме. - И он присвистнул, изобразив мощной, жилистой рукой взлет самолета. Докторскую недавно дожал. Да ладно. Как ты-то, черт рисковый? Это ж надо, бросить такую работу! Но, судя по твоему цветущему виду... Да ты помолодел за эти десять лет, честное слово!

- Правда, правда, помолодел, - подтвердила жена Олега. - Больше тридцати и не дашь.

Игорь Иванович благодарно взглянул на нее, отметив автоматически какую-то настороженность в её взгляде.

- Помолодеешь тут, - отмахнулся он, хотя хорошо знал, что с тех пор, как поселился в дачном поселке и перестал мотаться по буфетам Дома литераторов, стал выглядеть очень даже неплохо.

- Ты как? - спросил он Мариюстаршую.

- А-а, - теперь она отмахнулась. - Сижу в одной хитрой конторе, платят мало, но прикипела, свободного времени много.

- Ну а что наш... - Игорь Иванович повернулся к младшей Марии. - Постой. Как я тебя называл-то? Както смешно. Бесенок, что ли? - Маша молча кивнула. Нет, Бесененок, вот как! - Ограднов хлопнул себя по колену. - Чем же ты, Бесененок, занимаешься в этой праведной жизни?

- Так... - Мария-вторая пожала плечами. - Учусь. А сейчас на каникулах.

Игорь Иванович не успел её расспросить, где она учится, на кого, потому что всем не терпелось узнать, как дела у него самого, на его поэтическом поприще.

- Книжку издал? - спросил Олег, сверкая своими тоже какими-то спортивными зубами.

- Четыре, - сказал Игорь Иванович, поглядывая то на друга, то на его жену, то на дочь. - Пятую готовлю.

Но трудные времена. Сами знаете, кого сейчас издают... А с бумагой что делается! К тому же у нас там война не на шутку. Война миров. Левые, правые, те тянут своих, те - своих, а мы, нейтральные лирики... Кому мы нужны?

- Вы лирик? - уважительно спросила Мария-вторая.

- Увы, - сказал Игорь Иванович и замолчал. Он по опыту знал, что теперь начнутся расспросы: сколько платят поэтам, как поэты живут, а ему, Отраднову, автору четырех тощих книжек, так не хотелось на эту тему беседовать. Не хотелось обманывать старых друзей.

- Черт возьми, - вновь восхитился Олег, - до чего же ты молодо выглядишь! Брошу я, мать, свои проклятые формулы, буду по лесу бродить и стихи сочинять.

Такое заявление всех развеселило, особенно Марию-вторую. Она сказала:

- Нет, папка, поэтом надо родиться.

Здесь Игорь Иванович не удержался, обнял её за плечи: "Эх, Машка..."

И тут он почувствовал, как податливо улеглось плечо девушки под его ладонью, с какой мгновенной готовностью другое её плечо прилегло к его боку. И уже подобие какой-то скользящей молниеносной мечты прошелестело в поэтической душе Отраднова, уже он забыл, что ей нет и двадцати, а ему минуло сорок, и он действительно почувствовал себя молодым, удалым парнем, и совершенно независимо от его воли вдруг вырвалось:

- Вот что, друзья. Через две остановки - моя! Только не говорите, что у вас нет времени и тому подобную чепуху, потому как два-три часа все равно ничего не решат, а когда вы ещё у меня побываете? Через десять лет? От станции идти всего пятнадцать минут, а там - теплый дом, камин, картошка в мундире, соленые огурцы, кофе, чай, Олегу - покрепче!

Олег, защищаясь, поднял руки, но обе Марии хором сказали, что они никогда в жизни не были на дачах поэтов, и что им так хочется увидеть хоть одну из них, и что другого такого случая может не подвернуться. Олег сдался уже к следующей остановке.

Так они попали на бывшую генеральскую дачу, год назад купленную коммерсантом Блиновым со всей её генеральской обстановкой. Лирик же Отрадное, работающий штатным сторожем дачного поселка, за особую, вполне приличную плату топил и сторожил эту дачу отдельно...

Двухэтажный сруб дремал в снегах большого участка, среди таких же спящих заснеженных елей. И все в этом доме, начиная с бревенчатых стен и теремной островерхой крыши и кончая внутренним убранством шести комнат с высокими шкафами, набитыми книгами, с неубранной ещё елкой в гостиной, с настоящим камином из вишневого кирпича - все в этом доме было больше похоже на декорацию к новогодней сказке, чем на реальную дачу.

- Ну, Игоряша... - Только и мог сказать Олег, вообще-то совершенно не падкий на роскошь.

Мать и дочь, ахая и восхищаясь, бродили по комнатам. Пока закипал чайник, Игорь Иванович незаметно слетал в свой казенный сторожевой домик, сыпанул в рюкзак вареной картошки, прихватил буханку черного хлеба и оставшиеся, как ни странно, от Нового года бутылку шампанского и бутылку водки. Он бросил Акбару две мороженые трески и вернулся к друзьям. Из блиновского погреба он достал банку соленых огурцов, и получился восхитительный дачный стол.

- Придется, мать, и нам раскошеливаться, - весело сказал Олег и выставил металлическую фляжку со спиртом.

Первый тост был "За дружбу". Второй тост (по предложению поэта) - "За любовь". И тут Олег с Марией стали дружески упрекать поэта за то, что он до сих пор холостой. Вспоминали какую-то Мышкину, которая восемь лет молчаливо страдала из-за него. "Верность! Какая верность! - восклицали супруги. - Где ты ещё в наше время такую найдешь?" От фирменного коктейля - спирта с шампанским - все мгновенно разгорячились.

- Чудак, - говорил Олег, - мне всего сорок два, а ты посмотри, какая у меня дочь! Неужели тебе не хочется иметь такую дочь? Ты идешь с ней по улице, мужики шеи сворачивают...

Мария-старшая с притворным укором качала головой, закрывала глаза, а Игорь Иванович переглядывался с юной Машей, и они понимающе улыбались друг другу.

Снова умчался Отраднов в однооконную убогую сторожку, схватил несколько экземпляров своей последней книжки и вместе с увязавшимся за ним Акбаром вернулся к гостям.

Хоть и в мягком переплете, но с портретом, книга произвела должное впечатление, и надписи он придумал очень трогательные, и женщины его целовали, а Олег обнимал, долго тряс руку. Тут же вертелся Акбар, "умница", "прелесть какая", ходил меж взволнованных людей и размахивал своим кавказским хвостом. И если вначале Игорь Иванович был несколько напряжен по понятным причинам (и перед самим собой ему было неловко, и зловещая тень коммерсанта Блинова пряталась где-то в углах), то теперь, когда снова сели за стол, а за окном потемнело, на душе Отраднова стало светло: на ночь глядя хозяин не явится. А если и явится, то оттащить его в сторону, все объяснить - он что, не поймет? А не поймет, тогда пообещать всю систему его заморозить...

или гранату в камин подложить. А вообще-то Игорю Ивановичу уже было не до Блинова. Он весь, целиком, был занят Марией-второй, этим бесенком, помнившим со второго класса его глупые стишки. Игорь Иванович уже читал свое новое, нигде пока не опубликованное:

Дул ветер сильный

Сильный-сильный

Шел поезд длинный

Длинный-длинный

Шатался дом под стук колес,

А поезд вез

- или не вез

Сквозь пелену туманных грез

- Сейчас! - прерывал чтение Игорь Иванович, убегая на кухню, спускаясь в котельный полуподвал и набирая охапку поленьев. - К камину! - кричал он. - Все к камину!

И тут все почувствовали необычайную легкость, первоначальная скованность окончательно улетучилась, улетучились те десять лет, что они не встречались, крутанулось колесо времени вспять, всем стало казаться, что они никогда и не расставались, что виделись в последний раз буквально на днях.

Полностью раскрепощенный Игорь Иванович, уже не извиняясь, бегал по своим хозяйским делам, облачился в танкистский комбинезон, в берет, в кирзовые сапоги и предстал перед друзьями этаким лихим морским пехотинцем, вызвав всеобщее восхищение. "Вот так и живем! Углем котельную топим!"

Три часа пролетело - и не заметили. Камин догорал.

- Кто со мной в сарай за дровами?! - по-командирски воскликнул Отраднов, готовый сегодня спалить все дровяные запасы коммерсанта Блинова.

- Я! - тут же откликнулась Мария-вторая.

- И я, - сказал Олег, - и меня...

- Сиди, - сказала жена, - без тебя справятся. - Ив голосе старшей Марии психолог-поэт мгновенно уловил второй смысл.

Уже на узкой тропинке к сараю он положил руки на плечи впереди идущей Марии.

В сарае было темно, вкусно пахло мерзлым свежим деревом. Луч фонаря как-то нервно бегал по высокой поленнице, наполовину обрушенной блиновской компанией, налетевшей сюда на Новый год. В живописном беспорядке по полу были разбросаны березовые полешки.

- Не споткнись. Осторожно. - С этими словами Отраднов взял девушку за руку. И так они стояли какое-то время, не зная, что делать дальше.

Луч света скакал, прыгал туда-сюда и вверх-вниз. Наконец он погас.

- Ты стой...

- Я стою... - Снова они топтались, не зная, о чем говорить. - Смотрите, сказала Маша, - какая звезда над лесом.

- Это не звезда, - глуховато отозвался Игорь Иванович, - это Юпитер. И не надо больше на "вы".

И Отраднов сумбурно, волнуясь, начал рассказывать все, что знал о Юпитере. О том, что вокруг этого самого Юпитера вертится куча спутников и что если в девять вечера открыть на кухне форточку, сесть в кресло, положив ноги в носках на теплую батарею, то в обыкновенный бинокль можно увидеть три, а то и четыре спутника - Каллисто, Ганимед... И так далее.

- Послушай, - легко перейдя на "ты", сказала Мария, - это невероятно! Юпитер в форточке. Ноги в теплых носках на батарее. Боже...

Он стал целовать её пальцы, согревать их дыханием.

- Родители ждут, - напомнила она. И он чуть не выпустил её ладонь из своих рук, но спохватился: выпустишь - не поймаешь.

Потом, собирая поленья, не скажешь всего, что нужно сказать. А сказать хотелось о многом, чуть ли не обо всем сразу, чуть ли не обо всей своей одинокой жизни. А для этого нужно было уговорить её остаться хотя бы на день. ("Тьфу, на ночь, получается".) Или договориться о встрече в Москве... Он мгновенно представил, как будет звонить: позвонит и нарвется на мать - это что ж получается?

- Маша, ангел, погости хотя бы денек. Я их уговорю остаться до завтра, они лягут спать, а мы... Завтра мы пойдем в лес, на Черный ключ, чайнике собой возьмем, чай индийский. Ты пила чай с хвойным дымком?

- Акбара с собой возьмем? - спросила девушка, тем самым как бы давая ответ.

- Конечно, возьмем!

- Они не останутся, - тут же безнадежно сказала Мария. Но эта безнадежность отчасти обрадовала Отраднова: значит, без родителей она бы осталась! - У отца завтра какое-то совещание, а мать и так неделю не была на работе.

Отраднов хотел сказать: "Тогда потом приезжай". Но вовремя спохватился: куда приедет она? Сюда, к Блинову? И он промолчал

Набрав полные охапки дров, они выходили. Первым выходил Игорь Иванович и уже за порогом, мучительно соображая, как и где назначить встречу, он услышал короткий болезненный возглас, грохот падающих поленьев.

Олег, конечно, вскипел:

- Ни одного дела нельзя поручить! Чертовщина какая-то! Мне с утра в институт!

Потом он принялся за диагноз: то ли вывих, то ли перелом, то ли растяжение? Дочь лежала на диване и, стиснув зубы, мычала от боли.

- Как мы теперь потащим тебя? - возмущался отец.

Мать угрюмо молчала, расхаживая по комнате, не зная, что делать. Но опять же какой-то второй план мыслей читал на её лице Отраднов. И он сказал:

- Только спокойно. Подумаешь, трагедия, ногу подвернула. Радоваться надо, что на каникулах. И нечего её сейчас тащить в темноте, правда, Маш? Пусть отлежится до завтра...

- До завтра! - вспылил Олег. - Мне в институт с утра!

- Не кричи, - сказала мужу Мария-старшая. - Игорь прав, мы с Машкой останемся, а завтра приедем.

Это оптимальный вариант.

- Тебя с работы попрут.

- Ничего. Дочь дороже.

В результате все кончилось тем, о чем мечтал Отраднов. Родители уехали, оставив дочь и взяв с Игоря клятву, что завтра днем он позвонит на работу Марии.

Ночь. Синий снег, оранжевый Юпитер над черными елками.

- Что он все-таки вез, твой поезд? - спросила Маша.

- Ее, - ответил поэт.

Горит свеча, и ветер дует сильный, И поезд следует к Москве, И стороной ладони тыльной Она проводит по чужой щеке...

Наутро она встала, зябко ежась, надела рубашку и пошла в туалет как ни в чем не бывало. Но сколько он её ни пытал, разыграла она вчера всех или нет, так и не добился ответа.

Они позвонили на работу Марии, мать обрадовалась, услышав веселую дочь, легко согласилась, чтобы та ещё пожила несколько дней на природе.

И Отрадное обрадовался этому, как ребенок, хотя понимал прекрасно:

дело вовсе не в нем, а в этой трижды проклятой даче.

Он дал ей свои валенки, и они пошли в магазин. Купили хлеба, вина, сигарет и консервов, и когда шли обратно по широкой главной улице, он увидел её на расстоянии, в курточке, ноги-палочки в огромных валенках, и у него сжалось сердце от страха: все может рухнуть в один миг.

* * *

Поэт Отраднов, ставший прозаиком Афониным и работающий все последние годы в лесной глухомани, где жили когда-то его предки по матери, шел к почтовому отделению, чтобы дать другу в Москву телеграмму. Еще летом они договорились: как только осенью встанет погода, он тут же отбивает: "Приезжай".

Его старый приятель, журналист Александр Малков, был большим любителем настоящей рыбалки и настоящих грибов.

Афонин шел заросшим проселком, огибая озеро километров пять шириной. Забытые Богом и людьми места.

Болота, озера, непролазная чаща. Но именно в этих краях и нашел Афонин свое место. Это действительно было его местом, он чувствовал себя здесь полным хозяином, более полным, чем фермер на отведенном ему кусочке земли. Он знал здесь все тропы, все топи, и не зря Малков как-то сказал:

- Старик, если за мной начнется охота, а такое возможно, то я сразу к тебе.

Перед Сашей Малковым Афонин чувствовал себя должником. В тяжелые для Игоря Ивановича времена, когда ему казалось, что все в его жизни рухнуло и взгляд то и дело ложился на заряженное ружье, Мал ков его поддержал. Познакомил с "афганцами", многие из которых были инвалидами, к тому же с "афганским"

синдромом, и в этой группе Афонин как-то выкарабкался из кризиса. Плюс ко всему Малков устроил ему несколько публикаций, это тоже облегчило жизнь, хотя к тому времени в журналах уже почти не платили. Ну а потом финский заказ на карельский альбом.

Потом потеря всего гонорара, очередной тупик, и - снова выручает Малков.

- Пока наши "демократы" гонят со всех страниц и экранов секс и расчленение трупов, мудрые финны всерьез заинтересовались твоими очерками о Валдае, сказал Малков. - Вот тебе кое-какой аванс от меня, только не пей ради Бога. А мы с Важиным будем к тебе приезжать на рыбалку.

Афонин шел, обходя и перепрыгивая ямы с водой, и в уме составлял текст телеграммы. Хотелось в сухой короткой фразе выразить всю свою благодарность к удачливым и добрым друзьям, что переполняла его. "Жду вместе Важиным..." Непременно надо двоих приглашать!

Дальше мысль не двигалась. Если написать "активно работаю" (то есть отрабатываю доверие), то могут понять, как "приедете - помешаете".

Написать "жду нетерпением" - смешно, послание гимназистки. Но хочется что-то такое ввернуть, чтобы они поняли, как он на самом деле их ждет.

Афонин остановился на том, что можно сказать "скучаю общению".

Сурово, правдиво... Выпить, черт возьми, не с кем.

Когда с текстом решилось, мысли Афонина вернулись к тому, что занимало его с раннего утра. Опять ему снилась Мария. Но, в отличие от прежних снов, этот сон был каким-то явственным и тревожным. Он видел её на песчаной косе уютной речушки, раздетую догола, а вокруг кишели крокодилы. Но не эта картина, не крокодилы заставляли Афонина не переставая думать о ней, а те горькие чувства, что он вдруг во сне пережил.

Такая смертная тоска и такой страх нахлынули на него, что, проснувшись и поняв, что это всего лишь сон, он даже не испытал облегчения и продолжал лежать с открытыми глазами, будто бы предчувствуя близкий конец света.

Проходя то место, где когда-то стояли в два ряда деревенские избы, он подумал, что если от кладбища остались какие-то холмики, то от домов и следов не осталось - кустарник и крапива все поглотили. В какой небесной книге написано, что такой-то деревне, несмотря на все беды, жить и жить, а другой умереть, этому народу жить и процветать, этому мучиться и страдать и исчезнуть в конце концов с лица земли...

Через день после того как Афонин отправил телеграмму в Москву, начались обложные дожди.

Глава 6

Окончательная размолвка Блинова с Марией произошла в октябре 93-го.

Тогда вопрос стоял так: или краснокоричневые будут висеть на столбах, или Блинов будет сидеть.

Он срочно уничтожал кое-какие бумаги и на всякий случай сделал два солидных благотворительных взноса на строительство храмов. Марии было невыносимо видеть суету мужа, и теперь даже днем она надолго уходила из дома. Блинов насторожился, решил, что за ней следует присмотреть.

Нанял людей, сам принялся изучать содержимое её письменного стола, её библиотеки... Наткнулся на дневники - три общих тетради, три года жизни. В одной из тетрадей он увидел конспект чьей-то лекции. Читал и скрипел зубами: все, что она недоговаривала в домашних спорах, было в той лекции изложено открытым текстом. Он понял, что при желании Мария может его засадить лет на пятнадцать.

Ей, которая была в курсе многих его дел, это не составит большого труда.

В тот вечер Блинов всерьез задумался, что же с ней теперь делать, с этой Марией? Как разойтись с минимальными финансовыми потерями, с одной стороны, и без риска быть в дальнейшем ею шантажируемым, с другой?

И он нашел такой выход...

Вернувшись из поездки в Зубову Поляну и отчего-то вспомнив те пресловутые дневники, ту лекцию о так называемом ограблении России, он прошел в комнату жены, вздохнул, увидев компьютер, на котором он когда-то мечтал научить её работать, и подошел к стенке с книгами. Все здесь было известно ему до мелочей, каждая книга, каждый альбом, каждая тетрадь... Но где же те дневники?

Осмотрев полки, он с удивлением обнаружил, что все три тетради исчезли.

- Что за черт! - вслух сказал он. - Не Даниловна же их забрала?

Дальше - больше. Не оказалось на полках ни одной книги Отраднова с идиотскими дарственными надписями. Испарина выступила на высоком и бледном лбу Блинова. Перед его отъездом в Вену все было на своих местах. На другой день после отъезда Марию "выкрали". Так куда, спрашивается, могли подеваться эти тетради и книги?! Неужели она что-то почувствовала и передала их кому-то? Но Даниловна клятвенно уверяла, что Мария никого не принимала после отъезда Блинова и сама никуда не ходила. Да и куда она могла ходить, если он в одиннадцать вечера с ней расстался, а утром её забрали люди Дронова?

Он тут же стал звонить Дронову и Соловьеву. По телефону объясняться с ними не стал, просил приехать немедленно. Дронов, как истый омонбвец, без лишних вопросов сказал:

"Выезжаю!" Соловьев помялся, но тоже обещал вскоре подъехать.

Только после этого Блинов принял душ, облачился в японский халат и, заварив крепкого чаю, стал думать, как лучше построить разговор с подполковником, дабы не показаться ему паникером и трусом. Ничего дельного в голову не приходило, мысли перескакивали с одного на другое, необъяснимое исчезновение дневников внесло ещё большую сумятицу и в без того неспокойную душу Блинова.

Вдруг неизвестно к чему, но именно в эту минуту стали вспоминаться громкие убийства последних лет. Депутатов-предпринимателей, журналистов-предпринимателей и просто удачливых предпринимателей убивали в стране с ужасающей методичностью. Блинову захотелось выпить, но он решил дождаться прихода Дронова.

Через полчаса личный охранник по внутренней связи сообщил, что пришел человек, назвавшийся Анатолием Петровичем.

- Проводите! - приказал Блинов. - Водку, коньяк, бутерброды.

Как и при недавней встрече, Дронов, не дожидаясь вопросов, начал докладывать:

- Состояние здоровья объекта нормальное, хотя аппетит ниже среднего. Истерик не закатывает, попыток членовредительства не наблюдается, агрессивности в отношении сотрудников охраны тоже. Вялость, апатия постепенно усиливаются, появляется некоторое равнодушие к своему будущему...

- Вы в прошлый раз говорили, что у неё есть элемент неверия в то, что её выкупят? - спросил Блинов, жестом предлагая подполковнику наполненную стопку. - Уточните.

- Однозначно ответить трудно.

И верит, и не верит.

Они выпили и стали молча закусывать. Дронов ждал новых вопросов Положение у него было непростое: он не знал, зачем Марию держат в полной изоляции от всего мира, что от неё нужно Блинову и чем все это кончится. Но он знал главное: хороший левый заработок может обернуться для него не только потерей службы но и более крупными неприятностями Блинов в свою очередь не торопился с расспросами. Вновь наполняя хрустальные стопки, он прикидывал предел той откровенности, за который не следует выходить в разговоре. Тонкостей здесь было множество. Дронов заинтересован в том, чтобы Мария как можно дольше находилась под охраной его людей - пятнадцать долларов в час им капает, по пятьдесят в сутки на человека. Поэтому никак нельзя допустить, чтобы Дронов даже отчасти догадался об истинных мотивах изоляции Марии (тогда это дело на год растянется). С другой стороны, требовалось, не вызывая лишнего любопытства, выяснить, не прихватила ли Мария с собой какие-нибудь тетради и книги.

- Хотел ещё раз уточнить, - сказал Блинов, поднимая стопку, - вы в точности соблюдаете условия её содержания?

Подполковник в недоумении застыл с приподнятой стопкой.

- Что именно?

- Никакой информации извне?

Полная изоляция?

- Полнейшая! - убежденно сказал подполковник и, не дожидаясь, когда Блинов начнет пить, выпил первый.

- Хорошо, хорошо, - покивал Блинов, думая, что сейчас было бы лучше услышать нечто другое. Например, то, что она листает свои дневники. Хорошо... Продолжайте внимательно следить за её состоянием. О всех изменениях тут же докладывайте. Да, можете ей сказать, что муж собирает деньги. И все... Да, собирает, и все.

А соберет или не соберет, неизвестно.

Дронов ушел в полной уверенности, что именно ради этого сообщения клиент его и вызывал в столь поздний час.

Следом пришел Соловьев и, едва пожав руку своему начальнику и другу, спросил:

- Что-нибудь серьезное?

- Похоже...

Рассказав об исчезнувших дневниках, Блинов ждал реакции собеседника, но Соловьев пил чай, курил и молчал.

- Что скажешь? - не выдержал Блинов.

- Не знаю... Я с самого начала был против этой затеи. - Длинноносое, несколько комичное лицо Соловьева было сейчас более чем серьезным. - ,Плохо, сказал он. - Вместо того чтобы работать, мы теперь будем ломать головы над этими дневниками.

- Ты что, учить меня собираешься? - раздраженно спросил Блинов.

- При чем тут это? - также не скрывая раздражения, ответил Соловьев. - Уже два дома к сдаче готовы, клиенты меня теребят, когда можно въезжать, и что прикажешь им отвечать?

- Это твоя работа, - знать, что в таких случаях отвечать. Гадство! неожиданно вспыхнул Блинов. - Вокруг одни подлецы! Никому верить нельзя. Никому! - со злой убежденностью повторил Блинов.

- Смотри, так можно далеко зайти, - заметил Альберт, задетый словами своего старого компаньона.

- А мы уже и так далеко зашли.

Когда из моего дома пропадают ценные записи - это как? Не далеко?

Кстати, теперь я обязан поинтересоваться, не заходил ли ты сюда во время моей поездки.

Соловьев резко встал. Взгляд его больших темных глаз был откровенно печальным.

- Нет, - сухо сказал он, - не заходил. А если б и заходил?

Блинов понимал, что напрасно он в таком тоне разговаривает со старым, проверенным корешем, но состояние депутата было таким, что он не мог остановиться.

- Ничего, скоро проведу радикальную реорганизацию, посмотрю, как вы запоете.

- Кто это "вы"? - спросил Соловьев.

- Вы. Все.

- Ну-ну. - Соловьев, холодно попрощавшись, ушел.

Как часто случалось в последнее время, Блинов среди ночи проснулся.

Он бродил по своей большой кухне и с горечью думал о том, что ему не с кем поговорить о своих проблемах, не с кем посоветоваться. Он открыл бутылку земляничного ликера, налил в тонкий высокий стакан, отпил, закурил. Открыл на кухне окно. Невдалеке шумело бессонное Садовое кольцо, а внизу была черная бездна ночного двора. Блинов сплюнул и долго ждал, когда внизу раздастся шлепок. Но так и не дождался.

"Тяжело, - думал он. - Тяжело одному". И тут он вспомнил Марию.

Каково-то ей там, в глухой комнате?

Раньше он об этом и не задумывался, его волновал лишь результат мнимого похищения. Сломить упрямицу, вытрясти из неё всю дурь, чтобы она наконец задумалась о себе, о своей жизни, а не о судьбах отечества. Чтобы она смотрела на Блинова, который её скоро выкупит, как на благодетеля, а не как на изверга.

"Ничего, - решил он, успокоенный стаканом ликера, - скоро я тебя "выкуплю", подарю хорошую трехкомнатную квартиру и прощай..."

Прощай-то прощай, думал он, но надо ещё переписать с её имени имущество. А на кого переписывать? На себя? Ох как рискованно. На Даниловну? Тоже вроде ни в какие ворота... Блинов вздохнул, вспомнив Наталью.

Глава 7

Долго не мог уснуть в эту ночь и Альберт Соловьев. Зная Блинова много лет и обладая профессиональным чутьем на всякие неприятности, он отчетливо понимал, что эта затея с похищением Марии добром не кончится. Он видел, что Леонид уже на грани нервного срыва, и думал: "А что будет завтра?" Он чувствовал, если шеф постоянно находится в таком состоянии, то вскоре беды посыплются одна за другой.

Утром Соловьев решился на отчаянный шаг. Он связался с секретарем Куратора - Папы и попросил о личной встрече, сказав, что дело не терпит отлагательств, а также огласки.

Секретарь обещал посодействовать.

Папа, он же Куратор, был почти недосягаем не только для простых смертных, но и для людей уровня Соловьева. О Папе ходили легенды, говорили, что он вхож и в администрацию президента, и в правительство.

При этом никто толком не знал, где он работает, какую должность занимает. Знали главное: Куратор - человек всемогущий!

Блинов попал под его "крышу" отчасти случайно. Когда с молодым коммерсантом Блиновым случилось то что должно было случиться, то есть когда на кооператив наехала ивантеевская братва с требованием "законных двадцати процентов", Леонид бросился за помощью к своему дяде Баландину, московскому авторитету в "неофициальных структурах". Баландин пожурил племянника за то, что тот вспоминает о )*яде только в трудную минуту, но обещал выручить.

И действительно выручил: ивантеевские "быки" больше не приезжали, а Блинов с Соловьевым вошли самостоятельной единицей в разветвленную сеть подмосковных строительных фирм со своими складами и магазинами. Конечно, за все приходилось платить, но здесь по крайней мере было понятно за что. За безопасность, за льготные кредиты...

Начался стремительный рост. От срубов перешли к строительству кирпичных коттеджей, от коттеджей - к строительству многоквартирных домов. Естественно, все успехи по превращению примитивного кооператива в фирму областного значения Блинов с Соловьевым относили исключительно на свой счет. Их иллюзии рухнули в один день, когда Папа вызвал Леонида в свою резиденцию... Подробности того разговора Соловьеву были неведомы, но достаточно было того, что, вернувшись от Папы, Блинов обреченно сказал:

- Принимай часть дел. Ухожу в политику.

Альберт понял, каков уровень тех людей, что их прикрывали в последние годы.

Через день Соловьеву назначили рандеву на Рублевском шоссе у поста ГАИ, где он должен оставить свою машину и где его подберет черный шестисотый "Мерседес".

Миновав проходную, Папа приказал шоферу остановиться и с помощью двух охранников выбрался из машины. Он встал, грузно опираясь на палку, жестом отодвинул охранников на несколько метров и обратился к Соловьеву:

- По этой аллее до моего дома десять минут. Уложишься?

- Уложусь! - твердо сказал Соловьев и тут же приступил к сообщению заранее подготовленными фразами: - Я бы никогда себе не позволил вас беспокоить, если бы речь шла только о моей судьбе. Но под угрозой существование всего концерна... - Альберт Юрьевич сделал небольшую паузу, пытаясь уловить реакцию Папы на такое начало беседы.

- Так-так, - рассеянно покивал Папа. - Я этого ждал. Ваша отдача снижается на пять-семь процентов ежеквартально.

- И тому есть причины, - многозначительно вставил Соловьев.

- Воровство? - спросил Папа с холодной улыбкой.

- Хуже. Наш шеф, я имею в виду Леонида Евгеньевича Блинова, похоже, как бы это сказать, слегка приболел. Да, как минимум приболел...

- А как максимум?

- Тут я судить не берусь, я не медик. Но нервное расстройство налицо. Согласитесь, когда человек такого масштаба не может справиться с собственной женой...

- Что значит не может справиться? - перебил Папа. - Что за детский лепет? И какое мне дело до его взаимоотношений с женой? Ты для этого искал встречи со мной?

У Соловьева взмокла спина. Невольно он оглянулся: в десяти шагах шли два охранника.

- Не вертись! - сказал Папа. - Не порти о себе впечатление. И говори по существу.

- Да. По существу. В том-то и соль, что их взаимоотношения могут отразиться на всех наших делах. Уже отражаются. Поначалу он, не согласовав ни с кем, ввел её в наши дела. Какоето время она выполняла функции его секретарши. Затем я узнаю, что его жена становится совладелицей чуть ли не всех наших контор. Потом они перессорились, стали врагами, и на этой почве у Блинова начались всякие завихрения...

- Точнее! - приказал Папа. - Какие ещё завихрения? Убить, что ли, он её хочет?

- До этого пока не дошло. Но за последние полгода он превратился в безвольную издерганную личность, и ничего лучше не придумал, как имитировать её похищение. Нанял людей, те убрали её в надежное место, и теперь Блинов ждет, когда она взвоет.

Тогда он её якобы выкупит, подбросит ей на безбедную жизнь и без проблем распрощается.

- Ну и? - резко спросил Папа. - Вполне неплохо придумано. Главное, чтобы все чисто.

- Эх! - в сердцах рубанул рукой Соловьев. - Если бы речь шла о другой женщине. Но я её хорошо знаю!

Это хитрющая и умнейшая баба. Волевая к тому же. Она вычислит его действия как дважды два. Она теперь от него не отлипнет, пока не утопит его. Он потому и нервничает - знает, что от неё можно ждать. Вы представляете, что начнется, если Блинов будет тонуть?

- Да-а, - прогудел Папа и остановился. - Племянничек в дядю пошел. Того еле спасли, теперь с этим...

А каков осенний закат! - вдруг сказал он, оперевшись обеими руками на палку. - И все-таки скучно здесь.

Скучная обжитая природа. Люди все скучные, мелкие. Вроде твоего Блинова. А я, между прочим, ещё студентом обошел с другом на шлюпке весь Байкал по периметру. Ты знаешь, что такое пройти весь Байкал? - Папа положил свою мужицкую ладонь на худое плечо Соловьева и крепко, до боли сжал его. - Понял, что такое сидеть на веслах по десять часов в день?

Но главное, и здесь надо знать меру.

Во всем надо знать меру. Вот тот мой дружок её не знал. Он подумал, что после Байкала ему подвластны любые моря. Погиб у восточного побережья Камчатки. Один, на самодельном катамаране хотел побороть океан... Надо, дружище, чувствовать свой потолок.

- Надеюсь, я его чувствую, - сказал Соловьев. - Я, между прочим, на место Блинова не претендую.

- Молодец, - продолжая глядеть на закат, сказал Папа. - Люблю сообразительных. А почему раньше не доложил?

- Думал, как-нибудь утрясется...

Но тут плюс ко всему дневники его жены пропадают. Прямо из квартиры!

Жены нет, только охрана и домработница, а дневники пропадают.

- Там что, были серьезные записи?

- Судя по тому, как Блинов заметался, довольно серьезные. При этом надо учесть, у его жены есть связи с прессой.

- Мелкота! - Папа стукнул палкой об асфальт. - Я же её видел однажды, она девчонка совсем. Он что, не мог её воспитать?

- Значит, не мог...

- Трухля! И мерзавец. Такую жемчужину выбрасывает. Хорошо, пусть выбрасывает... Не вешай носа, - ободрил поникшего Соловьева Папа-Куратор, ничего страшного пока я не вижу. В случае чего примем меры.

О каких мерах шла речь, Альберт Юрьевич спрашивать, конечно, не стал. Он лишь вздохнул:

- Друг гибнет, обидно.

- Друг гибнет, а ты его закладываешь? - Папа улыбнулся одними губами и, видя растерянность собеседника, добавил: - Шучу. Ты абсолютно правильно поступил. Более того, если теперь прозеваешь момент и наш общий друг наделает крупных ошибок, а я об этом поздно узнаю, то пеняй на себя. Понятно?

ЧАСТЬ II

Глава 1

- На Садовом? - удивился Малков. - В автомобильном чаду?

- Извини, друг, - заметил Важин, - и "Пекин", и "София" тоже на Садовом кольце, и ничего, приличные заведения.

- Действительно, - вновь не без удивления сказал Малков, - как-то не думал. Но все равно не хочется мне идти. Сходи сам.

- У тебя это в сто раз лучше получится. Ты же на презентациях как рыба в воде. Познакомишься с кем нужно, поговоришь, поснимаешь...

Тоже одна из причин: я никудышный оператор.

- Никудышный, - проворчал Малков, - а зачем тогда в это дело влез?

На днях Важин докладывал Муравьеву о результатах поездки в Зубову Поляну.

- Результаты, - оценил их успехи Муравьев, - нулевые.

Разговор получился нелицеприятным. Важин говорил раздраженно:

- Зачем вообще надо было нас посылать в эту Поляну? Носимся взадвперед вместо того, чтобы съездить в деревню, где они сидят за самоваром на лоне природы.

- Хорошо, если так, - сказал Муравьев. - Поэтому я туда и не тороплюсь. Если они там чай пьют, то и пусть себе... А если ей сейчас паяльник в одно место вставляют?! В той же Зубовой Поляне? Как это так, быть рядом и не поинтересоваться, к кому, в какой дом заходил Блинов?!

- Но у нас есть главный результат поездки, - возражал Важин, - это поведение депутата. Он ведет себя так, словно не у него жену выкрали, а у чужого дяди. Разве это не подтверждает его причастности...

- Подтверждает, подтверждает, - проворчал Муравьев. - Ты за логикой своей следи. Только что говорил, что она у Афонина, а теперь - о причастности депутата... Ладно. Вот свежая новость! - уже совсем другим тоном продолжал Муравьев. - Нам стало известно о тесной связи Блинова с фирмой "Росс-ОКО". Вроде как объединение коммерческих организаций или что-то в этом духе. Так вот это объединение, занимаясь в основном нефтью, лесом и недвижимостью, растет как на дрожжах. Сейчас они на полную катушку строят в Москве многоквартирные башни, не говоря уж об особняках в Подмосковье. Что настораживает. По телефону Блинов об "ОКО" не говорит никогда. Только при личных встречах. Конечно, наблюдаем мы ещё мало, окончательные выводы делать рано, но все же...

Так вот это "ОКО" устраивает на днях презентацию по поводу какого-то завершенного строительства. В частном заведении "Рай на Садовом кольце", которое скорее всего принадлежит также им. Это недалеко от Театра кукол. Мог бы ты как журналист там побывать?

- Постараюсь, - ответил Важин, тут же подумав о Малкове.

- Понимаешь, дело какое, - пояснил Муравьев, - там или деньги большие за вход надо платить, или проникать по линии прессы. Они, кстати, телевидение пригласили.

- Проникнем, - заверил Важин. - Не я, так мой друг-журналист.

- Тот, с которым ты в Зубову Поляну гонял?

- Тот самый.

- Смотри, дело твое. Но какой ему интерес?

- В самом деле... - Важин усмехнулся. - Никакого. Просто он любопытный.

Малков поломался, но согласился.

А согласившись, тут же сел за телефон.

Поговорив с кем-то на Российском телевидении, он перезвонил одному из ведущих Московского канала, члену Союза писателей. И пока Важин возился на кухне с кофейником, с телевидения сообщили, что Малков включен в список приглашенных на презентацию фирмы "ОКО".

Теплым осенним вечером Александр вышел из джипа у семиэтажного кирпичного дома дореволюционной постройки, мрачной тюремной коробкой торчащего на пустыре. Малков помнил, совсем недавно здесь были типичные московские трущобы, теперь их снесли, посеяли травку, и от тех домов осталась лишь эта "тюрьма". Здесь же была автостоянка, но парадный вход оказался закрытым.

Обойдя дом, журналист обнаружил обширный двор, огражденный изящной решеткой, с двумя новыми или удачно отреставрированными флигелями. Миновав желтую, опрятную проходную, Малков увидел лужайку с небольшим фонтаном посредине, у большого крыльца террасы стоял сверкающий "Мерседес". По дорожке, выложенной мраморными плитами, Александр прошел через двор.

Открылась тяжелая дверь, и журналист очутился в полутемном фойе.

В канделябрах горели свечи, было тихо, прохладно и мрачновато. Малков невольно напрягся: что за люди здесь собрались? К тому же он нигде не видел примет своих коллег-телевизионщиков. Ни осветительных приборов, ни проводов... Его провели через бар к ещё более внушительным, нежели входные, дверям и распахнули...

Огромный, ярко освещенный юпитерами зал был полон народа. Пестран публика, стоящая между накрытыми, украшенными розами столами, уже пила и закусывала, попутно наблюдая, как на сцене дама в черном вечернем платье и мужчина в кремово-белом костюме торжественно пьют из бокалов шампанское. Они выпили, расцеловались, раздались жидкие аплодисменты, кто-то крикнул "ура".

- На этом, друзья, - сказала дама на сцене, - официальная часть временно прерывается. До приезда высокого гостя.

Снова похлопали, тут и там стрельнули пробками от шампанского. На сцену устремились люди с теле - и фотокамерами, с диктофонами, окружили даму в черном. Мал ков, так и не обнаружив в толпе Блинова, тоже поднялся на сцену и увидел вульгарно раскрашенное лицо ведущей. Она шутливо отмахивалась от журналистов:

- Не ко мне, не ко мне! Все вопросы к Альберту Юрьевичу, он управляющий, он все знает лучше меня.

Но Альберт Юрьевич никого не интересовал, он топтался рядом скорее в роли телохранителя главы фирмы, огораживал её от наседающих журналистов, которые засыпали женщину в черном разными, порой откровенно глупыми вопросами. "С какого года вы существуете?", "Любите ли вы своего мужа?", "Что с вами будет, если к власти придут коммунисты?"

- Извините, я принципиально не даю интервью, - сказала глава фирмы и поправилась с улыбкой: - Пока не даю.

Постепенно журналистская братия переключилась на управляющего делами. Тот с удовольствием, подробно и нудно стал рассказывать о деяниях фирмы. Кто-то его перебил:

- Расскажите о новых домах в так называемом Голицынском парке.

- Там уже стоят два четырехсекционных дома, готовых к заселению.

Один, как мы и договаривались с мэрией, будет принадлежать городу, второй - нам.

- Кто в них будет жить? - спросила симпатичная черноволосая девушка, подсовывая диктофон к лицу управляющего. - Ведь там были городские отстойники, по санитарным нормам...

- Все нормы согласованы, - снисходительно отвечал управляющий. - Неужели вы думаете, что, не утряся этот вопрос, мы начали бы строительство? Отстойники надежно погребены, скоро там вновь зазеленеет вырубленный в тридцатые годы парк.

- И все же, кого вы намерены там поселить? - не унималась брюнетка.

- Себя, - улыбаясь, ответил управляющий. - И свою семью. Надеюсь, этим все сказано?

"Ах ты, Альбертик, - думал Малков, нацеливая на него телекамеру, - как же, будешь ты там жить со своей семьей".

- А кроме вашей семьи? - не унималась дотошная журналистка. - Кто в основном будет жить на отстойниках?

- Не надо, не надо подобных терминов, - сухо ответил управляющий. - А кого там поселят, это, извините, не в моей компетенции. - И он отвернулся от назойливой девушки.

- Скажите, - тут же спросили его с другой стороны, - как стали возможны такие темпы? Два дома за лето - фантастика!

- Вопрос риторический, - улыбнулся управляющий. - Просто надо работать. И просто платить тем, кто работает.

Малков оказался рядом с черноволосой журналисткой и сказал ей как союзнице:

- Да, в таком костюме только и жить на болоте.

- Что вы! - воскликнула девушка.

Там будут жить те, кого они выселяют из Центра. За это строительство на отстойнике они загребают землю, которая в тысячу раз дороже всех их новостроек. Отсюда и темпы. Воровать надо быстро.

Малков с удивлением посмотрел на собеседницу. "Как она здесь оказалась?" подумал он, но спросить не успел. Девушка на улыбку Александра не ответила, повернулась и быстро ушла в зал.

В это время на сцене вырос известный пародист. Худой, сутулый, в то же время вальяжный. Всех лишних деликатно, но настойчиво удалили к столам, и пародист начал острить.

Плоские и откровенно комплиментарные для хозяев банкета шутки были оценены залом одиночными аллодисментами. Затем рядом с ним появился маленький кругленький юморист с вечно потеющей лысиной. Тоже попробовал острить под одобрительно-нетрезвые возгласы.

- Отгадайте, кто к нам скоро приедет? - многозначительно спросил пародист. - Даю наводку: маленький, лысенький, в кепочке... Кто отгадает, тому будет приз.

- Ильич! - закричали из зала. - Ленин!

- Неправильно. Кстати, где у нас приз? - Он растерянно похлопал себя по карманам. - И какой будет приз? Отгадайте хоть это, если не можете ответить на первый вопрос.

- У тебя всю жизнь один приз, - мрачно сказал юморист. - Твоя книжка с автографом.

- А что, плохая книга? - якобы обиделся пародист. - Вот мы проверим! - Он тут же выудил из кармана книгу, показал её залу. - Господа, кто её купит с автографом за один доллар? - Начались торги. Книжка ушла за полторы тысячи.

- А ты говорил.

- Друзья! - вскричал юморист как бы в отчаянии. - Кто купит мой знаменитый одесский портфель за два доллара?

Потрепанный портфелишко взяли за три тысячи триста. Малков покачал головой: покупатели были явно не подставные, расплачивались наличными тут же, на сцене.

- Так кто же приедет? - спросили из зала.

- Если б я знал, - сказал пародист, - я бы книжку оставил себе.

Раздался одинокий, какой-то неестественный смех. Кое-кто в зале успел основательно поднабраться.

Малков вышел на воздух. Лужайка, "Мерседес", идиллия. "Совсем, что ли, уйти, - подумал Александр. - Блинова нет, той девчонки-правдоискательницы тоже не видно". Он закурил, и к нему тут же подошел человек.

- Вы уходите? Вас проводить?

- Нет, я подышать...

- Пройдемте во двор. Здесь не рекомендуется.

- Что не рекомендуется? Дышать?

Его проводили петляющими коридорами в уютный внутренний дворик с ещё зелеными кустами жасмина, с китайскими фонариками, правда, пока не зажженными. Здесь, под открытым небом, тоже стояли столы с горами бутербродов и фруктов, с разнообразными бутылками. А под ветвями жасмина журчал искусственный ручеек, с миниатюрными водопадами. "Действительно, рай в городском аду", - подумал Малков и увидел Блинова. Депутат, похоже, недавно приехал. Он стоял с бокалом шампанского, осматривал двор, в то время как женщина в черном давала какие-то пояснения.

В ответ Блинов удовлетворенно кивал. Малкова он не узнал, хотя двор был практически пуст: кроме Блинова и президента фирмы лишь ещё двое крепких парней стояли в сторонке и уничтожали дармовую закуску.

Решив остаться неузнанным, Малков боком подошел к одному из столов, налил себе коньяка. В стороне, у кустов, он увидел пластмассовый дачный стул. Он сел, соорудив на своем кофре походный столик: фужер с коньяком, два бутерброда с икрой, сигареты. Он выпил и закурил, с удовольствием вытянув ноги.

Опускались мягкие осенние сумерки. "Собственно, - думал Малков, краем глаза продолжая наблюдать за Блиновым, - здесь мне вряд ли удастся что-либо узнать. Подслушать, о чем они говорят, я не могу, снимать их вдвоем смысла вроде бы нет..." Тут он отчетливо понял, что совершил большую промашку, не познакомившись с той бойкой журналисткой. Она несомненно обладала серьезной информацией о деятельности фирмы "ОКО"

и, возможно, о её боссах.

Скорее не зрением и не слухом, а каким-то шестым чувством, по какому-то неуловимому движению воздуха, по чужим взглядам, изучающим его спину, Малков понял, что в этом райском дворе начинает что-то происходить. Подошел один из парней и сказал:

- Простите, сидеть здесь нельзя.

- Елки точеные, что же здесь можно? Ничего себе рай...

Он с сожалением встал, отдал стул и тут обнаружил, что уже зажглись китайские фонари. Полюбовавшись фонариками, Александр осмотрелся...

Блинова во дворе не было. Рядом с женщиной в черном вновь стоял управляющий в своем идеальном костюме, и они оба напряженно всматривались в сторону входа.

- Почему не горит подсветка растительности? - громко спросила глава фирмы. Через минуту весь двор, все его зеленое обрамление залилось нежным светом. - А где голоса птиц? - так же властно поинтересовалась женщина в черном. И в кущах запели райские птички.

Малков усмехнулся, вскинул телекамеру и начал снимать все подряд:

столы, кусты, руководителей фирмы, которые как бы не замечали, что их снимают.

Словно вихрь ворвался в маленький двор мэр города, окруженный охраной и телевидением. Маленький, лысенький, в кепочке. Крепкий, как гриб, мэр быстро обошел по периметру двор, задержался у ручейка и то ли восторженно, то ли скептически покачал головой.

- Может быть, вы скажете несколько слов? - с непроизвольной угодливостью спросила дама в черном.

- Конечно, скажу! Но кому? - в свою очередь спросил мэр. - Где люди?

- Они в большом зале.

- Так ведите!

Снова вихрь, водоворот, мэр со свитой умчался, и Малков остался совершенно один, среди столов с богатой закуской и выпивкой. "Афонина бы сюда с рюкзачком", - подумал журналист, укладывая в кофр бутылку коньяка, бутылку шампанского и несколько бутербродов. Вот и вещественное доказательство того, что он действительно был на банкете.

Ничего принципиально нового в речи мэра он не услышал, хотя мысли городского главы были, как всегда, дельные, а речь, в отличие от других высших политиков, четкая и конкретная.

- Мы приветствуем предпринимателей, заботящихся не только о личном благе и благосостоянии своей фирмы. Мы приветствуем тех предпринимателей, что видят целью своей деятельности процветание родного города. Именно благодаря таким энергичным людям, - мэр протянул было руку, чтобы обнять президента фирмы "ОКО" за талию, но в последний момент передумал и просто взял её за руку, да, благодаря этим людям Москва не только не потеряла за последние годы темпы строительства жилого фонда, но и увеличила их.

Засняв выступление мэра на видео, Малков, послонявшись по залу и не найдя ни Блинова, ни той черноволосой журналистки, поехал к Важину.

- Вот, - сказал он, выставляя на стол шампанское и коньяк, - подарок тебе из "Рая".

- Взрослый состоятельный человек, - Важин покачал головой, - а воруешь бутылки, как школьник.

- Как всегда, ты не прав, - возразил Александр. - Это не я, это они воруют. А я даже тысячную долю своего не забрал.

Они просматривали видеокассету, отснятую Малковым на презентации, в стоп-кадрах разглядывали липа, гадали по поводу роли Блинова в деятельности фирмы и размышляли: отчего он исчез перед появлением мэра?

Затем Малков уселся в любимой позе, положив ноги на подоконник, закурил трубку и стал изучать дневники Марии. Андрей по привычке делал ежевечерние записи в своем дневнике. Время от времени его отрывали от дела возгласы Александра.

- Черт побери, а она, оказывается, умная баба! Смотри, что она пишет о вождях "Белого дома". - И он зачитывал: - "Затем на балконе появились лидеры депутатского корпуса.

Они по очереди произносили воинственные речи, порой слишком затянутые и не в меру агрессивные. К сожалению, у меня сложилось мнение, что руководят осажденным парламентом не слишком умные люди..."

Как тебе?! - восклицал Малков. - Она с ходу поняла то, что я понял лишь через год.

- Что поделаешь, - отзывался Андрей, - не слишком умные есть не только в парламенте.

Но друг пропустил остроту мимо ушей.

- А вот еще: "Меня поражает одежда людей, пришедших защищать свой парламент. Давно я не видела такой бедности, собранной в одном месте.

Хорошо бы их всех показать Блинову.

Однако он все равно ничего не поймет". Черт возьми! - в очередной раз восклицал Малков. - Она же добрая баба!

На следующий вечер Важин с Малковым отправились на стройку в Голицынский парк.

- Я не специалист по коммуникациям, - сказал бригадир Мясников. - Мое дело: подвел плиту - закрепил, подвел - закрепил.

- Это мы понимаем, - ответил Важин. - Просто нам сообщили, что здесь из-за бывших отстойников такая загазованность, что любые подземные работы сопряжены с риском отравления.

- Что и говорить, - согласился Мясников, - риск есть. И все знают об этом. Но строить-то надо? - вопросительно сказал он.

- А вы не слышали о такой фирме "ОКО"? - спросил Малков.

- Как не слышал, - отозвался бригадир, разглядывая на бутылке этикетку с физиономией Распутина. - Подмигивает, - радостно констатировал он.

- Кто подмигивает? - поинтересовался Важин, вглядываясь в темное окно.

- Распутин подмигивает!

- Вы пейте, на меня не обращайте внимания, я за рулем, - сказал Важин.

Малков налил бригадиру стакан, себе - половину. Они выпили и принялись за закуску.

- А вы знаете, сколько лет надо не трогать отстойник, чтобы газы ушли? спросил Мясников, похрустывая малосольным огурчиком. - Сорок лет! А у нас что? Присыпали маленько землей, и давай! Конечно, воняет. Где копнешь, там и воняет.

Сваи бьешь, тоже воняет. Как здесь на первых этажах жить будут, не знаю... - Заскорузлыми пальцами он очистил зубец чеснока и с удовольствием съел его. Но строить-то надо.

- А как платят? - спросил Малков. - Нормально?

- В этом не обижают.

- Итак, три дома уже готовы? - спросил Важин, продолжая высматривать что-то в темном окне вагончика.

- Полностью два, - пояснил бригадир, - третий в отделке.

- А почему не заселяют?

- Не знаю, - сказал Мясников и усмехнулся. - Может, взяток от жильцов ждут, а те жадничают.

- А вон окошко на последнем этаже светится, - сказал Важин. - В том, первом, доме. Значит, кто-то въехал уже?

- Может, и въехали... - Мясников пересел к окну. - Да вряд ли въехали-то... Если б семья поселилась, все бы окна в квартире горели, а так только на кухне. Причем оно тут давно уже горит. Наверное, кто-то себе подсобку устроил. Почему только не на первом этаже?

- У этой квартиры окна на другую сторону не выходят? - поинтересовался Малков.

- Не, у этой все на одну сторону.

Это вот кухня светится, слева - семнадцатиметровая спальня, а рядом гостиная, двадцать пять метров. В ней тоже иногда свет зажигают.

- И всегда так? - спросил Важин. - Только на кухне и в гостиной?

Слегка захмелевший бригадир кивнул и сказал, взяв в руки бутылку:

- Подмигивает гад, как живой. На нашего деревенского кузнеца похож.

Когда тот ещё молодой был и не очень бухал.

Они с Малковым выпили по второй, и бригадир сказал:

- Сторожам надо по стопке оставить. Это у нас как традиция.

- Традиции будем хранить, - ответил Малков, доставая другую бутылку. Как? На посошок?

- Стоп! - твердо сказал Мясников. - Завтра работа!

Пока Важин отвозил Мясникова к метро, Малков допивал водку с двумя сторожами. Эти сторожа, крепкие мужики предпенсионного возраста, вокруг которых крутилась свора крупных дворняг, поначалу занервничали, увидев, что Малков хочет остаться, а Важин собирается вернуться сюда, но Мясников их успокоил:

- Не дрейфьте, ребята. Не будут они нашу стройку грабить. Они по своим журналистским делам. Точнее, здешним дерьмом интересуются. Насколько оно ядовито. Но это все в тайне, ребята,. - добавил крепко захмелевший Мясников.

Вернувшись на стройку, Важин, ещё не выходя из машины, увидел, что в той квартире на шестнадцатом этаже светятся уже два окна. Кто-то включил свет в гостиной, если верить планировке, описанной Мясниковым.

Александр тем временем выведал у сторожей, что именно эти окна и только они светятся в новом доме в вечернее время, а то и всю ночь напролет.

И ещё выведал Александр у сторожей такую потрясающую новость, что когда потом он будет об этом рассказывать Муравьеву, тот выскочит из-за рабочего стола и возбужденно начнет ходить взад-вперед по своему кабинету. Оказалось, что сторожа не раз видели, как по ночам к тому подъезду, где располагалась таинственная квартира, подкатывает машина, какие-то люди входят в подъезд, потом выходят, и машина уезжает... "Мы не присматривались, - сказали сторожа, - время такое, что в чужие ночные дела лучше нос не совать".

- Так! - сказал Муравьев, потирая руки. - Теперь мы посмотрим, что там за окна такие. Значит, вы говерите, этот дом целиком принадлежит фирме "ОКО"?

- Они так строят: один дом - себе, другой - городу, - ответил Малков.

- Значит, один себе оставляют? - задумчиво переспросил Муравьев. - То есть первый дом фактически может принадлежать Блинову? Очень может быть. Почему бы нам не понаблюдать за окошками? Конечно, понаблюдать!

Как ни уговаривали Важин с Малковым подключить их к наблюдению, Муравьев ответил категорическим отказом:

- Будете мешать моим людям! Вы представьте себе, - сказал он, думая, вероятно, что нашел удачное сравнение, - вот пишете вы свои романы, а я сяду рядом и буду глазеть. Как это вам понравится?

- Смотря как сидеть, - заметил Малков, - если молча, то сиди себе на здоровье.

- Кто же в таких ситуациях молча сидит? - тут же нашелся Муравьев. Конечно, я буду всякие дурацкие советы давать. Как? Хорошо будет? Нет, будет нехорошо. К тому же Андрей забыл о своей версии. Афонинский след кто проверять будет?

Но теперь и Важин не верил, что Мария может быть у Афонина. Он решил дождаться первых результатов прослушивания таинственной квартиры, а потом думать: ехать или не ехать в деревню.

Глава 2

Афонин доводил грибы на печи.

Сначала он их подвялил на воздухе и теперь доводил на печи. Зима в общем-то была обеспечена. Мукой он разжился у соседки, которая до весны уехала к детям в Тверь, картошка и рыба были свои, керосином он тоже запасся.

С табаком было плохо. Как он не догадался весной его посадить? На следующий год - обязательно! Он выходил в сени, нырял в низкую дверь, там, в крытом дворе, стояла овца и смотрела на Афонина настороженным и в то же время ждущим взглядом. Он открывал ворота и шел гулять по окрестностям с этой овцой, как с собачкой. Овечка щипала пожухлую траву, а Афонин крутил самокрутки с махоркой, курил и думал о жизни. Не о своей жизни он думал, а в целом.

В целом картина складывалась безрадостная. Ну то есть в такую яму летит человечество, что остается удивляться, как этого никто не видит. Более того, некоторые глупцы даже ликуют:

наконец-то зажили! Дурачки. Овечка, честное слово, и то умнее.

- Маня, Маня! Не удаляйся.

Неужели люди не видят, что на носу конец света? Что в двадцать первый век мы вступаем полные вражды и ненависти друг к другу? Что Земля уже с трудом выносит поганцев людей на своем теле? И действительно, что хорошего дали люди Земле? Ну хоть что-нибудь хорошего они дали?

Ничего ровным счетом! Искорежили, замусорили, отравили... "Да нет, - вслух говорил Афонин, - это не пессимизм, это реальность". И что удивительно. Казалось бы, достигли такого технического уровня, что практически все человечество могло бы забыть, что такое борьба за выживание, спокойно работать, творить... Так нет!

Постоянное и устойчивое озлобление всех против всех. Богатые против бедных, бедные против богатых, мусульмане против христиан, католики против православных, православные друг с другом разобраться не могут. Боже, Боже... Неужели никто не спасется?

Как-то даже обидно. Не страшно, а именно обидно. Все впустую. Жизнь и деяния тысяч поколений впустую...

На берегу в кустах были спрятаны удочка и банка с червями. Афонин сделал заброс в любимый свой омуток, здесь Топча умеряла бурный норов - поплавок подолгу кружился на одном месте, можно было положить удилище, развести костерок. Так Афонин и сделал. На воду, на траву падали желтые листья, пригревало неяркое солнце, и знакомая ещё по школьным годам сладкая осенняя грусть заставила забыть мировые проблемы. Даже о поплавке на время забылось, Афонин погрузился в мечты.

Из оцепенения его вывел голос почтальонши.

- Игорь Иваныч, а Игорь Иваныч, - каким-то встревоженным голосом окликнула она его. - Вам из Москвы телеграмма, еле вас отыскала.

Глава 3

Мария знала о махинациях Блинова столько, что при желании могла усадить на скамью подсудимых не только его самого, но и с десяток его подельников. Но ни раньше, н" теперь она об этом не думала. Как не думала она и о том, что одной из причин её похищения как раз и является чрезмерная её информированность.

Она думала об элементарной справедливости. А справедливость эта, элементарная, теперь ей казалась столь же недосягаемой, как и личная свобода. Блинов - вор и мошенник на свободе, а она здесь, по сути, страдает изза него! И никогда ни за что он не станет платить за нее... У него же откровенно двойная мораль: нищим на людях он подает, на какой-то встрече с учащимися не глядя выложил для лицея тысячу долларов. Но за неё он не даст и рубля.

Значит, она обречена. Сколько это может продолжаться? Полгода? Год?

А дальше? А дальше или она сама здесь умрет, или похитители примут естественное в таких случаях решение...

Думать об этом не хотелось. Она закрывала глаза, и перед ней вновь возникал "Белый дом". Взрывы снарядов, пламя из окон. Черная копоть по белой стене. И вспоминалась та роковая ночь с третьего на четвертое, когда Блинов трясущейся рукой не успевал набирать телефонные номера своих знакомых.

"Что? Все? К Останкино едут? Мать твою, телевидение отрубилось, они захватили, подонки! Черт возьми, куда же делся ОМОН?" "Слушаешь "Открытое радио"? Они уже там!" "Слушай, самый момент!" "Сволочи! Мразь!

Что же делать теперь?"

Его голос срывался от страха, и Мария смотрела и думала, почему она раньше не понимала, кто он такой.

На следующий день он кричал ей:

- Дура! Уйди с балкона, тебя же зацепит! - В его голосе уже не было страха. Наоборот, он не скрывал своего ликования от каждого залпа, от того, что горит мятежный парламент.

Она стояла на балконе и смотрела, как с моста танки, издали такие игрушечные, методично бьют по огромному дому, набитому людьми.

- Машенька, пойдем отсюда, - умоляла Даниловна, стоя за балконной дверью. - Что тут смотреть, пойдем.

Мария оставалась на балконе, слушала и смотрела. Осенний ветер гулял над Москвой-рекой, слезы текли по её щекам, но она не замечала ни ветра, ни слез. Внизу, на набережной, группа парней в кожаных куртках при каждом залпе кричала "ура".

Когда вернулась в квартиру, сказала:

- Я не очень-то им сочувствовала, я к ним присматривалась. Но теперь я на их стороне. А тех, кто ликует сейчас, я придушила б своими руками.

- То есть и меня? - спросил он.

- И тебя, - сказала она. Выпила водки и легла на диван.

И теперь она думала, как можно после всего этого надеяться, что он её выкупит. Нет, это конец. Страх почему-то прошел. Видимо, и бояться устает человек. Осталась лишь горечь.

Горечь за свою женскую глупость, за свою жадность. Променять Игоря на это чудовище! И ради чего? Ведь она всегда знала, что деньги - это ещё не счастье. Да, без них плохо, но с ними, оказывается, бывает ещё хуже.

Она легла на живот, спрятала в подушку лицо и негромко завыла. Игорь, Игорь...

То ли от него самого, то ли от его стихов веяло какой-то ледяной гениальностью. Он читал, стоя на фоне густо-синего зимнего вечера:

Когда пробьет последний час, Уходим в бесконечный холод.

Но мой уход - всего лишь повод Взглянуть со стороны на вас.

И ещё одна деталь запомнилась на всю жизнь. За те несколько дней, что они были одни до приезда Блинова, Отраднов несколько раз начинал разговор о том, что хотел бы жить так:

полгода - в городе, полгода - в деревне. Она не понимала его, спрашивала:

- В деревне - это здесь?

- Нет-нет, это дача, какая это деревня? Летом здесь столпотворение, как в Измайлове.

И он ей рассказывал о родине предков, об острове, окруженном огромным, как море, озером, где берега сливаются с линией горизонта, о лодках, лошадях, о безлюдье.

Она осторожно ему возражала: на таком острове он не высидит и недели. И потом, зачем этот остров, когда есть прекрасная дача?

- Знаешь, что для меня эти дачи? - Он слегка раздражался. - Это прижизненное кладбище горожан. На кладбище - вечный покой, тут временный.

- А в твоей деревне? - возражала она.

- Там все другое. И запахи, и еда, и люди - там жизнь другая. Гусей с тобой заведем и так далее...

Присмотревшись, она заметила, что в самом деле здесь все его раздражает. Он словно предчувствовал скорое появление Блинова.

Тот появился злой, взмыленный, его "Жигули" застряли в сугробе.

- Бери лопату, пошли! - не сказал, а приказал он Игорю.

И Отраднов молча пошел. Игорь, Игорь... Он даже стал меньше ростом после приезда Блинова. Умолк поэт.

Машину втащили во двор, и пока Мария с Блиновым занимались закуской, Отраднов и Соловьев расчищали площадку для разгрузки "КамАЗов", которые с лесом завтра прибудут сюда.

За столом говорил один лишь Блинов. Говорил в основном о деньгах, о "наваре", о том, что это только начало. Глаза его при свечах маслянисто блестели, и Мария чувствовала его взгляд на себе, хотя сидела, почти не поднимая липа от тарелки.

Потом была ночь в сторожке. Вместо занавесок газеты, голая лампочка, засиженная мухами, кислый запах от узкой и жесткой постели Отраднова.

Утром Блинов всех собрал, усадил за стол завтракать. Сам больше не пил и объявил, что Соловьев остается, они с Игорем примут "КамАЗы", а сам он, Блинов, сейчас едет в Москву. И подбросит Марию.

Никто его ни о чем не просил, и Мария хотя была польщена, но ожидала от Игоря возражений. Но что тот мог предложить взамен? "Оставайся со мной в сторожке?"

- Решай, - сказал он.

Вот она и решила... И лежит теперь, стонет в подушку, вспоминая уютную сторожку с маленькой печкой, лохматого доброго Акбара.

Мария сочиняла молитвы. Она их сочиняла, забывала, вновь сочиняла и опять забывала... Этот бесконечный процесс, как и воспоминания, давал пусть слабое, но все же утешение в кошмарном безвременье, тускло подсвеченном никогда не гаснущими лампами. К тому же на молитвах она тренировала память. Она шептала:

"Господи! Если есть твоя правда на свете, то дай мне знать. Дай мне знать, Господи, что ты видишь и слышишь меня, что хоть ты ещё помнишь меня.

Я же раба твоя, Господи. Так неужели ты не хочешь услышать меня? Я же Мария. Ведь это имя говорит тебе что-то? Ладно, Господи, я все понимаю. Я буду терпеть и обращаться к тебе постоянно, и когда я сама узнаю, что ты рядом, что ты все слышишь, тогда ты и дашь мне знать о себе. Да, Господи? А пока я буду терпеть, как ты нас учишь. Я буду терпеть, потому что все, что со мной происходит сейчас, - расплата. Я ведь грешила... Родителей я не ценила и не очень любила, своего будущего ребенка я умертвила, судьбой посланного мне человека я предала. Но я все искуплю, Господи!

Я уже совсем другой человек и когда выйду отсюда с твоей помощью, то или уйду в монастырь, или просто буду жить по твоим высшим законам..."

Поначалу она шептала подобные молитвы, не очень-то веря в свои клятвы, но время все же текло, и однажды, стоя в углу на коленях и уткнувшись лбом в прохладную стену, она со страхом и удивлением поняла: все, что она сочиняет в молитвах, все абсолютно естественно и правдиво, все до словечка.

Да, не жила она, а грешила. Да, лицемерила, гонялась за тряпками, мечтала о больших деньгах, машинах и дачах, да, не думала о душе абсолютно. Да, с нелюбимым человеком жила, а любимого бросила. Да, хотела с нелюбимым расстаться, но боялась безденежья. Она молилась и давала зарок, что если Бог ей поможет и она выйдет отсюда живой, то ни за что на свете, ни за какие блага она не вернется к своей прежней жизни. Все, что угодно: монастырь, нищета, бродяжничество, но только не прежняя жизнь!

И от этого твердого решения, и оттого, что она расстается с прошлым без сожаления, Мария почувствовала такое необыкновенное облегчение, что, поднявшись с колен, долго ходила по комнате, пытаясь представит себя в будущем.

Другим утешением для неё было разрешение пользоваться душем в любое время. Вот уж не знала она, сколько спасительной силы в воде.

Особенно в ледяной! (Хотела простудиться и заболеть, а вместо этого получилась закалка.) И хотя дверь в ванную комнату не запиралась, и зеркала не было, и полотенце одно, вафельное, но это был такой праздник, что она иногда специально себя сдерживала, дабы не превращать обливание в обыденность.

Страшно угнетало незнание времени. Даже по дороге в ванную комнату не удавалось увидеть хотя бы матовый отсвет под кухонной дверью и узнать, например, что сейчас на улице день.

Лишить её ориентации во времени, видимо, было одной из задач тех, кто её здесь держал. Но зачем? Какой в этом смысл?

Когда-то она надеялась на свои месячные. По подсчетам до них оставалась неделя с того момента, как её сюда поместили. Но время шло, а никаких месячных не было. Однажды признаки появились, но тут же пропали. Так что и этого календаря она лишилась.

Но события случались и здесь. То у охранников что-то упадет на плите, то запоздалые комары залетят, то муха вдруг появилась. Не простая - крупная, светло-серая и лохматая. Она не вызывала отвращения, как, допустим, зеленые навозные мухи, а, наоборот, казалась вполне даже чистенькой. Мария ждала, когда муха, налетавшись с громким жужжанием вокруг лампочек, наконец сядет так, что её удобно будет рассматривать, глядеть, как она охорашивается, умывается, чистит лапки. Для мухи специально собирались хлебные крошки. С этой мухой, с Жужуней, хорошо было разговаривать, вспоминать свое детство. Жужуня, надо сказать, терпеливо слушала, а потом вообще стала ручной. Прилетала из темных углов, когда её звали: "Цок-цок-цок". А может быть, все это Марии только казалось.

Но главным событием последнего времени был второй приход человека в гражданском костюме. Второе пришествие. Мария готовилась к этой встрече и разработала план, как себя вести, что говорить, о чем спрашивать.

Первое. Понимая, что интересоваться, сколько она уже здесь просидела, бессмысленно, она твердо решила об этом не заикаться. Второе. Вариант тихого помешательства, о котором она также подумывала, был отброшен.как абсолютно бессмысленный. Она поставила себя на место вымогателей - какое им дело, что у неё поехала крыша? Наоборот, нужна спокойная, трезвая беседа, как в прошлый раз, и тогда, может быть, ей удастся хоть что-то узнать.

Справившись о её самочувствии, поинтересовавшись, как кормят, человек в маске сказал:

- У меня хорошие новости. Вроде бы ваш муж начал активно собирать деньги.

- Да? - спросила она, стараясь не смотреть собеседнику в глаза, мерцающие в прорези маски. - Какую ж такую сумму вы требуете, что ему приходится её собирать?

- Большую, - ответил мужчина.

- Если большую, то он её никогда не соберет.

- Зачем же он тогда нам сказал, что уже собирает?

- Затем, чтобы потом с чистой совестью сообщить: не собрал.

- Похоже, вы недооцениваете своего мужа.

- С некоторых пор он мне не муж.

И вам, прежде чем меня похищать, следовало бы об этом узнать.

- Мы это знали, - ответил мужчина. - Я все же надеюсь, что вы его недооцениваете и вскоре все стороны будут удовлетворены.

Миронова усмехнулась.

- Палач утешал свою жертву... Зачем вы отняли у меня крестик? - неожиданно спросила она.

- Не положено, - сухо ответил "гость". - Для вашего же блага. А то вскроете себе вены или ещё что-нибудь.

- Вены? Крестом? - Мария быстро взглянула в глаза собеседнику. - Я думаю, - тихо сказала она, отводя свой взгляд, - вы больной человек.

Вы, наверное, сами не знаете, насколько вы больны... Если бы вы были нормальным, вы поселили бы меня гденибудь на даче с охраной. Зачем весь этот садизм?

- Для того, чтобы ваш муж всетаки пошевеливался.

- Глупо. Неужели, сидя на даче, я не продиктовала бы то, что вы мне прикажете? Послушайте, если вы мне создадите другие условия, - тихо, но с расстановкой сказала Мария, - я обещаю лично вам приличную сумму... - Она сделала паузу. Сейчас был тот самый момент, к которому она так тщательно готовилась. - Я понимаю, что в этих условиях давать какие-либо гарантии невозможно. Только честное слово. Но вы, при вашей деликатной профессии, должны хорошо разбираться в людях. Похожа я на тех, кто обманывает в серьезных делах?

- Нет, - подумав, ответил мужчина, - не похожи. Но... - Он многозначительно показал на глазок телекамеры.

- Понимаю, - кивнула Мария, - вы не один. Так идите, посоветуйтесь, я дам столько, что хватит на всех.

Наступил кульминационный момент. Миронова напряглась в ожидании естественного вопроса: "Сколько?" Но вместо этого "гость" встал и спокойно сказал:

- Не унывайте. Думаю, не так много осталось.

И, не попрощавшись, направился к выходу.

Когда дверь закрылась, Мария попыталась что-то сказать или крикнуть, но лишь поперхнулась. Подступившие слезы сдавили ей горло.

Через какое-то время она поймала себя на том, что напевает какой-то мотивчик. В отличие от отца с матерью у неё не было ни слуха, ни голоса, и раньше, когда в компании начинали петь, она негромко подвывала, а тут откуда что взялось. Она вдруг запела:

Лишь только вечер затемнится синий,

Лишь только звезды зажгут небеса,

И черемух серебряный иней

Жемчугами украсит роса.

То ли от безысходности, то ли ещё по каким причинам вдруг и голос прорезался, и мотив она вроде бы не врала.

- Так, - сказала она, - теперь вступает весь хор.

От-во-ри потихо-о-оньку калитку

Ей понравилось петь. С того дня она пела почти постоянно с перерывами на молитвы, на сон и еду. И это пение предопределило её будущее.

Глава 4

Первый вечер прослушивания "дальнобойным" микрофоном не принес существенных результатов. Очевидным стало лишь то, что за освещенным кухонным окном сидят какие-то люди (судя по всему, два человека), без конца пьют то кофе, то чай, непрерывно гоняют телевизор и почти не разговаривают друг с другом.

- Смурные ребята, - заключил Веревкин, назначенный старшим группы наблюдения.

Муравьев к ним подъехал ближе к полуночи. Выслушав доклад Веревкина, бросил:

- И это все?

Он надел наушники и прикрыл глаза. Там, на таинственной кухне незаселенного дома, двое мужчин говорили о скорой смене. Но мало ли какие могут быть смены, думал сыщик. Может, у них там ликероводочный цех?

Ведь должны же они за долгий вечер хоть словом обмолвиться о Мироновой, если они действительно её охраняют.

Нет, ни слова о ней.

Зажегся свет в гостиной. Муравьев, не снимая наушников, перевел микрофон на это окно. Тишина, тишина...

Он нацелил микрофон на другое, темное, окно и застыл, сжав кулаки.

Затем улыбнулся и, к удивлению подчиненных, как бы запел:

На горке сидит девчушка

И плачет в три ручья.

Под горкой бежит речушка...

Хриплый, неумелый свой голос Муравьев пытался компенсировать жестикуляцией, показывая пальцами, как бежит речка по камешкам.

- Что с тобой, Степаныч? - настороженно спросил Веревкин.

Остальные сотрудники, рангом пониже, онемели. Потом кто-то тихо сказал:

- Спекся, что ли, наш командир?

Муравьев повернулся на вертящемся стуле к помощникам и продолжал хрипеть, притопывая:

Три кобылицы

Испить водицы

Пришли

Под горку на заре!

А дева плачет,

Ах, дева плачет,

Ей одиноко на горе!

...Потом все, включая водителя, слушали, как где-то вдали, словно бы на другой стороне планеты, девичий голос поет какую-то народную песню.

- Что за песня? - спросил ктото. - Никогда её раньше не слышал.

- Один мой знакомый поэт сочинил, - небрежно бросил Муравьев.

- Но почему так тихо? - спросил Веревкин.

Действительно, слышимость была гораздо хуже по сравнению с прослушиванием кухни. Стали гадать.

- Плотные шторы.

- Или металлические жалюзи.

- Может, окно шкафом заставлено?

Тем временем к подъезду подъехал какой-то автомобиль.

- "Филю", - приказал Муравьев и, не отрывая взгляда от той машины, протянул руку.

Тут подчиненные задергались в поисках "Филина", заматерились, оказалось, что все, занятые сверхценным лазерным "дальнобойным" микрофоном, забыли об элементарном приборе ночного наблюдения.

- Веревкин, - сказал Муравьев своему заму, - ты, кажется, марками увлекаешься?

- Есть такой грех, - опешив от неожиданного вопроса, ответил зам.

- И как? Времени на филателию хватает?

- Нет, конечно.

- Можешь радоваться, теперь будет хватать. Завтра половину уволю к едрене фене! Совсем, понимаешь, оборзели!

Через двое суток картина была ясна. В ноль часов происходит смена охраны. Двое прибывших открывают подъездную дверь, запертую на замок, и с солдатскими термосами поднимаются на шестнадцатый. Минут через десять двое отдежуривших спускаются вниз и уезжают.

Вопрос на последнем совещании стоял так. Есть три варианта: брать вновь прибывших и с ними входить в дом; или - брать уже отдежурившую, уставшую смену и с ней возвращаться в квартиру; или - врываться в квартиру через лоджию. Муравьев дал подчиненным поспорить, выслушал все мнения и в заключительном слове сказал:

- Лоджию заблокируем обязательно. Касаткин и Соколов. Подниметесь заблаговременно и тормознете на пятнадцатом этаже. Когда увидите, что внизу все нормально и мы вошли в подъезд, переходите на шестнадцатый. Наблюдайте! Как только один или оба охранника пойдут к дверям, действуйте. Мы должны одновременно с двух сторон войти. Надеюсь, все поняли, что нижняя группа будет входить со свежей сменой? Следующий вопрос. Где нам находиться до приезда "УАЗа"? Место открытое.

Вновь Муравьев терпеливо выслушивал всякие, порой наивные предложения типа переодеться в дорожных рабочих, начать ремонтировать тротуар у подъезда. Наконец начальник сказал:

- Отчего человек так по-дурацки устроен, что все время старается идти самым сложным путем? Короче. Всем быть в жилетах, оружие тщательно проверить, а то, наверное, забыли, когда стреляли в последний раз. В двадцать три ровно будем на месте. Первыми отправим Касаткина и Соколова.

Снизу их подстрахуем. Одновременно Фирсов попробует повозиться с замком. Допустим, он не сможет тихо открыть. Тогда через те же лоджии проникаем в квартиру второго или третьего этажа, через неё выходим на лестницу.

Остальное, надеюсь, понятно? Общий сбор в двадцать ноль-ноль. Теперь отсыпаться, забыть о прочих делах.

Всякие снотворные средства категорически запрещаю. Разрешаю на ночь немного спиртного. Немного! - угрожающе повторил Муравьев, обводя подчиненных строгим взглядом.

Сам Виктор Степанович в эту ночь долго не мог уснуть. Нет, его не тревожил исход операции - охрана Мироновой за полтора месяца монотонной работы наверняка расслабилась, да и всего-то их будет пять человек, включая водителя. Нет, Муравьеву не давало покоя предчувствие больших денег. Огромных. Таких, о которых он и не мечтал никогда. Он уже видел себя шефом разветвленной по всей стране сыскной структуры, мысленно он уже вел большие (не чета нынешним) дела: наркомафия, торговля оружием. Он видел себя участником совещаний на уровне МВД и ФСК, и офис у него будет отделан не хуже, чем у коммерческих банков.

Он понимал, для того чтобы мечты стали реальностью, мало освободить Миронову. Надо войти в полное её доверие - раз и, во-вторых, надо взять за жабры Блинова. Так взять, чтобы он начал ртом воздух хватать.

А этого без участия Мироновой сделать никак невозможно.

Муравьев пытался представить, что являет собой Миронова на сегодняшний день. Запуганная, обезволенная жертва? Или озлобленная бабенка, которая сама мечтает оттяпать у депутата солидный кусок? Или сумасшедшая наркоманка-алкоголичка - кто знает, чем они её пичкают?

...Все шло строго по плану. Легко обезоружив двух охранников, вошедших в подъезд, руки которых к тому же были заняты термосами, поднялись на шестнадцатый. По паролю, названному одним из новой смены, дверь открылась, тут же раздался звон стекла - Касаткин и Соколов нейтрализовали того, кто остался на кухне.

- Наручники всем! - приказал Муравьев и толкнул дверь в ту комнату, где, по его расчетам, должна находиться Миронова. Дверь была заперта. - Ключ! заорал Муравьев диким голосом. Ему тут же выложили ключ.

Он увидел глухое, тускло освещенное помещение, практически без обстановки, только топчан да маленький стул. Но в комнате никого не было...

Ночь. Моросит октябрьский дождь.

На обочине Кольцевой дороги Малков и Важин сидят в джипе и ждут окончания операции, непрерывно курят и, чтобы хоть как-то отвлечься, вспоминают Афонина. Не напрасно ли они вызвали его из деревни? И что ему говорить, если операция вдруг сорвется?

- Ничего не будем говорить, - как бы вслух размышляя, предлагает Важин. Денег дадим и отправим обратно. Он рад будет.

- Пожалуй, ты прав. - Афганец вздыхает, смотрит на часы. - Самый пик, двенадцать ноль две.

Мучительно медленно тянется время. Курить надоело, говорить надоело, слушать монотонный дождь надоело больше всего. Но вот где-то вдали прозвучали выстрелы.

- Дьявол! - Малков стукнул кулаком по "баранке". - Не получилось без шума.

- Запусти-ка мотор, - посоветовал Важин.

Но вот они видят, как по противоположной стороне мчится машина, непрерывно мигая дальним светом.

Малков отвечает тем же. И вот они уже различают "Жигули" Муравьева, Тот с двумя молодыми бойцами и с девушкой перебегает дорогу, и Важин распахивает для них заднюю дверь.

- Принимай! Ишь, под топчан спряталась, еле нашли! - кричит сыщик. Передаем под вашу ответственность до утра! Завтра в час дня.

Где? Где вам завтра удобно? - Муравьев возбужден, даже вроде бы зол, он кричит на помощников: - Дуйте отсюда, ваша миссия кончилась!

- Ну где-где... - ворчит Важин, помогая девушке устроиться поудобней. Приезжай в Дом литераторов, место тихое, там все обсудим.

- Идет. Завтра в час! Берегите нашу красавицу. Можете ей рассказать, кто организовал её похищение.

- Трудно было? - не удержался от вопроса Малков. - Что за стрельба?

- Потом! - отмахнулся сыщик, но не выдержал, начал рассказывать: Водителя малость недооценили. Он увидел толпу, когда мы выходили, все понял и начал стрелять. Пришлось ему вдогонку ответить... А так все нормально, но нужно быстро отваливать! Тем более что мы одного хотим с собой прихватить, поспрашивать кое о чем.

Афонин сидел в квартире Важина, пил крепкий чай, подливая туда "Смирновской", и смотрел телевизор.

Он не столько смотрел на экран, сколько размышлял о причинах, побудивших Малкова срочно вызвать его телеграммой в Москву. Измотанный нищетой, напрочь не приспособленный к нынешней жизни, Афонин невольно рисовал в воображении картины одну мрачнее другой.

Финны, наверное, отказываются от заказа. В самом деле, Карелия для них это одно, а Валдай, извините, совсем другое. На хрен им нужен этот русский Валдай?

Нет, может быть, они пока не отказываются, но просят для оценки часть материалов. Но разве настоящий художник будет кому-то показывать полуфабрикаты?

А вдруг у самих ребят что-то стряслось? Время такое, как знать, вдруг они разорились?

По телевизору начался очередной американский боевик, полный стрельбы, убийств и откровенного идиотизма. На остальных каналах визжали рок-группы. Афонин выключил телевизор, отпил своего северного "пунша", досадливо крякнул, махнув рукой, и налил чистой водки полную стопку. Хотелось забыться.

И вот он услышал, как открывается входная дверь. Он тут же бросился в коридор, включил свет... Перед ним стояла незнакомая женщина с распущенными светлыми волосами, в одном летнем платье. Афонина поразила её зеленоватая бледность. Они оба застыли и с минуту вопросительно друг на друга смотрели.

- Боже мой! - вдруг сказала женщина, закрыв лицо ладонями. - Боже мой...

Афонин засуетился, не зная, что делать.

- Что с вами? Вы кто, родственница Андрея?

Неожиданно женщина успокоилась, вытерла на щеках слезы и с болезненной, жалкой улыбкой спросила:

- Дядя Игорь, вы это или не вы?

И когда дни обнялись и Афонин

почувствовал, что и его глаза повлажнели, в дверь вошли Малков и Важин с довольными лицами.

- Как наш сюрпризик? - спросил веселый Афганец.

- Так, - по-хозяйски распорядился Важин, - выпиваем, закусываем, и полный отбой. Выражение чувств переносится на завтра.

Глава 5

В просторном холле Дома литераторов Мария вжалась в мягкий диван и замолкла. Чувствовалось, что её беспокоят большие пространства. Малков взял ей сухого вина, остальным кофе и негромко обратился к Афонину:

- Слушай, дело очень серьезное...

Нужно её спрятать на время. Сейчас охота начнется на нее, понимаешь?

Кое-кто убрать её хочет, такие вот, брат, дела. К тому же девку нельзя в таком состоянии оставлять одну или в окружении незнакомых людей. Она ещё не очухалась от своего заточения.

- От какого заточения? - спросил Афонин.

- Ее только что вырвали... Короче, у каких-то паскуд... Те продержали её месяца два в полной изоляции. В полнейшей! Она ничего понять не может, по её подсчетам, сейчас должна быть весна. Представляешь, что в её голове делается? Вот мы и подумали о тебе. Может быть, она поживет в твоей комнате, в коммуналке, а ты побудешь при ней?

- Не могу. Мне завтра надо вернуться в деревню. У меня там овечка, её кормить надо.

- Кого кормить? - спросил Малков, не расслышав.

- Овечку. Молоденькую, - пояснил Афонин.

Андрей, слушавший их разговор, опустил голову и рассмеялся. Потом сказал:

- А что, валдайские леса лучше Москвы в данном случае. Уж там-то она точно будет в полной безопасности.

Вскоре появился сияющий Муравьев, герой дня, и, узнав, что Марию решили спрятать в деревне Афонина, тут же сказал:

- Оставлю свой "жигуль" здесь, еду с вами! После вчерашнего нужен один глоток свежего воздуха. И два глотка чистой водки.

Посадив на заднее сиденье Афонина и Марию, а Важина на самое заднее, откидное, Малков рванул по Садовому.

- Привет тебе, "Рай на Садовом кольце"! - крикнул он, когда они проезжали мимо дома-"тюрьмы".

Вскоре за окнами замелькали домики и коттеджи ближнего Подмосковья. Мария легла, укрывшись камуфляжной курткой, положила голову на колени Афонину. Тот сидел одеревеневший и затуманенным взором смотрел вперед на дорогу. Остальные тактично молчали, как молчат иногда в присутствии безнадежно больного человека. Но вскоре Малков не выдержал.

- Ну вас всех к черту! - сказал он. - Будто помирать собрались. - И он включил магнитолу. Полилась мелодичная, даже какая-то ласковая музыка, джип летел как самолет.

- Я музыки, - сдавленным голосом сказала Мария, - я музыки сто лет не слышала... - И вновь неожиданно заплакала. Афонин неумело начал её утешать. Почему этот Блинов, этот поганец, так со мной поступил? - всхлипывала Мария.

- Прекрати реветь, - приказал Муравьев, - и давай разбираться.

Вскоре все узнали, что Миронова владеет огромным состоянием. Каким именно, уточнять не стали.

Андрей достал пачку "Мальборо" и закурил. Он думал о том, что до сих пор не понимал до конца, сколько пришлось пережить этой двадцатишестилетней женщине. Вроде бы и не били её, и не пытали, и голодом не морили, однако искалеченный человек.

Это тебе не сюжеты к романам, думал Важин, это самая что ни на есть наша сегодняшняя жизнь.

- Братцы, - сказал Афонин, - купите мне по дороге пачек пятьдесят "Примы"...

- Ты что, без курева там сидишь? - удивился Малков.

- Сижу. Сухой мох с махоркой смешиваю.

- Титан!

До избы Афонина добрались благополучно, без поломок и без "хвостов". По очереди погладили молодую овечку. Вокруг под ненормально теплым для октября ветерком шумели сосны и ели. Мария села на траву и сказала:

- Я останусь здесь навсегда. - Подумала (в этот момент все смотрели на нее). - Если, конечно, хозяин разрешит.

- Разрешит, разрешит, - ответил за хозяина Малков. - Ты, главное, не мешай ему над книгой работать. А то мы перед финнами опозоримся.

- Да нет, - сказал Афонин, - чем она помешает? Глядишь, ещё и поможет с готовкой.

- Знаем, как они помогают с готовкой, - тихо проворчал Малков и громче добавил: - Мужики, дельное предложение! Остаемся до завтра.

- Я "за", - сказал Важин.

- Если завтра тронем с утра, то согласен, - сказал Муравьев.

Мария легла отдохнуть, устав с непривычки, а мужчины, пока не стемнело, решили пройтись.

- Как вы думаете, - спросила Мария, - а не могут они явиться сюда?

- Сюда? - переспросил Муравьев и усмехнулся.

- Нет, - подтвердил Афонин, - сюда в ближайшие полгода никто не приедет. Здесь и летом негусто людей, а уж осенью да зимой... Пустыня.

Всего одна бабка-невидимка живет через дом.

- Как это невидимка? - мгновенно заинтересовался сыщик.

- А так. Она всех нас видит, а мы её нет.

Афонин стал подбивать мужиков на рыбалку. Долго уговаривать не пришлось, он принес с чердака просушенные сети, перекинул их через плечо, показал, где взять весла, и повел гостей к реке.

По реке они спустились в озеро, перед ними открылся безбрежный серо-голубой простор.

- О, какие у тебя тут моря! - сказал Муравьев. - Я и не подозревал.

- Это сейчас тихо, а вот подождите, задует, поглядели бы!

- Да видели-видели, - сказал Муравьев, - сами на флоте служили.

Они поставили сети, вошли обратно в реку, расположились на берегу, развели костер, достали бутылку. Выпили, закусили хлебом, лучком, закурили.

- Красота, мужики, - мечтательно произнес Малков. - Вот где должен жить настоящий писатель.

- Жить-то жить, - сказал Муравьев. - Но ведь тоже, ты понимаешь...

Ну, скажем, недельку. Но потом-то усохнешь.

- Ничего, не усохну, - сказал Малков. - Месяца три только так.

А ты как, Андрей?

Андрей молчал. Эти детские разговоры не интересовали его.

- О чем вы спорите? - наконец сказал он. - Каждому - свое. Одному и суток здесь много будет, а другой и за полгода не насытится.

- Это верно, - сказал Муравьев.

- А вообще, мужики, - по-прежнему мечтательно, глядя в чистое небо, произнес Малков, - что-то я в последнее время все чаще и чаще задумываюсь: а в чем оно, счастье? Вот вроде бы материально я обеспечен, на здоровье, тьфу-тьфу, тоже не жалуюсь, но счастья-то нету. Так где же оно? И вот носишься на своем джипе по белу свету, а счастья что-то не попадается.

- Надо знать, где носиться, - заметил Муравьев. - А счастье, как это ни банально звучит, в достижении цели. Не знаю, как у вас, у меня так.

Дело удастся, вот тебе полдня счастья.

Ну, а потом снова работа.

- У нас так же, - заметил Важин. - Точно также. Получится вещь, когда чувствуешь нутром, что получилась, и вот тут - мгновение счастья. Не полдня, но пара часов полноценного, здорового счастья.

- Нечто вроде первой брачной ночи, - сказал Малков. - Заметьте, мужики, никто из вас о любви даже не вспомнил. Стареем, мужики.

- Почему? - отозвался Афонин. - Я вспомнил... - Все одновременно подумали о Марии и промолчали. Затем Афонин добавил: - Только любовь - это вовсе не счастье...

- А что же это тогда? - недоуменно спросил Малков.

- Не знаю...

- Видите ли, - заметил мудрый Важин, - любовь хороша тогда, когда человек созрел для нее. Когда оба созрели. Оказывается, в этой жизни до всего нужно дозреть. Думал ли я в двадцать пять лет, что бриться хорошим опасным лезвием необъяснимое удовольствие? А послеобеденная, допустим, сигара или трубка. Разве двадцатилетний сопляк, тянущий сигарету за сигаретой, может это понять?

- А партия в шахматы у камина! - иронично подхватил Муравьев. - А марки, монеты, как у моего Веревкина. Да идите вы все к черту со своим эстетизмом, маниловщиной и ещё не знаю с чем. Дело. Дело! Вот в чем суть человека. Тем-то он и отличается от других теплокровных, что может кумекать и делать дело!

- Дело-то дело, - негромко сказал Афонин, - но и дело надо делать красиво. Ладно, на первом месте работа, а что на втором?

- Опять, что ли, любовь? - не скрывая язвительности, спросил Муравьев.

- Нет же, - отмахнулся Афонин, - я не о том. Надо уметь радоваться мелочам, без этого жизнь теряет половину смысла.

- Каким ещё мелочам? - саркастически спросил сыщик. - Часами на марки глазеть? Полчаса рожу мылить, вместо того чтобы побриться за пять минут? Радуйтесь, кто же вам запрещает. Ну а мы будем дело делать...

Тихо шурша, опадали листья с берез и осин, потрескивал сухими сучьями костер, вода в реке словно застыла.

Важин смотрел на неё и думал, что в целом повесть в его голове уже сложилась, что впереди трудная зима непрерывной работы, то есть прощай поездки, застолья с друзьями, и только кабинет, компьютер, сигареты, трубка да крепкий чай... "Вот тебе и все счастье", - про себя сказал он. И вдруг ему стало тревожно, вспомнились слова Марии "не приедет ли кто сюда", он заволновался, поднялся и сказал:

- Мужики, пойду гляну, как она там. Что-то не по себе.

- Брось ты, - остановил его Муравьев, - я бы почувствовал, если что.

- Я бы тоже почувствовал, - вставил Мал ков.

Но Важин все же ушел. До дома было всего метров триста, и он быстро вернулся, успокоенный, улыбающийся.

- Твоя молодая не спит, хозяйничает.

Они допили водку, ещё покурили и поехали смотреть сети. Рыбы мало попалось: несколько плотвичек, несколько окуньков, пара щурят.

- Извините, - сказал Афонин, - но жарить буду я.

- Давай-давай! - легко согласились все.

И пока хозяин растапливал маленькую печурку, рыбу почистили, передали ему. Он начал колдовать со сковородой, с маслом, луком и перцем, и в этот момент Важин увидел, что Муравьев и Мария вышли из дома. Он глянул в окошко - сыщик и девушка не спеша удалялись к реке, о чем-то беседуя.

Важин вышел на крыльцо, закурил. Рядом на ступеньку присел Малков, покачал головой.

- Не очень-то он мне нравится.

- Брось, - возразил Важин, - мужик ничего.

- Ничего-то ничего, да слишком себе на уме.

- На то он и сыщик. Просто вы разные люди.

- Дело не в этом, - Сказал Малков, - дело совсем не в этом. Чего он терзает ее? Ты догадываешься, о чем он сейчас говорит?

- Догадываюсь, - неопределенно ответил Важин. - Видимо, успокаивает...

- Эх ты, писатель. О деньгах он сейчас говорит!

- Мнительный ты стал, Сашка.

Болезненно мнительный.

- Ничего я не мнительный, - ответил Малков и ушел в дом.

А между тем Афганец был прав, Муравьев обрабатывал Марию. Он говорил:

- Ты понимаешь, что он хочет у тебя все отнять? Ты понимаешь, что мы не должны этого допустить?

- Мне ничего не нужно, - отвечала она. - Ничего. Я теперь совсем другой человек.

- Это так кажется, - убеждал Муравьев. - Ты же только первый день на свободе. Подожди, пройдет неделя-другая, ты вернешься в нормальное состояние, тебе захочется жить, а для этого нужны деньги, деньги и ещё раз деньги. А у тебя их не будет! А они должны быть, ты их заслужила. И если ты мне поможешь, мы эти деньги добудем. Для этого ты должна делать все, как я тебе скажу. Ты мне веришь?

- Верю... - безропотно и безрадостно отвечала Мария.

- Сделаем так, - сказал Муравьев. - Ты будешь жить у Афонина до тех пор, пока я тебя не вызову в Москву. Или я за тобой приеду, или Андрей с другом. Тебя привезут, я тебя проинструктирую, что надо делать.

А пока постараюсь обработать твоего муженька.

- Он не муж мне, - сказала Мария. - В том-то и суть, что теперь он не муж.

- Это дело десятое. Главное, ты законный владелец огромного состояния. И часть этого состояния мы у него заберем... Надеюсь, при этом ты меня не забудешь.

- Понимаю, - сказала Мария с печальной улыбкой. - Делайте, что хотите. Мне все осточертело.

Она смотрела на вязкую осеннюю реку. Мысли о Боге, о природе, о вечности не оставляли её. Вечность - продолжение жизни... А без жизни нет ничего, даже вечности. Надо жить, несмотря ни на что, думала Мария, отказ от жизни великий грех. "Вотвот! - она поймала важную мысль. - Жизнь - это всего лишь ступень к вечности".

Муравьев обнял её за плечи и повел к лесу.

- Повторяю, в Москве тебе появляться нельзя. Особенно в своей квартире.

- У меня её нет. У меня теперь ничего нет.

- Все будет. Все будет, как надо.

Видишь ли, при желании мы твоего Блинова можем раздеть догола. Но у этого варианта есть минусы. Во-первых, затянется волынка на месяцы, а то и на годы. Во-вторых, разоренный человек становится непредсказуем, он опасен, как раненый зверь. Возникает существенный риск. А риск теперь нам не нужен. Нам что нужно?

Ты страдала, я сутками из-за него работал, пусть платит.

- Гриб! - вдруг воскликнула Мария, увидев большой подберезовик. - Надо же, какой большой и какой крепенький!

- Подожди ты со своими грибами, - поморщился Муравьев.

- Не подожду. Этот гриб, может быть, дороже любого состояния.

- Мария, - серьезно сказал Муравьев, - мне не нравится твое настроение. Не нравится твой подход к нашему делу. Ты понимаешь, насколько оно серьезно? Ты понимаешь, какие силы стоят за твоим мужем и как мне трудно будет все организовать?

Ты что, думаешь, он спокойно отдаст тебе все? Он пойдет на крайние меры, и все это надо предусмотреть, рассчитать, знать, где надавить, где отпустить, где припугнуть. Опять же охрану себе обеспечить, и все это морока, морока, а ты - "гриб... крепенький".

Подожди ты со своим грибом.

- Не подожду, - повторила она. - Блинов - это ваша проблема, делайте с ним что хотите, я вам верю, я все подпишу и надеюсь, что вы про меня тоже не забудете.

- Не забудем, не забудем, - как бы отмахнулся сыщик.

План Муравьева был прост.

- Зачем тут мудрить, - вслух рассуждал он, прикидывая стоимость той недвижимости, что была записана на Марию. - Дом в Швеции, дом на юге Испании, дом в Квебеке и особняк под Москвой, на Рублевском шоссе. Но это уже мелочевка.

- Какой вы наивный, - сказала Мария. - Особняк на Рублевке стоит двух, а то и трех домов на юге Испании.

- Не может быть! Хорошо, сколько же в среднем у нас набегает?

- Набегает, - усмехнулась Мария. - В среднем каждый дом где-то по двести пятьдесят.

- Отлично! Получается круглая цифра. Что ж, с неё и начнем.

- Но это не главное... - задумчиво сказала Мария.

- Что же тогда главное? - настороженно спросил Муравьев. - Гриоы-ягоды?

- Акции. Я владелица крупного пакета акций "Север-Никеля"... Ну ещё акции "Росзолота". "Камазовские"

я не считаю... Да ещё кое-что просто лежит в Швейцарии под проценты.

- Вы не прикидывали, сколько все в сумме?

- Как не прикидывала, конечно, прикидывала. Этим летом на все акции "набегало", - она сделала язвительное ударение, - где-то под полмиллиарда.

- Надеюсь, не рублей? - спросил сыщик и закашлялся, выбросил только что прикуренную сигарету и затоптал её.

- Если б рублей, Блинов и пальцем не пошевелил бы.

- Да-с, - произнес Муравьев, автоматически доставая новую сигарету. Признаться... - Щелкнула зажигалка, он долго прикуривал, прикидывая, до какой степени можно сейчас открываться. - Признаться, - повторил он, - такие суммы для меня несколько неожиданны.

- Понимаю, - кивнула Мария. - Я и сама не чувствую себя миллионершей. Да и по сути все эти ценности нажиты им.

- Им? - с металлическими нотами в голосе спросил Муравьев. - Но как они нажиты? И почему он тогда не записал их на себя?

- По вполне понятным причинам.

Вдруг Мария резко метнулась в сторону. Сыщик даже вздрогнул от неожиданности, но тут же услышал:

- А я ещё гриб нашла!

Они насобирали грибов и довольные вернулись в избу.

- Игорь, картошка-то у тебя есть? - спросила Мария.

- Конечно, есть. Без картошки разве здесь проживешь?

- Вот, будет нам и рыба, и картошка с грибами!

Сели за стол, за окном стало смеркаться. Афонин хотел запалить керосиновую лампу, но Мария остановила его:

- Давайте посумерничаем, мне так этот свет надоел.

"Конечно, конечно", - закивали мужчины, и Афонин поставил лампу на печь. В ожидании обеда глядели в окошко. По поляне бродила одинокая овца Машка, за поляной рос невысокий кустарник, за кустарником текла речка. В стороне темнел лес.

- Красота, - в который раз за день повторил Малков. - Так выпьем за это!

- Не забыть бы мне Машку домой загнать, - заметил Афонин.

Наконец картошка с грибами была готова. Пообедали, Афонин поставил на плиту чайник и приготовился слушать столичных гостей. Сумерки и водка располагали к душевной беседе.

Но гости примолкли, дымили мечтательно сигаретами, и только один Муравьев был радостно возбужден.

- Парни! - сказал он. - А не рвануть ли сейчас в Москву?

- Зачем? - возразил Малков. - Тем более выпили.

- Брось ты! Я же с тобой. У меня на всех постах кореша.

- Нет, не поеду, - твердо сказал Малков. - Хочу ночевать здесь, в дали от шума городского.

- Правильно, - поддержал Важин товарища, - завтра утром поедем.

- Ну что ж, - бодро откликнулся Муравьев, - давайте завтра. - И чувствовалось, что в нем играет какая-то внутренняя сила, что ему хочется действовать, кого-то выслеживать, догонять, арестовывать. Глаза его сверкали от выпитой водки.

Мария с непривычки заметно опьянела и вдруг сказала:

- Друзья, а вы знаете, что у меня страшная бессонница? Что я всю ночь не спала? Вы знаете, что у меня нервы ни к черту?

- Догадываемся, - ответил Важин.

- Надо думать, - заметил Малков, - какие нервы после такого.

Муравьев слегка напрягся. Он внимательно смотрел на Марию, ждал, что она скажет дальше.

- Друзья, - продолжала Мария, - я знаю, что у поэта Отраднова есть замечательный сеновал.

- Когда успела заметить? - развел руками Афонин.

- Успела... Я теперь наблюдательная. За всем наблюдаю. Поэтому вы на меня не обижайтесь, дайте мне теплое одеяло, дайте мне пачку сигарет...

- Ты там не вздумай курить! - сказал Афонин.

- Я выходить буду. И дайте мне водки с собой. И я пойду... После такого перерыва столько событий, мне очень трудно.

Ее стали снаряжать, как в далекий путь. Подушка, одеяло, толстые шерстяные носки, и прочее, и прочее, и водки отлили, и стопочку дали, и сигарет, и Афонин пошел с фонарем её провожать.

Вернулся он где-то через час.

- Ну, как вы тут, не скучаете?

- А чего нам скучать! - ответил за всех Малков. - Водка есть, закуска есть, скучать не приходится.

- И слава Богу. Смотрите, вот на печке место одно, на лавке другое, вон кровать в закутке. Как раз троим места хватит, сами тут разберитесь, кто где.

Афонин опять исчез и не появлялся уже до утра. А утром, заварив крепкого чаю, мужчины без Марии, которая ещё спала, сели завтракать. Обсудили план действий.

- Итак, - сказал Муравьев, - Миронова должна оставаться здесь до тех пор, пока я не получу информацию, что никакой опасности для неё в Москве больше нет. Понятно?

- Понятно, - сказал Афонин. - Пусть остается, она тоже согласна.

Вот только...

- Что только? - насторожился Муравьев.

- У неё тоже денег с собой нету.

- Не волнуйся, поможем. Ну, а как там у вас? - резко переменив тон на доверительный, спросил Муравьев.

- Да никак, - ответил Афонин. - Все утекло. Просто друзья... Просто жалко её.

- Друзья, - Муравьев покачал головой. - Ну что ж, это тоже неплохо. - Он тут же перестроился на деловой тон. - А жалеть её нечего. Она теперь на свободе, жива и здорова и, заметьте, обеспечена на всю свою жизнь. Теперь её очередь нас жалеть.

Итак, парни, сейчас рвем в Москву, там я начинаю обрабатывать Блинова. Надо его вывести на чистую воду.

Посадить бы этого негодяя, но тут не знаю, как выйдет...

На прощание Афонин сказал:

- Я бы очень хотел, чтобы вы как можно скорее приехали снова. Желательно все втроем. Я вас в Дальнюю бухту свожу, там окуни по три кило!

Черные.

Малков обнял Афонина.

- Во-первых, таких окуней не бывает, а во-вторых, работай, не расслабляйся. И береги её, а то отобью.

Джип понесся, петляя в лесном коридоре, и когда вырвался на укатанную песчаную дорогу, то полетел с такой бешеной скоростью, что Важин сказал:

- Иномарку, что ли, купить, если разбогатею?

- Не надо! - тут же сказал Муравьев. Если уж любишь природу, то купи новую "Ниву". И переделай её на семьдесят шестой бензин, чтобы по провинции мотаться.

Так они и мчались в столицу, разговаривая о машинах, об иномарках, о том, что стоит-не стоит, опасно-не опасно.

- А что, братва, - сказал вдруг Малков, - хорошо бы у Марии с Афоней опять началось все по новой.

- Боюсь, теперь не получится, - сказал Муравьев.

- Кто его знает, - сказал Важин. - У них по идее сейчас все с нуля начинается. Столько обоим в этой жизни досталось. А симпатичная девка. Симпатичная, - повторил он.

- Но какая бледная, - заметил Малков, - как смерть.

- Посиди-ка без солнца месячишко-другой, я на тебя погляжу... - сказал Муравьев.

И он опять стал рассказывать о том, как она в первые минуты не верила в свое освобождение, не верила в то, что на улице осень, потому что по её прикидкам должна быть весна.

Но по всему чувствовалось, что мысли сыщика витают где-то совсем в других сферах, похоже, он уже обдумывал свои действия по отношению к Блинову. И Важин не удивился, когда Муравьев сказал:

- Это очень кстати, что у вас есть пейджинговая связь. Очень кстати. - И умолк.

Несколько километров проехали в полном молчании. Потом Муравьев заговорил вновь:

- Ребята, дня через два ждите вызова от меня. Не намечайте пока никаких дел, давайте это дожмем. Думаю, нам не грех слупить с него энную сумму... Вы просто меня подстрахуете в случае надобности, а так я со своими ребятами все обтяпаю. Просто чтобы вы знали. Человек я открытый, со своими никогда не темню, заработать я должен. Что я, зазря, что ли, всю эту катавасию распутывал? И людям своим я должен платить. Мне что, теперь у Даниловны её последние доллары забирать?

- Нет, тут Блинов должен платить, - сказал Важин. - И хорошо заплатить!

- Тысяч по десять, надеюсь, вас устроит?

- Вполне, - ответил Майков.

- Нормально, - сказал Важин. - Хорошее дополнение к гонорару за будущую книгу. Которую, может быть, никто никогда не издаст.

- Дай порулить, - попросил Муравьев. - Никогда не водил такие.

Они поменялись с Малковым местами, тронулись, разогнались, и Муравьев сказал:

- Будто всю жизнь сидел за этим рулем. Удобная чертовка!

"Пацан", - отметил про себя Важин. И почему-то это открытие его обрадовало. В Москве они распрощались как старые добрые друзья.

Глава 6

Блинов не знал, что ему предпринять. Он уже подал заявление в милицию о пропаже Марии. Это было первое, что он сделал, как только ему сообщили о налете на голицынскую квартиру. Но на этом его действия кончились, поскольку, не зная, какие силы тут принимали участие, Блинов не знал, в каком направлении действовать.

Водитель-омоновец был ранен в ногу, другой охранник, закончивший дежурство, пропал вместе с Мироновой. И этот факт поначалу больше всего не давал Блинову покоя - как бы теперь новые похитители не узнали всю подноготную. Но в этом плане Дронов его успокоил: никто из его подчиненных даже не подозревает, кого и зачем они охраняли.

- Собственно, я ведь тоже ничего не знаю, - добавил подполковник, лишний раз подчеркивая свое косвенное участие в этом темном деле. - Другой вопрос, что теперь они могут выйти на меня... Или на мое руководство... В таком случае потребуются хорошие деньги, чтобы замять.

- Замнем, - в свою очередь успокоил Блинов подполковника. - Но как вы могли допустить такое?!

- Поймите, новую смену взяли под стволы внутри темного подъезда. Что оставалось ребятам? Они были вынуждены провести их в квартиру. Сказали пароль, им открыли...

- Ладно, черт с ними. Как вы думаете, кто мог на такое решиться? Кто вообще мог об этом узнать? - нервно спросил депутат.

- Не знаю. Ищите среди своих врагов. И друзей. Как бы там ни было, но в том, что кто-то вычислил местонахождение объекта, нашей вины нет! А при такой малочисленной охране... Что могут четыре человека при серьезном нападении? Если бы вы нас предупредили о такой возможности, мы ввели бы иной режим охраны объекта. Но тогда другие расценки...

Блинова раздражало это казенное слово "объект". Все сейчас его раздражало в подполковнике. Расплатившись и мрачно попрощавшись с командиром ОМОНа, Блинов в сотый раз начал анализировать: кто это еделал? Кому это нужно? Ответа не было.

Неизвестность угнетала Блинова, он чувствовал себя растерянным и абсолютно беспомощным. "Если все это сделано не ради Марии, то у них цель одна, - думал он. - Кто-то всерьез за меня взялся. И очень даже всерьез. Какую надо иметь организацию, чтобы за полтора месяца вычислить, где она находится, и за десять минут её увести? Так могут работать только отменные профессионалы".

Мысль подполковника о том, что не мешало бы присмотреться не только к врагам, но и к друзьям, не ускользнула от внимания депутата. На другой день он поочередно стал вызывать к себе всех, кто так или иначе соприкасался с "делом Марии". Альберта Соловьева, хотя тот знал много больше других, прощупывать смысла не было: Соловьеву копать под Блинова - все одно что подать на самого себя заявление в прокуратуру. Его Блинов вызвал раньше других. Тощий, долгоносый Альберт был озабочен как никогда, ни одной остроты не слетело с его языка с того момента, как он узнал о случившемся в Голицынском парке. Их фирме, прикрытой со всех сторон властными структурами, брошен вызов! (Соловьев именно так расценивал нападение на квартиру, охраняемую омоновцами.)

- Черт побери, - вслух размышлял Соловьев, - кто же они? Из президентской охраны, что ли?

- Об этом сейчас бесполезно гадать, - остановил Блинов подчиненного. Лучше подумай, кто мог нас заложить?

- Заложить?! - изумился зам и даже поднялся с дивана.

- А как же иначе? - В голосе депутата слышалась твердая убежденность. Как иначе они смогли обнаружить квартиру?

- Да мало ли как, - неуверенно сказал Соловьев, вновь садясь на диван. Телефонные разговоры прослушали...

- Отпадает, - с ходу отмел предположение Блинов. - А дневники?

Куда они делись? Значит, враг где-то здесь, где-то рядом...

Соловьев покачал головой и сказал:

- Охрану надо срочно менять. Всю обслугу надо менять.

- Если не поздно, - мрачно заметил Блинов.

- Да, если не поздно, - согласился заместитель.

Вызвали президента фирмы "ОКО" Завьялову. Привыкшая, что у Блинова её встречают с кофе и коньяком, она была неприятно удивлена, увидев своих боссов с похоронными лицами и на журнальном столе одну лишь пепельницу, полную окурков.

Завьялову без лишних церемоний подвергли перекрестному допросу.

И хотя вся сцена предварялась словами Блинова "давайте поговорим по душам", поговорили с ней так, что бывший директор гастронома Завьялова пала духом и прослезилась.

- Да не видела я этих новых домов, - твердила она, - нужны мне они! Вы мне сказали, когда брали на должность, будешь сидеть в кабинете, я и сидела, а все остальное - Альберт Юрыч командовал.

- Командовал, - сказал Блинов и вздохнул. - Да, в белом костюме, на презентации, он выглядел хорошо. Как и вы в черном...

Почувствовав в словах шефа прощальные ноты, Завьялова стала клясться в верности общему делу, в преданности до гробовой доски лично Блинову. Ее успокоили, угостили коньяком и отправили на работу. Не доверять Завьяловой не было никаких оснований. К тому же она просто не могла, не должна была знать, что там происходило, в только что построенном "ее" фирмой доме.

- С Даниловной надо бы побеседовать, - предложил Соловьев.

- Я с ней сто раз уже говорил, - сухо ответил Блинов, несколько раздраженный этим советом: как-никак Даниловна была родственницей Блинова. - А вот с дядей Борей надо бы пообщаться, - в свою очередь предложил он. Шофер, Борис Николаевич, приходился заместителю родным дядей.

- Он тоже вряд ли скажет что-нибудь новенькое. И потом... Это не его уровень. Если бы их пытались подкупить, я за дядю Борю ручаюсь, он тут же сказал бы. А участвовать в какихто финансово-политических заговорах, сам подумай!

- Все верно, - сказал Блинов, наливая себе и заму коньяк, - да только кроме них и охранников некому было взять эти проклятые дневники.

Значит, так. Охрану меняем, за Даниловной и твоим дядей Борей установим наблюдение на недельку. На всякий случай.

Под наблюдение попали все, кто хоть как-то мог быть причастен к похищению Марии. Допрашивали рабочих на стройке, допрашивали ночных сторожей. Особенно досталось одному, который имел несчастье накануне уволиться. Его разыскали и допрашивали с пристрастием. Потом, правда, хорошо заплатили за ущерб, нанесенный здоровью. И если б этот сторож оказался одним из тех, кто разговаривал с Важиным и Майковым, то тут бы Блинов и ухватил желанную ниточку, но те двое, что могли кое-что рассказать, предпочли не вспоминать о том, как они в рабочее время распивали водку с незнакомыми лицами и во время распития костерили капиталистов, строящих дома для простых людей на дерьме. К тому же сторожам нельзя было открываться, потому как пришлось бы закладывать бригадира Мясникова, а тот им всегда наливал и вообще был хороший мужик. С самим Мясниковым тоже беседовали.

Но бригадир, не будучи "выпимши", основательно немел, и путного слова от него было невозможно добиться:

"Мое дело - подвел плиту, закрепил..."

Потом Соловьев спохватился, объявил на стройке премию в двадцать миллионов тому, кто что-нибудь знает о нападении на квартиру, но было поздно. Премия несомненно сработала бы, если б о ней сразу сказали. Те двое сторожей повздыхали вечерком за бутылочкой о потерянных миллионах, но решили, что давать задний ход поздно, да и опасно: ведь тогда их ещё в чем-нибудь заподозрят, и попробуй докажи, что ты не верблюд.

Неизвестность бесила Блинова. Везде мерещились предатели и дураки.

Он с треском уволил начальника своей СБ, рекомендовавшего в свое время Дронова для операции по "охране особо важного объекта". Правда, Блинов тут же спохватился, что начальнику СБ нет достойной замены, но было поздно. Служба безопасности концерна осталась на время без опытного руководителя. А Блинов продолжал делать ошибки. Мысль о предательстве в ближайшем своем окружении так донимала его, что по ночам, сидя на полутемной кухне со стаканом неизменного ликера, он всерьез опасался сойти с ума. Даже беглый взгляд на руководителей фирм, входящих в огромный концерн с суммарным годовым оборотом, соизмеримым с оборотом целой промышленной отрасли, даже самый поверхностный взгляд на всех этих бывших директоров гастрономов, уголовников и секретарей комсомола убеждал, что никому из них верить нельзя даже на пятьдесят процентов. Никому! Соловьеву верить можно. Процентов на восемьдесят.

Едва ли не каждое утро он стал вызывать к себе Соловьева и делиться с ним выводами своих мучительных ночных размышлений по поводу то одного, то другого руководителя. Их надо было менять. И Блинов ждал советов зама, как произвести эту замену поделикатней, без сцен и скандалов, без сбоев в работе подразделений концерна.

Соловьев уже позабыл, когда он в последний раз шутил и улыбался. Он перестал контролировать руководителей фирм, в которых формально числился на вторых и даже третьих ролях, а на самом деле был личным представителем вообще нигде не числившегося Блинова, и целиком ушел в душеспасительные беседы со своим боссом и старым товарищем. Как мог уговаривал успокоиться, не трогать директоров: все отлажено, каждый на своем месте, нельзя сейчас ничего менять, нарушать равновесие. Не помогло. Блинов под предлогом того, что Завьялова толком не знает, где и что у неё строится, уволил её, приказав выплатить ей зарплату за полгода вперед, и начал присматриваться, подумывать о следующей кандидатуре.

В верхах треста сложилась напряженная атмосфера. Соловьев, предвидя беду, решился на прямой разговор с шефом. В конце концов, решил он, что так пропадать, что эдак.

Разговор произошел на первой, самой любимой даче Блинова. Стоял теплый день запоздалого бабьего лета, в открытые окна террасы тихо влетали редкие листья и ложились на стол, на стулья, на пол.

Не считая охраны и молоденькой секретарши, накрывшей обеденный стол и затем отправленной смотреть телевизор, Блинов и зам были на даче одни. После обеда секретарша сварила крепкий кофе, а охранник затопил в доме камин. Блинов с Соловьевым прошли в гостиную и плотно закрыли за собой двери.

- Нужен совет, - сказал Блинов, передвигая кресло к огню.

- Слушаю. - Соловьев закурил традиционную послеобеденную трубку.

- Дело в том, что я нашел Марии замену, - начал депутат, отпивая кофе маленькими глотками. - Ты её знаешь. Помнишь, когда мы возили срубы из Зубовой Поляны, там, в деревне, была старуха Вакулиха? Помнишь её внучку Наташку?

- Смутно помню, - сказал Соловьев.

- Смутно... - задумчиво повторил Леонид. - У нас ведь тогда случилась любовь. В гостинице. Исключительно сообразительная и надежная девка.

Хотел было её приютить, да тут эта Миронова подвернулась. Ну ладно...

Короче, на днях я получил от старухи письмо. Пишет, что Наталья работает с геологами, адрес сообщает - где-то в Архангельской области. Вот... Хочу посоветоваться. То ли ей письмо написать, то ли сразу послать ребят за ней? Как думаешь?

Соловьев ответил не сразу. Он положил трубку в пепельницу, отпил кофе.

- Наверное, - задумчиво сказал он, - в этом будет резон, если Мария без боя отдаст все. А иначе какой толк в той Наташке?

- С Марией все решено, - жестко заметил Блинов. - Забудь о ней.

- Как это забудь, когда из-за неё весь сыр-бор? И что именно ты решил?

- Неважно, - мрачно ответил Блинов. - Забудь, и все.

- Что ж, - сказал Соловьев, вновь раскуривая трубку, - тогда хорошо бы на эту деваху живьем посмотреть.

Столько времени утекло, может быть, она совсем не та, что была.

- Этого я и боюсь.

- Ничего страшного нет... - Альберт встал и заходил по комнате. Отправишь обратно к геологам. Страшно другое...

- Продолжай, - сказал Блинов, развернувшись в кресле.

- Сам знаешь...

- Не понял. Что за туман? - спросил депутат, чувствуя, как мгновенно портится у него настроение.

- Туман... Но и ты не говоришь всего до конца. Что ты решил делать с Марией?

Блинов устало поднялся.

- Пойду полежу.

- Понимаешь, - сказал Соловьев, - в тебе сидит какой-то заряд саморазрушения. Система - это же ты создал! Ты, своими руками, начиная с тех бревен, что нам с тобой приходилось таскать на этот участок. Не забыл? - В ответ Блинов кивнул утвердительно, но очень холодно. - Вот. И теперь, когда ты создал такую махину, такой сложный механизм, где все так завязано, где деталь к детальке подогнана, где шестереночки смазаны... На тебе! Затеял перетряску. Во имя чего? Чтобы Марию заменить на Наталью?

- Сволочи все, - неохотно отозвался Блинов, - и лентяи.

- Знаю. А где на эти места других взять? Или тогда надо менять всю систему, делать настоящие акционерные общества, брать всех директоров в долю... По моим скромным подсчетам, мы с тобой потеряем что-то около половины, если не больше... Для того, что ли, мы с тобой бревна на горбу таскали?

- Что ты ещё можешь предложить? - без всякого интереса спросил Блинов, направляясь к дверям.

И здесь Соловьев решился.

- Пойми меня правильно, - как можно мягче сказал он. - Ты постоянно на грани нервного срыва. Пить сколько стал! Чем это кончится? Не знаешь? А я знаю.

- Мысль, мысль! - недовольно потребовал Блинов.

- Отдохни наконец. Ну что ты терзаешь себя: кто её выкрал, зачем выкрал? Самое время уйти в тень, забыть обо всем по возможности. Выписывай эту Наталью, и езжайте... Куда-нибудь на острова.

- Хороший совет, - со скрытой угрозой прошептал депутат.

Блинов и сам много думал об этом:

не пора ли ложиться на дно? Но оставлять такое огромное дело на одного Соловьева... И оставлять в тот момент, когда, кажется, только-только по-настоящему все стало раскручиваться, было безумием. Но и безумием было жить и работать по-старому, словно ничего не случилось. "Случилось! - думал Блинов, делая вид, что продолжает слушать заместителя. - Но и это я тоже предчувствовал. Ты, которого я поднял до таких высот, тоже хочешь предать. А не ты ли главный во всем этом заговоре?"

Блинов лежал на кушетке на втором этаже и думал. Он вдруг вспомнил, как всего несколько лет назад собирались они на этой даче веселой компанией, как напивались до поросячьего визга, как плясали и пели и прыгали зимой с крыши в сугробы. Да, прошло всего несколько лет, а казалось, что прошла целая жизнь. Тут он с тревогой подумал о том, что вокруг него не осталось ни одного человека, кто не предал бы или не был готов предать. По разным причинам. Соловьев, например, от желания занять его место, Завьялова - как сообщница Соловьева, Даниловна просто по глупости, дядя Боря из-за родственных чувств к племяннику, а охранники наверняка кем-то подкуплены...

За окном не переставая летели листья. Такого одиночества, как теперь, Блинов ещё никогда не испытывал.

Как-то по-детски стало жалко себя, подумалось: подождите, ещё пожалеете... Снизу раздавался глуповатый смех секретарши и тихий бас Соловьева, в чем-то её убеждавшего. "Давай, давай", - только и смог разобрать Блинов и подумал, конечно, что Соловьев хочет утянуть девицу куда-нибудь в уголок. Но вскоре он услышал шаги, женские туфельки осторожно ступали по лестнице. На всякий случай Блинов притворился спящим - ему сейчас не хотелось никакого общения, тем более такого, ради которого сюда пришла эта пигалица. Секретарша походила по комнате, тихо покашляла и так же осторожно, как поднялась, спустилась на первый этаж.

Блинов открыл глаза и снова начал глядеть в окно. Интересно, думал он, а были ли рядом с ним когда-нибудь верные, надежные люди? Мысли невольно вернулись к письму старухи, к Наталье. Затем он отчего-то вспомнил, помянул недобрым словом Афони на, виновника появления Марии в этом доме. И вдруг с удивлением обнаружил, что того Афонина, полубродягу-полупоэта, тоже следует отнести к категории верных людей. Именно верных, а не просто надежных. Какая у поэтов надежность? Сегодня у него такое настроение, завтра - эдакое, утром он готов работать за троих, а после обеда к нему не подходи - мрак и хандра. Нет, надежность у Афонина нулевая, а вот верность... "Вот в чем моя большая ошибка, - подумал Блинов, - я отбирал людей по принципу их способностей, их надежности в деле, но я никогда не учитывал верность".

Блинов достал из кармана рубашки недавно полученное письмо от Вакулихи и ещё раз внимательно его прочитал. Старуха писала, что получила весточку от Натальи с обратным адресом и что если Блинов не передумал забрать девчонку в Москву, то пусть сам ей напишет.

"Как это некстати! - подумал Леонид Евгеньевич. - Как не вовремя!"

А с другой стороны, он подумал, может быть, сейчас самое время вызвать Наталью да заодно разыскать Афонина. Два верных человека - это уже кое-что.

В 89-м году для открытия кооператива по закону требовалось три человека: председатель, ревизор и главбух. Ревизор - должность формальная, им согласен был стать Соловьев. А вот проблема главбуха... Этими главбухами в те годы было озабочено полстраны. Требовался такой человек, чтобы постоянно был у председателя под рукой, умел держать язык за зубами, не боялся бы рисковать и в то же время не корчил бы из себя пупа земли, не лез в долю. И Афонин, с которым Блинов в студенческие годы протер не одни штаны в стеклянной пивной, оказался именно таким человеком. Устроенный Блиновым сторожить этот дачный поселок и одновременно оформленный в кооператив главным бухгалтером, простодушный Афонин не глядя подписывал для Блинова платежки и прочие документы, получал хорошую прибавку к зарплате сторожа и ни на что не претендовал. "Как бы сейчас такой человек пригодился, - думал Блинов, - по крайней мере было бы с кем поговорить откровенно".

- Эй, внизу, - крикнул он, поняв, что спать расхотелось, - принесите сюда водки с лимоном!

Секретарша, словно ждала данной команды, тут же на подносе все принесла и как-то вопросительно замялась.

- Свободна, - сказал ей Блинов.

"Да, - продолжал он свои размышления, посасывая дольку лимона, - был бы рядом Афонин, сделать бы его замом по кадрам, пусть бы кропал свои вирши да присматривал за всей этой сворой. И была бы Наталья...

Понимающая, ласковая, заботливая.

Переписать бы на неё все то, что сейчас числится за Мироновой. Он вспоминал свою последнюю встречу с Натальей. Тот прощальный деревенский "банкет".

Выпивки на столе было много, и, поговорив с размягшей Борисовной, он упросил её отпустить Наталью до Зубовой Поляны - якобы там завтра придется оформлять документы.

"Почему же я сразу не повез её в Москву?" - наверное, в сотый раз задавал себе вопрос Леонид Евгеньевич. Почему, проснувшись поутру в мрачной гостинице, он почувствовал необъяснимую тревогу и вдруг сказал:

- Наташка, мне надо лететь, догонять грузовики. А ты возвращайся домой. Через месяц я за тобой приеду.

Он видел, как она сникла, с трудом сдерживает слезы. Она не могла выдавить из себя ни слова. Он её утешал, целовал на прощание. Она лишь ответила:

- Никогда не думала, что моя первая ночь кончится именно так.

Было отвратительное, хмурое утро.

Блинов, все ещё оставаясь во власти неопределенных тяжелых предчувствий, умчался на "Жигулях" догонять "КамАЗы" с бесценным для него грузом, она на автобусе покатила в родную деревню. Клятвенные заверения Блинова, что он скоро вернется, немного её успокоили.

Глава 7

На другой день Соловьев связался с секретарем Папы. Встреча повторилась по старой схеме: пост ГАИ, "Мерседес", прогулка по аялее.

- Что у нас с деньгами на маслозавод под Костромой? - задал Папа неожиданный вопрос.

- Там все нормально. Деньги снимаются поэтапно. По три миллиарда.

- Как подставные?

- Надежные люди. Скоро рассчитаемся, и они испарятся на просторах СНГ. Кавказцы, концов не найдешь.

- Так... Хорошо. По той же схеме проведем финансирование Чулеевского лесокомбината. Но там будет покруче. Там - триста пятьдесят.

Крайне ответственно отнеситесь к подбору кадров. Лично будете отвечать!

- Понимаю. У меня есть надежные люди из Прикарпатья.

- Одобряю. Пусть теперь будут хохлы. Наше дело не терпит однообразия. Так, докладывайте по основному вопросу.

Соловьев четко и сжато сообщил, какова обстановка в "системе". Увольнения директоров, всеобщая нервозность и взаимная подозрительность.

- Знаете, - в заключение сказал он, - я не очень-то верю во всякие мистические штучки. Но тут так получается: словно Блинов своей мнительностью всех заразил.

- Мистическим здесь и не пахнет, - задумчиво сказал Папа, внимательно выслушав Соловьева. - Зевота и та заразительна. А если начинается повальное недоверие, значит, скоро конец. У меня к тебе серьезный вопрос. - Папа остановился и в упор посмотрел Соловьеву в глаза.

- Слушаю вас. - В больших темных глазах Альберта Юрьевича читалось спокойствие человека, знающего себе цену.

- Всего лишь один серьезный вопрос, - повторил Папа. - Представим себе на минуту, что Блинов уедет на пару лет за границу, что станет с вашими фирмами?

- Ничего... - Соловьев пожал плечами. - Собственно, у нас уже давно все без него крутится. Он то в Думе, то в своих личных делах. Директора у нас неплохие... Были. Я редко вмешивался, лишь контролировал. В "ОКО"

у нас был чисто подставной. Там всегда я лично руководил. Короче, в целом система была отлажена.

- А почему же доходы падали? - с неопределенной улыбкой поинтересовался Папа.

- Как им не падать, когда, например, очередной дом готов, а мы не заселяем. Опять же из-за блиновской жены. Далее - лес. С австрийцами договорились, гоним через Финляндию, так надежней. Надо срочно ехать, утрясать вопрос с финнами, это дело Блинова, у него все документы. А он в это время думает, как разделаться со своей Марией, кем её заменить...

- В постели, - вставил Папа.

- Для него главный вопрос, на кого переписать имущество Марии. Боится потерять.

- Имущество, имущество... Идиот!

Зачем надо было её вводить в наши дела? - Неожиданно Папа-Куратор сошел с асфальтированной дорожки и похлопал ладонью по золотистому стволу корабельной сосны. - Красавица! Она из моих окон видна. Успокаивает, знаешь ли... - И тут же совсем другим тоном: - Я должен знать точно, где и когда Блинов собирается встречаться с женой. Понятно?

- Понятно, - кивнул Соловьев. - А если он не собирается с ней встречаться?

- Как это не собирается, когда ясно, что собирается.

- А если он это обставит в условиях полной секретности?

Папа вернулся на дорожку, прихрамывая, и быстро направился к дому, как бы давая понять, что беседа окончена.

- Какая к черту секретность, - бросил он на ходу, - когда вопрос стоит так: быть тебе завтра или не быть?

Соловьев растерялся. Он не понял, о чем идет речь. Дойдя до крыльца открытой террасы, Альберт Юрьевич остановился в нерешительности.

- Давай-давай поднимайся. Если куришь, кури. - Папа опустился в кресло и сделал мимолетный жест охраннику. Буквально через минуту на столе появились две чашки кофе. - Пей! - то ли сказал, то ли приказал хозяин, поглаживая вытянутую ногу. - А кто у нас в Дмитровском районе? - неожиданно спросил он.

- В Дмитровском? Там у нас Потайчук.

- Так вот. Выясни у этого Потайчука, куда исчезают деньги, что мы им переводим для мусороперерабатывающего завода. Я смотрю, они там вконец обнаглели, все загребают как должное. Ничего, я им устрою райскую жизнь!

- Потайчук говорит, - осторожно заметил Соловьев, - что итальянская линия не справится с нашим мусором.

- Ах так... Он о благе государства печется. Хорошо. Тогда ты в это дело не лезь, я своих ребят к нему подошлю.

Соловьев облегченно вздохнул. Он с трудом представлял, как будет заниматься "мусорным" делом. Не говорить же Блинову, что это поручение Папы.

- А вообще-то, - продолжал тем временем Папа, - не мешает и о государстве, и о народе своем думать.

Мы же не кавказцы какие-нибудь. Им что, им здесь не жить, они готовы до нитки всех обобрать. А дальше что?

Поэтому ты обязан хоть изредка вспоминать, кто тебя кормит. Народ тебя кормит, а не банкиры. Банкира можно и до нитки, а народ - никогда, иначе все рухнет. И ещё раз о главном. За восемь часов я должен знать, где и когда они встретятся. Все, большего от тебя я не требую. Пока. Далее. Поскольку её кто-то увел, значит, за ней стоят сильные люди. Что из этого следует?

- Думаю... - Альберт Юрьевич отпил кофе, и, когда ставил чашку на блюдце, рука предательски дрогнула. - Думаю, она теперь опасна вдвойне... Еще я думаю, что она сама не будет встречаться, пришлет посредника.

- Пожалуй, согласен с тобой. Прелюдия будет именно такой. А потом?

Куда они денутся? Им надо встречаться.

- Тогда она придет не одна.

- Обязательно не одна! А Блинов?

- И Блинов придет не один...

- О-о, - с видимым удовольствием протянул Папа. - А с кем он придет?

- Я единственный, кто посвящен в это дело, - почти обреченно сказал Соловьев.

- Вот и думай. - Папа поднес чашку ко рту, с любопытством поглядывая на собеседника. Соловьев мрачнел на глазах, нервно покусывал губу. - Не расстраивайся, - сказал Папа, - с тобой ничего не случится, ты нам нужен. А вот они оба как раз нам не нужны. Если встретитесь в каком-нибудь ресторане, отойдешь в туалет. Если где-нибудь в скверике, тоже отойди, скажи, извините, мутит после вчерашнего. Это по-нашему, это по-русски, тебе поверят...

Альберт Юрьевич понял, в какую чудовищную ситуацию он попал. Он почувствовал, как подрагивает его подбородок. Взяв себя в руки, он закурил и сказал:

- Дело в том, что Блинов твердо решил убрать свою жену. Так что, может быть, не стоит... включать ваш план. Может быть, обойдемся одной жертвой?

- Стоит, - сухо сказал Папа. - Стоит, - повторил он мягче. - Ты пойми, он начал свою игру! А это нехорошо. Мы так не договаривались.

Своя игра, она, знаешь, вроде наркомании. Неизлечима. Так что этот вопрос будем считать решенным. Да, ни в коем случае не отговаривай его от охоты. Наоборот, поддержи, подогрей азарт. Это заметно упростит нашу задачу.

Соловьев возвращался в Москву в подавленном состоянии. Он проклинал, ругал себя последними словами за то, что вышел на Папу. Мысль о повышении, точнее, о фантастическом прыжке в личной карьере, абсолютно не радовала.

- Вляпался! - вслух повторял он. - Ой, как я вляпался!

Глава 8

Муравьев несколько раз прослушал запись бесед Блинова с Дроновым и Соловьевым, выключил магнитофон и попросил секретаршу принести кофе себе и Веревкину.

- Она в надежном месте? - спросил Веревкин.

- Да, - ответил начальник, - считай, на другой планете. Давай, что ли, покурим твоих?

- Вот тебе и кодирование. - Beревкин положил на стол сигареты и зажигалку. - Выброшенные деньги. - Они закурили. - Одно хорошо, - добавил помощник, теперь опять в кабинете можно будет курить.

- Нельзя. Сегодня - исключение.

А кодироваться, дружище, есть смысл, когда боишься, что умрешь именно от курения. А когда знаешь, что в конце тебя ждет нечто иное, то какой смысл кодироваться?

Вошла секретарша. Увидев дымовую завесу, воскликнула:

- Виктор Степанович! Опять? Как же так? А я мужу вас в пример ставила.

- И правильно делала, - сказал Муравьев, отвернувшись к окну.

- Как же правильно, когда вы только месяц выдержали?

- А я и кодировался на один месяц. Мужу привет.

Когда секретарша ушла, Веревкин спросил:

- Отчего такой мрачный? Просто так или причины?

- Причины... Они на каждом углу.

Чертовски жаль, что они в разговоре, - Муравьев кивнул на магнитофон, - ни разу не произнесли её имя.

Объект да объект! Солдафоны чертовы! И этот охранник... Но я, собственно, ожидал, что он толком ничего не знает. Как он вообще? Вы его не сильно помяли?

- Мы его и не трогали. Привезли в затопленный подвал на Первомайскую, пристегнули к трубе и сказали, что так и оставим по колено в воде.

Пусть крысы с тобой разбираются.

Тут он и завопил.

- Не артачился?

- Нет, сразу на все согласился. В то же утро послание Дронову написал.

Все, как мы тогда разработали: если, мол, не прижмешь Блинова, то оба будете иметь бледный вид. Вот... Ждем результатов. Дронов, конечно, уже связался с Блиновым. Но как? То ли через третьи лица, то ли ещё как, но у нас пока тихо. Просто депутат сегодня с утра умотал куда-то, и все.

- Позвони-ка своим "дальнобойщикам", - доставая из пачки новую сигарету, сказал Муравьев.

- Нет смысла. Если что, они сами выйдут на связь.

Для Муравьева начались часы томительного ожидания. Обильный кофе и непрерывное курение привело его в состояние какого-то нервного похмелья, но коньяку не хотелось. Послали молодого сотрудника за шампанским.

Почти ежечасно из разных концов Москвы звонил Соколов и докладывал об очередном разговоре с родственниками захваченного омоновца - система обратной связи была такова, что Дронов мог передать о своем решении только через родственников своего подчиненного. Но ни подполковник, ни депутат не подавали признаков жизни.

"Блинов сейчас в панике, - рассуждал Муравьев, - он понимает, на какую сумму придется ему раскошелиться".

Только через день поступили нужные сообщения. "Дальнобойщики" доложили, что Блинов появился дома и отдает своим людям какие-то распоряжения: куда-то за кем-то их посылает. А следом в агентство явился сам Соколов. Блинов согласен на переговоры, оставил номер своего домашнего телефона.

Выдержав определенную паузу, сняв прослушивание с квартиры депутата, Муравьев позвонил из телефона-автомата. Он представился посредником в делах Марии Мироновой и поинтересовался, какой вариант встречи устроил бы депутата. Блинов, ожидавший, что ему тут же начнут диктовать условия, от такой корректности растерялся, подумал и начал дипломатично:

- Расклад интересов таков, что вам опасаться за свою жизнь в данном случае не приходится. В отличие, скажем, от меня. Поэтому я предпочел бы встретиться у меня дома. Надеюсь, адрес называть вам не нужно.

Условия таковы: в квартиру вы придете один, без оружия. Ваши люди должны остаться в машине. По-моему, все логично. Если с вами что-то случится, ваши люди замуруют меня в собственной квартире.

- Это точно, - сказал Муравьев.

Утром следующего дня" Муравьев открыл тяжелую дубовую дверь и вошел в знакомый сумрачно-роскошный подъезд. Охранники Блинова, не удовлетворившись отданным им пистолетом, тщательно обыскали Муравьева, осмотрели каждую складку на его одежде.

- Видите ли, - объяснил депутат этот обыск, - я не заинтересован, чтобы содержание нашей беседы вышло за пределы моего дома.

Он проводил сыщика в кабинет, указав одной рукой на кресло, а другой - на столик с коньяком и закуской.

- С утра воздержусь, - сказал Муравьев, кладя ногу на ногу и закуривая. Приступим?

Он четко и коротко изложил "условия Мироновой". Для того чтобы разойтись без негативных последствий, депутат должен ей компенсировать физический и моральный урон.

А именно...

- Понимаете? - Муравьев заострил внимание Блинова на своих последних словах. - За одни ваши проделки с её похищением вы достойны приличного срока. Вы хоть осознаете, что вы с ней сделали? Она до сих пор не может понять, что сейчас, осень или весна.

- Ужасно, ужасно, - пробормотал депутат.

- Мы не знаем истинных мотивов ваших поступков, да, по правде сказать, они нас мало волнуют. Речь о другом.

- Назовите конкретно условия, - нетерпеливо перебил Блинов.

- Мария Олеговна решила не обременять себя заботами по продаже своих акций, недвижимости... Она предлагает перевести на счет, который я вам назову, половину оценочной стоимости.

- Половину! - воскликнул Блинов. - Она в самом деле сошла с ума.

- Не исключено. Надеюсь, нет нужды напоминать, чья здесь заслуга?

- Нет, это ужасно... Нет, это просто немыслимо! - говорил Блинов, пересаживаясь к компьютеру. - Взгляните! - Он нервно защелкал клавишами. - Вот сумма её недвижимости и ценных бумаг. Вы понимаете, что у этих цифр нет трех нулей?

- Догадываюсь.

- Тогда вы должны догадаться, что при всем своем желании я не смогу достать эту сумму, даже деленную пополам. Двадцать процентов от силы.

И то в течение полугода.

- Так можно все потерять, - сказал Муравьев.

- Господи, но вы-то в здравом уме, неужели и вам не понятно, что такие условия невыполнимы?

- Давайте вместе подумаем, как выйти из тупикового положения, - дружеским, искренним тоном предложил Муравьев.

- Как-то все это странно, - промолвил Блинов. - Когда-то Мария утверждала, что большие деньги её не интересуют.

- Вот когда она так утверждала, - холодно возразил Муравьев, - тогда и надо было решать дела полюбовно, а не морить человека в одиночке.

Торг продолжался около двух часов. Блинов периодически пригубливал коньяк, закусывал лимоном, Муравьев же курил сигарету за сигаретой. Оба говорили спокойно, размеренно, взвешивая каждое слово.

В конце концов сошлись на одной трети. На тридцати трех и трех десятых процента.

- И три в периоде, - добавил пунктуальный сыщик. - При таких нулях это немало!

- Курочка по зернышку, - усмехнулся Блинов, уткнувшись в экран компьютера, барабаня пальцами по столу. - Но меня все же интересует, есть ли гарантия, что потом вы оставите меня в покое? Я ведь даже не знаю, кто вы, как вас зовут и кто за вами стоит.

- Тот, кто за нами, - сказал Муравьев, легко опустив первые три вопроса, он тоже ничего об этом не знает. Он узнает об этом только в случае, если вы начнете вилять. Тогда все.

- Приходится вам верить, - не скрывая некоторой обреченности, сказал депутат.

- А я надеюсь на ваше умение все считать, - сказал сыщик, переписывая цифры с экрана в записную книжку. - Поверьте, вы потеряли самое малое из того, что могли потерять.

Правда, у меня нет полной уверенности, что Мария Олеговна согласится со сроками. Четыре месяца, это извините...

- Оставьте вы её ради Бога! - не сдержался Блинов. - Что я, не понимаю, что она здесь вообще ни при чем! - Тут же взяв себя в руки, добавил: - Видите, первый солидный взнос будет уже через пару недель.

Но... - Тут Блинов о чем-то задумался, выпил ещё одну рюмку. - У меня есть условие. Я переведу деньги только после личной встречи с Мироновой. Я должен быть абсолютно уверен, что она в курсе всего этого. Чтобы не получилось потом: "Я знать ничего не знаю".

- Логично, - сказал Муравьев. - Через две недели созвонимся, договоримся о встрече. Кстати, будьте любезны, соберите Марии Олеговне коечто из вещей. Не забудьте шубу и другие теплые вещи, зима на носу. Не забудьте положить паспорт и четыре пластиковые карточки. Это заметно упростит мою задачу убедить Миронову принять ваши условия.

- Наши условия, - заметил депутат, выходя из кабинета.

Пока Блинов собирал вещи Марии, Муравьев прикидывал, как бы поэффектнее с ним расстаться. Он также думал, не сделал ли он ошибку, позволив растянуть на такой срок выплату всей суммы, да и первого взноса тоже? С другой стороны, прикидывал Муравьев, пусть этот стервец созреет, пусть успокоится, смирится со своей участью, и тогда все должно пройти как по маслу. А сейчас, черт его знает, что он выкинет в таком состоянии.

Появился хозяин квартиры, поставил к ногам Муравьева два огромных баула. Сыщик легко поднялся из кресла, прошелся по кабинету, сделав долгую паузу. Простите за нравоучения, - сказал он, - но положение обязывает ещё раз предупредить: никаких финтов. Наши люди есть и в вашем "ОКО", и даже в "Раю"... Пройдемте на вашу великолепную кухню, где вы как истый москвич проводите большую часть домашнего времени.

На кухне Муравьев снял настенную телефонную трубку, достав перочинный ножик, вскрыл её, вынул "жучок".

- Прошу принять в знак особого к вам доверия.

Блинов протянул руку и, ссутулившись, долго разглядывал на ладони крошечный прибор.

- Когда? - глухо спросил он.

- Вы часто бываете в разъездах, - уклончиво ответил сыщик.

- И это, конечно, не все, - скорее утвердительно, чем вопросительно сказал депутат.

Психологический ход превзошел ожидания Муравьева. Тем более что, жертвуя "жучком", он ничего не терял: наблюдение за квартирой надо было снимать окончательно. Он отсекал своих сотрудников от этого супердоходного дела.

Собрав телефонную трубку, Муравьев тут же набрал пейджинговый номер Малкова и передал:

- Машину к подъезду.

Это был заключительный аккорд.

И, выйдя на улицу, Муравьев с удовлетворением думал: "Сама судьба послала мне журналистов с такой тачкой".

Он знал, что сейчас Блинов наблюдает за ним с балкона.

Часть III

Глава 1

Тощая лошадь, выбиваясь из сил, тащила телегу по раскисшей дороге.

В телеге лежали три рюкзака, ящики с образцами, лопаты, кирка и геологические молотки. Толик и Вовик, студенты-практиканты, шли по разные стороны от телеги и устало поругивали дорогу, сырую погоду и слабосильную, готовую в любой момент рухнуть в грязь, Серафиму. Наталья шла сзади, слушала скрип колес, ворчание ребят и думала о том, что за десять дней этого бесконечного маршрута ей сегодня, как никогда, хочется упасть на солому в телегу, закутаться в плащ и забыться. Еще никогда ей так не мешали идти длинные полы брезентового дождевика, никогда не казались столь неподъемными облепленные суглинком сапоги.

"Отчего такая усталость? - думала девушка. - Наверное, потому, что все надоело". Надоела бродячая жизнь, отсыревшие спальники, надоели дожди, бесконечные ночные тревоги и редкие нищие деревеньки. Но главное, надоела полная неопределенность в собственной жизни... Действительно, стоило ли бросать дом, бабушку, чтобы вот так скитаться по свету? Дома, конечно, было невесело, но и здесь тоже не лучше. И неизвестно, как все сложится дальше.

Будущее пугало Наталью. В последнее время ей постоянно казалось, что впереди её ждет нищета и полное одиночество. В сотый раз она перебирала в уме все детали их ссоры с начальником партии и в сотый же раз приходила к безнадежному выводу, между ними все кончено.

Несомненно все кончено. Иначе зачем бы он послал её в этот дикий многодневный маршрут? "Толик и Вовик - дело другое, - размышляла Наталья, они лица заинтересованные, им материал для дипломов нужен, а меня за что?"

До контрольного срока оставалось два дня, не считая сегодняшнего. Значит, ещё три дня идти под моросящим дождем, останавливаться, копать землю, описывать разрезы, собирать образцы. Когда работаешь, не зная, для чего и зачем, устаешь в двадцать раз больше. И ещё три ночи лежать в сыром, никогда не высыхающем спальнике, дремать, прислушиваясь к лесным шорохам, вздрагивать то от резких криков ночных птиц, то от треска ломаемых сучьев под копытами лося.

Дорога, избитая лесовозами, с лужами по колено, петляла в темнохвойном лесу, намокшие ели по-осеннему смиренно застыли слева и справа, было тихо, только скрипели колеса да чавкала грязь под ногами. Маленький Вовик, точнее Владимир Ильич, быстрый в движениях, как его великий тезка, на ходу сверял маршрут с топокартой, с аэрофотоснимками и периодически объявлял: до точки осталось столько-то километров, до бетонной дороги столько-то.

Наталья брела как в тумане. "Только бы не заболеть", - думала она, цепляясь за задок телеги.

Когда до точки оставалось всего ничего и по каким-то неуловимым признакам все почувствовали, что лес скоро кончится и откроется луг или поле, Толик схватил вожжи, тихо и неуверенно пробасил: "Тпру-у..." Наталья увидела впереди, метрах в сорока, сидящего на обочине человека.

После некоторой заминки подошли.

На мужике лет шестидесяти был старомодный синий прорезиненный плащ и серая кепка. В руках он держал узелок, вероятно, с едой. Он встал, и Наталья увидела под ним небольшой чемодан. Поздоровались.

- Далеко ль бетонка? - спросил незнакомец, потирая крупной ладонью небритый подбородок и внимательно поглядывая на ребят.

- Километров восемь, - ответил Вовик.

- Восемь, - повторил незнакомец. - Если по пути, примите в компанию.

Он тут же пристроил чемоданчик и узелок в телегу и зашагал рядом с Натальей.

- Колодцы, что ли, копаете? - спросил он, указав на лопаты.

- Геология, - сказала Наталья.

- Ага, - кивнул незнакомец.

Старик оказался не в меру общительным. Он шел и рассказывал о себе:

- А я вот к братану иду. Из-под Питера я, решил новую жизнь в деревне начать. Не знаю, получится ли...

Братана надо проведать. Целых двадцать семь лет не мог к нему выбраться, только теперь вот, на пенсии...

Чем он живет тут, чем кормится? Только бы он не уехал куда. А я теперь что, я вольный казак, а ему ещё трубить и трубить. Да-а... Ну, зайду, погляжу.

Здесь и раньше-то глухомань была, а теперь так и вовсе автобус убрали. Ну, приду, погляжу. Коли магазин какой есть, так и проживем как-нибудь. Если, конечно, его правоверная меня не выгонит. А вдруг выгонит? А? Вот, будет номер!

Взаимного разговора не получалось. Ребята молчали, а Наталья шла и думала, что хорошо бы отделаться от этого старика до ночной стоянки, она волновалась, как бы ребята не брякнули, куда идут, ведь тогда старик может сказать "нам по пути", и придется с ним ночевать.

Старик явно не нравился ей. От него веяло какой-то немытостью и той самой неопределенностью, что так раздражала Наталью в последнее время. И откуда он взялся в тайге, где между деревнями по пятьдесят километров? В городском плаще и не с рюкзаком или котомкой, а с чемоданом? Специфика здешних лагерных мест неизбежно наводила Наталью на невеселые мысли. Боковым зрением она отмечала, что старик то и дело поглядывает в её сторону. Она присмотрелась. Нет, старик зыркал водянистыми глазами во все стороны словно опасался чего-то. Попутно он продолжал говорить сам с собой. Заговорил о смерти как об избавлении от тяжкого бремени совести, о том, что деньги нужны живым, а не мертвым. Затем он достал из кармана плаща грязную тряпочку, развернул её и стал приставать:

- Ребятки, купите зубец золотой Мой личный зубец. А то денег нет, хлеба нет. С чем к братану явлюсь?

Дайте хотя сколько, вы его потом хорошо продадите... Вот, был зубец, жевал я им, жевал, а теперь пришлось отодрать. Жевать-то ведь нечего. За бутылку отдам, только возьмите.

От старика отмахнулись: откуда, мол, деньги. Тогда он из того же кармана достал огурец, очистил его от соринок и предложил девушке:

- Пожуй.

Наталья отказалась, и старик, смачно откусывая, съел огурец. Достал большой складной нож, заточил спичку и принялся ковырять в зубах. В его широких плечах, в точных движениях, когда он затачивал спичку, чувствовалась совсем не старческая сила.

"Не мог поесть, когда сидел на обочине, - с раздражением подумала Наталья. - И почему у него огурец хранился в кармане, а не в узелке?"

Маленький Вовик не выдержал и спросил, подделываясь под местный окающий говор:

- Далеко ли путь-то держим?

- Не так чтобы очень, - ответил старик. - К братану...

И вновь Наталья ощутила его цепкий взгляд на себе.

Посветлело, пошел березовый молодняк, и открылось огромное поле с увядшим некошеным разнотравьем.

Серое тяжелое небо прижималось к земле. Дорога стала совсем непролазной, Серафима уже не вытягивала телегу из ям без человеческой помощи.

- Сделаем так, - сказал запыхавшийся Вовик. - Сделаем привал, а потом сделаем точку.

- Привал так привал, - сказал старик таким тоном, будто бы тоже был членом отряда.

Миновали островок пушистых молодых елок, и снова дорога пошла под уклон, потом - на подъем, и только теперь открылся дальний край поля.

И там, на закраине, они обнаружили неубранные картофельные делянки.

Остановились, осмотрелись, стали выкапывать картошку. Старик взял у Вовки лопату, повертел в руках.

- Не следите за инструментом.

А деревня-то рядом, - добавил он, ловко выкапывая картофелины, - не застукали б ненароком. Что за деревня, не знаете? - Ему никто не ответил.

Отошли от дороги, в канаве отмыли картошку и на краю леса развели костер. Наталье расстелили палатку, и она легла, завернувшись в нее. "Не вовремя разболелась", - с горечью подумала она, проваливаясь в дрему.

Она лежала на спине, по-покойницки скрестив на груди руки, черты её лица заострились. Словно сквозь водную толщу слышала она, как старик сказал:

- Кладите в телегу, а то уходите девку.

И Вовик ответил со своим дурацким подражанием:

- Ниче, самая малость осталась.

Наталья слышала, как Толик вздыхал где-то рядом, видимо, не решаясь спросить, как она себя чувствует, и думала: "Кажется, кроме йода, бинтов и валидола у нас в аптечке ничего нету". Но не было сил выяснять, где эта аптечка и что в ней хранится.

Ребята взяли газету и ушли в заросли. Тогда старик подошел к Наталье и спросил:

- Плохо дело?

- Плохо...

- Пройдет, дело молодое. - Старик задумался, продул папиросу. - А хочешь, я тебя к братану возьму?

В тепле полежишь, поправишься и вернешься к своим геологам. - Старик помолчал, покурил и спросил нерешительно; - У тебя как документы? С собой? Наталья еле заметно кивнула. - Вот и хорошо, что с собой. Отлежишься, поправишься... А коли понравится, так и живи, гнать не буду. - Старик шумно затянулся и вздохнул, выпуская дым. - Хочешь, я тебе всю правду о себе расскажу? - Наталья поморщилась и прикрыла глаза. - Не хочешь, - грустно отметил старик и продолжал: - Просто нет у меня никого, вот дело в чем. А ты, верно, подумала, что я на тебя хозяйство хочу взвалить? Нужно оно мне.

это хозяйство. Ты у меня как сыр в масле будешь кататься. - Старик заботливо прикрыл плечи Натальи пататкой. - Просто тяжело всю жизшочному...

- Тяжело, - кивнула Наталья.

- В том-то и дело! - оживился старик. - Все дело в том... Ты не думай, я тебя по гроб обеспечу. Понимаешь? - Наталья лишь покачала головой. - Не понимаешь. Какая же ты... - Старик поглядывал на кусты, в которых скрылись ребята. - Наследство с братаном мы получили, вот иду свою долю забирать. Понимаешь? Такое наследство, сестра, что нам теперь и работать не надо, понимаешь?

- Инфляция сожрет, придется работать, - тихо сказала Наталья.

- Нет, сестра, у меня такое наследство, что никакая инфляция его не сожрет.

- Золото, что ли?

- Хоть бы и золото. А помру, - старик нервно и глубоко затянулся, - все твое будет. Думай скорее, - сквозь сильный кашель прохрипел он. - Сейчас в деревню придем, ты парням и скажи, что не могу, мол, дальше. Понимаешь?

Наталья слабо кивнула и спросила:

- Вы часом не сумасшедший?

- Я? - удивился старик. - Это ты сумасшедшая. Тебе ж райскую жизнь предлагают...

Вернулись ребята, и старик переменил тему:

- Что там на карте у вас? Какая впереди деревня? Неужто Дюевка?

- Извини, дед, - сказал Вовик, - карта секретная.

- Молодец! - воскликнул старик. - При исполнении, я понимаю.

Но ты послушай сюда.

Старик отвел Вовку в сторону и начал его горячо убеждать в чем-то. До Натальи долетали лишь отдельные фразы: "Только деревня, мне другого не надо..." - "Сколько их у тебя?" - "Нет, не пойдет". - "...И будьте здоровы". "Еще кину один..."

Наталья очнулась от голоса старика:

- Водки-то нету? Ей бы стаканчик сейчас.

- Кончилась водка, - отозвался Вовик, и Наталья подумала: "Какой он все-таки жадный, ведь две бутылки осталось".

Но она знала, что водку берегли для "вечерних капель", для "эликсира мечты", как Вовик называл это снадобье. Две-три капли на стопку водки, и можно увидеть не только Москву, но и Париж, можно увидеть себя в своей будущей жизни.

Старик уже прощался с ребятами.

- Пойду, - сказал он. - А то хотите, можно вашу больную у .братана оставить. Отлежится, поправится, жена братана присмотрит... Ну нет так нет, что ж, бывайте.

Когда старик ушел, Толик подсел к Наталье.

- Ты что, правда заболела или прикидываешься?

Наталья промолчала. Туповатый, неуклюжий Толик её раздражал не меньше, чем юркий, пронырливый Вовик.

- Дайте мне водки, - сказала она.

- С каплями? - спросил Толик.

- Давайте с каплями, а то тяжело.

- Учти, - сказал Вовик, - это твоя вечерняя доза.

"Жмот", - подумала Наталья.

Она выпила, вскоре ей полегчало.

Уменьшился озноб, а боль в мышцах стала напоминать истому от приятной усталости.

- Старик-то, - сказала она, - соблазнял меня, звал с собой. Золота, говорит, у меня навалом.

- Врун старый, - усмехнулся Вовик.

Подумав, Наталья ответила:

- Не похоже.

Потрескивал костерок, закипал котелок с картошкой, но Наталье есть не хотелось. Как всегда от "эликсира мечты", она первым делом стала терять ориентацию: где и как лежат её руки, где ноги? Не пошевелив ими, она не могла на это ответить. Ей показалось странным, что находится она где-то в лесу, что рядом горит костер... Потом показалось, что спиной к ней сидит Сергей Сергеевич. "Ты меня не так понял, Сережа!" - "Нет, это ты не понимаешь меня, Наталья!" - резко отвечает он. Опять он не понимал её. Ничего, сейчас она все объяснит, и у них начнется новая жизнь...

Затем во всем теле появилась пьянящая невесомость, крона высокой ели над головой вдруг приблизилась, Наталья увидела на ветвях Вовика.

Тот сидел, словно леший, в хвойной гуще и говорил возбужденно:

- Он по полю назад пошел! Он не в деревню идет!

Внизу, у костра, топтался громоздкий Толик и скулил:

- Ну его к черту. Картошка сварилась, нам ещё точку описывать нужно.

- Заткнись ты со своей точкой!

Если он за один взгляд на карту три зуба отдал... Мама родная, он в ельнике скрылся!

- По нужде, - отзывался Толик.

- Дурак! Тебе что тут, Сокольники, чтобы в кусты прятаться?

Наталья улыбнулась, настолько смешным казался ей разговор. Потом ей привиделась Москва, в которой она никогда не была, и уже во сне ей захотелось заплакать. Ей снилось, что она потеряла паспорт и её не пускают в столицу. Тогда она перенеслась в Зубову Поляну, в деревню, к бабушке. Но и туда её не пускали без паспорта. А паспорт был заперт в сейфе Сергея Сергеевича, и тот, переносясь вместе с Натальей то в Москву, то в Зубову Поляну, тихо злорадствовал:

ключи от сейфа он выбросил в речку Моню.

Наталья очнулась и сразу поняла, насколько серьезно больна. Ее опять бил озноб. Повернувшись, она дунула на полупогасший костер. Даже пепел не взвился, так она ослабла. Она снова забылась, а когда вновь открыла глаза, никого рядом не было. Только тлеющий костер и старая Серафима, в стороне жующая траву.

Все забыли её, как забыл когда-то Блинов, растеребивший ей душу и заставивший её ждать неизвестно чего целых шесть лет. Но Блинов - это Блинов. Это птица другого полета, и, конечно, только такая дура, как она, могла поверить всем его обещаниям.

Он уже тогда ворочал миллионами и поглядывал на всех свысока, так что уж тут говорить... Другое дело Сергей Сергеевич.

По-настоящему они познакомились на берегу тихой Мони, где Эс Эс прятал от подчиненных огромную бутыль со спиртом. Это было его собственное изобретение прятать спирт в речном обрыве, и теперь время от времени он приходил на безлюдный берег, откапывал драгоценный сосуд и отливал спирт на экспедиционные нужды. Май прошел гладко. Но в начале июня начальнику партии показалось, что такой метод хранения самой большой экспедиционной ценности начинает себя изживать. Шоферы, особенно дошлый Максимов, явно о чем-то догадывались, уже дух этого Максимова витал где-то около ямки со спиртом. И тогда начальник решил выбрать в экспедиции личность понадежнее и ставить её, эту личность, на стреме. Выбор пал на Наталью.

Какое-то время их вылазки носили чисто деловой характер, но однажды, накануне очередного банного дня, когда на Моню опустился удивительный бескомариный вечер, Сергей Сергеевич предложил:

- Давай рыбу половим?

- Рыбу? - спросила Наталья. - Давайте.

Они вышли пораньше, солнце стояло ещё высоко, но розоватый туман уже стелился по пойме противоположного берега. Птицы орали без передыху, а далекая кукушка настойчиво требовала, чтобы её спросили: "Сколько мне жить?"

Они до пояса вымокли, пробираясь по травостою к реке, и Сергей Сергеич, как подобает мужчине, шел впереди, приминая траву и немного стесняясь того, что, идя впереди, он неизбежно демонстрирует Наталье свою маленькую, но уже заметную лысину.

Они расположились с тремя удочками и тут же начали таскать темнокрасных, под цвет воды, окуней. Окунь брал жадно, заглатывал крючки, приходилось вспарывать им животы.

Сергей Сергеич преобразился, бегал, громыхая сапожищами от удочки к удочке, подсекал, наживлял, вспарывал, забрасывал, свистя леской, вновь подсекал... Не было того сдержанного начальника партии, которого все побаивались и который сам боялся всего: и воровства, и пожаров, и невыполненного плана, и эпидемий, который спал с заряженной под подушкой ракетницей и с двустволкой под раскладушкой. Сейчас перед Натальей был просто молодой и азартный мужик.

Она тоже бегала, толком не зная, как подсекать, как забрасывать. Наконец она зацепила корягу, порвала леску и выбыла из игры. Разведя костер, она сидела, подтянув к подбородку колени, и глядела то на огонь, то на воду, то на далекий лес, откуда, по мнению Сергея Сергеича, за ними могли наблюдать в бинокль шоферыпрохиндеи.

Потом варили уху, пили разведенный в Моне спирт, а затем курили, лежа на ватниках, глядя за пределы галактики. У обоих в ту ночь появилось странное ощущение, будто бы все вокруг стало другим, будто бы они в первый раз попали на этот обрывистый берег, к незнакомым поваленным елям с вывороченными корнями.

И спящий в тумане лагерь предстал перед ними в новом свете, будто бы они отсутствовали в нем целую вечность.

Шепотом желали друг другу спокойной ночи, по-товарищески жали руки. Спать совсем не хотелось, в результате оба чуть не проспали баню.

Это было в июне, а теперь уже осень, и пора, как говорит Сергей Сергеич, подводить итоги, писать отчеты. Пора тот обрыв, где потом все случилось, а затем повторилось и ещё много раз повторялось, пора тот Великий обрыв назвать по-научному сухо: "Коренной берег с обвально-осыпным склоном".

Наталья в очередной раз очнулась, открыла глаза. По-прежнему никого рядом не было. Как бы со стороны увидела она сырой вечный лес и себя, маленькую, на краю его. И снова подумалось, что с Сергеем Сергеевичем все кончено, что не будет никаких "может быть" или "вдруг", на что она недавно надеялась, никогда Эс Эс не возьмет её к ямке, не поставит на стреме, не будет придерживать за воротник телогрейки, когда она заскользит по обрыву к воде. И никогда она ему больше не скажет: "Свободную любовь не удержишь за воротник". А он никогда не ответит: "Смотря как держать".

Глава 2

Посреди бескрайнего поля был лесной островок. Двухметровые елочки сгрудились так, что попасть внутрь этой гущи было непросто. Толик и Вовик остановились у сплошных колючих зарослей - следы от сапог старика обрывались. Здесь старик вошел, точнее, вполз в ельник.

- Я туда, - сказал Вовик, - а ты постой посмотри. Мало ли что.

Вовка натянул на голову капюшон штормовки и пошел напролом.

- Стой! - закричал ему Толик. - Дед же вползал сюда, ты его след потеряешь.

- Что, прикажешь ползти?

- Ползи. След найди.

- Нету тут никаких следов... Точнее, везде его следы. Старик, наверно, нарочно перебурохтал хвойную подстилку. Иди сюда, тут уютно.

Больше часа они ползали под деревьями, пытаясь обнаружить какуюнибудь зарубку, сломанную ветку, какое-нибудь оригинальное деревцо.

Все было напрасно. Ровный ельник был похож на плантацию новогодних елок ни одного постороннего дерева. Ни зарубок, ни сломанных веток...

- Еще час прошел, - сказал Толик. В его голосе чувствовалась усталость.

Вовик, наоборот, заводился больше и больше. Они прекратили хаотический поиск, начали исследовать квадрат за квадратом, ползая на животе.

Они сбили локти, у них ломило поясницу, и они все чаще и чаще, лежа на спине, отдыхали. Бессмысленность поисков становилась очевидной. Время приближалось к четырем часам, и здесь, в чащобе, уже начались сумерки пасмурного дня.

И снова они искали. И опять лежали, курили.

- Вот и сентябрь, - сказал Толик. - Скоро Москва, кутерьма.

- Соскучился?

- Все-таки с мая мы здесь. А вообще-то я всегда тоскую о прошлом.

Вот вернемся в Москву, буду экспедицию вспоминать. Особенно этот маршрут.

- Как мы с тобой под елками ползали, - усмехнулся Вовик.

- В том числе... Наташка вот заболела. Что с ней делать?

- Ничего, будет в телеге лежать.

- Серафима не вытянет.

- Знаешь что, - сказал деловой Вовик, приподнявшись и посмотрев в лице другу, - ты же обещал, что не будешь думать о ней.

- Так ведь заболела, - оправдываясь, ответил Толик.

- А ты все равно не думай, бесполезно тебе о ней думать. Поправится как-нибудь без тебя. Начальник вылечит.

- Да, - невесело согласился Толик, - бесполезно.

Они снова искали и опять отдыхали, глядя на кусочки серого неба сквозь густой лапник.

- Все-таки хорошая наша профессия, - сказал Толик. - Разве в Москве такое увидишь?

- Такое какое?

- Ну, тайгу... Смену времен года, этот ельник уютный.

- Нашел время!

- Это у меня сезонное, ничего не поделаешь, осень. Вот и лист полетел...

- До настоящего листопада ещё далеко.

- А вон, видишь, на той елке листья лежат. Уже вовсю опадают.

Вовик привстал, присмотрелся.

- Полный улом! - ошалело выдохнул он. - Листья... Но ведь вокруг одни елки! Елки-моталки. Как эти листья попали сюда? И почему только на одной елке? Почему?! - закричал он.

- Меченая? - не веря своим словам, сказал Толик.

- Она! Старик отметил ее!

Тяжело чавкая по грязи сапогами, бежали они к месту привала. Они задыхались, сбавляли темп, шли, то и дело оглядываясь, и говорили. Говорить после бега было трудно, но молчать было сейчас невозможно.

- Господи! - восклицал Вовка. - Неужели это не сон? - Он хлопал себя по карманам. - И в таком количестве! Ну дед! Явно покойников грабил.

- Он могильщиком был, - говорил Толик. - Помнишь, когда копали картошку, как он рассматривал нашу лопату? Профессионал.

- Черт с ним, с этим дедом! - перебивал Вовик. - Сейчас на всех парах надо рвать отсюда. Дед, когда мы ему показывали карту, мог запомнить, где базовый лагерь, тогда...

Сам понимаешь.

- Рвать! - покачал головой Толик. - Легко сказать. Наташка в таком состоянии... Серафима не вытянет.

- Вытянет, - уверенно произнес Вовик. - Я знаю, что делать. А в лагерь вернемся, тут же в Москву.

Предлог у нас есть, занятия уже начались.

Наталья не понимала, что происходит. Она лежала, завернувшись в палатку, и смотрела, как ребята выбрасывают из телеги мешочки с образцами грунтов; ради которых они претерпели столько лишений в этом нелегком маршруте. Летели в кусты и валунчики из ледниковой морены.

Наталья собралась с силами и спросила:

- Психи, вы что делаете?

Ей не ответили. Серафиму, которая в предчувствии скорой дороги стала энергичней хрупать траву, быстро впрягли, Наталью на палатке перенесли на телегу и двинулись в путь. В ногах у Натальи лежало целое состояние, о котором она и не подозревала. Ружье было заряжено картечью, его нес сильный Толик. По договоренности он в случае чего должен был передать "тулку" Вовику, а сам вооружиться топориком. Но они шли и шли, и никаких "случаев" не происходило все вымерло в этих краях.

Наконец им встретилась брошенная деревня.

- Давайте здесь заночуем, - еле слышно сказала Наталья.

- Опаздываем! - резко ответил Вовик, понимая, что им надо до темноты пройти как можно больше.

Ночевали в лесу. Огня не разводили. Ребята разложили кое-какой стол, выпили водки, но к "эликсиру" не прикоснулись. Предложили Наталье.

Она приняла водки с "каплями", но от картошки и сигарет отказалась. Ребята поужинали и забрались в сырые спальники, ружье и топор положили рядом. Нераспряженная, но со снятой уздой Серафима всхрапывала в темноте, и ребятам постоянно казалось, что кто-то прячется за деревьями.

"Сбылось! Сбылось!" - думал Вовик. Он всегда знал, что нечто подобное рано или поздно в его жизни случится. В такой он рубашке родился, такая звезда "него... Он это знал.

- Вовк, а Вовк? - позвал Толик. - А чего мы с ними будем делать? Как их продать-то? - Друг ничего не ответил. - Вов, а все-таки, кто этот старик? Я думаю, он ходит, могилы раскапывает, иначе откуда у него столько этого?

Вовка молчал, не хотелось в такие минуты думать о прозе жизни.

А Наталья, постанывая, мечтала о кружке чистой воды. Но уже не было сил окликнуть ребят.

Поутру стало ясно, что без медицинской помощи не обойтись. Но где её взять, эту помощь в этих таежных краях? Посмотрели карту и завернули в ближайшую жилую деревню. В первый попавшийся дом.

- Ктой-то там? - спросил из-за высоких глухих ворот стариковский голос.

- Откройте, геологи мы, - сказал Вовик.

- Знаем мы энтих геологов. Откудова вас занесло? И сколько вас там?

- Нас трое. И лошадь.

- Лошадь? Краденая небось? Ладно, лихие-то нынче с лошадями не ходют. Подведи её к дырке, я её морду пощупаю. Если не лошадь, то не открою, уж извиняйте

- Да вы что, дедушка, так, что ли, не видите?

- Дак че я увижу с моими глазами-то?

Глава 3

Хозяева, старик со старухой, были напуганы. Не каждый день в этой Богом забытой деревне вваливаются в дом незнакомые парни. Но, поняв в чем дело, тут же согласились оставить у себя больную Наталью.

- Фелшера у нас нету, вот беда, - сказала старуха. - Буду её по-нашенски лечить.

- Подлечите, бабушка, - попросил Толик, - а завтра-послезавтра за ней машина придет.

Наутро Наталья вдруг почувствовала улучшение. Лежать ей надоело, спать не хотелось, и, хотя всем телом, каждым пальцем девушка ощущала температуру, она встала, укутала шею и грудь большим махровым полотенцем и подошла к зеркалу. Большое зеркало напоминало Вселенную с яркими скоплениями звезд, с туманностями и черными бездонными дырами.

Под овальную раму были вставлены желтые фотокарточки. Наталья пыталась найти фотографии хозяев дома, но не смогла.

У печи стоял дед и, притопывая разбитым валенком, делал вид, что считает деньги, хотя они у него были десять раз пересчитаны. Серая застиранная рубаха навыпуск была на нем застегнута на все пуговицы, отчего казалось, что все в этом деде снизу вверх сужается, сужается и выклинивается продолговатой головой с острым затылком.

- Слышь, - окликнул старик, поправляя на носу очки, - у тебя случаем родственников в Венгрии нету?

- Нет, а что?

- Знавал я там одну во время войны. Копия ты! - Дед сунул деньги в пухлый, как мешок, карман брюк и добавил: - А вот ежели б мы были с тобой сродственниками, то я бы тебя сейчас этой авоськой пониже спины! - Старик покрутил хвостом авоськи.

- За что? - улыбнулась Наталья.

- За то, что лежать тебе надо, а не разгуливать. - Дед погрозил кривым пальцем и ушел.

Потом Наталья ходила смотреть, как старуха доит корову. Послушала незлой бабкин матерок в адрес нервной Вербы, вспомнила свой дом, свою бабушку и свою рыжую Дашку. Потом вышла за ворота, села на бревнышко. День обещал быть тихим и теплым, и Наталья подумала: "Хорошо, что осталась". Ей казалось, болезнь ослабевает, безвозвратно уходит, и состояние детской осенней грусти было приятным - до чего ж хорошо так сидеть на бревне, на краю деревеньки Якимовки, смотреть на реку и думать, что ты всеми забыта и брошена. Теперь-то уж точно все заметят, что ты и забытая, и брошенная. Там, на базе, это заметят и сделают соответствующие выводы.

Хотелось продлить свое состояние, греться на солнце и смотреть на остекленевшую речку - куда она течет?

Но ещё хотелось выпить чуть-чуть, ребята оставили ей "эликсир", а деду бутылку водки, которую он тут же спрятал в уголок за икону.

Наталья выпила стопку с "каплями"

и легла. Ночью у неё начался сильный жар. Она стонала, бредила, говорила о каком-то золоте, которое ей совсем не нужно. Ей мерещилось, что рядом стоит тот страшный старик.

Старуха проснулась и до утра уже не ложилась. Заварила земляничных листьев, добавила малины и каких-то капель, хранящихся под замком от деда, и поила этим лекарством Наталью через каждый час.

Следующий день Наталья лежала с пониженной температурой, то спала, то дремала, её будил дед и предлагал бульон из чьих-то, как он выражался, мозгов. Наталья отказывалась и только пила бабкин отвар. Дед тоже его пил "на всякий пожарный", деду хотелось поговорить.

- Я знаю, - говорил он, стоя у печки, пряча папиросу за спину, - никакая у тебя не простуда. Я-то знаю...

- А что же? - вяло спрашивала Наталья. Дед загадочно ухмылялся и спрашивал в свою очередь:

- Чего это ты о золоте-то в горячке вспоминала? Кто это тебе золотишко-то предлагал, мужик, что ль, какой? Совратитель?

- Совратитель, - горько усмехалась Наталья. - Где вы теперь таких встретите, чтобы золотом совращали?

- Может, в вашей спедиции? - неуверенно говорил дед.

- В экспедиции... Там нищета, как и везде... Ох Господи...

- Худо, что ли? - тревожился дед.

- Голова раскалывается.

- Так то давление. Хошь, поправлю? - Дед, мимоходом крестясь, направлялся в красный угол, доставал из-за иконы остатки водки. - Давай, девка, по пробирочке.

- Нет-нет, не могу...

- Значит, не давление, - констатировал дед и наливал себе. - А у меня вот давление.

Старуха вернулась из села с мешком хлеба. Дед сноровисто вскипятил самовар, втихую ещё раз приложился к бутылке и сел с бабкой пить чай. Та рассказывала последние новости:

- В Архангельске сняли кавказца с поезда. А у него чемоданище, что сундук моей покойной матушки. Ну, открыли ево, думали, деньги там или оружие... А оттель - вот такие вот крысищи! Что наша Мурка. И все с чумой, с холерой, со спидой! Во че они нам готовят! А французы. Дак те хочут хряпнуть атомную бонбу под землей, на том конце света. Чтобы, значит, заряд в землю ушел и вылетел где-нибудь тут, у нас, значит, под Архангельском. А?

- Ничего тут не вылетит, - вроде бы с некоторым разочарованием сказал дед и повторил убежденно: - У нас ничего никогда не вылетит. Свет, вон, четверть века обещают подвести, а на деле ждут, когда мы загнемся.

- А в районе объявились грабители, - продолжала старуха. - Ограбили зубного техника, снасильничали и скрылись.

- Во! - сказал дед. - Дожили, мужика даже снасильничали!

- Техник, это так говорят, - пояснила старуха. - На деле техничка.

- Это дело другое. Много взяли-то?

- Че было, то и забрали. Видать, деньги да золото. - Бабка не удержалась и взглянула на Наталью.

Та при этом разговоре чувствовала себя так, словно это она грабила зубного техника.

Вечером у неё вновь подскочила температура. И вторую ночь не спала старуха.

- Не надо, Сережа, - говорила Наталья, - не надо мне никакого золота...

- Господи, что ж это делается? - Бабка крестилась. - Что ж это золото к ей так прицепилось? Господи, прости её душу грешную.

Страшно было старухе. На дворе разгулялась непогода, ветер с дождем стучал в окна, в какую-то щелку задувало в избу, и лампада в красном углу тревожно мерцала. Мерцал лик чудотворца, а больная все бредила о каком-то Сереже, о золоте, о том, что не хочет обманывать.

Утром бабка ушла пасти Вербу, а дед остался ухаживать за Натальей, кормить её бульоном из чьих-то мозгов. Он допил на кухне вчерашние остатки, появился, встал в дверях, как в раме, довольный, с папироской во рту.

- И вот, значится, - начал он, словно продолжая неоконченную историю, - у меня тоже есть кое-что драгоценное. Мильенов эдак на десять!

Наталья приподнялась на локте и больными несчастными глазами посмотрела на старика.

- Ты, девка, лежи, не трепыхайся.

Незя тебе. Ты слухай меня. Невестка у меня" чуть постарше тебя, годков на осемь. Короче, сопля зеленая. Востроносенькая. Фырь-фырь! - Дед покрутил бедрами. - Ну и внук потому востроносенький. У сына-то к тому времени кровь от алкоголя ослабела, потому внук и в её. И вот оне приезжают в июне, уже после похорон, и начинается. "Это мы вот туды поставим, это сюды переставим, а то вон туды перенесем". Короче, загнали нас с бабкой за печку, здесь все вверх дном, иконы временно туды, зеркало сюды... Расположились, живем. Потом начинается. "А что дом? А как дом?

А на кого?" Каженный день с бабкой выслушиваем, что все мы смертны, что ей, востроносенькой, ничегошеньки не надо, что она только о нем, востроносеньком, и печется. Ах, думаю, етическая ты сила! Выбрал момент, когда мы с ней вдвоем, как вот с тобой, и говорю: "Ты зачем, сопля зеленая, все здеся перевернула? Что ж ты, голова парфюмерная, со мной не советуешься?" Обиделась, сил нет...

На лице деда отразилась тихая радость, он поскреб бок и продолжал:

- Боишься, говорю, что дом другим отпишу? Так ежель ты каженное лето будешь все мне тут переворачивать, то и отпишу. Тому же Ваське. Или Максимке, хотя оне и не пишут, сучкины дети. Обиделась, ходит, не разговаривает, только задом - фырьфырь. А перед отъездом вдруг говорит: "Ошиблися вы во мне. Не надо мне никакого вашего дома, это ему, востроносенькому, дом нужен, а мне подарите на память вот эту картинку.

А больше мне ничего от вас..." Что, говорю, на искусства потянуло? Мы тебе и так "Зингера" отдали, серебро берлинское отдали, хватит, наверно?

А это, говорю, пусть висит где висит.

Я не для того под пулями бегал, чтобы потом все это раздаривать. А там, значится, так... Мельничка такая, водяная. Омуточек такой чудесный, ей-Богу, бери удочку и забрасывай.

Водичка живая, ивы живые, даже видать, как ветерок их висюльки покачивает, шум воды, ей-Бо, слышится.

Потому, говорю, зимой как завоет... - Дед повыл, изображая зимнюю вьюгу. Я на эту кроватку приляжу и смотрю на мой омуток, на мельничку, об лете думаю. И так хорошо мне делается, будто в раю...

- Где же картина? - спросила Наталья, осматривая стены избы.

- Отдал... Выпил на проводах, разжалился и отдал.

- Вот это да, - сказала Наталья и надолго задумалась.

На следующее утро она услышала такой разговор. Говорил дед:

- Че же ты, коза, совсем хозяйствовать разучилась? Че ж ты меня раньше срока в могилу-то пхаешь? А, коза?

Чиркнула спичка. Молчание.

- Ты че ж, все деньги на её сульфимизины истратила? Ты че мне мозгу-то крутишь? Дай, говорю, три тыщи всего, я у Огрызихи бутылку возьму, у меня ж именины!

- У тебя каженный день именины.

- Да не мне это, Господи. Дружки-то забидются!

- Хоть бы оне совсем от тебя отвернулись, алкаши чертовы.

- Ты это брось, на дружков-то!

Крыша потекет, погляжу, что запоешь. Первая к им побежишь! Дай денег, кому говорю!

- Нету.

- Ну две дай.

- Нету! Да тихо ты, старый черт.

Дед с бабкой осторожно вошли в комнату, Наталья притворилась, что спит.

- Хорошо, что спит-то, - сказала старуха.

- А чего ей, поправляется, - сказал дед.

- Глянь-ка, румянец совсем другой.

- А чего ей, молодуха...

- Молодая. - Бабка осторожно поправила одеяло. И Наталья "проснулась". Старуха тут же пошла за лекарствами, а старик поинтересовался:

- Как голова? Бо-бо или не бо-бо?

- Не бо-бо, - улыбнулась Наталья.

- Ну и лады! А у меня именины.

- Поздравляю, - сказала Наталья.

- Да че там, - махнул дед черной ладонью. - Разе ж это праздник. Вот День Победы - всем праздникам праздник! Да... - Он присел на стул, закурил и, мечтательно глядя на дым, приготовился к философствованиям.

- Дедушка, - тихо позвала Наталья.

- Ай-я?

- Подойдите, что я скажу.

- Лечу! - Старик, держа под собой стул, засеменил к кровати. - В чем дело-то?

- У меня в рюкзаке две пачки патронов шестнадцатого калибра. Я вам их дарю по случаю именин.

Дед смутился и сказал:

- Спасибо, дочка, уважила. Да только не надо мне их. Оне вам в спедиции пригодятся.

- Берите, берите. В - рюкзаке, в полиэтилен завернуты.

- Ладно уж...

- Берите, говорю.

- Да я ведь теперя не вижу, с какой стороны ружо-то стреляет.

- И ничего. Зато позовет вас какой охотник на именины, а у вас уже и подарок готов.

- Мысля! - удивился дед.

- Или ещё проще, - сказала Наталья, - вы их прямо так дарите, а тот человек вас тоже как-нибудь отблагодарит...

- Вспомнил! У Иволгина как раз шешнадцатый!

Старик забрал патроны и исчез до полуночи.

Глава 4

Сергей Сергеевич не раз пробовал устроить свою личную жизнь. Не получалось... Груз опыта прожитых лет давил, не давал разбежаться и полететь. Он боялся любви, он её уже пережил со всеми вытекающими, как говорится, последствиями. Он уже разводился, судился, разменивал жилплощадь и платил алименты. Почти ежедневно он вспоминал дочь, очень серьезного шестилетнего человечка.

Что он нашел в Наталье? Он много думал об этом. Похоже, он видел в ней и свою дочь, с которой можно встречаться не раз в месяц, а каждый день, и ту подходящую женщину, о которой мечтал. С одной стороны, он наконецто позволил себе расслабиться, пооткровенничать, побыть самим собой, с другой стороны, он подтянулся, достал в таежном поселке чудом не выпитый "Биокрин" и на ночь втирал его в свою лысину, ругая себя за то, что не делал этого раньше.

Но все это в прошлом. Кончилось его любовное бабье лето. Оказывается, не он был ей нужен, а его московская жилплощадь. Что ж, это не ново...

Отлив в чайник спирта, Сергей Сергеевич развел костер и погрузился в раздумья. Как жить дальше? Вот как стоял вопрос. Завтра надо было ехать в Якимовку, забирать больную Наташку, и можно было послать машину с шофером, можно дать сопровождающего, а можно поехать и самому...

Так ехать самому или не ехать?

Кто-то приближался к костру, чьито сапоги шлепали по воде. Подошли шоферы, присели к огню, стараясь не смотреть на чайник. Начальник подумал и протянул им кружку.

- Давайте по капле. А тебя, Масимов, особенно прошу, поосторожнее с этим делом.

- Начальник, - обиженно прогудел пожилой шофер, - вы же знаете, Масимов теперь в полузавязанном состоянии, хорошо это или плохо...

Они выпили, закурили, подбросили в костер сушняка. Максимов вздохнул:

- Господи, за что ты меня наградил таким наказанием?

- Каким наказанием? - спросил Сергей Сергеевич.

- Да предвидеть все. Предвидетьто я предвижу, а вот пользоваться этим никак не научусь.

- Что же ты, Максимов, предвидишь?

- Нехорошее сейчас я предвижу, - неуверенно начал шофер. - Короче, как бы это потоньше выразиться, умерла наша Наталья в этой Якимовке...

Оцепенев, все замолчали. Потом молодой Зуев сказал:

- Я вот дам тебе кружкой по голове!

- Максимов, - мрачно сказал начальник, - ты думаешь, что мелешь?

- Я не думаю, Серега Сергеич, я ощущаю. Вот тут, - Максимов пошевелил пальцами около своих ушей.

Помолчали.

- А вы что, думаете, мне не жалко ее? - нарушил молчание жалобный голос Максимова.

- И отчего она умерла, по-твоему?

- От малокровия, - тут же ответил шофер. - Я сам поначалу все думал: отчего да отчего? Потом чувствую, от малокровия. Крови у неё в ногах мало. А смерть-то, она такая, с ног забирает. Голова в последнюю очередь отмирает. А у неё ножки-то, Господи! Где там крови-то быть? Вот, спрошу вас, заболел человек, что он делает в первую очередь?

- За бюллетенем идет, - сказал Зуев.

- Ой, молчи лучше. Вот приболел человек, он ещё ничего, может смеяться, книжки листать, пить, курить, но! - повысил голос Максимов. - Он уже слег! Он лежит, хорошо это или плохо. Уже ноги того... Ясно?

Начальник партии представил Наталью голую, остывшую, лежащую на дощатом столе в полутемной избе, в какой-то дремучей Якимовке.

Он ворвался в дом как налетчик:

- Где она? - кричал он. - Где?

Ах, паразиты! - ругал он кого-то.

Дед с бабкой, перепуганные насмерть, молча отступили под его натиском в глубь дома. Наконец начальник партии увидел Наталью.

- Жива? - Он не верил своим глазам. - Жива... - Она стояла в дедовых валенках и беззвучно смеялась, сжав губы. Сергей Сергеич обхватил её, поднял, прижимая к себе. - Жива... - Валенки один за другим упали на пол.

- Что вы делаете, Сергей Сергеевич? - сверху вниз спросила Наталья и пояснила онемевшим хозяевам: - Это наш начальник партии.

- Господи, ну и начальник, - качнула головой старуха.

Дед тоже ожил, с суровым видом обошел Сергея Сергеевича и стал вставлять Натальины ноги, повисшие в воздухе, в валенки.

- Для того мы её тут лечили, - ворчал он, - чтобы ты застудил? Ежели ты в своей партии начальник, там и командуй, а тута погодь! А то влетел, человека разул.

Сергей Сергеич, закрыв глаза, прижимался щекой к животу Натальи и ничего не слышал.

- Да поставь ты ее! - сказал дед и похлопал, как по фанере, по дождевику начальника партии.

- Так. - Сергей Сергеич опустил Наталью на пол и обратился к старухе: Сколько я вам должен, бабуля?

- Как должен? - растерялась бабка. - Чего должен?

- За питание, за лекарства.

- Чего ещё должен-то? - не понимала старуха, и казалось, что от этого непонимания она вот-вот расплачется.

- Так! - Эс Эс повернулся к деду. - Сколько?

- Мильен, - ответил старик, плюнул и ушел за печь. - А то ишь, сразу и паразиты! - крикнул он оттуда, окончательно осмелев. - Может, ты сам паразит со своей партией! Ходют тут, всю землю исковыряли. Пистоны городские!

- Чего это он? - спросил Сергей Сергеич Наталью.

- А зачем вы нас паразитами обозвали?

- Да не вас. Это я о ребятах. Так, паразиты, дорогу нарисовали, еле нашел. Ну? - спросил он Наталью. - Мир?

- Мир, - кивнула она.

Глава 5

В лагере её ждало письмо. Быстро его пробежав, она ушла на берег реки, закурила и уже внимательно прочитала корявое послание бабушки. Та сообщала о том, что неожиданно объявился Блинов, тот бойкий малый, что когда-то скупал у них срубы. Очень интересовался Натальей, просил её адрес. "Сразу я давать не решилася, - сообщала старуха, - опосля, когда он уехал, спохватилася и послала твой адрес вдогонку. Ведь он опять хочет забрать тебя в Москву. Даже деньги оставил. Не упускай, Наталка, своего счастья, - писала бабушка. - Может так быть, что оно в последний раз хочет тебе улыбнуться".

Наталья курила, руки её дрожали.

Этот Блинов, о котором она почти и не вспоминала, вновь разбередил ей душу. Первый мужчина. Первые не забываются... Снова ожили мечты о красивой жизни, о просторной квартире, о даче, о собственной машине.

Но больше всего Наталья мечтала о норковой шубе. Темно-коричневый мех с золотистым отливом. Она представляла: иномарка въезжает в её родную деревню, из машины выходит она, в норковой шубе нараспашку. Под шубой предельно короткая мини-юбка, на голове - песцовая шапка. Она обнимает бабушку, подружек, соседок...

Только так можно вернуться в деревню. Иначе нельзя. И хотя сумасшедший Георгий в тюрьме, все одно возвращаться опозоренной и нищей никак нельзя. Только богатой! Только в норковой шубе. Вмиг будет забыта история с изнасилованием.

С этого дня мысли о новой жизни не давали Наталье покоя. Надо было возвращаться домой, как велел Леонид. Но как? Денег нет, окончательный расчет произойдет лишь в конце полевого сезона, и то, если фирма, на которую работала экспедиция, вовремя пришлет деньги. Во-вторых... То же, что и во-первых: не хотелось возвращаться в деревню в той же одежде, в которой уходила когда-то.

В ответном письме бабушке Наталья просила выслать адрес Блинова.

"Хорошо бы, - писала она, - чтобы он первый мне написал".

Потекли дни томительного ожидания. Прошла неделя, другая, писем ни из дома, ни от Блинова не было, и у Натальи появилась тревожная мысль:

не потеряет ли она в погоне за Жар-птицей все остальное? И Сергея Сергеевича, и работу? Один раз она уже ждала Блинова несколько лет. Не повторится ли та же история?

Лагерь геологов частично сворачивался. Половина сотрудников перебрасывалась в третий район, на восток, чтобы помочь другой партии, не вытягивающей плана. Всем было немного грустно: как-никак пять месяцев сидели в одном садке, по выражению Максимова. Но, помимо грусти, у людей чувствовалась и некоторая приподнятость от предстоящих перемен в их довольно однообразной жизни. Одни ждали встречи с новыми сотрудниками, с новыми местами, другим было интересно, как они теперь заживут в маленьком коллективе. Конечно же, ждали послабления дисциплины, тем более что план сделан, и кое-кто из семейных намеревался улизнуть пораньше домой, другие мечтали о грибах, об охоте, а тот же Максимов мечтал о своем - о том, от чего он и убегал в эти далекие от московских ларьков места.

И вот, когда имущество для перевозки было собрано и отъезжающие находились в "чемоданном" настроении, Наталья и Сергей Сергеевич объявили, что они женятся и в связи с этим отъезд переносится с завтра на послезавтра. А сегодня объявляется банный день и, соответственно, после бани - свадьба. Что тут началось!

Повариха тетя Зина, "боевая" подруга Максимова, прослезилась. И от радости за Наташкино счастье, и тому, что ей самой достался лишний денек побыть с Максимушкой. Над ней не зло посмеялись, и тогда она разрыдалась по-настоящему, вытирала слезы крупной мужской рукой, сплошь покрытой татуировками.

Максимов по-деловому спросил начальника:

- Где жить собираетесь?

- В палатке, где же еще?

- Тогда попрошу на время освободить помещение.

Он вынес из палатки, стол, книги, промерил освободившуюся площадь и, позвав длинноволосого рабочего по прозвищу Тень, с топором и пилой удалился в тайгу. Зуеву выписали путевку, и он на "уазике" ускакал по колдобинам за продуктами. Закипела работа на кухне, мужчины отправились смотреть сети, а дядя Ваня, бывший мясник, возился в драной палатке с торчащей из неё страшной кривой трубой. Он растапливал баню.

- Пойду, - сказала Наталья, - помогу женщинам.

- Давай, - ответил Сергей Сергеич. Сам он не знал, чем заняться. В лагере он был явно лишним.

Посидев на раскладушке под открытым небом, он встал и незаметно ушел к реке.

День выдался тихим, тускло-солнечным, словно матовый колпак опустили на мир. Все вокруг казалось неестественным, ненастоящим: и Моня, катившая свои воды в далекие снежные края, и деревья, застывшие в безветрии на берегу. Сергей Сергеич откопал свою драгоценную бутыль, отлил полный чайник, сел на бревно. "Вот я снова семейный человек. Хорошо это или плохо?.."

Конечно же, хорошо! Что он один из себя представляет, вечно не обстиранный, не ухоженный и полуголодный? Теперь все изменится к лучшему, теперь жизнь обретет новый смысл.

И дети, думал Сергей Сергеич, обязательно должны быть дети.

Они подошли со спины тихой, неслышной поступью. Один из них сказал:

- Значит, на берегу пустынных волн?

Сергей Сергеич обернулся. Сзади стояли двое незнакомых парней с борцовскими шеями, с бритыми затылками в дорогих спортивных костюмах.

- Значит, сидел он дум высоких полн?

- Каким ветром в наши края? - в свою очередь спросил начальник партии, ощутив резко нахлынувшее чувство тревоги.

- Есть разговор, - сказал один из "гостей", садясь на бревнышко рядом с Сергеем Сергеичем.

И этот парень со стриженным под "бокс" затылком стал косноязычно говорить о том, что старый добрый товарищ Натальи зовет её на свой юбилей, даже вот, видишь, машину за ней прислал, а девчонка - вот, видишь, - без согласия начальника партии ехать боится.

Какое-то время Сергей Сергеевич молчал, не зная, что отвечать. Затем решил уточнить:

- Боится ехать или не хочет?

- Боится, начальник. Хочет, но боится.

- А она вам говорила, что у нас здесь сегодня... некоторое мероприятие?

- Свадьба, что ли? Ну какая это свадьба, начальник? Ни загса, ни церкви. Такие свадьбы можно каждый день устраивать. Через неделю справите, через неделю мы невесту доставим обратно в целости и сохранности.

- Не может быть, - твердо сказал начальник партии, - что она согласна уехать! Вы её напугали чем-то.

Пошли в лагерь.

В лагере у летней кухни стоял заляпанный грязью джип, за дощатым столом сидел весь женский состав партии, среди них и Наталья, уже переодетая для дороги, рядом с ней на земле стояла сумка с вещами.

"Вот оно как, - подумал Сергей Сергеич, - она уже собралась..."

- Я вижу, ты все без меня решила, - сказал он, входя под кухонный навес. А что коллектив?

Женщины, отводя взгляды, помалкивали. Наталья попросдла его отоцти в сторону.

- Мне нужно увидеть этого человека. Понимаешь, Сережа? Это мой старый-престарый друг, мы не виделись с ним ровно сто лет! Я же всего на неделю, Сережа... Если б ребята с машиной могли подождать хоть до завтра... Но они не могут ждать и полдня. Отпусти меня за "свой счет" на неделю, а, Сережа?

- А не пожалеешь потом? - с нескрываемой обидой спросил начальник партии, глядя в упор на Наталью.

Его поразил её взгляд, плавающий, полуотсутствующий, какой-то полувменяемый. - Ты как себя чувствуешь? Ты поправилась окончательно?

- Я о болезни уже и не вспоминаю. Я же через неделю...

Максимов крутился поодаль, у палатки начальника, делал вид, что подправляет колышки, и зло приговаривал: "Все у нас сикось-накось! Буквально все сикось-накось!"

- Езжай куда хочешь, - бросил Сергей Сергеич, чувствуя, что вот-вот может сорваться, наговорить глупостей, за которые потом придется краснеть. - Езжай и можешь не возвращаться! - Он повернулся, прихватил из разбросанных вещей у своей палатки удочку и бросил Максимову: - Пошли со мной! - Не оглядываясь, широкой походкой начальник партии направился к реке.

Сзади семенил Максимов и приговаривал:

- Тень с дядей Ваней вам на поляне двухспальную кровать делают...

Хорошо это или плохо...

Глава 6

Уже по дороге, когда действие принятого в лагере "эликсира мечты"

кончилось, Наталье стало не по себе.

Не совершила ли она очередную ошибку, согласившись поехать? И почему у неё всегда так получается, что больше всего в жизни она не любит неопределенность и сама же в эту неопределенность как бы влезает? "Это все оттого, - думала она, полулежа на заднем сиденье джипа, - что я не понастоящему люблю Сергея Сергеевича. Я его как отца, наверное, люблю, а не как жениха. И нет никакого греха, - продолжала она оправдывать себя, - что я его не послушалась".

Но какой-то голос нашептывал ей, что и Блинова она не любит, что то школьное увлечение заморским принцем давным-давно улетучилось, и она даже забыла его внешность... Помнит только, что он худой, высокий, самоуверенный. Костюм его с ярким галстуком помнит, ну ещё полуботинки изящные... Так зачем она едет к нему, убежав от собственной свадьбы?

Ответ был только один. Деньги, деньги... Всю свою сознательную жизнь она слышала об этих проклятых деньгах. И от родных, и от соседей, от всех знакомых. Всех, кого она знала, в той о или иной степени мучила эта проблема. Не на что одеться, не на что выпить, не на что сходить в кино...

В Москву Наталья приехала в мрачно-настороженном настроении. Ее не обрадовал ни шикарный домина на набережной, ни роскошная пятикомнатная квартира с тридцатиметровой кухней.

Такая квартира, наверняка поразившая бы её год-два назад, теперь отчего-то не произвела должного впечатления. Слишком казенной показалась унылая коридорная планировка - темно, мрачновато, несмотря на горевшие бра и богатую темно-синюю матерчатую отделку стен. Несмотря на два больших в богатых рамах зеркала. Конечно, не укладывалось в голове, что среди этой барской роскоши стоит она, сельская девчонка, привыкшая к избе с русской печью, к палатке с раскладушками. И не просто стоит, глазея словно в музее, а скорее всего будет хозяйствовать здесь, владеть всем этим.

Но отчего же нет никакой радости на душе, никакого сладкого ожидания от скорой встречи с Блиновым?

Отчего гнетет чувство раздвоенности, будто бы одна часть Натальи осталась там, в лагере экспедиции, а вторая, причем какая-то ненастоящая её часть, идет по сверкающему паркету в богатой московской квартире.

Она, конечно, рассчитывала, что Блинов её ждет не дождется, она даже приготовила фразу: "Надо же, вы совсем не изменились". Она решила, что скажет имеднр так, пусть даже дверь откроет лысый пожилой человек. Лично ей такая фраза была бы приятна, и она думала, что и другие были бы рады это услышать.

Но оказалось, что Блинов уехал по делам. Охранники проводили Наталью в комнату Марии, прикатили туда столик с вином и фруктами, посоветовали не скучать.

"Не скучать? Ничего себе!" - подумала Наталья. С дороги она была голодна и от шампанского вмиг опьянела.

- Не скучать! - сказала она. - Хорошее начало. А что будет дальше?

Время шло, Наталья злилась все больше и больше, после шампанского принялась за мускат.

Когда ближе к ночи вернулся Блинов, она, увидев его заметно высохшее с нездоровой желтизной лицо, не смогла скрыть своего удивления.

- Что, изменился? - невесело спросил он.

- Как вам сказать... - Наталья неопределенно пошевелила в воздухе пальцами.

- Ты время здесь не теряла, - сказал Блинов, кивнув на пустые бутылки.

- Угу.

Блинов поморщился, посмотрел на одежду Натальи и сказал:

- Хочешь принять ванну?

- Есть хочу!

- Есть так есть, - устало согласился Блинов, отчего-то напомнив Наталье лесного старика. "Привал так привал".

Ужин прошел удивительно скучно.

Разговаривали так, как говорят давно не видевшиеся родственники. Блинов спрашивал о бабушке, о непутевых дядьях, чем занималась Наталья в экспедиции. Она отвечала, чувствуя, что его это мало интересует.

Помолчали. Потом Блинов спросил неожиданно:

- Ну, рассказывай, с кем жила в эти годы? - Наталья, не поняв до конца, о чем её спрашивают, лишь подняла брови. - Не стесняйся, - дружески посоветовал Блинов. - Рассказывай все как есть, мне интересно.

Наталья презрительно фыркнула.

Кто он такой, чтобы она, едва увидев его, стала все о себе выкладывать? Он что, думает, раз он у неё был первым, так теперь она всю жизнь должна отчитываться перед ним?

- Ты зря обижаешься, - миролюбиво сказал Блинов. - Не хочешь, не говори.

И эта фраза ей не понравилась.

Тон ласковый, отеческий, а за словами - холодное равнодушие. Снова тревога от полной неопределенности охватила её. Подумалось, что как человек она для Блинова ничто, соринка на его великом пути. Не больше, если не меньше, чем та, запах которой хранила комната, где только что отдыхала Наталья.

- И все-таки пойдем в ванну, - сказал Блинов, забирая со стола бутылку с ликером и два бокала.

- Мы что, там пить будем?

- Почему бы и нет?

- А я думала, в ваннах моются...

Ванная комната с зеркальным потолком, со стенами, выложенными зеленой кафельной плиткой, действительно меньше всего походила на ванную. Прекрасная комната с цветным телевизором, со стереомагнитофоном и холодильником. В самой ванной, похожей немаленький квадратный бассейн, вода излучала неземной изумрудный свет.

- Я отрезвела от такой красоты, - сказала Наталья.

- "Джакузи", двенадцать тысяч стоит... Раздевайся, погрейся, - будничным тоном предложил Блинов.

И сам начал неторопливо снимать с себя галстук, рубашку, брюки. Наталья ждала, что будет дальше. Будет ли он её раздевать, как когда-то в прокуренном гостиничном номере в Зубовой Поляне, или первым полезет в ванну.

Но Блинов, накинув на голое тело халат, повернулся.

- Ты ещё не разделась? Давай, давай... - Он сел в кресло, налил себе ликера и, пригубливая, стал наблюдать. - Хватит упрямиться, - уже несколько раздраженно сказал он.

Наталья, стесняясь и пристального взгляда Блинова, и своего простого белья, разделась, неловко шагнула в ванну. Леонид Евгеньевич протянул ей бокал, и она, чувствуя, что весь предыдущий хмель вышел из её головы, залпом выпила.

Блинов придвинул кресло, опустил руку в воду и стал ощупывать её грудь.

Затем он такими же, какими-то медицинскими движениями, не имеющими ничего общего с любовными ласками, мял ей плечи, живот, ноги в разных местах. "Зачем он это делает?" - подумала Наталья, смирившись с участью подопытного животного.

Наконец он скинул на пол халат и предстал перед Натальей во всей своей мужской готовности. Точнее, в полуготовности. И опьяненной крепким ликером Наталье стало смешно - в потолочном зеркале Блинов виделся уродливым коротышкой.

- Какой ты смешной, - сказала она с детской непосредственностью и сама себе налила в фужер.

Она не заметила, как от её слов Блинов помрачнел.

- Вот, посмотри, - сказал он и включил видео.

Порнофильм - о них Наталья была наслышана, но никогда их не видела - её возбудил, внутри у неё все так напряглось, что когда Леонид Евгеньевич приступил к делу, у него сразу не получилось.

- Помоги, помоги же, - капризно повторял он. Но малоопытная Наталья не понимала, что от неё требуют.

Вскоре все было кончено.

- Помойся и жди в комнате, - сказал Блинов, вытираясь полотенцем. - Я кое-кому позвоню и приду к тебе.

Уходя, Блинов прихватил бутылку с ликером. Оставшись одна, Наталья подумала, что сейчас ей бы не помешал "эликсир". А ещё она вдруг подумала, что, наверное, все-таки любит Сергея Сергеевича.

Следующее утро прошло для неё в мучительном ожидании. Ожидание это было похоже на аэропортовскую пытку, когда рейс откладывается на неопределенное время и человек ждет чего-то, сам толком не зная чего. То ли вот-вот объявят посадку, то ли терпение лопнет и придется сдавать билет и вообще никуда не лететь.

Блинов пребывал в мрачном настроении, без конца говорил с кем-то по телефону, куда-то несколько раз уезжал, а когда Наталья попадалась ему на глаза, трагически повторял:

- Что делается! Что делается! Они решили разрушить всю банковскую систему.

Кто эти "они", Наталья не знала.

Да и знать не хотела. И хотя Леонид несколько раз повторил "поживешь, оглядишься, будешь мне помогать", её начала беспокоить мысль, что она никогда не сможет стать полноценной помощницей Блинову в его делах.

И не потому, что не хватит способностей, а потому, что это до невыносимости скучно.

После обеда Блинов отправил её погулять под присмотром охранника.

Дал денег: "Купи себе что-нибудь из одежды".

В магазине на Новом Арбате ей понравилось одно сине-коричневое платье, но охранник от её выбора пришел в такой неподдельный ужас, что Наталья вернулась ни с чем. Точнее, с двумя бутылками дорогого вина.

Наступил второй вечер. Он был копией первого, с тем лишь отличием, что после "джакузи" Блинов, сославшись на занятость, заперся в кабинете.

- Этот банковский кризис, - как бы оправдываясь, сказал он, - жить не хочется... Как только дела утрясутся, поездим с тобой по барам, по казино. Он похлопал Наталью пониже спины, пожелал спокойной ночи.

Она слушала тихую музыку, пила мускат и думала о том, что скучнее той жизни, что её здесь ожидает, невозможно придумать. Из обрывков тех разговоров, что ей удавалось услышать, уже вырисовывался смысл жизни Блинова: не потерять деньги.

"Стоило ли тогда их копить, чтобы теперь так трястись, - думала она. - И в награду за все - бар, казино... Он считает, что я сплю и вижу его бары и казино!"

Ей не верилось, что в этом доме она находится всего полтора дня. Казалось, живет здесь уже целую вечность. Недавнее прошлое виделось совсем в ином свете. Сергей Сергеевич, этот добрый, замечательный человек, рисующий геологические карты, похожие на произведения искусства, и задумчиво читающий стихи Блока, уже казался Наталье чуть ли не идеалом мужчины.

Наступил очередной день. Снова прогулка по Москве с гидом-охранником, снова магазины. В этот раз Наталья решила ни в чем себе не отказывать - на шубу все равно не хватает! Она ела мороженое, грызла орешки, тут и там пробовала шампанское, при этом всячески уговаривая молодого охранника к ней присоединиться. Но тот пил только кофе.

- Какие вы скучные все, - сказала Наталья.

- Это на работе. Зато после! - ответил охранник и мечтательно вздохнул.

- А что после? - спросила она. - Бар, казино? Ну ещё с девками порезвиться. И все?

- А разве мало? - удивился охранник.

В этот вечер Леонид Евгеньевич предпочел остаться у себя в кабинете, на кухню не выходил, воду в ванну не набирал и даже никаких ссылок на банковский кризис уже не последовало - закрылся у себя, и все. Наталья взяла с полки том Чехова, вспомнив, что в школе ей нравились его рассказы, но читать не смогла. "Не виделись целых шесть лет, - обиженно думала она. - Мы совершенно разные и чужие". Тут она вспомнила, что у неё были записаны телефоны Вовика и Толика.

Глава 7

На скатерти лежали корявые, страшные зубы, Наталье почему-то казалось, что в них ещё сохранились остатки пиши, что жевали когда-то владельцы этих зубов.

- Это лом называется, - деловито заметил Вовик, - надо бы их переплавить, да все некогда.

- Откуда они у вас? - одновременно и ужасаясь, и восторгаясь, спросила Наталья, не решаясь взять в руки ни один из зубов. - Неужели от того старика?

- Нет, - сказал Вовик, - Толяну подвалило. Наследство. Не знаем, кому бы их предложить. Покажи своему, может, возьмет? Недорого отдадим, лишь бы надежному человеку.

Судя по тому, что ты о нем рассказываешь, он от золота не откажется.

Пусть сам взвесит, проверит... Мы на тебя полагаемся. - Вовик сложил шесть коронок в пустую сигаретную пачку.

Они сидели в открытом кафе на Старом Арбате, ждали заказанные шашлыки. Толик, как обычно, помалкивал и потягивал шампанское с таким видом, словно разговор в принципе его не касается. Наталья про себя улыбнулась, вспомнив, как он неуклюже признавался в любви. "До сих пор обижается", - подумала она.

- Правда наследство? - спросила Наталья, тронув Толика за руку.

- Нет, - сказал он, - могилы грабим.

- Юморист, - мрачно заметил Вовик и ободряюще хлопнул друга по плечу. - О чем задумался, юморист?

Толик покачал головой и сказал неожиданно:

- Серафиму вспомнил, как она там? На колбасу ещё не отправили?

Они заговорили об экспедиции, удивляясь тому, что все то, что они ругали тогда, оказалось теперь, в воспоминаниях, если не самым приятным, то, во всяком случае, очень значительным.

- Знаете, о чем я больше всего жалею? - спросил Толик. - Что не было у нас телекамеры. Какой фильм можно было б отснять! А фотографии - это немножко не то...

- Точно! - сказала Наталья. - Я об этом тоже думала. - Конечно, она об этом никогда раньше не думала, просто мысль ей очень понравилась. - Вместо всякой дребедени лучше бы на нашу Моню посмотреть.

- Я тоже остыл к боевикам, - заметил Толик. - Особенно к американским. Идиотом становишься.

- А у нас для тебя сюрприз, - Вовик достал знакомую Наталье склянку с притертой пробкой.

- О! А я только хотела спросить.

Ты бы рецепт мне дал, Вовка.

- Провернешь это дело, будет тебе и рецепт. Только не увлекайся и не вздумай в вену вводить. Улетишь, не вернешься.

- Да ну, я что, наркоманка?

Принесли шашлыки. Единодушно решили, что к мясу надо взять водки.

Пусть будет, как в экспедиции. Потом заказали ещё три порции шашлыка и бутылку сухого вина. Разговор то и дело сводился к воспоминаниям о таежной жизни. Толик попросил:

- Если увидишь Сергея Сергеича, передай, я после диплома хочу к нему в партию.

- Не знаю, увижу ли, - отозвалась Наталья.

- У тебя с этим бизнесменом серьезно? - спросил Вовик.

- Черт его знает... Вроде серьезно. - Наталья сама не поняла, то ли соврала, то ли правду сказала. Она покосилась на охранника, тот сидел за соседним столом и читал газету.

- А Москва тебе как? Впечатляет? - с уверенностью на положительный ответ спросил Вовик.

Наталья пожала плечами. Москва её впечатляла, но совершенно не радовала. Вроде бы яркость, броскость кругом, особенно после северного захолустья, после родной Поляны, но во всем какая-то напряженность, какая-то затаенная угроза.

Под вечер она возвращалась с Арбата и думала: "Неопределенность, одна неопределенность. Все какое-то ненастоящее и угрюмое. Даже опьянение здесь угрюмое".

Подойдя к дому, она вдруг почувствовала настоящую злость. Злость оттого, что она даже не могла пригласить ребят в дом, что она в этом доме никто. В лифте раздражение против Блинова усилилось: за кого он тут держит ее? Как шлюху для случек.

Сопровождающий охранник позвонил, другой охранник открыл дверь, молча пропустил их в квартиру. Постоянное присутствие посторонних людей в доме, их неживые физиономии тоже её тяготили. Живешь, и все время на тебя кто-то глазеет.

- Где хозяин? - нарочито развязанно спросила Наталья.

- Скоро будет, - вежливо отозвался охранник.

Она прошла в комнату. Открыла шкаф, думая переодеться, и застыла.

Пожалуй, больше всего её раздражала чужая одежда в шкафу. Если Блинов говорит, что они разошлись, то почему эти платья здесь висят? Почему он разрешил Наталье выбирать и носить все, что понравится? Разве при разводе женский гардероб не достается бывшей жене?

Как бы там ни было, а примерить эти платья Наталья давно собиралась, но все не решалась. Теперь поняла:

пора!

На кухне она появилась в вечернем с блестками платье, с белой розочкой на груди. Открыла холодильник. Опять один сыр, ветчина, фрукты. Как он питается? Он что, всю жизнь думает прожить, поедая то, что принесет охрана? Или это намек, что ей самой пора браться за обеды?

Весь вечер она не знала, куда себя деть, чем заняться. Встреча с ребятами, выпивка взбудоражили её, день g получился какой-то раздрызганный, и поговорить не поговорили, и выпить толком не выпили. Она достала блиновский ликер, налила полный фужер. Посмотрела на часы - десять.

И капнула в ликер "эликсира". Векоре ей захотелось послушать музыку...

Блинов застал её лежащей поперек дивана в темно-сером вечернем платье Марии. Магнитола орала на полную мощность. Он остановился в дверях. Что это? Зачем ему это?! И то раздражение, в котором он пребывал уже много дней подряд, вдруг вскипело в нем приступом ярости, он с трудом сдержал себя, чтобы не сбросить магнитолу на пол.

Он вырвал шнур из розетки, вырвал его из приемника и забросил на шкаф. Забрал со стола бутылку с остатками ликера и ушел на кухню.

Не умывшись, а лишь сполоснув руки, он сидел в своей тридцатиметровой кухне и смотрел в открытое окно на московские крыши. "Зачем она мне?"

Блинов только что виделся со своим дядей. Григорий Баландин, ещё два года назад плотно легший на дно и потому плохо ориентировавшийся в нынешней деловой жизни, был для Блинова скорее духовником, нежели практическим советчиком. "Да и какие к черту советы, - думал Леонид Евгеньевич, - когда Мария, владелица половины блиновской недвижимости, находится неведомо где, неведомо с кем". То, что Миронову просветили относительно того, кто и за что держал её в изоляции, сомнений не вызывало. Но кто к нему приходил? Кто устанавливал здесь "жучки"

и внедрял своих в "ОКО"? Кто эти люди? И каков будет их ответный ход, когда не станет Марии? Вот что не давало ни минуты покоя депутату Государственной Думы. А тут ещё банковский кризис... А тут ещё эта...

алкоголичка. Вот уж действительно гены свое всегда возьмут. Разве можно на неё что-то записывать!

Баландин, в свое время слывший докой по аферам с недвижимостью, сказал, исходя из личного опыта:

- У тебя два пути, Леня. Продай то, что осталось, в России, и уйди за бугор. Или, - сказал дядя, щуря небольшие глазки на своем аскетичном лице, иди на второй срок депутатом и моли Бога, чтобы в случае чего с тебя не сняли неприкосновенность.

- А ты не думал, - ответил Блинов, - что те, у кого сейчас находится Мария, только и ждут, чтобы я сунулся в предвыборную кампанию?

- Тогда - за границу. Или как я.

Меняй имя, привычки и живи себе в каком-нибудь тихом городе Эн. Но предупреждаю, здешняя жизнь не для тебя. Ты не рыбак, не охотник, тем более не философ и не шахматист, ты здесь в два счета сопьешься. Сопьешься, подтвердил Баландин, просвечивая Блинова своими острыми глазками.

- У меня есть первоклассные юристы, - сказал, отворачиваясь от дядиного взгляда, Блинов, - я могу задним числом переоформить все документы.

И в общем-то есть на кого переоформить.

- Опять баба? - не столько спросил, сколько укорил Баландин. - Мало тебе... С документами мудрить не советую. Это тебе не пенсионеров с квартирами облопошивать. Те, кто увел твою кралю, сами кого хошь облопошат. Нет, это ж надо было додуматься, самому у себя красть жену!

- Хватит тебе, - поморщился Леонид. - Кто знал, что так получится?..

У меня есть копия её завещания, - неуверенно добавил он.

- На кого? - тут же спросил Баландин.

- На нашу тетю Веру, на Даниловну.

- Господи, ты и тетку неграмотную сюда впутал! А коли было такое завещание, то чего хреновину с похищениями развернул? Детский сад, честное слово. Раз есть завещание, то... Что? И тут тебя учить надо?

- Ну... Это крайность. - Блинов вновь поморщился, скрывая, что сам думает именно о таком решении.

- Паинька. Он и перед Боженькой хочет чистым остаться, и карманы набить. Молодец... Видишь, а он нас услышал.

На колокольне местного кремля зазвонили колокола. И то ли от этого звона, то ли от слов дяди Блинов поежился. А может быть, ему стало холодно от легкого ветерка, прилетевшего с просторов огромного озера, по берегу которого они гуляли, беседуя.

У себя в домике, стоящем тут же, неподалеку, Баландин подобных разговоров не вел. В трехоконном небольшом доме висели иконы, горела лампада в углу... Сорокавосьмилетнего Баландина, а но нынешним документам Петра Рудольфовича Вульфа, "заслуженного ветерана афганской войны", в округе уважали. Полунищим соседям он давал в долг и никогда не торопил с отдачей. К тому же в этом исконно православном городке уважали набожность Баландина.

- Что же мне делать? Что делать? - простонал Блинов.

- Знаешь, один умный мужик придумал девиз к олимпийским играм для инвалидов. Забудьте, сказал он, о том, что потеряно, помните о том, что осталось. Что я тебе посоветую, - вновь помрачнев, продолжал Григорий. - Ни водка, ни карты, ни дружки, коловшиеся у следователей, не принесли мне столько несчастий, как эти бабы... Элементарная диалектика, неуч! Раз женщина может принести большое счастье мужчине, значит, она же способна сделать его самым несчастным человеком на свете.

И теперь, сидя на своей московской кухне, Леонид, вспоминая слова дяди, начинал понимать, насколько они справедливы. Он, Блинов, в полном смысле озолотил Марию, и что та в ответ? "Вы подонки, вы воры, вы негодяи".

А Наталья? Из какой грязи он её выдернул, чтобы сделать из неё светскую даму. И что получил в благодарность? На четвертый день ускакала к своим бывшим хахалям. И лежит теперь, пьяная стерва, вспоминает, наверное, молодых самцов. "Завтра отправлю обратно", - твердо решил Блинов.

Он хотел было встать, пойти заглянуть в комнату, где лежала Наталья, но передумал: "Пусть сама, сучка, придет!"

Он не заметил, как опустела бутылка. Открыл новую, невольно вспомнив Баландина: "Здесь ты сопьешься".

"Значит, - подумал Блинов, - уже по лицу заметно, как часто я выпиваю". Неожиданно эта мысль сильно его огорчила, и он, с отчаянием выпив целый стакан, вновь застыл, уставившись в окно. Хотелось бить посуду, хотелось крушить все подряд, хотелось завыть... Слезы, признак настоящей истерики, выступили у него на глазах. Затуманились, стали почти невидимыми крыши домов. "Сами ничего не могут и потому меня ненавидят, - подумал он обо всех своих знакомых и сотрудниках разом. - Скоты! Завистники! Ничтожества!"

Он хотел запустить стаканом в стену, за которой лежала Наталья, но мысль о том, что осколками будет усыпан ковер на полу и что по этому ковру нельзя будет ходить босиком (а он так любил здесь ходить босиком), остановила его. Тогда он взял в руку тяжелую серебряную хлебницу и с силой швырнул её в стену.

- Выходи, погань! - закричал он. - Хватит валяться!

Появилась заспанная и потому ещё больше похожая на подростка Наталья.

- Что у тебя тут упало? - спросила она.

- Упало! - передразнил он. - У меня от вас, проблядушек, все упало!

И это, - похлопал он себя под животом, - и это, - "пощупал" он денежки пальцами. - Все упало... Ничего не стоит. А у ваших друзей, мадемуазель, все как надо стоит?

- Кричит, кричит, - задумчиво сказала Наталья, обводя кухню плавающим взором. - Я тебе золото, дурачок, принесла, а ты орешь.

- Какое, к дьяволу, золото? - спросил совершенно сбитый с толку Блинов.

- Сегодня, в октябре месяце, - с расстановкой сказала Наталья, - на лондонской бирже золото стоит триста восемьдесят два доллара за унцию.

А я тебе принесла за двести пятьдесят.

Правда, я не знаю, что такое унция.

А ты, дорогой, знаешь?

- Или я сумасшедший, - сказал Блинов, закрывая лицо ладонями, - или вокруг одни идиоты.

- Пьянство - добровольное сумасшествие, - повторила Наталья услышанное когда-то от Сергея Сергеича выражение. - Внимание, - она взмахнула рукой, сейчас будет золото!

Когда она высыпала из сигаретной пачки на стол золотые коронки, по спине Блинова пробежал могильный холод. Эти ужасные зубы, словно только что снятые с мертвецов, лежали на обеденном столе рядом с надкусанным шоколадом - на шоколаде были отпечатки таких же зубов... Блинову вдруг подумалось, что теперь он уже никогда не сможет есть за этим столом. Он онемел. Ему, чьи возможности позволяли установить в доме золотой унитаз, предлагали по дешевке эти могильные зубы!

Наталья поняла его молчание как заинтересованность. Находясь ещё под парами "эликсира мечты", она взяла одну из коронок и приложила её к своему рту, приподняв верхнюю губу.

И зарычала, как бы пугая Блинова.

И тогда он ударил её. Коронка, блеснув, улетела, Наталья взвизгнула и беспомощно замахала руками. Он бил её долго. Хлестал и так и сяк, и слева направо, и справа налево, по голове, по плечам, по бокам. Потом стал срывать с неё одежду. Оголилась одна грудь, потом другая... Левой рукой он рвал в лоскуты тонкое платье, а правой продолжал бить, не чувствуя боли в руке.

Когда Наталья рухнула на пол и задравшийся подол оголил её бедра, Блинов вдруг испытал такой приступ желания, что прекратил истязание.

Он оттащил обмякшее тело девушки на ковер, сорвал с неё синие трусики и быстро стал раздеваться.

Через минуту, удовлетворив себя, он сказал:

- Марш спать! Завтра ты уезжаешь!

Глава 8

Она явилась в лагерь помятая, потому что спала в поезде, не раздеваясь, под левым глазом красовался припудренный синяк. У начальника экспедиции расширились глаза, когда он увидел её, бредущую по вырубке к лагерю. И если все в экспедиции сделали вид, словно Наталья никуда и не уезжала, словно в маршруте была, то Эс Эс наглухо замолчал. Он не замечал её, не видел, как говорится, в упор.

Наталья пообедала, послонялась по лагерю, все были заняты делом, и она почувствовала себя лишней. Прошла в палатку начальника. Сергей Сергеевич тут же вышел.

Она лежала на его раскладушке, не зная, что делать. Хотелось заплакать, но почему-то слез не было. Что дедать, как вести себя дальше? Остаться и тоже молчать? Вцепиться в него, попытаться поговорить? Но, зная Эс Эс, девушка понимала: никакого разговора теперь не получится. Что делать? Пойти к ямке... Напиться, а потом застрелиться.

Она запустила руку под матрац в изголовье. Достала ракетницу. Откинула ствол - как всегда, в патроннике сидела красная ракета.

Наталья собрала свои вещи в рюкзак, положила туда и ракетницу. Вышла из палатки, прищурив от осеннего солнца глаза, и тут у неё потекли настоящие слезы. Она решила идти к берегу, думая, что будет там сидеть, пока не оттает сердце Сергея, пока он хотя бы не принесет ей зарплату. Тут она с ним и поговорит.

Захватив на кухне буханку хлеба, несколько огурцов и луковиц, она отправилась к ямке. Двадцатилитровая бутыль была на месте. Кое-как, через самодельную бумажную воронку она отлила спирта в пластмассовую бутылку с недопитой фантой, получилась обжигающая, но приятная смесь.

Разожгла костер и стала ждать.

Часа через два пришел Зуев. Сел рядом, спросил:

- Сидишь?

- Сижу. Выпить хочешь?

- Что-то не хочется, - грустно ответил Зуев. - Я тебе деньги принес.

За полтора месяца плюс полевые.

Распишись. - Зуев достал несколько ведомостей. - Не густо, конечно, но если не пить, до Нового года дотянуть можно.

- А он что? Сам боится прийти? - спросила Наталья, чувствуя, как слезы вновь наворачиваются на глаза.

- Да вот не мог чего-то... Ты на ужин-то подходи, а уж потом я тебя к ночному поезду отвезу.

Когда шофер ушел, Наталья поняла, что судьба её решена.

- Скоты! - крикнула она в ту сторону, куда ушел Зуев. - Все мужики скоты!

Она ещё выпила, разделась догола и вошла в воду. "Возьму и утоплюсь вам назло".

Вода почти не остудила её. Не от холода, от обиды её губы тряслись.

- Скот! Я с тобой рассчитаюсь!

Она опять выпила. Достала ракетницу, осмотрелась в поисках подходящего камешка. Но кругом был песок и сухие ветки. Тут она вспомнила о золотых зубах. Сыпанув все шесть коронок в ствол, она палочкой забила газетный пыж. "Вот так, милый мой!"

Убрав ракетницу в карман рюкзака, она, несколько успокоенная и опустошенная, сидела, привалившись спиной к откосу, и взвешивала на руке пузырек с "эликсиром мечты". "Если не выпью, - решила она, - ничего не получится".

После "капелек" оставалось ждать вечера и бороться со сном.

Ее разбудил тот же Зуев.

- Пошли, что ли?

- Куда еще? - сонно спросила она.

- К ночному экспрессу.

- Нет, голубок, мне ещё с начальником поговорить надо.

- Нету его, - буркнул Зуев, явно недовольный назапланированной ночной поездкой.

- Как нету? Куда же он, трус, спрятался?

- Никуда он не прятался. Его Максимов повез пьянствовать к местным охотникам. Мясо-то для экспедиции нужно доставать.

Они шли по жухлой траве к лагерю.

- Его нет, его нет, - монотонно повторяла Наталья. - Все рушится...

Негодяй! Козлище! Я не уеду, не увидев его!

Зуев, шедший впереди, обернулся:

- Поехали, Наташ, так всем будет лучше.

Она подумала и спросила:

- Точно? Будет?

- Точно.

- Тогда поехали. Правильно, надо убираться отсюда к чертовой матери!

Тем более мне срочно нужно в Москву.

Новый бредовый план родился под воздействием "эликсира мечты".

Они стояли на низкой платформе в ожидании поезда. Дул ночной ветер, по платформе летели обрывки газет, всякий мусор, Наталья куталась в тонкую демисезонную курточку. Зуев поднял на своем ватнике меховой воротник, покуривал, и они прохаживались по безлюдной платформе, не зная о чем говорить. Вдруг Наталья заплакала. Зуев неловко обнял её одной рукой, стал говорить какие-то трафаретные фразы, она повернулась, положила голову ему на грудь, на его пахнущий бензином ватник, и, всхлипывая, пыталась объяснить, что ей очень страшно одной.

- Да будет тебе. Да ладно тебе, - повторял Зуев растерянно. - Подумаешь, одна. Ты молодая, симпатичная, все у тебя устроится. Ты только не пей много и вообще не дури там, в Москве. Устройся на работу куда-нибудь. Ты устроишься, ты симпатичная.

Постепенно Наталья успокоилась, протерла глаза краем косынки, и они опять замолчали надолго, стояли обнявшись. Зуев закрывал её от холодного ветра. Он собирался оставить ей телефон своих родителей, но в последний момент передумал.

У Натальи был купейный билет, и так получилось, что в купе она оказалась одна. Даже в Вологде никто не подсел, так она и ехала до самого Ярославля наедине с тяжелыми мыслями.

Время от времени она прикладывалась к двухлитровой пластмассовой бутылке.

В Москве она сдала рюкзак в камеру хранения, взяла с собой спортивную сумку, в которой были самые необходимые вещи.

Первым делом она решила связаться с ребятами, с Толиком и Вовиком.

Но ни того ни другого дома не оказалось, и сколько она потом ни звонила, тратя дорогие жетоны, не могла их застать. Бесконечное хождение по огромной Москве за сутки её измотало, она устала, как не уставала в экспедиционных маршрутах. Наконец в Замоскворечье ей удалось снять комнату в большой коммунальной квартире.

Все жильцы были выселены, за исключением одного алкоголика, которому фирма никак не могла подобрать вариант для обмена. Фирма готовила эту квартиру для кого-то из "новых русских".

Наталья дала задаток, и сосед начал бегать за водкой, за портвейном, за пивом. Четыре дня Наталья не просыхала с этим соседом. Она два раза звонила Блинову, пыталась выяснить, не переменил ли он к ней своего отношения, но тот разговаривал с ней грубо, повторял, что между ними все кончено, чтобы она не совала свой нос, чтобы забыла номер его телефона.

Каждый вечер она звонила ребятам. Их по-прежнему не было дома, а родственники постоянно спрашивали Наталью, кто звонит. Наконец она разговорилась с матерью Толика. Голос у женщины был одновременно жалобным и трагичным.

- Наташенька, - сказала она, - Толик так много о вас рассказывал.

Он все время вспоминал экспедицию.

А теперь у нас горе... Они с Виктором куда-то ушли, и обоих нет уже больше недели... Мы не знаем, что думать...

Наталья пробормотала пару утешительных фраз, мрачные предчувствия, связанные с золотом, с продажей тех проклятых коронок, заставили её замолчать.

- Наташенька, если вам удастся узнать, где они, то немедленно, я вас очень прошу, немедленно сообщите нам.

В Москве зарядили дожди, ветер нещадно рвал листья с деревьев. Часами Наталья сидела в пустой комнате, к которой сосед подобрал ключи и, тонко срезав печать, открыл для жилички. Она смотрела в окно на неопрятную улицу с мусорными баками, вокруг которых ветер разметал разноцветные бумажки, на людей, под зонтиками спешащих по своим делам. По субботам и воскресеньям в такую погоду эта улица становилась пустынной, Наталья выходила гулять, прохаживалась по Замоскворечью, глядела на церкви, но почему-то заходить в них стеснялась. Она без конца думала о Блинове, о том, что он покалечил ей жизнь. И чем больше она о нем думала, тем сильнее закипала в ней ярость.

Глядя на нищих в подземных переходах, она думала, что такая судьба ждет и её. С ужасом она начинала понимать, что ей некуда деться. Скоро кончатся деньги, надо будет искать покупателей на золотые коронки, но и те деньги кончатся тоже, хозяин квартиры её выставит - и конец. Возвращаться с позором в деревню? Можно, конечно, но на что жить в деревне? Колхоз развален, стадо вырезано, техника вся разграблена, люди сидят без работы, получая иногда тысяч по пять за месяц, а то и не получая вообще ничего.

"Нет, - думала она, - только не в деревню". Она чувствовала, что, помимо здравого расчета, какая-то неведомая сила препятствует её возвращению; Москва, словно магнит, не отпускала её.

И тогда она решилась дать телеграмму Сергею Сергеичу: "Я погибаю", написала она и указала свой адрес. Прошло больше недели, и тогда она поняла, что ответа не будет.

В очередную субботу она бродила по Москве с утра до вечера, заходила в кафе, общалась с московскими парнями, но заводить знакомства желания не было. Наоборот, у неё появился новый вид страха: страх перед незнакомыми людьми. Все мужчины казались ей лгунами и подлецами.

Утром в воскресенье она выпила два стакана портвейна с соседом, сунула ракетницу под куртку и пошла пешком на Смоленскую набережную.

По дороге купила бутылку сухого вина и потом, стоя у парапета, глядя на свинцовую воду, она пила вино из горлышка, курила и ловила себя на мысли, что эта тяжелая вода тоже имеет какую-то притягательную страшную силу. "Интересно, - думала она, - какая здесь глубина?" Казалось, у этой темной реки нет дна.

Глава 9

И остались Афонин с Марией на всю округу одни. Если не считать овцы Машки. Соседка же, старушканевидимка, малоразговорчивая, кроткая, действительно жила так, словно её в деревне и не было. Появится иногда у колодца и опять исчезнет надолго, и только тусклый огонек керосиновой лампы, мерцающий час или два в её окне с наступлением темноты, подтверждал, что старуха, слава Богу, жива.

Конечно, жить в деревне вдвоем легче, чем одному. Разделение труда великая вещь. Мария быстро научилась топить русскую печь, научилась готовить. Сам же Афонин целыми днями пропадал на озере или в лесу. Ставил сети, пытался охотиться на тетеревов, собирал ягоды и грибы, и всегда при нем были два фотоаппарата с негативной и позитивной пленками. И когда он возвращался усталым, даже измученным, с красным от ветра лицом и опухшими от холодной воды руками, то радостью светились его голубые глаза, когда он входил в свой протопленный дом, где его ждал вкусный обед, горячий чай. Где его ждали...

Вечерами он, покуривая, рассказывал о том, что видел сегодня, что и как он снимал. Он рассказывал, как ловил кадр, ждал освещения, как искал ту единственную точку, откуда надо было снимать. Он говорил:

- Тут удача нужна. Сто раз бывал на этой горе, но именно сегодня я увидел такие краски! Такие облака отражались в воде!

- Сводил бы меня, - просила Мария. - Неужели я в твоих сапогах туда не дойду?

- Нет, в моих не дойдешь.

- И без сапог не дойду?

- Без них тем более.

- А помнишь, как я ходила в твоих валенках?

Афонин отмалчивался, ворошил в печи угли, Он избегал разговора о тех нескольких днях, что перевернули всю его жизнь.

Мария, наоборот, то и дело вспоминала прошлое, ей хотелось выговориться, рассказать о своей незадавшейся жизни, о своей глупой ошибке.

Ей хотелось довести разговор до той точки, когда с чистым сердцем она попросит прощения и тем самым как бы очистится. Но Афонин молчал, и она меняла тему.

- Я не знаю, как дальше жить, чем мне теперь заниматься. Не знаю, кому и во что верить. Боюсь возвращаться в Москву, боюсь Муравьева с его бешеной страстью забрать у Блинова все, что можно забрать. Посоветуй что-нибудь, Игорь. Может быть, мне лучше спрятаться ото всех? На какое-то время? И от Блинова, и от Муравьева?

Ты только не смейся, но я всерьез подумываю о монастыре.

- Мне ли смеяться. Но, увы, ты для монастыря не готова. Думаю, тебе просто нужен хороший мужик. Вроде Малкова.

- У меня ощущение, что я уже лишние годы живу, - серьезно говорила она. И не мужик мне нужен, а человек.

- А что, хороший мужик не может быть человеком?

Шли дни, выпал первый неуютный снежок и вскоре растаял. В холод и серую мглу погрузилась округа. Сделав несколько снимков первого снега на ещё зеленой траве, Афонин перестал ходить по окрестностям. Днем они заготовляли на зиму дрова, подпирали на чердаке гнилую стропилину, вечерами у печки гоняли чаи, вслух читали Аксакова-старшего, разговаривали, а иногда просто молчали.

Однажды, когда день угасал и стало смеркаться, Афонин вдруг вынес треногу на улицу и начал фотографировать темную деревню, где всего в двух домах светились окошки. Мария, кутаясь в ватную куртку, что ей оставил Малков, тоже вышла из дома.

- Вот, - грустно сказал Афонин. - Сердцевина России. Последний оплот... Ночь, мрак, слабый след человеческой жизни.

Вдруг Мария, не понимая, что с ней происходит, обняла его и начала целовать.

И только теперь, в эти ненастные ночи, когда ветер, не переставая, шумит в трубе, они стали жить вместе.

Постепенно Мария оставила свои монастырские думы, Афонин же стал вспоминать дачу Блинова, где они через форточку изучали звездное небо.

- Потрясающие у жизни витки, - говорил он. - Человек как бы возвращается в свое прошлое, но на другом уровне.

- Что же нам все-таки делать? - спрашивала Мария. - Как дальше жить?

Афонин прижимал её голову к своей груди, гладил грубой ладонью её шеку и утешал:

- Все образуется.

Сам он, уже посвященный в планы шефа сыскного агентства, с тревогой думал о затее Муравьева. Там, где делят большие деньги, там жди беды.

Но он понимал, что другого такого случая обеспечить себя материально ни у Марии, ни тем более у него не будет. Однако давать какие-либо советы он не спешил, ждал, когда чтонибудь прояснится в Москве.

Но в Москве о них, оставшихся здесь, в глуши, словно все позабыли.

Шли дни, никто не приезжал, не писал, не давал телеграммы. И это тоже беспокоило Афонина. Он не выдержал, сходил за десять километров на почтовое отделение, дал телеграмму Малкову. В сельмаге купил Марии резиновые сапоги. Ее радость по поводу такого подарка была столь велика, что Афонин поначалу усомнился в её искренности. "Ведь ей, - думал он, - бриллианты дарили, а это..."

Потом до него дошло, что подарки у нормальных людей оцениваются вовсе не по цене.

- А что, если я в них поеду в Москву? - по-детски спросила она.

- Одну я тебя не пущу, - твердо ответил он. - Возьму двустволку и поеду с тобой. - Мария рассмеялась, но Афонин был серьезен: - Разрешение на оружие у меня есть, никто не придерется. А в случае чего...

- Хорошо-хорошо, - перебила она. - Мне с тобой будет спокойнее.

Тем более, - многозначительно добавила она, - у меня появились коекакие мысли по поводу нашего будущего. Помнишь, ты когда-то мечтал жить так: зимой в городе, летом в деревне. Как ты сейчас на это смотришь?

- Так же. Как на несбыточную мечту.

- Что-то ты, Игорь, совсем скис.

Ничего, я тебя растормошу.

Наконец пришла телеграмма: "Воскресенье будьте дома".

Глава 10

Сергей Сергеевич шел по Большой Ордынке, всматривался в номера домов и вспоминал слова Максимова:

- Сергей Сергеич, дорогой вы наш, не ездите к ней, умоляю! Нутром чую, не к добру это.

- Что ж, - отвечал, укладывая вещи, начальник, - вот мы и проверим, насколько ты настоящий провидец.

- Не шутите, лучше подумайте, что она может вам дать кроме неприятностей? Я же чую, я вижу какую-то черную карту.

"Черная карта", - усмехнулся начальник партии, входя во двор большого серого дома. Но уже найдя нужный подъезд, он вдруг остановился в нерешительности. Действительно, что может дать сумасбродная девчонка ему, взрослому человеку? Он отошел к детской площадке и присел на лавочку. Закурил. Вспомнилось, как Наталья разрушила свадьбу, вспомнилось, что она украла ракетницу.

Подумалось: "В ней же нет верности ни на грош, а я как дурак лечу её спасать! От кого, от очередного её любовника?" И следом подумалось: "А зачем тогда мчался сюда, старый осел?"

День был ветреным и сырым, двор был пуст, и потому Сергей Сергеевич, прикуривая новую сигарету, сразу увидел её. Открылась подъездная дверь, вышла Наталья, посмотрела на серое небо, натянула на голову капюшон куртки и с деловым видом куда-то направилась. "Это уже интересно", - подумал Сергей Сергеевич и пошел следом за ней. Он видел, как она покупала вино, как потом прикладывалась к бутылке, с горечью думал: "Алкоголичка, стыдно к ней подходить".

Дойдя до Смоленской набережной, он не стал переходить дорогу, а присел к двум старушкам на лавочку.

Неподалеку от Натальи остановился джип, точно такой же, как тот, что Блинов присылал в экспедицию. У Натальи екнуло сердце: "За мной!" Но машина стояла в стороне, в ней сидели какие-то люди, из приоткрытых окон тянулся сигаретный дым. Люди явно ждали кого-то.

Наталья повернулась к дому. У второго подъезда стояла блиновская машина. "Допью и зайду", - подумала она и сделала пару глотков. - "Допью и зайду". Она прикурила очередную сигарету.

Тут её словно в спину толкнули.

Она вновь повернулась и увидела, как Блинов с Соловьевым садятся в машину. "Опоздала!" - с тоской подумала она. Блинов, выехав на дорогу, резко развернулся и поставил свою машину метрах в двадцати от джипа, в котором уже распахивались двери.

Вышла яркая блондинка (в норковой шубе!), за ней вышел какой-то мужчина, они направились к машине Блинова, сели в неё и стали о чем-то беседовать. Отчего-то Наталья подумала, что мужчина из джипа привез эту блондинку для Блинова. Тем более, что они так и расположились в салоне "девятки": женщина подсела к Блинову, а её спутник сел сзади, рядом с Соловьевым.

От волнения Наталья почувствовала себя плохо: в области сердца образовалась угрожающая пустота, и стало казаться, что сейчас она рухнет на мокрый асфальт и на этом все кончится.

Дрожащей рукой она достала из бокового кармана флакон с капельками, отлила "эликсира" в бутылку с остатками вина. Залпом допила эти остатки.

Через пару минут стало заметно легче. Даже подумалось, что не так уж все плохо в её жизни, что будет найден выход, обязательно будет найден какой-нибудь выход, и не придется ей больше дрогнуть на открытой всем ветрам набережной, а будет она, как та женщина в шубе, сидеть в теплом автомобильном салоне, курить дорогие сигареты и вести деловые разговоры с деловыми людьми...

Но спустя ещё пару минут она поняла, что никогда в её жизни таких перемен не произойдет, что она обречена на бесконечные скитания, потому что она никому на этой земле не нужна. Даже подонку Блинову. Есть ли она, нет ли её, всем наплевать...

Это конец. Хоть в реку вниз головой!

А этот сидит, развалился, покуривает... Сытая рожа.

Наталья дернула на курточке молнию, положила холодную ладонь на ещё более холодную рукоятку ракетницы и не спеша направилась к машине. Она шептала: "Прощай, моя бабушка, прощай, мой Сережа..."

Не доходя нескольких метров, она взвела под курткой курок и, подойдя с той стороны, где сидел депутат, заглянула в приоткрытое окно. Блинов повернулся, их глаза встретились. Он испугался её безумного взгляда, крутанул ручку, ещё больше открывая окно, и уже собирался что-то сказать, какую-то резкую фразу, но в этот момент полыхнуло пламя.

Он откинулся на спинку сиденья, женщина завизжала, салон осветился неестественно ярким светом. Из черной раны на лбу Блинова обильно, толчками лилась такая же черная кровь.

И больше Наталья не видела и не слышала ничего. И не думала ни о чем.

Слезы мешали ей видеть, и полное отупение не позволяло о чем-либо думать. Она размахнулась, забросила ракетницу в реку и пошла по проезжей части вдоль набережной.

Сергей Сергеич вскочил с лавочки, старушки тоже испуганно повернулись. Они видели, как из машины выскочили мужчина и женщина и, пригнувшись, побежали в сторону метромоста. Другой мужчина, в светлом плаще, в два прыжка настиг девушку, обхватил её за шею, но она вывернулась и побежала обратно к машине.

Он снова догнал её, ударом повалил на капот. Наталья сопротивлялась, пыталась кусаться, мужчина нещадно бил кулаком её по лицу.

И Сергей Сергеич, который только что про себя повторял "пора уходить, пора уходить", вдруг бросился к ним.

- Не бей! - кричал он. - Да постой же, ты, идиот, не бей!

Он повис на руках Соловьева, Наталья вырвалась и, спотыкаясь, закрывая разбитое лицо, побежала вдоль набережной. И в этот момент сзади неё раздался оглушительный взрыв.

Сидящие в джипе обернулись и увидели на месте машины Блинова клуб черно-серого дыма, взлетевший, а затем упавший на дорогу капот. Послышался звон выбитых в доме стекол. Невдалеке от машины лежали на асфальте два безжизненных тела.

- Ничего не понимаю! - воскликнул Муравьев. - На бензобак не похоже!

- Совсем не похоже, - сказал Важин.

В этот момент у блиновской машины вспыхнул моторный отсек.

- Ясно! - сказал Муравьев и неожиданно выскочил из машины. Он перехватил пробегавшую мимо Наталью, профессионально завернул ей за спину руку и затолкал в джип. - Саша, погнали! - крикнул он. - А ты! - Он с силой рванул Наталью за волосы. - Ты зачем это сделала?! Сумасшедшая дура!

Наталья всхлипывала и размазывала по лицу кровь. Мария молча протянула ей носовой платок. Малков, не поворачиваясь, сказал:

- Там, в кармане, у меня бутылка с чистой водой. - И спокойно спросил: Куда едем?

Ему никто не ответил. Мария вздыхала и покачивала головой, Важин и Афонин словно окаменели на задних откидных сиденьях. Афонин все ещё сжимал в руках охотничью двустволку.

- Убери ружье в чехол, - сказал Муравьев, - сейчас с милицией будем дело иметь.

- Не надо в милицию, - жалобно попросила Наталья. - У меня нет прописки.

- Идиотка, - сказал Муравьев. - Человека угрохала - и нет прописки...

Мария повернулась к Наталье:

- Ты кто такая?

Наталья вдруг подалась вперед и шумно втянула разбитым носом воздух.

- Кто я такая? Наверное, такая же, как и ты. Я даже твои платья носила... - Наталья закрыла лицо ладонями. Ее плечи тряслись, раздавались нечленораздельные звуки, и трудно было понять, то ли она смеется, то ли рыдает.

- Ничего, - сказал Муравьев, - сейчас в милиции успокоишься.

Девуша подняла лицо. Ее серые с огромными зрачками глаза были безумны.

- Не надо в милицию.

- Надо! Ты же убийца, дура. - Сыщик вгляделся в её глаза. - И наркоманка к тому же!

- Это не я, это он убийца. Вы просто не в курсе.

- Откуда ты его знаешь? - спросила Мария.

- Я жила у него, и он меня выгнал на улицу. Он хотел жениться на мне шесть лет назад, но обманул. Недавно снова пообещал и опять обманул. Отвезите меня в экспедицию... - И тут она запнулась, словно вспомнила нечто ужасное, и закричала: - Там был мой Сережа... Сережа там был!

Мой Сережа! Мне надо вернуться туда! Он приехал за мной... Бедный Сережа!

- Прекрати орать! - крикнул Муравьев. - Что за Сережа?

- Наш начальник партии... Но откуда он появился? Может, это не он?

- Да, там действительно был ктото посторонний, - сказал Важин и уточнил: В синей летной куртке.

- Это он! Сережу убили, моего Сережу... К кому мне теперь идти, кому я нужна? Что же будет со мной?

- Сидеть будешь, - сказал Муравьев. - Долго, лет восемь-десять.

Наталья вытерла слезы, всхлипнула и неожиданно сказала:

- Хорошо, если вы такие же звери, как ваш Блинов, то везите в милицию.

Мне все равно. Сережи нет, золота тоже нет, деньги кончаются... Ничего у меня больше нет... Везите в милицию. Только... купите мне водки.

- Ремня тебе хорошего, а не водки, - сказал сыщик, наливая ей коньяку.

Она жадно выпила и затихла, прикрыв глаза. Малков остановил джип, взял пластмассовую бутылку с водой, пошел отмывать замазанные грязью номера. Остальные по очереди выпили коньяку, и все, кроме Афонина, вышли из машины.

- Не знаю, что делать, - сказал Муравьев. - Получается, что и без неё Блинова убили бы... И нас заодно.

- Получается, знаете, как? - заметила Мария. - Получается, что она нас спасла.

- Похоже... Но за укрывательство... Статью вам назвать, господа?

- А разве мы преступника укрываем? - спросил Важин. - Она просто хотела попугать того мерзавца, выстрелила в салон из ракетницы, вот и все.

А Блинова взорвали. И все... И пусть кто-нибудь мне докажет, что это не так. Я все видел. Я свидетель.

Сыщик чертыхнулся, взял фляжку, стакан, отошел к парапету и стал молча смотреть, как злой ветер полосует по темной воде. Подошла Мария, положила руку ему на плечо.

- Я какое-то время ещё поживу у Афонина. С этим цветочком, - она кивнула в сторону машины. - Там видно будет, что с ней... А ты, Виктор, найди пока толкового адвоката.

Очень толкового. Ты понимаешь? Теперь, когда его не стало, нам предстоит большая работа. Боюсь, что очень большая, я ведь даже не знаю, что у него в завещании.

- Так, - невесело промолвил Муравьев, сразу оценив перемены в Марии, её переход с ним на "ты". - Ну, что ж, будем работать. Адвокат такой есть. Надежная охрана тоже найдется.

И все же... Вы хорошо все взвесили?

Вы представляете, что вас ждет, если вы займетесь его завещанием?

- Теперь я все представляю. - Мария направилась к джипу. - Уверена, мы сработаемся, - бросила она на ходу. В машине она сказала, обращаясь к Афонину: - Очнись, Игорь, очнись же.

- Да я ничего, - негромко ответил Афонин. - Но какая мерзость, эти большие города.

Подошел Муравьев, открыл дверь и протянул Наталье фляжку с остатками конька:

- Допей. И давай-ка твой паспорт.

Ага, - обрадованно сказал он, полистав документ. - Никак я не мог понять, при чем тут эта Зубова Поляна!

Ну-ка, снимай свою рвань. - Он скомкал грязную Натальину курточку и выбросил её в реку. Паспорт Натальи он передал Марии. - Теперь она ваша. Затем добавил: - Собственно, отныне мы все ваши.

- А почему так трагично? - спросила Мария. - Хватит кукситься, мужики. Давайте жить! Жить и работать.

Давайте, наконец, богатеть все вместе!

Мужчины в ответ промолчали, лишь один Малков весело хмыкнул, включил передачу и тронулся так, что завизжали колеса. Затем Наталья сказала:

- Я не хочу быть богатой. Насмотрелась...

- А что же ты хочешь? - спросила Мария, не поворачиваясь. - На панель?

- Нет, на панель не хочу. Я не знаю, чего я хочу. Спать, наверное...

Вскоре она крепко уснула и спала всю дорогу, даже не заметив, что её накрыли норковой шубой Марии.

Когда въезжали в деревню, было совсем темно, и лишь два окна в избе одинокой старухи тускло и далеко светились в мире сплошного осеннего мрака и тревожного ветра.

ОБ АВТОРЕ

Валерий Козлов родился в 1947 году в Воронеже. Служил в Военно-Морском Флоте, окончил МГУ им. Ломоносова.

Автор многочисленных рассказов и повестей, опубликованных в центральных журналах, а также двух книг - "Непогода" и "Аритмия".

Имеет литературные премии.

Член Союза писателей России.