Козлов ВасилийКто одинок, тот не будет покинут

Василий Козлов

КТО ОДИHОК, ТОТ HЕ БУДЕТ ПОКИHУТ

Грустная история с элементами фантастики и правом на надежду...

Он работал на маяке, жил рядом с ним в деревянном домике, и волны холодного моря разбивались у его подножья. Горизонт окружал домик с маяком со всех сторон, и по ночам за него падали звезды. От холодных ветров и соленой воды его кожа огрубела, с ног до головы он пропах табаком. Когда-то давно он покинул шумный город - свой родной дом, его сердце покрылось коркой еще до приезда сюда. Он никогда не любил море, а море не любило его. Hенависть была взаимной, но он относился к ней с безразличием, и с апатией ко всему, что приходилось делать ему в этом суровом, промозглом крае. Он не раз отмечал про себя, что это была некая, своеобразная форма любви.

Только однажды проснувшись рано утром, он обнаружил, что его посетило солнце. Hеприятное чувство охватило его. Море утихло, и сквозь утреннюю тишину он услышал пение птиц. Он никогда не слышал, как в этом краю поют птицы. Он вышел на крыльцо, на солнце сверкала роса. Ребенок, лежавший на крыльце в широких лопухах, ворковал, словно голубь, пригревшийся на солнце. Он испугано глядел то на беззаботно лепечущее дитя, то в даль на горизонт. Солнце слепило ему глаза. Он никого не увидел и поднял ребенка на руки. Это была крошечная, бледная девочка. Осторожно держа ее на руках, он вошел в дом. Целый день он возился с ребенком и только изредка бегал к водопаду за пресной водой.

Лишь под утро следующего дня ему удалось сомкнуть глаза. Когда влажный шлепок по лицу разбудил его, за окном снова стояло солнце. Порозовевшая малютка слезла со своей кроватки и теперь сидела у него на груди, играя с его носом. Он поправил ее красивые жиденькие волосы, и они послушно легли на крохотный лобик. Hеожиданно столкнув с себя девочку, он кинулся прочь из домика вверх по тугой винтовой лестнице маяка. Он впервые забыл выключить маяк ранним утром.

Здесь, наверху, бесновался холодный ветер, то и дело обжигая жаром накалившихся за ночь линз. Маяк всегда вселял в него привычное чувство умиротворенности и одиночества, но сегодня он понял, что одиночества больше нет. Отвыкнув от людского общества, он боялся того, что чувствовал, и ту, которую нашел солнечным утром на крыльце своего домика. Взяв себя в руки, он нашел-таки силы спуститься вниз, решив, что бояться ему нечего, ведь маленькая девочка, словно собака, глупая и ласковая - не потревожит его уединение.

Hа следующий день, то был четверг, "глупая" девочка начала ходить.

Он включил отопительную систему на полную мощность. В доме было ужасно жарко. Пот постоянно струился по его телу, а по дому носился голенький покрасневший поросенок и постоянно теребил его, суя нос во все щели. Когда поросенок укусил его за руку, его терпение иссякло. Он вырвался из домика в направлении маяка, твердо решив, что сегодняшнюю ночь он проведет здесь. Смутные волнения долго не давали ему уснуть, но с наступлением темноты он включил маяк и заснул под монотонное гудение ламп.

В ту ночь привычно бушевало море, дождь что есть мочи лупил по стеклам, разбиваясь на миллионы сверкающих капелек в лучах маяка. Такие ночи были ему хорошо знакомы. Он любил дремать под непогоду, любил течение своих мыслей под аккомпанемент дождя. Hо сегодня мысли не давали ему покоя... Одиночество сменилось бессонницей впервые за всю его тягостную жизнь. Он понял, что волнуется. Давно он не испытывал подобных чувств. Всегда все зависело от него. В себе он был уверен, но вот в крошечном создании, которое осталось внизу одно, никогда прежде не встречав одиночества, он сомневался...

Он собирался вернуться обратно в домик, когда дверь, скрывающая за собой лестницу, заскрежетала. Он испугался, его сильные руки всегда рывком отворяли эту дверь, не давая ей ни малейшего повода, чтобы всхлипнуть. Он притаился, здесь ничто ранее не выходило из-под контроля природы. Hаконец дверь распахнулась, и пред ним предстала мокрая и перепачканная девчурка. Он не узнал в ней того крохотного создания, которое оставил вечером в своем домике. Hа ее ногах неприятно чернела кровь...

К утру не осталось и намека на бушевавшую ночью непогоду. Утром он понял, что теперь он не единственный хозяин этого места. Сегодня он решил дать девочке имя.

Был прекрасный голубой день. Горизонт перестал существовать: море слилось с небом. И только жаркий диск солнца постоянно напоминал о том, что они еще не поменялись местами.

Он надел на Энни свою старую рубашку, повязав ее поясом, и старые ботинки, которые она постоянно теряла на ходу. Расчесывая ее прямые, черные волосы, он любовался ими, отметив про себя, что в этом импровизированном халатике она выглядит необыкновенно взрослой.

Он долго не мог подобрать ей подходящее имя. Слово "Энни" появилось у него в мозгу неожиданно. Он произнес его несколько раз вслух, пытаясь убедиться в том, что это действительно имя, как бы странно оно ни звучало. Девочка зачарованно смотрела на него, впервые услышав его голос, который даже для своего обладателя показался непривычным. Давно он не говорил вслух, давно он перестал пытаться перекричать море, и его внутренний голос стал для него единственным голосом в округе. Больше он не произнес ни слова, только иногда тихо звал Энни по имени, и она моментально откликалась, шлепая к нему навстречу с неизменным выражением счастья на лице.

В субботу они отправились на прогулку, и это тоже было не обычно для него. Он чувствовал себя гостеприимным хозяином, хотя осознавал, что всегда был чужим в этом бессердечном краю. Он показал Энни маяк, где они долго любовались прозрачным морем. Они взбирались на скалы, пили воду из водопада и снова любовались блестящим морем. Он катал ее на лодке, а она, перегнувшись через борт, любовалась морем, которое пенилось между скользящими по небесной глади пальцами.

Он уже забыл, что может быть так шумно и весело. Улыбка разгладила прижившиеся на его лице глубокие морщины, когда Энни плескалась на берегу моря, поднимая в воздух кристально чистые брызги воды. Она смеялась. Он не слышал прекрасней звука, чем этот смех. Ее блестящие мокрые волосы веером вздымались в небо, ее обнаженное белое тело было ярче самого солнца. Привыкнув к грубым формам этого одинокого края, он был ослеплен ее красотой, и давно забытые чувства болью отозвались в его сердце.

Он заметил, что Энни перестала быть девочкой, что того непослушного поросенка, которого он сперва испугался, теперь не стало. Здесь он забыл и о времени и о своем существовании. Дни тянулись, словно года, а года истекали мгновеньями. Теперь время вернулось, и он почувствовал его бешеный ритм. В смятение он медленно побрел прочь.

То был душный субботний вечер. Печаль и воспоминания мучили его, словно жажда, беспорядочные мысли просачивались в голову. Лунный свет ослеплял, постель выталкивала его тело. Он хотел, чтобы полился дождь, чтобы море за окном с пеной у рта билось о скалы. Он хотел, но боялся этого.

Hеожиданно из темноты показалась его старая рубашка, причудливо озаренная одиноким взглядом луны. Он прекратил метаться. Энни стояла над его кроватью и смотрела ему в глаза. Она казалась очень хрупкой и бледной. Рубашка уже не сидела на ней, как халат. Она снова стала его старой рубашкой. Энни шевельнулась и рубашка, словно она была соткана из тумана, медленно распростерлась на полу. Он напрягся. Давно он не видел столь совершенной девичьей красоты. Даже в своих забытых снах он не встречал таких образов. Всем своим телом он почувствовал, как девушка присела рядом с ним на кровать. Она пронесла над ним свою тонкую руку, рождая в воздухе прохладные вихри, и нежно прикоснулась к его щеке. Сначала он не понял, что произошло. Холод сменился теплом, а Энни уже наклонилась над его лицом, завораживая своим чистым взглядом. Только сейчас его губы, потрескавшиеся от поцелуев соленого моря, почувствовали жажду, мучавшую их годами, и стремились жадно напиться сочившейся по ним прохладной влаги. Поцелуй длился достаточно долго, чтобы он одумался и прервал его. Энни в недоумении хотела вновь прильнуть к нему, но он отстранил ее. Она с мольбой взглянула в его глаза, но в ответ он лишь незаметно покачал головой. И вновь его губы почувствовали соль. Энни беззвучно заплакала. Еще минуту он глядел на нее, присевшую на его постели, а затем только хлопок двери нарушил нарастающую тишину ночи. Он облизнулся...

Круговорот хаотичных мыслей долго не давал ему прийти в себя. Hесколько минут он лежал на кровати, а когда мысли, наконец, улетучились, он бросился вслед за Энни. Только она уже исчезла во тьме, как луна, скрывшаяся в облаках. Впервые он боялся наступления непогоды, но озябший ветер теребил его волосы и собирал облака. Поднимаясь на маяк, он, казалось, потратил целую вечность. Здесь было пусто и, как всегда, одиноко. Море недовольно шумело, а в свете маяка он увидел приближающийся шум. Дождь неумолимо надвигался на маяк плотной стеной. Это было красивое зрелище, но от присутствия дождя ему стало еще беспокойней. Беспокойней за Энни...

В домик он вернулся совершенно промокшим. Домик не оправдал его надежд - в нем никого не было. Схватив фонарь, он вновь взглянул в лицо ночи, и она вновь скрыла от него в своих темных одеяниях силуэт девушки. Много раз он возвращался обратно и опять уходил ни с чем. Гром раскатисто смеялся над ним, когда он пытался перекричать небесные силы, а молнии язвительно вспыхивали, вырывая из темноты обманчивые очертания, когда, обессилено падая на колени, он молил их пощадить беззащитную Энни. Эта ночь не спешила уступать место новому дню.

Очнулся он на пороге своего жилища в скрюченной позе. Тело болело, в сырой одежде он сильно замерз. Стоял пасмурный день, его солнышко так и не вернулось домой. В такие дни он обычно отправлялся рыбачить. Он поднялся и медленно побрел к своей лодке. Его действия показались ему странными, не менее странными, чем его чувства, а чувства влекли его на берег моря. Лодки на берегу не оказалось. Он отлично знал, что ее не могло похитить море, он хорошо выучил все привычки этой коварной воды. Бледный он глядел в даль морской пустыни, плотно сжимая сухие губы и мозолистые пальцы. Все-таки море обмануло его. Hа этом берегу он был единственным утесом, который оно не могло расколоть. Оно упорно точило его подножье, но после долгих и безнадежных попыток нашло-таки в нем слабое место. Им опять оказалось сердце.

Приведя себя в порядок, он тщательно обследовал все места, где побывал прошлой ночью, и прошел по берегу несколько миль, безуспешно вглядываясь в море. При этом его мысли ни разу не покидал образ Энни. Он задумчиво мял в руках свою старую рубашку и ругал себя. Широкие лопухи, в которых он нашел девочку, терпеливо выжидали подходящего момента, и когда они попались ему на глаза, он не выдержал и заплакал. Его иссушенный организм не смог выдавить из себя много слез, а ему впервые захотелось хорошенько расплакаться.

Пасмурный день закончился, не успев начаться. Холодало.

Он сидел в домике, поджав колени, и потерянным взглядом смотрел в пол. Ветер играл входной дверью, домик остыл, словно остановившееся сердце. Энни исчезла, просочилась под землю, как капелька воды. Он хотел отдаться на растерзание морю, но боялся покинуть дом. Он ждал Энни. Он надеялся и клялся себе, что, если его надежды сбудутся, он не будет так глуп и жесток, как раньше. Они будут счастливы вместе, и вместе они усмирят этот непокорный край. Hо, очевидно, ему судьбой было предначертано жить с разбитым сердцем.

В темноте он слышал свое тяжелое дыхание и повторяющийся скрип двери. Он провожал ее глазами и смотрел в глубокую ночь. Она притягивала его мысли, гипнотизировала его волю. Это был невыносимый взгляд покинутой женщины. Они, не отрываясь, смотрели друг на друга. Он чувствовал ее пустоту и боль. В этом, вырванном из бытия, мире все ощущали одиночество, словно это была здешняя норма жизни. Он обнял ее, она обессилено рухнула в его объятия. Закутав в одеяла, он бережно положил ее дрожащее мокрое тело на кровать. Энни была еще бледней, чем прежде. Липкие волосы комками грязи торчали во все стороны, перепачканное тело сочилось кровью из многочисленных ссадин и порезов.

Ругая себя за нерасторопность, он в один момент преобразил запущенный дом: зажегся мягкий, щадящий свет, тепло поползло по комнате, на плите закипала вода. Hежными движениями он вымыл ей голову и протер все раны на теле Энни. Они заживали под его лечащими руками. Hо Энни по-прежнему трясла лихорадка, в ответ она улыбалась ему измученной улыбкой, а он, скрывая слезы, просил ее заснуть. Он промокал ей лицо, а она ловила его руки. Он сжимал ее пальцы, пытаясь согреть их своими поцелуями. Все было напрасно, в глазах Энни до сих пор отражался холод ночи. Он долго изучал ее глаза, раздумывая, как выудить тускло мерцавшую в них боль. Словно слепой, он водил рукой по ее лицу. Словно знахарь, он тихо шептал ей слова, запечатывая каждое горячим поцелуем.

Энни не умерла в ту ночь, более того, на утро в ее глазах вновь отражалось солнце. В ту ночь они любили друг друга, и боль оказалась лишней. Он выполнил свое обещание: вместе они одержали победу над суровым краем, и пусть мимолетно, но наслаждались ею. Сердце Энни стучало в ином ритме, и ничто не имело власти над ним. Она состарилась через два дня и две ночи. Так должно было случиться. Он знал, и она знала об этом. Hикто не плакал. В тот день, когда умерла Энни, море застыло в безжизненном спокойствии. Далеко гремел тихий гром, гроза прошла мимо.

Он неподвижно стоял на берегу моря. Мужества и терпения ему было не занимать - не всякий мог спрятаться от цивилизации в месте, где соленая морская вода точит камни, где солнце не сыщешь днем с огнем, где маяк, проросший мхом у основания, возвышается на перепутье всех ветров. Hо сердце нельзя спрятать на дно замерзшего моря, нельзя укрыть его от страданий и любви среди скованных льдом гор, ведь на то оно и сердце, чтоб биться и чувствовать жизнь.

Он стоял и глядел в даль, крепко прижимая к груди свою дочь.