"Солнце на стене" - читать интересную книгу автора (Козлов Вильям Федорович)ГЛАВА ПЕРВАЯЯ сижу на мокрой скамейке в пустынном городском парке. Сквозь голые ветви кустов видна автобусная остановка. Синий автобус остановился возле огромной мутной лужи. На подножке замешкалась пожилая женщина: она примеривалась, куда удобнее поставить ногу. Но куда ни встань — кругом вода. Вслед за женщиной лихо спрыгнули в лужу три парня. Автобус зашипел, и двери закрылись. Ее, конечно, нет. Как всегда, опаздывает. Я один сижу в этом парке. Второго дурака такого больше нет. Если не считать грубо сработанного железобетонного спортсмена в трусах. Он пружинисто пригнулся на шершавых ногах с диском в руке. Один край отломился, и диск напоминает месяц. Спортсмену положено здесь мокнуть под дождем. Такая уж у него судьба. В жару и холод, в дождь и снег стоит он в парке и смотрит пустыми глазами в туманную даль, где маячат областные и всесоюзные рекорды. А мне, признаться, дождь надоел. Не дождь, а мокрая пыль. Она оседает на лице, делает липкими ресницы, холодные капли скатываются за воротник. Напротив парка, который растянулся вдоль реки Широкой, на другом берегу, стоит шестиэтажный дом. Будто флаги, взлетают и опускаются в одном из окон полосатые занавески. В комнате играет радиола. Поет Эдита Пьеха про красный автобус: «Автобус, червоний…» Я смотрю на дорогу. Навстречу мчится «Волга». Мелькнула было мысль, что это она в такси, но машина, оставив маленькое мокрое облако, прошелестела мимо. Наконец показался автобус. Она не приехала. Без четверти семь. Я поднялся. На скамейке осталось белое пятно. Автобус тронулся и тут же снова остановился. На тротуар выпрыгнула девчонка в лыжном костюме и черной котиковой шапке с опущенным козырьком. Сбросила на тротуар пухлый рюкзак и снова ринулась в автобус. Но в этот момент двери закрылись и машина тронулась. — Эй, подождите! — пронзительно закричала девчонка, прыгая на одной ноге. Но автобус не останавливался. Я сорвался с места, махнул через лужу и, поравнявшись с кабиной, забарабанил шоферу в стекло. Автобус нехотя притормозил. Девчонка высвободила ногу, кто-то подал ей лыжи. — Это он нарочно, — сказала девчонка. — Подумаешь, еще подмигивает… Я ему язык показала! Она подошла к тротуару, подняла рюкзак и стала просовывать под лямки руки. Одна рука не пролезала. Взглянув на меня, девчонка сказала: — Вы же видите, у меня не получается! Я помог ей. — Просто не верится, — сказала она. — Там солнце и снег, а здесь дождь. — Где там? — поинтересовался я. — В Антарктиде… Если не трудно, подайте, пожалуйста, лыжи. Я поднял связанные по всем правилам лыжи и палки. — Благодарю, — сказала она. — И часто вы бываете… в Антарктиде? — Теперь этот пристает, — вздохнула девчонка. — Как вы мне все надоели… — Успокойтесь, — сказал я, опешив. — Вы мне совсем не нравитесь. — Слава богу, — сказала девчонка. И с любопытством посмотрела на меня. Глаза у нее большие и насмешливые. На бровях и черных ресницах блестящие капли. Губы припухлые, как у обиженного ребенка. Молния на куртке расстегнута, виднеется белый пушистый свитер. Шаровары мокрые, локти тоже. Видно, не один раз кувырнулась с горы. На вид ей лет восемнадцать. Ничего особенного, обыкновенная девчонка. Какие это дураки ей проходу не дают? Мне вдруг захотелось, чтобы она улыбнулась. — Мартышка, — сказал я. — Что вы сказали? — спросила она. — Я говорю, дурак этот шофер, что подмигивал… — А вы, думаете, умнее? Я отвернулся и пошел: зря такую ехидну спасал, пусть бы прыгала на одной ноге до следующей остановки. Не успел я сделать и нескольких шагов, как услышал вопль. — Что еще? — спросил я. — Нога… — Помочь? — Ой! — вскрикнула она, ощупывая колено. — Только этого мне не хватало. Я сгреб ее в охапку и понес к скамейке. — Эй, пустите! — кричала она, вырываясь. — Куда вы меня тащите? Я еще не успел дойти до скамейки, как подкатил автобус. В открытых дверях показалась Марина. Увидев меня с девушкой на руках, она замерла. Двери закрылись, и Марина уехала. Все это я увидел краем глаза. Лыжи болтались у самого моего носа. Девчонка перестала вырываться и смирно лежала на руках. — Черт… — вырвалось у меня. — Перестаньте чертыхаться, — сказала девчонка. Шапка сползла ей на нос, она ничего не видела. — Вот брошу сейчас в реку… в набежавшую волну, — сказал я. Скамейка была влажная. Белое пятно исчезло. Я осторожно посадил ее. Снял рюкзак. Лыжи прислонил к мокрому черному дереву. — Где болит? — спросил я. Она молча дотронулась до колена. Я не особенно разбирался в этом деле, но колено ощупал. Она с любопытством наблюдала за мной. Кажется, вывиха нет. Я потянул ногу. Девчонка молчала. Если бы был вывих, запищала бы. — Вы грузчик? — спросила она. — Я дантист, — ответил я. — У вас зубы не болят? Настроение у меня испортилось. И так наши отношения с Мариной в последнее время не ахти какие… Дернул ее дьявол приехать именно в этот момент! А впрочем, нет худа без добра, может, впредь опаздывать не будет. — Что ж, это тоже профессия, — сказала девчонка. Она осторожно согнула и разогнула ногу. — Растяжение, я знаю, — сказала она. Я взглянул на нее. Мне снова захотелось, чтобы она улыбнулась. — Все равно вечер пропал, — сказал я. — Давайте знакомиться… Меня зовут Андрей Ястребов… А вас? Ветер колышет полосатые флаги-занавески, раскачивает уличные фонари на серебристых столбах, слышится музыка. Но теперь поет не Эдита Пьеха. Сменили пластинку. Мы идем через парк к дому девчонки. Ее зовут Оля Мороз. Я тащу рюкзак и лыжи, а она, вцепившись в мой рукав, хромает рядом. Мокрая пыль все еще косо летит с неба. Под ногами жухлые прошлогодние листья. Мы слышим хлопанье крыльев и унылое одинокое карканье. Высокое черное дерево облепили молчаливые вороны. — У вас похоронное лицо, Андрей Ястребов, — говорит Оля. — Умер ваш пациент, которому вы зуб выдернули? — Меня бросила любимая женщина, — отвечаю я. Парк кончился, и мы зашагали по желтой скользкой тропинке к четырехэтажному дому. Его недавно построили. Внизу будет магазин. Пока еще неясно какой. Во дворе громоздятся кучи песка и щебня. Стоят дощатые фургоны с надписями «СМУ-3» и «УНР-1». У второго подъезда мы остановились. Облака, напоминающие паровозный дым, низко проносились над домом. На чердаке мяукала кошка. — Я жду, когда вы спросите номер моего телефона, — сказала Оля. — Это идея. Мне теперь некуда спешить, и я бы с удовольствием поболтал с ней, но с этой девчонкой почему-то никак не разговориться. У нее пристальные насмешливые глаза. Большие такие, темно-серые. Взглянешь в них — и пропадает охота нести всякую чепуху. А умного ничего не приходит в голову. Умные мысли приходят потом. — Так как насчет телефона? — спросил я. — До свидания, дантист. — Может быть, завтра встретимся? — У меня, к счастью, зубы не болят, — сказала она и улыбнулась. Наконец-то я увидел ее улыбку; имея такие красивые зубы, другая бы на ее месте все время улыбалась. — Разве я похож на дантиста? — Мне безразлично, на кого вы похожи. — Спокойной ночи, — сказал я. Она толкнула толстым ботинком дверь парадного и ушла. Я слышал, как она топала, поднимаясь по лестнице и задевая лыжами за стену. А потом где-то глухо хлопнула дверь и стало тихо. Я уже миновал дом, когда из парадного выскочила черная лохматая собачонка, чуть побольше кошки. Вслед за ней появился маленький старичок в ушанке и высоких белых валенках с галошами. Бородка у него точь-в-точь как на портрете кардинала Ришелье из учебника истории. Собака обнюхала мои туфли и побежала к квадратной урне. — Это вы, Сережа? — моргая, спросил старичок. — Меня зовут Петя, — ответил я и зашагал прочь. — Где ты, Лимпопо? — спросил старичок. Лимпопо, подняв ногу у зеркальной витрины будущего магазина, бесстыдно нарушал постановление горсовета о чистоте и порядке в городе. Я остановился на мосту и стал смотреть на Широкую. Этот большой бетонный мост много лет назад построил мой отец… Я погладил чугунную с завитушками решетку. Она холодила руки. Широкая рассекала город на две части. Верхняя называлась Крепостью, нижняя — Самарой. Почему Крепостью — ясно. Там, где кончается парк и берег круто взбирается вверх, на валу стоит петровская крепость, от которой, правда, сохранилась одна полуобвалившаяся стена. А вот почему нижнюю часть называют Самарой, не знаю. Скоро должен тронуться лед. Глубокая коричневая тропинка перечеркнула Широкую, но люди уже не ходят по ней. На тропинке выступила желтая талая вода. У берегов лед совсем тонкий и прозрачный. Брось камень, и кромка обломится. Я люблю смотреть, когда лед идет. По моим приметам, лед тронется дня через три-четыре. В первой половине апреля. Я слышу, как шевелится, набирает силу подо льдом Широкая. Если долго смотреть на синеватый лед, то можно разглядеть под ним каменистое дно… Кто-то ладонями закрывает мне глаза. Ладони теплые, мягкие. У меня вдруг мелькает мысль, что это девчонка в котиковой шапке. Ольга Мороз… Мое ухо щекочет горячее дыхание. Я молча отвожу эти теплые ладони и слышу: — Дамский угодник… Это Марина. Она делает вид, что сердится. Лицо мокрое, шерстяной красивый шарф весь в мелких каплях. Я обнимаю ее. — Увидят… Андрей! — оглядывается она. — Пускай, — говорю я и целую ее. |
||
|