"Когда боги глухи" - читать интересную книгу автора (Козлов Вильям)1Худощавый, с густыми рыжеватыми усами человек в замшевой куртке сидел в летнем открытом кафе, тянул из высокой кружки пиво и смотрел на летное поле. Пассажиры спускались по металлическому трапу с самолета, грузчики, открыв створки люка, укладывали на открытую платформу грузовика чемоданы, коробки, баулы. По серому асфальту к самолету неторопливо полз длинный серебристый бензозаправщик. На трапе самолета надпись: «Interflug». День был солнечный, и металлические части самолета, замки чемоданов, лобовое стекло заправщика и даже целлулоидные козырьки шапочек техников — все сверкало, пускало во все стороны ослепительные зайчики. Берлинский аэропорт только что принял лайнер из Москвы. Когда последний пассажир сошел на землю, из салона показались пилоты в синей форме. Человек поставил кружку, на пальце блеснул золотой перстень, теперь все внимание его было сосредоточено на высоком белокуром летчике с форменной фуражкой в руке. Тот спустился по трапу последним, о чем-то переговорил с техниками в серых комбинезонах и не спеша пошел к диспетчерской. Человек поднялся, положил на стол с картонными подставками для кружек смятую ассигнацию и с радостной улыбкой направился навстречу пилоту. — Боже мой, Бруно! — воскликнул тот. — Уж не с того ли света, братишка?! Они обнялись, потом принялись хлопать друг друга по плечам, смеялись. Мимо проходили люди, не обращая на них внимания. — Как ты меня нашел? — спросил Гельмут. — Ты свободен? — До завтрашнего утра. — Посидим в кафе? — предложил Бруно. — Отличное пиво, уж думал, у вас, в Восточной зоне, разучились варить настоящее баварское! — К черту кафе! — счастливо рассмеялся Гельмут. — Поехали ко мне, я тебя познакомлю с Клавой, Карлом, Любой… — Кто же это такие? — Я женился в России, — рассказывал Гельмут. — Как кто у нас родится, так скандал: Клава хочет дать новорожденному русское имя, а я — немецкое. Ну и договорились, что все мальчики будут иметь немецкие имена, а девочки — русские. — Ты что же, надумал роту их настругать? — улыбнулся Бруно. — Пока двое. Бруно все-таки увлек его в кафе. Посетителей осталось мало, пассажиры все разошлись. В углу на игральном автомате крутилась пластинка, исполнялись арии из итальянских опер. Бармен стоял за стойкой с кофеваркой и что-то записывал в толстую тетрадку. Полное лоснящееся лицо его было сосредоточенным. — Я ездил в Мюнхен, вместо нашего дома — груда каменных развалин. — Янки постарались, — помрачнел Бруно. — И мать, и отчим… одной бомбой их накрыло. И не только их… — Где же ты пропадал? — перевел разговор на другое Гельмут. — Долгая история, — усмехнулся Бруно. — Сдался американцам, был в Нью-Йорке, Аргентине, Монреале, недавно вернулся домой, в Западную Германию… Думаю в Мюнхене открыть пивную… — Пошел по стопам отчима? — Моя бывшая профессия сейчас не в моде… — А я, как видишь, не изменил своему ремеслу, — поддел брата Гельмут. — Летаю. — И часто бываешь в Москве? — Не только в Москве, летаю в Прагу, Варшаву, Белград. Бываю и на западных маршрутах. — Новая власть тебе доверяет! — В сорок девятом вступил в СЕПГ, — сказал Гельмут. — Здорово же тебя коммунисты обработали в России! — Я там шесть лет прожил… — Прожил или просидел в лагерях? — Я работал… Мы столько натворили в этой стране, что и за сто лет не рассчитаться. — Чем же ты собираешься с русскими рассчитываться? — пытливо посмотрел в глаза брату Бруно. — Ни я, ни мои дети больше никогда не будем воевать против России, — твердо сказал Гельмут. — Я там многое понял, дорогой брат! — Поэтому и прислал ко мне в Берлин в сорок третьем советского разведчика? — Он сам захотел с тобой познакомиться, — насторожился Гельмут. — Кстати, что с ним произошло? Я с тех пор его не видел. Бруно достал из внутреннего кармана куртки точно такой же золотой перстень, как у него на пальце, и протянул брату: — Возьми и постарайся больше никому его не отдавать… — Он странно улыбнулся. — Я ведь подумал, ты им продался! И предал свою Родину. — Какую ты имеешь в виду — бывшую нацистскую Германию или Советскую Россию? У нас ведь с тобой две Родины. — А когда-то ты считал Советы врагом номер один! — Так Гитлер научил нас. Он за нас думал и решал, что любить, а что ненавидеть. Мне до сих пор стыдно, что был таким идиотом! — Я Гитлера никогда не считал великим стратегом, — сказал Бруно, — И еще в сорок первом знал, что мы потерпим от СССР поражение. — Знал и помогал ему? — Мы, немцы, — самая дисциплинированная нация… — Знакомая песня! — ввернул Гельмут. — Долг, честь, дисциплина для рядового немца превыше всего, — продолжал Бруно. — Долг, честь… — горько усмехнулся Гельмут. — Ты видел Освенцим, Майданек, Маутхаузен? Сожженные русские деревни, разрушенные нашими бомбами города? Ты видел людей, живущих в землянках? Детей, голодных, с обмороженными руками-ногами? Когда-то мне было стыдно, что я наполовину русский, теперь мне иногда бывает стыдно, что я наполовину немец… Мы убивали, жгли в крематориях, заживо замораживали, как генерала Карбышева, даже убили сына Сталина, а они нам, немцам, восстанавливающим нами же разрушенные города, протягивали куски хлеба, когда мы строем возвращались с работы. Там я встретил Клаву… Я горжусь, что во мне течет и русская кровь. Это великая нация! Великая страна! — Я осуждаю нацизм, — сказал Бруно, — но Германия должна быть единой — ты хоть это-то понимаешь, Гельмут? Это ненормально, что немцы живут в двух разных лагерях… Да вот возьми хоть нас с тобой: ты — восточный немец, а я — западный! И чувствую, что между нами ширится пропасть… Этого нельзя допустить! Нас осталось двое на целом свете, мы родные братья, Гельмут! — Что ты от меня хочешь? — Ничего, — улыбнулся Бруно. — Хочу посмотреть на твою жену, детей. — Ты мне не ответил, что произошло с русским разведчиком, который передал тебе мой перстень. — Неужели ты хотел, чтобы я изменил своему долгу? — взглянул на него Бруно. — И стал сотрудничать с русской разведкой? — Ты выдал его? — Я должен был это сделать, но… — Ты подумал обо мне? — перебил Гельмут. Бруно секунду пристально смотрел в глаза брату, потом отпил из кружки, поставил ее на стол, улыбнулся: — Конечно, я подумал о тебе. Арестуй я его, тебе бы, наверное, не поздоровилось там… — И все-таки, что случилось с ним? — настаивал Гельмут. — У меня остались самые лучшие воспоминания об этом человеке. Может, после встречи с ним во мне и начался тот самый перелом, который заново перевернул всю мою жизнь. — Ты хочешь знать, что с ним? — Бруно легонько стучал костяшками пальцев по столу, — Кузнецов был безусловно умным и храбрым человеком. Он мне честно рассказал, что ты отказался с ними сотрудничать, а перстень он у тебя взял на время и попросил меня вернуть его тебе… — Он погиб? — Я его видел всего один раз. Он пришел ко мне в форме эсэсовца, почти без акцента разговаривал по-немецки. Рассказал о тебе, передал перстень и предложил работать на русских… Конечно, не сразу вот так в лоб, толковал о неизбежном конце нацизма, расплате вождей рейха за все злодеяния, причиненные народам Европы, бил на то, что во мне тоже течет русская кровь… Наверное, он во многом был прав, но не учел лишь одного: насколько он сам был предан своей родине, настолько и я — своей. Не мог я пойти, Гельмут, на предательство, хотя и понимал, что империя зашаталась и вот-вот рухнет. Думаю, что этот русский, Кузнецов, и сам бы меня в душе презирал. Короче, мне показалось, что быть крысой с тонущего корабля не пристало баронам фон Боховым… Кажется, он меня понял, по крайней мере, больше не искал встречи со мной. — А что ему нужно было от тебя? — спросил Гельмут. — Что нужно разведчику от разведчика? — усмехнулся Бруно. — Сведений секретного порядка, ценной информации, документов… Иметь в абвере своего человека! Ради этого Кузнецов мог и головой рискнуть! — Бруно неожиданно резко повернулся к брату, пронзительно взглянул в глаза: — Ты считаешь, что я должен был согласиться? — Я сказал Кузнецову, что у него с тобой ничего не выйдет, — ответил Гельмут, выдержав взгляд брата. — И даже предупредил, что ты можешь его выдать. — Зря он не послушался тебя, — спокойно заметил Бруно. — Планы у него, по-видимому, были грандиозные, не исключено, что он кое-чего в Берлине и добился. Не на одного же меня он рассчитывал. Наверняка были у него здесь и другие люди. Красное подполье и все такое. — Абвер его арестовал? — спросил Гельмут. — Его не арестовали. Он погиб. — И ты знаешь как? — произнес Гельмут, глядя в окно, где с ревом пошел на взлет лайнер. — Я почему-то верил в его счастливую звезду. — Я не уверен, что он где-то дал промашку. Как раз в это время произошло покушение на Гитлера. Сам понимаешь, мне интересоваться его персоной было опасно, да, признаться, и не до него было: тут такие головы полетели! Пострадало и наше ведомство… Вот о чем я подумал, Гельмут. Ведь Кузнецову ничего не стоило меня погубить. — Он-то смолчал, а вот ты?.. — Ты мне не веришь, Гельмут? — Мне было бы очень неприятно узнать, что ты это сделал, — уронил Гельмут. — Давай рассуждать логично, — миролюбиво заговорил Бруно. — После встречи со мной Кузнецов еще много насолил нам… И погиб как герой, поверь мне. — Я верю тебе, Бруно. — После двадцатого июля тысяча девятьсот сорок четвертого года — дня покушения на Гитлера — расстреливали пачками генералов, высших офицеров… — Бруно задумчиво смотрел на брата. — Почему тебя так интересует судьба этого человека? — Ты не поймешь, Бруно, — крутя на пальце перстень, сказал Гельмут. — Жаль, что он погиб. — А своих соотечественников тебе не жаль? — В глазах Бруно появился холодок, хотя голос был по прежнему ровный. — Каких? Тех, кто вешал, расстреливал ни в чем не повинных людей, не жалко. Мы развязали вторую мировую войну, отправили на тот свет пятьдесят миллионов людей. Мне жалко таких, как я, обманутых пропагандой, отравленных нацизмом. Кем мы были в руках Гитлера? Оловянными солдатиками! — А то, что ты сейчас говоришь, разве не пропаганда? Русская пропаганда! Ну ладно, допустим, Гитлер почти всю нацию оболванил, зачем же ты теперь второй раз позволяешь себя оболванивать? И кем? Нашими кровными врагами. Не забывай, что советские танки грохотали по мостовым Берлина, гибли немцы и немки, дети и старики… — Не преувеличивай, Бруно! — оборвал Гельмут. — Русские как раз гуманно относились к нам, и ты это отлично знаешь. Так что оставь в стороне детей и стариков. А что «наработали» эсэсовцы и гестаповцы, теперь известно всему миру. Наверное, и ты побывал в лагерях смерти? Посмотрел на крематории, горы волос, детской обуви и всего прочего, от чего у нормальных людей кровь в жилах стынет. — Я тебе уже говорил, что нацизм мне претит, — сказал Бруно. — Хватит об этом, брат! Неужели у нас не найдется других тем для разговора? — Поедем ко мне, — спохватился Гельмут. — Жена ведь ждет! Они расплатились и вышли из аэропорта. Гельмут подошел к стоянке машин у здания, взялся за руль мотоцикла. — Лучше прокатимся на моей? — пригласил к новенькому, с западногерманским номером «мерседесу» Бруно. Когда сели в машину, Гельмут то ли в шутку, то ли всерьез спросил: — Тебя случайно не объявили разыскиваемым военным преступником? — Со мной все в порядке, — насмешливо взглянул на него Бруно. — К банде фашистских преступников я не причислен, так что неприятностей тебе не доставлю. — Я не это имел в виду… — Я даже фамилию не изменил. — Женат? Есть дети? — спросил Гельмут. — Помнится, ты еще в сорок втором собирался жениться… Кажется, на дочери генерала? Бруно помолчал, на лбу его собрались неглубокие морщинки, на брата он не смотрел. — У меня никого нет. — Так женился ты или нет? — Мы обвенчались в сорок втором, ее звали Густа, в сорок третьем она родила сына… Знаешь, как я его назвал? Гельмут… — Значит, у меня появился племянник? — Ты не даешь мне закончить, — ровным голосом продолжал Бруно. — В начале сорок пятого Густу и сына я отправил в Мюнхен к матери, — русские стремительно наступали, каждый день бомбежки, думал, там будет спокойнее… Ну и просчитался. Американцы превратили город в кладбище. В общем, никто в живых не остался — ни Густа, ни Гельмут, Во второй раз пока не женился. — Воевал с русскими, а сильнее всего пострадал от американцев, — помолчав, заметил Гельмут. — Американцы сейчас единственная наша надежда, — проговорил Бруно. — Наша? — усмехнулся Гельмут. — Все забываю, что ты член СЕПГ, — рассмеялся брат. — На улицу Карл-Маркс-аллее? В высотный дом с часами? — Сразу видно, что ты бывший разведчик, — покосился на него Гельмут. — Наверное, знаешь, сколько денег у меня в сберкассе? — Думаю, что и за десять лет в ГДР ты не скопишь необходимую сумму, чтобы купить «мерседес». — У нас тоже есть свои автомобильные заводы, — сказал Гельмут. — А на «мерседес» я и не замахиваюсь! — Наши фирмы на весь мир славятся, а вот чтобы в ГДР покупали автомобили, я не слышал, — подтрунивал Бруно. — Или вы в основном марксистскими идеями торгуете? — А вы — нацистскими, — не остался в долгу Гельмут. — Соскучились по новому Гитлеру? — Сдаюсь! — рассмеялся Бруно, легко обгоняя довоенный черный «опель». — Я смотрю, ты стал опасным противником… — А ты думал, приехал, прокатил меня на своем роскошном «мерседесе» — и я лапки кверху? — Да ну ее к черту, политику! — сказал Бруно. — Мне до смерти хочется увидеть своих племянников! Конечно, и твою ненаглядную Клаву. — Только не говори ей, что ты был абверовцем, — предупредил Гельмут. — А что? Яду подсыплет в вино или кофе? — Эсэсовцы сожгли в коровнике ее брата и мать. До самого дома они молчали. |
||
|