"Федька-Зуек — Пират Ее Величества" - читать интересную книгу автора (Креве оф Барнстейпл Т. Дж.)

Глава 22 ВСЕМ ПРИМЕТАМ ВЕРНЫМ ВОПРЕКИ!

Справедливости ради надобно признать, что кроме полутора сотен полезных членов экипажа в море с Дрейком ушли еще и полтора десятка бесполезных. Мало того, что, впервые не стесненный в средствах при подготовке и укомплектовании экспедиции, Дрейк взял четырех музыкантов и пажа, прислуживавшего ему за обедом. В море ушли и еще менее полезные люди, чем этот мальчонка, для юнги избалованный, слабый и маленький.

Десятеро молодых людей из богатых и более или менее знатных семей. Дрейку брать эту обузу вовсе не хотелось — но родители этих перерослей настойчиво — а то и назойливо — напоминали, кому чем обязан Руководитель экспедиции. Получалось, не отвертеться. Тогда Дрейк собрал их совместно с их отцами и объявил, что взять он их отпрысков возьмет — но с одним условием: не отлынивать ни от какой работы, делать что ни прикажут он или другие офицеры, или любые лица, по его, Дрейка, усмотрению назначенные старшими. Хотя бы то и были простые матросы.

— Дело в том, господа, что белой, джентльменской работы на судне в дальнем плавании очень немного. И почти всегда она требует специальных познаний — в астрономии, в картографии, в математике и тому подобное. Думаю, не ошибусь, если уверенно скажу, не будучи знаком с вашими детьми, что из них ни один подобными познаниями не обладает. Так? Ну, я и не сомневался в этом. Далее, у меня есть офицеры, умеющие делать все необходимое точно, быстро и решительно. Если доверить кому-либо из ваших детей командовать маневром — почти наверняка назад мы уже не вернемся. Все не вернемся, в том числе и тот, кому доверили. Поэтому давайте лучше так: ваши отпрыски обязуются беспрекословно исполнять приказы — любые приказы любых начальников, а я обязуюсь привезти домой -возможно больше их живыми. Это будет хоть какая-то гарантия возвращения хоть кого-то. А ежели кто хочет всерьез поучиться морскому делу — уверяю вас, что это безопаснее делать не в дальнем плавании, а в виду родного берега. И предпочтительнее не на чужом судне, а хотя бы на ялике, но на личном!

Вроде бы все понятно объяснил, и вроде бы все приняли эти условия. Но как дошло до дела — тут же выяснилось, что обо всех своих льготах и привилегиях молодые дворянчики без всяких напоминаний помнят преотлично, — а вот обязанности им надобно неустанно -напоминать вновь и вновь.

Наиболее известным из этих молодых людей был, несомненно, Томас Доути. Он явился внезапно, без приглашения, неизвестно от кого прослышав о подготовке экспедиции, — и напомнил Дрейку об опрометчиво данном еще в Ирландии шутливом обещании взять его в плавание вокруг света! К этому времени свою секретарскую службу у графа-главнокомандующего он успел сменить на столь же хлопотное, но неизмеримо менее рискованное занятие. Теперь он был секретарем сэра Кристофера Хеттона, капитана лейб-гвардии, любимого партнера Ее Величества по танцам, до которых королева была великая охотница. Хеттон был среди тех, кто поддерживал Дрейка, одним из влиятельнейших людей. Так что не взять Доути было нельзя. А с ним увязался его братец Джон, малый спесивый не по чину и ленивый.

Каюта Фрэнсиса Дрейка на «Пеликане» была обставлена с роскошью, заставляющей вспомнить не о дальних плаваниях, не о великих открытиях, а о прогулочных яхтах коронованных особ. Вся столовая посуда в каюте была из серебра высокой пробы. Слух предводителя экспедиции во время еды услаждали четверо музыкантов. Впрочем, он только завтракал в одиночестве, а в обед и в ужин приглашал к столу от четырех до восьми человек. Старые друзья поварчивали, находя, что это уж чересчур. Но Дрейк, зная об этом, все ж таки не отказывался от роскоши. Объяснял он ее не причудой, не изнеженностью своей, а политической необходимостью! Видите ли, это должно будет поражать воображение всех туземных вождей, во владениях которых предстоит побывать на долгом пути. Такая неслыханная роскошь поднимет престиж Англии и вселит в сердца туземцев трепет. Ну и так далее. Но те, кто знал Фрэнсиса получше, знали что это — самооправдание. А на деле весь секрет в том, что наш капитан просто любит пожить красиво, пустить пыль в глаза и прочее. Любит жить в окружении вещей изящных и дорогих и выглядеть важным и знатным барином…

Ветераны ворчали, но в общем-то беззлобно. Экипажи эта, на корабле в дальнем походе неслыханная, роскошь не злила, люди не завидовали и почти не злоязычествовали. Скорее, они этим гордились. Думали: «Уж кто-кто, а наш капитан заслужил эту роскошь. Он и не то еще заслужил — да вот правительство Англии благодарностью не грешит. Пускай уж порезвится, раз представилась такая возможность».

Благодарность, признание заслуг? Ее Величество подарило Дрейку ящичек с благовониями и сладостями (решено было использовать эти редкости для, говоря языком двадцатого столетия, «представительства»), а также собственными Ее Королевского Величества изящными ручками вышитый зеленый шелковый шарф. По полю шарфа шла надпись: «Пусть всегда хранит и направляет тебя Бог!»

В Плимутской гавани корабли экспедиции выглядели удивительно подходящими друг к другу — точно один мастер их строил, намеренно добиваясь единства стиля. На самом-то деле было вовсе не так. Корабли Дрейка впервые «познакомились» уже здесь, в гавани, и гляделись до непристойности разношерстно. Но сын адмирала Англии Джон Винтер додумался до того, как добиться противоположного эффекта с минимальными затратами сил и средств — и, главное, времени! Выслушав, Дрейк одобрил замысел своего вице-адмирала. И на кораблях закипела работа — впрочем, нетяжелая. Перво-наперво по бортам, на уровне настила орудийной палубы, навели четырехдюймовой ширины зеленую полосу и двумя футами ниже — той же ширины белую. Затем были покрашены белилами кормовые галереи на четырех кораблях (а на малыше «Бенедикте», где галереи вовсе не было, накрасили белые клетки соответственных пропорций прямо на обшивку кормы). Затем перетянули часть такелажа — на «Пеликане», к примеру, для этого пришлось снять первый вант фок-мачты и поставить его за последним. В завершение Винтер распорядился перекрасить марсы и салинги всех мачт на всех кораблях экспедиции в красный цвет точь-в-точь того же оттенка, что и полосы креста св. Георга на флагах.

Наконец, Винтер распорядился снять с «Елизаветы» кормовой фонарь — очень хороший, но шире и короче, чем те, что стоят на остальных кораблях. Новый фонарь мистер вице-адмирал выбирал самолично и приобрел за свой счет. Теперь дело было кончено.

«Елизавета» Винтера была только со стапелей верфи в Бристоле, где мастера, как известно, строить океанские корабли. «Пеликан» был постарше, но перед ответственным плаванием на галионе сменили мачты, поставив новые из горного вяза, и применили новоизобретенную защиту от морского точильщика («торедо», как его называют чаще других с ним сталкивающиеся испанцы), этого ужасного бича тропических морей. Вся обшивка густо, так, что шляпки соприкасались, была обита железными гвоздями. Коротенькие, типа обойных, граненые широкошляпочные гвоздики в морской воде, как рассчитывал изобретатель, быстро проржавеют. Ржавчина расплывется — и шляпки сольются в непроницаемую для торедо броню…

Как обычно, в составе офицеров экспедиции были и на сей раз родственники Дрейка: его брат Томас и кузен — сын адмирала Ричарда Дрейка, вообще-то редко вспоминающего о родстве с небогатым пастором, — Джон.

Перед отплытием у Дрейка был, как давно уж у них повелось, непростой разговор с Джоном Хоукинзом. Старший друг в ответ на восторженные излияния Дрейка в адрес «нашей милостивой госпожи, воистину такой, как о ней говорят: твердой, решительной, смелой и дальновидной!» — деловито спросил:

— Ты имеешь от нее письменный документ?

— Н-ну, письменного, положим, нет. Зато устно она мне в личном разговоре дала самые точные уверения…

— Покуда не имеешь в руках письменного разрешения — и на что, ты говоришь, Ее Величество тебя посылает?

— На поиски Южного континента — «Терра Аустралис Инкогнита». Ну и что?

— А то, что без бумаги с ее собственноручной подписью ты ничего не вправе полагать решенным! Ее Величество — женщина, не забывай об этом. Капризная, переменчивая и в самом деле решительная — но не постоянно, а только тогда, когда уж ничего иного не остается. Ее положение к тому же здорово осложнено тем, что ей постоянно приходится лавировать между Испанией и Францией, Нидерландами и Римом, Шотландией и Португалией… И попомни мои слова: без письменного дозволения — не выходи в море! Иначе топор палача — вот что будет ждать тебя по возвращении!

Дрейк неохотно согласился.

— Теперь второй вопрос: как будет финансироваться твоя экспедиция?

— На этот раз в деньгах недостатка не испытываю, — ответил Дрейк. — Среди девонширского дворянства нашлось достаточно людей, готовых вверить мне свои деньги. Они инвестировали мою экспедицию, не требуя уточнения, куда я направляюсь и какими способами намерен добывать прибыль!

— Девонширское дворянство, гм… Это неплохо, но это ни в какой мере не заменяет подпись милостивой госпожи нашей. Или каперское свидетельство — или топор палача, вот твой выбор, Фрэнсис. Или, помимо провинциального дворянства, нужны известные имена. И не одно, а самое малое — два-три…

— Есть имена, — без энтузиазма сказал Дрейк. — Мистер Уолсингем, например, — он первым вложил деньги. Далее — граф Лейстер, ты же меня ему и представлял в свое время. Помнишь? Далее — сэр Кристофер Хэттон. Еще — сэр лорд-адмирал. Лорд Винтер не только деньги дал, но выделил корабль, с условием, что капитаном будет его сын…

— Ну, в таком случае ты имеешь кое-какие шансы даже и без подписи Ее Величества, — с облегчением выдохнул Джон Хоукинз. — Потому что каждый из перечисленных тобою лиц вхож к государыне и может заступиться в случае чего. Кстати, Фрэнк, мой вклад лишним не будет?

— Что ты, Джон!

— Тогда я пайщик. Сколько? Тысячи фунтов хватит?

…Итак, Неведомая Южная Земля… О которой, кроме того, что она есть, уже более полутора тысяч лет решительно ничего неизвестно.

…В то, что пять вооруженных кораблей Дрейка действительно отправляются всего лишь в Средиземное море, с целью завязать торговые, а в случае удачи — то и политические — отношения с Турецкой империей (а если получится — то и заключить договор о дружбе и союзе), мало кто верил, хотя каждый знал о том, что Турция и Испания — заклятые враги. Ну, что это даст? Вот новый неоткрытый континент — это да, это серьезно. Это сулит неслыханные барыши. И народ сбегался со всей Англии. Среди добровольцев нашлись даже люди, до сих пор моря и издали не видавшие. Но их, естественно, не брали.

От Томаса Доути Дрейк попробовал было избавиться под тем предлогом, что нет достойной того должности.

— О, это ерунда, — небрежно ответил секретарь влиятельнейших особ. — Я уже подумал над этим. Можешь назначить меня «советником по вопросам применения войск». Я, сказать по правде, ни черта не смыслю в военном деле — ты же знаешь, что я хотя и служил в Ирландии и даже состоял при особе графа-главнокомандующего, занимался совсем иными вопросами. Но надеюсь, что среди офицеров найдется один-два человека, которые действительно в этом разбираются. Ну, а я буду осуществлять общее руководство: «национальные интересы Англии» и все такое…

Между тем Уолсингем, Лейстер и Хэттон, действуя каждый наособицу, пытались поторопить Елизавету с выдачей Дрейку каперского свидетельства. Но…

«Милостивая госпожа наша вновь отложила это дело на „потом“, — писал Дрейку шеф секретной службы. — Уже положила заготовленный проект бумаги на свой стол, уже взяла перо, постояла, подумала, отложила и — и приказала зайти с этим через месяц! Тут лорд Берли заинтересовался, какова цель твоего плавания. Я отвечал бодро и твердо: „Открытие Терра Аустралис Инкогнита“! — Хотя ты знаешь, лично мне это прикрытие не представляется особо убедительным. Берли и не убедило. Он заявил, что не представляет какое бы то ни было плавание этого Дрейка без последующих дипломатических осложнений с Испанией…»

Дочитав до этого места, Дрейк беспечно (или, по крайней мере, старательно скрывая озабоченность и раздражение под маской беспечности) свистнул и пробормотал:

— Единственная дипломатия, какую Филипп Второй и его подданные разумеют, — это грохот орудий или утрата разом миллиона фунтов стерлингов, не менее!

…Единственно, кто был искренне рад бесконечным оттяжкам и проволочкам, — миссис Дрейк. Мэри радостно отсчитывала дни, когда муж должен был бы уже быть в море, а все еще был при ней. Об истинной цели похода она знала ничуть не более других — но, зная фанатичную ненависть мужа к испанской державе и папизму, не могла поверить в ближневосточное направление экспедиции. Не убедило ее и известие о карьере Тэдди Зуйоффа. Дрейк даже удивился, что ни ему, ни Уолсингему не пришла в голову мысль об использовании турецкого эпизода для проведения еще одной акции по дезинформации противника. Но уж коли мысль такая родилась, хоть и с большим опозданием, грех было ее не использовать. И Федора назначили главным драгоманом экспедиции. Ему повысили жалованье, вручили увесистый кошель турецких, арабских и персидских монет (из запасов «Сикрет Интеллидженс Сервис») и приказали срочно истратить — пропить с шумом, или куда еще, но с шумом! Чтобы все знали, куда идет Дрейк! Только не в Плимуте пить, а в Лондоне!

Коль приказано для дела пропить крупную сумму, поднимая при этом как можно больше шуму, — Федор взялся за дело основательно. Он обошел весь Лондонский порт, собрал пять дюжин сброда, напоил дешевейшим скверным джином и объявил, что вот заимел денежки благодаря знанию турецкого языка и обычаев. Нет ли охотников так же легко разбогатеть? Условия — знание Востока и особенно Египта и Киренаики. На следующий день, сердитый с похмелюги, он сидел в номере третьеразрядной припортовой гостинички со странноватым названием «Якорь и Сапоги» (явно хозяин хотел назвать в честь чего-нибудь морского, но все выигрышные термины были уже расхватаны — от расположенного на той же улочке, через дорогу наискось, кабака «Такелаж и Рангоут» до «Стеньги и Салинга» при входе в доки) и принимал экзамены. К нему в очередь стояли оборванцы, желающие легко разбогатеть — а он свирепо проверял их востоковедческие познания. Убив на это целый день, он не нашел ни единого знающего о существовании Мекки, Каира и страны Магриб. Всем был дан крутой поворот от ворот — но шум по порту пошел.

Следующий тур пьянки со скандалом Федор завернул в более пристойном заведении. И почти уже завербовал в гарем Рашида-паши Искендерунского двух молоденьких официанток, когда любовник одной из них возымел желание побить искусителя. Федор влил в парня фляжку контрабандного кубинского рома, и тот подобрел. Последний глоток парень сделал «За здравие турецкого султана… Как его, приятель? Ага, Селима Второго!»

Для разнообразия и чтоб не напороться на знающего Восток человека, Федор усложнил требования. В престижной «Кабаньей голове» он искал переводчика… С арабского на турецкий, желательно со знанием также новогреческого. Такого в Лондоне уж заведомо было не найти!

Наконец Ее Величество подписала каперское свидетельство Дрейку. Причем, как это нередко бывало, подействовали не чьи-то доводы и ходатайства. Просто обстановка изменилась. Дон Хуан Австрийский, блестящий флотоводец, победитель при Лепанто, получил назначение в Нидерланды, командующим испанскими войсками (а как полководец он был известен и прославлен не менее, чем как флотоводец!). Это назначение оживило надежды и католического подполья, и эмигрантов, и сторонников Марии Стюарт. Немедленно возник очередной заговор — но, поскольку ведомство мистера Уолсингема своевременно перехватывало и читало всю переписку между Филиппом Вторым, его агентурой в Лондоне и Марией Стюарт, заговорщиков схватили и засадили в Тауэр, — а Елизавета подмахнула давно заготовленное каперское свидетельство Дрейка, да еще особо — некоторые тайные полномочия…

Правда, Уолсингем счел, что «и этого недостаточно, чтобы оградить слугу Вашего Величества, мистера Дрейка, от любых случайностей», — но Елизавета возразила:

— Это максимум того, что я могу сделать. И так лорд Берли рассердится, как узнает.

Как бы подводя черту под этим разговором, Ее Величество поставила в своей подписи росчерки над «Е» и под «Б». Но, конечно, важнейшую роль в судьбе Дрейка будет играть то, чего и сколько он привезет…

Страна готовилась к войне с заведомо превосходящим противником. Испанская агентура сосредоточилась на отслеживании этих приготовлений — а ведомство Уолсингема ненавязчиво — то с помощью продуманной «утечки наисекретнейшей информации», то запуская ложную информацию и даже воздвигая лжеукрепления — направляло эту активность чуть-чуть мимо цели. Так что на выход Дрейка в море никто и внимания особого не обратил. Тем более, что общий тоннаж всей флотилии — двести семьдесят пять тонн, не достигавший и половины водоизмещения покойного «Иисуса из Любека», давал основания предполагать, что дело не особенно значимое. Ну, прикиньте сами: велико ли событие, если вышли в море несколько скорлупок, из которых наикрупнейшая едва в шестьдесят футов длиною?

К отваливанию из Лондона прибыл начальник снабжений королевского флота — мистер Джон Хоукинз. Он передал пожелания доброго пути и попутного ветра от Ее Величества — и поторопил:

— Фрэнсис, не тяни с отчаливанием! Ведь через несколько часов начнется пятница!… А, дьявол! Сегодня тринадцатое, а завтра — пятница. Ну ты и выбрал время…

Плакала стоящая рядом с Джоном, комкая платочек, миссис Дрейк. С палубы «Пеликана» Хоукинзу небрежно помахал племянник — Вильям-третий. Малый прямо-таки раздувался от гордости: лет-то ему было ровно столько, сколько Федьке-Зуйку в год начала этого повествования.

Портовые мальчишки скакали по причалу и вопили:

— Дрейк выходит в море! Гип-гип-ура-а!

Выйдя перед закатом, корабли всю ночь шли на западо-юго-запад, в направлении мыса Лизард. Но на следующее утро ветер, едва миновали траверс Фалмута, переменился и сбил их с намеченного курса. Затем начался жестокий шторм, бушевавший до конца субботы. «Пеликан» и «Мэригоулд» получили серьезные повреждения. На обоих кораблях были срублены грот-мачты. Пришлось возвращаться в Плимут для починки. Но теперь встречный ветер не давал приблизиться к Плимуту. Пришлось укрыться в безымянной бухточке и отстаиваться там две недели. И только 28 ноября противный ветер стих, и корабли экспедиции смогли зайти в родной порт. Сама починка отняла меньше времени, чем попытки пробиться в Плимут. Наконец, утром в понедельник, 13 (!) декабря 1577 года, «подняв более счастливые паруса», как выразился летописец экспедиции преподобный Фрэнсис Флетчер, корабли Дрейка вновь вышли в море.

Дрейк был человеком суеверным — так почему же он упорно выбирал для начала величайшего предприятия своей жизни несчастливые числа и дни? Пятница, понедельник, тринадцатое?

Да потому, что был неколебимо уверен в том, что он — человек особенный, и судьбою его поэтому должны управлять не те же приметы и созвездия, что управляют судьбами прочих людей. Этими догадками он поделился с главным астрологом королевства — мистером Джоном Ди. Звездочет произвел необходимые вычисления и заклинания — и подтвердил, что да, в самом деле так. Вот Дрейк и руководствовался своими счастливыми числами и днями.

Как только английский берег скрылся из виду — Дрейк назначил место рандеву — на случай, если погода разъединит корабли. Мыс Могадор, что в южном Марокко. Ветер был попутный в первые дни плавания, ровный и сильный — и утром в Рождество, 25 декабря все пять кораблей подошли к Могадору…

У входа в прекрасную гавань был расположен остров, к которому и причалили англичане. До материка была одна миля.

— Сочельник были в море, так что праздновать будем нынешним вечером, — распорядился Дрейк. И тут на материковом берегу замигали огни, и на острове появились люди в белых свободных одеяниях до земли. Они что-то выкрикивали низкими, не арабскими голосами.

— Знать бы, что они кричат. Возможно, «убирайтесь с нашей земли!» — озабоченно сказал Дрейк.

— Нет-нет, мистер Фрэнсис. Они кричат, что хотели бы побывать на наших кораблях, — уверенно отозвался Федор.

— Ах да, я ж и забыл, что у меня под боком Главный Драгоман! — еще озабоченно и даже досадливо вскричал флагман экспедиции. — Только не говори, пожалуйста, что эти джентльмены изъясняются по-турецки: не поверю.

— Да нет, зачем же? Они на каком-то из берберских наречий, а этот язык я немножко знаю.

—: Откуда? Ты ж тут не был. Или был? — уже готовый поверить всему, сказал Дрейк.

— Здесь не был, но в Салехе — это тоже на Атлантическом побережье Марокко — случалось пару раз.

— Гм. Малыш, ты часто оказываешься полезен. Молодец! — одобрительно сказал Дрейк. — Пожалуй, я окончательно отберу тебя у Тома и переведу на «Пеликан». Ты объяснишься с этими… берберами? Так?

— Скорее всего, тамазигт. Или кто еще может быть в этих краях? Рифы — нет. Шлех? — поддразнил Федор. — Попробую.

— Тьфу, черт! Та-ма… Как дальше?

— Зигт.

— Это определенно тот язык, на котором в аду изъясняются. Эй! Спустить вельбот и пригласить двоих! Тэд — в шлюпку!

Спустили остроносый восьмивесельный вельбот. Федору редко удавалось прокатиться на этой стремительной посудине с одинаковыми оконечностями спереди и сзади. Вельбот шел красиво и, казалось, со свистом рассекая воздух…

Вот вельбот ткнулся в темно-красный песок берега. Федор выскочил и, повернувшись на восток-юго-восток, в сторону Мекки, приветствовал хозяев берега по-арабски и поклонился, черпая воздух сложенными лодочкой ладонями. Марокканцы явно обрадовались тому, что белый человек приветствует их по их обычаю и даже точно знает, куда надлежит лицом оборотиться. Федор разглядывал их и дивился: среди здешних туземцев попадались и белые, ну, во всяком случае, светлокожие, люди с большими бородами и точеными, тонкими лицами, похожие не на африканцев, а скорее на северных испанцев или балканских славян. И рядом стояли чистые негры. И все оттенки переходов меж этими двумя крайностями. И был толстоносый смуглый жирный мужчина турецкого вполне вида. Федор попробовал заговорить с ним по-турецки — тот неуверенно ответил. Короче, кончилось тем, что Федор остался на берегу в заложниках, а двое берберов отправились на «Пеликан».

Федора накормили ореховой халвой, диковинным блюдом из дробленого пшеничного зерна на меду со сливками из козьего молока, напоили мятным отваром и замучили расспросами: откуда он знает мусульманские обычаи, один ли он на корабле такой, и восточные языки все ли знает или только арабский, турецкий и все… Потом пришли еще люди, принесли еще лакомства — и покуда два бербера объедались на борту «Пеликана», Федор, как в Турции, ел халву ореховую, и кунжутную («тахинную», как ее здесь называют), и мучную, лапшой нарезанную, и самую изо всех вкуснейшую — белую вязкую с орехами. И пил шербет шести сортов… Когда двое берберов воротились на остров — Федор все еще пировал. Его нагрузили подарками, среди которых главное место занимал мешок липких фиников. Федор объяснил берберам, что нужно англичанам, англичанам — что нужно берберам — и развернулась торговля. Через сутки берберы привели караван одногорбых верблюдов с товарами. Один из верблюдов был нагружен вьюком втрое меньшим, чем остальные. Дрейк это заметил и спросил (через Федора, разумеется), в связи с чем это. Вместо ответа погонщик с напарником сгрузили вьюк с красавца, погонщик сел на него, принял от товарищей копье с устрашающего вида наконечником, более всего похожим на мексиканский тесак — «мачете», и, гикнув, метнул копье в пустынную степь. И поскакал во весь опор вдогонку. Оставалось непостижимой загадкой, как он умудряется сидеть красиво и с достоинством на бешено скачущем верблюде, горб которого на скаку закидывался то на один, то на другой бок. Очень быстро погонщик домчал до места, где копье вонзилось в землю, на бегу верблюд согнул колени так, что всадник смог схватить копье и метнуть в сторону англичан. Те окаменели. Но через миг боцман Хиксон крикнул: «Пройдет левее!» — и тут копье вонзилось в землю ярдах в десяти от крайнего из англичан. Погонщик подскакал и, соскакивая, краткими фразами, а чаще отдельными словами, объяснил:

— Мехари. Боевой верблюд. Скакун. Не под вьюк. Нарочно показать. Пощупай жилу: его сердце спокойно! Лучше лошади.

Берберы держались с достоинством, которое утратили лишь единожды: когда Элис Хиксон выудил из своей боцманской заначки грот, порванный штормом в ноябре. Берберы просто всполошились. Как оказалось, они никогда прежде такого количества парусины в продаже не видели. А она же в жару холодит!

Когда запасливый Том Муни попробовал сушеных фиников, он заявил, что этой вкуснятины надо по полмешка на нос всем, а ему лично мешок, не менее. И — непонятно было даже, где он их прятал на крошечном «Бенедикте», — распорядился нести с судна на берег… весь комплект запасных парусов! Дрейк хотел урезонить старину Тома: мол, гляди, шторма еще будут, а запасных парусов я тебе не рожу! Но Муни, ухмыльнувшись, объявил:

— А я и не попрошу. У меня, кроме этого, еще два полных комплекта остаются. Вот! — и задрал к небу коротенькую седую бороденку.

Берберы же давали по мешку фиников за локоть парусины.

Второй товар, вызвавший, хотя и в меньшей степени, ажиотаж у туземцев, была синяя вуаль, которую брали вообще-то для защиты от москитов и прочих кровососов при предстоящих стоянках в тропиках. Показали ее берберам случайно — лежала в трюме поверх чего-то более существенного. Но их седобородый предводитель — шейх Абенхагир ибн Юсуф ибн Муса — как увидел вуаль, так вцепился в нее трясущейся рукою и спросил: «За это чего хочешь?» Федор, с натугой исполняющий обязанности толмача (все же арабский он знал плоховато, а берберский вовсе едва-едва), разобрал, что люди из свиты шейха галдели: «Синяя! Какая красивая! Совсем, по-настоящему, синяя!»

Один Федор сообразил, исходя из своего турецкого прошлого, — на кой черт жителям пустыни, где насекомых и не видно, эта противомоскитная вуаль.

— Ну, все! Теперь шейх весь свой гарем переоденет в вуаль. И будут перед ним жены и наложницы ходить нагими, в одних вуалевых шароварах да кофточках.

Англичанам это показалось невероятно неприличным. Но когда Федор сказал, что в женскую половину дома, кроме хозяина вхожи только евнухи, люди Дрейка кое-как примирились с этим.

В конце этого торгового дня произошел неприятный инцидент. Матрос Джон Фрей отошел от торжища на пару сотен ярдов и вдруг был схвачен выскочившими из-за скал людьми. Они тут же утащили Фрея в сторону. Как выяснилось позже, арабы эти были сторонниками свергнутого недавно султана, не подчиняющимися новым властям. Фрей был черноволос — и они сочли его португальцем — а с португальцами, уже полтора века пытающимися прибрать к рукам побережье Марокко, у этих арабов были давние счеты.

Когда властитель области Сафи — вождь этих арабов, не признающий нового султана, — узнал, что Фрей вовсе не португалец, — он решил вернуть его на его корабль. Дрейк же, полсуток проискав-прождав Фрея, счел его мертвым и приказал отчаливать, так что кораблей его у Могадора уж не нашли. Фрей был пришиблен горем: ни за что, ни про что его лишили права участвовать в прибыльном плавании и вернуться на родину. Правитель тогда одарил Фрея подарками — и повелел сообщать всем английским судам, которые — вдруг! — появятся у этих берегов, что есть их соотечественник, желающий воротиться в Англию. Берберы даже сшили, по указанию властителя, флаг святого Георгия и махали им при виде каждого мимоидущего европейского судна. И через месяц нашелся «торгаш», идущий в Англию! За проезд Фрея уплатил правитель области. Финиками.

За две недели дошли до мыса Бланко — низменной косы, уходящей далеко в море, на юг. Коса отделяла от океана мелководный залив, богатый рыбой настолько, что местные жители ловили рыбу… руками! Это были худощавые красивые люди с завитыми бородами, говорящие на языке, довольно сходном с языком берберов мыса Могадор, и называвшие себя «имошаг», «икомиддин» и как-то еще на «и». Причем чтобы наловить достаточно рыбы и на пропитание, и на продажу, они не входили в воду и на столько, чтобы намочить нижний край набедренной повязки!

У мыса англичане захватили испанское судно, затем еще два. Продовольствие с них, часть оружия, порох и навигационные карты перегрузили на английские корабли. После этого два судна были отпущены, а третье переименовано в «Сент-Кристофер» и отдано Тому Муни под начало. Испанцам отдали «Бенедикта» (причем каким-то образом оказалось, что когда все запасы Тома Муни перегрузили на вчетверо более вместительный «Сент-Кристофер», свободного места в его трюмах осталось… ровно столько же, сколько его было на «Бенедикте». Как это возможно — и сам старина Том объяснить не мог, но — вот так было).

У этого мыса экспедиция Дрейка провела шесть дней второй половины января 1578 года. Уж больно удивила англичан эта земля (сейчас — самая северная часть побережья Мавритании, на границе с Западной Сахарой), неприютная, бесплодная, с постоянным ветром, несущим из глубин африканского материка мельчайшие красные песчинки, проникающие всюду. Этот ветер выводил из себя, он жалил хуже овода и не давал минуты продыха.

Но более всего поразило англичан то, что в поселении, довольно большом, вообще не было пресной воды! Ни речки, ни озера, ни колодца, ни родничка… Туземцы выпрашивали воду на каждом мимоидущем судне, заплывая с этой целью довольно далеко от берега на неуклюжих плотах из козьих бурдюков, надутых воздухом. В обмен на воду они предлагали товары ценнейшие и редчайшие — например, амбру (притом подлинную, а не подделку из воска и смолы акации, имеющую в цвете непременную желтизну, о чем. поведал знающий толк в драгоценностях Томас Доути) и мускус. Или своих женщин. Ночь — ведро, ночь с девственницей — три ведра, увезти женщину с собой навсегда — сто галлонов воды! Том Муни решил поторговаться для смеха — и едва отделался, когда ему предложили молодую негритяночку за девять ведер пресной воды!

«Очень тяжело наказал Господь этот берег!» — выражая общее мнение, записал в свою тетрадь преподобный Флетчер.

Зачем торчали в этой пустыне неделю? Затем, что Дрейк, по обыкновению, давал отдых экипажу перед длительным переходом. Во время этой стоянки каждый матрос попробовал ловить рыбу руками — и убедился, что ухватить рыбину тут ничего не стоит, это не сложнее, чем ложкой в миске зачерпнуть, — но удержать живую, скользкую, дергающуюся сильную рыбину белому человеку почти невозможно. Хватка не та, что ли. Каждый покатался на верблюде, но ни один белый человек не освоит местное верблюжье седло (общее мнение об этой диковинной деревянной конструкции размером почти в кровать было таким: «Большое упущение со стороны испанской инквизиции — то, что она до сих пор не взяла на вооружение это приспособление»); Капитан Винтер, оглядев седло, сказал недоумевающе: «Должно быть, у туземцев зад как-то иначе устроен. Я вообще не могу представить, чтобы человек уселся на это… Тьфу!» Ну и каждый матрос переспал с местной женщиной. Надобно сказать, что черных здесь было — чисто черных, я имею в виду, — даже меньше, чем на Могадоре. Зато примесь негритянской крови в белых ощущалась сильнее. Подивились англичане на то, что искали встреч с чужеземцами сами женщины, мужья же старались в эти часы не попадаться им на пути. Из ведра воды, полученного в уплату за труды, мавританки отливали мужу один, иногда два ковшика и уносили остальное в свой шатер. Вообще здешние мусульманки ходили с открытыми лицами и нраву были весьма нестрогого. Мужьями помыкали…

Выйдя в море, корабли Дрейка стали стремительно отдаляться от африканского берега. «Ветер купцов» наполнил их паруса и за девять дней привел экспедицию к островам Зеленого Мыса. Пассаты начались еще на широте Канарских островов — но пока, до мыса Блан, они были непопутными, дули мористее принятого Дрейком курса. Теперь же они несли точно куда надо. Прежде-то, когда шли правым бакштагом, матросам бездельничать-то не приходилось. Не то сейчас…

Подошли не к группе Барлавенту, а к более южной — Сотавенту, и притом со стороны материка. 30 января увидели невысокий — высшая точка его не достигает и полутора тысяч футов в высоту — остров Майу. На следующий день близ острова Сантьягу захватили испанский корабль с грузом вина, тканей и одежды. Но главное — в составе команды был знаменитый португальский кормчий дон Нуньеш да Силва! Знаток побережий Южной Америки (особенно Бразилии), сведущий картограф и умелый судоводитель — этот невысокий, щупленький смуглый мужчина, чрезвычайно подвижный для своих шестидесяти лет, оказался для Дрейка ценнее любого трофея. Отпустив всю команду португальца, Дрейк задержал да Силву более чем на год.

Замечу здесь, забегая на полтора года вперед, что Нуньеш да Силва оказался человеком весьма наблюдательным, как это явствует из протоколов его допросов в инквизиции вице-королевства Новая Испания, куда он угодил сразу же после того, как был отпущен Дрейком. А это случилось в западно-мексиканском порту Гватулько 15 апреля 1579 года…

В своих показаниях (которые, равно как и написанные им без малейшего принуждения на борту «Пеликана» записки, изобиловали зорко подмеченными и не без изящества стиля описанными деталями) португалец очень хвалил английские корабли — как «идеально приспособленные для сверхдальних и сверхдлительных переходов». Самого Дрейка он назвал «опытнейшим и разумнейшим мореходом».

Да Силва особо отметил, что Дрейк увлекается географическими картами и навигационными инструментами и собирает их всюду, где только возможно, — и страсть эта не знает насыщения! На каждом захватываемом судне он забирает карты, октанты, астролябии… А книгу итальянца Пигафетта о плавании Магеллана — Элькано вокруг света он перечитывает, как другие протестанты свои Библии, ежедневно. Отметил да Силва и то, что Дрейк поручил своему двоюродному брату, неплохому рисовальщику, делать эскизы всех гаваней, куда заходила экспедиция, и наиболее примечательных участков берега…

Дрейк объявил всему личному составу, что истинная цель экспедиции — вовсе не Александрия, а неведомый англичанам Тихий океан, только вдали от берегов. И тут иные встревожились, а иные вовсе закручинились. Да и половина остальных обиделась за недоверие.

Этим немедленно воспользовался неутомимый интриган, книгочей и святоша мистер Томас Доути. Он счел, что пробил, наконец, его час! Находясь на «Елизавете», он собрал около двух десятков человек, в том числе шестерых «волонтеров» — дворянчиков, и обратился к ним с предложением: поскольку плавание, в котором они участвуют, сопряжено с величайшими опасностями для всех (а информированы правдиво и полно они, нанимаясь в экспедицию, не были!) — потребовать выделить для всех, кто желает вернуться в Англию сейчас же, один корабль, способный вместить всех того желающих. Они бы взяли, скажем, судно, полученное взамен «Бенедикта»…

В тот раз дело кончилось разговорами. Матросы и офицеры, хоть и ворчали, хоть и не были всем довольны — но заговорщиков не поддержали. Винтер донес Дрейку, сомневаясь вслух, достойно ли поступает. Фрэнсис его успокоил:

— Вы правильно понимаете свой долг, мистер Винтер. Был бы вам крайне признателен, если б вы и впредь информировали меня обо всех подобных действиях моего «лучшего друга».

…Когда через пару дней Дрейк объезжал все корабли экспедиции с обычным осмотром, Доути вдруг объявил:

— С искренним сожалением должен поставить вас в известность, что брат ваш украл множество различных вещей с «Марии», ныне переименованной в «Сент-Кристофер»!

— Том, что ты можешь на это сказать? — сухо спросил Фрэнсис у побагровевшего, набычившегося парня. Но тут же, не дав тому ответить, добавил: — Впрочем, не здесь, нет. Зайдем в твою каюту.

Вскоре в каюту Тома Дрейка затребовали двоих матросов, участвовавших в перегрузке с «Марии» штук полотна, одежды, что составляло основной груз судна, а также некоторого количества вельвета и шерсти в кипах. Тут, прослышав о случившемся, к Дрейку явился баталер — «завхоз» «Елизаветы» и заявил смело, громко:

— Да, о пропаже части груза мне известно. Мне и вор известен. Это — мистер Доути!

Произвели обыск в каютах Томаса Дрейка и Томаса Доути. В каюте Доути обнаружили большое количество одежды испанского или португальского покроя. В каюте же Дрейка-младшего — только ношеную морскую одежду хозяина.

— Ну и как вы это объясните, мистер Доути? — ледяным тоном спросил Дрейк.

Известный гуманист отвечал на это любезно и невозмутимо:

— Это испанская и португальская одежда. Бархат у них, у папистов проклятых, особенно хорош. Что еще? Ах да, откуда это у меня? Это, знаете ли, подарки от команды «Марии». Португальцы меня полюбили…

— Допустим. А как с обвинениями против моего брата?

Доути улыбнулся глумливо и, вместе с тем, высокомерно:

— А что, неужели не нашли ничего? Ищите получше. Ищите, ищите.

Тут уж возмутилась вся команда судна, принявшая сторону Тома Дрейка. Матросы требовали примерно наказать славного кавалера Доути за клевету. И Фрэнсис принял такое решение:

— Ты, мистер Томас Доути, переводишься на борт флагмана и примешь командование над волонтерами. Вмешиваться в управление кораблем воспрещаю безусловно! Муни переходит на «Пеликана», а я временно побуду на «Марии»! Все!

С Муни ворчал:

— Какого дьявола пускаешь этого щеголя вольно бродить по флагману и совать нос в каждую щелку? Его судить надо, а не… Попомни мое слово, Фрэнсис: ничего, кроме вреда для тебя лично и для всего дела, это не даст!

Дрейк не ответил ничего. Видимо, он хотел разъединить Доути и основную группу «кавалеров», бывшую на «Елизавете»? В команде «Пеликана», набранной им самолично, без участия мистера Худа, капитана флагмана, он был уверен абсолютно — и, возможно, хотел накопить побольше информации о преступных, провокационных действиях этого злокачественного джентльмена? На обычный образ действий Дрейка это, разумеется, непохоже — но и случай ведь был не обычный. Доути его «достал», а судить секретаря влиятельнейших особ Дрейк мог себе позволить, лишь набрав с избытком бесспорного материала. Вот Фрэнсис и пошел на шаги, которых сам в принципе не одобрял…

И тут пассат затих — и на флотилию Дрейка упал тяжкий тропический штиль. «Лошадиные широты»…

Скука, безделье… Между тем Доути на «Пеликане» усердно старался вбить клин между офицерами и матросами, между новичками и ветеранами, между девонширцами и лондонцами… Дрейк ходил по палубе «Марии» и нервничал, слушая донесения. Тут, недолго пробыв на флагмане, на «Сент-Кристофер», бывшую «Марию», вернулся Том Муни с сообщением малорадостным, но уж никак не неожиданным:

— Мистер Доути — кол ему в глотку! — открыто подбивает людей на бунт. Повторяет, что нас гонят на верную смерть; что наши корабли не смогут пройти сквозь гибельные теснины Магелланова пролива; что, даже если бы это вдруг удалось — при выходе из пролива нас бы встретили огромные военные корабли испанцев. Они без труда расправятся с нашими скорлупками — и те, кто не утонет, очень скоро станут завидовать утонувшим, потому что непременно попадут в лапы инквизиции.

— Вот сволочь! Он же прекрасно знает, что никаких военных кораблей за Магеллановым проливом нет! Испанцы считают Тихий океан своим внутренним озером — им просто не нужны галионы в водах, в которых доселе не бывал ни один европейский корабль, кроме испанских, в которых на испанские владения за сорок лет не нападал никто! И им там нужны торговые суда, но разумеется, иные из них вооружены. И только! Для борьбы с восставшими индейцами достаточно нескольких пинасе.

…Дрейк и без того был «на взводе» — штиль, когда не продвигаешься к цели и ни-че-го не можешь сделать для приближения ее, кого хочешь взбесит — а тут еще духота и зловещая напряженность, разлитая в воздухе (мы в двадцатом веке называем это «наэлектризованностью» атмосферы). Еще и этот «лучший друг»! Дрейк впал в бешенство. Вприскочку забегал взад-вперед по палубе (в таком состоянии знающие его хорошо люди предпочитали близко не оказываться), комкая платок, — потом остановился и ме-едленно, явно следя за собой и уже в силах контролировать себя, приказал передать на «Сент-Кристофера» приказ «советнику по вопросам применения войск» прибыть немедля «к борту флагмана».

Приказание странно звучало: не «на борт» — а «к борту». Но вскоре выяснилось, что то была не оговорка. Едва адмиральский вельбот с «советником» толкнулся в борт «Пеликана» и старшина уже приготовился ловить штормтрап — Дрейк лично перегнулся через фальшборт и скомандовал:

— Оставайся в вельботе, Томас Доути, — поскольку я отсылаю тебя на «Лебедя», где ты будешь содержаться под стражей!

И тут же послал мистера Муни в ялике на «Лебедя» с инструкцией капитану Честеру о порядке содержания мистера Доути. В инструкции Доути был назван изменником и мятежником!

Тем временем штиль сменился слабым западным ветерком: с ним уже можно было двигаться к цели, хотя и не кратчайшим путем… Переход от островов Зеленого Мыса до бразильских берегов отнял аж пятьдесят девять дней. Эти два месяца экипажи Дрейка не видели суши хотя бы на горизонте.

Единственным развлечением была жизнь за бортом. Может быть, рыб и рачков тут было не больше, чем где-либо, зато прозрачность воды позволяла видеть их всех на пару ярдов в глубину. И смотреть было на что! Преподобный Флетчер писал: «Все это время мы не преставали удивляться и восхищаться Господом великим, создавшим неисчислимое количество как маленьких, так и огромных тварей в необозримых морях».

Коки жарили падающих на палубу летучих рыб и — реже — морских птиц, на лету ударившихся о мачты или присевших на палубы отдохнуть. Летучих рыб с палубы одного только «Пеликана» каждое утро собирали не менее двух десятков. Создавалось впечатление, что кто-то свыше специально посылал их людям, соскучившимся на солонине, на продовольствие! Хотя на самом-то деле все было куда прозаичнее: рыбы выскакивали их воды, спасаясь от хищников, и летели в самых разных направлениях — но над палубами натыкались на снасти и падали оглушенными.

В экваториальных водах, как писал далее Флетчер, условия для человеческой жизни просто райские — ни на суше, ни на море ничто сравниться с ними не может. Аристотель и Демокрит и с ними многие иные греческие и римские мудрецы заблуждались, полагая, что близ экватора жизнь вообще отсутствует из-за невыносимой жары. На самом-то деле в Африке или в Вест-Индии куда жарче.

Ритуал празднования пересечения экватора — с непременными Нептуном, чертями, сиренами, купанием в бочке и выдачей самодельных дипломов — тогда ещё не установился. Но по чарке доброго испанского вина каждому члену команд выдали — причем выбирал себе каждый по вкусу: красное, белое, сухое или крепкое…