"Иноходец" - читать интересную книгу автора (Ксенофонтова Ольга)

Начало

— Или я с цепи сорвался… — Вот это уже ближе. — Так значит, я с цепи… Кинофильм «Служебный роман»

Советник Пралотта очень не любил провинцию. Императрица прекрасно знала это, и с огромным удовольствием назначала ему в плановые расследования именно такие дела — подальше, поглуше…

«И погрязнее», — болезненно поморщился советник, когда шаткая карета миновала очередную кучу горящего мусора на обочине. Шаткой карета стала после двухнедельной езды по волшебным здешним дорогам. При выезде из столицы это была шоколадного цвета красавица с превосходнейшими рессорами, собственной печкой, литыми колесами, запряженная четырьмя гнедыми карверонами его собственных заводов. Но вся эта помпа продержалась недолго. Лошадей украли ночью прямо с постоялого двора, и теперь всю конструкцию тянули два низких и широких, как сундуки купчих, тяжеловоза. Рессоры убились на кочках, колеса угрожающе выписывали разные цифры, печка от здешней древесины жутко чадила, а Лайоли, черноглазая содержаночка, громко кашляла. Советник таскал с собою любовницу, повара (по совместительству лекаря) и кучера (по совместительству лакея) из исключительной брезгливости к прикосновениям незнакомых людей.

Мусор горел с жуткой вонью. Какие умельцы посоветовали местному лорду сжигаемой дрянью освещать дороги по ночам? Отрубить таким умельцам ноги… по самую шею.

Лайоли даже во сне надрывно закашляла и глубже ткнула курносый носик в подушечку с цветочными лепестками.

— Ненавижу провинцию, — задумчиво проговорил Пралотта.

Слава Гарду и псам, впереди не постоялый двор, а более-менее нормальное поместье. Потому что он, советник императрицы, прибыл в пункт назначения — земли Рос-Брандтов, которые царствующей Клементине Первой приходились родственниками, хоть и дальними. Расследовать предстояло дело об оборотне, и расследовать без халтуры.

Карета проскрипела-прогромыхала по мощеному дворику. Тут же — мелочь, а приятно — подскочили рослые крепостные с факелами, отворили дверцы, помогли сойти, а дрыхнущую даму аккуратно взяли на руки и вместе с багажом понесли в комнату. Советник, оставив повара и кучера одних, поднялся к барону Рос-Брандт.

— Господин Пралотта! — кланялся до шатания барон, — а мы вас ждем-ждем. А вы хорошего охотника с собою не прихватили? Или… хорошего священника? Отшельника там какого… безгрешной жизни?

— Зачем? — холодно спросил Пралотта, косясь на стулья, отчего-то жирные. Вряд ли это полировка. Скорее, гости руки вытирали.

— Ну, как же, я писал сиятельной императрице, да продлит Гард дни ее благого царствования — оборотень у нас.

— Вы его видели?

— И ни-ни, советник, я не видел, разве я бы с вами тут разговаривал? А задирает по три человека в неделю, без разбору. Детишек, баб и вот в последний раз кузнеца, а он здо-ро-вый был, что гора! Подковы хлопком в ладошах расплющивал!

Это лишь характеризует качество подков, скривил уголок рта вельможа и поинтересовался, чтобы сменить тему:

— Все мои лошади расковались, барон. Что, и обслужить некому?

— Есть кому, советник, что вы… Ученик у кузнеца был, тоже парень крепкий! Присаживайтесь, с дороги устали? Ужин подадут!

— Не желаю. Пойду к себе, и завтра обсудим все подробнее.

— Ага, ага, — закивал барон. — А я тогда пойду людям скажу, чтобы с ледников льда в погребок наносили поболее.

— Зачем?

— Так вы же императорский следователь, я и подумал — любопытно будет вам на трупы-то взглянуть, которых оборотень порвал. Вот и храним… немножко.

Пралотта ничего не ответил барону, лишь удалился в свою комнату. А там, бросившись в одежде на кровать, уткнулся носом в плечо Лайоли, пахнущее дорогими духами, и простонал:

— Ненавижу провинцию…


Тихое зимнее солнце вползло на кончик розовато-белого носа, и девица в кровати чихнула. Потом приподнялись недлинные, но хорошо изогнутые ресницы и явили миру сонные очи цвета черники.

— Апчхи, — еще раз пискнула Лайоли, и на всякий случай пошарила рядом рукою.

Господин советник вроде ночевал, но явно встал раньше. Который час? И где завтрак? Ах, да, они же не в своем прекрасном особняке на холмах, они в каком-то захудалом райончике страны. Спасибо, не в карете. Лайоли обнаружила, что спала одетой. Ну не свинство, господин советник? Зачем же было забирать ее из роскошных комнат да таскать с собою, когда вторую неделю пальцем не прикасался? Порядочная дама уже бы стала озверемши, а непорядочная — тем более.

Постучался повар, принес завтрак. После жареной птицы с овощным пюре и пирожных на десерт настроение у девицы несколько улучшилось.

Спустя два часа любовница советника, шокируя всех встречных ярко-алым нарядом, вышагивала по лестницам во двор. Шокировал не цвет, а то, что костюмчик явно был мужского покроя — плащ на атласной подкладке, красная рубашка с пышным жабо, едва запахивавшаяся на высокой груди, облегающие брюки с шелковым, вышитым бисером поясом, намотанным втрое, и сапожки со звонкими каблучками. Камушки на голенищах и на беретике с пером были расположены одним и тем же узором. На дивную столичную пташку выбежали попялиться все, и работа в замке приостановилась. Лайоли наслаждалась эффектом. В столице никого не удивишь, выйди хоть голая на крышу императорского дворца, а она обожала, когда на нее глазели вот так!

— Эй, уважаемый, — окликнула она нежным голоском проходящего с ведром воды парня. — Где карета? Я забыла в ней свою вещь!

Парень сглотнул слюну и показал в направлении сарая. Лайоли мимоходом насладилась и этим.

Сарай оказался приспособлен под кузницу. В углу жарко пылал горн. Прямо перед ним кузнец подковывал заднюю левую ногу мохнатого и спокойного тяжеловоза. Лошадь философски пережевывала что-то, периодически поворачивала голову и оглядывала человека, держащего громадное копыто на своих коленях. В какой-то момент тяжеловозу стало лениво, и он переместил добрую часть веса на подковываемую ногу. Кузнец не ожидал маневра, охнул. Блестящие от пота мышцы на руках и спине рывком напряглись. Лайоли заинтересованно приподняла выщипанные бровки.

Мужчина закончил работу и одним махом спихнул копыто вниз. Лошадь качнулась, фыркнула.

— Уводи, Анторж!

Вбежал мальчик, повел коня, оглядываясь на деву-павлиниху. Лайоли же засмеялась, дабы обратить, наконец, на себя внимание. Кузнец вытер руки ветошью, привстал и развернулся на этот смех. Девица увидела приоткрытые губы, и темную тряпку на верхней половине лица, с прорезанными отверстиями для глаз. Может, защита от огня, а то вон — вся грудь исчеркана шрамами, то зажившими, то еще свежими, алыми. Разглядывание груди увлекло, и Лайоли несколько пропустила тот момент, когда кузнец подошел ближе к нежданной гостье.

— Госпожа, — видимо, тоном он решил заменить поклон, — кое-что забыла вчера в карете. Я принесу.

— Принесешь! И немедленно, — надменно подтвердила Лайбли и вскинула подбородок, во-первых, чтобы посмотреть на слишком высокого нахала, а во-вторых, чтобы перо на шляпке поколыхалось и овеяло его волной ее особых духов. — Только в мою комнату! Здесь отвратительно пахнет горелым!

И, тщательно виляя бедрами, поплыла. По пути ей попался Пралотта, блюющий у какого-то погреба. Маленький человек с баронской цепью сочувствующе кудахтал рядом и приглашал следовать дальше. О-о, работы невпроворот, да, советник? Ну и сами виноваты, мадам вас предупреждала, у меня же темперамент! А у кузнеца господина барона такие дивные зеленые глаза… если успеть оторвать взгляд от всего остального!

До обеда было тихо. Лайоли скучала и становилась все стервознее. Даже изыски расстаравшегося повара не исправили положение. Девица съела полную до краев тарелку, потом объявила, что все несвежее, болит живот, а повара пора выпороть, что она идет отдыхать. А, кстати, где советник? Ах, уехали осматривать места происшествий?

Слуги на кухне в шоке уставились на оплеванного повара. На что барон самодур, но такая соплячка… И ведь за версту видно, не жена она советнику!

Лайоли же наверху в ярости била подушкой по креслу. Даже поплакала. Тут никто не уважает императорского советника — приказы вообще не выполняются. Она ведь сказала — не-мед-лен-но!

В дверь постучали.

— Не беспокоить!! — взвизгнула черноглазка, подлетела к двери, распахнула. — Все пошли вон!!

На пороге стоял кузнец, держа в руках клетку с большой белой крысой.

— Ваше, госпожа? Простите, что потревожил, но вы просили принести в комнату.

— Я просила сразу! — капризно, но гораздо более ласковым тоном сказала Лайоли, приглаживая встрепавшиеся во время драки с креслом волосы. — Но заходи… как твое имя?

А впрочем, какая разница?

— У меня нет имени, госпожа. Я не помню его, — странновато отвечал кузнец.

Лайоли занялась пока клеткой. И мимоходом — ловко и отработанно — заперла двери на ключик.

— Джее-рри, мышь моя золотая, Джерри, Джерри, — заворковала она, прилаживая крысу на подоконник. — Голодный? Голодный мой мальчик… вот тебе сырок, и хлебушка.

Девица склонилась над низеньким подоконником, отставив нижнюю часть тела назад и позволяя брюкам показать все, что только возможно.

— Госпожа любит животных? — услышала она ровный низкий голос.

Лайоли выпрямилась и подошла к мужчине. Приперся же, не снимая маски. Ну и пусть, так даже удобнее… Интересно, он понимает, что от него требуется? Эти деревенские порой такие олухи.

— Госпожа очень, очень любит животных. В основном лошадей, — прошептала она и уточнила: — Жеребцов.

— Тяжеловозов? — насмешливо спросил кузнец. Ай, подземные силы, какие у него губы… как он разговаривает, чуть вытягивая их вперед… Нет, невозможно выносить!

Лайоли кошачьим прыжком повисла у мужчины на шее и одарила его жарким поцелуем. Уж она покажет, на что способны столичные девочки высшего класса! Это вам не молотом тюкать, тут особая сноровка нужна. Я тебя удивлю, провинциальная ты дубина. Поймешь, сколько потерял, не явившись немедленно.

Когда же сумерки пролитым вишневым соком окрасили небо, Лайоли, не в силах даже пошевелить пальцем и почесать нос, признала, что удивили скорее ее. Она вряд ли изумилась бы более, обнаружив в переполненном ночном горшке алмаз из императорской сокровищницы. Этот мужчина вопиюще неуместен не только в закопченном сарае у горна, не только в роли крепостного человека жирненького барона, но и в принципе в виде чьего-либо подчиненного.

— О чем ты думаешь? — спросила девушка, и перекинулась всем телом в еще более соблазнительную позу.

Казалось бы — куда уж соблазнительней, а вот, глядите, есть куда, еще и с запасом.

Ну почему они все — прачки и придворные дамы, воительницы Седьмого Стрелкового Корпуса и уличные девки — обязательно разражаются этим вечным, как мир, вопросом. Глупость тоже бывает вечной. Наверное, только глупость и бывает.

— Ни о чем, госпожа.

Я ни о чем не думаю, кошачье ты отродье. Разве нормальный мужчина способен думать, когда каждый изгиб твоего тела еще изобретательнее предыдущего?

Да, она именно так и поняла. Потянулась всем телом, засмеялась, замоталась в простыню и присела на кровати, скрестив ноги. Поза мудрецов и монахов. Вряд ли ей об этом известно.

Проворный пальчик указал куда-то в район его переносицы.

— Что там у тебя? Под маской?

Мешает ей, что ли, этот кусок рваной черной тряпки? Иногда и вовсе забываешь, не чувствуешь. Пока не напомнят.

Его молчание было истолковано превратно.

— Ну? Что там у тебя, я спрашиваю? Кузнец повел в ее сторону ресницами, не хуже, чем танцовщица веером.

— Красоте должно видеть лишь красоту, госпожа.

Самого затошнило.

А кошке — понравилось. Опять засмеялась. Колокольчики… рассыпавшиеся монеты… разбитый бокал…

И тут опять его повело.

На секундочку, на долю ее, на миг, которому не придумали даже названия по причине его малости — возникла картинка. Ощущение-сквознячок. Как будто он смотрит из зала пьесу, и одновременно играет в ней. Жесткий стул под задницей — и огни в глаза, и маленькая сцена, шагни чуть шире в азарте — упадешь.

Невысоко, но позорно.

Где-то там, на макушке, узел черной тряпки. Развязать, сдернуть, обернуться, посмотреть на лицо партнерши. И дальше играть в зависимости от того, что он там увидит.

Страх? Отвращение?

Она вздрогнет? Застынет? Закричит?

А может, ей понравится? Пощекочет нервы, разгонит скуку, придаст ощущениям остроты. Живет среди вельмож и принцев, почему бы не провести часок-другой с чудовищем?

Он, конечно, сильно на себя наговаривает. Если привыкнуть, на его лицо вполне можно смотреть. Сам он видел только раз. Много роскоши каждому крепостному выдавать зеркало. Тем более, кузнецу оно зачем?

Красная, неровно рубцованная поверхность, кое-где ямки, на вид мягкие, как поджившие язвы. От носа до середины лба… Среди всего этого так странен взгляд светло-зеленых глаз в окружении неповрежденной кожи.

Как будто кто-то прижал к лицу раскаленный, фигурно вырезанный кусок железа.

Но это не ожог. Хотя бы потому, что он спокойно переносит близость огня в кузнице. Пускай и потерявший память разума, но память тела всегда сильнее, оно бы подсказало.

Неужели это с рождения?

Ах, как же хочется сейчас, именно сейчас сдернуть черный лоскут. Обернуться. Посмотреть на личико советниковой игрушки. Пробудить на нем хоть какую-то мысль.

И в этом крылось ожидание наслаждения гораздо более острого, чем простые удовольствия плоти, которые он уже получил в избытке. Запретного наслаждения.

Но — миг окончился. Упал занавес, и щекотка внутри прошла, и перестало мучить, и он перестал раздражаться на эту девочку, которая и не подозревала о буре, разметавшей всю его душу.

Лайоли смотрела, как он одевает свои лохмотья. Какой классный самец погибает на черных работах! Подковывать лошадей, это что, призвание? Девица припомнила события последних часов и замурлыкала. Конечно, господин советник при желании был искусным, опытным, внимательным любовником, но ровный огонь камина и адское пламя в недрах вулкана — большая разница, господа!

Тем временем гость сунул руку в клетку и пощекотал толстую крысу.

— Джерри, — задумчиво сказал он. — Странное имя.

— Обычное имя там, где я родилась, — откликнулась с живостью Лайоли.

— А где вы родились, госпожа? — спросил он, наматывая пояс.

— В столичном округе, в городе Дош, — с гордостью сказала девица, выползая из перемятой постели, и дефилируя перед ним якобы в поисках пеньюара. — Но почти всю жизнь живу в Сеттаори. Про «Дикий мед» слыхал?

— Нет, госпожа.

Лайоли небрежно оделась, подошла и поластилась — очень уж хотелось еще раз до него дотронуться.

— Ну и зря. Лучший в стране театр, а какой кордебалет!

— Корде…

— Танцовщицы, — смеялась черноглазка, легонько кусая его за плечо. — А знаешь, что?! У меня идея!

Она метнулась к сундучку с украшениями и вытащила брошку в виде пчелы.

— На! — воскликнула, и вложила ему в руку. Кузнец резко отпрянул и как-то потемнел лицом.

— Госпожа желает мне заплатить? — процедил он сквозь стиснутые зубы.

Ого! Мы гордые!

— Нет же, глупый! Смотри — это пчела. Я носила такую, когда танцевала в театре. Поэтому мы называемся «пчелками». Возьми себе. Если приедешь когда-нибудь в столицу, зайди в «Дикий мед», у меня должен через полгода кончиться контракт, и я опять буду там. А если все же меня пока не будет, покажи пчелу любой девчонке, а лучше мистрессе Хедер, хозяйке. Будешь принят со всеми почестями. Приезжай, правда! Что тебя тут держит? Ты, кстати, женат?

— Не знаю. Кажется, нет.

— Кажется? Смешной! А женщина-то постоянная у тебя есть?

— Не помню, — пожал плечами кузнец. — Мне пора, госпожа.

— Почему это? — нахмурилась Лайоли. — Что за грубость?

— Как пожелаете, госпожа, но советник зашел в двери кухни.

Девица опомнилась и почесала в затылке:

— Что же, иди… Нет, постой!

Лайоли на прощание поцеловала своего безымянного гостя. Пусть ему не спится этой ночью! А потом принялась усердно поправлять постель…

Выйдя за двери, кузнец только чудом разминулся с уставшим и злым на всех на свете Пралоттой. Всю дорогу до кузницы отчего-то никак не вылезали из головы эти два странных имени — Хедер и Джерри. Джерри и Хедер.

Он покрутил их на языке, то так, то эдак. Проклятая дырявая память. Не удержала своего имени и прошлого, куда тут чужие узнавать? Завтра будет месяца два с тех пор, как люди барона нашли оголодавшего замерзшего бродягу в лесу. Вылеченный и накормленный, он так и не смог сказать, кто и откуда он есть, а работником оказался настолько хорошим, что более его и не расспрашивали. Живет человек и живет, может, головой сильно ударился. Насчет же лица… тут крепостные Рос-Брандта оказались невыразимо деликатны. Черную тряпку он обнаружил на себе как раз, когда очнулся.

Отдали в обучение кузнецу… Эх, дядька Маржин, что ж вас так вчера этот зверюга… С тех пор ничего даже не всплывало в мозгах. До сегодняшнего дня. Джерри… Хедер. Знакомо? Или просто эта дикая вельможная штучка так перетряхнула сознание? Давно, наверное, не был с женщиной, ерунда лезет в голову. По правде сказать, до того, как она прикоснулась к нему, ни в голову, ни куда-то еще и не приходили мысли о женщинах. А тут вроде как очнулся. Может, и правда ему по затылку стукнули?

И кузнец тихо, устало пристроился в углу на груде тряпья.

Чтобы утром проснуться от чьего-то страшного крика.

Обнаружили очередную жертву оборотня, не иначе. И ведь какая тварь — по двадцать здоровых мужиков с порохушками прочесывали весь лес — никого! Люди уже начинали подозревать друг друга. Его, кстати, тоже подозревали, даже запирали на неделю вместе с десятком сельчан, но зверь продолжал убивать, и ученика кузнеца отпустили.

Кто на этот раз? Вроде все знают правила, не суются ночью на двор в одиночку. По нужде — и то ходят в связке, как каторжники!

Сонно протирая глаза, он протолкался сквозь набежавшую толпу. Сначала увидел советника. В мундире, наспех брошенном на плечи, с искаженным лицом, тот сидел на земле, вцепившись себе в волосы, и что-то монотонно твердил. Барон с факелом деловито и скорбно диктовал писцу. На земле лежал человек… Нет, судя по странному изгибу в пояснице — уже не человек, а просто тело.

Юная любовница советника.

Черные глаза были удивленно и даже по обыкновению кокетливо распахнуты в светлеющее небо. Губки с не до конца стертой помадой приоткрыты вопросительно. Это лицо, очаровательное даже в смерти — единственное, что осталось нетронутым. Ниже разорванного в клочья горла — багровая каша кружева и искусанной плоти. Сломанный позвоночник и давал такой неестественный изгиб.

Во рту стало горько, захотелось сплюнуть. Неужели ЭТО и горячее, гибкое тело, вчера так сладостно прижимавшееся к нему, есть одно и то же? Болотные демоны, что за зверь способен творить такое?

На советника было жалко смотреть. Вцепившись в плечи барона, он сбивчиво повторял:

— Мы просто повздорили, она ушла, но она ведь всегда возвращалась, всегда возвращалась… Бог мой, ведь она не кричала, я бы проснулся, но она не кричала, и ведь она же всегда возвращалась… любила уходить, но всегда возвращалась… Почему она не кричала? Почему?!

— Потому что волки сначала перекусывают горло, — тихо сказал кузнец.

Но его услышали.

— Волки? Почему волки? — растерялся советник, и это позволило лакею наконец оторвать руки Пралотты от пиджака барона и медленно увести хозяина прочь.

— И в самом деле, — маленькие, но цепкие глазки барона Рос-Брандт обратились на верзилу-кузнеца. — Отчего волки, отчего не медведь? Оборотни — медведи, это все знают.

— Это волк, — повторил мужчина в маске и, развернувшись, пошел прочь.

Он должен бы, наверное, суетиться со всеми, и помочь хоронить девушку, но не в состоянии был к ней прикоснуться. Нелепость происходящих здесь смертей ошеломляла. Кому из тварей земных или неземных помешала маленькая, кокетливая глупышка, пусть и слишком увлеченная собственными наслаждениями…

Где-то в кармане больно уколола расстегнувшаяся брошь. Пчелка. Он запустил руку в карман, вытянул ужаливший, как настоящая пчела, предмет. Красивая, дорогая, и два камушка вместо глаз. А сзади — гравировка. Лайоли. Это ее имя? Оно значит — «малышка, детка».

Откуда ему известно, что означает слово «лайоли»? Здесь ведь совершенно иной диалект.

Странновато треснуло совсем рядом. Он замер.

И вдруг мир вокруг тоже треснул. Лопнуло, зашумело в ушах. Заболело горло, и во рту появился привкус крови, а в носу — ее запах. Краски ярко запылали и приобрели объемность. Словно он вынырнул с большой глубины. Жизнь ударила по голове и заставила обратить на себя внимание.

Он вспомнил. Не все, но вспомнил.

Картинки неслись перед затуманенными глазами с такой быстротой, что мужчина вынужден был присесть и опереться спиной на стену.

Джерри. Неудивительно, что имя показалось таким знакомым. Это его имя. Это он — Джерри. Джеральд. Нет — Джерард. Именно так, да. Почему он потерял память? Он был… наказан. Это заклятие. На два… На два месяца. Сегодня как раз два месяца, и прошлое будет постепенно возвращаться к нему. Не сразу.

Значит, Джерард. Кто же он? Не кузнец, точно… Мужчина усмехнулся, посмотрел на свои руки. Ну-ка, чем вы были заняты? Взгляд упал на кованые гарпуны и заготовки для мечей, стоящие рядком на соломе. Оружие вызывало приятные ассоциации. Неужели он — воин? Охотник, иначе с чего было говорить про волка… Еще один толчок из глубины памяти сказал: ты ЗНАЕШЬ, что это — волк. И ЗНАЕШЬ, где он. Просто знаешь.

Точно в полусне, он натянул меховой жилет и присмотрелся к собственноручно выкованному оружию. Отчего же не манит ни один предмет? Медлительно подцепив на запястье смотанную грубую проволоку, мужчина двинулся прочь со двора.

— Эй, ты куда? — окликнул его Анторж, помощник конюшенного. — Слышь, расходиться барон не велели! Будем облаву устраивать!

— Мне нужно, — невпопад сказал кузнец. — Там. И продолжил путь.

— Тю, рехнулся, что ли? Или опять головой стукнулся? — заморгал пацаненок. И стал усиленно думать, не рассказать ли советнику, что его кралечка приходила к кузнецу, и явно не подковы менять. Потом решил — не надо. Она все одно уже мертвая.

Тем временем кузнец дошел до леса, и лес, чавкнув, расплылся какой-то дырой. Он не боялся, он был уверен — путь лежит туда, и по этому пути пройти возможно. Музыка звала — чертовски знакомая и торжественная музыка. Отчего-то тело стремилось ступать ей в такт, и мужчина не противился желанию. Джерарду, которым он был и опять, по-видимому, должен стать — видней.

Дыра выплюнула его в совершенно иное место. Если волк — здесь, то теперь ясно, почему ни одна облава не увенчалась успехом.

Степь. Тихая, солнечная, от тени под ногами до самого горизонта. Пахучие травы, распаренные теплом, еле-еле шевелятся. Беспамятство сползало с души, подобно пленке на незрелом орехе, неумолимо, хотя и медленно. Там обнажался кусочек, здесь кусочек. Орех должен очиститься полностью, но — когда? Вот травы раздвигаются, пропуская чье-то большое стремительное тело, вот блестят глаза и встает дыбом жесткая черная шерсть…

Помогай, хозяин-кукловод. Помогай, если хочешь жить!

— Рррр, — оскалился волк, а потом необычно, но довольно четко засмеялся.

— Что смешного? — спросил человек.

— Ты смешной. В чужой шкурре. Двуногий. С трряпкой на лице. Зачем пришел?

Еще кусочек ореховой пленки. Чужие, витиеватые слова на языке.

— Я — Иноходец.

— Иноходец? — зверь снова порычал-похохотал, высовывая от жары язык. — Поздновато объявился.

— Я, Иноходец Джерард, пришел убить тебя. Ты должен знать, что перешел границу и сделал этот мир своими охотничьими угодьями зря. Люди для созданий твоего мира не игрушка и не пища. Наказание будет таково, что больше тебе не возрождаться. Нигде. Никогда.

— Я, сын Дара и Мори, не боюсь тебя, Иноходец. Мне наплевать на границы, мои ноги быстрее, чем уродливые отростки тупых сторожей. Я сделал из этого мира то, что мне хотелось. Я нашел здесь подругу, и она принесла мне сильных здоровых щенков.

Зачем мне возрождаться, если я ПРОДОЛЖАЮСЬ? Ответь, Иноходец. Ты не возродишься и не продолжишься. Почему же я должен бояться такое несчастное создание, как ты? Мне есть за что сражаться. Я познал эту жизнь, как познавал свою подругу, и жизнь любила меня, как она. За что будешь драться ты, Иноходец, когда против тебя станет тот, кого ты не сможешь победить? Что будешь вспоминать?

Волк прыгнул.

Джерард принял удар распластавшегося в воздухе тела, споткнулся и упал на одно колено. Зверь зарычал, пытаясь дотянуться до горла, но руки противника удерживали его.

Мелькнула проволока, затягиваясь на мощной мохнатой шее, — и в пару секунд отрезанная голова волка упала на залитую кровью траву.

А тот, кто поднялся с колен, и уходил в не захлопнувшийся, выжидающий проем, не оборачиваясь, делал это слишком поспешно для победителя. Слишком.


О безымянные боги, спящие в темноте полузабытых лесных капищ, о безликие идолы на перекрестках дорог, отчего так страшно просыпаться мне после наколдованного забытья, так жаль впускать в свою душу незнакомца. Это мрачное ликование убийцы — чужое! Это умелое, ловкое, беспощадное тело — чужое! Это облегчение выполненного долга — чужое! Спокойствие и некоторая холодность прошедших недель, обернувшаяся надменным безразличием к чужим страданиям; тихая угрюмая сосредоточенность, превратившаяся в последовательную жестокость — чувства-перевертыши, где же вы были спрятаны?

Так ли уж неправ был наложивший заклятие, скажите мне, о покровители заплутавших?


Он снова вышел к замку Рос-Брандт, потому что не знал, куда еще идти. Чрезмерно нагруженное обнажающимся прошлым сознание пропустило тот факт, что вид его был странен и пугающ. Дворовые люди и челядь застывали, либо с криком отшатывались по пути его следования, узнавая и не узнавая в явившемся человеке безымянного найденыша.

Барон вышел на вопли, да так и врос в последнюю ступеньку лестницы с открытым ртом.

— Что за… — только и смог выдавить. Посреди двора стоял… Кто? Ученик кузнеца?

Грубая холщовая рубаха исполосована на ленты, на плечах глубокие царапины, будто следы когтей. Сапоги до колен в алых брызгах и прилипших зеленых стебельках (зимой?), и растерянно расставленные руки едва не по локоть в крови. Между пальцами левой руки пропущена проволока, на ней — тоже не ржавчина. Приоткрыв рот, мужчина тяжело дышал и молчал.

— Барон, что тут происходит? — вышел, держась за перевязанную тряпкой голову, советник Пралотта, какой-то сильно помятый и нездоровый. — О боги… что с ним? Кто его так? Этот зверь?!

— Зверь мертв, — деревянным голосом отвечало явление. — Я убил его.

Все ахнули.

— То есть, как убил? — обрел дар речи барон. — Один?

Барон был все же человеком практического склада, и ему приходили на ум все новые и новые вопросы. Советник лишь немногим опередил медленно соображающего Рос-Брандта. Подойдя к окровавленному, дышащему, точно загнанная лошадь, мужику с проволокой, Пралотта процедил, сузив опухшие от слез и лекарств глаза:

— А где доказательства?

— Что? — переспросил тот.

— То! Где шкура зверя, где хотя бы лапа или голова, или коготь? Откуда нам знать, кого ты там убил, а?

— Это был волк, — упрямо повторил человек. — Большой волк.

— А может, ты просто большой лжец? А?!

Пралотта нервно, с подскоком, обернулся и похлопал в ладоши, кивком головы подзывая охрану барона:

— Ну-ка, молодцы, связать да в телегу этого «героя»!

— Эй, — запротестовал Рос-Брандт, — он мой человек! Он вообще единственный кузнец на три поселка. В какую телегу? За что?

Теперь советник, изогнувшись подобно кобре, бочком подвинулся к новой жертве.

— А что, по-вашему, я должен отвечать ее величеству Клементине Первой?! Дескать, все в порядке, верьте мне на слово? Предъявлю хотя бы вашего клоуна, авось дадут ему медаль! После дознания. В телегу! Ну?! Кто хочет ослушаться? Мое слово — слово императрицы!

Барон обреченно махнул пухлой ручкой. Охрана не очень охотно начала с четырех сторон подходить к кузнецу. Он не двигался, но четверо вооруженных мужчин не понимали, почему так слабо надеются на успех предприятия.

Джерард плохо воспринимал и истерику Пралотты, и малодушие барона, и колебания людей, не знающих, сочувствовать или поглумиться, и угрожающую поступь солдат. Он ЗНАЛ, как знал про волка — если пожелать, можно уйти, абсолютно без повреждений. Он ЗНАЛ, что справится со всеми четырьмя и еще с десятью, если понадобится, и содрогался от того, как услужливо заиграли мышцы. Тело принимало вызов. Сам он, Джерард, не принимал. Сдерживался: инстинкт подсказывал, что убить всех, до последнего человека, ему будет проще даже, чем черного волка. Ему угрожают, а прямая угроза, ЗНАЛ он, дает право на сопротивление по усмотрению. Стоит только ударить раз — больше не остановить проснувшегося незнакомца, не стреножить остатками беспамятства. Надо покориться, надо. Люди не виноваты, что спасли и вытащили из морозного леса такого монстра.

— Больше никаких смертей, — прошептал Джерард, закрывая глаза и ощущая веревки на теле, веревки, которые и сейчас еще можно порвать.

Давай, молили подрагивающие мышцы. Повеселимся. Мечи ковать не так интересно, как мечи использовать.

— Больше никаких смертей, — повторял связанный, не глядя на грубо обтирающих его водой охранников.

И ЗНАЛ, что слово не сдержит. Пралотта подошел, посмотрел и со смешком потрепал по заросшей щетиной щеке.

— Мы едем в столицу, «герой». Мыслил ли ты о таком счастье у своей чадящей печки? Многие отдали бы полжизни, чтобы хоть на мгновение ступить на улицы Сеттаори.

Потом явился и барон.

— Прости, слышишь? Но ты человек пришлый, а этот же… он же тут все с лица земли, если что… а у меня солдат только шесть десятков, не разрешают в баронствах больше держать.

— Ему нужен виноватый, — успокоил совесть барона Джерард. — Очень переживает из-за той девочки. Ему нужна цель, чтобы не помешаться, чтобы верить, что все не напрасно.

Сочувствующая кухарка, глядя извиняющимися голубыми глазами навыкате, бросила поверх его перевязанного, точно колбаса, тела лохматую шкуру, а под шкуру поспешно спрятала сверток, горячий на ощупь и приятно пахнущий.

Пралотта, сразу посвежевший, развернул кипучую деятельность.

— Гляди, какой извозчик у тебя будет, убийца волков. Сам советник первой категории!

Видимо, наплевав на останки красотки-кареты в сарае, Пралотта покидал багаж в ту же телегу и легко взлетел на передок. Повар и лакей едва-едва успели угнездиться в шаткой повозке, в ужасе созерцая хозяина.

— Н-но! — с удальцой свистнул он и нахлестнул битюгов. — Прощайте, Рос-Брандт! Я сообщу ее величеству о вашем содействии.

Барон подумал, не сплюнуть ли вслед, но удержался. Сам же писал, сам жаловался, просил следователя. Ох, ну его, связываться с высшей властью!

Шкура хорошо сохраняла тепло, исходящее от свертка с едой. Эх, сердобольная женщина, а не подумала, как я буду есть со скрученными руками? Хоть за сугрев спасибо. Что тут еще мешает, прямо под бедром? Острое, угловатое… Ах, да, вредина Анторж принес сумку с единственным имуществом, найденным рядом с ним, бродягой, в лесу — резным намертво закрытым ларцом. Тоже, должно быть, магия. Ларец до сих пор не обнаружился в памяти. Джерард смежил веки, позволяя картинкам, звукам и обрывкам ощущений заполнить мозг. До столицы явно далеко. Это хорошо. Я буду вспоминать. Надо вспомнить все до конца. Что такое Иноходец, почему в лесу дыра, почему музыка. В столице Сеттаори находится эта Хедер, знакомое имя.

Пралотта разошелся до такой степени, что дожал тяжеловозов до подобия галопа, и, подпрыгивая на кочках, мурлыкал под нос некую мелодию. Под эту фальшивую песенку Джерард попытался нащупать то же состояние транса, что и на поляне, при открывшейся, празднично звучащей дыре. Он представил бликующую поверхность памяти водоемом, бассейном и, глубоко вдохнув, начал погружение. Нужно выверить глубину. Нужно коснуться самого, самого дна. Даже если оно очень, очень далеко во времени. Ныряльщикам необходим балласт. Пусть им будет первое заставившее вздрогнуть имя. Камнем — вниз, ко дну. Джерри. Джерри… Джерри…

Советник глянул через плечо — арестованный спал. Лишь бы не замерз по пути. Герой.