"Иноходец" - читать интересную книгу автора (Ксенофонтова Ольга)

Джерри-1

С тех пор, как финикийцы изобрели деньги, актеры не нуждаются в аплодисментах… Не знаю кто, но — неправ…

Лицедеев хоронят за оградой. Джерри всегда это знал.

Не знал только, что — бросают в яму, точно собаку и лишь притрушивают сверху землей. Так, не землей, придорожной пылью.

И священник на крыльце церкви умышленно косится в сторону — а то вдруг подумает балаганное отродье, что благословляет, да и обрадуется.

— Прощай, отец, — тихо сказал Джерри, преклонив колени, как подобает сыну, и под прикрытием этой торжественной позы быстро и тщательно, по кроличьи, закопал в крошечный холмик самое драгоценное, что имели бродячие актеры — вышитую маску, именуемую на жаргоне Волшебником. Дорогая вещь. Можно сказать, реликвия.

Но как представить кого-то другого, кроме отца, в этой маске? Шеннон некогда получил ее, говорят, в подарок от какой-то дамы. Джерри верил, что это был первый приз Большого Карнавала в Силь-иль-Плене, только отец не желал похваляться перед всеми.

Верить в такое было приятно. Гораздо приятнее, чем в то, что твой отец — умерший в пьяной драке комедиант. Даже не городской, а кочевой, из повозки. Что его дотащили до общей могилы на бедняцком кладбище стражники, и бросили за оградой, и только к утру труппа разыскала его здесь.

Ладонь Бэт тронула его за подрагивающее от сдерживаемых рыданий плечо. Добрая костюмерша Бэт. Ее вечная судьба — закулисье, потому что никакой грим и никакая маска не в состоянии скрыть ее физического уродства. Нынешний император, правящий уж тридцать лет кряду, терпеть не может уродов и калек, потому запретил в театрах потехи с их участием. Кого интересуют ангельский голос и доброе сердце, когда на лице горох молотили черти, а кособокая одноногая фигура вызывает то смех, то желание призвать святых.

Джерри проглотил слезы. Ему уже десять и он практически мужчина! Прощание окончено. Прошлое остается в прошлом.

У повозки маячило ненавистное настоящее в лице Рыжего Дана. Когда папа был главою труппы, этот верзила произносил только парочку неприличных слов, да играл тупых стражников, а теперь, по роже видать — целится на главные роли. Кулаки у него здоровенные, вариантов не предвидится. Но, по крайней мере, Волшебника ему никогда не надеть на эту крестьянскую, хитрую, рыжую харю! Пусть пороется, поищет! А скоро, очень скоро Джерри вырастет из всяких там пажей, эльфов, купидонов, попрошаек да прочего нехитрого ассортимента ролей для десятилетних мальчишек. Он обязательно наберется мастерства, поедет на Большой Карнавал, добудет главный приз, станет вожаком труппы, как отец, и даст Дану под толстый зад! Или даже построит свой театр!

— Следующее представление даем в Масбейоне, — о, ну кто его спрашивал! — Показываем «Девчонку-цветочницу» и «Стражников».

Как и предполагалось, в этих потехах не было детских ролей. Жаль, конечно, уж очень одолеет тоска в повозке. Джерри прыгнул внутрь, ткнулся носом в отцовский костюм из «Серенады за пять рэлей». Белая рубашка с настоящими, хоть и истрепанными кружевами и черный жилет. Сам не заметил, как мягкая ткань намокла от слез. И совершенно не будет выходов на сцену, нечем отвлечься, даже на миг не представить себя кем-то другим, пусть приторно-слащавеньким, пусть напоказ несчастным, но другим! Мерзкое слово — сирота. Что-то серое и сырое. Как небо над головой.

Но в повозке его не оставили. Спрыгивая с козел, Вики как-то умудрилась запутаться в вожжах и упала, сильно подвернув ногу. «Девчонка-цветочница» накрылась медным тазом. Постанывая на куче тряпья, умница Вики подмигнула мальчику: ведь кроме «Стражников», Дан ничегошеньки пока не выучил из серьезных ролей вожака. А роли были не то чтобы огромные, но часто с пением и танцами. Оставался только «Ночной переполох» и «Стрелок». Дан скрипнул своими лошадиными зубами и велел готовить «Стрелка». Ну, Гард и псы с вами, купидон так купидон.

Купидон обычно выходил на славу, а хитрые серо-зеленые глаза Джерри, опушенные густыми ресницами, способствовали улову в виде монет в конце вечера. Смуглое же лицо с нарисованной гримом маской Абсолютной Невинности делало произносимые по роли скабрезные шутки вроде бы и ничего не значащими.

С глазами сей вечер не везло. Они блестели, но от слез. «Вот возомнил себя великим актером, пацан сопливый», — злился на себя Джерри. Купидон получился язвительным, не по годам, пошляком. Публика неприхотливая, но отец бы высмеял за такую игру. Лукавая улыбка никак не давалась. Эта райская птица не желала присаживаться на закушенные в кровь мальчишечьи губы. Брезговала. Вылезала кривая ухмылка. На заднем плане Дан с изяществом медвежьего капкана зажимал бессловесную Тори. «Больная» Вики блестела зубами за плохоньким занавесом.

Тягомотина кончилась. Джерри сунулся в зал с мешочком, в котором валялись пять монеток «для почина» — плохая примета протягивать зрителям пустой кошелек. Хмельная публика все же поделилась кровными, и на ужин хватило. Но лишь на скудный ужин. Дан оттяпал половину порции у Джерри, заявив, что негоже начинать жрать по-мужски с детства, тем более что сборы не очень. Сострадательная Бэт быстренько пробормотала, что для женщин день постный, и сунула жилистый кусок конины в тарелку мальчишке, еще не отмывшемуся от грима. Обычно голодный, сегодня Джерри с трудом пихал в рот ужин. Хотелось, чтобы отец очутился здесь, устроил разгон, он ведь умел даже отругать так, чтоб на душе посветлело — и взъерошил волосы, и дал возможность украдкой ткнуться в свое плечо. И гадостно было сидеть, ковыряясь в остывшем хлебове, и видеть, как жадно Дан косится на белозубую цыганку Вики.

Отец не был красив в общепринятом смысле этого слова. Нос, должно думать, слегка был длинноват, и дважды сломан. Овал лица чуть портила полнота — высокий от природы, Шеннон с годами немного поправился. Но глаза, которые Джерри, слава всем псам великого Гарда, унаследовал — глаза, умеющие в зависимости от освещения быть дымчато-серыми, или зелеными, или темно-бирюзовыми, обеспечивали любвеобильному уроженцу Рысьего Пика богатый урожай женских сердец. При этом бродячий артист вовсе не был роковым соблазнителем или лживым ловеласом, он лишь щедро излучал обаяние, как солнце — свет и тепло, к тому же не умел или ленился произносить коротенькое слово «нет». Женщины — очаровательные создания, зачем их огорчать?

На вопросы же о том, кем была его мать, от природы весьма многословный Шеннон непривычно замыкался, отвечал с улыбкой, но односложно.

«Она была хорошая», «я ее любил», и нечто в том же роде. Тогда мальчишка шел приставать к доброй Бэт, которая не скрывала, что вынянчила его с самых пеленок. Но и от нее лишь однажды, лишь под честное слово, услышал пару фраз. Эти фразы убедили в том, что загадочная незнакомка, которая была его матерью, скорее всего, жива.

Джерри не спрашивал, были ли они женаты. Лицедеев не венчают.

Лицедеев крестят попы-отступники в придорожных лужах.

Лицедеев хоронят хуже собак.

Очнувшись от воспоминаний, мальчишка обнаружил перед собой холодную конину с кашей, кружку кваса на корочках, и проникновенные черные очи Вики.

— Успокойся, Джерри, — сказала она, — мы не забудем. Ешь, пей, играй, а самое ценное пусть лежит на дне сундука!

— Это что, цыганская поговорка? — слабо улыбнулся Джерри.

— Это цыганский совет, купидончик. И держись с Даном аккуратнее. У него внешность крестьянина, а память на обиды — как у вельмож.

Вики ушла, вильнув юбкой.

Спали постояльцы в комнатах наверху, спали за столами и под ними перепившиеся посетители харчевни, спали люди без дома и судьбы за перегородками крытой брезентом повозки.

Легкая тень стояла у правого колеса…

Вики держала руку мальчишки, лежащего с краю, горячую, чуть подрагивающую во сне. Держала ладонью вверх и в лунном свете внимательно рассматривала.

И растерянно качала головой.


К тому времени, как Джерри исполнилось пятнадцать, он разучился плакать не на сцене. А поскольку роли не предполагали слез, он думал, что разучился плакать вообще. Да и трудно стало узнать тощего загорелого сорванца в крупном подростке правильного, хоть и немного тяжеловатого, сложения. Всякий, кто увидел бы, сказал — вот пройдоха Шеннон, испивший из источника молодости! На юных щеках только начал пробиваться пушок, а у рта уже наметились упрямые складки. Джерри вырос задумчивым и даже угрюмым, что никак не проявлялось в его игре. Исподволь, незаметно, как и предполагал когда-то, он теснил Дана за пределы маленькой сцены.

— Этого щенка стало слишком много, — часто орал Дан, напившись. — Я вожак, и пусть катится к чертям!

Джерри усмехался, потому что года полтора назад стал стабильно приносить труппе хороший доход, играл каждый вечер и не боялся пьяных угроз. У кочевого театра «Колесница», как они теперь себя называли, появилась маленькая, но известность. Их стали узнавать, и зазывали в большие постоялые дворы, в дома купцов.

В один из таких вечеров их даже позвали в настоящий замок! Дана, как назло, скрутил радикулит. Джерри счел это событие знаком судьбы и благословением небес. Пару недель назад отцовские костюмы стали ему почти впору (но если не лукавить, Бэт и ее иголка творили чудеса). Чтобы не было накладок, решили играть проверенную, слаженную как часы, «Серенаду за пять рэлей». Голос, слава Гарду и псам, уже прекратил ломаться. Джерри теперь часами дрессировал свой глуховатый баритон и с тоской вспоминал серебряный тенор отца.

Джерри вышел на сцену. За аляповатой декорацией — подобием балкона, уже стояла Вики в алой с золотом маске из перьев. Она играла скучающую богатую госпожу, решившую посмеяться над нищим менестрелем и не платить ему за пение. Красота женщин ее племени быстро увядает, но маска хорошо скрывает морщины, а лепестки губ южной розы все еще соблазнительны.

— Чего желает госпожа?

— Конечно, песен. Или ты полагал, что я позвала тебя, чтобы ты зажарил утку?

— Каких же песен? Сказаний о доблести героев или любовных баллад?

— Колыбельных, о несчастный, ибо пока ты донесешь пальцы до струн, весь мой двор благополучно захрапит.

Джерри — «менестрель» делал вид, что настраивает струны, а сам нарочито косил глазами в сторону «служанки» Тори, обмахивающей «госпожу» пушистым веером. Такие веера с духами как раз недавно вошли в моду. Бродячие комедианты нередко являли собою гибрид ларца со сплетнями, торговой лавки и даже точки быстрой медицинской помощи. Пара вееров лежала завернутой в тонкую бумагу наверху повозки. Продадутся, как пить дать.

— Что же, слушайте мою песню, о прекраснейшая! — провозгласил Джерри.

Сегодня все идет как надо, думал Джерри. Как надо и даже лучше. Благословенны будьте боги, насылающие радикулит, и те, кто осеняет невзыскательную публику щедростью. Минимум — обильный ужин да припасы в дорогу. А вообще-то можно предсказать и монетки.

Сильно накрашенная брюнетка в зале что-то сказала на ухо своей подруге. Подруга закрылась веером и ничего не ответила. Внушительной комплекции хозяин созерцал комедиантов с благодушной и сытой улыбкой.

«Легко, как перышко!» — сказал себе Джерри в самом конце, убирая хлипкие декорации. Только все это ярмарочная фигня. Настоящие пьесы играются в столице.

Нагруженный тряпьем и деревяшками, он спустился во двор, к повозке, привязал все получше. Хотя напрасно: в повозке собиралась спать Бэт, а ей не очень-то нравились шумные кухни. Особенно боялась костюмерша тараканов. Надо напомнить Вики, чтобы припрятала вкусного для Бэт. Джерри потянулся, зевнул и почувствовал себя настоящим вожаком труппы, который обо всех заботится. Если бы не Дан, так бы оно и было. Но пятнадцать против тридцати девяти — слишком малая ставка.

Все принес? Кажется, да… нет! Этот раздражающий колченогий стульчик, вечно так и норовит где-нибудь остаться да сменить хозяев. За ним одним еще раз подниматься в главный зал? Подумают еще, что хочет украсть что-нибудь…

Занавеска, заменяющая дверь, отдернулась, и слабый свет свечи показал ему следующий поворот.

— Эй, паренек, — тихонечко окликнули его, — подойди сюда.

«Стульчик, — подумал Джерри. — Мне надо забрать дурацкий стульчик. А меня явно приняли за прислугу, и теперь еще пошлют с поручением». Неохотно, но с довольно учтивым выражением лица он все же подошел. Занавеска с шелестом закрылась за его спиной и чуть не потушила издыхающую свечку.

Тонкие пальцы — на каждом по колечку, диковинными рыбками нырнули в его неровно подрезанные спутанные кудри. Мягкие теплые губы, пахнущие засахаренными фруктами, закрыли ему рот. Свечка поспешно скончалась, не желая, чтобы потом с нее спросили как со свидетеля.

Наутро выяснилось, что стульчик исчез, но отчего-то Джерри был к нему не в претензии.


Открыв глаза, Джерард обнаружил, что улыбается простому и солнечному ощущению последних секунд воспоминания о себе самом. Мальчишеское самодовольство, планы, эмоции. Жизнь с благодарностью за доступные наслаждения, с презрением к недоступным, в блаженном неведении о запретных. Хорошая жизнь. Без метаний, бесплодных сожалений. Наполненная, хотя и простая. Паренек Джерри, бродячий актер. Ты мне понравился. Спасибо, что ты некогда был началом меня, хорошим началом.

— А кто-то дрыхнет… А я не охотник! Поозверели тут.

Раздраженное бурчание принадлежало полноватому мужчине, которого Джерард запомнил вроде как поваром. Да уж, обладатель такой щегольской бородки, явного подражания моде высшего света, должен считать вопиющим унижением необходимость добывать ингредиенты для блюд прямо из среды их обитания. Судя по цесарке, свисавшей вниз головой из-за пояса — точно снял с гнезда, с выводка. Во-первых, сезон, а во-вторых, повезло: два лысых черта подстрелил бы этот надменный толстячок резвую птицу, не будь она снулой и слабой во время высиживания. Еще и хает удачу в голос. Неблагодарный.

Вернулся и кучер, разложил костер, подвесил котелок с речной водой.

— Грибов кинь, — вдруг выдал Джерард, — вон, с дерева, серых.

— Зачем? — опешил кучер, забыв даже возмутиться тому, что всякий арестант начинает от безделья раздавать советы.

— Ледяная рыба нерестится. А икра у нее ядовитая. Ты же воду не на середине брал, а у берега, и мелочь эту не видать. Грибы бросишь, они яд впитают, выкинь их — и вари все, что угодно. Такая уж вода зимой тут, у Рос-Брандтов.

Кучер покосился на пленника, но указанные действия произвел. Повар почесал в затылке, перестал ворчать и энергично принялся точить ножи. Брошенные в нагревающуюся воду грибы запахли вкусной пряностью. Рот наполнился слюной, свело живот. «Я голодный, — констатировал Джерард, впрочем, без удивления. — А никто кормить не нанимался. А голод, даже слабый, я переношу плохо, просто отвратительно. Тошнит, кружится голова, обязательно болят виски. Когда-то мне пришлось очень сильно голодать, и с тех пор…»

Следуя настойчивой боли в пустом желудке, Джерард плавно соскользнул обратно в заштормившее озеро памяти, в события, которые, как он предположил, уже не вызовут улыбки.